Главная » Книги

Жуковский Василий Андреевич - И. М. Семенко. В. А. Жуковский, Страница 3

Жуковский Василий Андреевич - И. М. Семенко. В. А. Жуковский


1 2 3

nbsp;  
   Монастырь этот свят для рыцаря и в силу религиозных воззрений и потому, что там - возлюбленная. Шиллеровское "виднелся" имеет один, и притом не "поэтический", а вещественно-конкретный смысл. Жуковский заменяет его на "светился"; и вместо одного значения в его слове - три значения, три образа: монастырь светится и в прямом смысле ("меж темных лип"), и в переносном, как "святая обитель", и, наконец, как светоч, в восприятии влюбленного.
   Существенные перемены - в заключительных строфах. Дважды повторяющиеся у Шиллера стихи дважды повторяются и Жуковским, но система образов изменена. У Шиллера рыцарь "глядел на монастырь напротив, глядел часами на окно своей любимой, пока стукнет окно, пока милая покажется, пока дорогой образ в долину, вниз, склонится спокойно, ангельски кротко". Жуковскому всецело принадлежат слова:
  
   И душе его унылой
Счастье там одно, -
  
   заменившие описательное "глядел на монастырь напротив..." и усилившие, напряженность переживания (так же как в предыдущей строфе: "с мукой страстной" вместо "с тихой надеждой на лице").
   В своих лучших балладах, сохраняя важнейшие черты оригинала, Жуковский усиливает их. Так, в "Рыцаре Тогенбурге" усилено томление, вечное стремление к идеалу, к недостижимому "прекрасному"; Жуковский, кстати, самостоятельно вводит этот эпитет - "чтоб прекрасная явилась". Вместо шиллеровского "в долину, вниз" у Жуковского героиня склоняется "от вышины"; причем "вышина"- и черта реального местоположения монастыря, и - в большей степени - воплощение высокой сущности прекрасного. Жуковскому принадлежит и поэтический образ "ангела тишины" и сама тема тишины, намеченная в предыдущей строке ("тихий дол"), - тема, проходящая через весь финал. Тишина один из излюбленных образов Жуковского ("О тихое небес задумчивых светило" - "Вечер"; "Душа полна прохладной тишиной" - "Рыбак"; "Сладкой тишиной" - "К месяцу"; "Смущая тишину паденьем" - "Славянка" и т. д.).
   Если в "Рыцаре Тогенбурге" Жуковский все же уступает Шиллеру, то несомненным "соперником" Вальтера Скотта он является в балладе "Иванов вечер" ("Замок Смальгольм"). Описательная часть этой баллады великолепна по конкретности, точности, незаменимости словесных образов:
  
   Но в железной броне он сидит на коне;
Наточил он свой меч боевой;
И покрыт он щитом, и топор за седлом
Укреплен двадцатифунтовой.
  
   Впечатление тяжести, тягостного нагнетения, как физического, так и морального, создается и размером (анапест), и звукописью (повторение звуков "п", "т"), и громоздкостью слова "двадцатифунтовой", соответствующего по своему положению в стихе четырем, пяти и шести словам в предыдущих трех строках и падающего, как тяжелая гиря, в конце строфы. Приведенная строфа является подлинным шедевром Жуковского.
   Любопытно проследить, в каком направлении изменяет Жуковский по сравнению с оригиналом описательную часть баллады. В подлиннике читаем: "Его доспехи ярко сияли при красном свете маяка, перья были багровые и синие, на щите пес на серебряной своре, и гребнем шелома была ветка тиса". Вальтер Скотт описывает незнакомца очень подробно, воссоздавая рыцарский наряд во всех его разнообразных деталях. Четыре стиха насыщены такими деталями: пес, серебряная свора, багровые и синие перья, ветка тиса. Все эти разнородные признаки не сводимы к одной стилистической тональности. Жуковский отказывается от стилистической пестроты подлинника и создает совершенно оригинальную строфу:
  
   Показалося мне при блестящем огне:
Был шелом с соколиным пером,
И палаш боевой на цепи золотой,
Три звезды на щите голубом.
  
   Пестрые краски оригинала (красный, багровый, синий, серебряный) заменены красками, которые вызывают не столько цветовые, сколько эмоциональные и эстетические ассоциации (блестящий, золотой, голубой). Вместо багровых и синих перьев - соколиное перо, с которым у русского читателя также связано множество ассоциаций. Изображение пса на щите не вызывает никаких лирических представлений - и Жуковский заменяет пса тремя звездами. Может показаться, что Жуковский таким образом стирает в балладе исторический колорит, лишает ее специфики средневековья. Но в целом это не так. Атмосфера средневековья передана Жуковским хотя бы в приведенной выше строфе, где был дан весьма колоритный облик средневекового рыцаря. Незнакомец же, о котором теперь идет речь, - лицо роковое и таинственное; и Жуковский предпочитает обрисовать его образ в эмоциональном, а не в историческом аспекте.
   Иначе, чем это дано в оригинале, воплощает Жуковский и лирическую тему. В оригинале героиня говорит своему возлюбленному, склоняя его к свиданию в неурочный час: "Да что ты, слабодушный рыцарь! Ты не должен говорить мне "нет". Вечер этот приятен и при встрече любовников стоит целого дня". У Жуковского:
  
   О, сомнение прочь! безмятежная ночь
Пред великим Ивановым днем
И тиха, и темна, и свиданьям она
Благосклонна в молчанье своем.
  
   В этих стихах - атмосфера возвышенной поэтичности, отсутствующая в приведенной строфе оригинала ("О, сомнение прочь" вместо "да что ты", "безмятежная ночь" вместо "вечер этот приятен"). Жуковским вводится выражение "великий Иванов день", и слово "великий", относясь непосредственно к "Иванову дню", окрашивает в то же время весь контекст, приподымая самую тему любви (заодно Жуковский снимает слово "любовники"). Принадлежит Жуковскому и образ ночи, "тихой и темной", "благосклонной в молчанье своем", образ опять мечтательно-лирический и нисколько не упрощающий оригинал ("вечер этот приятен"), а, наоборот, его обогащающий. Подобные примеры легко было бы умножить.
   Переводческие принципы Жуковского не были одними и теми же на протяжении всего его творческого пути. В 1800-х и в начале 1810-х годов Жуковский кардинально видоизменяет текст, преобразуя его в сентиментально-элегическом направлении ("Сельское кладбище", "Людмила", "Светлана"). В дальнейшем "простонародную" грубость Жуковский также всегда сглаживает, но выбирает такие образы, где "простонародность" не является основным признаком.
   В 1810-х годах, в период своего наибольшего творческого расцвета, Жуковский достигает сложных результатов: несколько ослабляя конкретно-описательную часть, он все же сохраняет местный колорит оригинала; вместе с тем сгущает его лирическую атмосферу и даже вводит новые темы и образы обобщенно-лирического и символического плана.
   В конце 1810-х и в последующие годы Жуковский становится на путь более точной передачи оригинала. Переведенные во второй половине его творческого пути баллады Шиллера, Гете, Уланда, Саути, "Шильонский узник", "Орлеанская дева", "Одиссея", "Наль и Дамаянти", "Рустем и Зораб" - переводы иного плана, чем свободные переложения прежних лет.
   В наибольшей степени созвучен Жуковскому был Шиллер. Его привлекали человечность, поэтическая одушевленность поэзии Шиллера, близкое ему самому стремление к "идеалу". Кроме ряда баллад, Жуковский перевел "Орлеавскую деву". Он находил пьесы Шиллера более сценичными, чем пьесы Гете; намеревался перевести "Дон Карлоса".
  
  
  

8

  
   Иногда поэтический голос Жуковского совершенно неверно трактуется как однообразный. Между тем Пушкин писал: "Никто не имел и не будет иметь слога, равного в могуществе и разнообразии слогу его".1 Наряду с медитативной элегией, наряду со столь отличной от нее песней-романсом, в творчестве Жуковского есть замечательные произведения "поэзии мысли", - попытки воплотить сложную, стремящуюся познать законы человеческой жизни мысль, часто трагическую и философски значительную. Эти устремления в наибольшей степени выражены в "античных" балладах, в стихотворении "Цвет завета", послании к Александре Федоровне (1818) и в особенности в элегии "На кончину ее величества королевы Виртембергской". Последняя представляет собой, по словам Белинского, "скорбный гимн житейского страдания". Жуковский рисует смерть Екатерины Павловны, сестры Александра I, не как смерть королевы (само это слово фигурирует только в названии), но как смерть молодой и красивой женщины; тема стихотворения - трагичность и несправедливость безвременной смерти молодой матери и жены. Жуковский последователен и верен своему несоциальному принципу изображения человека; мы видим в элегии как бы другой полюс его лишенного социальности гуманизма: на одном полюсе был "селянин", на другом теперь - королева Виртембергская, и в обоих Жуковский выявляет гласное, "святейшее из званий - человек" (программный для Жуковского стих из послания Александре Федоровне, 1818 г.). Нет надобности подробно останавливаться на совершенно очевидных слабых чертах такого подхода к изображению человека. Ведь социальное начало, о чем в другой связи уже шла речь, является определяющим фактором в формирования самой человеческой психологии. Однако, при всех слабых сторонах своей концепции, Жуковский в этой элегии действительно с огромной силой и в отличие от своих песен-романсов, с большой степенью психологической и философской дифференциации, и детализации воссоздает человеческое переживание и смятенную несправедливостью судьбы человеческую мысль:
   Природа здесь верна стезе привычной,
Без ужаса берем удел обычный.
  
   Но если вдруг, нежданная, вбегает
Беда в семью играющих Надежд;
Но если жизнь изменою слетает
С веселых, ей лишь миг знакомых вежд
И Счастие младое умирает,
Еще не сняв и праздничных одежд...
Тогда наш дух объемлет трепетанье,
И силой в грудь врывается роптанье.
  
  
   Здесь нет ни песенной мелодичности, ни свойственной песне суммарности в передаче переживания. Своеобразие стиля элегии - в сочетании конкретности мыслей и чувств ("И в руку ей рукой оцепенелой ответного движенья не вожмешь...", "А мать, склонясь к обманчивым листам..." и т. д.) с торжественной патетикой, философским обобщением. Философский смысл имеют олицетворения, восходящие к традиции "высокой" поэзии XVIII века ("Беда", "Молва", "Надежда", "Прелесть", "Счастие"). Несомненно, данная элегия и вообще данный стиль поэзии. Жуковского сильнейшим образом воздействовали на лирику Баратынского ("Осень").
  
   ---------->
   1 Письмо П. А. Вяземскому от 25 мая 1825 года.
  
   Не следует затушевывать того, что в поэзии и философских воззрениях Жуковского является для нас чужим. Это - идеалистически-религиозные черты его поэзии, особенно усилившиеся к концу 1810-х годов и развивавшиеся в 1820-1840-х годах.
   Исполненный неудовлетворенности жизнью поэт, которого современники называли "поэтом страдания", далек от ропота и протеста (даже трагическая элегия "На кончину ее величества королевы Виртембергской" заканчивается религиозно-примиряющим аккордом). В течение всей своей жизни Жуковский верил, что за все муки в жертвы - "там наше воздаянье" ("Песня" - "О милый друг, теперь с тобою радость..."), что "смертных ропот безрассуден" ("Людмила").
   Религиозные идеи сливаются в поэзии Жуковского с романтически-идеалистическими представлениями.
   На Жуковского произвел сильное впечатление Новалис, немецкий поэт, принадлежащий к группе так называемых иенских романтиков; с его произведениями Жуковский познакомился в начале 1810-х годов. Начиная с 1816 года, и в силу обстоятельств личной жизни и в силу служебных обязанностей, Жуковский подолгу бывал в Германии. Он лично познакомился с вождем реакционных немецких романтиков Л. Тиком. Жуковскому оказались близкими идеи о некоей таинственной сущности мира, которая лишь иногда раскрывается перед человеком. Многое заимствовал Жуковский из мистической "Песни" ("Lied") Шеллинга. Мистические мотивы есть в "Славянке"; ими определена тематика стихотворений "Невыразимое", "Лалла Рук", "Таинственный посетитель", "Цвет завета", "К мимопролетевшему знакомому гению", "Мотылек и цветы".
   Но все же смысл этих стихотворений объективно выходит за пределы мистически-религиозных представлений. Они могут восприниматься как поэтическое выражение стремления человека к идеалу, к "мечте". Известно, что Пушкин пришел в восторг от стихотворения "Мотылек и цветы" и не принял только ту его часть, в которой возобладал дидактически-морализаторский тон: "Что прелестнее строфы Жуковского Он мнил, что вы с ним однородные и следующей, Конца не люблю".1 Пушкину запомнились стихи:
  
   Пускай же к вам, резвясь, ласкается,
Как вы, минутный ветерок;
Иною прелестью пленяется
Бессмертья вестник, мотылек.
  
   ---------->
   1 Письмо Л. С. Пушкину и П. А. Плетневу от 15 марта 1825 года.
  
   Благодаря той многозначности слова Жуковского, о которой уже говорилось выше, "бессмертье", так же как "прелесть" и "вестник", могли восприниматься как символы торжества вечного, великого и прекрасного над соблазнами "заземленной", лишенной идеалов жизни. Несомненно, именно так воспринимал стихотворение Пушкин, столь чуждый туманному идеализму.
   Религиозные настроения усилились у Жуковского в годы его придворной службы и в последний период его жизни, в 1840-х годах; тогда они приобрели реакционный, даже фанатический характер.
  
  
  

9

  
   С середины 1820-х годов начинается период, когда, несмотря на очень большую творческую работу Жуковского, современники рассматривают его как поэта, уже сказавшего все, что он должен был сказать. Пушкин с южными поэмами и "Евгением Онегиным", поэты декабристского лагеря, в 1830-х годах - "неистовая" романтическая проза Марлинского и исторический роман, Лермонтов и затем Гоголь - заслонили Жуковского в восприятии современников. И это было закономерно. Общественная жизнь и судьбы современного человека определяли содержание новой литературы в неизмеримо большей степени, чем поэзию Жуковского. Жуковский и не претендовал на былую власть над умами; еще в начале 1820-х годов он добровольно передал роль первого поэта России Пушкину.
   Оставшись чужд декабризму, Жуковский и в 1830-х и в 1840-х годах оторван от общественного движения. Но по-прежнему ревностно он исполнял свою роль "просветителя" при наследнике и защитника тех, кто гоним или неправедно унижен.
   Придворная служба подходила к концу, В 1841 году, в связи с окончанием обучения наследника, а также женитьбой на Е. Рейтерн (дочери немецкого художника), Жуковский вышел в отставку.
   В творчестве Жуковского 1820-1840-е годы характеризуются ослаблением лирической темы и возрастающим интересом к крупным формам, к более точным по своему принципу переводам монументальных произведений. Размах творчества Жуковского в эти годы очень велик. Им были созданы сказки, перевод "Одиссеи", "Ундина", "Наль и Дамаянти", "Рустем и Зораб", "Камоэнс", переводы из Гебеля (немецкого поэта-сентименталиста демократического толка). Возобладавшие в этот период эпические тенденции сказывались еще в конце 1810-х годов. В эти годы Жуковский создал перевод на современный русский язык "Слова о полку Игореве", замечательный тонким пониманием того, что такой перевод должен дать современному читателю, Жуковский оставляет множество слов "непереведенными"; смысл этих слов читателю понятен, а между тем достигается важная цель - максимальное сохранение подлинного звучания великого произведения русской древности. Жуковский сумел сохранить и ритм подлинника, почти нигде его не нарушив.
   Большим событием явился перевод Жуковским трагедии Шиллера "Орлеанская дева". В переводе Жуковского "Орлеанская дева" оказала обновляющее действие на развитие русской драматургии 1820-х годов - как своим глубоким патриотическим и психологическим содержанием, так и новизной формы. Героическая тема была раскрыта Шиллером в своем психологическом значении. Структура "Орлеанской девы", во всех отношениях нарушавшая привычные каноны классической драматургии и в особенности ее стих - белый пятистопный ямб - в известной степени оказали влияние на пушкинского "Бориса. Годунова". В "Орлеанской деве" Жуковского привлекло и сочетание патриотического и религиозного одушевления.
   К 1821 году и началу 1822 года относится работа Жуковского над переводом поэмы Байрона "Шильонский узник". С поэтом И. И. Козловым Жуковский много читал Байрона зимой 1819 года. "Жуковский им бредит и им питается. В планах его много переводов из Байрона", - сообщал Вяземскому А. И. Тургенев в октябре 1819 года. Однако "много переводов" из Байрона Жуковский не создал: мятежный поэт был ему все же чужд.
   Политическую остроту поэмы "Шильонский узник" Жуковский смягчил, опустив предпосланный ей; "Сонет к Шильону" - страстное прославление свободы. В поэме Байрона его привлекла прежде всего тема привязанности узников-братьев друг к другу, привязанности настолько сильной, что после смерти братьев герой уже не дорожит ничем - даже свободой. Близка Жуковскому была и тема противоречивости, необъяснимости человеческих ощущений:
  
   И... столь себе неверны мы...
Когда за дверь своей тюрьмы
На волю я перешагнул -
Я о тюрьме своей вздохнул.
  
   Последний стих вспоминал Пушкин, когда окончилась его кишиневская ссылка.
   Перевод "Шильонского узника" повлиял на стих и поэтический слог лермонтовского "Мцыри", написанного тем же стихом четырехстопным ямбом со сплошной мужской рифмовкой. И тематически и по стремительной страстности и силе лермонтовский стих уже слышится в таких, например, строках Жуковского:
  
   Но мне хотелось бросить взор
На красоту знакомых гор,
На их утесы, их леса,
На близкие к ним небеса.
   ...Я их увидел. И оне
Все были те ж: на вышине
Веков создание - снега...
...И слышен был мне шум ручьев,
Бегущих, бьющих по скалам...
   Периодом большого творческого подъема было для Жуковского начало 1830-х годов (1831-1833). В это время созданы сказки, "Ундина", ряд баллад - в том числе такие, как "Плавание Карла Великого", "Элевзинский праздник", "Старый рыцарь"; стихотворные повести "Перчатка", "Нормандский обычай", "Две были и еще одна", "Суд в подземелье". Лето 1831 года Жуковский провел в Царском Селе вместе с Пушкиным и Гоголем. Это было время интенсивного творческого общения, совместного обсуждения вопросов народности, путей развития современной литературы.
   Жуковский вступил с Пушкиным в своеобразное состязание, написав "Сказку о царе Берендее" (Пушкин - "Сказку о царе Салтане"). Несомненно, победителем снова оказался Пушкин. Пушкинские сказки гораздо более народны, чем сказки Жуковского. Их народность - в демократизме, понимании русского народного характера, сочетании серьезности и лукавства, поэтичности и здравого смысла, фантастики и социальной сатиры. В сказках Жуковского этого нет, однако в них есть своя прелесть, как всегда у Жуковского, - простота, лиризм, мечтательность.
   Эти черты отличают и "Ундину" - стихотворную повесть, написанную Жуковским по прозаической повести немецкого писателя Ламот-Фуке. В "Ундине" проявились разнообразие и сила поэтического слога Жуковского. Естественность повествовательного тона, обаяние непосредственности народной легенды, фантастический с внешней стороны образ главной героини, Ундины, в конечном счете являющийся символом истинной человечности - все это делает "Ундину" одним из шедевров Жуковского.
   1837-1841 годы были посвящены переводу древней индийской повести "Наль и Дамаянти" (из эпоса "Махабхарата"). Интерес к древнему эпосу возник у Жуковского как проявление недовольства современностью, в которой в эти годы он видел лишь торжество "торгашеского духа", так как остался совершенно чужд прогрессивным демократическим тенденциям общественной жизни. В 1842-1848 годах Жуковским был создан перевод "Одиссеи", о котором Гоголь писал, что в нем "услышит сильный упрек себе наш XIX век" (статья "Об "Одиссее", переводимой Жуковским"). Древний мир Жуковскому, как и Гоголю, представлялся идеалом гармоничности, величия, душевного благородства. Именно это Жуковский в "Одиссее" и "Нале и Дамаянти" выдвигает на первый план, модернизируя текст, придавая переживаниям героев душевную утонченность:
  
   Память минувшей разлуки, радость свиданья, живая
Повесть о том, что розно друг с другом они претерпели,
Мыслей и чувств поверенье, раздел и слиянье,
Все в одном заключилося чувстве: мы вместе...
   ("Наль и Дамаянти")
  
   В этих стихах слышны знакомые интонации лирики Жуковского. Однако в "Нале и Дамаянти" Жуковскому удалось и воссоздать колорит подлинной древней поэзии. Ведь в самом подлиннике была заключена гуманная, жизнеутверждающая мысль о торжестве справедливости и верности. Жуковский мастерски передал также своеобразие жизни и представлений великого народа древности, причудливость древней фантастики, красочность и эпический размах в изображении народной жизни.
   "Одиссею" Жуковский выбрал для перевода не только потому, что "Илиада" уже была переведена Н. И. Гнедичем ("Илиаду" Жуковский в последние годы жизни также собирался перевести, чтобы оставить по себе "полного собственного Гомера"). Жуковского привлекло само содержание "Одиссеи", большая сосредоточенность на перипетиях частной человеческой жизни, тема супружеской верности и любви, любви родительской и сыновней, картины душевной тоски и радости свиданья.
   Жуковский хотел, чтобы Гомер говорил его современникам "сердцу отзывным" голосом. Сравнение переведенных Жуковским отрывков из "Илиады" с соответствующими местами перевода Гнедича дает возможность отчетливо представить себе специфику работы Жуковского, его интерпретацию гомеровского стиля. Жуковский, как всегда, более свободен в передаче текста. Он усиливает эмоциональность текста; так, у Гнедича Гектор и Андромаха, склонившиеся над младенцем, "сладко улыбнулись", когда младенец испугался огромной гривы на шлеме отца; у Жуковского они с грустной улыбкой посмотрели на сына, не будучи, в силах отвлечься от мысли о разлуке. Жуковский постоянно развивает, делает более живописными те детали, которые являются значимыми в эмоциональном отношении.
   Более свободное обращение с текстом было для Жуковского не препятствием в воссоздании гомеровского стиля, но способом передачи этого стиля средствами современной русской поэзии. По этому поводу Жуковский писал: "Я везде старался сохранить простой, сказочный язык, избегая всякой натяжки... строго держался языка русского... и по возможности соглашал его формы с формами оригинала... так, чтобы гомеровский стих был ощутителен в стихе русском, не заставляя его кривляться по-гречески". Перевод "Одиссеи" Жуковского - лучший из всех русских переводов является большим вкладом в историю нашей культуры.
   Друг и современник Жуковского, П. А. Вяземский, писал о переведенной Жуковским "Одиссее" в стихотворении 1853 года "Александрийский стих":
  
   Там свежей древностью и жизнью первобытной
С природой заодно, в сени ее защитной
Все дышит и цветет в спокойной красоте.
  
   Искусства не видать: искусство в простоте...
...Не налюбуешься картиной ненаглядной,
Наслушаться нельзя поэзии твоей.
  
   В последние годы жизни работа над "Одиссеей" стоила Жуковскому больших усилий. У него ослабело зрение, но он не оставлял своих творческих замыслов; к их числу относится неосуществленный замысел поэмы "Агасфер". Встречавшиеся с Жуковским в Германии соотечественники вспоминали о его живом интересе к тому, что происходило в России, о намерении переехать в Москву.
   Этому не суждено было осуществиться: 19 апреля 1852 года Жуковский умер в Баден-Бадене. Согласно его последней воле, тело поэта было перевезено в Россию.
   Имя Жуковского - одно из наиболее крупных в русской поэзии. "Учеником" его, по собственному признанию великого поэта, был Пушкин - и уже этого было бы достаточно для того, чтобы занять в истории литературы почетное место. "Без Жуковского мы не имели бы Пушкина", - писал Белинский.1
  
   ---------->
   1 В. Г. Белинский, т. VII, стр. 221.
  
   Вспоминая о первой встрече с Жуковским, Гоголь писал, что "едва ли не со времени этого первого свидания нашего искусство стало главным и первым в моей жизни, а все прочее вторым" (письмо Гоголя Жуковскому от 22 декабря 1847 года).
   Поэзия Жуковского оказала огромное воздействие на Фета и Тютчева. Ее влияние испытали молодой Лермонтов, Полонский, молодой Некрасов. Элементы романтической символики, субъективного восприятия мира и в особенности принцип единой лирической тональности и исключительной значимости звуковой стороны стиха оказали решающее влияние на А. Блока. "Первым вдохновителем моим был Жуковский",1 - утверждает Блок.
   Но поэзия Жуковского имеет для нас не только историческое значение. Жуковский принадлежит к тем поэтам прошлого, интерес к которым у нашего читателя не ослабевает. В его творчестве современный читатель находит поэтическое вдохновение, изящество и простоту, своеобразное мелодическое очарование и, главное, человечность, серьезность и глубину подхода к жизни.
   ---------->
   1 А. А. Блок. Автобиография. - Сочинения в двух томах, т. II, М., Гослитиздат, 1955, стр. 207.
  

Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (23.11.2012)
Просмотров: 304 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа