Главная » Книги

Жуковский Василий Андреевич - Н. Литвинова. Любовь моя безгрешна, Страница 2

Жуковский Василий Андреевич - Н. Литвинова. Любовь моя безгрешна


1 2

лизованным и начал терять зрение, но - что удивительно! - сделался талантливым поэтом, хотя до болезни не написал ни единой строчки. Жуковский, зная его стесненное финансовое положение, организовал подписку на сборник его стихов, постоянно навещал его, поддерживая духовно и материально.
  Двадцатилетняя дружба Жуковского и Гоголя отмечена не только родством поэтических душ, но и постоянными хлопотами Василия Андреевича о различных вспомоществованиях и денежных пансионах для его младшего друга. Положа руку на сердце, надо признать, что без этих денег, выплачиваемых регулярно из государственной казны, Гоголь, лишенный какого-либо иного дохода, просто не смог бы существовать физически. Создавая "Мертвые души", он много лет провел за границей: то в Италии, то в Германии. В течение нескольких лет он жил в доме у Жуковского, который ласково называл его "Гоголёк". Василий Андреевич писал Вяземскому из Дюссельдорфа в Петербург: "Наверху у меня гнездится Гоголь".
  В 1824 г. благодаря хлопотам Жуковского возвращен из финляндской ссылки Евгений Баратынский.
  Сходящий с ума Батюшков оживлялся только в присутствии Василия Андреевича и только с ним согласился ехать на лечение в Дерпт. Но тут, увы, Жуковский со всей своей любовью и связями, был бессилен, и через пару лет Батюшков окончательно сошел с ума. Когда вернувшийся из ссылки Пушкин встретил потерявшего разум поэта, он, в глубоком потрясении, написал "Не дай мне Бог сойти с ума..."
  Жуковский принимал живое участие в судьбе воронежского поэта-прасола Алексея Кольцова, помогал ему с публикациями, издал по подписке его сборник стихов и даже хлопотал в Петербурге по его торговым делам (прасол - это заготовитель и торговец скотом).
  Во время заграничного путешестия в свите Великого князя Жуковский познакомился в Риме с художником Александром Ивановым, добился для него пансиона в 3000 рублей в год и уговорил наследника престола приобрести грандиозный холст "Явление Христа народу".
  Вместе с Карлом Брюлловым за 2500 руб. он выкупил из крепостной зависимости Тараса Шевченко. Жуковский отпустил на волю своих крепостных слуг, но некоторые из них, даже получив вольную, остались рядом с ним (няня Пушкина, Арина Родионовна, в благодарность за честную и преданную службу также получила вольную от родителей Александра Сергеевича, но восприняла это так, словно от нее захотели избавиться, словно она не нужна больше этому семейству, и так расстроилась, что Надежда Осиповна вынуждена была пойти на попятную; и только после смерти няни в ее сундуке обнаружился этот документ, спрятанный ею).
  14 декабря 1825 года Жуковский находился в Зимнем дворце, что называется, "по ту сторону баррикад". И если его первой реакцией на восстание был ужас, откровенное неприятие вооруженного бунта и непонимание свободолюбивых устремлений радикально настроенной части дворянства, то впоследствии Жуковский неоднократно будет обращаться к Николаю I c просьбой о помиловании сосланных декабристов (говоря словами Пушкина: "И милость к падшим призывал"). Первое такое прошение вызвало страшный гнев императора и чуть было не стоило опалы самому Жуковскому. Вот как он об этом писал в своем дневнике: "Это было не объяснение, а род головомойки, в которой мне нельзя было поместить почти ни одного слова/.../ Если бы я имел возможность говорить, вот что я бы отвечал... Разве вы не можете ошибаться? Разве правосудие (особливо у нас) безошибочно? Разве донесения вам людей, которые основывают их на тайных презренных доносах, суть для вас решительные приговоры Божии? Разве вы сможете осуждать, не выслушав оправдания?.. Разве могу, не утратив собственного к себе уважения и вашего, жертвовать связями целой моей жизни? Итак, правилом моей жизни должна быть не совесть, а все то, что какому-нибудь низкому наушнику вздумается донести на меня, по личной злобе, Бенкендорфу... Я не могу бегать по улицам и спрашивать у всех возможных на меня доносчиков, что мне думать, что мне делать и кого любить... Мы никогда не можем быть правыми. Поэтому в России один человек добродетельный: это Бенкендорф! Все прочие должны смотреть на него в поступках своих как на флигельмана... А он произносит свои суждения по доносам... Я с своей стороны буду продолжать жить как я жил. Не могу покорить себя ни Булгариным, ни Бенкендорфом: у меня есть другой вожатый - моя совесть". И, следуя своему "вожатому", Жуковский все-таки сумел добиться освобождения нескольких декабристов, например, Черкасова.
