зового куста. Апофеоз
стихий: наяды, нереиды, тритоны, дельфины образуют живописные группы. Рыцарь
и Ундина в светлых одеждах, украшены фантастическими цветами моря; рыцарь на
коленях перед Ундиной. Водопад благословляет их на вечное счастье. Последняя
ремарка: "Все дышит радостью, весельем, счастьем". Занавес. Как далеко это
от той грусти, которая овевает последние главы "Ундины" в переводе
Жуковского.
Если на сцене Ундина спокойно выполняет закон водяных духов, карающих
за любовную измену смертью, то в пьесе Соллогуба она все же страдает,
"уплакивая" рыцаря. И в горести она поет Гульбранду:
Твой милый прах
Я не покину,
Я с ним в слезах
Солью Ундину,
Твою Ундину,
В слезах, в слезах,
В слезах! {*}
{* Там же. С. 291.}
По окончании арии Ундина исчезает в кустах, вместо нее брызжет фонтан.
Сцена завершается гимном хора:
Свершилось чудное, а нам
Смириться должно перед небом,
Внимать его священной воле,
И прославлять его дела {*}.
{* Там же, С. 292.}
Примечательно, что рыцарь и на сцене, и в пьесе Соллогуба умирает у
розового куста: писатель, вероятно, видел в этом символ романтической любви
и ее гибельную власть над человеком.
Настают годы, когда "Ундина" привлекает к себе внимание выдающихся
русских композиторов. А. И. Серов задумывает, как сообщает К. И. Званцов,
дебютировать оперой "Ундина" {Званцов К. И. Александр Николаевич Серов в
1857-1871 гг.: Воспоминания о нем и его письма / Русская старина. 1888. Авг.
С. 371.}. "Он (Серов. - Е. Л.) и его мать Анна Карловна, - пишет музыкальный
критик и либреттист К. И. Званцов, - до страсти любили это произведение
("Ундину", - Е. Л.). Я до сих пор убежден, что Жукове кий во всю жизнь не
написал ничего лучшего: перед "Ундиной" бледнеют все его так называемые
переводы". Нам было известно "по рецензии Карла Марии Вебера, что опера
фантаста Гофмана... была превосходна; нам было известно, что представленная
некогда на Петербургской сцене "Ундина" Львова никуда не годилась; вот мы и
затеяли свою "Ундину"" {Там же.}.
Для Серова прежде всего характерно глубокое понимание текста Жуковского
и желание воссоздать его на сцене с возможно предельной близостью. Все,
бывшее до отъезда рыцаря с Ундиной, должно было войти в пролог. Первое
действие происходило уже в Имперском городе. Второе и третье - в замке
Рингштеттен. Появился у Серова и патер Лаврентий, и Струй. В первом действии
была и сцена в Черной долине, примирение Ундины с рыцарем. Плаванье по Дунаю
и исчезновение Ундины в его волнах. Действие третье должно было начаться
вещим сном рыцаря, затем женитьба рыцаря на Бертальде, по приказанию которой
отваливают камень с колодца. Появление Ундины, смерть рыцаря и его
погребение завершали оперу. Но это был только сжатый план сюжета {Там же С.
372.}.
Сохранились лишь отдельные наброски. Каждый стих Жуковского - строка
гекзаметра - разбивался на две строчки цезурой. Так, например,
В душной долине волна
Печально трепещет и бьется.
Влившися в море, она
Из моря назад не польется.
Званцов пишет, что он дал обещание себе и Серову составить все либретто
только из стихов Жуковского, связывая и прерывая их, где было бы необходимо,
своими собственными, но самыми незаметными {Там же С. 378.}. Однако
намерения Серова остались из-за его нетерпеливого характера и стремления
скорей добиться успеха "только благими намерениями" {Там же.}.
В 1868 г. П. И. Чайковский решает написать оперу на сюжет "Ундины"
Жуковского. Как свидетельствует видный музыкальный критик П. Д. Кашкин,
современник, бывший в курсе личных замыслов композитора, Чайковский нашел
это либретто гр. Соллогуба в смирдинском издании его "Сочинений" {Кашкин Н.
Д. Воспоминания о П. И. Чайковском. М., 1954. С. 35.}, следовательно, он
создавал музыку к менее пошлой редакции, чем давало сценическое либретто
"Ундины" Львова. Чайковский видел перед собою кроткую, любящую Ундину.
В феврале 1868 г. в письме к А. И. Чайковскому композитор упоминает,
что спешит закончить оперу "Воевода", так как у него "уже имеется в виду
другое либретто" {Музыкальное наследие Чайковского: Из истории его
произведений. М., 1958. С. 18.}. Впервые непосредственно о работе над новой
оперой он сообщает тоже А. И. Чайковскому, однако не говорит о ее сюжете,
желая "до некоторого времени оставить в тайне" эту работу, чтобы удивить
всех летом, и что он "уже навалял пол-оперы" {Там же.}. В феврале того же
года Чайковский открывает брату, что он "с большим жаром" принялся за
"Ундину" {Там же.}. Его "пленяет сюжет ужасно", все свободное время он
посвящает опере. К середине апреля композитор завершает вчерне "Ундину" и
начинает "инструментовку первого действия". "Своей оперой, - радуется
Чайковский, - на этот раз я очень доволен и работаю с увлечением" {Там же.}.
Композитор хотел, чтобы опера пошла в Петербурге, так как о Большом театре в
Москве не могло быть и речи: дирекция и публика были охвачены
итальяноманией.
С. А. Гедеонов, директор императорских театров, обещал Чайковскому
поставить оперу в ноябре 1869 г., если композитор пришлет партитуру к
сентябрю. Чайковский выполнил это условие, а вот Гедеонов своего обещания не
сдержал. "Вчера, - писал композитор 18 ноября 1869 г. А. И. Чайковскому, - я
получил грустное известие из Петербурга: опера моя в нынешнем сезоне не
может идти..." {Там же. С. 20.} Чайковский был в затруднительном положении,
да и "в нравственном же отношении оно (это известие. - Е. Л.) подействовало
на меня тоже очень скверно... Представь себе, что в Петербургской дирекции
только неделю тому назад узнали, что моя опера там лежит уже три с половиной
месяца", - завершал он с горечью речь о своей "Ундине" {Там же.}.
Отрывки из оперы "Ундина" - интродукция, ария Ундины и финал из 1-го
действия (хор поселян и дуэт Ундины и Гульбранда) были исполнены 10 марта
1870 г. в Большом театре.
Исполнение этих отрывков расценивалось как событие в музыкальном мире.
В газете "Московские ведомости" в музыкальном фельетоне от 15 марта 1870 г.
сообщалось, что ожидается исполнение отрывков "из новой оперы П. И.
Чайковского "Ундина", которая приобрела лестную известность в музыкальном
мире прежде, чем поставлена на сцену" {Там же.}.
Однако "Ундина" не была поставлена ни в этом, ни в следующем сезоне, и
Цезарь Кюи с удивлением писал в "С.-Петербургских ведомостях": ""Ундина"...
забракована, представлена не будет, и мотивами неодобрения послужили, как я
слышал, якобы ультрасовременное направление музыки, небрежная оркестровка,
отсутствие мелодичности. Признаюсь, все это меня немало поражает" {Там же.}.
В 1878 г. Чайковский рассказывал Н. Ф. фон Мекк о истории творческого
замысла своей оперы: "Роясь в библиотеке сестры, я напал на "Ундину"
Жуковского и перечел эту сказку, которую ужасно любил в детстве. Нужно Вам
сказать, - продолжал Чайковский, - что в 1869 г. я уже написал на этот сюжет
оперу и представил ее в дирекцию театров. Дирекция забраковала ее. Тогда мне
это показалось очень обидно и несправедливо, но впоследствии я разочаровался
в своей опере и очень радовался, что ей не удалось попасть на казенные
подмостки. Года три тому назад я сжег партитуру" {Там же. С. 21.}. Свой
взгляд на либретто Соллогуба композитор высказал в письме к А. И.
Чайковскому: ""Ундина", - писал он 23 апреля 1870 г., - хоть и грубо
скроенное либретто, но так как она подходила под склад моих симпатий, то
дело и шло очень скоро" {Там же.}. Опера одно время затерялась в дирекции
театров, но затем была найдена, так как, говоря словами Чайковского, она
была ему "крайне нужна". Как опера "Ундина" не состоялась, но фрагменты ее
были использованы в музыке к "Снегурочке". На мелодию арии Ундины из 1-го
действия "Водопад мой дядя" композитор положил арию Леля
"Земляничка-ягодка". "Марш из "Ундины", вошедший по свидетельству Кашкина во
вторую часть "Второй симфонии" (Andantino marciale, quasi moderate, Es-dur),
представлял собою в опере свадебное шествие Бертальды и Гульбранда из 3-го
действия. Тема дуэта Ундины и Гульбранда, послужившая, как пишет Кашкин, для
одного Adagio в балете "Лебединое озеро", вошла в пятый танец лебедей из
2-го действия (Andante non tropo, Ges-dur, эпизод piu mosso) {Кашкин Н. Д.
Указ. соч С. 87, 297.}.
Сюжет "Ундины" глубоко взволновал композитора, его лирико-романтический
характер был близок Чайковскому, и он позже, в 1878 г., намеревался написать
новую оперу. Некоторые отрывки из "Ундины" 1870 г. сохранились в рукописных
копиях, а также имеется автограф - наброски финала 3-го действия (из сцены
смерти Гульбранда) {Там же. С. 207.}.
"Я опять начинаю увлекаться этим сюжетом и поручил брату Модесту
составить мне сценариум", - писал композитор 30 апреля 1878 г. Н. Ф. фон
Мекк {Музыкальное наследие Чайковского. С. 128.}. В мае того же года он
пишет А. И. Чайковскому, что "засадил" Модеста за либретто для оперы
"Ундина" Жуковского {Там же.}. Но мысль написать оперу на сюжет трагедии
Шекспира "Ромео и Джульетта" отвлекает его от "Ундины", и в сравнении с
Шекспиром, говорил Чайковский, Ундина, Бертальда, Гульбранд кажутся
величайшим ребячеством и вздором" {Там же.}. В 1886 г. композитор снова
возвращается к мысли об "Ундине" Жуковского: в дирекции императорских
театров И. А. Всеволожский и Петипа предложили ему написать музыку к балету
"Ундина". Чайковский увлекся этим замыслом и решил сразу же после окончания
оперы "Чародейка" приняться за "Ундину". Либретто должен был написать М. И.
Чайковский. Однако разные недомогания помешали композитору сразу же писать
музыку к балету, и он попросил И. А. Всеволожского отсрочить постановку.
"Речь идет не только о том, - писал композитор, - чтобы состряпать
как-нибудь обыкновенную балетную музыку; я имею дерзость замышлять жанровый
шедевр, а для этого мне нужно, главным образом, время..." "Ундина, - отвечал
И. А. Всеволожский, - не должна быть мимолетным явлением, она должна жить,
как Жизель, Коппелия, остаться в репертуаре и очаровывать наших внуков, как
чаровала нас" {Там же. С. 186.}. Модест Чайковский писал либретто для
"Ундины", отвлекаясь для других замыслов. Составленный им "сценариум" балета
не одобрили ни Петипа, ни сам П. И. Чайковский {Музыкальное наследие
Чайковского. С. 187.}. Замысел так и остался замыслом, хотя уже в газетах
писали о намерении композитора сочинить музыку для балета "Ундина", что
невероятно раздражало П. И. Чайковского {Там же.}.
Приближался конец века: исподволь зарождался символизм. В числе своих
великих учителей символисты называли и Жуковского. Его романтическое
мировосприятие, отношение к поэзии, слову, своим героям снова становилось
близким, творчески необходимым. Характерно, что в 1893 г. и С. Рахманинов
обращается к мысли написать оперу "Ундина"; М. И. Чайковский берется
составить ему либретто {Там же. С. 128.}. Попутно он предлагает свой
"сценариум" и Петру Ильичу. Однако Чайковский отказывается; мотивировка его
исключительно интересна: она позволяет понять его восприятие "Ундины" как
произведения пленительно-поэтического, интимно-лирического, которое в
дальнейшем будет свойственно Блоку и Цветаевой.
Отказываясь еще раз сочинять музыку для оперы "Ундина", П. Чайковский
писал брату: "Хоть очень печально, - но должен разочаровать тебя. Либретто
распланировано великолепно... поэзия, сколько возможно, сохранена, многое...
тоже очень эффектно! И все-таки я не могу написать "Ундины". Причин
несколько. Во-первых... многое из того, что особенно пленяет меня в поэме,
не вошло в него (текст либретто. - Е. Л.): например, поездка в фуре,
забивание колодца {Вспомним, что и Серова пленяли события в Черной долине,
снятие камня с колодца и сцена погребения.} и другие подробности.., а то что
вошло в иных местах вследствие необходимости сценической, перестало быть в
полной мере поэтическим. Например, сцена, когда она его _уплакивает_, для
меня невозможна иначе, как в спальне, у постели наедине. Вся прелесть
пропала от того, что у тебя это при всех, на площади. Оно, может быть,
эффектно, - но уж меня больше не пленяет. А разве можно поместить в сценарии
то, что в последний раз, когда я читал "Ундину", заставило меня плакать
особенно? Я говорю о том, как при погребении рыцаря она обратилась в ручеек
и обвила собою могилу, чтобы никогда не расставаться с дорогим прахом. Одним
словом, я хочу сказать, что, несмотря на твое искусство, _Ундина_, т. о. та,
которая меня восхищает и трогает, _невозможна на сцене_. А что касается
условной, оперной, более или менее опрозаиченной _Ундины_, то ведь одну
оперу на этот сюжет я уже написал" {Музыкальное наследие Чайковского. С.
128-129.}.
Чайковский переслал сценарий С. Рахманинову, но и Рахманинов не написал
оперы "Ундина". Последним из выдающихся русских композиторов сочинял музыку
для оперы "Ундина" С. Прокофьев, который предъявил часть ее партитуры на
экзамене в 1904 г., когда 13-летним подростком поступал в Петербургскую
консерваторию. Композитор в "Автобиографии" подробно рассказывает, как
зародилась у него мысль писать "Ундину" и что из этого вышло" {Прокофьев С,
Автобиография. М., 1973.}. По приезде в Петербург мать часто водила юного
композитора в оперу, там они познакомились с поэтессой и переводчицей М. Г.
Веселковой-Кильштетт, переведшей "Русских женщин" Некрасова на французский
язык, которая, заметив, что мальчик ищет сюжет для оперы, предложила для
него написать либретто "Ундины". Прокофьев читал Жуковского, а Кильштетт
начала писать либретто по Фуке. Для хода сюжета - это несущественно, но,
однако, важно, что Прокофьев был под впечатлением облика русской "Ундины", и
это сказалось в музыке целого ряда сцен, особенно в заключении. Опера
писалась с 1904 по 1907 г. Сначала, прочитав Жуковского, юный композитор
составил план всей оперы из 5 актов и 10 картин. Но требовались сокращения,
он с горечью писал отцу осенью, что остановились на 5-ти действиях и 6-ти
картинах и поэтому опера "более удалена от действительности", т. е. от
замысла и текста Жуковского {Там же. С. 176.}.
С музыкой "Ундины" были знакомы Глиэр, Римский-Корсаков, Лядов,
Глазунов, Танеев, которому особенно понравился балет струек в первом
действии; он был оркестрирован одними духовыми инструментами {Там же. С.
242.}. Показательно для будущего стиля зрелого Прокофьева.
Килынтетт медлила с либретто, и написание оперы затянулось до 1907 г. В
этом Прокофьев видел "порочность" творческого процесса, так как музыка
тринадцатилетнего мальчика не удовлетворяла 16-летнего юношу ни
профессионально, пи эмоционально. В 1906 г., не закончив 2-го акта, он
взялся за 4-й, начиная со сцены в лодке. Конец оперы был дан в спальне, где
тоскующий Гульбранд томится с Бертальдой. Появляется Ундина и убаюкивает его
до смерти.
Патер восклицает: "Ундина, ты?"
Ундина: Да, я пришла, Гульбранда укачала.
Душа его чиста от зла, как в день блаженного начала.
Два тихих аккорда завершали оперу {Там же. С. 177.}.
Так же, как и Чайковского, Прокофьева отталкивала всякая помпезность в
решении этой сцены. Лиризм, интимность, тишина и торжественность смерти -
вот как ощущал он конец "Ундины". Мечтал Прокофьев поставить "Ундину" на
ученическом спектакле в консерватории, но замысел этот не осуществился.
Из клавира "Ундины" сохранилось 109 страниц с авторской датировкой: 3-й
акт, 1-я картина - "Двор замка с колодцем" (1907), 3-й акт, 2-я картина -
"Лодка на Дунае", 4-й акт - "Зала замка Рингштеттен" (1907) {Там же. Примеч.
к с. 177.}.
Итак, после провала А. Львова на сцене оперного театра в Петербурге
опера "Ундина" в России больше не ставилась. В то же время всю вторую
половину XIX в. и в начале XX в. на Западе шла "Ундина" немецкого
композитора А. Лортцинга (1801-1851), а именно ее вторая редакция 1847 г.,
поставленная сначала в Вене, а затем исполняемая с успехом и в других
театрах Германии и Европы.
В 1885 г. либретто этой "Ундины" перевел Г. С. Вальяно {Лортцинг А.
Ундина: Фантастическая опера в 4 действиях и 6 картинах / Пер. с нем. Г. С.
Вальяно; с соблюдением многих стихов из произведений В. А. Жуковского.
Надпись цензуры: К представлению дозволено 5-го апреля 1885 г. Русский
цензурный фонд театральной библиотеки в Ленинграде. Э 76513.}. Сюжет
"Ундины" Лортцинга сохранил лишь основные опорные точки сюжета Фуке
(свадьба, роковая тайна, отвергнутая, сон у колодца, незваная гостья на
пиру) и, кроме того, включал мщение Кюлеборна. Ввел Лортцинг и комические
бытовые персонажи - кравчего и повара Фейта, а также оруженосца Ганса,
обменивающихся шуточками в духе комических персонажей Шекспира. Помимо
всего, исключительно пышная свита герцога, неоднократное появление духов
создавали типично оперные эффекты. Конец резко отличался от "Ундины" Фуке:
она являлась на пышной свадьбе своего бывшего супруга рыцаря Гуго с
Бертальдой и убивала его прикосновением руки. Буря, насланная в отмщение
Кюлеборном, разрушала замок. Гуго и Ундина исчезали.
В последней картине представал подводный хрустальный дворец и стоящий
на возвышении Кюлеборн, у ног его Ундина и Гуго. Кюлеборн прощал Гуго во имя
любви Ундины, восклицая:
Судите же, имеющие душу,
Жестоко ли бездушных мщение.
Завершал оперу хор:
Не заботясь ни о чем,
В мирном счастье мы живем.
Популярность "Ундины" Жуковского была так велика, что переводчик
включил многие стихи Жуковского, то приводя их точно, то давая очень близкий
к ним текст. На фоне сюжета "Ундины" Лортцинга это выглядит довольно
забавно, но таково было влияние текста русской "Ундины", что он был
необходим переводчику.
В 1892 г. появляется опять опера Лортцинга в переводе Г. А. Арбенина,
только без стихов Жуковского. Рукопись Арбенина полностью списана с текста
Вальяно. И на него тоже было получено разрешение цензуры {Ундина:
Фантастическая опера в 4 действиях и 6 картинах / Пер. с нем. Г. А.
Арбенина; Музыка Альберта Лортцинга. К представлению дозволено 6 апреля 1892
г. Русский цензурный фонд театральной библиотеки в Ленинграде, Э 35515.}.
В 1898 г. появляется анонимная переработка "Ундины" Жуковского, но уже
предназначенная для драматической сцены {Ундина: Феерия в 3 действиях, 7
картинах. Переделана из старинной повести В. Жуковского с сохранением его
стихов. Русский цензурный фонд театральной библиотеки в Ленинграде, Э
49330.}, тоже получившая одобрение цензора драматических театров.
Эта переделка представляла собой контаминацию мотивов из А. Лортцинга с
"Ундиной" Жуковского. Ничего принципиально нового в ней не было, чего нельзя
сказать о пьесе П. А. Висковатого "Ундина" {Висковатый П. А. Ундина: Драма в
5 действиях и 8 картинах. Русский цензурный фонд театральной библиотеки в
Ленинграде, Э 17121. К представлению дозволено. СПб., 5 июля 1901 г.}.
Висковатов (иначе Висковатый /1842-1905/ - историк литературы и автор
либретто к "Демону") состоял в переписке с Зейдлицем и написал предисловие к
его книге о Жуковском.
Эпиграфом к своей драме Висковатый поставил строки Жуковского.
Посвящает Висковатый драму памяти В. А. Жуковского и памяти графа А. К.
Толстого ("дорогого мне человека").
В предисловии изложена концепция автора. "Меня всегда поражало, - пишет
Висковатый, - драматическое положение Ундины... "дитя природы"... внезапно
переносится в сложные условия общественного быта людей". У Висковатого
Ундина не просто приобрела бессмертную душу, но сознательно восприняла
христианское учение, "видя в нем основы и суть души" {Там же. Л. III.}.
После брака с рыцарем она превращается в какого-то мудрого проповедника
принципов раннего христианства. Она даже вступает в богословский спор с
патером Лаврентием, который требует, чтобы Бертальда удалилась из замка
Рингштеттен.
Ундина: Нет, не годится так... Не по завету,
Отец, ты, Божий человек, ты, пастырь,
Учитель, духовник, - а говоришь,
Как мой бездушный дядя! - Где душа в вас?
Расходится у вас со словом дело,
По-вашему я поступать не буду {*}.
{* Там же. Л. 49.}
Ундина Висковатого любит землю, весь "пестрый мир", а больше всего
человека, но она чувствует себя теперь чужой и в прежнем мире, и среди
людей, нарушающих божьи законы. Эти мысли она "излагает" в 30 строках своих
философских размышлений о душе. Рыцарь у Висковатого тщеславный, раздираемый
противоречивыми чувствами человек, жаждущий пиров, веселья, "женщины, а не
русалки". В день свадьбы он хотя и вспоминает порой Ундину, но не тоскует по
ней и не исполнен грустных предчувствий, как у Жуковского. Струй хочет убить
Гульбранда за измену, но Ундина мужественно решается сама свершить грозный
суд над Гульбрандом.
Я знаю наш закон. Я знаю: ожидает
Гульбранда смерть...
У Висковатого измена Гульбранда лишает Ундину души, "он (рыцарь. - Е.
Л.) воспарит на небеса", а "она хрустальной струей разольется, уплакав его"
{Там же. Л. 67.}.
Висковатый рассказывает, что не раз говорил с А. К. Толстым о
драматизме "Ундины" и указывал писателю на этот сюжет. Приносил он А. К.
Толстому и план своей драмы. Так что, возможно, А. К. Толстому не чужда была
такая трактовка, потому что Висковатый не упоминает о каких-либо возражениях
с его стороны {Там же. Л. IV.}.
Пьеса, как видно по карандашным пометам, рассматривалсь режиссером, но
все же поставлена не была. В 1917 г. вторично в электропечати Я. Кравицкого
вышла "Ундина" Висковатого, только без предисловия. Это издание тоже
получило разрешение цензора на постановку в ноябре 1917 г. {Висковатый П. А.
Ундина: Драма в 5 действиях, 8 картинах. Русский цензурный фонд театральной
библиотеки в Ленинграде, Э 19381.}
Как и в редакции 1901 г., пьеса завершалась упреками патера Лаврентия
Бертальде, которая нарушила волю господню:
Ты разлучила,
Ты душу сгубила,
Бог покарал! {*}
{* Там же. Л. 67.}
В обеих редакциях философский спор Струя и патера Лаврентия о добре и
зле, о превосходстве мира стихий и природы или мира человека, живущего по
данному Богом закону. Ундина - христианка, мыслящая, мыслящий атеист Струй и
защитник догм религии Лаврентий - такая расстановка персонажей была в духе
религиозных исканий, охвативших определенные круги русского общества начала
века: именно эти искания и наложили свой отпечаток на драму Висковатого.
Если у Висковатого мы видели Ундину-интеллектуала, то в 1909 г. в пьесе
Елизаветы Гармер "Ундина" {Гармер Е. Ундина: Фантазия в 5 действиях.
Разрешено к представлению. СПб., 21 июля 1909 г. Русский цензурный фонд
театральной библиотеки в Ленинграде, Э 391422. Машинопись не пронумерована.}
развитие сюжета и сама Ундина уже идут под знаком декаданса. Здесь борение
страстей: платонической у Ундины, земной у рыцаря, а сверх всего безумное
вожделение Струя к Ундине. Брак рыцаря и Ундины платонический. Религиозность
Ундины, страсти Струя сопровождаются желанием Ундины "служить" людям: ее
тревожит, почему вопреки учению Христа есть богатые и бедные. Автор разумно
отметил, что его сюжет заимствован лишь "отчасти", давая интерпретацию более
чем далекую и от Фуке, и от Жуковского.
Ундина согласна, чтобы рыцарь был мужем Бертальды, а ей лишь братом.
Ундина у Гармер убивает не рыцаря, а любовь рыцаря к ней, благословляет его
на счастливый брак с Бертальдой, и даже Струй, твердивший ранее:
Ундина! милая, тоскою
Себя напрасно не губи.
О, сжалься лучше надо мною, -
Меня, Ундина, полюби! {*} -
{* Гармер Е. Указ. соч. Действие 5, картина 6.}
проникается великой самоотверженностью Ундины, преодолевает свою земную
"жадную" страсть и вместе с Ундиной устремляется на снежные вершины. Ундина
молится:
Благодарение судьбе
За все, что мне она послала:
Живого Бога я познала,
Я душу чувствую в себе {*}.
{* Там же.}
Струй тоже познает Бога, мысли и чувства его очищаются. Ундина для него
святыня, он готов разделить ее тернистый путь. Пьеса-фантазия заканчивается
ремаркой:
"Взявшись за руки, они медленно идут по сцене в ореоле сияния,
вдохновенно устремивши взор вперед".
Ни одно из этих произведений поставлено не было.
Серьезное и глубокое восприятие "Ундина" находит у Александра Блока и
Марины Цветаевой.
В статье "О реалистах", в последнем ее разделе, посвященном "Мелкому
бесу" Соллогуба, Блок задумывается о состоянии души современного человека и
видит в ней два полюса: "Недотыкомку" - низкое, грязное и тупое, и высокое,
которое он воплощает в облике Ундины. Человек ищет, а пока он ищет, ему
свойственны взлеты и падения.
"...С одной стороны, - пишет Блок - дурак Перодонов устроил пожар
уездного клуба, а с другой - Недотыкомка зажгла перед дураком Передоновым
мировой костер".
"Кто же эта Недотыкомка? Мечта или действительность? - задумывается
Блок. - В романтической "Ундине" рыцарь все ищет вечную женственность, а она
все рассыпается перед ним водяной струйкой в серебристых струйках потока.
Когда же умер и был похоронен рыцарь, зеленый могильный холм его обтекла эта
серебристая водяная струйка, И это была милая, верная сердцем до гроба -
Ундина" {Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1962. Т. 5. С. 128.}. "И бывает,
- продолжает поэт свою мысль, - что погаснет фонарь светлого сердца у такого
ищущего человека, и "вечная женственность", которой искал он, обратится в
дымную синеватую Недотыкомку. Так бывает, и это бесполезно скрывать... Пусть
скажут, что мои слова _кощунственны_". Блок признает кощунственность таких
сопоставлений, но человек должен "пытать естество" {Там же. С. 129.}. Эта
мысль о противоречивости души, об изменчивости облика идеала, о вечном
движении дум, чувств постоянно присутствует у поэта. "Но страшно мне,
изменишь облик ты" - лейтмотив первых десятилетий его поэзии. Ундина
оказывается одним из символов Вечной Женственности, воплощением которой была
и Прекрасная Дама.
И есть у Блока одна реминисценция из "Ундины", характерная для поэта: в
драме "Роза и крест" Гаэтан поет:
Сердцу закон непреложный -
Радость-Страданье одно! {*}
{* Блок А. Указ. соч. Т. 4. С. 233.}
В 13-й главе "старинной повести" Ундина говорит рыцарю о Струе:
...никогда не будет способен
Он постигнуть того, что в любви и страданье
и радость
Так пленительно сходны...
(Гл. XIII, С. 186-187)
Воспоминания Марины Цветаевой о ее детстве и страстной в те годы
привязанности к "Ундине" не только сами по себе уникальны, - они и
универсальны, так как позволяют постичь, как "старинная повесть" Жуковского
влияла на детское сознание, проникала в мир неосознанных детских эмоций,
очаровывала юного читателя в России, сохранявшего потом память об "Ундине"
на всю жизнь.
Анастасия Цветаева вспоминает, что они "присваивали" себе мир, и каждая
считала своей собственностью каких-то людей, уголок сада, игрушки и...
книги. "Так мы разделили две наилюбимейшие поэмы: "Ундину" взяла Муся.
"Рустема и Зораба" получила - взамен - я. Так мы делили - все" {Цветаева А.
Воспоминания. 3-е изд. М., 1983. С. 24.}.
Цветаева росла в атмосфере напряженной романтики, которую как бы
излучала ее мать, выдающаяся пианистка, не получившая возможности сделать
музыку своей профессией. Она умерла, когда Цветаевой было 12 лет.
В очерке "Мать и музыка" Цветаева вспоминает, как неразрывно сливался
для нее мир "Ундины" с миром музыки {Цветаева М. Мать и музыка / Соч.: В 2
т. М., 1980. Т. 2. С. 94-119.}. Это слияние началось сразу же, с изучением
гаммы. "Это до - ре вскоре обернулось у меня огромной, в половину всей меня,
книгой -... пока что только ее... крышкой (рояля. - Е. Л.), но с такой силой
и жутью прорезающимся из этой лиловизны золотом, что у меня до сих пор в
каком-то определенном уединенном _ундинном_ месте сердца - жар и жуть"...
{Там же. С. 94.}
Мать, пишет Цветаева, предвидела близкий конец и "...торопилась с
нотами, с буквами, с "Ундинами"... точно знала, что не успеет, все равно не
успеет всего..." {Там же. С. 98.}. Ноты! Как сурово обучала мать музыке
девочку, и все же позже она скажет: "Хроматика - самое обратное, что есть
грамматике, - Романтика. И Драматика" {Там же. С. 101.}. И романтизм
открывался девочке из слияния "Ундины" и музыки.
"...Но больше всего, - рассказывает Цветаева, - из всего
ранне-рояльного я любила - скрипичный ключ. Слово - такое чудное и протяжное
и именно непонятностью своей (почему скрипичный, когда - рояль?)" {Там же.}.
И у девочки скрипичный ключ вызывал сразу воспоминания о другом, своем,
поэтическом ключе - ключе Жуковского и Пушкина. "И еще другой ключ, -
завершала Цветаева эти строки, - Born {Born (нем.) поэт. - ключ.}, ключ
Oheim Kuhleborn {Oheim Kahleborn (нем.), устн. - дядя холодный ключ}. Дядя
Струй, из жемчужной струи разрастающийся в смертоносный поток... И еще ключ
- другой:
...холодный ключ забвенья,
Он лучше всех жар сердца утолит!" {*}
{* Цветаева М. Указ. соч Т. 2. С. 103.}
В детстве Цветаева часто сидела под роялем, и для нее открывался "рояль
изнизу"", как весь "подводный, подрояльный мир" {Там же. С. 113.}. "Рояль
для меня навсегда отождествлен с водою, с водою и зеленью, лиственным и
водным шумом", - подчеркивает Цветаева {Там же. С. 114.}.
Такая связь порождалась самыми будничными обстоятельствами: за роялем
стояли цветы, и мать то заливала волнами музыки, то поливала цветы, и в
воображении Марины создавался единый подводный мир музыки. Так Цветаева
услышала гармонию, музыку "Ундины", прелесть этого неторопливого, легко
скользящего стиха, не говоря уже о романтическом содержании всего
произведения, ощутила прелесть и обаяние самой Ундины.
Цветаева, несмотря на свои исключительные музыкальные способности,
считала себя "немузыкальной". "Вся моя "немузыкальность", - сказала она, -
была - всего лишь _другая_ музыка!" {Там же. С. 115.}. "Каково же мне было,
после невыносимого волшебства тех ежевечерних ручьев (тех самых ундинных,
лесноцаревых, "жемчужны струи") слышать свое... "игранье"" {Там же. С.
106.}.
И позже в своем творчестве она не забыла "Ундину". В стихотворении "Я
сейчас лежу ничком..." (1913), обращенном к одному из друзей тех лет, она
писала:
Если бы вы захотели
Быть моим учеником,
Я бы стала в тот же миг -
Слышите, мой ученик? -
В золоте и серебре
Саламандра и Ундина {*}.
{* Цветаева М. Избр. произведения,
М.; Л., 1965. С. 60.}
Еще в детстве она ощутила связь женского образа, Ундины, с водой и
музыкой. Женщина и вода, устойчивое тождество в фольклоре. Русалки ведь
персонификация водной, женской стихии. И что Цветаева сознавала глубинную
мифологическую связь этого тождества, мифологические мотивы сюжета Фуке -
Жуковского, свидетельствует заметка в Записной книжке 1919 г. по поводу
поэмы "Стенька Разин": "Персияночка Разина и Ундина, Смерть водою. Обеих
любили, обеих бросили. Сон Разина (в моих стихах) - сон Рыцаря у Lamotte
Fouque и Жуковского. И оба: и Разин, и Рыцарь должны были погибнуть той же
смертью; только Персияночка приходит со всем коварством нелюбящей женщины и
Персии "за башмачком", а Ундина со всей преданностью любящей женщины и _той_
Германии, - за поцелуем" {Там же. С. 737.}. Той Германии - Германии Гете и
романтизма. Женщина - вода - гибель - вот мифологема, которую строит
Цветаева. Она прочла фольклорный подтекст литературной сказки. Так Блок и
Цветаева каждый нашли свое в "Ундине", очень важное для их мировосприятия и
творчества. "Ундина" сыграла необычайную по своей значительности роль в
формировании детского и юношеского эмоционального мира в России. И хочется
закончить этот обзор словами ученого потому, что они предельно точны:
""Ундина" - одна из самых поразительных переводческих удач Жуковского, а для
русской культуры - такое достояние, без которого, ненаучно выражаясь, и жить
невозможно" {Аверинцев С. С. Размышления над переводами Жуковского /
Зарубежная поэзия в переводах Р. А. Жуковcкого. М., 1985. Т. 2. С. 554.}.