Суворин Алексей Сергеевич - А. С. Суворин в воспоминаниях современников

л превосходным Плешке, Орленев тонко играл портного, Чижевская и Никитина, как нельзя более, подходили к своим ролям. Красов мягко и красиво обрисовал Готтвальда.

   Пьеса прошла с настроением. Публика горячо принимала актеров. Пресса отметила успех артистов и одобрила постановку.

   В одном спектакле с "Ганнеле" шла комедия И. С. Тургенева "Нахлебник", где неподражаемы были П. К. Красовский в роли Кузовкнна и М. А. Михайлов в роли Иванова.

   После совещаний относительно декораций с П. П. Гнедичем и художником Суворовым, в конце сентября, я приступил к репетициям "Орлеанской девы".

   Алексей Сергеевич все еще был за границей и не давал о себе знать.

   А. П. Коломнин, ходатайствовавший в цензуре о дозволении представления на сцене "Власти тьмы", в последних числах сентября сообщил мне под большим секретом, что есть некоторая надежда на разрешение цензурой пьесы для представления исключительно нашему театру.

   Я спросил Алексея Петровича, не приступить ли нам загодя к монтировке "Власти тьмы". Осторожный А. П. Коломнин советовал мне подождать с этим, говоря, что шансы на разрешение пьесы весьма слабы и мы можем непроизводительно затратить и деньги, и время.

   На всякий случай я наметил распределение ролей во "Власти тьмы". Пьеса довольно хорошо расходилась по труппе. Не было только подходящего исполнителя на роль Никиты. Единственный актер, который, с грехом пополам, мог бы играть роль Никиты в нашей труппе - Н. Д. Красов, но я боялся поручить ему эту роль, требующую от артиста сильного драматического темперамента и верного бытового тона. Без хорошего исполнителя роли Никиты, центральной в драме, пьеса, несомненно, много потеряла бы на сцене и не произвела бы должного впечатления на публику. Я предложил дирекции теперь же пригласить в труппу И. И. Судьбинина, известного в провинции артиста на роли "рубашечных любовников".

   Дирекция дала свое согласие. На наше счастье Судьбинин был свободен от ангажемента. Мы покончили с ним телеграммами. С 1-го октября Судьбинин вступил в труппу нашего театра.

   Как-то в начале октября, после репетиции, когда я уже собрался уезжать из театра, ко мне в режиссерскую прибежал рассыльный Филипп.

   - Приехал в театр Алексей Сергеевич, послали за Холмской и Никитиной и просит вас... Они-с на сцене, с Алексей Николаевичем.

   Я вышел на сцену.

   Суворин весьма сухо поздоровался со мной.

   - Я, собственно говоря, приехал поговорить с вами серьезно, Евтихий Павлович... - начал Алексей Сергеевич.

   - В чем дело? - спросил я.

   - Так невозможно вести театр!.. Мы провалимся!.. Сборы слабые... Публика плохо посещает театр... Ничего интересного... Так, позвольте, нельзя...

   - Ведь мы только что начали, Алексей Сергеевич... Новое дело для Петербурга... Труппа не успела себя зарекомендовать... Сезон начался позже...

   - Когда есть интересные артистки и артисты, публика всегда ходит, - уже повышая голос, перебил меня Суворин.

   В то время пришла 3. В. Холмская, жившая рядом с театром. Еле протянув ей руку, Алексей Сергеевич начал горячо упрекать ее в том, что она ничего не делает... Что актеры вообще ничего не делают... Что театр нисколько не интересен... актрисы бездарны!..

   Холмская и подошедшая А. П. Никитина, бледные, перепуганные, большими глазами недоумевающе смотрели на Суворина.

   Алексей Сергеевич, очевидно, кем-то настроенный, с жаром нападал на ни в чем не повинных актрис.

   Меня, наконец, это возмутило.

   - Позвольте, Алексей Сергеевич... почему вы обращаетесь с упреками к Холмской и Никитиной?.. Они добросовестно и честно делают свое дело, как и вся труппа... Если кто виноват, так это я... Вы говорите, что труппа мало работает, а я удивляюсь, как у них не распухнут мозги и не лопнет сердце от той работы, какую они несут от начала репетиций до сего дня...

   Я горячо стал доказывать Суворину, приводя факты, что труппа не может работать больше того, чем она работает теперь. Поставить и сыграть сколько-нибудь сносно семь больших пьес в течение полутора месяцев - труд громадный и требовать большего несправедливо.

   - Я нахожу, - сказал я в заключение моей горячей реплики Суворину, - что дирекция должна в ножки поклониться труппе за ее отношение к делу и ее работу, Алексей Сергеевич.

   - Ну, я, собственно говоря, не думаю... - ответил Суворин и, увидав, что Холмская и Никитина утирают слезы, воскликнул:

   - Слезы... Ну, я ухожу!..

   Ни с кем не простившись, Суворин, стуча палкой, быстро ушел со сцены, сопровождаемый А. Н. Масловым.

   Декоративные и костюмерные работы для "Орлеанской девы", несмотря на все старания и заботы П. П. Гнедича, не могли быть окончены ранее конца октября. А. А. Пасхалова весьма тяготилась положением безработной артистки и просила А. С. Суворина дать ей сыграть, до выступления в "Орлеанской деве", пьесу Рихарда Фосса - "Ева". Я долго убеждал А. А. Пасхалову отказаться от этой мысли, говоря, что ей выгоднее выйти в первый раз перед публикой нашего театра в роли "Орлеанской девы", но она оставалась непреклонна. Дирекция, большинством голосов, решила исполнить просьбу А. А. Пасхаловой.

