Витте Сергей Юльевич - Царствование Николая Второго. Том 1. Главы 13 - 33

ок не будут реагировать. Затем бы я посадил Алексеева в тот поезд, в котором вы приехали, и отправил бы его под арестом в Петербург и одновременно бы телеграфировал Государю Императору следующее: Ваше Величество, для успешного исполнения того громадного дела, которое Вы на меня наложили, я счел необходимым, приехавши в действующую армию, прежде всего арестовать главнокомандующего и отправить его в Петербург, так как без этого условия успешное ведение войны немыслимо; прошу Ваше Величество за мой такой дерзкий поступок приказать меня расстрелять, или же в видах пользы родины, меня простить".

   Тогда Куропаткин засмеялся, начал махать руками и сказал мне: "Вот, Сергей Юльевич, вы всегда шутите"; на что я ему ответил: "я, Алексей Николаевич, не шучу, ибо я убежден, что в {266} том двоевластии, которое обнаружится со дня вашего приезда, заклю-чается залог всех наших военных неуспехов".

   * Куропаткин ушел, сказав: - "а, вы правы".

   На другой день он уехал, провожаемый, как победитель японцев. Таких проводов нигде и никогда не устраивали полководцам, "идущим на рать".

  

   Приехавши в действующую армию, Куропаткин не только не обосновался в Мукдене, а еще было бы правильнее севернее его, не только не начал проводить в исполнение разумный план им мною высказанный, но сразу начал проводить двойственный план: смесь своего с планом, или вернее, мыслями Алексеева, ибо у последнего никакого плана не могло быть, да и мыслей своих не было, а было то, что казалось ему, что будет приятно Государю, а ведь тогда еще сохранились все остатки сумасбродных мыслей Безобразова и Ко. и Государь не мог отойти от того, что Ему сими дельцами было внушено. Японцы это "макаки", мы их уничтожим.

   Так как главная квартира главнокомандующего была в Мук-дене, а Куропаткин не без основания не желал иметь свою главную квартиру там, где был Алексеев, то он обосновался значительно южнее Мукдена. Затем главнокомандующий Алексеев совсем не разделял системы пассивного отступления, а напротив проводил систему активного наступления, в особенности, для выручки Порт-Артура.

   Командующий войсками Куропаткин не без основания считал Алексеева полным ничтожеством, гражданским моряком, а глав-ное, карьеристом. Главнокомандующий же Алексеев ненавидел Куропаткина и желал ему в душе всяких неудач. Первый телеграфировал в Петербург одно, второй другое, но первый все таки не хотел разрыва со вторым, а потому шел на полумеры, а второй покрывался высочайшими повелениями, иногда сам их внушая.

   Мне Куропаткин после войны говорил, что у него есть теле-граммы из Петербурга, которые могли бы представить в истинном свете неудачи первой части кампании. Вероятно, когда-нибудь он появятся в свет.

   Государь также желал в душе наступлений, но по обыкновению двоился: сегодня - направо, завтра - налево, а главное, желал, как всегда, обоих провести. Проводил же Он всегда больше всего Самого Себя. Я не знаю подробностей первой части кампании, покуда Алексе-ев не был вызван в Петербург и Куропаткин не был назначен {267} главнокомандующим, но могу безошибочно утверждать, что первая часть, кампании разыгралась бы совершенно иначе, если бы не было этой двойственности; она была бы более для нас благоприятной. А неудача вначале несомненно имела влияние на вторую часть действий.

   Затем Куропаткин мне говорил также в оправдание свое, что ему назначили бездарных генералов помимо его воли и вмешивались все время из Петербурга. На эти сетования я ему ответил, что во всем он сам виноват, так как не исполнил моего совета, данного ему, когда он уезжал в армию. Если бы он сумел себя сразу поставить так, чтобы никто не вмешивался и его слушались, то ему не пришлось бы ссылаться на других. Если же это ему было невоз-можно, что я совершенно понимаю, зная характер Государя, то ему следовало уйти. *

  

   Насколько в то время оптимистически смотрели на войну с Японией, между прочим может служить доказательством следующее: когда война была объявлена 27-го января 1904 года, то бывший воен-ный министр Ванновский совещался с Куропаткиным относительно шансов этой войны, причем они разошлись в своих мнениях по следующим вопросам: Куропаткин считал, что нам нужно выста-вить на театр военных действий на полтора солдата японских - одного русского, а Ванновский находил, что совершенно достаточно на двух солдат японских выставить одного нашего солдата. Вот как бывший в то время военный министр и его предшественник оценили сравнительное достоинство японской армии и нашей.

  

   Когда началась война, то Его Величество весь 1904 год все время ездил напутствовать войска, отправляемые на Дальний Восток. Так, в начале мая Государь с этой целью ездил в Белгород, Полтаву, Тулу, Москву, затем в июне в Коломну, Пензу, Сызрань и другие города. В сентябре в Одессу, Ромны и другие места на запад. В сентябре ездил также в Ревель для осмотра наших некоторых судов. Затем в октябре в Сувалки, Витебск и другие города. Наконец, в декабре в Бирзулу, Жмеринку и другие южные города.

   Все эти поездки имели целью напутствования войск и новобранцев, следовавших на Дальний Восток, причем Его Вели-чество и Ее Величество раздавали войскам образа и между прочим, образ Серафима Саровского.

   {268} А так как в течение всего этого года, так и 1905 года мы все время на театре военных действий терпели поражения самый жестокие, то это и дало повод генералу Драгомирову сказать злую шутку, которая затем распространилась по России. Он сказал: вот мы японцев все хотим бить образами наших святых, а они нас лупят ядрами и бомбами, мы их образами, а они нас пулями.

   В главных чертах в 1904 году война протекла в следующих событиях: 31-го марта погиб наш броненосец Петропавловск с адмиралом Макаровым и частью команды. Так как адмирал Макаров был начальником нашего дальневосточного флота, то с гибелью броненосца Петропавловска, после других уронов в наших судах, наш дальневосточный флот можно было признать обреченным на полное бездействие.

   17 и 18 апреля мы проиграли Тюренченский бой. 28 апреля япон-цы высадились в Бидзиво, что было началом гибели Порт-Артура. 28-го мая произошел морской бой у Порт-Артура, где мы опять потеряли несколько наших судов. 17-23 августа мы проиграли боль-шой бой при Ляояне и начали отступление к Мукдену.

   Когда мы отступили к Мукдену, то Куропаткин в приказах по армии объявил, что уже далее он не отступит ни на один шаг. 22 декабря пал Порт-Артур, а затем дальнейший наш разгром уже происходил в 1905 году, причем мы потеряли громаднейшее сражение в Мукдене и должны были отступить по направлению к Харбину.

   {269}

  

  

  

  

  

  

  

   * Когда я покинул пост министра финансов, то Его Величество просил меня взять на себя ведение переговоров с Германией относительно возобновления торгового договора, срок коего истекал в 1904 г., ибо 10 лет тому назад мною был заключен договор в качестве министра финансов. Я уже начал предварительный обмен мыслей и дипломатические шаги, подготовлявшие почву. Это дело находится в связи вообще с отношениями России к Германии и к Императору Вильгельму II, поэтому я остановлюсь на нем боле по-дробно.

   Когда я вступил в должность министра финансов, то, застал такое положение наших внешних торговых отношений.

   Император Александр III в 1892 году ввел систематически и серьезный покрови-тельственный тариф. Тариф этот был выработан в совещании под председательством министра финансов Вышнеградского, в котором я в качестве директора департамента состоял членом. Бисмарк провел также через рейхстаг покровительственный тариф, но не только покровительственный, но и боевой, т. е. одновременно общий тариф для стран, с которыми Германия имеет торговые договоры, а другой просто воспретительный для стран, с которыми не имеется торговых договоров. Россия не имела торгового договора с Германией и по традиционной дружбе, основанной главным образом на династическом родстве, они всегда трактовали друг друга по прин-ципу наибольшего благоприятствования. Но уже к этому времени отношения России к Германии существенно изменились.

   Во первых, Александр III был женат на датской принцессе. Между домом Гогенцоллернов и датским были самые холодные {270} отношения после захвата Германией, вернее Пруссией, Шлезвиг-Гольштинии. Императрица Марш Феодоровна помнила все горе, причиненное бывшему своему отечеству этим захватом.

   Во вторых, Берлинская Конференция, в которой Бисмарк явился честным маклером, оскорбила национальное чувство России. Я не зна-ком с подноготной стороной всех пружин, двигавших в то время дипломатию, но на сколько можно судить по актам, которые были доступны публике, Бисмарк действительно не проявил в то время такой дружбы к России, на которую она могла рассчитывать.

   Может быть Бисмарк быль честный маклер, но он забыл, что, благодаря в значительной степени России, прусский король стал германским Императором. Ведь Россия, как в 1866 году во время войны Пруссии с Австрией, так и в 70-м во время войны с Францией, могла совершенно изменить результаты этих войн, но она держала формальный нейтралитет, в действительности же нейтралитет, благоприятный Пруссии. Конечно, отчасти это произошло потому, что Россия не забыла роль Франции в Севастополь-скую войну и Австрии в первую половину XIX столетия, но главным образом вследствие близкого родства нашего Императорского Дома с Гогенцоллернами. Таким образом отношения между Германией, т. е. Пруссией и Poccией несколько охладели. Бисмарк с его умом, ко-нечно, мог бы это загладить, но он не знал Александра III, а с другой стороны, придал смуте в России, повлекшей за собою 1 марта и дальнейшие революционные выступы, преувеличенное значение. Он решил возможным несколько форсировать нового молодого Импера-тора. Если бы он знал, что Александр III обладал железной волей и характером и что - что, а уж никакого шокирования Он ни от кого не допустит, то, вероятно, Бисмарк поступил бы иначе.

   При таком положении вещей традиционные дружеские отношения постепенно охлаждались и в конце концов привели Бисмарка к созданию тройственного союза, a Poccию к постепенному сближению с Французской Республикой, кончившемуся реализацией двойственного союза (Россия и Франция).

   При таких обстоятельствах Германия заявила, что она желает заключить с Россией торговый договор, так как в противном случае применит максимальный тариф. Начались переговоры. Они велись вяло. В это время я стал министром финансов. Наш покровительственный тариф имел в виду развить у нас промышлен-ность обрабатывающую, а германский - покровительствовать сельскому {271} хозяйству посредством вздорожания всех сельскохозяйственных продуктов. Этим путем Германия имела в виду усилить интенсивность сельского хозяйства, но главным образом удовлетворить аграриев и в особенности юнкерство. Такой экономически принцип явился мировым новшеством в экономической политике, идущим совершенно в разрез с экономическими теориями. Существовал столетний спор практики и теории о преимуществе покровительства или свободы тор-говли (фритредерство). По этому предмету исписано сотни тысяч томов. Покровительство всегда имело в виду обрабатывающую промышленность, но не сырые продукты. Мысль о покровительстве посред-ством таможенных пошлин на сырые продукты питания, особенно хлеба насущного, была бы почтена в первую половину XIX столетия не только за ересь, но просто за сумасшествие и вдруг явился государственный деятель, который вздумал и привел в исполнение широчай-шее покровительство посредством усиленных таможенных пошлин на самые необходимые продукты питания народных масс. Затем за Германией пошла Италия, Франция и некоторые другие страны.

   Правильный ли это принцип или нет, по этому вопросу экономическая история не сказала еще своего последнего слова.

   Мне думается, что историко-экономическая наука в конце концов признает принцип сей неправильным вообще, но экономическая наука не есть чистая математика. Ее принципы не абсолютны и видоизменяются соответственно мировым конъюнктурам. Широчайшее покровительство усиленным таможенным обложениям, ныне вошедшее в жизнь первоклассных европейских держав, это очевидно доказывает. Но эта мера имеет свою обратную сторону - она несомненно способствует развитию социализма.

   В то время, когда я вел переговоры с Германией, она, чтобы понудить нас на уступчивость, применила к нам максимальный, бое-вой тариф, т. е. вывоз России был обложен значительно более высокими пошлинами, нежели однородные продукты других стран и нашего главного конкурента по вывозу сырых продуктов - Америки, хотя Америка также не имела торгового договора с Германией. По-добный образ действия побудил меня не на уступчивость, а на тор-говую войну. Как только я вступил в должность министра финан-сов, предвидя возможность такого оборота вещей, я также провел через Государственный совет боевой тариф на всякий случай. Госу-дарственный Совет согласился на мое предложение, рассчитывая, что закон этот останется на бумаге. Я уверил Государственный Совет, что никогда не воспользуюсь этой мерой без самой крайней {272} необходимости. Применение этого тарифа могло бы последовать только по Высо-чайшему Указу, и Государственный Совет рассчитывал, что во всяком случае министр иностранных дел не допустить его применения.

   Когда Германия применила к нам свой максимальный тариф, Его Величество соизволил, по моему докладу, подписать указ о применении к Германии нашего максимального тарифа. Германия на это от-ветила новыми стеснительными мерами, на что Государь, по моему докладу, подписал указ помимо Государственного Совета о возвышении максимального тарифа. В сущности, торговые отношения с Германией сделались невозможными. Германские правительственные сферы этот наш образ действий премного озадачил.

   Тогда уже Бисмарк был в отставке и его место занял генерал Каприви.

   Не менее перепугались наши правительственные сферы. Многие ожи-дали, что вспыхнет настоящая война. Я помню, как раз в это время был выход в Петергофе. Когда я появился, все от меня сторони-лись и меня громко критиковали, как молодого человека, неудержимого, который Poccию втянет в войну. Из министров только один воен-ный министр Ванновский стал на мою сторону. Император же был невозмутимо спокоен, и я за Его спиной чувствовал себя в полном равновесии, будучи убежден, что Государь меня не оставит, будет меня как министра поддерживать до конца, и только при таких условиях можно делать в самодержавном государстве дело.

   Если бы Император Николай II после 17-го октября не начал сейчас же, при первой кажущейся неудаче, меня ослаблять и за моею спиною и помимо меня не начал принимать всякие меры, самые ретроградные и жестокие, а одновременно безумно по несвоевременности либе-ральные, то, вероятно, дело 17-го октября не кончилось бы так, как оно - если не кончилось, то во всяком случае доныне тянется в полной анархии...

   Замечательно, что Бисмарк после принятых мною решительных мер обратил на меня особое внимание и несколько раз через знакомых высказывал самое высокое мнение о моей личности.

   Когда разразилась торговая война и обе стороны, а в особенности Германия начала чувствовать разорительность подобного образа действий, то переговоры приняли серьезный характер, и Германия под влиянием общественного мнения начала соглашаться на уступки, на которые ранее не только не соглашалась, но и слышать о них не хотела. Каприви, поддержанный весьма усиленно Императором Вильгельмом, провел через рейхстаг торговый договор, предоставивший России {273} все блогоразумные уступки, несмотря на крайнее противодействие аграриев и немецкого юнкерства. Вскоре договор был подписан в Берлине Каприви и нашим послом графом Шуваловым.

   Война кончилась. Вильгельм возвел Каприви в графа, но аграрии и юнкерство начали против него усиленную войну. Он вышел в отставку.

   Что касается меня, Император меня благодарил и эта благодарность для меня была выше всяких наград и графства, которым меня удостоил Император Николай II после Портсмутского договора. При этом я имел с Императором Александром III следующий разговор.

   Вильгельм II имеет страсть к мундирам. Он очень желал получить мундир русского адмирала, о чем мне передали из Берлина, прося, буде возможно, это устроить. Когда Государь меня благодарил за окончание торгового договора, то я просил Его Вели-чество обратиться к Нему с одною просьбою. Получив Его разрешение, я обратил Высочайшее внимание на то, что Император Виль-гельм весьма содействовал утверждению сего договора рейхстагом, рассказал о сильном желании Вильгельма получить русский адмиральский мундир и просил, не соизволит ли Государь исполнить это желание. Государь, который не особенно симпатизировал германскому Императору, улыбнувшись, когда я Ему сказал о таком желании Виль-гельма, ответил мне, что действительно в этом случае германский Император вел себя вполне корректно, что Он исполнит мою просьбу при первом удобном случае, о чем разрешил мне Ему напомнить.

   Такого случая до скорой кончины Императора не пред-ставилось. Я после рассказал об этом случае Императору Нико-лаю II, который при ближайшем свидании поднес германскому Импе-ратору адмиральский мундир. Упомянув о страсти Вильгельма к мун-дирам, приведу другой подобный случай. Когда я был уже председателем комитета министров, то Вильгельм пожелал иметь русский генерал-адъютантский мундир. Я был в опале, а потому Государю сказать об этом не мог. Дело это не клеилось. Наконец, Великий Князь Михаил Николаевич, возвратившись раз из заграницы, гово-рит мне, что Император Вильгельм обратился к нему при свидании, как к старейшему члену Императорской Семьи, знавшему все традиции родственных домов Гогенцоллернов и Романовых-Гольштинских и просил его передать Императору или, вернее, удостоверить тот традиционный обычай этих домов, что если Император одного дома снабжает себя каким либо своим отличием, то тем самым без разрешения другого Императора он имеет право на такое же {274} отличие дружественной соседней страны, т. е. если например германский Император надевает фельдмаршальский мундир германский, то тем самым он имеет право на русский фельдмаршальский мундир. Великий Князь удостоверил Государю этот факт и я не интересовался затем, как этот инцидент кончился.

  

   Упомянув о ходе дела по заключению первого торгового дого-вора с Германией, который затем послужил базисом для заключения договоров с другими державами, и о том, что договор этот был заключен успешно только благодаря железной воле Государя, я не могу воздержаться, чтобы не сказать несколько слов об этом выдающемся Императоре. Прежде всего скажу о том, почему я пре-выше всего чту Его память. Я до сих пор держусь того убеждения, что наилучшая форма правления, в особенности в России при инородцах, достигающих 35 % всего населения, есть неограниченная монархия, но при одном условии - когда имеется налицо наследственный Самодержец, если не гений, чего, конечно, всегда ожидать невозможно, то лицо с качествами, более нежели обыкновенными. Прежде всего и более всего от Самодержца требуются сильная воля и характер, за-тем возвышенное благородство чувств и помыслов, далее ум и образование, а также воспитание.

   Последние два качества в XIX и XX столетиях суть атрибуты довольно естественные и обыкновенные не только в царской семье, но во всяких аристократических и богатых семьях. Природный ум есть качество весьма полезное, но и с изрядным и даже ограниченным умом можно быть не только хорошим, но даже великим монархом. Cиe лучше всего доказал Император Вильгельм I Великий. Я мог бы, конечно, привести массу подобных примеров. По нынешним временам не может быть Самодержца, который бы не принес несчастья своей стране и самому себе, если он не имеет крепкую волю и не обладает царским благородством чувств и помыслов. Если же он обладает сиими качествами в пропорции ниже средней даже для обыкновенного человека, то страна уподобляется безрульной лодке в бушующем океане.

   Кто создал Российскую Империю так, как она была еще десять лет тому назад? - Конечно, неограниченное самодержавие. Не будь неограниченного самодержавия, не было бы Российской Великой Империи. Я знаю, что найдутся люди, которые скажут: "Может быть, но насе-лению жилось бы лучше". Я на это отвечу: "Может быть, но только может быть". Но несомненно то, что Российская Империя не создалась {275} бы при конституции, данной, например, Петром I или даже Александром I. Но неоспоримо также и то, что при самодержавном неограниченном правлении в те периоды, когда являются несоответствующие и особливо совершенно несоответствующие неограниченные правители, то страна подвергается самым ужасным испытаниям. Неограниченный Самодержец в самое короткое время может разрушить все сделанное Его предшественниками "истинными" (по модному выражению, пущен-ному Императором Николаем II) неограниченными правителями-пред-ками, ибо разрушение есть легчайшая стихия; четырехлетний младенец может уничтожить в самое короткое время такое творение ума, таланта и труда, над которым люди работают десятки и сотни лет.

   К чему мог бы привести Россию, например, Павел Петрович, если бы он процарствовал десяток или более лет?!..

   Положение неограниченного правления весьма осложняется, когда в порядке престолонаследия нет лица, вокруг коего могли бы сосредоточиться надежды, хотя бы такие, которые могут и не оправдаться. Мы ныне, например, находимся в таком положении, когда Наследнику Алексею всего три года. Сохранить самодержавие, когда неогра-ниченный Самодержец многолетними не только несоответственными, но губительными действиями расшатал государство и когда подданные Его не видят более или менее основательных надежд в будущем, особенно трудно в XX веке, когда самосознание народных масс зна-чительно выросло и питается тем, что у нас названо "освободительным движением".

   Таким образом, как по моим семейным традициям, так и по складу моей души и сердца, конечно, мне любо неограниченное самодержавие, но ум мой после всего пережитого, после всего того, что я видел и вижу наверху, меня привел к заключению, что другого выхода, как разумного ограничения, как устройства около широкой дороги стен, ограничивающих движения самодержавия, нет. Это, по-видимому, неизбежный исторический закон при данном положении существ, обитающих на нашей планете. Нельзя жить так, как хочется, а как непреодолимые препятствия к сему побуждают и приводят.

