му генералу, и у генерала, твердо распоряжающегося переправой и
удерживающего торопливость солдат, и у матроса, попавшего в движущийся
батальон, до лишения дыхания сдавленного колеблющейся толпой, и у раненого
офицера, которого на носилках несли четыре солдата и, остановленные
спершимся народом, положили наземь у Николаевской батареи, и у
артиллериста, шестнадцать лет служившего при своем орудии и, по непонятному
для него приказанию начальства, сталкивающего орудие с помощью товарищей с
крутого берега в бухту, и у флотских, только что выбивших закладки в
кораблях и, бойко гребя, на баркасах отплывающих от них. Выходя на ту
сторону моста, почти каждый солдат снимал шапку и крестился. Но за этим
чувством было другое, тяжелое, сосущее и более глубокое чувство: это было
чувство, как будто похожее на раскаяние, стыд и злобу. Почти каждый солдат,
взглянув с Северной стороны на оставленный Севастополь, с невыразимою
горечью в сердце вздыхал и грозился врагам.
27 декабря. Петербург.