Это было въ 1902 или 1903 году, когда Коммиссаржевская, покинувъ казенную сцену, дѣлала свою тр³умфальную поѣздку по провинц³и. Шла какая-то пьеса Потапенко. Одно изъ главныхъ свойствъ Коммиссаржевской была удивительная способность преодолѣвать всякую пьесу, всякую роль, и - въ ея исполнен³и - подозрительнаго качества мелодрама Потапенко волновала зрителей не меньше, чѣмъ Офел³я и Дездемона. Вѣдь играла Коммиссаржевская! Она вкладывала въ эти пустыя и часто фальшивыя слова всѣ мучительныя чары своего голоса, глазъ, всю себя... И вотъ въ моментъ высшаго напряжен³я, когда Коммиссаржевская сѣла за рояль и запѣла, на самомъ верху темной галереи кто то забился и закричалъ. Какъ всегда въ такихъ случаяхъ, смятен³емъ и тревогой наполнился зрительный залъ. Коммиссаржевская встала отъ рояля и подошла къ рампѣ, всматриваясь въ эту темную, минуту назадъ послушную ей, а теперь хаотичную толпу. Занавѣсъ опустили, зажгли люстру. Истеричку вывели, и спектакль продолжался...
Мнѣ надолго запомнилась минута, когда Коммиссаржевск³я, блѣдная не театральной, а какой-то настоящей блѣдностью, взволнованная и испуганная, широко раскрывъ глаза, глядѣла въ мракъ смятенной залы и, нервно сжимая руки, старалась понять, что происходитъ тамъ, на верху далекой галерки. Въ этомъ было что то тяжелое, надрывное, почти кошмарное, и хотѣлось уйти куда-то отъ этого истерическаго крика на галеркѣ, въ глухомъ провинци³альномъ городѣ во время пьесы Потапенко...
И казалось, Коммиссаржевская тоже чувствовала, что надо куда то уйти отъ этого безвкуснаго ужаса, и, всматриваясь въ залу, она какъ будто уже искала, какъ освободиться отъ этихъ смятенныхъ криковъ! Вѣдь была она не только актрисой, которая радуется удачно проведенной роли: она была наша, совсѣмъ наша, всѣ искан³я, всѣ увлечен³я, всѣ тягости несла она общ³я съ нами, съ этой темной, волнующейся отъ одного звука ея голоса, залой. Коммиссаржевской было мало личной побѣды, личнаго успѣха; аплодисменты послѣ пьесы Потапенко не удовлетворяли ее. Ей надо было побѣды большей, побѣды искусства цѣльнаго, стройнаго, истиннаго. Она готова была отдать себя въ жертву, итти на подвигъ, но не успокоиться на мысли, что вотъ я сдѣлала все, что могла - я заставила плакать надъ Потапенкой и Суворинымъ, я буду играть сегодня Ларису, завтра Офел²ю, послѣ завтра Беатрису, всѣхъ по разному и всѣхъ - насколько сумѣю хорошо.
Мног³е, можетъ быть, даже осуждали Коммиссаржевскую за то, что она не хотѣла остаться только актрисой, что она не жалѣла своего таланта въ постоянныхъ опытахъ, но именно это неутомимое искан³е и дѣлало Коммиссаржевскую изъ всѣхъ современныхъ художниковъ сцены самой близкой, самой нашей, потому что развѣ всѣ мы, зрители, какъ-бы различны и враждебны ни были другъ другу, развѣ всѣ мы не искали въ эти смутные годы, годы хаоса, разорванности, смятен³я?
Коммиссаржевская добилась того, чего хотѣла. У нея свой театръ. Онъ нуженъ ей не для того, чтобы увеличить славу, чтобы закрѣпить побѣду актрисы, извѣстной уже всей Росс³и. Онъ нуженъ ей для опытовъ, для искан³й. Она мечтаетъ побѣдить хаосъ, вывести свой театръ на ясную, твердую дорогу истиннаго искусства. Она сама хорошенько не знаетъ этой дороги, но она знаетъ что нужно создать театръ гармоничный, цѣльный, а не только лавочку, гдѣ сегодня Шекспиръ, завтра Потапенко. Вотъ она - курсистка съ гладкой прической, въ кожаномъ поясѣ, строгая, прямолинейная; вотъ она - Авдотья купеческая жена, изобличающая своимъ вѣникомъ затхлую пошлость современной жизни все творчество актрисы отдано фанатизму гражданственности, который многимъ ли въ то время позволялъ усомниться, что пьесы Горькаго, Найденова, Чирикова хорошее искусство и хорошая общественность? Я не буду сейчасъ касаться истор³и увлечен³я русскаго общества этими будто бы продолжателями Чехова и быстраго къ нимъ охлажден³я. Но гражданственная волна поднялась на минуту, и Коммиссаржевская была на гребнѣ ея и, одна изъ первыхъ разочаровавшись, не побоялась признаться въ этомъ и отказаться для новыхъ опытовъ отъ всего добытаго такимъ упорнымъ трудомъ.
Въ 1906 году, собравъ вокругъ себя смѣлыхъ искателей, художниковъ и поэтовъ, имѣя режиссеромъ Вс. Э. Мейерхольда, Коммиссаржевская рѣшительно и твердо вступила на новый путь.
Слишкомъ много личныхъ воспоминан³й,- у однихъ - нѣжныхъ, благодарныхъ, у другихъ - враждебныхъ, злобныхъ - связано еще съ этимъ бѣлымъ заломъ на Офицерской, чтобы можно было спокойно расцѣнить всѣ ошибки и побѣды этого героическаго сезона, когда Ком,миссаржевская явила намъ свой новый и послѣдн³й ликъ лучезарной Беатрисы. Но я думаю для многихъ останутся незабвенными эти субботы, гдѣ Коммиссаржевская бывала не только милой хозяйкой, но и воодушевляющей своей бодростью и увлечен³емъ соратницей всѣхъ окружавшихъ ее искателей. Я не знаю театра, который заставилъ бы такъ остро любить себя и ненавидѣть; я не знаю большей вѣры, чѣмъ та, которая соединила въ тотъ годъ подъ однимъ стягомъ поэтовъ, художниковъ, актеровъ въ дружный отрядъ. А. Блокъ, одинъ изъ самыхъ близкихъ этому театру поэтовъ, написалъ ("Рѣчь", 12 февраля) о всеобщей влюбленности въ Коммиссаржевскую. Да, это было такъ. Она, отдавшая всю свою популярность, весь свой талантъ намъ (теперь подъ словомъ, мы, я разумѣю всѣхъ, кто вѣрилъ и радовался этимъ искан³ямъ), она дѣйствительно была "Прекрасной Дамой", своимъ высокимъ примѣромъ вдохновлявшей рыцарей, носившихъ ея цвѣта, на безстраш³е, на прекрасные подвиги за нее и во имя того, чему она и сама, королева, смиренно служила, какъ Мадонна, одѣвшая темныя одежды монастырской привратницы Беатрисы.
Коммиссаржевской не было суждено успокоиться, узнать радость настоящаго достижен³я. Можетъ быть, причиной этому было общее переходное положен³е театра, еще не способнаго къ полному обновлен³ю; можетъ быть, какъ сказалъ Вячеславъ Ивановъ въ рѣчи посвященной памяти Вѣры Ѳедоровны (въ "Обществѣ ревнителей художественнаго слова"): "мы, поэты и художники, не въ достаточной мѣрѣ откликнулись на ея призывъ". Но главная причина, мнѣ кажется, лежитъ въ самой Коммиссаржевской: она слишкомъ горѣла, слишкомъ жадно и нетерпѣливо хотѣла того, о чемъ позволено только мечтать; слишкомъ пламенна была ея душа, душа не спокойнаго реформатора, а фанатической подвижницы, которая требуетъ чуда, которая готова умереть или проклясть то, чему она только что молилась. Именно вотъ эта Коммиссаржевская, не успокоенная, погибнувшая смертью мученицы, со всѣми своими порывами, искан³ями была нашей, была близкой, нужной въ эти дни, когда такъ много сомнѣн³й, колебан³й, разочарован³й разъѣдало наши души. И когда будутъ говорить о тревожныхъ, смутныхъ первыхъ годахъ XX столѣт³я, имя Вѣры Ѳедоровны Коммиссаржевской будетъ упоминаться какъ одно изъ именъ - яркихъ, славныхъ, красивыхъ.