Толстой Лев Николаевич - Том 28, Царство божие внутри вас, Полное собрание сочинений

, несмотря на эту ограниченную свободу, она свободна сама везти воз или быть влекомой им. То же и с человеком.

   Велика ли, не велика ли эта свобода в сравнении с той фантастической свободой, которую мы бы хотели иметь, свобода эта одна несомненно существует, и свобода эта есть свобода, и в этой свободе заключается благо, доступное человеку.

   И мало того, что свобода эта дает благо людям, она же есть и единственное средство совершения того дела, которое делается жизнью мира.

   По учению Христа человек, который видит смысл жизни в той области, в которой она несвободна, в области последствий, т.е. поступков, не имеет истинной жизни. Истинную жизнь, по христианскому учению, имеет только тот, кто перенес свою жизнь в ту область, в которой она свободна, - в область причин, т.е. познания и признания открывающейся истины, исповедания ее, и потому неизбежно следующего, - как воз за лошадью, исполнения ее.

   Полагая жизнь свою в делах плотских, человек делает те дела, которые всегда находятся в зависимости от пространственных и временных, вне его находящихся причин. Он сам даже ничего не делает, ему только кажется, что делает он, но в действительности творятся все те дела, которые ему кажется, что он делает, через него высшею силою, и он не творец жизни, а раб ее; полагая же жизнь свою в признании и исповедании открывающейся ему истины, он, соединяясь с источником всеобщей жизни, совершает дела уже не личные, частные, зависящие от условий пространства и времени, но дела, не имеющие причины и сами составляющие причины всего остального и имеющие бесконечное, ничем не ограниченное значение.

   Пренебрегая сущностью истинной жизни, состоящей в признании и исповедании истины, и напрягая свои усилия для улучшения своей жизни на внешние поступки, люди языческого жизнепонимания подобны людям на пароходе, которые бы для того, чтобы дойти до цели, заглушали бы паровик, мешающий им разместить гребцов, и в бурю старались бы вместо того, чтобы идти готовым уже паром и винтом, грести не достающими до воды веслами.

   Царство божие усилием берется, и только делающие усилие восхищают его, - и это-то усилие отречения от изменений внешних условий для признания и исповедания истины и есть то усилие, которым берется царство божие и которое должно и может быть сделано в наше время.

   Стоит людям только понять это: перестать заботиться о делах внешних и общих, в которых они не свободны, а только одну сотую той энергии, которую они употребляют на внешние дела, употребить на то, в чем они свободны, на признание и исповедание той истины, которая стоит перед ними, на освобождение себя и людей от лжи и лицемерия, скрывавших истину, для того, чтобы без усилий и борьбы тотчас же разрушился тот ложный строй жизни, который мучает людей и угрожает им еще худшими бедствиями, и осуществилось бы то царство божие или хоть та первая ступень его, к которой уже готовы люди по своему сознанию.

   Как бывает достаточно одного толчка для того, чтобы вся насыщенная солью жидкость мгновенно перешла в кристаллы, так может быть , теперь достаточно самого малого усилия для того, чтобы открытая уже людям истина охватила сотни, тысячи, миллионы людей, - установилась бы соответствующее сознание, общественное мнение, и вследствие установления его изменился бы весь строй существующей жизни. И сделать это усилие зависит от нас.

   Только бы каждый из нас постарался понять и признать ту христианскую истину, которая в самых разнообразных видах со всех сторон окружает нас и просится нам в душу; только бы мы перестали лгать и притворяться, что мы не видим эту истину или желаем исполнять ее, но только не в том, чего она прежде всего требует от нас; только бы мы признали эту истину, которая зовет нас, и смело исповедывали ее, и мы тотчас же увидали бы, что сотни, тысячи, миллионы людей находятся в том же положении, как и мы, так же, как ими, видят истину и так же, как и мы, только ждут от других признания ее.

   Только бы перестали люди лицемерить, и они тотчас же увидали бы, что тот жестокий строй жизни, который один связывает их и представляется им чем-то твердым, необходимым и священным, от бога установленным, уже весь колеблется и держится только той ложью лицемерия, которой мы вместе с подобными нам поддерживаем его.

   Но если это так, если справедливо, что от нас зависит разрушить существующий строй жизни, имеем ли мы право разрушить его, не зная ясно того, что мы поставим на его место? Что будет с миром, если уничтожится существующий порядок вещей?

   "Что будет там, за стенами оставляемого нами мира?" (1)

   Страх берет - пустота, ширина, воля... Как идти, не зная куда, как терять, не видя приобретения!..

   "Если бы Колумб так рассуждал, он никогда не снялся бы с якоря. Сумасшествие ехать по океану, не зная дороги, по океану, по которому никто не ездил, плыть в страну, существование которой - вопрос. Этим сумасшествием он открыл новый мир. Конечно, если бы народы переезжали от одного готового hotel garni в другой, еще лучший, - было бы легче, да беда в том, что некому заготовлять новых квартир. В будущем хуже, нежели в океане - ничего нет, - оно будет таким, каким его сделают обстоятельства и люди.