  Когда Иван Киреевский, сын единокровной племянницы Жуковского и его бывший воспитанник, решил выпускать журнал "Европеец", поэт горячо поддержал его начинание и передал ему для печати несколько своих последних стихов. Однако после выхода в свет двух номеров, за статью Киреевского "Девятнадцатый век", журнал был закрыт цензурой. Жуковский пытался заступиться за издателя перед императором, уверяя последнего в отсутствии вредных помыслов и искренней благонадежности Киреевского, на что разгневанный Николай I поинтересовался у воспитателя своего сына: "А за тебя кто поручится?" Жуковский, глубоко оскорбленный, подал в отставку. А через несколько дней император, повстречав его в дворцовых коридорах и приобняв за плечи, произнес: "Ну, пора мириться!" Жуковский забрал назад свою просьбу об отставке, однако продолжил борьбу за "Европеец", и, хотя он и проиграл, зато выиграл в несоизмеримо большем: в глухие николаевские годы личным примером доказал, что честь и чувство собственного достоинства нельзя ни втоптать в грязь, ни променять на карьеру, ни поступиться ими в угоду бенкендорфам.
  О благотворной роли Жуковского в судьбе Пушкина можно говорить до бесконечности! Как часто он поддерживал его в трудные минуты, отводил от него опасности, заступался в критические моменты! Благодаря его хлопотам, в 1820 г. Пушкин отправился не в ссылку на Соловки, а в "командировку" в Бессарабию; в 1824 г. он уладил тяжелейшую ссору поэта с отцом, согласившимся быть тайным соглядатаем собственного сына (и таким вот образом "грамотно" велось наступление на изживание дворянской чести и человеческого достоинства еще в начале XIX в, что уж говорить о том, что произошло в ХХ!). Спустя некоторое время, Пушкин писал из Михайловского Вяземскому: "Письмо Жуковского наконец я разобрал. Что за прелесть чертовская его небесная душа! Он святой, хотя родился романтиком, а не греком, и человеком, да каким еще!" В 1834 г. Жуковский сгладил конфликт между "камер-юнкером" Пушкиным и императором Николаем I. А через два года, когда француз Дантес начал свои вызывающие ухаживания за женой поэта, именно Жуковский выступил посредником в примирении Пушкина с Дантесом, в результате чего дуэль в ноябре не состоялась, а приемный сын голландского посланника барона Геккерена, известного своей "противоестественной страстью", стал мужем Екатерины Гончаровой, старшей сестры Натальи Николаевны Пушкиной. Но не прошло и трех месяцев, как по Петербургу распространились омерзительные письма, порочащие честь Александра Сергеевича и его жены, и Пушкин повторил свой вызов. И снова Геккерен обратился к Жуковскому, зная, что это единственный человек, к мнению которого Пушкин мог прислушаться. И, действительно, Василий Андреевич сделал всё, что он него зависело, чтобы предотвратить дуэль. Он взывал к Пушкину: "Я не могу еще решиться почитать наше дело конченым. Еще я не дал никакого ответа старому Геккерену... Ради Бога, одумайся. Дай мне счастие избавить тебя от безумного злодейства, а жену твою от совершенного посрамления". Жуковский был уверен, что Пушкин, с его репутацией отчаянного бретера и меткого стрелка, совершит это "безумное злодейство" - т.е. убьет Дантеса на дуэли. И, так как Дантес был кавалергардом, а значит подчинялся императору, Жуковский даже обратился к Николаю I с мольбой остановить намечавшуюся дуэль между его офицером и первым народным поэтом, но в данном случае царь предпочел не вмешиваться. 27 января смертельно раненный Пушкин позвал к себе Жуковского. В течение почти двух суток Василий Андреевич выпускал бюллетень о здоровье умирающего поэта. 29 января 1837 г. Александр Сергеевич Пушкин скончался от раны, защищая свою честь и честь жены. Жуковский пережил еще одно ЛИЧНОЕ горе, ведь Пушкин был для него не только гениальным русским поэтом, но и близким другом, которого он знал 15-летним подающим надежды лицеистом, о котором он с такой любовью и трепетом заботился впоследствии, которого он, в определенном смысле, "выпестовал". Это была трагедия всей России, и произошла эта трагедия в его, Жуковского, день рождения, и с тех пор он перестал его отмечать вовсе.
  А три года спустя, и опять же по страшному совпадению - 29 января, умер Иван Козлов.
  Как будто злосчастный рок навис над судьбой Жуковского, забирая тех, к кому он был более всего привязан, но Василий Андреевич был человекрм глубоко верующим, и вера помогала ему переносить эти жизненные утраты. "На свете много прекрасного и кроме счастья", - часто повторял он.
  После гибели Пушкина Жуковский был назначен опекуном его семьи. Император запретил хоронить его в Петербурге, и в последний путь - на кладбище Святогорского монастыря, что рядом с Михайловским - его провожали всего четыре человека: Жуковский, Александр Тургенев, Вяземский и преданный крепостной дядька поэта Никита Козлов, бывший с ним рядом всю жизнь и защищая которого Пушкин однажды даже вызвал на дуэль Модеста Корфа. После похорон Жуковский начал разбирать бумаги поэта, включая и частную переписку, и ему в помощники Николай I назначил генерала Ш отделения Дубельта. Первым порывом Василия Андреевича было отказаться от разбора архива и этого бесчестного невольного сотрудничества с "охранкой", но скрепя сердце он решил продолжить работу, понимая, что это последняя великая услуга, которую он мог оказать погибшему другу. После смерти у Пушкина остались огромные неоплаченные долги, в общей сложности 92,500 рублей. У Натальи Николаевны не было никаких средств, и тогда Жуковский добился погашения этих долгов из личной казны императора (во столько, получается, оценил Николай I жизнь поэта, которого, при посредничестве Бенкендорфа, травил и унижал, заставляя поступать Пушкина по своему императорскому усмотрению - как это непохоже на то, чему учил его сына Жуковский!). "Ангелом-хранителем семьи" назвал Василия Андреевича князь Вяземский.
  А ведь Жуковский был еще опекуном и внучек Екатерины Афанасьевны Протасовой! Саша ненадолго пережила свою старшую сестру: она скончалась в Италии от чахотки в 1829 г., и Екатерина Афанасьевна осталась одна с маленькими детьми на руках. Отныне ее надежда - только Жуковский и Мойер, и их заботами, хлопотами и любовью она будет жить.
  Через год после гибели Пушкина умер Воейков. И вновь Василий Андреевич стал опекуном над оставшимся имуществом своего бывшего друга и отвратительного домашнего тирана, Александра Воейкова. Каково же было его изумление, когда, разбирая бумаги покойного, он обнаружил, что тот - тайно ото всех! - содержал бедных вдов и сирот. "Вот и разгадывай тут природу человека!" - писал Жуковский, прощая Воейкову всё содеянное им зло.
  Мойер и Екатерина Афанасьевна с внучками переехали их Дерпта в Мишенское, где через год скончалась та, чья воля не дала соединиться двум любящим сердцам, еще при жизни потеряв мужа и обеих дочерей и чьим заступником на закате дней стал отвергнутый ею жених ее дочери - какая злая игра судьбы!
  Все эти трагические ранние утраты: смерть отца, любимой единокровной сестры Варвары Афанасьевны, ближайшего друга Андрея Тургенева и последовавшая позже кончина матери приемной и тут же родной - безусловно, сформировали творческую позицию раннего Жуковского. Его баллады, действие которых в основном разворачивается на фоне мрачных средневековых пейзажей, описывают - при всем разнообразии сюжетов и персонажей - по существу одну и ту же ситуацию: двое любящих не могут соединиться, вступая в неразрешимый конфликт с Провидением, которое приводит их к гибели, зато после - в горнем мире - их ждет неземное счастье и долгожданное слияние разлученных при жизни душ:
  И нет уж Минваны...
  Когда от потоков, холмов и полей
  Восходят туманы,
  И светит, как в дыме, луна без лучей -
  Две видятся тени:
  Слиявшись, летят
  К знакомой им сени...
  И дуб шевелится, и струны звучат. ("Эолова арфа", 1814)
  Дни любви, когда одною
  Мир для нас прекрасен был,
  Ах! Тогда сквозь покрывало
  Неземным казался он...
  Снят покров; любви не стало;
  Жизнь пуста, и счастье - сон.
  ("Таинственный посетитель", 1824)
  Но эти же человеческие утраты, список которых пополнялся с трагическим постоянством: гибель Андрея Кайсарова, сумасшествие Батюшкова, смерть Маши Мойер и Саши Воейковой, гибель Пушкина - фиксируя творческое мировоззрение Жуковского,формировали вместе с тем и его жизненное кредо: Бог не дал ему личного, земного, обыкновенного счастья, значит, он будет жить счастьем близких ему людей, по мере сил и возможностей устраивая их будущность. А сил и возможностей Господь отпустил ему достаточно!
  Судьба Жуковского явила удивительный пример слияния литературы и жизни: реальные утраты воплощаются в условные романтические сюжеты и, утверждаясь в них, укрепляют убеждение поэта в невозможности для себя личного счастья.
  Но на закате жизни та же судьба, казалось, решила изменить злосчастный рок поэта и подарить ему последний шанс: любовь очаровательной 19-летней Елизаветы Рейтерн.

  11.
  С отцом Елизаветы, немецким художником Гергардтом Рейтерном, Жуковский познакомился еще в 1826 г., когда отдыхал и лечился в Эмсе. Гергардт Рейтерн был в свое время русским гусарским офицером, участвовал в войнах с Наполеоном, а в "битве народов" под Лейпцигом потерял правую руку. Вышел в отставку, выучился писать и рисовать левой рукой и сделался широко известным живописцем. Через год, благодаря хлопотам Жуковского, Рейтерн стал придворным художником, получавшим жалованье от российской казны. В течение последующих лет, отправляясь в заграничные путешествия, Жуковский постоянно его навещал.
  Белокурая мечтательная Лиза росла на его глазах. Из прелестного, беззаботного пятилетнего ребенка она превратилась в угловатого задумчивого подростка и, наконец, в полную очарования, грации и ума девушку. За долгие годы она привыкла к визитам Жуковского и с нетерпением ожидала каждой новой встречи с этим веселым, жизнерадостным и в то же время немного печальным русским поэтом, покорившим ее душу своими тягуче-напевными, полными трагизма любви балладами.
  И вот в 1840 г. в сердце юной Елизаветы вспыхнула любовь к уже пожилому, но по-прежнему обаятельному, отзывчивому, с несостарившейся возвышенной душой Василию Андреевичу Жуковскому. Он не мог не ответить ей взаимностью.
  Родители Елизаветы не стали чинить препятствия их любви, несмотря на очевидный мезальянс: разница в возрасте составляла 38 лет! Видя их сердечную привязанность друг к другу, Гергардт Рейтерн сказал Жуковскому, что окончательное решение принадлежит его дочери, а он, со своей стороны, не будет ни отговаривать ее, ни, наоборот, упрашивать.
  Таким образом, в апреле 1840 г. состоялась помолвка. Жуковский срочно вернулся в Петербург, подал в отставку (хотя ему предложили новую работу: учить русскому языку немецкую принцессу, невесту Великого князя Александра Николаевича), завершил многие дела, в том числе и связанные с хлопотами о других людях, устроил детей Саши Протасовой-Воейковой, посетил могилу Маши в Дерпте, словно прося ее благословения, и, вновь окрыленный надеждой на личное, семейное счастье и очарованный взаимной любовью (без трагической невозможности встречать каждый день вместе), он возвратился в Эмс, к невесте, которую почти боготворил:
  О, молю тебя, Создатель,
  Дай вблизи ее небесной,
  Пред ее небесным взором
  И гореть, и умереть мне,
  Как горит в немом блаженстве,
  Тихо, ясно угасая,
  Огнь смиренныя лампады
  Пред небесною Мадонной.
  (А ведь и Пушкин, обращаясь к своей невесте, Наталье Николаевне Гончаровой, сравнивал ее с Мадонной!)
  В июне 1841 г. Василий Андреевич Жуковский обвенчался с Елизаветой Рейтерн в православной посольской церкви в Штургарте. Они поселились в просторном двухэтажном особняке в Дюссельдорфе, где впоследствии будет подолгу живать и работать Гоголь, где и сам Жуковский примется за монументальный труд: перевод на русский язык гомеровской "Одиссеи". Он будет так этим увлечен, что, может быть, впервые в жизни на время забудет о тех, кто остался на Родине. Вяземский, в отчаянье от своего бессилия в борьбе с Булгариным и официозом в литературе и со всеобщим доносительством в быту (Бенкендорф вскоре умрет, но дело его переживет его самого на добрые полтораста лет!), взывал к Жуковскому: "Не забывай, что у тебя на Руси есть апостольство и что ты должен проповедовать Евангелие правды и Карамзина - за себя и за Пушкина".
  А тем временем у Жуковских родилась дочь, которую назвали Александрой (смею думать, в честь любимицы и крестницы поэта Саши Протасовой). Но неожиданно у жены Василия Андреевича начинается затяжная нервная болезнь: ее раздражает яркий свет, громкие голоса, она не хочет никого видеть: ни новорожденную, ни мужа, ни родителей, на глаза ее постоянно наворачиваются слезы... Сейчас нам эта болезнь знакома под названьем "послеродовой депрессии" и лечится она курсом антидепрессантов, а тогда - только любовью и заботами ближних. В течение долгих месяцев Жуковский не отходит от постели жены, ухаживая за ней с тем милосердием и самоотречением, на которое только он был способен. И болезнь на время отступает.
  Через три года у них родился сын Павел, который, когда вырастет, станет известным художником и сделает все, чтобы сохранить в памяти потомков добрые дела его отца, его стихотворные и графические архивы. Но в этом же году Жуковский пережил еще одну тяжелейшую утрату: умер самый близкий его друг, Александр Иванович Тургенев, с которым они познакомились почти полвека назад, в 1797 г., и прошли рука об руку долгий тернистый путь, радуясь счастливым мгновениям и удачам друг друга и поддерживая в минуту тревог и сомнений: "Мой пятидесятилетний товарищ жизни, мой добрый Тургенев переселился на родину и кончил свои земные странствия". Но эта же утрата напомнила Жуковскому о тех, кто еще нуждался в его помощи и заступничестве в этой жизни; он выбирается из "кокона затворничества" и вновь хлопочет об оставшихся в живых декабристах, добивается трехлетнего денежного пансиона для Гоголя и всерьез задумывается о возвращении в Россию. Но надеждам на скорый переезд не суждено было сбыться из-за вновь начавшихся мучительных меланхолических приступов болезни его жены: "Последняя половина 1846 г, - записал он в дневнике, - была самая тяжелая не только из двух этих лет, но и из всей жизни! Бедная жена худа как скелет, и ее страданиям я помочь не в силах: против черных ее мыслей нет никакой противодействующей силы! Воля тут ничтожна, рассудок молчит... Расстройство нервическое, это чудовище, которого нет ужаснее, впилось в мою жену всеми своими когтями, грызет ее тело и еще более грызет ее душу. Эта моральная, несносная, все губящая нравственная грусть вытесняет из ее головы все ее прежние мысли и из ее сердца все прежние чувства, так что она никакой нравственной подпоры найти не может ни в чем и чувствует себя всеми покинутою... Это так мучительно и для меня, что иногда хотелось бы голову разбить об стену!" В довершение к этому и сам поэт начал слепнуть.
  Смерть от тифа старшей сестры окончательно подорвала силы Елизаветы, и отныне "черная меланхолия" навеки поселилась в ее сердце, вытеснив любовь к детям и к мужу. Ничто теперь не напоминало прежнюю очаровательную и доброжелательную девушку, которую несколько лет назад всей душой полюбил Жуковский, но эта же любовь питала его силы, помогая сносить тяготы ухода за душевнобольной женой.
  А тут еще грянули революции в Европе! Жуковский не мог равнодушно видеть кровопролитие, но не мог и принять идеалов революционеров, чье утверждение требует таких немыслимых жертв. И он почувствовал, что дальше откладывать возвращение на родину нельзя, продал имущество, но в последний момент был остановлен письмом Вяземского, сообщавшего о страшной холере, свирепствующей в России. Ну, что ж - из двух зол... Пока же Жуковский купил дом в Баден-Бадене и переселился туда с семьей. Продолжая работать над окончанием перевода "Одиссеи", много времени он отдавал занятиям со своими детьми: родившись и живя в Германии, они - благодаря таланту и усилиям отца - прекрасно говорили и писали по-русски (не правда ли, нам, живущим за границей, более чем знакома ситуация "двуязычия" - вот на чей положительный опыт нам бы ориентироваться!). Жуковский сообщал: "Этот труд (занятия с детьми - Н.Л.) имеет для меня прелесть несказанную. Я составил особенного рода живописную азбуку, для которой сам нарисовал около 500 фигур, которые в одно время легким образом выучивают читать и писать и удерживать в памяти выученное. Теперь составляю наглядную арифметику, таблицы и карты для священной истории и атлас всемирной истории, по особенной методе, которая будет в своем роде нечто весьма оригинальное, практическое не для одних детей, но и для взрослых... Мой труд для моих детей, если Бог позволит кончить его, может со временем быть полезен и всем в домашнем воспитании; он охватит систематически весь круг сведений, которые нужно иметь".
  Однако жизненный путь одного из самых светлых и благородных русских людей ХIХ в. близился к концу. Жуковский еще мечтает о возвращении в Россию: даже составляет подробный - по дням - план окончательного путешествия из Баден-Бадена в Петербург (разумеется, через Дерпт). Еще пытается как-то облегчить тяжелейшее состояние жены - в минуту душевной скорби он признается: "Вся моя жизнь разбита вдребезги. Если бы я не имел от природы счастливой легкости скоро переходить из темного в светлое, я впал бы в уныние... Тяжелый крест лежит на старых плечах моих; но всякий крест есть благо... То, что называется земным счастием, у меня нет... Того, что называется обыкновенно счастием, семейная жизнь мне не дала; ибо вместе с теми радостями, которыми она так богата, она принесла с собою тяжкие, мною прежде не испытанные, тревоги, которых число едва ли не превышает число первых почти вдвое. Но эти-то тревоги и возвысили понятие о жизни; они дали ей совсем иную значительность". Еще надеется - с помощью Плетнева - напечатать философские заметки для 10-го тома своего собрания сочинений, но цензура их не пропускает. Тогда он просит своего друга забрать его манускрипты, так объясняя свой отказ от публикации: "Я хотел делиться с своими соотечественниками теми мыслями, которые жизнь развила в голове и сердце. Это не нужно; гораздо вернее, покойнее и смиреннее думать и выражать искренно свои мысли про себя. Зачем подвергать себя недоразумению, произвольному суду и навлекать на себя неосновательные обвинения?" (Эти рукописи, в трех толстых тетрадях, не найдены до сих пор.) Еще продолжает с удовольствием заниматься с детьми - а воля Божья уже почти исполнена. К этому времени Жуковский практически ослеп. Немного ранее он сконструировал прибор, который помогал ему писать, только чтобы не обременять своих близких и не быть им в тягость.
  И вдруг в марте 1851 г., во время Великого поста, он получил письмо из Москвы с сообщением о смерти Гоголя. Это было для Жуковского последним ударом, пережить который он уже не смог. С кончиной Гоголя для Василия Андреевича как будто умерла вся его минувшая жизнь, как будто бы он остался один в современном и не слишком уже понятном ему мире... Давно умер "Арзамас", а его талантливые, веселые и по молодости беззаботные "заседатели" кто переселился в мир иной, кто находился на поселении в Сибири, а кто предал идеалы юности и "обенкендорфился" (да простится мне этот своевольный неологизм!); скончались все его ближайшие родственники; погиб Пушкин; переселились в мир иной Маша и Саша Протасовы, так много страдавшие в жизни и безропотно переносившие все тяготы, выпавшие на их долю - а ведь так надеялось, что их ждет счастливая судьба... Но "родиной" для Жуковского в эти годы стало не то временное пристанище, где человеку выпало родиться, а тот вечный радостный приют, где обещана долгожданная встреча всем разлученным в земной юдоли - и он ожидал этой встречи без печали...
  12 апреля в Светлое Христово Воскресенье Василий Андреевич Жуковский скончался.
  Он оставил предсмертное письмо своей жене, полное благодарности: "В мысли, что мой последний час, может быть, близок, я пишу тебе и хочу сказать несколько слов утешения. Прежде всего, из глубины моей души благодарю тебя за то, что ты пожелала стать моей женою; время, которое я провел в нашем союзе, было счастливейшим и лучшим в моей жизни. Несмотря на многие грустные минуты, происшедшие от внешних причин или от нас самих, - и от которых не может быть свободна ничья жизнь, ибо они служат для нее благодетельными испытаниями, - я с тобою наслаждался жизнью в полном смысле этого слова; я лучше понял ее цену и становился все тверже в стремлении к ее цели, которая состоит ни в чем ином, как в том, чтобы научиться повиноваться воле Господней. Этим я обязан тебе; прими же мою благодпрность и вместе с тем уверение, что я любил тебя, как лучшее сокровище души моей".
  Василий Андреевич Жуковский обрел свою небесную родину, так и не увидев перед кончиной родину земную: он был похоронен в Баден-Бадене. И все же вечный покой он обрел в России: 29 августа его прах был погребен на кладбище Александро-Невской лавры, рядом с могилами Карамзина и Ив.Козлова. За гробом шли Плетнев, Федор Тютчев, студенты Петербургского университета и его воспитанник - наследник Российского престола Великий князь Александр Николаевич.
  Начался путь Жуковского в бессмертие.

  12.
  Когда, в глухие и лживые, брежневские годы я училась в школе, имя Жуковского встречалось в учебниках, что называется, в скобках (исключительно в связи с Пушкиным: мол, его первый учитель, переводчик мрачных немецких баллад, полных неверия в спасительность борьбы с окружающим миром). С тем он и пребывал в моей бескомпромиссной подростковой памяти до тех пор, пока я вдруг не вычитала в каком-то предисловии к сборнику его стихов (уже учась в университете), что он выкупил из крепостной неволи Тараса Шевченко. Этот факт меня поразил - как-то он не вязался в моем представлении с образом скромного подражателя пассивного немецкого романтизма, а баллада "Светлана", полная юмора и жизнелюбия, с посвящением таинственной А. Воейковой, - и тем паче. И во мне взыграла юношеская пытливость: а ну-ка, ну-ка - что там за всем этим кроется...
  С тех пор прошло много лет. Я глубоко почитаю литературное творчество Василия Андреевича Жуковского: без его языковых исканий, стилистических и жанровых открытий не было бы, наверное, поэзии Вяземского, Батюшкова, Баратынского, Ив.Козлова и, конечно, Пушкина. Но это для меня, филолога, не главное. Я преклоняюсь перед его человеческим подвигом. Не многим в этой жизни было дано с таким мужеством, честностью и милосердием реализовать себя - повинуясь воле Бога и собственной совести. Это был человек, не ведавший зависти и обид, всего себя отдавший служению ближним своим. Для меня его судьба - это также пример христианского подвига: обычного, повседневного, в быту. Чуждый гордыни и жажды мщения, он не просто прощал врагам своим, но и любил их, и заботился о них (если они в том нуждались); полный смирения, безропотно сносил все тяготы и утраты, посланные Богом, и благодарил Его за бесконечное милосердие; будучи небогатым сам, отдавал последнее тем, кто испытывал в этом настоящую нужду. Как часто в своей жизни я словно "примеряю" мои поступки на личность Василия Андреевича Жуковского: а как поступал он и как бы мог поступить?..
  Я глубоко, искренне сожалею о том, что мы по-прежнему непростительно мало знаем о нем и убеждена: наша жизнь стала бы чуть-чуть добрее, светлее - знай мы о Жуковском больше.
  И я верю всем сердцем, что эта статья - даже небольшая, поверхностная, написанная как бы пунктиром - откроет заново имя выдающегося подвижника русской литературы и замечательного, редкого по своим душевным качествам человека. Ведь Василий Андреевич Жуковский не только талантливый поэт, но и талантливый творец своей жизни, а подобное сочетание встречается почему-то очень редко.
   Наталия Литвинова (litvinova@e-mail.ru) Октябрь 2001 - июль 2002 г.
   Оригинал находится здесь.

Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (23.11.2012)
Просмотров: 316 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа