Анненков Павел Васильевич - Путевые записки

стола. Шпицы колоколен красуются на небе, и часто луч солнца, упав в ущелье, открывает глазу красную крышу дачи, скромно притаившейся за тополями.- Рано утром кругом вас со всех сторон подымаются струи дыма, и под ногами вы видите соху земледельца, а где-нибудь [над головой] высоко на горизонте горит ярко окошко веселого домика, как звездочка от первых лучей солнца.

   Но все эти богатства и красота почти еще ничего в сравнении с конституционным правлением Саксонии⁷... Через каждые три года собираются депутаты и назначают бюджет, содержание короля и войска, утверждают законы, планы построек, взимание податей и проч. Таким образом, тихо и мирно, как прилично германскому племени, разрешила Саксония загадку о представительных правительствах. Она усвоила себе все их преимущества и выгоды и откинула неразлучные с ними столкновения партий, игру страстей и порывы честолюбия. - Король делается только первым блюстителем законов, определенных штатами, и обязанный действовать в духе их, он имеет полное право, однакож, действовать, как ему угодно для достижения общей цели. Отсюда выходят два явления, по-видимому, противоположные, но между тем находящиеся в самой близкой, родственной связи, а именно, сильная королевская власть и сильное народное влияние [методически действующие друг на друга], взаимным действием друг на друга составляющие благополучие и царствующего дома и народа, над которым он поставлен царствовать. Для другого требования нашего века - для умственного прогресса есть Лейпцигский университет, книжная ярмарка, для которой лавки бывают наняты за год вперед за 400 и 600 талеров (1500 и 2000 х), свобода цензуры, которая произвела замечательное явление: какая-нибудь новая идея, не имеющая законного паспорта, является вдруг в Лейпциг и получает в его газетах приют и покровительство. Вероятно, наследники людей, создавших Венский конгресс, сожалеют, что предшественники совсем не уничтожили этой землицы, и нет ничего мудреного, что при нынешнем направлении правительств пятиться назад⁸ - они Саксонию [уничтожат], как живой упрек своим стремлениям - сотрут с лица земли. Да и чего стоит это? Стоит только Пруссии и Австрии, между которыми сжата она, немного пораздвинуться, выправить члены, и Саксония треснет в середине, а обе половинки, образовавшиеся от сего, Пруссия и Австрия возьмут себе, и делу конец. Уже поговаривают в Берлине о запрещении Лейпцигских газет, а в Вене положено около 1000-х штрафа за всякое стихотворение, которое пошлется в Лейпциг без предварительной австрийской цензуры. - Если уж соседственные коронованные главы так боятся Саксонии, то как же должен трепетать сам король Саксонский. Он ходит всегда во фраке, обожаем своим народом, и во все время моего пребывания в Дрездене я ничего не слышал, кроме похвал и благославений, в тишине изливаемых на главу его всеми его подданными!

   При беспорядочном бегстве Наполеона через Лейпциг за Эльстер утонул Понятовский в этой же реке, раненный русской пулей⁹. Неподалеку от Франкфуртовского моста, куда направилась вся разбитая армия, существует теперь сад частного человека, и за 4 гроша привратник показывает всем место гибели знаменитого графа и несколько далее, на зеленой площадке сада, под четырьмя ивами место, где погребено тело его, выброшенное этой узкой, мутной, но быстрой рекой. На обеих местах стоят по камню. Здесь, как во времена друидов ¹⁰, только камни. Эта пара камней вся исписана поляками. Понятна их любовь к герою Польши: это было самое высокое проявление национальности польской, которая теперь имеет в себе много особенностей, отвращающих от нее прямое, честное сердце. Понятовский был идеал поляка, как Венера Медицейская есть идеал женщины. При рыцарской храбрости он имел еще жаркий патриотизм, совершенно славянскую привязанность к герою, им избранному, и благородство духа, которое всем этим качествам придавало ослепительный блеск. Все это вместе взятое образует облик какого-то эпического героя хорошей славянской крови - и вот почему ни при одном имени польской истории не бьется сердце поляка так сильно, как при имени Понятовского.

   Внутри города особенно примечательна его площадь с готической Ратушей; фигурная Ратуша эта украшена чрезвычайно капризной башней и окружена скромными домами, которые хотя и потеряли готическую форму, но, как изменившаяся порода лошадей, сохранили родовые, неизменяемые следы первой отличной крови... Эти родовые признаки состоят в наклонности к наружным украшениям, иногда так простодушно затейливым, что кажется вам, что будто жив еще добрый рыцарь, любовавшийся ими. Балконы одним длинным выступом идут от верхнего этажа до нижнего, и часто на стенах видите вы странные горельефы: то сидит каменный рыцарь и держит руку дамы, закутанной в покрывало и подвязанным ртом, то чудовищные звери и сфинксы идут в какой-то тяжелой, медленной процессии. Башенки стоят на крышах домов и кажутся издали трубочистами-фокусниками, которые намереваются сделать несколько представлений; иногда вырастают они чрезвычайно прихотливо где-нибудь на уголку, словно сухоядные растения. Ратуша, с продолговатыми окнами, железными на них решетками, с башней и балконом, кажется предводителем всей этой романтической толпы домов. Когда долго стоишь и долго смотришь на часы ее и на полузолотой и полутемный шар, изображающий видоизменение месяца, сделается на сердце вдруг так любо, как будто ожидается - вот из ближнего Ауэрбахова погреба вылетит на бочке Фауст и пронесется в виду всех, как это он сделал за несколько сот лет. - Два исторические погреба видел я¹¹, один в Берлине, погреб Лютера и Вегнера, где пили Гофман и Девриент, другой здесь, в Лейпциге, где пил Фауст и, с помощью дьявола выиграв заклад, выехал на белый свет верхом на бочке. Оба украшены картинами, увековечившими память этих людей, как картина Марофонской битвы долженствовала увековечить славу победителей. В первом погребе изображен Гофман в ту минуту, как, оканчивая вторую бутылку шампанского, вынимает часы и показывает знаменитому актеру, что время идти на театральную работу, а Девриент, как школьник, которого посылают в училище, почесывает в голове и с грустью подымает прощальный бокал. Во втором погребе две старые, современные, как говорят, самому Фаусту, чрезвычайно запачканные картины, где в первой изображен он в минуту торжества, принимающий заклад, а во второй уже верхом на бочке, исполняющий его. Но гофман-ский погреб чист и опрятен, украшен гардинами, мебелью, картинками, гравюрами, а фаустовский мрачен и сыр, как и следует быть историческому погребу: там показывают окно, прежде бывшее дверью, откуда началась воздушная прогулка чародея.

   Примечательна церковь св. Николая с прекрасными гипсовыми новейшими украшениями внутри и старой кафедрой, с которой гремел Лютер и и которая сохранилась в особенном углу. Наружность этой церкви чрезвычайно любопытна, как переход от простого, тяжелого северного готизма к легкому и прозрачному южному. Тут уже начинает проявляться каприз, фантазия художника, но еще мертвенно. Нет той гармонии, эстетической симметрии, которые показывают вам в неоконченных чертах самой церкви, что в голове архитектора она была полное, совершенное создание, только не проявившееся вполне по недостатку средств. В этом отношении стоит изучения церковь св. Вита или Дом-Кирхе, но об ней мы будем говорить после. Примечательна также биржа, великолепный Почтамт и гуляние вокруг города на месте прежде бывших стен, где вы видите Плейсенбург или что-то вроде крепости. Наконец, старая церковь, из которой Лютер решительно все унес, оставив ей только название. - В пятницу, 4 декабря и. с, как я уже сказал, ехал я в 7 часов утра по прекрасной железной дороге, переехал мост через Эльбу (это уже второй раз переезжаю я Эльбу; в первый раз было ночью у Виттемберга в Пруссии, зкаменитое местопребывание Лютера ¹³, которого осмотреть я никак не мог, потому что ехал в дилижансе), проехал небольшим подземельем, видел, с каким порядком и с какой скоростью наливают воду на станциях, которых насчитал 6 и где останавливаются не более 5 минут, и очутился в Дрездене.

   Сказочный мрачный Дрезден кажется с первого раза путешественнику построенным из камней какой-нибудь огромной крепости, из египетских пирамид или индийского храма. [Противоположность] Контраст между веселой Эльбой, зеленеющими горами, загородными домиками, которые чуть-чуть мельком улыбаются от счастья, и самим городом, тяжелым, грустным, имеет какую-то особенную прелесть. Эльба разделяет столицу Саксонии на новый и старый Дрезден, и величественный каменный мост, соединяющий оба берега, конечно, принадлежит к чудесам новейшего искусства. Огромные быки, на которых он стоит, придают ему вид циклопической постройки, а взятый в целости, он поражает гармонией и стройностью частей. С этого моста, особенно от подножья огромного бронзового распятия, возвышающегося на пятом выступе, считая от старого Дрездена, открываются очаровательные виды на обе стороны. Направо Эльба и горы Саксонской Швейцарии, налево Эльба и горы Цейссена. По целым часам стоял я тут и не мог наглядется на извивы реки, на прихотливые очерки гор, на игру света в воде и желтеющей зелени садов и рощ. Известна участь этого моста в 1813 году: Наполеон взорвал его, а Александр Павлович ¹⁴ восстановил.

   Если идти от нового Дрездена, то на другом, противоположном берегу видите вы готическую церковь. Этой церквью искусство времен Возрождения вознеслось на степень самостоятельного творящего искусства. Смольный монастырь в Петербурге и католическая церковь в Дрездене составляют две звезды в венце этого рода зодчества и упрочат ему место в истории и славу в дальнем потомстве. Последняя состоит из двух храмов, поставленных один на другой, из которых нижний шире, а верхний, составляющий собственно свод внутренней церкви, уже. Снизу крыш не видать, и потому [этот храм] кажется обманутому глазу, будто этот храм имеет две террасы, как волшебный мавританский дворец. Перила, закрывающие обе крыши, украшены статуями святых, как и наружные стены нижнего отдела. Фасад, обращенный к реке, украшен великолепной, почти сквозной башней. Надо взглянуть на эту церковь, чтобы испытать это насладительное, успокаивающее чувство, которое охватывает человека, когда он смотрит на колоссальную постройку, не противоречащую, однакож, ни в одной из своих частей его эстетическому вкусу. Внутренность этого храма состоит из огромной великолепной валы с двумя боковыми; в первой - главный алтарь украшен тремя картинами Рафаэля Менгса: "Вознесение Спасителя", "Св. Яков", "Божья матерь с младенцем". В этом же вкусе Возрождения построены и другие церкви Дрездена, что [особенно] много способствует наложению мрачного, тяжелого облика на весь город. Из них всего примечательней Frauen-Кирхе - это один огромный купол, покоящийся на четырех стенах, и, конечно, самая лучшая копия римского Петра, какая когда-либо существовала...

   Не говорю о Крейц-Кирхе, которая со своей колоссальною башней и собственно храмом (в виде правильного четвероугольника), конечно, была бы собором, возбуждающим удивление, если бы не существовала рядом с двумя описанными церквами. Такие постройки делали саксонские государи в счастливые времена свои, теперь уже не то, но взамен представители каждый год уплачивают долги Августа II¹⁵, грозящие Саксонии почти банкротством. Я здесь не упоминаю о Софийской церкви подкрашенного и переложенного готизма, еще не возвысившегося до полной творческой идеи, хотя портал и главный алтарь замечательны.

   Позади католической церкви возвышается Королевский замок¹⁶, соединенный с церквью деревянной галереей, с высокой башней в 150 футов на переднем фасаде, но это здание совершенно обезображено пристройками и переделками и совершенно незначащая вещь в архитектурном отношении. Кто захотел бы видеть, каким образом желание и нужда распространения портят совершенно здание до того, что оно превращается в нелепую груду камней [видят первоначальное верно или вид, из которого развилось оно и которое сохранило готическую симметрию], тот должен сперва войти на двор Королевского замка, а потом посмотреть его снаружи. - Там увидит он правильный четвероугольник с четырьмя башенками по углам и готическую симметрию: то верно замка, из которого он развился; здесь же смешение родов чудовищных пристроек, выглаженная наружность, сквозь которую кое-где мелькают остатки старины. - С помощью ломания, разрушения, подставок и переделок Королевский замок раздвинулся или, лучше, разнесся на огромное пространство. Лабиринтом галерей соединился он с одной стороны с куполом галереи, я с другой, через дворец принцев, с Цвингером ¹⁷. [Первое в архитектурном] Кусок земли огромный! Однакож нельзя умолчать, что эта безобразная масса замыкается Цвингером - одной из самых замечательных подстроек Дрездена. Если католическая церковь может почитаться шеф-девром храмового искусства эпохи Возрождения, то Цвингер [таким же представляется в дворцовом роде] есть великолепный представитель ее жанра в частных зданиях. Он прислонен к горе и, вероятно, существует на месте прежде бывшей пропасти или донжона. Вообразите [продольную галерею] массивную галерею в виде правильного четвероугольника, на каждом конце коего стоит по дворцу. Надо подняться в гору и тогда с террасы кинуть взгляд вниз, чтобы вполне насладиться могущественной мыслью художника и прелестью целого здания. Из других городских дворцов гораздо правильнее Королевского замка так называемый Японский дворец, он нравится особенно гармонией всех частей, что делает его похожим на удивительную Академию художеств нашу, да прежде бывший дворец Брюля ¹⁸ с выходом на крутой берег Эльбы, обложенный камнем, где устроен сад и терраса, с которой вид на мост, на противоположный берег, на реку, на горы - невыразимо хорош, особенно вечером, при закате солнца или утром, при первых лучах его.

   Но дворцы потеряли здесь первоначальное свое предназначение, и вместо того, чтобы укрывать главу и семейство одного живого человека, -они укрывают целую семью изящных произведений древности и новейших времен. Вместо движения придворных, молча стоят, однакож полные жизни, во всех комнатах боги и богини, нагие женщины; вместо кокетства и чопорности примерных дам, молча, но полные выражения, смотрят на вас со стен чудные дамы великих живописцев Италии; вместо грохота и шума придворной стражи, молча, но полные выражения, смотрят рыцари в старых своих доспехах. Другими словами, дворцы обращены здесь в музеумы, и чудное дело! Собрания, коллекции, картинные и античные галереи считаются не царственной роскошью могущества, а необходимостью в государстве, как войско, юстиция и финансы. Саксонский король не мог бы вообразить себе существования своего королевства без ученых и изящных собраний. Вот почему не разбросаны они у него по собственным его комнатам, служа великолепным украшением стены, камина, садовой площадки или нищенского искусственного водопада, а собраны в единообразных отделениях как предмет изучения и благородного восторга. Таким образом, весь Цвингер есть не что иное, как один огромный музеум. Тут в одном конце - исторический. музеум, где показывают все видоизменения рыцарских костюмов в виде всадников, одетых в доспехи и неподвижно сидящих на безжизненных лошадях. Каждый доспех принадлежит какому-нибудь историческому лицу Саксонии. Кроме того, сохраняются и другие остатки средних веков: первый ствол для первого выстрела Бертольда Шварца, бюро Лютера и проч. В другом конце - кабинет натуральной истории, где показывают вам все роды минеральных произведений и богатую коллекцию птиц, рыб, животных. Замечательно огромное окаменелое дерево, для приведения коего в это состояние, по выражению одного ученого, потребно было по крайней мере 20 т. лет. Лошадь Августа II, у которой грива. А хвост 11 и 16 аршин длины, урод единственный может быть такой от сотворения мира; куски самородного серебра от одного большого, найденного в Саксонии, многие минералы, показывающие богатства саксонской почвы и проч.

   В третьем конце галереи - гравюры и резьба по меди, а если перейдем собственно во дворец, то найдем там так называемый Зеленый свод, Grimgewolbe, с драгоценностями во всех возможных родах; бронзовые статуэтки с великих произведений древности бесподобной работы, произведения из слоновой кости, кубки, статуэтки, "Падение ангелов" 85 фигур, выполненные из целого куска, голландский фрегат, где паруса, тонкие и прозрачные, как настоящее полотно, имеют еще герб царствующего дома; мозаика, эмали, литерные вещи, вырезанные "а жемчуге, поражают отчетливостью исполнения, тонкостью и трудною работой; зала посуды, золотой, серебряной, яшмовой, холцедонной и проч. и проч.; зала алмазов, наконец, зала резчика Диатлингера¹⁹, где покажут вам в маленьких золотых и эмалевых фигурках двор Великого Магола²⁹ в ту минуту, как он принимает подарки от своих подданных. Все это собственно не принадлежит искусству в истинном его назначении, но по искусности, трудности и отчетливости работы приобретает необыкновенную ценность.

   Зала алмазов и знаков коронования польских королей из саксонского дома изумляет богатством драгоценных камней: тут известный саксонский бриллиант в 279 карат, и вообще Зеленый свод по редкости своих игрушек, по чудесам терпения артистов и по многим, так сказать, - tour de force {Смелый прием (франц.).} - искусства резьбы есть без сомнения первая сокровищница в Европе. Далее во дворце - галерея оружия, еще далее - галерея Менгса, образцов-копий с знаменитых статуй древности с сохранением всех их размеров. Это драгоценность для художников или для занимающихся историей искусства. Все, что разбросано по дворцам и виллам Италии, здесь собрано в одно и может дать вам полную идею о состоянии и процветании искусства в древнем мире. Каждый год еще пополняется галерея новыми копиями, со временем это будет живой, поучительный каталог всех существующих шеф-девров ваяния. Не буду описывать его здесь, потому что крепко надеюсь на встречу с самими подлинниками, которых уж галерея дала мне восхитительную мысль. Чтобы показать вам значение этого кабинета, купленного у вдовы Менгса и составленного Менгсом для собственного своего наслаждения, довольно упомянуть о двух остроумных сближениях, существующих в нем и показывающих разность древнего и нового резца. К удивительной статуе Менелая, спасающего убитого Патрокла из сражения²¹, приделана была новейшая голова, ее посадили на плечи Менелая... Через несколько времени в Тиволи отыскали настоящую Менелаеву голову; теперь любопытно знать, в чем сошлись художники и в чем поразноречили. Боже мой! Вот эти две головы стоят перед вами рядом, и все-таки между ними есть пропасть. Голова новейшая, при всем искусстве художника, выражает болезненное сострадание, глаза подняты к небу и того и гляди покроются (как говорил наш Шаликов) неблагородными слезами. Вам уже кажется, что эта голова совсем не в середине горячей схватки, а дома, у камелька, промежду двух слезливых старух. Старая голова закинута гордо, глаза гневно устремлены на врага, поразившего друга, и все лицо выражает жажду мщения. Кто из них лучше понял "Иллиаду" и древний мир?

   Другое сближение еще поразительней: это две головы Нептуна, одна из них принадлежит древнему художнику, другая - Микеланджело, и первая с струящимися волосами выражает задумчивость и глубокую важность, как прилично богу морских хлябий, а другая кудрява и грозна, как разбойник Абруцских гор. Кто из них лучше знал мифологию?

   Наконец, дворец оканчивается картинной галереей²². В Японском дворце - библиотека, фарфоровая выставка и античная галерея с малым количеством древних статуй, приобретенных Саксонией. Однакож тут есть два перла: Сатирикус, юноша, которого красота тела может составить pendant {Пару (франц.).} к берлинскому бронзовому adorant {Обажателю (франц.).}, и так называемая Геркуланумская матрона ²³, статуя женщины, закутанной в длинную тогу. Удивительное произведение! Не только что каждый член этой женщины живет, как будто вы видите трепетание мускулов, но в каждой складке ее тоги есть жизнь... Это произведение так совершенно, что действием оптического обмана вам кажется иногда: она живое существо и только поражена каталепсией. Когда смотритель стал повертывать ее на железном крюке, я даже испугался: вот пошевельнется она, тронется и сделает шаг вперед, потому что она вся подготовлена к тому, чтобы двинуться, и, право, вы изумляетесь, почему так долго не совершает она движения? Кроме этих статуй в Античной галерее замечательные две маленькие матроны, сидящая Андромеда и торсы борцов и натирающегося. Последний есть торжество анатомического знания тела. Египетский отдел не так богат, как Берлинский музеум, но замечателен египетской рукописью, которую не разобрал еще ни один ученый Европы.

   Остается теперь картинная галерея: тут что ни комната, то шеф-девр, особенно в среднем отделении, посвященном Итальянской школе. Тут блистает "Мадонна" Рафаэля, "Ночь" Корреджио, "Мадонна" Му-рилио. Вот три лица [женщины] богоматери, выражающие три высокие главы христианской эпопеи. Корреджио взял на себя пояснить людям материнскую любовь, Мурилио - ее страдания в земной жизни, Рафаэль - ее просветление. Первый написал ее припавшею с неизъяснимым выражением восторга и любви к новорожденному младенцу, который извергает из себя небесный свет и освещает лица присутствующих.- Все, кроме родильницы, сохраняющей на лице еще какое-то болезненное выражение, приближающее ее к идее матери [материнской идее], ибо мать без страдания вещь тяжелая для ума нашего, все, говорю я, в ужасе от этого явления, и даже какая-то женщина раскрыла рот для вопля... Одна она, матерь, в порыве любви не видит ни блеска, ни чуда и, вперив глаза на младенца, сладостно улыбается не боту, а сыну. Удивительно! Мурилио изобразил ее отдавшею красоту свою, истомленную горестью, и бледное лицо его Мадонны, совершенно выходящее из полотна, глубоко врезывается вам в сердце. - /Со всем тем страдания не искажают ее некогда прекрасное лицо, и спокойствие, заметное в нем, и гармония духовных сил, ясно показывает, что она умела страдать в молчании и терпеливо.] Что касается Ао Рафаэля, то поглядев пристально на эту картину, вы не можете Сдержаться от трепета. Вот идет по небесам женщина, для которой уже нет тайны во вселенной, которая знает начало и конец всего, исход и окончание бывшего, сущего и будущего. Страшно.- На руках несет она грозного младенца, придущего некогда судить мир, и она ведает минуту этого явления. -- Какая глубокая, нечеловеческая мудрость в лице ее, какая дума, поглощающая века, время и пространство во взгляде, соблаговоли она открыть уста и произнести слово, небеса бы содрогнулись и задымились горы.

   Кроме трех перлов этих в отделении итальянской живописи блистают: 1) "Спаситель с монетой" Тициана. Иисус устремляет задумчивые, но глубоко проницательные взоры на фарисея, отвечая: "Кесарю кесареви, а богу богови"²⁴. Как важен, как строг он в эту минуту!

   2) Роскошная "Венера" его же.

   3) "Магдалина" Корреджио. Возлежащая женщина с книгой промежду восхитительного ландшафта. Открытая грудь кажется жаждет еще земных наслаждений, между тем как лицо тихо просветляется небесной благодатью, которую черпает святая из божественной книги.

   4) "Блудница, приведенная к Иисусу" Тинторетто. Иисус, занятый поучением, оборачивается на приход людей и видит перед собой женщину, устремившую глаза в землю.

   5) "Св. Матфей, евангелист" Аннибала Каррачи. Могущественное выражение младенца Иисуса, протягивающего руки к св. Франциску, лобызающего ноги его, все сочинение картины поразительно.

   6) "Вознесение богоматери". Сила и энергия, составляющие отличительные качества Аннибала Каррачи, здесь развиты до необычайности как в фигуре апостолов, так и во всей вообще картине.

   7) "Игроки" Караваджио. Из темного фона почти выпукло, рельефно является вам молодой человек, обыгрываемый, наверное, другими с помощью третьего, передающего ему все тайны карт неопытного его противника, неопытность последнего и коварство первых - противоположность, выраженная мастерски.

   8) "Ниней и Семирамида" Гвидо Рени [бледный колорит].

   Не упоминаю здесь о бесподобных созданиях Павла Веронезе, где многочисленные фигуры живут совершенно отдельными, своеобычными характерами и составляют в картине этого живописца проявление богатства мысли и фантазии творческой. Таковы наиболее: "Брак в Кане", "Встреча в Еммаусе", "Религия"²⁵, подводящая к божьей матери венецианское семейство.

   Не упоминаю также о картинах Луки Джордано, отличающихся смелостью создания, пример которому блистает удивительный [Исаак] "Иаков, подымающий камень с колодца"²⁶ и Ревекка, покорно, но полная любви смотрящая на него.

   Не упоминаю о сильной клар-обскуре {Клар-обскуре (от франц. clair-obscur) - светотени.} Еспаньолета²⁷, которая в соединении с творчеством производит такой необычный эффект в картине "Ангел, освобождающий Петра из темницы", ни о Гверчино, картина которого "Царица Томариса"²⁸, получившая известие о поражении сына в то время, как она расчесывает свои волосы, отличающаяся необычайной игрой света и тени, ни об "Аврааме, приносящем в жертву Исаака" Дель-Сарта²⁹; ни о "Лобызании Иакова" Джорджино³⁰, ни о "Спящем Иисусе на коленях Марии" Марати³¹ - ни о тысячи других, которые заслуживают описания. Не могу однако умолчать о "Нищем" Мурилио и об архитектурной живописи Каналетти³².

   Что касается до немецкой школы, то она отличается таким множеством шеф-девров, что решительно нет никакой возможности перечесть их. Тут два удивительных портрета, мужчины и женщины, Гольбейна, портреты Зейбельды ³³, прелестные tableaux de genre {Жанровые картины (франц.).} Нетчер ³⁴, наконец, Рубенс, Ван-Дик, "Ангел" Менгса, ландшафт Рюйсдаля³⁵, сцены Теньера³⁶, Останде³⁷, Вувермана³⁸ и проч. Между прочим, Рембрандт представил "Мальчика, уносимого орлом в облака" ³⁹, который, от страха и боли пронзительных когтей хищной птицы, сделал ужасную гримасу и очень прозаически извергает мочевую струю. Это может со всяким случиться, кто неосторожно подымется в облака, как я теперь, желая определить характер многочисленных произведений живописи, представляемых на удивление знаменитой Дрезденской галереей.

   Мне остается сказать несколько слов о театре.

   В плохом, бедном по наружности театре, рядом с которым вздымается ныне новый, играет прекрасная труппа, отличающаяся общностью исполнения, каким-то старанием и вкусом. Мне издали показалось, что я сижу в обществе, где благородные актеры вздумали давать представление: так все опрятно в игре, так аристократически, важно. К этому присоединяется еще огромное понятие об искусстве. Я думаю причину всего этого должна отыскать в высоко образованном вкусе самого короля и во влиянии принцессы Амалии. Конечно, здесь нельзя, как об игре Зейдельмана, написать разбора, где могут быть подняты все вопросы изящного, но взамен ни разу в продолжение многих и многих вечеров не противоречили со сцены моему эстетическому вкусу, а это много. Вот имена актеров: Паули, ровный, многосторонний и глубоко понимающий тайну комизма, для которого требуется, может быть, более спокойствия, чем движения и разных выходок; Девриент, трагический актер с умом, но так тщательно отделывающий свои роли, что они не кажутся вам целым, а состоящим из многих прекрасных кусочков; наконец, Шоппе⁴⁰, Хевлинг⁴¹ и проч. Из актрис - некрасивая, но умная г-жа Девриент, у которой недостаток наружных средств огорчает зрителя, чувствующего, что без них не может она выразить полностью того огня, того чувства и понятия о всех оттенках внутреннего ощущения, которое хранится на дне души ее. Наконец, прелестная Антюц⁴² и г-жа Бауер, принадлежащая к старой немецкой методе, где от желания картинных положений и от подбирания поз, приличных действию, игра принадлежит больше к пантомиме, чем к игре собственно, однакож сквозь эту сеть сквозит у нее умение сделать сценический эффект и заставить почувствовать зрителя силу хорошего места в писателе. Что касается до оперы, то мне приходится глодать кости, обглоданные славой и известностью. Так, в Берлине наслаждался я уже избитым голосом Леве, а здесь предстояло мне наслаждение видеть пресловутую Шредер-Девриент⁴³, с голосом, начинающим глохнуть, видимо. Любопытно было видеть молодую, красивую певицу Маркс⁴⁴, когда она, как богач, не предвидящий и конца сокровищам своим, расточала силу голоса при всяком случае, и Шредер, как банкир, близкий к банкротству, сберегает все свои средства для одного известного места. Впрочем, эта борьба не исключала и другую, закулисную, состоящую из интриг, как известно, и проч. Из певцов замечателен тенор Чифачек⁴⁵, все прочие - посредственность. Частые посещения театра показали мне всю ничтожность немецкого репертуара. Что это за пьесы, где ложные следствия из верного начала или ложные начала с систематическими выводами, или ложное следствие и ложное начало вечно проходят перед вами в какой-то грубой, непросветленной процессии. Все в этих пьесах наносное, придуманное, все сцены - чужеядные растения, все комические положения - батарды {Батарды (от франц. batard) - незаконнорожденные.}, не могущие сыскать отца своего. Например, "Капитан Ферневильд" принцессы Амалии принадлежит к этому числу. Клейст⁴⁶ в своем "Принце Гомбургском" показал типический образец драматической немощи. В то время, как уже начинает выясниваться характер Брандереургского курфюрста и принца Гомбургского, когда катастрофа из столкновения этих характеров выливалась сама собой, вдруг все разрушено. Курфюрст, приговаривая принца на смерть, объявляет, чсо он шутил; принц, с завязанными глазами ждавший смерти, вдруг ладает в объятья всех действующих лиц, и эффект пошлой мелодрамы заступает место сильного трагического эффекта.

   Наконец, в субботу, в 11 часов, расплатившись с честным хозяином гостиницы Hotel de Roma, y которого оставил я книги Гейне, неудобные для ввоза в Австрию, сел я в дилижанс и пустился далее. Мы ехали долго в долине, и, наконец, за Пирной поднялись на горы. Тут я простился с Саксонией, выбрав самое лучшее место для прощания. Горы расстилались перед глазами, как окаменелые волны, далеко, далеко; там, на самом горизонте, выплеснулась еще одна, выше всех других - это знаменитый Кёнигстайн. - Под ногами у нас были дома, аллеи, дороги, стада, и я удивился, как можно жить в такой глубине. Там и сям по скатам холмов тянулись леса, как длинные плоты бревен, спускаемые у нас вниз по рекам. Прощай, Саксония! Вскоре вступили мы в другую, столь же богатую по почве землю Богемии, землю видов, лощин, целительных ключей, но не столь богатою управлением.

   В Петерсвальде, за 4 мили от Дрездена, услышали мы впервые голос Австрии из уст пограничного чиновника; который хотел отослать одного честного гамбуржца назад в его вольный город оттого, что на пашпорте его не было свидетельства австрийского посланника. Потом Австрия начала осматривать наши чемоданы, вынимая и выбрасывая пожитки, качая сомнительно головою при всякой вещи. Между тем холод крепчал, пронзительный ветер свистал в горах. Нас пересадили в узкий, беспокойный дилижанс, которого приготовления в какой-то нетопленной и сырой лачуге мы ждали, съев супа и котлет с картофелем. Дрожа всем телом, уселись мы в этом деревянном ящике, закрыли окошки, и таким образом при завывании ветра приехали в Теплиц. Тут обогревшись немного и выпив пива, в темную ночь пустились далее, не видели или не хотели видеть ни Кульмского поля, ни трех его памятников. С окостеневшими ногами, болью в коленках от узкого пространства и продрогшими прибыли мы, наконец, в воскресение 20 декабря утром, в 8 часов, в Прагу, столицу Богемии, проехав таким образом 20 миль 21 час, полные, как можно себе представить, самых счастливых впечатлений, которые еще увеличились от второго осмотра наших вещей (при въезде в город), который хотя и был полегче петерсвальдского, но все-таки составил порядочную остановку.

  

  

   Богемия составляет теперь оппозицию Австрии ¹ так, как католические провинции Рейна - Пруссии, Ирландия - Англии и проч., и проч. Старания ее ученых и писателей, каковы Ганка, Шафарик ² и др., о сохранении народного языка есть оружие этой оппозиции. Общими усилиями дошли они до того, что в отечестве своем успели зародить ту особенную гордость национального происхождения, которая известна у них под именем чехизма. - Австрия отвечает на это [всевозможным], полагая всевозможные препятствия затеям патриотов или давая только в крайнем случае позволение на народные балы, где все гости и гостьи обязаны говорить по-чешски, захватывая бумаги подозрительных людей, как это случилось в бытность Срезневского ³, и отбирая допросы, мимоходом сказать, некоторые давали порядком дельные ответы, как, например, этот: "18 миллионов славян не могут видеть равнодушно, что все важнейшие должности в государстве принадлежат немцам, которых только 4 миллиона". - Они знают, что на востоке есть большое славянское государство, и уверены поэтому, что из славян может быть составлено хорошее государство. Отвращение к немцам и приверженность к России развиты в ученом и высшем сословии Богемии весьма сильно ⁴.

   Также трудно представить восторг, производимый народной песней, певицей, у которой чешская фамилия, артистом, который выдает афишку на чешском языке. - Это собственное сознание сделало Богемию представительницей славянизма в Германии, и Карпатия, Иллирия, Долмация, Славония⁵, сколько мне известно, считают голос Богемии за свой представительный голос. Вот почему глаза Австрии постоянно обращены на рагу, которая многими считается за зародыш того [зрушения] отделения многочисленных племен, составляющих Австрию, которое и будет ее гибелью. Действительно, вещь важная и достойная изучения, если сообразить неутомимость ученых и писателей о распространении языка, одобрение их усилий всем обществом, и связь, которая существует между ими самими, и при которой, лишь только дело идет о чехизме, уничтожается всякая вражда, всякая личность. Нимало не покажется удивительным, что огромное славянское племя, идущее от Балтийского моря до Венеции и наполняющее все лежащее на этом пути Германское государство и почти всю Турцию (по догадкам Срезневского, даже племя это простиралось некогда в ширину до Рейна), что это, говорю, порабощенное славянское племя показало признаки боли, а стало быть, и жизни в средине, а не по концам. Богемия была некогда отдельным государством⁶, и об этом осталось у нее воспоминание, принимала участие в великих переворотах ⁷ - и сохранила гордость. Как можно заставить молчать людей, которые в родном городе на каждом шагу встречают памятники своей старины, которые поклоняются гробам своих королей, которым церковь, мост, статуя твердят каждый день, что они были историческим народом и, наконец, которые имеют столицу, так переполненную легендами, преданиями, вытекающими, как живой источник воды Моисеевой, из каждого камня ⁸ и повествующих дела отцов, что в этом отношении я до сих пор даже ничего подобного не видел.-

   Вот, например, Градчин⁹ - святое место, наш Кремль. - Пройдя дворец Тосканского герцога, кармелитский монастырь, вы через ворота королевского дворца выходите на площадь, где красуется кафедральная церковь св. Вита. Эта готическая церковь принадлежит к числу бесподобнейших храмов Германии, хотя и неокончена. Тут уже нет чудовищных пристроек, безобразных наростов из грубого камня северного готизма, тут все прозрачно, все узорчато, все подчинено руке художника. - Части этой церкви имеют все достоинство эстетической необходимости, и каждая из них стремится к одной цели - к небу [в этой общей цели], где, как у общего отца, сходятся они под [знаменем] связкой креста. Чудное здание кажется вам [окаменевшим] не плохою попыткой ученика, пишущего сочинение на заданную тему, где тысячи помарок, поправок и прибавлений, где одна часть развита слишком сильно на счет другой и потому кажется нелепа по излишеству силы, а другая по недостатку ее; нет, это полное художественное творение мастера, где форма и мысль сроднились и срастались в одно удивительное целое, в котором поэтому самое незначащее слово так же необходимо, как и главная цель. - Есть противники готической архитектуры, но они не видят или не хотят видеть, что в лучших храмах этой архитектуры проявляется точно то же, что составляет достоинство греческой архитектуры, а именно: мысль, творчески проявленная в такой форме, которая одна ей и свойственна. Что касается до красоты, то красота есть вещь условная, и понимающему внутренний смысл готического столба он кажется так же красив, как ионическая колонна. Как творческое, самобытное, полное, гармоническое, поэтически правильное создание, церковь св. Вита гораздо выше св. Стефана в Вене, где первая простая мысль была в позднейшем времени подправляема, раздуваема, расширяема и которая может быть сравнима с пергаментным листом, на котором пять раз писали сочинение, стирая всякий раз прежде написанное.

   Внутренность этой церкви переполнена памятниками старины. Посреди возвышается [мавзолей 11 членов богемского королевского дома] саркофаг 5 императоров и 2 королей с их супругами, который с возлежащими наверху каменными фигурами [боковыми] и изображениями почивших на боках составляет драгоценный памятник древнего искусства. Кроме этого, боковые пределы наполнены гробами королей, и все они в каменных подобиях покоятся сверху гробов, между тем как тела тлеют внизу. Пушки Фридриха II в Семилетнюю войну у многих из них отняли головы, руки и проч. Главный алтарь украшен картиной Гольбейна, и эта огромная зала с гигантскими окнами en ogive {Стрелками (франц.).}, с великолепным, смелым сводом, окруженная целым рядом боковых часовен, наполненных воспоминаниями и составляющих около нее как будто историческое ожерелье, - производит впечатление глубокое. Три вещи наиболее красуются в этом архиве богемских древностей: рака св. Непомука ¹⁰, серебряный гроб, высоко поднятый ангелами, между тем как серебряные аллегорические изображения сидят внизу; резное на дереве изображение Праги и часовня св. Вацлова показывают вам старую мозаику на стенах, может быть, родоначальницу мозаик в Германии; изображение святого, вылитое из пушки гуситов ¹¹, и, наконец, в двери то кольцо, за которое он ухватился, когда брат его, отрубив ему голову, застал его на коленях пред образом. Мне пришло на ум, что необходимо надо истребить сперва церковь, чтобы истребить и народ, предки которого построили ее - воспоминание о прошедшей своей жизни.

   По выходе из церкви вам представляется дворец, где жил некоторое время Карл X, за ним какое-то казенное здание, за ним остатки старого замка. Отсюда началась Тридцатилетняя война ¹² тогда [здесь собрались депутаты], и вам показывают еще окна, из которых граф Турн выбросил депутатов ¹³. Спускаясь с горы, направо видите вы старые стены, окружающие Градчин, тут были темницы, тут башня железной женщины Делиборки ¹⁴, тут что ни угол, это сказка, что ни камень, то легенда; справа, внизу красуется дворец Валенштейна, с рощей, им самим насаженной, и с чучелом любимого его коня, на котором свершал могущественный вассал свои подвиги [возбудившие] доставившие ему так много приверженцев, немолчную славу в истории и бедственный конец. Сам собой рождается вопрос: народ, имевший такое влияние на Европу, может ли быть исключен из числа народов?

   Вторая часть Праги, соседственная Градчину и именуемая Кляйнвайте {Кляйнвайте (от нем. Kleinseite) - Малая сторона.}, имеет церковь св. Николая, которая может служить примером безвкусия иезуитов, построивших ее. Войдя во внутренность, вы подавлены бесчисленным множеством статуй, украшений, золота, аль-фреско, так что целое кажется вам бредом тяжелого, горячечного сна ¹⁵. Это одно из доказательств, как осторожно должно обращаться с итальянским родом архитектуры и как много надобно эстетического чувства художнику, чтобы не употребить во зло свободы и фантастической этой манеры. Отлогим спуском, где громадно красуется дворец Шварценберга, спускаетесь вы с моста на реке Влтаве, этого чудного моста, заключенного промежду двух массивных гигантских ворот и перила которого украшены столь же массивными группами святых и духовных аллегорий. На том месте, где св. Непомук был брошен вниз, врезан в камень крест с 5 звездами в воспоминание пяти огненных звезд, явившихся на воде вслед за погибающим мучеником. С этого моста открывается вам чудесный вид, и вы стоите лицом к лицу ко всем поэтическим, мифологическим и достоверным воспоминаниям Чехии.

   Вот прямо на горе Градчин: это история, строгая, фактическая, несомненная; подальше, прямо перед вами, белеется церковь монастыря Страховского, а сбоку гора св. Лаврентия, по которой, как лента, вьется белая стена, построенная во время похода ¹⁶, чтоб дать занятие и работу народу: это история, в которую уже начинает вплетаться поэтическая легенда, и оба эти отдела связываются цепью садов, домов, церквей. Справа от вас, если стоите вы лицом в Градчину, вдали за живописным островком на реке, виднеется Вышгород, с остатками замка кровожадного Либуши¹⁷: это уже мифология, народная сказка, болтовня летописи, соскучившейся говорить серьезно. Слева Влтава течет, сжатая горами, по которым шагают укрепления города, обведенного крепостным валом. [Сзади]. Повернитесь назад к противоположному берегу, к той части города, которая называется старым городом, господи! Москва! Католическая Москва! Тысячи куполов, башен, шпицев, крестов!

   До сих пор не знаю, которому из двух мостов: Дрезденскому или Пражскому - отдать преимущество. Если первый более гармонирует во всех частях, более правилен, более художественен, так сказать, то взамен второй есть решительно говорящий мост ¹⁸. Со всех сторон беседуют с вами века, происшествия и затейливые выдумки народа. Вы можете простоять целый день на этом мосту и не быть праздным ни одну минуту. Вам покажется, будто вы читаете добродушный, прелестный сборник с приложением картинок, и, может быть, это навевание старины и делает Прагу более, чем ее церкви, набожность жителей и славянский их говор, похожей на нашу первопрестольную столицу, замечание, которое услышишь почти от всякого русского, побывавшего в Праге.

   Тотчас по миновании моста является вам справа Крейц-Кирхе со своим куполом, т. е. монастырь рыцарей креста или прежде бывших тамплиеров ¹⁹ [члены которых], и члены их еще до сих пор носят пришитый красный крест на мантиях и на груди. Прямо красуется прежде бывшая коллегия иезуитов, обращенная Иосифом II²⁰ в Академию искусств, в императорскую библиотеку и проч. Это был один из всех владык Австрии, который хотел покончить совсем расчет с прошедшими веками. После него и теперь при знаменитом министерстве Меттерниха ²¹ Австрия решительно кажется вам стоящей спиной к современности, с глазами, устремленными только на прошедшее, так что все ее действия клонятся к сбережению остатков своей истории, а не к заложению новых, плодотворных начал. Я сам для себя хочу выяснить мою любовь к старине, чтобы не подвергнуть ее осуждению в неразумности. Старина для меня только воспоминание, а не действительность; в ней я люблю не самый поступок, а предание и рассказ о поступке; для меня они имеют прелесть исторических записок, а не прелесть жизни, составляющих содержание их. Необходимо было пояснить это, чтобы не впасть в противоречие, удивляясь любви Австрии к историческому труду, любви, которая понуждает ее сберегать даже остатки тамплиеров, между тем как весь свет убежден в несуществовании их, допускать орден иезуитов (хотя под другим названием - литониян), когда весь свет единогласно отвергает касту, и сохранять в костюмах войск, в привычках аристократии, в этикете и процессиях, даже в суде, не едином для всех, но особенном для преступлений дворян (дворяне судят себя сами, per ses paire) и особенным для граждан, во всех указаниях отживших поколений, хотя бы они были дряхлы и младенчески неопытны. Эта idee fixe {Навязчивая идея (франц.).} Австрии была пагубна для всех плодотворных начинаний нашего века: она сделала Империю каким-то германским Китаем, куда не достигает насущная образованность рода человеческого, и она мешает развитию ее внутри себя. К чему? Разве знали ее прежде? Это status quo {Существующее положение вещей (лат.).} относится не к одному внутреннему управлению, а ко всем странам и землям, на которые она может иметь влияние. Право, неудивительно будет, если в один день Австрия вздумает Мексику и все штаты Южной Америки отдать снова инкам и ацтекам ²². Впрочем, нет правила без исключения, и исключение тут захватывает все те страны, которыми сама Австрия завладела, вопреки их истории, обычаям и старым постановлениям.

   Мне остается только упомянуть о церкви Вознесения божей матери на Тенае и о старой Ратуше с часами ²³. Первая замечательна двумя башнями своего фасада, верхи коих еще украшены маленькими башенками, прикрепленными кругом главных, и гробом Тихо-Браге²⁴... На каменной доске высечено изображение рыцаря в доспехах: это астроном. Это старая готическая церковь с двумя фантастическими башнями своими [показывает] определяет [манеру] способ, каким старые художники начали освобождаться от неподвижности и безжизненной колоссальности построек, и составляет первую ступень к колокольне св. Стефана в Вене, к соборам Миланскому, Страсбургскому и Кёльнскому. Что касается до удивительных часов Ратуши, теперь неподвижных и окаменевших, то это полная система философии средних веков, которая необыкновенно проявилась в часах. - Сущность этой философии составляет всегда смерть, и часы служили [для указания] не просто для указания времени, а проповедью, благочестивым напоминанием о тщете земного, угрозой богатству, утешением страданию. Там и тут скелет бьет в колокол при каждом часе, апостолы выходят. Спаситель благославляет, иудей преклоняет голову, шар показывает видоизменение месяца, зодиакальный круг, как лицо Изиды, повествует о тайнах природы, и часы делаются полным выражением теологических, естественных и моральных идей. Жалко, что эти часы замолкли и не могут прочесть чудесной своей лекции, которую прежде читали каждый час, в науку всему христианскому миру. Башня под именем Пульвер-Турм {Пульвер Турм (от нем. Pulver Turm) - пороховая башня.} есть остаток старых укреплений города и весьма походит на одну из наших кремлевских. Она построена Карлом IV²⁵. Каждая столиц" Европы имеет одного человека, от которого все идет, которого мы вcтречаем на каждом шагу и который невидимо присутствует всюду, куда вы только ни заглянете. В Петербурге такой человек называется Петр, в Берлине - Фридрих, в Дрездене - Август, в Праге - Карл IV...

   Для полного понятия о национальной физиономии Праги должно упомянуть о безобразных изображениях мадонн и св. Непомука, которые украшают стены домов, дворы, площади и почти все выступы. Простенки между окнами часто расписаны аль-фреско из священной истории. Наконец, католические распятия, эти ужасные