   "Если вы довольны старым миром, старайтесь его сохранить, он очень хил и надолго его не станет; но если вам невыносимо жить в вечном раздоре убеждений с жизнью, думать одно и делать другое, выходите из-под выбеленных средневековых сводов на свой страх. Я очень знаю, что это не легко. Шутка ли расстаться со всем, к чему человек привык со дня рождения, с чем вместе рос и вырос. Люди готовы на страшные жертвы, но не на те, которые от них требует новая жизнь. Готовы ли они

  

   (1) Слова Герцена

  

   пожертвовать современной цивилизацией, образом жизни, религией, принятой условной нравственностью? Готовы ли они лишиться всех плодов, выработанных с такими усилиями, плодов, которыми мы хвастаемся три столетия, лишиться всех удобств и прелестей нашего существования, предпочесть дикую юность образованной дряхлости, сломать свой наследственный замок из одного удовольствия участвовать в закладке нового дома, который построится, без сомнения, гораздо лучше после нас?" (Герцен, т. V, стр. 55).

   Так говорил почти полстолетия тому назад русский писатель, своим проницательным умом уже тогда ясно видевший то, что видит теперь уже всякий самый малоразмышляющий человек нашего времени: невозможность продолжения жизни на прежних основах и необходимость установления таких-то новых форм жизни.

   С самой простой, низменной, мирской точки зрения уже ясно, что безумно оставаться под сводом не выдерживающего своей тяжести здания и надо выходить из него. И действительно, трудно придумать положение, которое было бы бедственнее того, в котором находится теперь христианский мир с своими вооруженными друг против друга народами, с своими постоянно неудержимо возрастающими для поддержания всё растущих этих вооружений податями, со всё разгорающейся ненавистью рабочего сословия к богатому, с висящим надо всеми дамокловым мечом войны, всякую секунду готовым и необходимо долженствующим рано или поздно оборваться.

   Едва ли какая-либо революция может быть бедственнее для большой массы народа постоянно существующего порядка или скорее беспорядка нашей жизни с своими обычными жертвами неестественной работы, нищеты, пьянства, разврата и со всеми ужасами предстоящей войны, имеющей поглотить в один год больше жертв, чем все революции нынешнего столетия.

   Что будет с нами, со всем человечеством, если каждый из нас исполнит то, что требует от него бог через вложенную в него совесть? Не будет ли беды оттого, что, находясь весь во власти хозяина, я в устроенном и руководимом им заведении исполню то, что он мне велит делать, но что мне, не знающему конечных целей хозяина, кажется странным?

   Но даже не этот вопрос "что будет?" тревожит людей, когда они медлят исполнить волю хозяина, их тревожит вопрос, как жить без тех привычных нам условий нашей жизни, которые мы называем наукой, искусством, цивилизацией, культурой. Мы чувствуем для себя лично всю тяжесть настоящей жизни, мы видим и то, что порядок жизни этой, если будет продолжаться, неизбежно погубит нас, но вместе с тем мы хотим, чтобы условия этой нашей жизни, выросшие из нее: наши науки, искусства, цивилизации, культуры при изменении нашей жизни остались бы целы. Вроде того, как если бы человек, живущий в старом доме, страдающий от холода и неудобств этого дома и знающий кроме того то, что дом этот вот-вот завалится, согласился бы на перестройку его только с тем, чтобы не выходить из него: условие, равняющееся отказу от перестройки дома. "А что, как я выйду из дома, лишусь на время всех удобств, а новый дом не построится или построится иначе и в нем не будет того, к чему я привык?"

   Но ведь когда есть материал, есть строители, то все вероятия за то, что новый дом построится лучше прежнего, а вместе с тем есть не только вероятие, но несомненность того, что старый дом завалится и задавит тех, которые останутся в нем. Удержатся ли прежние, привычные условия жизни, уничтожатся ли они, возникнут ли совсем новые, лучшие, нужно неизбежно выходить из старых, ставших невозможными и губительными, условий нашей жизни и идти навстречу будущего.

   "Исчезнут науки, искусства, цивилизации, культуры!"

   Да ведь всё это суть только различные проявления истины - предстоящее же изменение совершается только во имя приближения к истине и осуществления ее. Так как же могут исчезнуть проявления истины вследствие осуществления ее? Они будут иные, лучшие и высшие, но никак не уничтожатся. Уничтожится в них то, что было ложно: то же, что было от истины, то только более процветет и усилится.