   Все страны перешли к конституционному правлению и при-шли к нему не без конвульсии. При таком положении вещей, хотя бы основанном на человеческом заблуждении, трудно, а при данных обстоятельствах невозможно, держаться на образ правления, посте-пенно уже откинутом не только всеми более или менее культурными народами, но также и такими, которые по общей культуре далеко ниже русской. У нас в России уже давно нет пророка в своем отечестве, все, что ни делается, хотя, может быть, и хорошего, {276} принимается или озлобленно, или критически, или равнодушно. Меры, гораздо худшие, если они будут проходить через представительство, будут почитаться хорошими, ибо это исходит от нас, а не от бюрократов, без коих никакое самодержавие неограниченное немыслимо. Весьма вероятно, что нынешний мировой конституционализм есть истори-ческая фаза движения народов. Через десятки, сотни лет челове-чество найдет другие формы, соответствующие своему вновь появивше-муся самосознанию. Может быть, опять родится стремление к едино-личному управлению судьбами народов, но теперь этого нет, и как бы ни была несовершенна система парламентского управления, ныне она выражает собою политическую психологию народов и от нее не уйти.

   Поэтому, когда по поводу 17-го октября и всего за сим происшедшего и происходящего я слышу разговоры о том, что конституционализм есть гнилая форма правления, разговоры эти на меня производят впечатление в роде того, как если бы я слышал, что жизнь человеческая, основанная на дыхании воздуха, гнилая, что такая жизнь не возможна, ибо воздух заражает организмы содержащимися в нем бактериями.

   Будучи в душе поклонник самодержавия неограниченного, как своего рода влюбленный в фею изредка лишь появляющуюся, а чаще под видом феи представляющую особу с недостатками обыкновенной кокетки, хотя и добродетельной, и имев счастье быть министром действительно Самодержца Императора Александра III-го, я помимо личных чувств благоговею как государственный деятель перед Его памятью. Александр III имел стальную волю и характер. Он был человек своего слова, царски благородный и с царскими возвышенными помыслами, у Него не было ни личного самолюбия, ни личного тщеславия, Его "Я" было неразрывно связано с благами России так, как Он их понимал.

   Он был обыкновенного ума и образования, Он был мужествен и не на словах и театрально, а попросту. Он не давал телеграмм "мне смерть не страшна", как это делает Николай II, но своим поведением, своею жизнью cиe обнаруживал, так что никому и в голову не могло придти, что "ему смерть страшна". Александра III могли не любить, критиковать, находить Его меры вредными, но никто не мог Его не уважать. И Его уважал весь мир и вся Россия. Он был по натуре Самодержец и Он мог поддержать и сохранить исто-рически сложившееся в России неограниченное Самодержавие. Если бы Он не скончался так рано, или если бы Его Сын обладал хотя частью Его качеств Самодержца, то, конечно, ничего подобного, что произошло, произойти не могло.

   {277} Перед моим выездом из Петербурга, в мае месяце, за неделю до манифеста 3-го июня 1907 года ко мне пришел министр двора барон Фредерикс спрашивать мое мнение, как помочь горю. Находя излишним, вернее говоря, бесплодным давать советы в особенности в моем положении травленного зверя (между прочим псами царской псарни), я показал ему портрет Александра III, около места, где я у себя занимаюсь, висящим, и сказал: "я знаю верное средство кончить расчленяющую Россию анархию - воскресение Его хоть на три месяца".

   Когда критикуют Александра III, то забывают совершенно исключительные условия, в которых Он находился.

   Он сел на трон, залитый кровью мученически убиенного своего отца.

   И какого отца?.. Александра II Освободителя.

   То что у нас ныне есть светлого - это дело Его рук, Его воли. За что Его убили?

   Найдутся люди, которые скажут: за то, что он в освобождении колебался, не шел так быстро, как хотелось многим политическим негодяям. Но тем не менее Он сделал столько, сколько никто до него не сделал. Он был Освободителем не только русского народа, но стремился дать возможную свободу всем своим подданным и родственным нам племенам. Его образ останется вечно в памяти славян. Некоторые говорят: "Он шел колеблясь, не так быстро, как того хотели бы", с не меньшим основанием можно сказать и многие говорят: "Он шел часто чересчур быстро, может быть следовало идти тише, но без колебаний".

   А кто виновен в этих колебаниях? - безумное покушение Березовского, Каракозова с одной стороны, нелепое восстание поляков и всюду и всегда смердящее влияние придворной камарильи с другой. Александр III взошел на престол, не только окровавленный мученическою кровью своего отца, но и во время смуты, когда практика убийств слева приняла серьезные размеры. При этих условиях до-вольно понятно, что Он стал на путь реакции. Многие из принятых в Его царствование мер я не разделяю, нахожу, что он дали в дальнейшем неблагоприятные результаты. Тем не менее после тринадцатилетнего царствования Он оставил Россию сильною, спокойною, верующею в себя и с весьма благоустроенными финансами. Он внушал к себе общее уважение, ибо Он был Царь миролюбивый и высоко честный.

   После несчастного случая в Борках, где вследствие крушения поезда Он и вся Его семья подвергнулись страшной опасности (некоторые думают, что и болезнь, от которой Он почил, была {278} результатом этого потрясения) чувствовалось, что вся Россия, други и недруги, искренно перекрестились за сохранение Его жизни. Когда Он приехал в Петербург и поехал в Казанский Собор, учащаяся, вечно волнующаяся молодежь, со свойственным молодым сердцам благородным энтузиазмом, сделала Ему шумную овацию на Казанской площади, никем и ни от кого не охраняемой. С тех пор Он душевно примирился с этой молодежью и всегда относился к заблуждениям ее снисходительно.

   Успокоив Россию в последние годы своего царствования, Он видимо пошел в другую сторону во внутренней политике. Он начал все более и более благосклонно относиться к окраинам и инородцам. Победоносцев потерял на него всякое влияние.

   Я помню такой случай. Как только я стал министром финансов, я внес проект ответственности предпринимателей за увечье рабочих на фабриках. В департаментах проект этот прошел с разногласиями. В общем собрании восстал против проекта К. П. Победоносцев и объявил меня социалистом. Конечно, это усилило противодействие. Я ответил, что если я социалист, то во всяком случае миниатюрный сравнительно с Бисмарком и предпочитаю быть с ним в компании, нежели с Победоносцевым. Тем не менее посыпался ряд критических замечаний. Я был новичок и взял проект обратно для переработки. На другой день я был у Государя со всеподданнейшим докладом. Государь меня спросил, верно ли, что я согласился взять мой проект обратно, и когда я это подтвердил, сказал мне: "имейте в виду, что К. П. Победоносцев всегда все критикует и если его слу-шаться, можно застыть". Его нельзя было подбить ни на какие аван-тюры, ни на какие несправедливости, ни на какие резкие меры, раз люди спокойны. Он был не на словах, а на деле истинно русский, понимал, что Он Император Российской Империи и имеет 35 % подданных не русских.

   В начале Его царствования с Его разрешения была образована "Святая Дружина", нечто в род "Союза Русских Людей", но как только она вздумала принимать некорректные меры, которые могут почитаться невинно-детскими сравнительно с тем, что ныне творит "Союз русского народа", который теперь рекомендуется Николаем II как оплот Государства, в который должны войти все Его верные подданные, Он - Александр III мгновенно на всегда и без остатка прикрыл эту дружину, несмотря на то, что в нее входили самые высшие и близкие к Нему персоны.

   Это был серьезный человек. Если бы Он ныне почел спасение в погромах {279} "истинно русских людей", то Сам посредством Своего правительства мужественно привел бы их в исполнение и не основывался бы на политической сволочи, помешанных и недоумках. Его действия всегда соответство-вали Его убеждениям.

   Он ничего не делал исподтишка, что к несчастью ныне возве-дено в принцип и почитается тонкой дипломатией. Но главнейшая заслуга Александра III заключается в том, что своими прямыми бесхитростными и честными действиями Он несмотря на многие осложнения, явившиеся на Балканском полуострове и некоторый разлад с Германией, поставил политический престиж России так высоко, как он никогда до Него не стоял. Россия была главною шашкою на шахматной доске мировой политики. Поэтому я считаю критику царствования Александра III вполне недобросовестной.

   Вечная память неограниченному Самодержцу Императору Алексан-дру III, русскому, первому между русскими, человеку!..

  

   Но возвращаюсь к Вильгельму II. Александру III, человеку простому, несуетливому, нелюбящему ничего показного, нетерпящему поз, конечно, молодой Вильгельм не мог быть лично симпатичным, но Он, как и всегда, держал Себя в должном равновесии, а после заключенного торгового договора относился к личности Вильгельма вполне примирительно.

   Когда вступил на престол Николай II, Он тоже относился к Вильгельму, к его суетливым выходкам несимпатично просто потому, что помнил, как к нему относился Отец. Вскоре к этому совер-шенно пассивному чувству примешались другие.

   Во-первых, ощущения некоторого личного соревнования. Он - Вильгельм, как личность, видимо стоял или по крайней мере почи-тается в общественном не только русском, но и мировом мнении выше Его. Вильгельм и фигурою гораздо больше Император, нежели Он. При самолюбивом в известных сферах характере Императора Николая II это Его коробило. Я помню, что после первого Его свидания с Вильгельмом появились cartes postales, на которых были изобра-жены оба Императора, причем Вильгельм держал свою руку на плечах Государя, как бы обнимая Его. Государь же по росту подходит прямо ниже плеча Вильгельма, так что рука Вильгельма шла не к верху, а горизонтально или даже скорее книзу. Было приказано немедленно конфисковать все эти карточки. Чувство же Государя к Вильгельму особенно обострилось вследствие отношений Вильгельма к {280} Его beau frХre'y, a также к Императрице. Вильгельм относился свы-сока к брату Императрицы, Герцогу Дармштадскому и также отно-сился к Александре Феодоровне часто не как к Русской Императрице, а как к немецкой мелкой принцесс Alix. Это вообще его манера относиться довольно санфасонно к людям, в особенности к немецким принцам и принцессам, а тем более к тем, к которым не питает уважения. Еще недавно около Франкфурта были маневры, на которых присутствовал Герцог Дармштадский. Вдруг к нему обратился Вильгельм и сказал: "Я знаю, что ты очень же-лаешь получить черного орла первой степени. Хочешь, я тебе его дам сейчас, но если ты мне ответишь на следующий вопрос: когда гусар садится на лошадь, то какую ногу он прежде всего ставит в стремя, правую или левую"?

   В последние годы отношения Его к нашей Императрице и Ее брату значительно изменились. Несколько лет тому назад в начале войны в частных разговорах канцлер Бюлов и германский посол в Петербурге мне сетовали на то, что Государь не любезен к их Императору, что Он по долгу не отвечает на письма, не отвечает взаимностью на мелкие любезности и знаки внимания, и что это несколько влияет на ход взаимных отношений, и просили меня, не могу ли я содействовать устранение этих отношений.

   Я им ответил, что мне кажется, что это зависит прежде всего от самого Вильгельма. Если Он начнет особенно предупредительно относиться к Императрице, бывшей принцессе Alix и к Ее брату, то я уверен, что отношения сами собою сделаются лучшими. В последние годы Александра Феодоровна сделалась совершенно благосклонною к Германскому Импе-ратору, когда Он с своей стороны стал особенно любезен к Ней и внимателен к Ее брату. Он оказал особое внимание к Ее брату при его разводе с женою, двоюродной сестрою Императора Николая II-го, дочерью В. Кн. Марии Александровны Кобургской. С тех пор Импе-ратрица совсем переменила свои чувства к Вильгельму, что видимо отразилось на отношениях Государя к нему. Между ними началась интимнейшая корреспонденция и Вильгельм начал иметь значительное влияние на Государя. Вильгельм сначала в личных сношениях с Государем как бы не стеснялся, относился к Нему несколько покро-вительственно, менторски, но затем понял, что это, по натуре Николая II-го, самое верное средство обострять отношения и тогда начал обратное поведение как, в некотором роде, младшего к старшему. Император Николай II с трудом терпит людей, которых Он в душе почитает выше Себя п моральном и умственном отношении - {281} только при нужде.

   Он же в своей сфере, т.е. чувствует Себя в своей тарелке тогда, когда имеет дело с людьми, которые менее да-ровиты, нежели Он, или которых Он считает менее даровитыми и знающими нежели Он или, наконец, которые, зная эту Его слабость, представляются таковыми. Мне граф Ламсдорф неоднократно говорил, что Вильгельм с тех пор, как установилась Его интимная переписка с Государем, постоянно самым наивным и дружеским образом старается подвести Его Величество и расстроить Его отношения к другим державам, в особенности к Франции и что ему - графу Ламсдорфу постоянно приходится с этим бороться. Вероятно поэтому Вильгельм терпеть не мог гр. Ламсдорфа. Ламсдорф мне передавал, что если когда-либо были бы напечатаны секретные бумажки, у него лично находящиеся, то это произвело бы не малое удивление в Европе. Кстати относительно секретных бумажек.

   У графа Ламсдорфа был целый архив неофициальных или полуофициальных особенно секретных и пикантных политических бумажек не только за то время, когда он был министром, но и за время других министров начиная с царствования Александра III-го. Он мне говорил, что это такого рода бумаги, которые он не может передать в архив. Возвратясь из заграницы прошлою зимой, я уже застал графа совершенно больным. Через несколько месяцев его пришлось отправить полуумирающего в Сан-Ремо. Я, между прочим, спросил его, что он думает делать со своими бумагами. Он мне ответил, что в случае его смерти он должны быть переданы его другу, князю Валериану Оболенскому, его товарищу, который знает, как с ними поступить. Через несколько недель по приезде в Сан-Ремо граф Ламсдорф умер. Его тело привез князь Оболенский. Как только похоронили Ламсдорфа, Его Величество назначил своего генерал-адъютанта кн. Долгорукого и одного чиновника министерства иностранных дел разобрать бумаги гр. Ламсдорфа. Князь Оболенский вмешался в этот инцидент, указав на волю покойного графа. Тогда князя Оболенского допустили разбирать бумаги с Долгоруким, но через несколько дней умер и князь Оболенский. Что теперь будет с этими бумагами? Конечно, наиболее пикантные будут уничтожены и таким образом многие политические секреты будут похоронены.

  

   Итак, будучи уже председателем комитета министров, я должен был вести с Германией переговоры о возобновлении торгового дого-вора. Я стоял на том, чтобы возобновить действующий договор на {282} новое десятилетие или хотя бы на меньший срок. В начале 1904 года вспыхнула Японская война, которую Вильгельм вполне предвидел, впрочем, это должны были предвидеть все не слепые, умеющие хотя немного разбираться в действующих политических элементах.

   Как только война вспыхнула, Вильгельм начал выражать Государю свою преданность и верность. Он удостоверил Государя, что Он - Госу-дарь может быть покойным относительно западной границы - Германия не двинется. Но между прочим выразил желание, чтобы Россия помогла Германии заключить торговые договоры на началах нового таможенного тарифа, только что проведенного через рейхстаг, по которому значи-тельно повышались таможенные пошлины, в особенности, на сырье сравнительно с прежним Бисмарковским тарифом, по которому на это сырье и без того были весьма высокие пошлины. Я предложил дер-жаться прежней точки зрения, не желая ничего уступать Германии. Все мои ноты, составленные в этом направлении и передаваемые в Берлин через министра иностранных дел, предварительно одобрялись Его Величеством, но вдруг возбудился вопрос о необходимости об-судить это дело в совещании. Председателем совещания был назначен я, а членами министр иностранных дел граф Ламсдорф, министр внутренних дел Плеве, министр финансов Коковцев, главноуправляющий торговым мореходством Великий Князь Александр Михайлович и, кажется, еще военный и морской министр. На этом совещании было придано особое значение просьбе Вильгельма, адре-сованной Государю, дабы он оказал содействие к заключению столь нужного Германии торгового договора, причем было обращено внимание на обещание Вильгельма - быть покойным относительно западной границы во время нашей войны с Японией. Уже тогда произошли все наши первые неудачи на поле и водах брани.

   Великий Князь Александр Михайлович особенно настаивал на необходимости оказать внимание Императору Вильгельму и во всяком случае не доводить дело торгового договора до резкости, а тем более до разрыва.

   Плеве, подозревая, что Великий Князь, женатый на сестре Государя, выражает Его желание, начал поддерживать эту точку зрения, что урон, причиненный нашему сельскому хозяйству возвышением германских пошлин, нужно покрыть другими путями.

   Министр финансов объяснил, что теперь ведется война на те резервные фонды, которые, уходя с поста министра финансов, я оставил, что приходится уже для войны прибегать к займам, что мы нуждаемся в немецких денежных рынках, а потому нужно быть {283} уступчивым в торговом договоре, но взамен того выговорить у германского правительства, чтобы оно не препятствовало нашим зай-мам. Граф Ламсдорф высказался, что собственно с чисто диплома-тической точки зрения к особой уступчивости прибегать нет на-добности, но одновременно наш посол в Берлине граф Остен-Сакен доносил совершенно противное.

   Я заявил, что с экономической точки зрения делать уступки против существующего торгового равновесия России крайне невы-годно, что я до сих пор решительно отказывал Германии в ее требованиях, заявляя о необходимости сохранения существующего дого-вора, а в случае желания Германии изменить свои пошлины, мы соответственно повысим свои, в мере сохранения суммою обложения существующего равновесия. Я рассчитывал на этом держаться, не входя в компромиссы, но если в виду войны признается необходимым с политическо-стратегической точки зрения и в виду необходи-мости займов пойти на уступки, то это должно быть сделано, но лишь исключительно по этим соображениям, с явным уроном экономи-ческому положению России.

   В заключение совещание постановило, что нам необходимо достигнуть соглашения с Германией, не доводя дело до резкостей, что нужно идти на уступки, но с тем, чтобы я выговорил открытие для России германского денежного рынка, причем было решено по поводу заключения торгового договора не подымать вопроса о гарантии неприкосновенности нашей западной границы во время японской войны и во-обще о нравственном содействии нам Германии, так как это область личных сношений Монархов...

   Журнал заседаний сего совещания удостоился утверждения Государя и быль дан мне к руководству. Один экземпляр его нахо-дится в моих бумагах, а другой в министерстве финансов или торговли. Затем явился вопрос, где должны съехаться представи-тели. В виду моего назначения уполномоченным, канцлер Бюлов сам решил, вероятно, по желанию Императора, вести со мной пере-говоры. Вследствие летнего времени мы решили съехаться в Нордерней. Туда я прибыл с Тимирязевым, товарищем министра финан-сов, а Бюлов с графом Посадовским, статс-секретарем (помощником рейхсканцлера) по внутренним делам; затем при нас состояли еще другие лица.¹

   (¹ Вариант: * Я по особому уполномочию Императора вел письменно эти переговоры и на уступки не шел. Я был уверен, что это лучший путь ведения переговоров с немцами. В этом меня, между прочим, убедили обстоятельства ведения переговоров в 1893-4 годах, когда я благодаря доверию ко мне Императора Александра III вынудил Германию на большую уступчивость. Но в 1904 году, когда мы втюрились в несчастную ребяческую войну, то западная наша граница оказалась в довольно печальном положении в смысле обороны. Ловкий Вильгельм II уверил Николая II, что последний может быть покоен относительно западной границы, а затем частным письмом просил нашего Государя оказать ему одолжение и сделать весьма большие уступки в торговом договоре, на которые я не согласился и был уверен, что заставлю немцев уступить. Вследствие письма Вильгельма я получил указание уступить и затем выехал в Германию вести переговоры словесно и заключить договор. *)

  

   {284} В Нордерней я пробыл около двух недель. Там почти все время я проводил с рейхсканцлером Бюловым. Днем на официальном заседании, а после обеда глаз на глаз или вместе с графиней. Графиня Бюлова итальянка, вероятно была очень красива, женщина образованная и большая музыкантша. Наедине мы говорили о политике, а в присутствии графини на общие темы. В то время графиня читала книгу о декабристах. Она увлекалась графом Л. Толстым. Она, вероятно, думала и во мне встретить поклонника графа Толстого, но насколько я преклонялся перед ним, как перед великим художником, настолько я отрицательно отношусь к его политико-религиозным проповедям. Все, что исходит из его пера, изложено чрезвычайно талантливо, но что касается сути его учения, то все это старое младенчество. Ни одной новой идеи, ни одной мысли, все и всегда повторение того, что провозглашено ранее Евангелием и философами, но в популярно-талантливой форме с старческо-младенческими заключениями и выводами. Великий художник, наивный мыслитель и большой поклонник своего "я".

   С графом Бюловым мы прежде всего говорили о войне. Он, между прочим, сказал мне, что в их министерстве иностранных дел хранится dossier, из которого видно, что еще при захвате Kиao-Чао, а затем Порт-Артура я предупреждал, что это есть начало больших катастроф для России, что тогда они (кто они?) сомневались в моих предсказаниях, но теперь оказалось, что я прав, что Император Вильгельм еще недавно требовал этот dossier к себе для того, чтобы возобновить все факты в своей памяти. Бюлов очень интересовался моим мнением о ходе войны. Я высказал, что на море мы потерпим неудачи, но на суше в конце концов явимся победителями. Высказывая это мнение, во мне тогда являлось сомнение в Куропаткине и в его уверенности победить японцев на суше. Бюлов часто возвращался к разговору о том, что Вильгельм делает все, чтобы быть приятным нашему Государю, что в последнее {285} время отношения между двумя монархами установились самые интимные, так как Вильгельм показал, что он истинный друг России