   "Ева" была представлена 10-го октября. Поставленная наспех, с четырех или пяти репетиций, несмотря на то, что роль Евы играла Пасхалова, Иоганна Гартвига - Судьбинин, Элимара - Анчаров-Эльстон, "Ева" не имела успеха.

   На представлении "Ганнеле" 8-го октября произошла ссора Суворина со мной, едва не окончившаяся моим уходом из театра кружка навсегда.

   Шла "Ганнеле", с Надеждиной в заглавной роли. Дублерка Домашевой, способная, начинающая артистка как нельзя более по своей внешности подходила к роли Ганнеле. И хотя Надеждина была менее опытна и талантлива, чем Домашева, но обладала большим драматизмом и мягким, прекрасного тембра голосом.

   Во время антракта между первым и вторым актом "Ганнеле" на сцену стремительно вошел Суворин.

   - Это черт знает что такое! Так, в конце концов, невозможно ставить!... - громко кричал он, направляясь ко мне.

   - Прежде всего не кричите, Алексей Сергеевич... На сцене, да еще во время спектакля, кричать нельзя...

   - Но, позвольте, собственно говоря, это безобразие!

   - Повторяю, здесь кричать нельзя... А если вы хотите мне что-нибудь сказать, пожалуйте ко мне в режиссерскую...

   Я направился в свою маленькую конуру, где в это время находились: А. П. Коломнин, П. П. Гнедич, Н. О. Холева и А. Н. Маслов.

   Суворин последовал за мной.

   - Что вы мне хотели сказать? - обратился я к Суворину.

   - Это Бог знает что!. Зачем у вас бургомистр, входя, раздевается!.. Я был в Германии, там никто не снимает пальто, входя... Что это вы придумали?.. Откуда вы взяли, собственно говоря?..

   - Я в Германии не был и готов верить вам, что там пальто не снимают... Но я не знаю, кому больше верить, вам или Гауптману...

   - Как?.. Что такое!.. Что такое, позвольте, вы говорите...

   - А то, что у автора есть ремарка, которую актер буквально исполняет...

   - Где же эта ремарка, собственно говоря?.. Я потребовал у суфлера экземпляр пьесы и показал Суворину напечатанную ремарку.

   Алексей Сергеевич, видимо, несколько смутился.

   - Да, действительно, у Гауптмана это есть... Но Никитина у вас в валеных калошах, - снова возвышая голос, начал Суворин. - И вообще я, собственно говоря, не желаю, чтобы роль Ганнеле играла эта Надеждина...

   - А я вам должен сказать, Алексей Сергеевич, - остановил я его, - что я не метранпаж "Нового Времени" и на себя кричать никому не позволю. А потому не надо мне вашего меду, не трогайте моего хлеба... Я проведу сегодняшний спектакль, а завтра буду считать себя свободным от режиссерства в вашем театре...

   - Пожалуйста! - крикнул Суворин и убежал из комнаты.

   А. П. Коломнин и Н. О. Холева стали меня успокаивать, уговаривали не покидать театра и не придавать значения словам Суворина, сказанным сгоряча.

   Я остался при решении уйти из дела и условился с П. П. Гнедичем завтра в час дня встретиться с ним в театре, чтобы сдать ему пьесы, монтировки и все прочее.

   Весть о моей ссоре с Сувориным и об отказе от режиссерства быстро разнеслась по театру.

   Когда я уезжал после спектакля домой, в коридоре меня встретили все участвовавшие в пьесе артисты, во главе с Орленевым и Михайловым.

   Услыхав лично от меня, что я, действительно, оставляю режиссерство, они заявили мне, что они также уйдут, так как контракты они заключили со мной, а без меня они не хотят служить в этом театре.

   Я был, конечно, тронут их сочувствием, но просил их не бросать дела, имеющего будущность... И вообще не затевать никаких демонстраций по поводу моего ухода.

   Когда на другой день я приехал в театр, чтобы сдать Петру Петровичу книги, на сцене уже собралась поголовно вся труппа. Актеры волновались. Они упрашивали меня остаться режиссером, хотели идти к Алексею Сергеевичу объясняться по поводу вчерашнего инцидента.

   На сцену неожиданно для всех быстро вошел Суворин, в шубе и шапке, и, подойдя ко мне, громко сказал при всей труппе:

   - Я вчера накричал на вас, Евтихий Павлович... Я был неправ, прошу вас простить меня... Я старик, нервный, вспыльчивый человек... Прошу вас забыть вчерашнюю нашу ссору, простить меня и остаться режиссером.

   Актеры закричали:

   - Оставайтесь, Евтихий Павлович, оставайтесь!.. Я, признаюсь, не ожидал такого сердечного, искреннего порыва от Суворина. Меня поразило его извинение, сказанное так открыто и добродушно. Растроганный, я, ничего не говоря, пожал ему руку.

   - Я на вас накричал, да ведь и вы тоже кричали... Мы квиты! - добродушно улыбаясь, сказал Алексей Сергеевич, беря меня под руку и уводя в режиссерскую.

   - Я, собственно говоря, очень рад, что мы примирились... Вы не можете представить, что мне писали за границу про вас... и что мне говорили здесь, когда я приехал... Какие гадости!.. Какие сплетни!.. У меня голова сделалась как котел от всех этих интриг и сплетен... Все время настраивали против вас.

   - Не стоит об этом говорить, Алексей Сергеевич... Вы теперь будете здесь и сами все увидите, - ответил я.

   - Ах, да, - вспомнил Суворин. - Я вам забыл сказать - нам разрешили постановку "Власти тьмы".

   И он вытащил из кармана экземпляр дешевого издания пьесы, скрепленный цензурой.

   Я чуть не вскрикнул от радости.

   - Тут кое-что зачеркнуто... Жаль, конечно... но, я думаю, мы, немного погодя, выхлопочем, чтобы нам это восстановили... Это не важно...

   Вычеркнут цензурой был весь монолог Митрича в третьем акте о банке. Одно из лучших мест драмы [031].

   - Кто у нас играть будет? - спросил Алексей Сергеевич. Мы совместно начали распределять роли.

   - Матрену вы наметили кому? - спросил Алексей Сергеевич.

   - Чижевской.

   - Она подойдет, - сказал, раздумывая, Суворин. - А не пригласить ли нам для этой роли Стрепетову?

   - Это было бы превосходно... Но станет ли она играть старуху? - усомнился я.

   - Попробуем... я сам с ней поговорю, - торопливо вставая, сказал Суворин. - А вы, Евтихий Павлович, сейчас же принимайтесь за монтировку пьесы. Надо спешить...

   На афишах императорских театров уже появились анонсы, что в бенефис Н. В. Васильевой, в среду 18-го октября, идет в первый раз драма "Власть тьмы" Льва Толстого. В газетах запестрели заметки о постановке пьесы. Публика ждала, волновалась. Билеты, как сообщали газеты, все были разобраны.

   Когда я сообщил А. С. Суворину, что "Власть тьмы" 18-го идет в Александрийском театре, Алексей Сергеевич сказал:

   - А нельзя ли нам, Евтихий Павлович, предупредить постановку Александрийского театра?.. Хорошо бы...

   Мысль о том, что на мою долю выпадет честь поставить "Власть тьмы" впервые в театре, так меня окрылила, что я, не задумываясь, ответил:

   - Поставим.

   Сказал я это сгоряча.

   Когда я перечел пьесу, меня охватило сомнение и страх. Мне страшно стало ответственности и перед гениальным автором, и перед публикой, и перед самим собой.

   В Александрийском театре для пьесы "Власть тьмы" были уже давно написаны декорации художниками, ездившими для этого в Тульскую губернию. Оттуда же были привезены костюмы и бутафория. Пьеса уже давным-давно разучена артистами и срепетована. А у нас ровнехонько ничего, и всего семь-восемь дней срока до первого представления. Ни декораций, ни костюмов, ни бутафории, ни даже расписанных ролей... Как необдуманно взвалил я на себя такую задачу, решившись в неделю поставить такую пьесу, как "Власть тьмы"... Мне самому надо изучить пьесу, распланировать декорации, наметить mise en scene, разобраться в характерах действующих лиц, поставить ряд народных сцен, подобрать величальные, свадебные песни и проч. А актеры?.. Смогут ли они в такой короткий срок приготовить роли, передать все характерные и бытовые особенности народных типов, их языка, всей повадки крестьян?..

   Но долго раздумывать было некогда... Всякая минута дорога... И я с какой-то невероятной, бешеной энергией принялся за дело.

   В тот же день я раздал всем участвующим в пьесе артистам книжки "Власти тьмы". Роли были распределены так: Петр - Марковский, Анисья - Холмская, Акулина - Никитина, Анютка - Домашева, Никита - Судьбинин, Аким - Михайлов, Матрена - Стрепетова, Марина - Пасхалова, Митрич - Красовский, кума Анисья - Чижевская, Сват - Макаров-Юнев. Тут же я пригласил известного знатока русских народных песен А. А. Архангельского и попросил его подобрать для хора несколько величальных, свадебных песен Тульской губернии, приготовить их ко второй репетиции с хором с тем, чтобы я мог выбрать подходящие песни для пьесы. Покончив это дело с г. Архангельским, я занялся с декораторами, бутафорами и костюмерами.

   Кроме Суворова, постоянного нашего декоратора, был приглашен талантливый художник-декоратор Аллегри.

   Им в пять дней, или, вернее, суток, предстояло написать четыре сложных декорации: избу, улицу деревни, внутренность двора и гумно. Несмотря на все мои увещевания и просьбы, они наотрез отказались. Тогда мне пришла в голову мысль соединить две декорации в одну. Написать внутренность двора вместе с задворками и гумном. Так часто строятся у нас в деревнях Орловской и Тульской губерний. В четвертом действии поставить внутренность двора с погребом, а в первой картине пятого действия отнести внутренность двора вглубь сцены, а на первом плане поставить задворки, с гумном. Аллегри согласился написать эту декорацию, а И. А. Суворов, по моему плану, взялся написать избу и улицу деревни.

   Аллегри никогда не бывал в деревне средней России, и мне пришлось при помощи рисунков подробно объяснять ему, чего я от него хочу. Делать макеты было некогда, пришлось довольствоваться легкими карандашными набросками. Дело с декорациями, слава Богу, уладилось. Но дальше как быть с костюмами и бутафорией? Мне непременно хотелось достать подлинные деревенские костюмы Тульской губернии. Телеграфирую знакомой помещице в Тульскую губернию, прося ее закупить и немедля выслать рубахи, зипуны, свитки, паневы, кички, повойники, лапти... Отвечает отказом. Тогда вспоминаю, что у Прибыткова играли в любительском спектакле "Власть тьмы" и посылаю с письмом туда. С величайшею любезностью г. Прибытков присылает несколько подлинных рубах, панев и зипунов. Остальные костюмы подбираем по образцам. И это дело уладилось... За ткацким станком, сохой, бороной, телегой и другими деревенскими хозяйственными вещами посылаю бутафора в село Рождествено к знакомому крестьянину.

   Дело постановки кипит.

   Никогда, ни прежде, ни после, мне не случалось видеть в театре такой дружной, согласной, живой, поистине художественной работы... Но... Да. и тут было свое "но"...

   Ночью перед первой репетицией я еще раз проштудировал внимательно пьесу, наметил miese en scene, согласно выработанному мною плану декораций, и утром принялся за постановку на сцене. Труппа была хорошая, дружная, работящая, жила со мной душа в душу. Первая репетиция шла стройно, нервно, энергично. Вдруг, среди репетиции, меня просит к себе в директорскую А. П. Коломнин и сообщает, что дирекция предполагает пригласить для постановки "Власти тьмы" А. А. Потехина. Известие это как обухом ударило меня по голове. Помню, что, услышав это, я сидел несколько секунд, как потерянный. Добрый, прекрасно относившийся ко мне Алексей Петрович стал меня утешать. Я отвечал, что высоко ценю А. А. Потехина как знатока народной жизни, как талантливого писателя и руководителя театра, понимаю желание дирекции поручить ему постановку "Власти тьмы", но оставаться режиссером не могу. До вечера я жду ответа.

   Не знаю до сих пор, кому пришла мысль пригласить А. А. Потехина, не знаю, велись ли с ним об этом переговоры, не знаю, почему мысль эта была оставлена. Во всяком случае, постановка драмы "Власть тьмы" осталась за мной.

   На второй репетиции А. С. Суворин сообщил мне, что П. А. Стрепетова изъявила согласие играть в пьесе "Власть тьмы" роль Матрены. Г-жа Чижевская с неохотой уступила роль Матрены и взяла небольшую роль кумы.

   Имя П. А. Стрепетовой было для меня еще с детства окружено ореолом. Я видел П. А. юношей в лучших ее ролях: Катерины в "Грозе", Лизаветы в "Горькой Судьбине". Легко представить, как я был обрадован согласием П. А. Стрепетовой. Я предчувствовал, что Стрепетова внесет в изображение Матрены не только правдивые бытовые черты, но вместе с тем захватит публику силой своего трагизма.

   Появление П. А. Стрепетовой на репетиции было встречено всеми участвующими с искренней радостью. Отношение к делу П. А., ее сценическая дисциплина, ее готовность входить в самые мельчайшие детали работы, ее аккуратность придавали артистам еще более старания и тщательности.

   Медлить было некогда. Со второй репетиции, разобравшись в местах, я требовал, чтобы артисты давали интонации, заботясь об общем тоне пьесы. Образный и необыкновенно типичный крестьянский, разговорный язык, каким написана драма, требовал от актеров простых и вместе с тем глубоко жизненных интонаций, большого знания народной речи и ее своеобразных особенностей.

   Помимо моей основной задачи - показать во всех деталях психологическое развитие драмы - необходимо было дать в возможно ярких подробностях картину жизни деревни средней России.

   Мне хотелось, чтобы в декорациях, в бутафории, в одежде, в говоре, в песнях, в движениях, во всем чувствовалась деревня.

   Сколько труда и внимания надо было положить на то, чтобы актеры перевоплотились в крестьян средней России, которые так бесподобно правдиво выведены на сцену Л. Н. Толстым; чтобы их походка, говор, уменье браться за крестьянскую работу, уменье носить мужицкую одежду производили со сцены жизненное, подлинное впечатление. Чтобы это были не ряженые, а "заправские" бабы и мужики.

   Особенно трудно было добиться правильных, однородных крестьянских интонаций с артистами, уроженцами разных губерний России, из которых одни "окали" по-волжски, другие "акали" по-московски, третьи "гакали" по-малороссийски. Работа была трудная, напряженная, полная строжайшего внимания и одухотворенная страстным желанием не уронить в глазах публики одно из величайших созданий русской литературы.

   Надо отдать справедливость артистам: все, начиная с П. А. Стрепетовой и кончая последним выходным, с охотой принимали мои указания, интонации, толкования народных выражений, обычаев, зная, что я уроженец средней России, жил среди народа, и веря в меня как режиссера.

   С каждой репетицией я воочию видел, как развертывается пьеса. Передо мной проходила живая, трогательная, ужасная по своей бессмысленной жестокости картина деревни, живущей во власти тьмы, полная удивительных, бытовых подробностей. И чем дальше шли репетиции, тем меня все более и более увлекала драма.

   Уже мне ясно представлялся слабохарактерный, испорченный "чугункой", добрый и чистый по натуре Никита в изображении Судьбинина. Разумный, хотя и темный Митрич - Красовский, изумительно передававший уверенный тон обученного в полку солдата, из которого никакая муштра не могла выбить здравого смысла и чуткой совести. Шустрая девчонка Анютка - Домашева, жалостливая и пугливая; красавица, "крепкая, как бобочек", придурковатая, глухая Акулина - Никитина; по-своему добрая и любящая, мягкая сердцем, влюбленная Анисья - Холмская, под влиянием животной страсти отравляющая мужа... И благодушный Аким, русский мужицкий праведник, не то дурак, не то святой, в изображении Михайлова. И нудный, носатый Петр... Шумят уже в третьем акте бабы, видна их злобная ревность... И голоса звучат бранчливо, и руки ходят правильно. Вот уже в четвертом акте и свадьба чувствуется. На фоне заунывных, чудных, деревенских свадебных величаний слышится пьяная, разгульная песнь сватов, гармоника и топот залихватской пляски...

   Труднее всего налаживалась последняя картина пятого акта. Все на своих местах, все знают свои реплики, переходы. В избе душно от народа, так она вся набита людьми, и в окнах рожи любопытных, и на полатях - дети с Анюткой едят пироги. Но я еще не чувствую жизни во всей этой сложной картине. Мало одушевления, подъема, мало "веселой свадьбы", на которой "пьяные все, уж так-то почетно, хорошо так..."

   На пятой репетиции случился инцидент, едва не погубивший все дело.

   В четвертом акте, когда Никита пьяный приезжает из города и ломается перед женой, А. С. Суворину, сидевшему в ложе, показалось, что И. И. Судьбинин ведет эту сцену утрированно, с большим опьянением, чем нужно.

   А. С. Суворин, будучи, как и все, нервно настроен, закричал из ложи:

   - Послушайте, что вы так ломаетесь... Этого совсем не нужно.

   И. И. Судьбинин, не ожидавший такого окрика, остановился среди действия, посмотрел пристально в зал и ушел со сцены. Репетицию пришлось прервать... Я бросился к Судьбинину. Он уже надевал шубу, чтобы идти домой и никогда больше не переступать порога Малого театра. Много усилий стоило мне уладить дело. Уставший от напряженной работы, нервно разбитый, оскорбленный тоном замечания, Судьбинин и слушать ничего не хотел. Иду к Алексею Сергеевичу, уговариваю его поговорить с Судьбининым... А. С. Суворин сам пошел объясняться к Судьбинину. Дело уладилось. Мы начали четвертый акт с начала. Он прошел на редкость хорошо. Стройно и с большим настроением. Все были как-то особенно в ударе: Холмская, Никитина, Домашева, Чижевская, Судьбинин, Михайлов, Красовский. Все без исключения...

   Накануне спектакля состоялась генеральная репетиция "Власти тьмы". Партер был наполнен литераторами, артистами, журналистами, рецензентами. Среди публики были - А. А. Потехин, Д. В. Григорович, В. П. Буренин, С. А. Толстая с дочерью и сыном, Львом Львовичем Толстым, и мн. др.

   Пьеса шла на удивление стройно. Кое-какие погрешности постановки и игры актеров покрывались общим подъемом исполнения. Сцена ссоры Анисьи и Акулины и уход Акима вызвали шумные аплодисменты. Успех пьесы рос с каждым актом. Особенно захватывающее впечатление произвели третий, четвертый и пятый акт. Я очень боялся, что закулисные звуки: песни девушек, пляски, говор толпы, гармоника, звон бубенцов, пьяные выкрики - помешают тому, что происходит на сцене. Но и это удалось ввести в должную меру.

   Игра П. А. Стрепетовой на генеральной репетиции была прямо поразительна. Стрепетова создала, по моему мнению, удивительный образ. Не злодейку-отравительницу и убийцу изобразила она. Нет, она создала тип старухи-крестьянки, которая натерпелась в жизни уйму горя, нужды, бедности, колотилась весь век, изворачивалась, унижалась, чтобы не умереть с голоду, и вынесла из такой горемычной, каторжной жизни убеждение, что только деньги дают обеспеченное, желанное, спокойное существование. Совесть, грех, душа - все это пустяки. Были бы деньги - все хорошо будет... "И не по-пахнет"... Вся ее жестокость при отравлении Петра, изворотливость со сватом при отдаче замуж Акулины, ее бесчеловечность и видимое хладнокровие при удушении ребенка, все это для того, чтобы ее "карасик" Никита, ее "сынок роженый", честно, благородно, на зависть людям, ни в чем не нуждаясь, прожил свой век.

   Притворно-ласковая, мягкая до приторности в сценах с умирающим Петром, беспощадно-настойчивая, когда внушает бесхарактерной Анисье убийство мужа, грубая с мужем, она искренно трогательна и нежна, как с ребенком, с Никитой. Она прекрасно оттенила перед Анисьей бесполезность как хозяина и мужа "исчадевшего" Петра, раздразнила ее воображение жизнью со здоровым Никитой, заранее позаботилась о том, кому достанется двор и хозяйство, когда умрет Петр, она выдает замуж Акулину, она душит ребенка. Везде она хлопочет для блага Никиты.

   В сцене закапывания в погребе ребенка П. А. Стрепетова возвысилась до трагизма. Когда Анисья, в бешенстве, начинает кричать: "Народ!.. э-э..." - Стрепетова, как тигрица, бросилась на нее, зажала ей рот и страшным трагическим шепотом произнесла:

   - Что ты... Очумела!.. Он пойдет...

   Затем тяжело перевела дух, выдержала паузу, подошла к Никите и, гладя его по голове, произнесла необычайно ласковым голосом:

   - Иди, сынок, иди, роженый...

   Вся эта сцена шла хорошо, но этот момент производил потрясающее впечатление.

   По мере того, как я пишу воспоминания, в моей голове восстают все новые и новые подробности постановки и исполнения. Мне очень хотелось бы все это запечатлеть на бумаге... Но ни время, ни размеры статьи не позволяют этого.

   Генеральная репетиция окончилась.

   Несмотря на то, что две декорации, улица и часть гумна, были не окончены, что значительно ослабляло впечатление, несмотря на кое-какие грехи актеров, исполнение пьесы произвело сильное впечатление. Со всех сторон меня поздравляли, пожимали руки. Особенно памятно и дорого мне отношение А. А. Потехина и Д. В. Григоровича, хваливших верность и тщательность бытовой обстановки, правильность тона, в котором выполнена вся пьеса.

   В день спектакля я не назначал утром репетиций, дал артистам отдохнуть, а сам весь день, не выходя, пробыл в декоративной мастерской, вместе с маляром (декоратор И. А Суворов заболел от переутомления), доканчивая декорацию сарая и покрывая соломой крышу. Только в семь часов вечера в день спектакля были спущены из декоративного зала на сцену полусырые декорации.

   Наконец, 16-го октября, в понедельник, за день до представления "Власти тьмы" в Александрийском театре, состоялось первое в России публичное представление знаменитой драмы.

   Зал был переполнен. Пьеса прошла с возрастающим громадным успехом. Исполнителей вызывали без конца. После каждого акта вызовы автора становились все настойчивее и шумнее. Публика потребовала, чтобы Л. Н. Толстому была отправлена телеграмма.

   Смущенный, взволнованный до слез, я вышел на сцену, сказал довольно несвязно несколько слов к публике и прочел текст телеграммы.

   И опять бурные, долго не смолкавшие овации.

   "Власть тьмы" была сыграна.

   Пресса единогласно констатировала большой успех драмы, одобрила исполнение артистов и постановку.

   "Власть тьмы" прошла в сезон двадцать девять раз, при переполненных сборах, по возвышенным ценам, принеся в кассу дирекции театра более пятидесяти тысяч. Пьеса шла три-четыре раза в неделю, но могла бы идти ежедневно весь сезон, давая полные сборы, если бы не желание Алексея Сергеевича ставить в репертуаре театра другие, намеченные заранее пьесы.

   Я помню, когда "Власть тьмы" прошла раз двенадцать, Суворин, просматривая представленный мною репертуар на следующую неделю и увидав, что "Власть тьмы" поставлена четыре раза, недовольный, проворчал:

   - Опять "Власть тьмы", да еще четыре раза... Надоела она мне... Хоть бы что-нибудь новенькое...

   На мое возражение, что "Власть тьмы" делает сборы и нравится публике, Алексей Сергеевич, добродушно улыбаясь, ответил:

   - Конечно, вы правы; публика ходит - надо ставить... но только мне-то скучно в театр ездить... Все одно и то же...

   Постановкой пьесы Л. Толстого театр Литературно-Артистического кружка упрочил за собой в печати и в публике репутацию серьезного художественного предприятия.

    

   V

    

   Приглашение меня главным режиссером императорских театров. - Мой ответ К. Р. Гершельману. - Переговоры с А. П. Коломниным и А. С. Сувориным. - Визит к Ив. А. Всеволожскому. - Отношения мои с А. С. Сувориным. - Дальнейшая работа в театре кружка. - Изобилие постановок. - "Чужие" И. Н. Потапенка. - "Родина" Зудермана. - "Месяц в деревне" Тургенева. -"Орлеанская дева" Шиллера. - "В тисках" Поля Эрвье и "Тайны души" Метерлинка. - "Около денег" Потехина. - "Выдержанный стиль" Потапенка. -"Гость" Брандеса. - "Венецианская актриса" В. Гюго, - "Равенский боец" Гальма. "Принцесса Греза" Ростана. - "Муравейник" Смирновой. - "Марсель" В. Сарду. - "Бедность не порок" Островского.

    

   Вскоре после первого представления в нашем театре "Власти тьмы" меня как-то, во время репетиции, попросил к телефону управляющий конторой императорских театров К. Р. Гершельман.

   От имени директора он предложил мне занять должность главного режиссера драматической труппы императорских театров, сообщив, что у В. А. Крылова вышел инцидент с артистами и он покидает свой пост.

   - Хорошо бы, если бы вы могли теперь же занять его место... - сказал мне Гершельман.

   Я ответил, что в настоящий момент ничего не могу окончательно сказать, не переговорив с Сувориным, но, во всяком случае, не считаю себя вправе покинуть театр кружка среди сезона.

   Попросив Константина Романовича передать глубокую благодарность директору, я сказал, что, переговорив с Алексеем Сергеевичем, лично повидаюсь с И. А. Всеволожским.

   Неожиданное приглашение на императорскую сцену, конечно, радостно взволновало меня. Я поспешил поделиться новостью с бывшим в театре А. П. Коломниным.

   Добрый Алексей Петрович горячо посочувствовал мне, он одобрил мое намерение докончить сезон в театре кружка, а затем перейти на императорскую сцену.

   Вечером того же дня я сообщил А. С. Суворину о сделанном предложении и мой ответ. Видимо, предупрежденный уже Коломниным, Алексей Сергеевич сказал:

   - Мне, конечно, жаль, что вас берут от нас... Вы знаете, я, собственно говоря, полюбил вас после нашей ссоры... Как режиссера я вас особенно оценил при постановке "Власти тьмы". Не хотел бы я, чтобы вы уходили, но я, голубчик, понимаю, что императорская сцена даст вам больше простора... Да и главное режиссерство там всякому лестно... Дай вам Бог всего хорошего... - он дружески, крепко пожал мою руку.

   В первое же свободное от репетиций утро я поехал к директору.

   У И. А. Всеволожского мне приходилось и раньше бывать не раз. Визиты мои к нему были кратковременны, ограничиваясь переговорами о постановке моих пьес на сцене Александрийского театра. Впервые мне довелось беседовать с Иваном Александровичем более или менее продолжительно, подробно обменяться мнениями о положении дел в драматической труппе императорских театров.

   Я не намерен передавать здесь нашу беседу, скажу только, что Иван Александрович произвел на меня впечатление тонкого знатока искусства, человека европейски образованного, утонченно-деликатного и тактичного.

   Сказав, что обо мне, как режиссере, он слышал от А. А. Потехина, Д. В. Григоровича и А. Е. Молчанова, директор предложил мне заключить условие на три года, назначив, как главному режиссеру, содержание - пять тысяч рублей в год.

   Покончив принципиально вопрос о моем поступлении на службу императорских театров, с 1-го мая 1896 года, я счел необходимым сообщить Ивану Александровичу, что в юности был замешан в политическое дело и провел несколько лет в административной ссылке.

   Выслушав мою историю, Иван Александрович сказал, что мое прошлое едва ли помешает мне занять место главного режиссера, но что он. на всякий случай, снесется по этому поводу с министром внутренних дел.

   Вскоре я узнал, что департамент полиции не встретил препятствий к поступлению моему на императорскую сцену [033].

   С А. С. Сувориным у нас установились хорошие отношения, не нарушаемые никакими инцидентами до конца сезона, несмотря на закулисные интриги и подкопы.

   "Власть тьмы" продолжала собирать полный театр. Дирекции на было надобности спешить с постановкой новых пьес, но Алексей Сергеевич настаивал, чтобы каждую неделю шла новинка. Он основывал свое требование на том, что дирекция должна выполнить обещания, данные авторам, - поставить их пьесы в текущем сезоне и, кроме того, дать возможность играть выдающимся артистам труппы, не занятым во "Власти тьмы".

   Пьесы посыпались, как из рога изобилия. Ставились они с пяти-шести репетиций, а то и меньше, наспех, с нетвердым знанием ролей, что, конечно, отражалось на исполнении отдельных артистов и на ансамбле.

   24-го октября была поставлена драма "Чужие" И. Н. Потапенка, на вечно новую тему отношений между отцами и детьми. Пьеса имела успех у публики, но пресса нашла ее тенденциозной и мало разработанной.

   31-го октября - "Родина" Зудермана для Л. Б. Яворской; 12-го ноября - "Свои собаки грызутся" Островского, 14-го - "Месяц в деревне" Тургенева. Роль Натальи Петровны должна была играть Глама-Мещерская, прекрасно репетировавшая ее, но в день спектакля по болезни она отказалась играть и вышла из состава труппы. На спектакле ее экспромтом заменила Холмская, не раз исполнявшая эту роль на провинциальных сценах. 16-го шла "Женитьба" Гоголя, где роль Подколесина чудесно играл М. А. Михайлов.

   "Орлеанская дева" была исполнена 21-го ноября. Обставленная прекрасно написанными, художниками Аллегри и Суворовым, декорациями, тщательно сделанными по рисункам П. П. Гнедича, костюмами и бутафорией, хорошо срепетованная, трагедия Шиллера имела успех. А. А. Пасхалова, талантливая драматическая артистка, в верных тонах сыграла роль Орлеанской девы, прекрасно читая стихи, но не захватила зрителей своим исполнением, требующим от артистки трагического подъема; и большой силы голоса.

   Для Л. Б. Яворской, 28-го ноября, была поставлена драма Поля Эрвье - "В тисках". В этом же спектакле шла пьеса Метерлинка - "Тайны души", в переводе В. П. Буренина. Скандал, разыгравшийся на этом спектакле, надолго останется у меня в памяти.

   Гладко прошла пьеса П. Эрвье. Игра Л. Б. Яворской, в роли страдающей Ирэн Ферган, произвела на публику сильное впечатление. Пьеса окончилась под аплодисменты всего зала.

   Началось представление "Тайны души", весьма тонкой психологической драмы Метерлинка.

   Пьеса эта была особенно тщательно обставлена и срепетована, при участии переводчика В. П. Буренина. На генеральной репетиции "Тайны души" производили таинственно-жуткое впечатление.

   Содержание пьесы таково: вечером в уютно обставленной комнате мирно коротает время дружная семья.

   Отец у горящего камина, в покойном кресле, читает книгу. Мать и две дочери заняты рукоделием при свете стоящей на столе лампы.

   Тишина и спокойствие царят в семейном уголке.

   В освещенные окна дома ясно видна эта картина ничем не нарушаемого, спокойного счастья.

   Вот одна из дочерей подняла голову и, чем-то встревоженная, встала. Задумчиво подойдя к окну, она смотрит в непроглядную тьму ночи... Мало-помалу семью охватывает непонятное, инстинктивное предчувствие чего-то страшного, неведомого, рокового... Настроение тревоги все разрастается, заражая всю семью...

   Хотя публика не слышит, что говорится внутри дома, но ясно видит, по выражению лиц и движениям находящихся там, как ужас перед каким-то неожиданным ударом судьбы нарушает их спокойную жизнь.

   И, на самом деле, ужасное свершилось. Одна из дочерей этой семьи бросилась в озеро и утонула. Старик и Чужой, видевшие утопленницу, приходят сообщить об несчастьи семье, но не решаются сразу войти в дом с такой вестью.

   Старик смотрит в окно и передает Чужому, что там делается, как подкрадывается тревога и безотчетный страх в эту счастливую семью.

   Когда толпа поселян выносит труп девушки, одна из сестер, увидя входящего в комнату старика, с ужасом бросается из дома, поняв, что с сестрой случилось непоправимое несчастье...

   Из моего краткого, набросанного по памяти пересказа пьесы Метерлинка, думаю, можно заключить, какая трудность предстоит артистам, желающим вызвать в зрительном зале должное впечатление.

   Кончился антракт. Открывается занавес. Начинается представление "Тайн души".

   В синем сумраке ночи горят огнями окна уютного домика. Мирная картина счастливой семьи. Уходящая вглубь густая, темная аллея упирается в берег озера, спокойного, отливающего свинцовым, матовым, зловещим блеском.

   Публика притихает.

   Вот из мрака аллеи выходит Михайлов и Марковский (Старик и Чужой).

   Я замечаю, что у Михайлова-Старика - нетвердая походка.

   "Зачем это он придумал... На репетициях никогда так не ходил!.. Ох, уж эти мне сюрпризы!.." - думаю я с досадой. Слушаю - язык у Михайлова заплетается.

   Догадался, и с замиранием сердца жду: что-то будет?..

   Пронеси, Господи!

   Артисты, исполняющие роли членов семьи, делают хорошо свое дело... Но Старик-Михайлов коснеющим языком мелет нестерпимую чушь... и все невпопад.

   Публика переглядывается, улыбается, кое-где слышны смешки... Актер, играющий отца, встает с кресла.

   А Михайлов, стоя задом к окнам, говорит: "Вот удрученный отец опустился в кресло..."

   Смех в публике.

   Одна из дочерей поправляет лампу.

   Михайлов говорит: "Вот одна из девушек подошла к окну и смотрит... Хоть сто лет будет смотреть - все равно ничего не увидит..."

   В публике взрыв хохота. Дальше - больше. Что ни фраза Михайлова, то хохот пуще.

   Когда мать, стоя, обнимает дочку, Михайлов вещает: "Они заперлись на задвижку и сидят на диване..."

   В это время в партере слышится, среди неистового хохота, голос отчаяния: "Батюшки, не могу... Голубчики, довольно!.."

   И снова взрыв гомерического смеха.

   Бледный, взволнованный, прибежал за кулисы Алексей Сергеевич...

   - Что же это такое, собственно говоря?.. Михайлов все перепутал... Что за безобразие!.. Он роли не знает...

   - Да разве вы не видите, Алексей Сергеевич, что он не в своей тарелке... Оттого и путает...

   - Да неужели?!. Я, признаться, не мог понять, что с ним!.. Как же вы его выпустили... Ведь это черт знает что!..

   - Перед открытием занавеса говорил с ним и, винюсь, ничего не заметил...

   - Что же делать?.. Надо опустить занавес... Вы слышите, что происходит в публике...

   В зрительном зале стоял непрерывный хохот, шум, слышались протестующие голоса, шипение и свист.

   Я выпустил раньше времени на сцену процессию поселян, несущих утопленницу... И опустил занавес. Пьеса кое-как закончилась.

   М. А. Михайлов, оказалось, страдал запоем. После этого случая он в продолжение двух недель не появлялся в театре.

   Роль Старика в "Тайнах души" была передана Марковскому, так как Алексей Сергеевич настаивал, чтобы эта пьеса была в репертуаре. "Тайны души" прошли несколько раз при среднем успехе.

   Спустя дней десять после знаменательного представления пьесы Метерлинка, узнав от кого-то из актеров, что Михайлов пришел в себя и совестится показаться в театр, я перед репетицией утром заехал к нему.

   Он жил в дешевеньких грязных меблированных комнатах на Вознесенском проспекте.

   Постучав и услышав за дверью хриплое "войдите", я переступил порог тесной, полутемной комнаты и остановился.

   На койке, на грязном тюфяке, ничем не покрытом, сидел Михайлов, одетый в затасканное рыжее, летнее пальто и рваные брюки, в опорках на босу ногу.

   Упершись руками в тюфяк, он дико смотрел на меня полубезумным взглядом воспаленных, стеклянных глаз.

   Не столе, около кровати, стояла недопитая бутылка водки, на оберточной бумаге - два соленых огурца. Вдоль стены, на полу, целая батарея пустых бутылок.

   - Кто такой?.. Что надо?.. - прохрипел Михайлов, не спуская с меня удивленных глаз.

   - Здравс