  

  

   Одумайтесь, люди, и веруйте в Евангелие, в учение о благе. Если не одумаетесь, все так же погибнете, как погибли люди, убитые Пилатом, как погибли те, которых задавила башня Силоамская, как погибли миллионы и миллионы людей, убивавших и убитых, казнивших и казненных, мучащих и мучимых, и как глупо погиб тот человек, засыпавший житницы и сбиравшийся долго жить и умерший в ту же ночь, с которой он хотел начинать жизнь. "Одумайтесь, люди, и веруйте в Евангелие", - говорил Христос 1800 лет тому назад и говорит еще с большей убедительностью теперь, - предсказанною им и совершившеюся теперь бедственностью и неразумностью нашей жизни, дошедшей теперь до последних пределов бедственности и неразумия.

   Ведь теперь, после стольких веков тщетных стараний языческим устройством насилия обеспечить нашу жизнь, казалось бы, не может не быть очевидным для всякого, что все направленные к этой цели усилия вносят только новые опасности в жизнь и личную и общественную, но никак не обеспечивают ее.

   Ведь, как бы мы ни назывались, какие бы мы ни надевали на себя наряды, чем бы и при каких священниках ни мазали себя, сколько бы ни имели миллионов, сколько бы охраны ни стояло по нашему пути, сколько бы полицейских ни ограждали наше богатство, сколько бы мы ни казнили так называемых злодеев-революционеров и анархистов, какие бы мы сами ни совершали подвиги, какие бы ни основывали государства и ни воздвигали крепости и башни от Вавилонской до Эйфелевой, - перед всеми нами всегда стоят два неотвратимые условия нашей жизни, уничтожающие весь смысл ее: 1) смерть, всякую минуту могущая постигнуть каждого из нас, и 2) непрочность всех совершаемых нами дел, очень быстро, бесследно уничтожающихся. Что бы мы ни делали: основывали государства, строили дворцы и памятники, сочиняли поэмы и песни, - всё это не надолго и всё проходит, не оставляя следа. И потому, как бы мы ни скрывали это от себя, мы не можем не видеть, что смысл жизни нашей не может быть ни в нашем личном плотском существовании, подверженном неотвратимым страданиям и неизбежной смерти, ни в каком-либо мирском учреждении или устройстве.

   Кто бы ты ни был, читающий эти строки, подумай о твоем положении и о твоих обязанностях, - не о том положении землевладельца, купца, судьи, императора, президента, министра, священника, солдата, которое временно приписывают тебе люди, и не о тех воображаемых обязанностях, которые на тебя налагают эти положения, а о твоем настоящем, вечном положении существа, по чьей-то воле после целой вечности несуществования вышедшего из бессознательности и всякую минуту по чьей-то воле могущего возвратиться туда, откуда ты вышел. Подумай о твоих обязанностях: не о тех воображаемых обязанностях твоих землевладельца к своему имению, купца к капиталу, императора, министра, чиновника к государству, а о тех настоящих твоих обязанностях, которые вытекают из твоего настоящего положения существа, вызванного к жизни и одаренного разумом и любовью. То ли ты делаешь, что требует от тебя тот, кто послал тебя в мир и к которому ты очень скоро вернешься? То ли ты делаешь, что он хочет от тебя? То ли ты делаешь, когда, будучи землевладельцем, фабрикантом, ты отбираешь произведения труда бедных, строя свою жизнь на этом ограблении, или, будучи правителем, судьей, насилуешь, приговариваешь людей к казням, или, будучи военным, готовишься к войнам, воюешь, грабишь, убиваешь?

   Ты говоришь, что так устроен мир, что это неизбежно, что ты не по своей воле делаешь это, но принужден к этому. - Но разве это может быть, чтобы в тебя заложено было с такой силой отвращение к страданиям людей, к истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви к людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно видел, что только при признании равенства всех людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего блага, доступного людям, чтобы то же самое говорили тебе твое сердце, твой разум, исповедуемая тобой вера, чтобы это самое говорила наука и чтобы, несмотря на это, ты бы был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден делать все прямо противоположное этому; чтобы ты, будучи землевладельцем или капиталистом, должен был на угнетении народа строить всю свою жизнь, или чтобы, будучи императором или президентом, был принужден командовать войсками, т. е. быть начальником и руководителем убийц, или чтобы, будучи правительственным чиновником, был принужден насильно отнимать у бедных людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или, будучи судьей, присяжным, был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и к смерти за то, что им не открыли истины, или - главное, на чем зиждется всё зло мира, - чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен был идти в военные и, отрекаясь от своей воли и от всех человеческих чувств, обещаться по воле чуждых тебе людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?

   Не может этого быть.

   Если и говорят тебе люди, что всё это необходимо для поддержания существующего строя жизни, а что существующий строй с своей нищетой, голодом, тюрьмами, казнями, войсками, войнами необходим для общества, что если бы этот строй нарушился, то наступят худшие бедствия, то ведь это говорят только те, которым выгоден этот строй жизни, все же те, их в 10 раз больше, которые страдают от этого строя жизни, все думают и говорят обратное. И ты сам в глубине души знаешь, что это неправда, что существующий строй жизни отжил свое время и неизбежно должен быть перестроен на новых началах и что потому нет никакой нужды, жертвуя человеческими чувствами, поддерживать его.

   Главное же то, что если бы и допустить, что существующий строй необходим, почему ты именно чувствуешь себя обязанным, попирая все лучшие человеческие чувства, поддерживать его? Кто тебя приставил нянькой этого разрушающегося строя? Ни общество, ни государство, ни все люди никогда не просили тебя о том, чтобы ты поддерживал этот строй, занимая то место землевладельца, купца, императора, священника, солдата, которое ты занимаешь; и ты знаешь очень хорошо, что ты занял, принял свое положение вовсе не с самоотверженною целью поддерживать необходимый для блага людей порядок жизни, а для себя: для своей корысти, славолюбия, честолюбия, своей лени, трусости. Если бы ты не желал этого положения, ты не делал бы всего того, что постоянно нужно делать, чтобы удерживать твое положение. Попробуй только перестать делать те сложные, жестокие, коварные и подлые дела, которые ты, не переставая, делаешь, чтобы удерживать свое положение, и ты сейчас же лишишься его. Попробуй только перестать, будучи правителем или чиновником, лгать, подличать, участвовать в насилиях, казнях; будучи священником, перестать обманывать; будучи военным, перестать убивать; будучи землевладельцем, фабрикантом, перестать защищать свою собственность судами и насилиями, и ты тотчас лишишься того положения, которое, ты говоришь, навязано тебе и которым ты будто бы тяготишься.

   Не может быть того, чтобы человек был поставлен против своей воли в положение, противное его сознанию.

   Если ты находишься в этом положении, то не потому, что это необходимо для кого-то, а только потому, что ты этого хочешь. И потому, зная, что это положение прямо противно и твоему сердцу, и твоему разуму, и твоей вере, и даже науке, в которую ты веришь, нельзя не задуматься над вопросом о том, то ли ты делаешь, что тебе должно делать, если остаешься в этом положении и, главное, стараешься оправдать его?

   Ведь можно было бы рисковать ошибиться, если бы ты имел время увидать и поправить свою ошибку и если бы то, во имя чего ты так рискуешь, имело бы какую-нибудь важность. Но когда ты знаешь наверное, что ты всякую секунду можешь исчезнуть без малейшей возможности ни для себя, ни для тех, кого ты вовлечешь в свою ошибку, поправить ее, и знаешь, кроме того, что, что бы ты ни сделал во внешнем устройстве мира, все это очень скоро и так же наверно, как и ты сам, исчезнет, не оставив следа, то очевидно, что не из-за чего тебе рисковать такой страшной ошибкой.

   Ведь это так просто и ясно, если бы только мы лицемерием не затемняли себе несомненно открытую нам истину.

   "Делись тем, что у тебя есть, с другими, не собирай богатств, не величайся, не грабь, не мучай, не убивай никого, не делай другому того, чего не хочешь, чтобы тебе делали", - сказано не 1800, а 5000 лет тому назад, и сомнения в истине этого закона не могло бы быть, если бы не было лицемерия: нельзя бы было, если не делать этого, то по крайней мере не признавать, что это всегда нужно делать и что тот, кто не делает этого, делает дурно.

   Но ты говоришь, что есть еще общее благо, для которого можно и должно отступить от этих правил: для общего блага можно убивать, истязать, грабить. Лучше погибнуть одному человеку, чем всему народу, говоришь ты, как Каиафа, и подписываешь одному, и другому, и третьему человеку смертный приговор, заряжаешь ружье на этого долженствующего для блага общего погибнуть человека, сажаешь его в тюрьму, отбираешь у него его имущество. Ты говоришь, что ты делаешь эти жестокие дела потому, что ты чувствуешь себя человеком общества, государства, обязанным служить ему и исполнять его законы, землевладельцем, судьей, императором, военным. Но ведь, кроме твоей принадлежности к известному государству и вытекающих из того обязанностей, у тебя есть еще принадлежность к бесконечной жизни мира и к богу и вытекающие из этой принадлежности обязанности.

   И как твои обязанности, вытекающие из твоей принадлежности к известной семье, обществу, всегда подчиняются высшим обязанностям, вытекающим из принадлежности к государству, так и твои обязанности, вытекающие из твоей принадлежности к государству, необходимо должны быть подчинены обязанностям, вытекающим из твоей принадлежности к жизни мира, к богу.

   И как неразумно было бы срубить телеграфные столбы для того, чтобы обеспечить отопление семейства или общества и увеличить благосостояние его, потому что это нарушит законы, соблюдающие благо государства, точно так же неразумно, для того чтобы обеспечить государство и увеличить благосостояние его, истязать, казнить, убить человека, потому что это нарушает несомненные законы, соблюдающие благо мира.

