Главная » Книги

Суворин Алексей Сергеевич - А. С. Суворин в воспоминаниях современников, Страница 7

Суворин Алексей Сергеевич - А. С. Суворин в воспоминаниях современников


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18

еуклюжие, медлительные человека в синих косоворотках и мешковатых пиджаках импонировали собравшемуся цвету тогдашней журналистики.
   К ним обращались с необычайным почтением и смирением. Несмотря, однако, на все обращенные к ним просьбы и разъяснения, наборщики оставались непреклонны. Тогда последовало еще одно предложение. Представитель "Журнала для всех", какой-то господин прекрасной интеллигентной наружности, с волнистыми каштановыми кудрями и серой барашковой шапкой в руке, заявил наборщикам:
   - Господа, я понимаю, что вы не позволяете выходить консервативным изданиям, но неужели вы не позволите нам, либеральным, отстаивать дело народа?
   "Консервативные" журналисты переглянулись. В зале сразу сильно запахло старым духом главного управления по делам печати, только наизнанку. Видимо, сами "либеральные" смутились. По крайней мере, сидевший рядом со мною весьма симпатичный и умный журналист, сотрудник, кажется, "Сына Отечества" или "Нашей Жизни", Ганфман с неудовольствием покрутил головой и отвернулся от автора предложения. Прочие тоже молчали.
   Господину с прекрасной интеллигентной наружностью дал урок один из рабочих:
   - Ежели, - начал он тихо и с запинками, но вместе с тем и с уверенностью, - ежели мы вам позволим, либеральным, а тем не позволим, так оно будет несправедливо, нехорошо. Одним позволить, так и другим тоже, а без того оно нельзя, невозможно. Вот, скажут, одним позволяют, другим не позволяют... а уж если... там всем равно - по справедливости...
   Эта справедливость, живущая в груди простого наборщика и отсутствующая в интеллигентном журналисте, умилила тогда многих.
   Затем собранию для обсуждения был поставлен следующий вопрос: как обеспечить единство борьбы за новые права печати? Было предложено установление круговой поруки, применение которой должно было заключаться в том, что статью, за которую страдало одно издание, обязывались перепечатать у себя все остальные участники союза и таким путем, так сказать, распылить ответственность.
   По этому вопросу много говорил сотрудник "Русской рабочей газеты" Воробьев. Этот еще очень молодой, но и очень самоуверенный человек лепетал скороговоркой о значении пролетариата, о том, что пролетариат не допустит, что пролетариат не нуждается ни в ком... Слово "пролетариат" выпаливалось через каждые три-четыре мгновения.
   Пролетариат, как известно, был тогда в моде. Поэт Минский издавал пролетарскую "социал-демократическую газету", где сотрудничала "пролетарка" Тэффи, талантливый Сологуб писал социал-демократические стихотворения, ломая в пролетарских виршах свое недюжинное дарование... Неудивительно, что петушиный задор Воробьева не встретил достойного отпора старших, а видевший на своем веку виды Homo Novus г. Кугель все-таки умилился и со вздохом произнес:
   - Какая убежденность, какая свежесть чувства! Я пытался возражать юному социал-демократу, но он не слушал и только повторял "пролетариат", "пролетариат".
   - Заладила сорока Якова и честит им всякого, - заметил кто-то из "консервативных".
   Я встал и отошел к двери, ведущей в соседнюю полутемную комнату. Кто-то оперся сзади на мой стул. Я оглянулся. Это был Суворин. Я встал, предлагая свой стул Алексею Сергеевичу.
   - Сидите, сидите, голубчик, - прежним приветливым тоном произнес он.
   Я еще раз указал ему на стул. Суворин сел и с дружеской лаской, как это он делал с Каразиным на "беллетристическом обеде", взял своей ладонью верх кисти моей руки. В это время в зале происходили шумные прения. Представителями "Нового Времени" являлись А. А. Столыпин и А. А. Пиленко. Оба они горячо доказывали, что слепая перепечатка всего, что бы ни было напечатано в пострадавшем издании, не может быть вменена в обязанность всем членам союза. Со свойственной ему талантливостью Пиленко развивал ту основательную мысль, что такие газеты, как "Новое Время", которые представляют собой миллионные предприятия, не могут идти на риск закрытия с таким же легким сердцем, как только вчера возникшие летучие сатирические листки вроде многочисленных тогда "Пуль", "Стрел", "Пулеметов" и т. п.
   В самом деле эти листки представляли собой своеобразный журнальный пролетариат, решительно ничем не рисковавший в материальном смысле и потому способный на всякую выходку.
   Несмотря на всю ясность положения вопроса, многие из "либеральных" спорили до слез и доказывали, что представители "Нового Времени" нарушают товарищеское единение и равноправность. Среди общего шума и гвалта Суворин вдруг поднялся со своего места и твердым, хотя тяжелым шагом подошел к столу и положил на него свою палку. При появлении его вдруг все смолкло.
   - Вот что, - послышался его уверенный голос среди общей тишины, - Пиленко говорил правильно: "Новое Время" - миллионное дело, с ним связаны судьбы сотен людей, и оно не может рисковать так, как разные грошовые листки. Но мало того. Вы для чего сюда собрались? Делать общее большое дело... Так надо его делать, как следует, не по-мальчишески, не так, как вон этот (Алексей Сергеевич кивнул на "пролетария" Воробьева). Нужно выбрать такие пути и средства, чтобы совместно идти к цели, нужно делать дело разумно. Мало ли что напечатает какой-нибудь листок в горячечном бреду или просто по глупости... Неужели все это должно "Новое Время" да и все другие перепечатывать? Ведь это же смешно... Не надо срамиться...
   Суворин говорил, не прося ни у кого слова, не справляясь о том, имеет ли он право говорить, и его слушали, не перебивая и даже не проронив ни одного слова. Речь его звучала уверенно и властно. Видно было, что говорил человек, привыкший к тому, чтобы его слушали.
   Суворин кончил и снова отошел к двери, где сидел ранее. Его окружила группа лиц. Кто-то высказал предположение, что иной листок нарочно напечатает глупость, чтобы подвести многим ненавистное "Новое Время" под обух.
   - Я этого не думал и не думаю, - отвечал Алексей Сергеевич, - идет большое святое дело, надо сделать его, мы пережинаем исторический момент и теперь не время мальчишеским выходкам... Нужен здравый смысл...
   Возобновившиеся прения не привели ни к чему, и Суворин, недовольный и раздраженный, тяжелым шагом ушел во внутренние комнаты.
    
    
   П.И. СОКОЛОВ [018]
   ВОСПОМИНАНИЯ ОБ А.С.СУВОРИНЕ
    
   Когда умирает большой человек, деятельно участвовавший в создании истории страны, о нем пишут всевозможные воспоминания, касающиеся его уличной жизни. Все они, конечно, очень дороги и интересны для биографии личности, но полезно бывает для современности вспомнить те черты, которые рисуют его отношение к государственной жизни родины в моменты ее потрясения.
   Я вспоминаю 1906 г., когда мне пришлось иметь дело с Алексеем Сергеевичем Сувориным, и вот по какому поводу.
   Было тогда время общего смущения и, можно сказать, растерянности власти, когда "своя своих не познаша", время самых всевозможных проектов и течений мысли, время самых дерзких экспроприаций и помещичьих иллюминаций, вся жизнь сложилась в какой-то мрачный клубок, из которого, казалось, не было выхода. Людям, не забывшим заветы истории и русские устои, жилось плохо. Их давили случайные выходцы, временно овладевшие жизнью и задававшие фальшивый тон. И в казенные ведомства проникали эти течения - и не только что проникали, но и господствовали.
   Во главе главного управления земледелия и землеустройства тогда стояло лицо (хотя и не долго), представившее в совет министров "знаменитый" проект отчуждения земельной собственности от помещиков. Его правой рукой был чиновник "нерусского" происхождения, удалившийся теперь в "научные сферы", который, по свидетельству самого Алексея Сергеевича (в "Маленьких письмах"), был один из главных составителей этого проекта. Идея переселения крестьянской массы в Сибирь была антиподом этого разрушительного проекта. А между тем, до реформы переселенческого управления, это лицо много лет влияло на переселенческую политику и в конце концов стало доказывать, что в Сибири удобных земель так мало, что и хлопотать правительству о них для переселенцев не стоит, а следует обратить взоры на помещичьи земли, которых весьма много и всем хватит... Получилось отрицание всех будущих, а теперь настоящих действий переселенческого управления, развившегося в огромное учреждение и давшее водворение 2 с половиной миллионам душ и 27 миллионов десятин под переселение в период 1906 - 11 гг., как раз после появления этого замечательного "проекта".
   Возвратившись из Сибири, где я был в числе рядовых работников министерства земледелия, занимающихся отводом переселенческих участков и исследованием сибирской тайги, и погрешивши "Записками колонизатора", изданными при содействии "Нового Времени", за что мне сильно досталось от ведомства, - я глубоко возмутился этой антигосударственной идеей, разрушавшей, можно сказать, в корень все наши прошлые и будущие работы по расширению переселенческого дела и устройству безземельного крестьянства, поджигаемого на всякую свару и смуту, а написал подробную записку "о земельном фонде в Сибири" (которая не пришлась тогда ко двору ведомства) и прочел ее в виде доклада в географическом обществе. За эту записку ухватился Д. И. Пестржецкий (помощник управляющего земским отделом), написавший контрпроект, напечатанный в "Вестнике Финансов" и частью в "Новом Времени", и показал ее В. И. Денисову.
   Прибывший в Петербург деятель по экономическим вопросам, затем член государственного совета, Василий Ильич Денисов вел тогда борьбу против представленного г. Кутлером проекта в совет министров и, в свою очередь, представил ряд записок бывшему премьер-министру графу С. Ю. Витте, министру внутренних дел Дурново, князю Кочубею и не находившимся в составе министерского кабинета В. Н. Коковцову и И. Л. Горемыкину. Сущность этих записок, заключавших в целом земельную программу, обнимала вопросы, касающиеся выхода из общины, отрубных владений, землеустроительных комиссий, переселения, организации торговли и сбыта сельскохозяйственных продуктов, холодильного дела, приобретения частновладельческих земель при помощи крестьянского банка с уменьшением платежей по ссудам этого банка от 5,75% до 4% и проч. Будучи противником мнения, распространяемого составителями проекта, о недостатке земель в Сибири, годных для переселения, В. И. Денисов очень рад был ознакомиться с моим докладом, прочитанным в императорском географическом обществе, "о сибирском земельном фонде" и привез его к А. С. Суворину, прося его напечатать в "Новом Времени".
   Однажды вечером я получаю краткую записку Алексея Сергеевича: "П. И. Приезжайте ко мне сегодня же в девять часов вечера переговорить о важном деле. А. Суворин".
   Ранее я имел единственный разговор с Алексеем Сергеевичем по поводу моей пьесы "Мертвая зыбь", поставленной в театре Неметти, которую он изрядно-таки раскритиковал. Сотрудником "Нового Времени", если не считать небольших заметок, я не был, а поэтому это приглашение было для меня неожиданным. Встретил он меня любезно, держа в руках мою записку (доклад географическому обществу), и усадил за маленький столик, стоящий около большого его кресла.
   - Я вашу записку прочитал, - сказал он, ее перелистывая, - и вижу, что она открывает своими данными широкие горизонты для большого государственного дела. Она является противовесом и даже противодеянием безумному антирусскому проекту ограбления помещиков, сочиненному министром Кутлером и его чиновником Кауфманом. Надо ей дать ход и пустить в свет - и сейчас же, не теряя времени... Политический момент очень опасный... Если осуществится экспроприаторский проект, произойдет ужасная путаница и неразбериха в России, гибельные последствия которой даже предвидеть невозможно. Всякая мера, принятая вовремя, ценна. Необходим громоотвод надвигающейся туче. И этим громоотводом является переселение в Сибирь безземельного крестьянства. Вы, как видно, знаете Сибирь, работали в ней, жили... Но как пустить в ход вашу записку?
   И Алексей Сергеевич на минуту задумался.
   - Для газеты, - продолжал он, - она громоздка, займет много номеров, и не все ее осилят. Если издать отдельной брошюрой, она проваляется в книжных складах, наша русская публика не привыкла к серьезному чтению, а тем более - к брошюрам. Вот что, П. И., вы когда-то писали талантливо и живо "Записки колонизатора". Напишите мне, П. И., в размере фельетона в кратком изложении записку, ее сущность, главные тезисы...
   - Это очень трудно, Алексей Сергеевич. Здесь много цифр, - ответил я.
   - Для очень способного человека нет трудностей в писании. Сущность огромной книги, а не то что вашей записки, можно изложить на двух-трех страницах. У нас привыкли много и зря писать, главное искусство писателя - быть кратким. Попробуйте, и я через три дня напечатаю.
   Я был подавлен трудностью задачи. Как уместить в фельетоне, хотя бы даже в 500-600 строк, сущность записки с большими выкладками и массою данных. Алексей Сергеевич на меня смотрел своим проникающим взором, как бы угадывая мои колебания.
   - Не трусьте, смелым Бог владеет, помните, что в данный момент такой работой вы окажете услугу не мне, не газете, а делу, делу государственному громадной важности, родине...
   - Хорошо, попытаюсь, - сказал я, решившись, - но ведь вы знаете, Алексей Сергеевич, какое течение царит в ведомстве, в котором я служу.
   - Ну, это не так страшно, будущее неизвестно, да я еще от себя кое-что прибавлю и напишу по поводу "этих господ", - и он поднялся во весь свой могучий рост.
   Он отпустил меня, как бы благословляя на опасную работу.
   На другой или третий день появилось его "Маленькое письмо", потом другое, разоблачающие всю политику и совместную деятельность обоих администраторов. Я написал фельетон, который был через два дня напечатан.
   В ведомстве поднялась целая буря против меня. Два "Маленьких письма" Алексея Сергеевича приписали моей якобы инспирации, особенно выражение его в одном из писем: "я кое-что об этом знаю, но нахожу излишним говорить о секрете полишинеля".
   Меня признали "вредным" для ведомства, идущим по своим взглядам вразрез главному течению. Много я пережил тогда скверных и горьких минут.
   В довершение всего я был призван к тогдашнему главе, который без дальних фраз предложил мне подать в отставку. Я имел смелость ответить, что я служу не министрам, а делу, в которое верю, и государству, а потому не подам прошения об отставке, а пусть меня уволят без прошения.
   Через несколько дней картина переменилась. "Вверху" поняли "проект", и сам глава с его помощником оставили ведомство, уйдя в отставку.
   На первом приеме вступивший в управление министерством земледелия (главным управлением землеустройства и земледелия). П. Никольский встретил меня весьма любезными словами:
   - Очень рад с вами познакомиться. О вас много говорил Алексей Сергеевич, и я читал ваш фельетон еще в наборе и вполне ему сочувствую.
   - А как же мне теперь быть? Мне ведь предложено уйти со службы вашим предшественником...
   - Ну, нет, об этом забудьте; напротив, вы нам нужны для очень ответственного поручения...
   Через несколько дней я был командирован представителем в комиссию по исследованию района проектируемой Туркестан-Сибирской железной дороги, что дало мне возможность сделать путешествие более чем в 14.000 верст по Сибири и Туркестану и представить солидный труд.
   Выходя раз из редакции "Нового Времени" вскоре после описанных событий, перед отъездом в далекое путешествие, я встретил на крыльце Алексея Сергеевича. Он меня узнал и, по своему обыкновению, сразу все припомнил.
   - Вот видите, как все удачно вышло, - сказал он с улыбкой, - а вы еще опасались.
   - А были моменты, Алексей Сергеевич, очень скверные.
   - Без скверных моментов не бывает хороших в жизни. А главное - смелость и твердость в каждом деле, большом и малом.
   Я ему сказал о предстоящей поездке в Сибирь.
   - Прекрасно, что вас послали туда, а не кого-либо другого... Счастливого вам пути и нового успеха... Привозите побольше данных о богатом сибирском крае, который так еще мало нам известен...
   Более его я не встречал живым. Пришлось поклониться только его праху.
    
    
   С. Н. ШУБИНСКИЙ [019]
   ПАМЯТИ А. С. СУВОРИНА
    
   В три часа ночи с 10 на 11 августа скончался издатель "Исторического Вестника" Алексей Сергеевич Суворин. Для тех, кто близко знал его, эта потеря тяжела и невознаградима. В течение 34 лет я находился в самых тесных отношениях с покойным и мог оценить его ум, благородство, доброжелательность и готовность помочь всем, обращавшимся к нему с какой-либо просьбой. Тяжелая болезнь лишает меня возможности, в данную минуту, подробно охарактеризовать покойного, и я, к прискорбию, не мог даже проститься с прахом дорогого и искренно любимого мною человека, которому так много обязан. Только при его материальной и нравственной поддержке мог появиться "Исторический Вестник", а его всегда дружеские, дельные советы и отсутствие всяких денежных расчетов содействовали успеху журнала. Глубоко потрясенный, хотя и ожиданной, кончиной Алексея Сергеевича, я в силах написать только эти немногие строки. В сердце моем навсегда сохранится благодарная память об этом выдающемся общественном деятеле и добром, прекрасном человеке. Без сомнения, он дождется беспристрастной оценки, и я уверен, что его могила не останется забытой.
    
    
   Н. М. ЕЖОВ [020]
   АЛЕКСЕЙ СЕРГЕЕВИЧ СУВОРИН
   (Мои воспоминания о нем, думы, соображения)
    

* * *

    

"Я, вообще, того мнения, что

выдающиеся люди должны

обращать на себя внимание печати.

Что же страна без них?" .

А. С. Суворин.

    
   I

 

   Несколько предварительных слов
    
   Большой, необыкновенно большой, но доступный и не вскрывающийся, стоит передо мной этот замечательный человек, седой, обремененный славой, богатством, годами, а в последнее время его жизни - болезнью и тяжкими страданиями, сильный во всю свою длинную дорогу, молодой душою и сердцем. О нем хочется говорить и говорить долго. О нем хочется также много писать, но это гораздо труднее, чем вспоминать Суворина в товарищеской беседе. Уж, кажется, чего бы лучше, как не взяться за перо и начать... Но тут-то и нахлынут на вас сомнения. Верны ли ваши критические весы, есть ли зоркий глаз, умение и вкус постигнуть большого человека, произвести верную оценку его громадной и разнообразной деятельности? А. С. Суворин - после Л. Н. Толстого - уж очень перерос все наши представления об общественных деятелях. Впрочем, деятели бывают различные не только ростом таланта, но и качеством. К иному и сердце не лежит, хотя на вид это деятель эффектный, и портрет его хорош, и губы улыбаются, и венок из роз на челе, как у пирующего древнего римлянина. Но фальшиво смеются уста, нет аромата у цветов, и какою-то мутью покрыты тайные вожделения этого деятеля, хотя иногда толпа его любит, и слава его раздута до чрезвычайности, хотя это и заблуждение.
   Алексей Сергеевич Суворин не таков. Его открытое и серьезное русское лицо не улыбается приторной улыбкой, он не прихорашивается перед вами, не завивает в папильотки своих фраз. Он живет лишь затем, чтобы сказать вам горькую правду, которую он умел говорить всегда. И сам он постоянно ждал правдивой себе оценки, честного к своим трудам печатного отношения. Но если бы вы знали, как не просто подойти к такому большому усопшему деятелю! Тяжелы они, русские золотые таланты-самородки. Я вот сейчас всей памятью моей, всеми итогами впечатлений от долгого знакомства с ним хочу приподнять этот ценный литературный массив, - и, простите, я принужден сознаться, что тяжко и больно стало моему плечу! Но у меня есть "архимедовы рычаги": это моя любовь к А. С. Суворину и благодарность старого сотрудника, чтущего и оберегающего память своего наставника-редактора. При помощи таких рычагов я, несомненно, делаюсь сильнее и решительнее. И я попробую поднять этого тяжелого и милого старика и поставить его на пьедестал моей собственной постройки, моих архитектурных украшений... Noli turbare circulos meos!
   А. С. Суворин представляет собой для биографа великолепный материал, ничем не затемненный. Суворин свободен от всякой позы и рисовки. Он "прост, как вычитание целых чисел" (сравнение, может быть, курьезное, но оно удивительно подходит!). Суворин виден весь, и делами своими, и словами он утверждает всегда одно и то же:
   - Я вот какой: это люблю, это ненавижу, это вот мне нравится, а это я считаю пошлым!
   Главным образом, он был истинный патриот своего отечества и любил его, и весь ему отдавался, отстаивал его во всю жизнь от напастей, сражался с его врагами, хранил его высокое достоинство, стоял за русский талант, за самобытность России. Истинный сын родины, он заслужил себе нерукотворный мавзолей!
   Суворин носил имя "Алексей", что значит помощник.
   Это было его истинной эмблемой: помощь ближним. Действительно, он только и делал, что всю жизнь и всем помогал. И в прямом, и в переносном значении этого слова. Он всегда смело отстаивал те реформы, какие находил полезными для России, которые нам помогали и нас возвышали; если же что-нибудь он считал вредным, то, не боясь, что возбудит против себя гнев интеллигентной толпы, громко заявлял:
   - Это не для России! Назад! Не нужно этого! Когда вспыхнули студенческие беспорядки (незадолго до Пушкинского праздника в Москве), Суворин первый сказал:
   - Если студенты хотят заниматься политикой, а не учиться, пусть уходят из университета! На их место много кандидатов. Вся Русь рвется к науке.
   По тогдашнему времени это было очень решительно и резко, но Суворин всегда в своих статьях теснил своей правдой и умом. Недаром Пушкин сказал:
   "А ум, любя простор, теснит!"
   Впоследствии стало общим лозунгом, что политике не место в храме науки. Правда восторжествовала. Но первый о ней открыто объявил Суворин. Он первым поставил "камень во главу угла".
   В 1905 году Алексей Сергеевич оказался за границей. Возвращаясь, он слышал, что у нас "революция".
   - Какой вздор! - сказал он. - В России не может быть революции, и все эти события в Москве - пародия на восстание...
   Так оно и было! Он предвидел несерьезность и ничтожность "движения".
   Суворин имел государственный ум. Как жаль, что он не дожил до нынешней войны, когда воскрес русский могучий патриотизм, вспыхнула былая горячая вера в Бога, явилось мужество, настали победы и над врагом, и над "зеленым змием"... То-то бы порадовался всему этому старый Алексей - этот большой помощник великой России!
    
   II
    
   В гостях у Антоши Чехонте
    
   В 1914 году, в октябре месяце, исполнилось двадцатипятилетие моего сотрудничества в "Новом Времени". Таким образом, почти четверть века мне пришлось иметь непосредственные отношения к издателю этой газеты.
   Чтобы говорить о знакомстве с А. С. Сувориным, предварительно никак не избежишь целого ряда лиц, служащих звеньями цепи, ведущими к главной фигуре моего очерка. Не без удовольствия, а подчас даже с прямой отрадой приступаю я к такому рассказу. Приходится вспоминать и живых, и усопших. Стоит только назвать иные имена, как сейчас же повеет юностью, былыми надеждами и очарованиями.
   Прежде всего - один из симпатичнейших людей, любимец А. С. Суворина, им созданный или, по крайней мере, твердо поставленный на ноги, только что начавший тогда входить в славу Антон Павлович Чехов, еще не успевший утратить своего прозвища "Антоша Чехонте", популярного в маленьких кружках журнальной Москвы того времени. Под этим псевдонимом Чехов писал свои юмористические рассказы сначала в "Будильнике", "Осколках" и "Стрекозе", потом в "Петербургской Газете", у С. Н. Худекова. В наших кружочках так его и называли. Бывало, назовешь фамилию: "Чехов".
   - Кто это? Какой Чехов?
   - Да вот - Антон Чехов.
   - Ах, Антоша Чехонте! Так и говорите, а то ведь есть еще другой Чехов, Александр, брат его, нашего-то, старший брат.
   - Такой же хороший, милый? - спрашивал я у товарищей.
   Редактор "Будильника" А. Д. Курепин, писавший также московские фельетоны в "Новом Времени" за подписью "А. К-ин", качал загадочно своей красивой головой и говорил ласково:
   - Его псевдоним Агафопод Единицын...
   Все смеялись, и только тогда я понял этот смех, когда увидел самого "Агафопода Единицына". Уж очень он разнился с братом! И наружно, и внутренне.
   В те времена, т. е. в 1889-1890 гг., Антон Павлович Чехов был высокий, стройный и весьма красивый молодой человек, широкие плечи которого не говорили даже о тени болезненности. Лицо у него было живое, открытое, с прекрасными светло-карими глазами, "как копейки", очень умными, иногда задумчивыми, но чаще блестевшими огнем веселого и добродушного юмора. Волосы на его голове, волнистые, темные и обильные, формой пряди напоминали волосы Антона Рубинштейна. Небольшая бородка и пробивающиеся усы каштанового цвета несколько упрощали это оригинальное, останавливающее на себе ваше внимание лицо.
   Я рисую вам вполне точный портрет Антоши Чехонте двадцать пять лет тому назад. Прибавьте к этой симпатичной наружности не шумную, но очень живую и натуральную веселость Антона Павловича, его постоянное радушие, гостеприимство и любезность, и вы поймете, что такой хозяин только мог забрать в полон сердца своих гостей. Так это и было с нами, его частыми в те годы посетителями.
   Чехов недавно прибыл из Петербурга и, казался весь полон новыми ощущениями, когда я зашел его навестить (в 1889 г.).
   - Ну, батенька, и городок! - сообщил Чехов, рассказывая о поездке. - Прелесть! Восхитительный город. Вы не были в Петербурге? Обязательно съездите. Познакомился я с Сувориным...
   - Ну, что же, какое ваше впечатление?
   - Впечатление чего-то крупного, совершенно неожиданного и хорошего! Только... представьте, я было совсем отложил свою визитацию в "Новое Время".
   - Это почему?
   - Да, видите ли, приехал я в Питер, захожу предварительно к брату Александру...
   "А, Агафопод Единицын!" - подумал я.
   - Он, знаете, в "Новом Времени" служит там, в редакции... Он меня встречает и говорит: "Читаю я твои рассказы... Черт знает, что ты пишешь! Вот, например, "Дома"... так, ерундистика и прочее... Ничего, говорит, понять нельзя! Это и в редакции говорят...
   Тут Чехов прервал рассказ, как вещь для себя неприятную, но сейчас же его лицо прояснилось, и он продолжал с новым оживлением:
   - А как пришел я в "Новое Время", смотрю, все так на меня и кинулись: "Чехов приехал! Это Чехов... Покажитесь, Чехов! Ах, какой вы молодой..." Пришел В. П. Буренин и тут же расхвалил мои рассказы... Потащили меня к Суворину... Слышу, и тот хвалит, даже в восторге, и все в восторге!
   - А как же Агафопод-то Единицын... - начал было я.
   - Н-да, Агафопод... Едипофод... А знаете, батенька, сколько мне Суворин за рассказы назначил? По двенадцати копеек за строчку!!! (Цена по тем временам, действительно, редкая.)
   Чехов радовался, как ребенок.
   Относительно "критики" того же Агафопода Единнцына я могу сказать, что, вероятно, это было простое брюзжанье, а не серьезная критика. Покойный ныне Александр Павлович Чехов был человек нездоровый, наклонный подчас сильно выпить. Он даже в письмах к брату Антону всегда как-то странно топорщился и несоответственно своему возрасту кривлялся. Например, помню одно такое письмо читалось вслух. Это было гораздо позже, когда Антон Павлович Чехов вернулся из своей поездки на остров Сахалин, т. е. уже настоящей литературной знаменитостью, а "Агапофод-Едипофод", вперед как литератор, увы, не пошедший, прислал ему из Петербурга такое послание (Чехов начал сам его читать при всех, потом, беззлобно рассмеявшись, бросил):
   "Мой кругосветный брат! Говорят, ты, объездив множество земель, вернулся домой, растеряв по дороге последний умишко!"
   Это письмо дочитывал, но уже про себя, другой брат Антона Павловича, Иван Чехов ("протоучитель Иоанн Павлович Чеховенский", как в шутку именовал его знаменитый брат и даже книжку ему подарил именно с такой надписью).
   Такой письменный "mauvais gout" Александр Павлович Чехов проявлял, кажется, постоянно. И главное, письма его были огромные и даже талантливо написанные. Помню, у Чеховых читали еще его письмо о собственной гувернантке, которая была пятидесятилетней немецкой девой с ушами летучей мыши, очень доброжелательной и всего больше на свете любившей картофель. Александр Павлович преуморительно описывал эту особу (все хохотали):
   "Узнав, что картофель сильно вздорожал, она (немка) пришла в необыкновенное волнение, хотя за этот продукт плачу все-таки я, а не она!", - писал он и неожиданно добавлял по адресу младшего брата (Михаила Павловича Чехова, студента-юриста, тут же присутствовавшего на чтении): "Мишка, не хочешь ли на ней жениться?!.."
   Это было покрыто общим хохотом.
   Чтобы покончить с покойным Александром Павловичем Чеховым, я должен сказать, что это был беллетрист с большим талантом, но что-то помешало ему развиться. У него был напечатан в "Осколках" рассказ "Тарасик" (мальчик, сын кухарки, проявлявший любовь к техническому искусству, делавший разные колесики и т. п., за что мать постоянно драла его без милосердия)- этот рассказ, трогательный и живой, сделал бы честь самому Антону Павловичу. Да и много других хороших рассказов и статей напечатал он в разных изданиях.
   В тот день, когда я навещал Чехова, в "Новом Времени" появился мой первый рассказ "Леля", и Чехов, вдруг что-то вспомнив, сказал мне:
   - Только что получил письмо от Суворина. Там и о вас есть...
   - Да неужели?!
   Суворин писал немного:
   "Леля" г. Ежова напечатана. Тема рассказа банальна, но в нем есть некоторая грация, это мне понравилось, и я поместил его в "Субботниках".
   - Ну-с, - сказал Чехов, - теперь вам в "Новое Время" дорожка проторена! Вы говорили, что у вас есть еще темы... Не откладывайте их в дальний ящик, пишите, пишите направо и налево... Да, вот что еще! Хотите познакомиться с Алексеем Алексеевичем Сувориным? Это вам будет небесполезно, он теперь состоит редактором "Нового Времени". Он будет у меня с женой обедать (Чехов назвал день), вот вы и приходите...
   И говоря так, Чехов весело на меня поглядывал. Вообще он был в юности всегда весел.
   Попутно скажу, что впоследствии, читая многочисленные воспоминания об усопшем Антоне Павловиче Чехове, я встречал много странных описаний, вроде, например, того, что Чехов имел особый какой-то язык и говорил, будто бы, так: "Да конечно ж", "да он же-шь", "да я же-шь" и т. п., точь-в-точь, как одна из приживалок из комедии Островского, говорившая: да что уж, да ну уж, да я уж! и т. д.
   Ничего подобного в речи Чехова не было. Изъяснялся он вполне литературным языком и был, когда хотел, красноречив, что твой адвокат. Лишь изредка попадались у него "южные неправильности", вроде: езжайте, рассердился и т. п., но и то он постепенно отучился от этого, исправил все свои провинциализмы. А из описаний "воспоминателей" можно подумать, что Чехов был какой-то Васильков из "Бешеных денег", говоривший чуть не по-чувашски.
   Точно так же никакого не было у Чехова "баска", ни "характерного", ни обыкновенного. У него был голос слабоватый - и уж вовсе не басового оттенка. Смех Чехова, приятный и задушевный, говорил о том, что Чехов вообще не склонен сердиться. В нем было что-то тихое и чистое, и басовые звуки не идут к этому симпатичному образу. Я, по крайней мере, их никогда не слыхал. Не было ли тогда у Чехова, когда его посещали будущие воспоминатели, бронхита? Это, пожалуй, и создало легенду о "баске".
   В описываемое мною время А. П. Чехов переживал весну своего расцвета. Рассказы его в "Новом Времени" следовали один за другим, радуя всех, и В. П. Буренин первый из критиков заметил эти рассказы и написал о них одобрительный фельетон - честь, немногим избранным оказываемая.
   Когда Антоша Чехонте, уступая место Антону Чехову, вошел в моду, в гостиной его стало тесно. Нас, маленьких сотрудников, стесняло общество артистов-премьеров, художников и т. п. Особенно часто стал бывать у Антона Павловича артист Малого театра А. П. Ленский и почти всегда что-нибудь читал. Надо заметить, что читал он много хуже, чем играл на сцене; и когда он громко "декламировал" какую-нибудь из чеховских одноактных пьесок, то все сидели и внимательно слушали, а супруга Ленского вязала, держа в одной руке коробочку с антипирином; тогда это средство только что вошло в моду, и им многие злоупотребляли, особенно дамы.
   Чтобы обрисовать портрет "Антоши Чехонте" и проститься с ним (в следующих главах будет фигурировать только Антон Павлович Чехов, несколько иной человек), - я расскажу следующий эпизод. Эпизод о настоящей улыбке Чехова. Я его бережно храню в своей памяти.
   Однажды, собравшись к автору только что выпущенной книги "В сумерках", я подошел к его квартире. Чехов тогда жил на Кудринской Садовой, в доме доктора Карнеева, и окна его кабинета выходили в палисадник и на двор. Я заглянул в окошко-и остановился.
   Чехов сидел один, за письменным столом, и что-то быстро-быстро писал. Перо так и бегало по бумаге. Должно быть, он сочинял что-нибудь новое...
   Я долго глядел на него. Красивые волосы волнами падали ему на лоб; он положил перо, задумался, и вдруг... улыбнулся. Это улыбка была особая, без обычной доли иронии, не юмористическая, а нежная и мягкая. И я понял, что это была улыбка счастья, писательского счастья, - беллетрист, творя, набрел на удачный тип, образ, фразу, и это доставило ему те радостные переживания, которые только пишущим понятны...
   Я не захотел своим появлением помешать работе талантливого писателя. Я медленно отправился домой и думал, идя по улицам:
   "Чехов будет большим писателем! Все за него: и талант, и умение подолгу трудиться..."
   Я был тогда так взволнован, что даже сейчас испытываю легкий трепет сердца. О, молодость, время бесценное и незабываемое! Спасибо, что есть тебя чем помянуть...
   Я искренно и глубоко любил Ан. П. Чехова и гордился дружбой с ним.
    
   III
    
   Алексей Алексеевич Суворин
    
   Наше знакомство с А. А. Сувориным, имевшим огромное для меня значение в будущем, устроилось в назначенный Чеховым день. Я пришел несколько позже обеда и застал хозяина с гостем в кабинете, пьющими чай.
   - Вот-с, Алексей Алексеевич, ваш новый сотрудник, - отрекомендовал меня Чехов, - автор "Лели", рассказа, который вы, наверное, не читали.
   - Напротив, читал, и нахожу, что молодой автор недурно о барышнях пишет, - возразил тихо и очень вежливо А. А. Суворин. - Надо еще написать... и не только о барышнях. Не одни барышни на свете. Не правда ли?
   Впечатление этой встречи было для меня более чем приятное. А. А. Суворин показался мне очень искренним человеком, и его корректность положительно очаровала меня.
   Суворин и Чехов возобновили разговор.
   - Я ее бросил читать, совсем бросил! - говорил, ероша волосы, Чехов (речь шла о журнале "Русская Мысль"). - Действует своей скукой усыпляюще, как сонные порошки!
   - Да что вы? - улыбнулся А. А. Суворин. - Надо будет сегодня же купить последнюю книжку, а то у меня бессонница...
   - Вы знаете, Алексей Алексеевич, - продолжал Чехов, - они меня недавно к себе заманивали работать... почву ощупывали... Но уж после отзыва о моей книге - нет, слуга покорный! И как не стыдно этому Лаврову... Строки не дам я в его "честную", но бесталанную "Русскую Мысль!"
   А. А. Суворин спокойно заметил:
   - По-моему, Лавров - это маленькая, незначительная флюгарка; сегодня так, завтра этак; согласись вы писать, он именно одобрит и напечатает то, что не похвалил у вас его Виктор Гольцев.
   - Может быть. Только я туда ничего не дам!
   А скажите, Антон Павлович, правда ли, что профессор Гольцев, чувствуя, что после отставки он совсем утратит популярность, решил отправиться в участок и там просил, чтобы его "для славы" арестовали денька на три?
   Мы засмеялись. Чехов просто покатывался.
   - Это петербургская выдумка, но это прелестно! - сказал он. - И отчасти на Гольцева похоже...
   - Нет, это ваша московская легенда, - возразил Суворин. - И, будто бы, полицейский пристав сказал Гольцеву: "Я бы, профессор, весьма рад вам услужить, но, ввиду вашей абсолютной невинности, никак не могу удовлетворить ваше ходатайство!"
   Чехов опять расхохотался. Беседа эта продолжалась довольно долго. Я все сидел и жадно слушал А. А. Суворина. Меня безудержно "тянуло" к этому петербургскому журналисту, сыну славного писателя и редактору той газеты, куда проникнуть было, пожалуй, желание всякого начинающего литератора. А мне, как выразился Чехов, "дорожка туда была проторена"...
   В те годы "Новое Время", как газета, имело ошеломляющий успех и в России, и за границей. Оно блистало талантами. Статьи А. С. Суворина будоражили русскую жизнь, и голос издателя слушали и высокие особы, и все образованное общество. Фельетоны В. П. Буренина производили сильное впечатление в литературных кругах. Печатал свои хлесткие памфлеты Житель. Все сотрудники газеты были молоды, энергичны, смелы. Этой великолепной литературной колесницей правили могучие руки самого А. С. Суворина. Он давал тон всему хору. Издание выходило в свет в такой филигранной отделке, какой никогда не отличалось ни одно из русских изданий, ни раньше, ни теперь. Уже тогда это дело так разрослось, что у издателя не хватало сил, ему нужен был помощник.
   Таким помощником и соредактором появился именно А. А. Суворин. Этот молодой человек был весь в отца: он мог работать день и ночь, он ввел порядок, точность, аккуратность, а по отношению к сотрудникам также явился достойным заместителем отца. Его слово было твердым документом.
    
   IV
    
   Первые письма А. С. Суворина
    
   Второй дебют мой в "Новом Времени" был неудачен: Суворин не принял моего рассказа (кажется, он назывался "Два взгляда"), вернул его мне обратно и написал длинное, на четырех страницах, письмо. Я долго ничего не мог понять в этих иероглифах. Почерк Суворина - это нечто недоступное... для новичка. Если же изучать его, понять "ключ", то дальнейшие письма читались раз от разу легче. Я привожу его письмо в сокращении:
   "Этот рассказ мог бы идти, потому что он не хуже многих, которые появляются в наших журналах и газетах, но в нем, батюшка, столько психологической путаницы, что даже досадно становится. Отношения лиц романа, повести и рассказа, запомните это, должны быть ясны автору, а я уверен, что вы сами не даете себе отчета в некоторых поступках своих героев. Вы бы прочитали рассказ Чехова, где доктор ударил фельдшера. Посмотрите, как просто и понятно объясняет Чехов душевное состояние этих лиц после скандального происшествия. Читатель скажет: да, это верно, так бывает на деле... Но беда автору, если читающая публика, остановившись на каком-нибудь месте, заметит: что-то странно... бывает ли так в жизни? Вот и у вас такой случай: не верится, что так бывает... Да и любовный эпизод... гм... Не женщины в этом грешны, голубчик, а мужчины. Вы - автор молодой, талантливый. Берите какие угодно сюжеты, потому что бояться сюжетов - беллетристом не быть! Но надо описывать то, что вы сами способны представить себе ясно. Повторяю, поглядите, как все ясно в рассказах Чехова, а у вас, новейших дебютантов, темно. Писать вы можете, но надо трудиться. Ищите правды, остальное приложится".
   Для начинающего писателя такое письмо [021] - полная неожиданность.
   Я понял ценность цитируемого письма, долго над ним подумав. А. С. Суворин, человек, которому не хватало на работу суток, будь в них хотя сорок восемь часов, вдруг удосужился и написал мне длинное письмо!
   А так он и всем делал. Слабость других инстинктивно делалась ему понятной, и он спешил на помощь. Письма Суворина ко множеству людей - это и есть тот явный признак плодотворной суворинской деятельности, направленной на благо ближних. Что такое вся жизнь Суворина? Вся его работа? Великие и разнообразные труды? - Исполнение долга мудреца-гражданина перед лицом общества. Каждый его шаг - служение на пользу людей. Суворин не имел ни одного "пустого" дня. Он вечно был занят. Заметив малейшую неправильность, он спешил вас научить: "Не так! Это надо так!", - говорил он. Россия, учреждение, редакция или маленький сотрудник - для всех одинаково открывалась речь Суворина, а перо писало свои поучительные афоризмы. И так-то всегда торопился он помогать, учить и служить. По завету Пушкина, поэт должен "чувства добрые лирой пробуждать". Лира Суворина бряцала на прозаических струнах, но гимны ее были всегда составлены по этим

Другие авторы
  • Тенишева Мария Клавдиевна
  • Отрадин В.
  • Елисеев Григорий Захарович
  • Новиков Николай Иванович
  • Урванцев Лев Николаевич
  • Оленина Анна Алексеевна
  • Гайдар Аркадий Петрович
  • Уайльд Оскар
  • Мурахина-Аксенова Любовь Алексеевна
  • Стасов Владимир Васильевич
  • Другие произведения
  • Щербина Николай Федорович - Щербина Н. Ф.: биографическая справка
  • Арсеньев Константин Константинович - Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович
  • Гончаров Иван Александрович - Письма столичного друга к провинциальному жениху
  • Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич - Памяти П. А. Кропоткина
  • Словцов Петр Андреевич - Историческое обозрение Сибири
  • Ахшарумов Николай Дмитриевич - Концы в воду
  • Карасик Александр Наумович - А. Н. Карасик: краткая справка
  • Воровский Вацлав Вацлавович - В кривом зеркале
  • Павлов Николай Филиппович - Семь стихотворений
  • Лившиц Бенедикт Константинович - (О Маяковском)
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (23.11.2012)
    Просмотров: 356 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа