Аксаков Иван Сергеевич
<Статьи из газеты "Русь">
--------------------------------------
Аксаков К. С., Аксаков И. С. Литературная критика / Сост., вступит,
статья и коммент. А. С. Курилова. - М.: Современник, 1981. (Б-ка "Любителям
российской словесности").
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
--------------------------------------
<О рассказе Л. Н. Толстого "Чем люди живы">
Какая прелесть - этот рассказ графа Л. Н. Толстого, помещенный в
декабрьской книжке "Детского отдыха" - "Чем люди живы" (более подробный
отчет о котором помещен ниже, в отделе критики и библиографии)! Что за
эпическая простота, какой художественный реализм при самом идеалистическом
содержании! Мы давно, по поводу одной сцены в романе "Война и мир" (встреча,
взаимное прощение двух смертельно раненных соперников и чувство христианской
любви, внезапно их осенившее), тогда еще высказали мнение {1}, что если граф
Толстой и реалист, то в нем несомненно кроется способность выразить в строго
реалистической форме самые неуловимые, тончайшие, самые возвышенные, именно
христианские движения души, дать им, так сказать, художественную, такую же
тонкую плоть и воздействовать ими на душу читателя. Много было толков о
новом, якобы мистическом направлении автора, о том, что он уже погиб для
искусства... {2} Напечатанный рассказ свидетельствует о противном.
Художник-реалист не погиб в нем, но только стал художником внутренно
просветленным, для которого освятилось искусство, раскрылся целый новый мир
художественного творчества и нравственного служения. Говорят, что за этим
рассказом последуют и еще два рассказа в том же прекрасном детском журнале.
Гр. Толстой может успокоиться: его художественная деятельность вполне
благотворна, - пусть только он сам не хоронит в себе божьего дара.
<О кончине И. С. Тургенева>
22 августа скончался в Буживале (поместье близ Парижа) Иван Сергеевич
Тургенев. Кончина нашего знаменитого писателя не была неожиданностью. Более
четверти века постоянным его местопребыванием были чужие края, и в Россию он
являлся только гостем; едва ли бы даже можно было ожидать от него новых
блестящих произведений, раскрывающих нашему общественному сознанию
какую-нибудь новую сторону русской _общественной_ жизни, внутренний смысл
возникающих в ней явлений и направлений (как, например, в "Рудине",
"Дворянском гнезде", "Отцах и детях" и т. д.). И тем не менее смерть его
образует пустоту, которую заместить некем и нечем, вызывает, - по крайней
мере в литературно-общественной среде, - скорбное чувство обеднения и
сиротства. Старые крупные мастера сходят в могилу или с поприща; на смену им
не является или, вернее сказать, не настала еще пора явиться новым...
Тургеневым замыкается целый период нашей художественной литературы и
общественного развития, запечатленный особенным _типом_ - идеализмом
сороковых годов, несомненно возвышенным и гуманным, но более или менее
неопределенным, малосодержательным, почти беспочвенным, более эстетическим,
чем нравственно-доблестным; почти систематически чуждавшимся русского
народного и исторического духа или, по крайней мере, сильно
космополитическим, ощущавшим себя на Западе Европы несравненно более дома,
чем в родной стране. В родной стране, впрочем, этот идеализм (нередко в
литературе называемый "западничеством") обрел себе одно определенное,
реальное явление жизни, к борьбе с которым, хотя бы лишь во имя "гуманности"
и "общеевропейских культурных" начал, и приложил он с полною искренностью
возможные для него усилия - в общем союзе с людьми так называемого народного
направления: мы разумеем здесь _крепостное право_, уничтожение которого
поэт-художник Тургенев поставил, по его словам, главною задачею своей жизни.
И действительно, своими "Записками охотника" - едва ли не самым лучшим из
его созданий - сослужил он своему отечеству и народу поистине добрую службу,
после которой, однако, т<о> е<сть> после освобождения крестьян, именно в
1861 г. и променял Россию на постоянное жительство за границей {1}. Тем не
менее Тургенев, как истинный художник, а по природе своей, наперекор своему
воспитанию и так называемым "убеждениям", и вполне русский человек (и какой
благодушный, мягкосердечный, симпатичный человек!), сам из русского же
дворянского гнезда, умел воспроизводить не одни только отрицательные, но
иногда, с невольным сочувствием, и некоторые положительные черты русской
народной жизни. Но тонкий и умный наблюдатель, он не останавливался на этих
чертах, потому что уже не в силах был высвободить свою мысль из плена,
которому отдал ее смолоду - "_в послушание вере_", т<о> е<сть> своей
слепой безусловной вере в "западноевропейскую цивилизацию" и "прогресс"...
Судьба этого прогресса в России, в среде подрастающих поколений, постоянно
привлекала его внимание и на чужбине, - и с свойственною ему чуткостью он
угадал и возвел в типы многие болезненные явления нашего развития; при этом
правда художника, вопреки его собственному желанию, брала верх над неправдой
мыслителя... Но не как мыслителя и гражданина, а как великого русского
художника, одного из двигателей нашего общественного самосознания, как
великого мастера русского слова будет поминать его вечно, с признательностью
и любовью, Россия.
<Тургенев и молодые поэты>
Лет пять или шесть назад, в один из своих приездов в Москву, Тургенев
рассказал нам следующее (речь шла о современной русской поэзии): "Получаю я
однажды в Париже, при письме, толстую тетрадь - вернее, целый рукописный
том, русских стихотворений под общим заглавием: "Из-за решетки". Заглавие
уже само давало уразуметь, от какой категории или направления молодых людей
был этот том прислан: не то чтоб они все сидели за решеткой, но могли бы
сидеть иди, по крайней мере, числили себя в разряде гонимых. Но не в том
дело. Письмом пояснено, что стихи принадлежат действительно разным молодым
авторам, которым бы желалось знать мое мнение; мне сообщен был и адрес -
кому и куда прислать ответ. Один вид этой рукописи уже сильно порадовал
меня: я знал антиэстетические тенденции молодого поколения, - ну а ведь тут,
очевидно, сказалась в них потребность художественной формы для выражения
мысля!.. Можете себе представить, с какою жадностью принялся я за чтение...
и вообразите мой ужас: не только никакого проблеска замечательного
дарования, но совершенное невежество - в смысле художественном. Точно будто
никаких у нас великих мастеров поэтического слова и не бывало, точно мы
сызнова начинаем лепетать стихами, проделываем первые робкие опыты в русской
поэзии!.. Стихотворения были разного, не одного только гражданского
содержания... Я перечел еще раз и пришел к убеждению, что юные авторы,
наверное, никогда не читали ни Пушкина, ни Лермонтова, не говоря уже о
Баратынском, Тютчеве и других поэтах, кроме разве некоторых пьес Некрасова.
Возвращая рукопись, я написал им письмо, в котором, конечно, постарался не
оскорблять юного авторского самолюбия, однако же в самой мягкой форме
спросил-таки их, читали ли они такое-то и такое-то стихотворение Пушкина
(или же иного поэта)? На подобный вопрос - пояснял я - наводит меня то
соображение, что едва ли бы автор, например, вот этой стихотворной пьесы
решился коснуться своей темы, если бы знал, что эту тему уже разработал
Пушкин, да и как еще разработал! И так далее, я перебрал несколько пьес... И
что же? Через несколько времени я получил ответ, что ведь это действительно
так! Молодые авторы сознавались сами, что им лично не привелось никогда
читать нм Пушкина, ни других поэтов, кроме разве стихов, помещенных в
хрестоматиях!..."
Одним словом, оказалось, что целое молодое поколение (а может быть, и
несколько их), попав под полосу писаревского влияния, под видом "прогресса"
попятилось назад и осталось, по крайней мере в области литературного
развития, духовно искалеченным и круглым невеждой. Можно ли было
предположить, что журнальные бредни юноши Писарева, который безостановочно
тискал все, что, бывало, взбредет ему в голову, и который однажды, на упрек
в противоречии собственным же его словам, сказанным за год назад,
простодушно отвечал: "Я развиваюсь" {1}, - можно ли было думать, что весь
этот, казалось бы, невинный бред способен будет отозваться в учащемся
юношестве такими печальными явлениями? Стало быть, не встретил он и
противодействия со стороны педагогов, или же слишком уже бессильны явились
они против всесокрушающего авторитета такой "силы", как Писарев?! Да и как
не быть им бессильными, когда они сами воспитывали юношей в суеверном
благоговении к "последнему слову науки и жизни", сами веровали твердо, что в
"последнем слове" именно и сидит "прогресс"? Молодежь и ловила жадно всякое
наипоследнее слово, не желая и знать слов предшествовавших, ни старых
образцов, ни исторических опытов. Все это однако ж приводит к заключению,
что журнальная болтовня вовсе не остается так, без всякого воздействия на
развитие нашего юношества, тем более что журналы почти вытеснили у нас и
чтение и даже издание книг, - и что не мешало бы нашим журнальным
публицистам подобросовестнее относиться к слову да думать иногда о
последствиях, с каким может привести молодых читателей всякая
легкомысленная, с плеча написанная и тиснутая речь...
Ввиду необычайной печали, охватившей, по случаю кончины Тургенева, с
такою гремучею страстностью русское общество и особенно наши юные поколения,
можно бы предположить, что у нас действительно происходит реакция
благоприятная для истинного _искусства_ и что волны эстетических вожделений,
поднявшись со дна, грозят смыть все то грубое, грязное,
противохудожественное, что в последнее время было _по принципу_ напущено в
нашу "изящную" литературу. Нельзя же объяснить себе этот хмель, это почти
опьянение скорби только тем, что Тургенев, по выражению "Русского курьера",
"гений, пред которым преклонилась _вся Европа_" {2}, или же сочувствием к
тургеневским тенденциям и героям! К чести нашего знаменитого писателя можно
сказать, что тенденциозность его была чрезвычайно бледна, почему именно и не
вредила высшим условиям искусства. Что касается до героев, то никто,
конечно, лучше его не воспроизвел, в ярких образах, всю духовную
бескостность и дряблость или озлобленную несостоятельность российского
культурного беспочвенного человека... Если же все эти демонстрации и
манифестации в Петербурге в самом деле происходят из свободного,
самостоятельного признания нами самими его _художественных_ достоинств, из
сочувствия к Тургеневу именно как _к художнику_, то можно бы только
радоваться такому выражению скорби, несмотря на избыток фальши и
театральности. Есть чему поучиться у Тургенева нашим молодым писателям,
именно - строгому отношению его к искусству, взыскательности автора к своим
собственным творениям, его изяществу и также - _опрятности_: последнему
качеству тем более, что нечистоплотность все гуще и гуще завладевает нашей
беллетристикой. Сочувствие к Тургеневу-писателю немыслимо без одновременного
глубокого презрения и отвращения к так называемой _порнографии_, которая,
изгоняемая законом из Франции, переселяется теперь к нам, грозя совсем
захватить литературное поле {3} и, по свойственной нам неудержимой
склонности к крайнему пределу прогресса, перерождается, под авторитетным
пером автора "Торжествующей свиньи" {4}, просто в русское свинство.
ПРИМЕЧАНИЯ
<О рассказе Л. Н. Толстого "Чем люди живы">
"Русь", 1881, 19 декабря. Заглавие дано редактором Собр. соч. И. С.
Аксакова (см.: Сочинения И. С. Аксакова, т. 7. М., 1887, с. 627).
1 Где это было высказано И. Аксаковым, установить пока не удалось.
2 Имеются в виду философско-религиозные искания Л. Толстого в 1878-1880
гг., связанные с переводом и комментированием им Евангелия.
<О кончине И. С. Тургенева>
"Русь", 1883, 1 сентября. Озаглавлено нами.
1 Фактически Тургенев живет за границей начиная с июля 1856 г.; в 1863
г. он покупает в Баден-Бадене участок и строит там дом, но почти каждое лето
проводит на родине в своем имении Спасское-Лутовиново; периодически,
наездами, бывает он в Москве и Петербурге, встречается с писателями,
издателями, редакторами журналов, литературной общественностью, студенческой
молодежью.
<Тургенев и молодые поэты>
"Русь", 1883, 1 октября. Озаглавлено нами.
1 См. статью Д. И. Писарева "Посмотрим!"
2 Имеются в виду, по-видимому, слова: "...скончался человек,
признававшийся величайшим гением поэзии во всей европейской литературе со
времени Гете..." - "Русский курьер", 1883, 30 авг., с. 1.
3 И. Аксаков имеет в виду французский натурализм, представленный прежде
всего творчеством Э. Золя и его русских последователей (П. Д. Боборыкин и
др.).
4 Автором памфлета "Торжествующая свинья, или Разговор свиньи с
правдою" был М. Е. Салтыков-Щедрин (включен в гл. 6 его книги "За рубежом").
Выпад И. Аксакова объясняется, с одной стороны, несогласием с той высокой
оценкой, какую дал Салтыков-Щедрин творчеству Э. Золя ("...я признаю эту
деятельность весьма замечательною...". - См. в кн.: Салтыков-Щедрин М. Е.
Собр. соч. в 20-ти т., т. 14, М., 1972, с. 155), а с другой - вызван
направленностью памфлета, в частности, против позиции, занятой редактируемой
И. Аксаковым газеты "Русь" в первые недели после убийства народовольцами 1
марта 1881 г. Александра II.