Суворин Алексей Сергеевич - А. С. Суворин в воспоминаниях современников

твуйте, Михаил Адольфович?.. - сказал я, протягивая руку.

   Он подавленно ахнул, закрыл руками багровое, опухшее лицо и заплакал, вздрагивая всем телом.

   Я стал утешать его.

   - Не говорите... не говорите... Я несчастный, погибший человек. Я никогда не прощу себе... На сцене... в спектакле!.. Никогда!.. Я уеду... не приду больше в театр... - выкрикивал он, истерично рыдая.

   Растерянно пожав его руку и взяв с него слово, что он, как только поправится, придет в театр, я ушел от Михайлова в крайне подавленном настроении.

   Вскоре я получил от него письмо, полное раскаяния, извинений и обещаний навсегда бросить пить.

   Алексей Сергеевич, интересовавшийся Михайловым как актером, прочтя это письмо, никому ничего не сказав, поехал к нему и сам привез его в театр.

    

    

   П. А. Стрепетова, участвовавшая только во "Власти тьмы", несколько раз обращалась ко мне с просьбою поставить для нее пьесу, где бы у нее была центральная трагическая роль.

   - Для всех ваших артисток ставят пьесы в этом театре, а для меня и пьесы нет... - говорила она желчно, с раздражением. - Что я, обсевок в поле, что ли?.. Не хуже я ваших актрис... Я с тем и соглашалась играть Матрену, чтобы для меня непременно поставили "Грозу" и еще какую-нибудь пьесу... Алексей Сергеевич сам мне обещал...

   - Раз обещал Алексей Сергеевич, приглашая вас играть Матрену, - я, конечно, ничего против не могу сказать, Полина Антиповна!..

   - Вот и поставьте "Равенского борца"... Я там играю мать... А сына сыграет Судьбинин... Он тоже, кроме Никиты, ничего не играет...

   Я находил, что ни Стрепетова, ни Судьбинин не подходят к ролям псевдо-классического репертуара, и предложил П. А. Стрепетовой сыграть "Около денег" Потехина, где она когда-то на Александрийской сцене бесподобно играла Степаниду.

   - Я "Около денег" сыграю с удовольствием, - ответила Полина Антиповна, - а вы все-таки и "Равенского борца", и "Грозу" непременно поставьте... Мне Алексей Сергеевич обещал.

   5-го декабря была сыграна пьеса "Около денег".

   Стрепетова с сильным драматическим подъемом провела роль Степаниды, вложив в нее бездну искреннего чувства и художественных характерных деталей. Прекрасным партнером ей был Ив. Ив. Судьбинин, в роли Капитона.

   Несмотря на малое количество репетиций, пьеса прошла стройно, с хорошим ансамблем.

   12-го декабря с успехом прошла веселая комедия И. Н. Потапенка - "Выдержанный стиль" и "Гость" - Эд. Брандеса. 19-го декабря "Венецианская актриса" Викт. Гюго, с Яворской в роли Тизбы, Пасхаловой в роли Катарины и Анчаровым-Эльстоном в роли Родольфа.

   Перед Рождеством П. А. Стрепетова решительно заявила мне, что не станет дальше играть Матрену, если на праздниках не поставят для нее "Грозу" и "Равенского борца".

   Когда я сообщил ее ультиматум Алексею Сергеевичу, он сначала горячо запротестовал:

   - Какая она, собственно говоря, Туснельда... Матрена она будет, а не Туснельда... Да и для Катерины она уже устарела... И ничего я ей не обещал... Это она во сне видела... Я положительно протестую против постановки этих пьес... и все!..

   Однако на другой день Алексей Сергеевич показал мне письмо Стрепетовой с категорическим требованием постановки заявленных ею пьес и сказал:

   - Она не уступит... Придется поставить... Хоть она и стара для Катерины, а все же сыграет ее хорошо!.. Поставьте, Евтихий Павлович...

   На представлении "Равенского бойца" случился трагикомический казус, подстроенный кем-то из недоброжелателей П. А. Стрепетовой.

   Едва Полина Антиповна вышла на сцену и начала монолог, откуда-то сверху послышался жалобный вой собачонки.

   Стрепетова опешила, смешалась, потеряла тон.

   Я разослал сторожей на галерею отыскивать собаку.

   Действие продолжалось. Артисты вели свои сцены, а собачонка заливалась все жалобней и громче.

   В публике слышался смех.

   Ясно было, что собака спрятана где-то наверху.

   Я бросился по лестнице на колосники. Смотрю, следом за мной лезет Алексей Сергеевич.

   Я убеждаю его спуститься, говоря, что ему трудно будет ходить по колосникам. Суворин и слушать ничего не хочет.

   Обыскали мы с Алексеем Сергеевичем все галереи, все закоулки - нет собаки!.. А визг и лай все сильней и сильней...

   По слуху мы дошли до чердака.

   Ощупью, согнувшись, в полутьме, бегаем по чердаку и, наконец, обретаем собаку. Ее кто-то бросил в сетку люстры, висящей над зрительным залом. Для того, чтобы вынуть собаку, пришлось в антракте разбирать доски над люстрой и спускать на веревке человека.

   Перепачканные в саже и пыли, мы с Сувориным спустились с чердака прямо в уборную Полины Антиповны, которая с пеной у рта каталась в истерике.

   Послали за доктором. Привели ее в чувство и кое-как докончили спектакль.

   Алексей Сергеевич страшно негодовал, требовал открыть виновника, возмущаясь подлостью театральных интриганов.

   Но виновники хорошо спрятали концы в воду - их так и не нашли...

   28-го декабря П. А. Стрепетова выступила в "Грозе".

   Роль Катерины была коронной в ее обширном репертуаре. Еще юнцом я видел Полину Антиповну в орловском театре в этой роли. Это было удивительное создание великой артистки. Впечатление, которое она производила на зрителя, было поистине потрясающее!

   В этом спектакле Стрепетову нельзя было узнать. Ни силы чувства, ни тонкости, ни искренности переживаний, ни льющегося в душу зрителя чарующего когда-то голоса.

   Осталась одна заученная, внешняя техника хорошей, опытной актрисы. До слез жалко было смотреть на Стрепетову в Катерине. Старое, злое лицо, тусклый, негибкий голос, неуклюжая согбенная фигура с угловатыми движениями не в меру длинных рук.

   Полина Антиповна, очевидно, сама чувствовала это. Она нервничала, ворчала на актрис и актеров, подчеркивала фразы, стараясь их ярче преподнести в публику, пронзительно громко кричала в четвертом акте в сцене покаяния. И устало, однообразным тихим голосом провела последний акт.

   Алексей Сергеевич, большой поклонник Стрепетовой, пришел в полное отчаяние, смотря ее в этом спектакле.

   - Куда же это все делось? - говорил он, чуть не со слезами на глазах. - Тени не осталось от прежней Катерины Стрепетовой... Смотришь - и жалко не Катерину, а актрису Стрепетову.

    

    

   При обсуждении вопроса о заключении контрактов с артистами дирекцией, еще до начала сезона, было постановлено, что никому бенефисов не будет дано. Подписывая условия с актерами, я объявлял им это постановление дирекции.

   В начале декабря Алексей Сергеевич заявил дирекции, что при переговорах его с Л. Б. Яворской, еще задолго до открытия театра, он обещал дать ей бенефис. Дирекции оставалось только, что называется, принять это к сведению.

   Вопрос о пьесе, которую Яворская ставила для своего бенефиса, долго был облечен тайной. Наконец, я как-то спросил А. С. Суворина: что за пьесу выбрала Яворская в бенефис?..

   - Пьесу Ростана "Princesse Lointaine"... - ответил он.

   - Обстановочная?

   - Да, придется, собственно говоря, делать декорации...

   - А содержание пьесы?

   - Да содержания, собственно говоря, никакого нет... Просто какая-то дура сидит на дурацком острове, какие-то дураки на дурацком корабле едут, черт их знает зачем, на этот остров. Ну, а потом - дураки уезжают, а дура, собственно говоря, остается... Вот и все содержание...

   Бенефис Л. Б. Яворской был назначен на 4-е января, а только к середине декабря я имел возможность прочесть "Принцессу Грезу" в чудном, поэтичном переводе Т. Л. Щепкиной-Куперник.

   Наскоро стали готовиться к постановке, требующей сложных декораций, костюмов и тщательной срепетовки массовых сцен. И это все надо было сделать во время праздников Рождества, когда каждый день ставились утренние и вечерние спектакли.

   Пришлось назначать репетиции с девяти часов утра до двенадцати часов дня и, по окончании спектаклей, с двенадцати часов ночи. И артисты, и рабочие трудились до изнеможения. Л. Б. Яворская, сравнительно мало занятая в праздничном репертуаре, проходила свои сцены с Анчаровым - Эльстоном и Красовым еще у себя на квартире. Репетиции общих сцен после спектакля часто затягивались до трех-четырех часов ночи.

   Уставшие, разбитые нервами актеры волновались, капризничали... Споры и пререкания возбуждались по самым пустячным поводам, и мне большого труда и напряжения нервов стоило вести репетиции.

   На генеральной репетиции не были поставлены декорации, лежавшие сырыми в мастерских. Костюмы тоже не были готовы. Нельзя было испробовать освещения, а оно имело в пьесе важное значение. Пришлось всю ночь накануне спектакля провозиться с установкой декораций и освещения. Во всей этой работе деятельное участие принимали П. П. Гнедич, декораторы Аллегри и Суворов.

   Бенефис Л. Б. Яворской все-таки состоялся в назначенный день.

   "Принцесса Греза" шла при следующем распределении главных ролей: Мелиссанда - Яворская, Бертран - Анчаров-Эльстон, Жоффруа - Красов, Трофимий - Михайлов, Эразм - Высоцкий, Скарчиафико - Самарин-Быховец.

   Пьеса имела выдающийся успех.

   Л. Б. Яворская и Анчаров-Эльстон красиво и стильно, с большим поэтическим воодушевлением провели свои роли. Красов трогательно играл умирающего Жоффруа.

   "Принцесса Греза" до конца сезона шла по исключительно высоким ценам, давая театру полные сборы.

   Сезон подходил к концу, но, тем не менее, сейчас же после "Принцессы Грезы" приступили к постановке комедии С. И. Смирновой "Муравейник", прошедшей 12-го января. 30-го, накануне масленицы, была сыграна новая, нигде не игранная комедия В. Сарду "Марсель", приобретенная Алексеем Сергеевичем у автора, с платой за рукопись, в исключительное пользование театра кружка.

   3-го февраля, по назначению дирекции, состоялся мой бенефис, в котором была занята вся труппа. Шла комедия А. Н. Островского - "Бедность не порок"

   4-го февраля драмой "Власть тьмы" был закончен первый зимний сезон театра Литературно-Артистического кружка.

   С 17-го сентября 1895 г. по 5-е февраля 1896 года, т. е. за четыре с половиной месяца, было сыграно двадцать пять больших пьес и девятнадцать - одноактных.

   Когда я теперь вспоминаю этот сезон, мне кажется невероятным, чтобы труппа могла вынести такой каторжный труд!

   И какая это была дружная, веселая работа. Сколько любви к театру, сколько сил было проявлено всеми участниками дела!

   А. С. Суворин принимал самое деятельное участие в жизни театра, читая пьесы, беседуя с авторами и артистами, почти всегда присутствуя на репетициях и спектаклях.

   Горя пламенной любовью к театру (что не мешало ему иногда проклинать и театр, и актеров), А. С. Суворин сумел вдохнуть энергию и любовь к делу во всех с ним работающих и заложить прочный фундамент для дальнейшего существования театра.

   Скоро уже стукнет двадцать лет со дня открытия театра кружка. Много, очень много работников первого сезона сошло в могилу, другие разбрелись по городам и весям России. Не более двух-трех второстепенных актрис только удержались в труппе с начала до сего дня.

   Немало мне пришлось потрудиться за это время для русского театра и на императорской сцене, и на частных столичных сценах. Много пришлось пережить и хорошего, светлого и дурного, но ни один сезон не оставил во мне такого глубоко-приятного воспоминания, как первый сезон основания театра Литературно-Артистического кружка.

   С теплым чувством я вспоминаю всех, с кем мне привелось работать: и директоров, и артистов, и рабочих.

   Все недоброе, неприятное, все мелкие закулисные интриги, уколы самолюбия и подвохи - все это стерлось временем. Одни светлые впечатления живут во мне. Любовью ко всем сотрудникам по общему делу, живым и умершим, бьется мое сердце!

    

    

   В. М. ГРИБОВСКИЙ [033]

   ЧЕСТВОВАНИЕ А. С. СУВОРИНА В МАЛОМ ТЕАТРЕ

    

   В ночь на первое мая в Малом театре состоялся праздник в честь Алексея Сергеевича Суворина "по случаю исполнившегося сорокалетия его театрально-критической деятельности" на пользу русской сцены. Предлог сам по себе оказался несколько сомнительным и погрешил против хронологических дат. Как сам виновник торжества в Малом театре печатно заявил на следующий день, текущий год - не юбилейный год его жизни: пятидесятилетие его литературной деятельности исполнится в следующем году, а писать о театре он начал более сорока лет тому назад. Таким образом, настоящий литературно-артистический праздник явился скорее задушевным праздником круга лиц, пожелавших выразить свои лучшие чувства человеку, который в течение многих лет являлся душою этого круга, его в своем роде руководителем и искренним лучшим старшим другом. Под этим углом зрения освещено чествование А. С. Суворина и в отчете "Нового Времени" (N 11.183), где говорится:

   "Великий пост на этот раз не завершал сезона Малого театра и ночь под первое мая была признана наиболее удобною для товарищеского праздника людей, проработавших вместе дружно и беспрерывно в течение 9 месяцев. Во главе этой работы стоял неизменно А. С. Суворин, и вот неожиданно для себя он явился именинником этого праздника, юбиляром вне всяких юбилейных дат, явился душою общества, собравшегося 30 апреля в Литературно-Художественном театре, как был душою этого театра со дня его возникновения. 49-летняя литературная деятельность, 11-летие существование Литературно-Художественного театра, 72-летняя годовщина рождения А. С. Суворина - все это, казалось бы, совсем неюбилейные нормы. Но когда у людей находится порыв сказать дорогому человеку "спасибо", наговорить ему миллион приятных слов, для этого не надо никакого специально-юбилейного настроения. Это всегда делается само собой, неожиданно и просто, юбилеи же обыкновенно высиживаются годами и, кроме тоски и ужаса в душе юбиляра, ничего не поселяют. В данном случае нечто в стиле юбилейном выросло из чисто семейной затеи среди актеров Малого театра. Решили пригласить А. С. Суворина, по традиции, поужинать с ними после окончания сезона; тут кто-то вспомнил, что А. С. состоит при русском театре, любит его и пишет о нем много-много лет... В результате же желающих провести вечер с А. С. Сувориным собралось вчера около 700 человек, а вспомнивших о критической и драматургической деятельности его оказалось уже более 150 имен, которые прислали издалека свои телеграфные приветствия".

   Сам г. Суворин в своем семисотом "Маленьком письме" ("Новое Время" N 11.187) так рассматривает этот во всяком случае знаменательный для чего, как писателя и общественного деятеля, день:

   "Никакого юбилея не было, - говорит он. - Просто актеры Малого театра хотели мне сделать милую любезность, а я, вместо того, чтоб отказаться от этого, как подобало бы скромному человеку, принял ее. Да "подобало" ли? Это еще вопрос, но только в зависимости от того, весел ли был праздник? Он был бесспорно весел, и я чувствовал себя прекрасно, как в родной стихии, среди людей, которые относились и ко мне, как к родному. Актерская душа и душа журналиста - родные души. Они живут ежедневными интересами, минутными успехами, рукоплесканиями того же самого общества. Газета и сцена - общественные трибуны. У журналиста нет такого непосредственного удовольствия от своего успеха, как вызовы, рукоплескания и прочее; он, кроме того, и ездит на актере, иногда жаля его и бичуя без сострадания, а иногда возбуждая общество к рукоплесканиям ему. Но и он такой же актер, как и те, которых он освистывает или которым рукоплещет; он так же прислушивается к обществу, к его порицаниям и похвалам и так же иногда льстит ему, как актер. Общество пользуется и тем, и другим вволю, почитывает одного, посматривает другого, находит удовольствие, даже любит; но тем не менее надо заметить такую черту: и с тем, и с другим оно еще недостаточно примирилось; в нем еще есть некоторая грубая или некоторая аристократическая вражда и к журналисту, и к актеру, вражда, затаенная где-то в особом уголке мозга, но она есть. Все еще это гистрионы, в некотором смысле рабы, рабы, бунтующие более и более, требующие более и более дани от этого самого общества за свой труд, но все еще рабы. Журналист, конечно, освободился шире, чем актер, но зависимость его существует и вражда к нему, конечно, тоже. Без журналиста и актера - я в этом названии разумею все роды актерства, т. е. и оперу, и балет - общество не может обойтись ни теперь, и никогда после, даже во времена какого угодно режима, хотя бы и анархического. Без этих талантов публициста, фельетониста, критика, рассказчика, без этих талантов актера, актрисы, певца и певицы, танцовщика и балерины общество лишилось бы прежде всего развлечения, интересного, забавного или вдохновенно-чудесного отдыха. Актерство и журнализм вечны, и, когда земной шар станет замерзать при потухающем солнце, журналист и актер будут последними силами служить замерзающим братьям своим, будут сквозь слезы смеяться и смешить последними нервами бодрости, будут возбуждать в своих братьях бодрость и надежду, развлекать их на сцене и в газетной болтовне, и тем не менее и тогдашние властители и аристократы будут поглядывать на них косовато, как на что-то не со всем им равное, неуравновешенное и, замерзая вместе с другими, будут подписывать приказы о награде обер-полицмейстера за устроенный им порядок. Это важнее даже при замерзании".

   Итак, ночь на первое мая не была специально литературным праздником, а две родственные среды - артистическая и журнальная - дружески сошлись на общий пир любви к театру, и первая любовно и низко поклонилась представителю второй за то многое, что он для нее сделал и чем он для нее дорог, близок и мил. А. С. Суворин много потрудился для отечественной сцены, вложил в нее много своего ума и сердца, и она постаралась воспользоваться первым подходящим случаем, чтобы сказать ему громкое "спасибо". Инициативу приняли на себя артисты Малого театра и некоторые из сотрудников по газете; на их зов горячо откликнулся театральный мир - явились на чествование единичные видные представители артистической семьи, корпорации и учреждения, отозвалась провинция рядом телеграмм и писем, откликнулись корифеи европейской сцены... Чествование, скромное по замыслу, расширилось в своих рамках и получило характер общественного события - писатель снял достойную понесенного труда жатву, и отныне имя А. С. Суворина реально и непреложно зарегистрировано в летописях русского театра в качестве деятеля, которому этот театр многим обязан как драматургу, театральному критику и руководителю Малого театра и литературно-художественного общества.

   В нашей литературе имеются имена, которые связали свою деятельность теснейшим образом с театром и теми или иными представителями сцены. Когда приходится говорить о Белинском, то невольно вспоминаются его горячие статьи, посвященные игре Мочалова. Когда говоришь о Юрьеве, то по необходимости на первый план выступает та сторона его жизни, которая связывалась с судьбою Малого московского театра, его репертуаром в семидесятых и восьмидесятых годах, его выдающимися сценическими силами того времени, многие из которых обязаны своей удачей, своей известностью именно покойному, легендарному по своей чудаковатой рассеянности, московскому театральному критику. К этим двум именам по всей справедливости должно быть в истории нашей литературы присоединено и имя А. С. Суворина, журнальная деятельность которого значительно наполнена мотивами, почерпнутыми из театральной атмосферы, и статьям которого многие представители отечественной сцены обязаны своей популярностью и развитием своего таланта. Если Белинский изъяснил публике Мочалова, то г. Суворин с не меньшею силою выдвинул дарования Стрепетовой, Заньковецкой, Кропивницкого и др. К его голосу деятели нашей сцены чутко прислушивались, и его слово об их игре в рецензии или "Маленьком письме" было решающим словом для их успеха в текущем сезоне. "А. С. Суворин похвалил" или "А. С. Суворин выругал" - для артистов было не простым уколом самолюбия, а некоторым итогом общественного значения. Но не только на деятелей отечественной сцены распространялись его суд и осуждение - и представители иностранного театра в значительной степени в волнении и с нетерпением ожидали рецензии самого руководителя "Нового Времени". И он произносил его всегда искренно, горячо, не считаясь ни с какими обстоятельствами внеартистического или внехудожественного значения. Отвечая своему оппоненту, г. Морскому, по поводу отмеченного тем его увлечения малороссийским театром, г. Суворин писал: [034] "Задачу театральной критики я всегда разрешал для себя так: передавать свое впечатление вполне, передать то, что я чувствовал в театре. Ежедневная газета обязывала передать это тотчас же, иногда в тот же день, когда впечатление сохранилось в своей свежести и горячности. Ведь слово эстетика, или наука о прекрасном, образовано из греческого слова, которое значит "чувствовать", и я того мнения, что литературная и театральная критика (если она не рассматривает писателя исторически) есть не что иное, как передача вкуса, чувства критика, которое он испытывает при чтении произведения или при представлении его не сцене. Затем остается решить вопрос уже о самой личности критика, о его развитии, вкусе, опытности и т. д. Если я был искренен, как признает г. Морской, я не грешил и принципиально в своих отчетах об игре артистов и артисток. А затем, насколько я верно чувствовал, насколько можно верить моему вкусу - это решать не мне".

   Таким образом, элемент искренности - вот, по свидетельству самого автора, отличительная черта его писаний. Что же касается вкуса, то, не касаясь его театральных рецензий, на коих можно бы было вполне убедительно показать крупную наличность и этого писательского элемента, достаточно вспомнить тот репертуар, который был установлен в Малом театре после того, как г. Суворин стал во главе литературно-художественного общества и когда подбор пьес для театра, как из числа новых, так и старых, стал главным образом делом его рук, его вкуса, его понимания театральных запросов. Наличие искренности и вкуса не обнимает собою всех качеств дарования писателя; они, пожалуй, могут считаться даже качествами второй категории, а на первый план должны быть поставлены талантливость и удивительная работоспособность. Не считая удобным говорить на страницах "Исторического Вестника", издаваемого г. Сувориным, по первому пункту, отметим лишь, что по сему предмету сказано в "С.-Петербургских Ведомостях" (N 96), которые никоим образом нельзя заподозрить в постоянно доброжелательном отношении к издателю "Нового Времени". Г. Рославлев, постоянный сотрудник г. Ухтомского, приветствуя праздник г. Суворина, ставит между прочим вопрос, на чем основан успех "Нового Времени", в чем тут секрет, и говорит:

   "Секрет, кажется, - в самом Суворине. В нем, не без основания, видят первого и, пожалуй, единственного журналиста России. Можно не разделять его взглядов и осуждать его литературные приемы, но нельзя не признать за ним первоклассного публицистического и издательского таланта. А. С. Суворин дал образчик стиля, которого до него публицисты не знали: стиля между фельетоном и передовой статьей. Его "Маленькие письма" в этом смысле могут быть поставлены наряду с классическими образчиками, выведшими русскую поэзию и прозу из тисков накрахмаленности. Как Пушкин в поэзии, как Гоголь в прозе, г. Суворин в публицистике пробил путь к тому идеалу ее, который можно назвать публицистическим творчеством. До Суворина публицистика пробивалась тем суконным языком, которым писали корифеи "Голоса", "Отечественных Записок", "Вестника Европы" и других изданий, - языком, блестящим представителем которого были Михайловский, Градовский, Анненский и целая плеяда либеральных профессоров. Сначала блестящими фельетонами своими в газете Корша, а затем еще более блестящими шедеврами "своего" стиля в "Маленьких письмах" Суворин дал могучий толчок русской публицистике в сторону красоты, изящества, остроумия и краткости. Публика впервые увидела, почему можно "говорить", говоря о политике, что иная заметка на злобу дня стоит блестящего стихотворения или рассказа. Сразу же появился огромный спрос на такое чтение, родивший и подражающих г. Суворину писателей. Целая плеяда их пришла в "Новое Время", воспитанная на таланте Суворина (Атава, Житель, Сигма, Амфитеатров и другие). Множество других отозвались в других органах печати. Началось как бы состязание на поприще изящной публицистики, сделавшее нашу печать чрезвычайно разнообразной и интересной. В этом состязании, в этих поисках все новых форм публицистического творчества, к сожалению, мысль приносилась в жертву форме. Образовалась публицистика цветистая, но бессодержательная, нечто вроде публицистического жаргона (Дорошевич с подражателями). При всем том, однако, пальма первенства на поприще изящной публицистики принадлежит еще А. С. Суворину. Он - еще мастер своего дела.

   В день его литературного торжества я, как один из тех, кого талант г. Суворина восхищал и побуждал к совершенствованию, не могу не послать ему привета как первому русскому художнику слова в публицистике. Заслуга его в этом смысле будет оценена потомством. Муть освободительного движения помешает многим отнестись к ней беспристрастно. Но, сдается, история впишет в формуляр Суворина, прежде всего, его талант публициста и издателя, создавший целую школу русской журналистики и высоко поднявший значение русского дарования. Успех "Нового Времени" есть успех лично суворинский. Прочность его указывает на то, что, несмотря на все погрешности газеты, русская публика ценит в ней самобытный русский талант".

   Вот любопытное свидетельство журналиста, чрезвычайно ценное для характеристики литературного послужного списка издателя "Нового Времени". Младший член литературной семьи ударил челом старшему и откровенно и искренно признал в нем своего учителя, т. е. проявил такое действие, на которое по адресу г. Суворина весьма и весьма немногие из наших писателей склонны, предпочитая в погоне за уличным успехом и одобрением союзников по "колокольному приходу" его злословить и обливать ушатами грязи.

   Что касается до работоспособности, то в цитированном уже выше "Маленьком письме" сам г. Суворин так говорит по сему предмету:

   "Сердце мое преисполнено благодарности ко всем тем, кто так или иначе принял участие в маленьком празднике, всем, кто в письмах, телеграммах или простом рукопожатии выразил мне свои симпатии. Согласитесь, что, прожив так долго, я все-таки кое-что сделал доброго и совершенно бескорыстного для своей родины. Очень возможно, что я мог бы сделать больше и лучше, и, вероятно, потому в печати меня так много и так неустанно бранили, и я не могу сказать, чтоб эта брань не приносила мне некоторой пользы. Человеку необходимо чувствовать над собой какой-нибудь контроль, иначе он быстро балуется и забывается. Но есть одна область, в которой я могу говорить о себе с несокрушимой гордостью. Это - область труда. Я неизменно исполнял ту Божью заповедь, которая говорила человеку о необходимости трудиться. Я всегда был и остаюсь доселе, несмотря на свою преклонную старость, превосходным работником, именно превосходным в своем неизменном прилежании. Я не знал праздности. и отдых в моей жизни был не правилом, а только исключением, счастливой случайностью. Вероятно, этим я в значительной степени обязан моим отцу и матери, которые были бедные, но здоровые, религиозно-нравственные и благородные люди. Это великое счастье иметь таких родителей.

   Вы скажете, с какой стати я распространяюсь о том, что я превосходный работник. А вот с какой стати: ни хорошим журналистом, ни хорошим актером нельзя сделаться без особенного прилежания. И актеры, по самому ремеслу своему, превосходные работники, ибо это искусство, как, впрочем, всякое искусство, требует прежде всего огромного и постоянного труда. Близко стоя к театру, я очень хорошо знаю тот большой труд, который требуется от актера, и я хотел упомянуть, что в этом отношении я от него не отстал".

   Талант, трудоспособность, искренность, переходящая порою в страстное увлечение, - таковы свойства писательской природы г. Суворина, которые далеко выдвинули его на авансцену русской журналистики, создали из него такого общественного деятеля, около которого всегда наблюдается толпа друзей, с одной стороны, и врагов - с другой. Громкие крики одобрения чередуются вокруг его деятельности с криками злобы, зависти к его удачам, и порою ненависти, переходящими порою границы всякого приличия. И в ночь на первое мая гул одобрения взял верх - голоса врагов смолкли, и праздник театрального деятеля, по-видимому, не омрачился никакими эпизодами отрицательного свойства, на которые так охоча наша общественная жизнь. Остается пожелать, чтобы в день полувекового литературного юбилея г. Суворина этот праздник прошел бы так же удачно, как и торжество в ночь на первое мая.

   Незадолго до своего случайного праздника г. Суворин издал небольшую изящную книжку с массой иллюстраций, в которую собрал все им написанное, начиная с 1886 г., по поводу малороссийского театра, его репертуара и его главнейших деятелей: длинной вереницей проходят здесь перед читателями сыны и дщери благодатной Украины - Кропивницкий, Заньковецкая, Затыркевич, Садовский, Саксаганский, Манько и др., рассмотренные автором и как представители определенного театра и репертуара во всем объеме их талантов, и как исполнители тех или иных ролей, как истолкователи замыслов украинских драматургов. Г. Суворин, этот типичный великоросс, только с южной, а потому с горячей кровью, не мог не отозваться рядом статей по поводу появления на подмостках столичной сцены украинской труппы, которая поразила его обилием талантов. Сам талант, он узрел родственное себе по духу и восторженно откликнулся в своей газете на игру Заньковецкой и Кропивницкого и др. их сотоварищей по сцене. Теперь, когда статьи г. Суворина о малороссийском театре собраны воедино, уместно поставить вопрос: кто из наших журнальных деятелей, не исключая отсюда и покойного Д. Л. Мордовцева, больше содействовал успеху у нас "хохлов и хохлушек", кто наиболее энергично поддержал их, поставил их на вид публике и в образец великорусским артистам, нежели именно А. С. Суворин, которого инородческая печать с ее фальшивыми сепаратистическими тенденциями всегда заподозревала в принципиальном несочувствии всему, что не исходит из великорусского источника? Можно без преувеличений сказать, что г. Суворин увековечил малороссийский театр своими статьями, а ныне вышедшая книжка, ему посвященная, является для украинцев такого рода живым памятником, какого от родных и единоутробных авторов им еще не ставили. Чего стоят одни собранные воедино портреты представителей украинской сцены, жанровые обильные виньетки, изображающие разные моменты и стороны малороссийской жизни! А с какою видимою любовью книжка издана! Все в ней свидетельствует о наличии доброго чувства автора-издателя, воздающего обильную и щедрую дань чудному краю и его талантливым сынам, а потому и книжку г. Суворина всего лучше было наименовать - "хвалою таланта". И малороссы, в лице своих представителей сцены, прекрасно понимают, какую крупную и благодарную роль сыграл в их деятельности издатель "Нового Времени", и, сочувственно-лукаво кивая в сторону своих сепаратистов-земляков, тем не менее в подходящий момент не могут, однако, громогласно не исповедать своих добрых чувств к доброжелательному рецензенту. Эти чувства и были ими выражены в адресе, поднесенном ему от малороссийского театра г. Сусловым

   Рецензии г. Суворина, посвященные малороссийскому театру, исчерпывают, конечно, в малой степени все то, что г. Сувориным было писано о театре вообще; поэтому было бы в высшей степени желательно, чтобы издатель "Нового Времени" к своему пятидесятилетнему юбилею издал еще хотя бы избранные свои рецензии, обнимающие собой те или иные страницы из жизни русского театра вообще, сгруппировав их по важнейшим моментам жизни этого театра. Это была бы безусловно в высшей степени интересная летопись русского театрального дела, особенно если бы эту летопись ему удалось еще иллюстрировать, как это им сделано применительно к собранию малороссийских рецензий.

   Приняв во внимание свыше сорокалетнюю театрально-рецензентскую деятельность автора и все разнообразие затронутых им в области русского театрального дела вопросов, можно себе заранее представить, какое летописное богатство представит такое издание, сколько в нем будет поучительного для тех, кого оно непосредственно касается, и для той широкой публики, которая будет потребителем книги. Совершенно справедливо поэтому говорит А. И. Сумбатов (Южин) в своем "частном письме", напечатанном отрывком в праздничном выпуске "Иллюстрированных программ Малого театра" (N XX), где дается характеристика г. Суворина как театрального деятеля, что "охарактеризовать хотя бы в кратких чертах его деятельность по русскому театру ввиду того, что "нет еще собрания его статей" - решительно невозможно". Несмотря на такое указание, г. Сумбатов, человек в высшей степени компетентный в театральном деле, дает следующую меткую характеристику Алексея Сергеевича, которую мы и позволим себе привести почти полностью.

   "... О значении А. С. для театра в самом широком смысле - я лично чрезвычайно высокого мнения. Из нескольких единиц, пожалуй, во многих отраслях театральной жизни - он единственная единица, с которой нельзя не считаться как с явлением исключительным. Так нервно и страстно воспринимать и отражать в своих статьях, пьесах, в своем руководительстве петербургским Малым театром, созданным его неугасимой энергией и безграничной любовью к делу, наконец, в своих разговорах, в том, как он смотрит, как он переживает спектакль - может только тот, кто, как А. С., любит и чувствует искусство глубокой и художественной душой. Если он занял в театре то важное, часто решающее значение, которое он имеет, то, по-моему, причина лежит не в большом таланте, не в огромной эрудиции, даже не в его несомненно утонченном вкусе, а именно в том, что он в театре - рыба в воде. Это его область, в которой его нервы вибрируют, как натянутые струны. Он любит театр и горит им. Поэтому он близок и понятен деятелям театра, будь это автор или актер. Они чувствуют в его нервности тот художественный беспорядок, который в творческом деле важнее всякого порядка.

   ...Его особое отношение ко всему, что касается театра, делает из него, пожалуй, единственного критика, с которым хочется страстно спорить. Вы чувствуете, что вам, автору или актеру, надо вытеснить из его художественного сознания тот образ, который в нем самом создался, и заменить его своим. От этого он так часто изменчив и резок в своих суждениях: в нем самом живет архитектор, строящий свое здание на месте того, которое он разбирает и рассматривает. Я убежден, что ему хочется часто самому сыграть роль, которую он видит в исполнении актера, написать самому пьесу, исполняемую перед ним как перед зрителем. Посмотрите, как он сидит в театре: ему скучно - скука его злит, ему нравится - он весь сплошное наслаждение.

   Я давно интересуюсь им просто как типом чуткого, необычайно впечатлительного таланта, который отражает, как компас бурю, то затихая, то мечась из стороны в сторону. И это чувствуется всеми: и авторами, которых он разбирает, и актерами, и театром, которым он руководит. Все, даже объекты его саркастических и злых нападок, чувствуют, когда он их судит, может быть пристрастно, может быть несправедливо, что их судит тот, кто носит в душе то же, что кроется и в их художественной индивидуальности.

   Это "то же" - чисто художественная черта, которая ярко горит в каждом художнике. Разве актер, смотрящий на другого актера, писатель, читающий другого писателя, так сразу открывают свою душу чужому творчеству? Наивно думать это; наивнее - объяснять это завистью и ревностью. И в Суворине как в критике главное, доминирующее свойство - живая страстность, живая борьба за или против. Он никогда не был лианой, тем чужеядным критическим паразитом, который без своих корней и соков обвивается вокруг художественного произведения и живет его силами; высосав его кровь, бледную ли, холодную ли, или яркую и горячую, паразит ею наполняет свои пустые жилы. У Суворина всегда были свои соки, свои корни. Они давали ему право существовать и бороться с тем произведением, которое он обвивал своей критикой. И эта полнота сил делала его всегда ценным в области театра. Он его знает, он его любит, горит им - и своей страстностью вечно волнует его, держит его в состоянии напряжения и чуткой настороженности.

   А. С. Суворин много, очень много сделал именно для театра. Он сам не спал в нем и ему не давал спать. Если он мучил его деятелей, то и сам мучился, если он умел язвить и колоть, он умел любовно и восторженно отдавать должное тому, что его захватывало. Он понимал огромное общественное значение театра, но еще больше он его любил и любит, как женщину. Пожалуй, как с женщиной, он с ним и обращается - неровно, мучая и мучаясь, ревнуя и всегда любя..."

   Таково свидетельство драматурга-знатока театрального дела, которое достаточно полно исчерпывает вопрос о положении, занятом А. С. Сувориным по отношению отечественного драматического искусства. Но все сказанное относится к нему скорее как к критику, как к теоретику; а вот что повествует о нем на страницах той же (XX) иллюстрированной программы П. П. Гнедич как о деятеле-практике, как о руководителе Малого театра.

   "Я был ближайшим свидетелем того, как двенадцать лет назад А. С., уже в преклонном возрасте, но с юношеской энергией, взялся за директорство, по-видимому, совершенно чуждого для него дела. Быть критиком и драматургом еще не значит иметь способность стать во главе театра. И сам А. С. долго колебался, как бы не надеясь на себя. - Только четвертый сезон убедил его в прочности и полезности начатого дела.

   В 1895 году я состоял председателем скромного литературно-театрального кружка (еще не преобразовавшегося в общество)- когда неожиданный огромный успех "Ганнеле", которую мы поставили, сняв на месяц Панаевский театр, побудил нас подумать о серьезном театральном деле. Дирекция наша - А. Н. Маслов, В. П. Далматов и ныне умершие А. П. Коломнин и Н. А. Лейкин - единогласно решила обратиться к А. С. и просить его стать во главе предприятия. Колебаний с его стороны было много, наконец он решился - и 17 сентября - в день Веры, Надежды и Любви - мы скромно открыли наш театр...

   Через месяц после открытия театра уже "весь Петербург" наперебой стремился в театр: шла "Власть тьмы" Толстого. Я помню тот лихорадочный подъем, с каким велось дело: даже в две-три ночи набрали в типографии заново пьесу, с теми цензурными урезками, которые были sine qua non появления драмы на сцене. Объясняться с начальником по делам печати - Феоктистовым - довелось мне, и надо было видеть, с каким упорством он воевал за каждую фразу этой "мерзости, которую зачем-то Суворин хочет ставить..."

   В первый же год своего существования театр кружка дал три крупные вещи - совершенно разных масштабов: "Власть тьмы" Толстого, "Орлеанскую деву" Шиллера и "Принцессу Грезу" Ростана. "Орлеанская дева" впервые на русском языке была дана в Петербурге, а "Принцесса Греза" явилась отзвуком того необычайного успеха, который она имела в Париже. Наряду с романтиком Шиллером и очистителем отхожих мест Акимом, со сцены заговорил "поэт с изломом", поэт недосказанных предутренних грез, поэт белых лилий и бледной немочи.

   Второй сезон был ознаменован крупным успехом "Нового мира", перевод которого сделал А. С., и даже изменил несколько сцен подлинника. Опять двери театра ломились от наплыва публики...

   Затем началось отвоевание шаг за шагом от цензуры запрещенных пьес. Многих усилий стоило провести "Юлия Цезаря" Шекспира - и все-таки он прошел, и его впервые поставил театр Суворина. "Потонувший колокол" Гауптмана имел у нас в тот же сезон успех чуть ли не больший, чем в Берлине. А на четвертый сезон постановка "Царя Феодора Иоанновича" окончательно показала, что такое "Литературный" театр. Кто не помнит того необычайного подъема, который был дан пьесой Толстого? Все находили превосходным, даже ошибки и недочеты. Покойный Стасов, несмотря на неприязнь к "Новому Времени", разразился громоносным панегириком, особенно придя в восторг от шитых жемчугом боярских сапог, каких никогда, конечно, бояре не носили.

   Помню, как волновался, горел и кипятился А. С. при постановке этой пьесы. Ни лет, ни болезней как не бывало - все было забыто, - и он, полный жара, то смеясь, то ворча, по мере сил трудился над сценическим воспроизведением каждой сцены. Он ездил в Москву, смотрел репетиции Художественного театра, возмущался, восхищался - и в конце концов все делал по-своему.

   Несомненно, что главной "интеллигентной силой" в нашем театре явился сам Суворин. Он хорошо знал все, что "делается за границей" - и у нас иногда новинки почти совпадали с представлением оригинала. Репертуар иногда имел действительно вид "иностранной хроники": английская, немецкая, датская, французская пьесы, даже американские - шли пестрым калейдоскопом. Но русские авторы всегда были на первом плане - их всегда, даже начинающих, встречали с распростертыми объятиями. Иногда А. С. шел на риск, ставил неудачные вещи, но он никогда не ставил преград, а напротив, всегда сочувствовал всяким начинаниям русских писателей, к каким бы лагерям они ни принадлежали. Посмотрите длиннейший список драматургов, выступавших у него, помимо уже лиц, ранее составивших себе прочное имя театрального писателя: Амфитеатров, Градовский, Авсеенко, Туношенский, Найденов, Рышков, Зеланд, Ге, Смирнова, Бухарин, Мосолов, Дымов, Косоротов, Гриневская, Л. Л. Толстой, Самойлов, Фоламеев, Трахтенберг, и т. д. и т. д. - можно насчитать десятки. Большинство из них впервые увидело свет рампы именно в Суворинском театре и окрылилось для дальнейшей деятельности.

   Свобода театров сделала переворот в репертуаре столиц. До 80-х годов все сосредоточивалось в одном правительственном театре - от Шекспира до Оффенбаха включительно. Все авторы стекались сюда и чаяли, чтоб "ангел возмутил воду" и настал черед окунуться в вожделенный источник. Это губило единственный театр, заставляло громоздить пьесу на пьесу, репетировать наскоро, ставить новинки еженедельно. Как только дана была свобода - оперетка и фарс тотчас же отпали и открыли свои вертепики в сторонке, уйдя из серьезного театра навсегда. Но литературный театр долго не нарождался. Были, правда, попытки, но в этих попытках не было ни вкуса, ни знаний, ни денежных средств.

   Дело А. С. Суворина - первое крупное дело в Петербурге. Это не мелкое базарное предприятие: тут шел и Шекспир, и Шиллер, и Толстые, и Ростан, и Ибсен, и Гауптман. С разросшимися со всех сторон частными театрами, правительственный театр постепенно стал переформировываться в академический, чем он и должен быть, т. е. Эрмитажем, Лувром - музеем образцов. Частные же театры специализировались в декадентские выставки, в музеи восковых фигур, в превосходные кинематографы - и наконец в ту форму, какую приобрел теперь театр А. С. Суворина, - в постоянную выставку всех новинок. Все это имеет законное право на существование.

   Через театр А. С. прошла уже целая плеяда артистов, составивших себе почтенное имя, когда другие театры что-то мало выработали талантов. Театр этот, как я уже сказал выше, культивировал целую фалангу новых авторов.

   Театр этот по цензурным завоеваниям стоял все время во главе свободных театров. Он стойко переживал тяжелые периоды политических невзгод - и всегда являлся твердым прибежищем для актерской братии. Менялись деятели, директора, режиссеры - успех театра то падал, то поднимался, то вновь падал, но в трудные минуты его всегда поддерживало и нравственно, и матерьяльно одно лицо: Алексей Сергеевич Суворин".

   Кроме рецензентской деятельности и деятельности по управлению Малым театром, А. С. Суворин навсегда соединил свое имя с русским драматическим искусством созданием и собственных пьес, с большим или меньшим успехом поставленных на сценах столичных и провинциальных театров. К числу таких главнейших относятся "Татьяна Р