   Обязанности твои, вытекающие из твоей принадлежности к государству, не могут не быть подчинены высшей вечной обязанности, вытекающей из твоей принадлежности к бесконечной жизни мира или к богу, и не могут противоречить им, как это и сказали 1800 лет тому назад ученики Христа (Деян. Ап. IV, 19): "Судите, справедливо ли слушать вас более, чем бога" и (V, 29): "Должно повиноваться больше богу, нежели человекам".

   Тебя уверяют, что для того, чтобы не нарушился вчера устроенный несколькими людьми в известном уголке мира постоянно изменяющийся порядок, ты должен совершать поступки истязаний, мучений, убийств отдельных людей, нарушающие верный, установленный богом или разумом неизменный порядок мира. Разве может это быть?

   И потому не можешь ты не задуматься над твоим положением землевладельца, купца, судьи, императора, президента, министра, священника, солдата, связанным с угнетениями, насилиями, обманами, истязаниями и убийствами, и не признать незаконности их.

   Я не говорю, что, если ты землевладелец, чтобы ты сейчас же отдал свою землю бедным, если капиталист, сейчас бы отдал свои деньги, фабрику рабочим, если царь, министр, служащий, судья, генерал, то чтобы ты тотчас отказался от своего выгодного положения, если солдат (т.е. занимаешь то положение, на котором стоят все насилия), то, несмотря на все опасности отказа в повиновении, тотчас бы отказался от своего положения.

   Если ты сделаешь это, ты сделаешь самое лучшее, но может случиться - и самое вероятное - то, что ты не в силах будешь сделать этого: у тебя связи, семья, подчиненные, начальники, ты можешь быть под таким сильным влиянием соблазнов, что будешь не в силах сделать это, - но признать истину истиной и не лгать ты всегда можешь. Не утверждать того, что ты остаешься землевладельцем, фабрикантом, купцом, художником, писателем потому, что это полезно для людей, что ты служишь губернатором, прокурором, царем не потому, что тебе это приятно, привычно, а для блага людей; что ты продолжаешь быть солдатом не потому, что боишься наказания, а потому, что считаешь войско необходимым для обеспечения жизни людей; не лгать так перед собой и людьми ты всегда можешь, и не только можешь, но и должен, потому что в этом одном, в освобождении себя от лжи и исповедании истины состоит единственное благо твоей жизни.

   И стоит тебе сделать только это и само собой неизбежно изменится и твое положение.

   Одно, только одно дело, в котором ты свободен и всемогущ, дано тебе в жизни, все остальные вне твоей власти. Дело это в том, чтобы познавать истину и исповедовать ее.

   И вдруг, оттого что такие же, как и ты, жалкие, заблудшие люди уверили тебя, что ты солдат, император, землевладелец, богач, священник, генерал, - ты начинаешь делать очевидно, несомненно противное твоему разуму и сердцу зло: начинаешь истязать, грабить, убивать людей, строить свою жизнь на страдания их, и главное, - вместо того, чтобы исполнять единственное дело твоей жизни - признавать и исповедовать известную тебе истину, - ты, старательно притворяясь, что не знаешь ее, скрываешь ее от себя и других, делая этим прямо противоположное тому единственному делу, к которому ты призван.

   И в каких условиях ты делаешь это? Ты, всякую минуту могущий умереть, подписываешь смертный приговор, объявляешь войну, идешь на войну, судишь, мучаешь, обираешь рабочих, роскошествуешь среди нищих и научаешь слабых и верящих тебе людей тому, что это так и должно быть и что в этом обязанность людей, рискуя тем, что в тот самый момент, как ты сделал это, залетит в тебя бактерия или пуля, и ты захрипишь и умрешь и навеки лишишься возможности исправить, изменить то зло, которое ты сделал другим и, главное, себе, погубив задаром один раз в целой вечности данную тебе жизнь, не сделав в ней то одно, что ты несомненно должен был сделать.

   Ведь, как это ни просто, и как ни старо, и как бы мы ни одуряли себя лицемерием и вытекающим из него самовнушением, ничто не может разрушить несомненности той простой и ясной истины, что никакие внешние усилия не могут обеспечить нашей жизни, неизбежно связанной с неотвратимыми страданиями и кончающейся еще более неотвратимой смертью, могущей наступить для каждого из нас всякую минуту, и что потому жизнь наша не может иметь никакого другого смысла, как только исполнение всякую минуту того, что хочет от нас сила, пославшая нас в жизнь и давшая нам в этой жизни одного несомненного руководителя - наше разумное сознание.

   И потому сила эта не может хотеть от нас того, что неразумно и невозможно: устроения нашей временной плотской жизни, жизни общества или государства. Сила эта требует от нас того, что одно несомненно, и разумно, и возможно: служения царствию божию, т.е. содействия установлению наибольшего единения всего живущего, возможного только в истине, и потому признания открывшейся нам истины и исповедания ее, того самого, что одно всегда в нашей власти.

   "Ищите царствия божия и правды его, а остальное приложится вам". Единственный смысл жизни человека состоит в служении миру содействием установлению царства божия. Служение же это может совершиться только через признание истины и исповедание ее каждым отдельным человеком.

   "И не придет царствие божие приметным образом и не скажут: вот оно здесь или вот оно там. Ибо вот: царствие божие внутрь вас есть".

  

  

  

   О книге "В чем моя вера?". Сведения, вызванные этой книгой. Письма квакеров. Провозглашение Гаррисона. Адин Баллу, его сочинения и катехизис. "Сеть веры" Хельчицкого. Отношение людей к сочинениям, разъясняющим учение Христа. Книга "О войне" Даймонда. Книга "Утверждение непротивления" Мосера. Отношение правительства к людям, в 1818. г. отказавшимся от военной службы. Вообще враждебное отношение правительств и либеральных людей к людям, отказывающимся от участия в государственных насилиях, и их сознательное стремление замолчать и скрыть эти проявления христианского непротивления.

  

   Судьба книги "В чем моя вера?". Уклончивость ответов религиозных критик на вопросы, поставленные в этой книге. 1-й ответ: насилие не противоречит христианству. 2-й ответ: необходимость насилия для обуздания злодеев. 3-й ответ: обязательность насилия для защиты ближнего. 4-й ответ: признание нарушения заповеди о непротивлении за простую слабость. 5-й ответ: уклонение от ответа деланием вида, что вопрос этот уже давно решен. Эта ложь и прикрытие себя авторитетом церкви, древности и святости есть единственный выход для людей религиозных из противоречия насилия и христианства как в теории, так ив жизни. Обычное отношение духовенства и властей к исповеданию истинного христианства. Общий характер русских светских критик. Иностранные светские критики. Неверность суждений тех и других критик происходит от непонимания истинного значения учения Христа.

  

  

   Смысл христианского учения, ясный для меньшинства, сделался совершенно непонятным для большинства людей. Причина этого - ложное понимание христианства и ложная уверенность как людей верующих, так и неверующих, что они его понимают. Понимание христианства для людей верующих скрывается церковью. Появление христианского учения. Сущность его и отличие от языческих учений. Христианство, не вполне понятое сначала, всё больше и больше уяснялось для людей, принявших его, благодаря соответствию его с истиной. Одновременно с этим возникло утверждение понимания истинного смысла учения, подтверждаемое чудесностью его передачи, Собор учеников по Деяниям. Авторитетное и чудесное утверждение истинности понимания учения Христа логически дошло до признания символа веры и церкви. Церковь не могла быть основана Христом. Определения церкви по катехизисам. Церквей всегда несколько и всегда враждебных одна другой. Что такое ересь" Сочинение Г. Арнольда о ересях. Ереси есть проявления движения в церквах. Церкви разъединяют людей и всегда враждебны христианству. В чем состоит деятельность русской церкви. Мф. XXIII, 23. Нагорная проповедь или символ веры. Православная церковь скрывает от народа истинное понимание христианства. То же делают и другие церкви. Все современные внешние условия таковы, что разрушают учение церкви, и потому церкви употребляют все усилия для того, чтобы, поддержать сдое учение.

  

  

  

   Отношение людей науки к религиям вообще. Что такое религии и их значение для жизни человечества. Три понимания жизни. Христианское учение есть выражение божеского жизнепонимания. Непонимание христианства людьми науки, изучающими его внешние проявления, происходит оттого, что они рассматривают его с точки зрения общественного жизнепонимания. Вытекающее из этого непонимания мнение, что учение Христа преувеличено и неисполнимо. Выражение божеского жизнепонимания в Евангелии. Ложное суждение людей науки о христианстве происходит от их уверенности в обладании непогрешимым орудием познания. Отсюда вытекают два недоразумения относительно христианского учения. 1-е недоразумение о неисполнимости учения происходит оттого, что христианское учение дает иное руководство жизнью, чем дает общественное учение. Христианство дает не правило, но идеал, Христос к силе животной прикладывает сознание силы божеской. Христианство кажется исключающим возможность жизни только тогда, когда указание идеала принимается за правило. Идеал нельзя принижать. Жизнь, по учению Христа, есть движение. Идеал и заповеди. 2-е недоразумение о замене любви к богу и служения ему любовью и служением человечеству. Люди науки предполагают, что их учение о служении человечеству и христианство - одно и то же. Учение о любви к человечеству имеет в основе общественное жизнепонимание. Любовь к человечеству, логически вытекая из любви к личности, не имеет смысла, потому что человечество - фикция; христианская любовь, вытекая из любви к богу, имеет своим предметом не только человечество, но весь мир. Христианство учит жить согласно своей божественной природе. Оно указывает, что сущность души человека есть любовь и что благо его получается от любви его к богу, которого он сознает в себе любовью.

  

   Люди считают, что можно принять христианство, не изменяя своей жизни. Языческое жизнепонимание не соответствует уже тому возрасту, в котором находится человечество и которому может удовлетворить только христианское жизнепонимание. Христианское жизнепонимание не понято еще людьми, но сама жизнь приводит к необходимости принятия его. Требования нового жизнепонимания всегда кажутся непонятными, мистическими и сверхъестественными. Таковы для большинства людей и требования христианского жизнепонимания. Усвоение христианского жизнепонимания неизбежно совершится вследствие и материальных и духовных причин. Вследствие того, что люди, зная требования высшего жизнепонимания, продолжают держаться низших форм жизни, возникают противоречия и страдания, отравляющие жизнь и требующие ее изменения. Противоречия нашей жизни. Противоречие экономическое и страдания, из него вытекающие, и для рабочих и для богатых людей. Противоречие государственное и страдания, вытекающие из повиновения государственным законам. Противоречие между- народное и сознание его современниками: Комаровский, Ферри, Бут, Passy, Lawson, Wilson, Bartlett, Defourny, Монета. Резкость противоречия военного.

  

   Люди не стараются уничтожить противоречие между жизнью и сознанием изменением жизни, а образованные, передовые из них употребляют все силы для того, чтобы скрыть требования сознания и оправдать свою жизнь, и этим влекут общество к состоянию даже не языческому, а к состоянию первобытной дикости. Неопределенность отношения передовых людей нашего времени к войне, к всеобщему вооружению и к воинской повинности. Отношение одних - как к случайному политическому явлению, поправимому одними внешними мерами. Конгресс мира. Статья в "Revue des Revues". Предложение М. Де Саmр. Значение третейских судов и разоружения. Отношение правительств к людям этого разряда и делам, которыми они занимаются. Отношение других - как к жестокому, но неизбежному явлению. Мопассан. Эд. Род. Отношение третьих - как к необходимому, даже полезному делу. Дусэ. Кларети. Золя. Вогюэ.

  

   Общая воинская повинность не есть политическая случайность, а есть последний предел противоречия, заключавшегося в общественном жизнепонимании. Возникновение власти в обществе. Основа власти есть телесное насилие. Для возможности совершения насилия властью ей необходима организация вооруженных людей - войско. Возникновение в обществе власти, т. е. насилия, есть начало, разлагающее общественное жизнепонимание. Отношение власти и масс, отношение правительств и рабочих, т. е. покоренных людей. Правительства стараются держать рабочих в убеждении о необходимости государственного насилия для безопасности от внешних врагов. Но войско нужно, главным образом, для обороны себя от своих подданных, подавленных рабочих. Речь Каприви. Все преимущества правящих классов обеспечиваются насилием. Возрастание войск до всеобщей воинской повинности. Общая воинская повинность разрушает все те выгоды общественной жизни, которые призвано хранить государство. Общая воинская повинность есть последний предел повиновения, так как она во имя государства требует отречения от всего, что может быть дорого человеку. Нужно ли государство? Жертвы, требуемые им от граждан через общую воинскую повинность, не имеют уже никаких оснований. И человеку выгоднее не подчиняться требованиям государства, чем подчиняться им.

  

   Христианство не есть законодательство, а новое понимание жизни, и потому оно не было обязательной не было принято всеми людьми во всем его значении, а лишь немногими, остальные же приняли его в извращенном виде. Христианство, кроме того, есть пророчество о погибельности языческой жизни и потому необходимости принятия христианского учения. Непротивление злу насилием есть одна из сторон христианского учения, которая в наше время неизбежно должна быть принята людьми. Два способа разрешения всякой борьбы. Первый способ состоит в том, чтобы найти общие определения зла, обязательные для всех, и бороться с этим злом насилием. Второй способ - христианский - состоит в том, чтобы вовсе не бороться со злом насилием. Хотя безуспешность первого способа уже сознавалась в первые века христианства, но он продолжал прилагаться, и только по мере движения человечества становилось всё очевиднее, что общего определения зла нет и не может быть. Теперь же это очевидно для всех, и если существует насилие, предназначенное для борьба? со злом, то не потому, что оно продолжает считаться нужным, а потому, что люди не умеют от него избавиться. Трудность избавления зависит от хитрости и сложности государственного насилия. Насилие это поддерживается 4-мя средствами: устрашением, подкупом, гипнотизацией и применением военной силы. Избавление от государственного насилия не может произойти вследствие свержения государственной власти. Люди бедственностью языческой жизни приведены к необходимости признания обойденного ими учения Христа с его непротивлением злу. К той же необходимости принятия христианского учения приводит и сознание его истинности, распространенное в нашем мире. Сознание это находится в полном противоречии с нашей жизнью, что особенно очевидно на общей воинской повинности, но люди, вследствие привычки и воздействия 4-х средств государственного насилия, не видят этого противоречия христианства с обязанностями солдата. Люди не видят этого даже и тогда, когда им с полной очевидностью сами власти представляют всю безнравственность обязанностей солдата. Призыв к воинской повинности - есть крайнее испытание для каждого человека, предложение выбора между принятием христианского учения непротивления или рабской покорности существующему государственному устройству. Люди обыкновенно, отрекаясь от всего святого, покоряются требованиям государственного устройства и как будто не видят иного выхода. Для людей языческого жизнепонимания и нет иного выхода и не будет, несмотря на все езде более ужасные бедствия войны. Общество из таких людей должно погибнуть, и никакие общественные переустройства не спасут его. Языческая жизнь дошла до последних пределов - она уничтожает самую себя.

  

   Внешняя жизнь христианских народов остается языческою, но они уже проникнуты христианским сознанием. Выход из этого противоречия в принятии христианского жизнепонимания. В нем только каждый человек свободен, и оно только освобождает его от всякой человеческой власти. Освобождение это совершается не изменением внешних условий, а только изменением понимания своей жизни. Христианское жизнепонимание требует отречения от насилия и, освобождая человека, принявшего его, освобождает и мир от всякой внешней власти. Выход из теперешнего, кажущегося безвыходным, положения в том, чтобы каждый человек, способный усвоить христианское жизнепонимание, принял его и жил сообразно с ним. Но люди считают этот путь слишком медленным и видят спасение во внешних изменениях жизни при участии государственной власти. Это ни к чему не приведет, потому что люди сами производят то зло, от которого страдают. Это особенно очевидно на покорном исполнении воинской повинности, от которой выгоднее всякому отказаться, чем покориться. Освобождение людей произойдет только через освобождение себя каждым отдельным человеком, и проявляющиеся уже случаи такого освобождения угрожают разрушением государственного устройства. Отречение людей от нехристианских требований правительств подрывает власть правительств и освобождает людей. И потому случаи такого отречения страшнее для государственной власти, чем всякие заговоры и насилия. Отказы в России от присяги, уплаты податей, от паспортов, от полицейских должностей, от участия в суде, от воинской повинности. Подробности одного из отказов от воинской повинности. Случаи таких отказов в других государствах. Правительства не знают, что делать о людьми, отказывающимися на основании христианского учения от их требований, обличающими их и обходящимися без них. Люди эти, не борясь, изнутри разрушают основы правительств. Наказывать таких людей значит самим отречься от христианства и способствовать распространению того самого сознания, во имя которого совершаются эти отказы. Поэтому положение правительств отчаянное, и люди, проповедующие бесполезность личного освобождения, только задерживают разрушение существующего насильнического государственного устройства.

  

  

   Христианство разрушает государство. Но что нужнее: принятие христианства или существование государства? Есть люди, защищающие необходимость, и есть люди, отрицающие на однородных с первыми основаниях необходимость государственного устройства. Отвлеченными рассуждениями нельзя доказать ни того, ни другого. Вопрос этот решает степень сознания человека, запрещающая или дозволяющая ему участвовать в государственном устройстве. Сознание бесполезности и безнравственности участия в государственном устройстве, противоречащем христианским требованиям, решает для каждого этот вопрос, несмотря на участь государства. Довод защитников государства, как формы общественной жизни, необходимой для защиты добрых от злых до тех пор, пока не все народы и не все члены государства стали христианами. Властвуют, т. е. обладают насилием, всегда наиболее злые. Вся история есть история захватывания власти более злыми над более добрыми. Признание властями необходимости борьбы насилием со злом равносильно уничтожению самих себя. Уничтожение государственного насилия не может увеличить количества насилия. Уничтожение насилия не только возможно, но оно совершается на наших глазах. Но уничтожается оно не государственным насилием, а тем, что люди, насилием достигая власти и познавая тщету ее и плодов ее, становятся более добрыми и неспособными употреблять насилие. Через этот процесс проходят отдельные люди и целые народы. Этим путем христианство проникает в сознание людей и не только несмотря на употребляемое властью насилие, но посредством него, и потому упразднение власти не только не опасно, но совершается постоянно самою жизнью. Возражение защитников государственного устройства, что распространение христианства едва ли когда-нибудь случится. Распространение христианских истин, отрицающих насилие, совершается не только одним внутренним постепенным путем познания истины пророческим чувством и сознания тщеты власти и отречения отдельных людей от нее, но и другим, внешним путем, при котором сразу большие массы людей, низших по развитию, по одному доверию к первым принимают новую истину. Известная степень распространения истины создает общественное мнение, которое заставляет сразу признать новую истину большую массу людей, которая раньше противилась этой истине. И потому отречение от насилия всех людей может совершиться очень скоро, именно тогда, когда установится христианское общественное мнение. Признание необходимости насилия, мешает установлению христианского общественного мнения и извращает его. Насилие заставляет людей не верить той духовной силе, которая одна движет людьми.