Мы за пять лет. Материалы [к биографии]
Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 6 т.
Т. 1: Веселые устрицы
M.: TEPPА-Книжный клуб, 2006.
МАТЕРИАЛЫ [К БИОГРАФИИ] (1913)
Как будто кроваво-красная ракета взвилась в 1905 году... Взвилась, лопнула и рассыпалась сотнями кроваво-красных сатирических журналов, таких неожиданных, пугавших своей необычностью и жуткой смелостью.
Все ходили, задрав восхищенно головы и подмигивая друг другу на эту яркую ракету.
- Вот она где, свобода-то!..
А когда наступило туманное скверное утро, на том месте, где взвилась ракета, нашли только полуобгорелую бумажную трубку, привязанную к палке - яркому символу всякого русского шага - вперед ли, назад ли...
Последние искорки ракеты гасли постепенно еще в 1906 году, а 1907 год был уже годом полной тьмы, мрака и уныния.
С горизонта, представляемого кожаной сумкой газетчика, исчезли такие пышные бодрящие названия, как: "Пулемет", "Заря", "Жупел", "Зритель", "Зарево", - и по-прежнему заняли почетное место загнанные до того в угол тихие, мирные "Биржевые ведомости" и "Слово".
В этот период все успевшие уже привыкнуть к смеху, иронии и язвительной дерзости "красных" по цвету и содержанию сатирических журналов снова остались при четырех прежних стариках, которым всем в сложности было лет полтораста: при "Стрекозе", "Будильнике", "Шуте" и "Осколках".
Когда я приехал в Петербург (это было в начале 1908 года), в окна редакций уже заглядывали зловещие лица "тещи", "купца, подвыпившего на маскараде", "дачника, угнетенного дачей" и тому подобных персонажей русских юмористических листков, десятки лет питавшихся этой полусгнившей дрянью.
Пир кончился...
Опьяневших от свободных речей гостей развезли по участкам, по разным "пересыльным", "одиночкам"; и остались сидеть за залитым вином и заваленным объедками столом только безропотные: "дачный муж", "злая теща" и "купец, подвыпивший на маскараде".
То, что называется - бедные родственники.
Таким образом, я приехал в столицу в наиболее неудачный момент - не только к шапочному разбору, но даже к концу этого шапочного разбора, - когда уже почти все получили по шапке.
Здесь попрошу разрешения сказать несколько слов о себе лично, так как эти слова все же имеют некоторое отношение к тому, о чем пишу.
Я приехал из Харькова в Петербург.
Несколько дней подряд бродил я по Петербургу, присматриваясь к вывескам редакций, - дальше этого мои дерзания не шли.
От чего зависит иногда судьба человеческая: редакции "Шута" и "Осколков" помещались на далеких незнакомых улицах, где-то в глубине большого незнакомого города, а "Стрекоза" и "Серый Волк" - в центре ("Стрекоза" - на Невском, угол улицы Гоголя, "Серый Волк" - на Мойке).
Будь "Шут" и "Осколки" тут же, в центре, - может быть, я бы преклонил свою скромную голову в одном из этих журналов...
Но выбирать мне приходилось между двумя "близкими" редакциями - "Стрекозой" и "Серым Волком".
- Пойду я сначала в "Стрекозу",- решил я.- По алфавиту.
Вот что делает с человеком обыкновенный скромный алфавит: я остался в "Стрекозе".
Помню, провели меня в кабинет издателя М. Г. Корнфельда (редактор - маститый И. Ф. Василевский-Буква - в Петербурге не жил)...
Меня встретил совсем молодой бритый господин с ласковыми глазами и очень хорошими манерами.
Сидел он за большим письменным столом перед деревянной доской, сплошь исчерченной благородными профилями неизвестных лиц, теми самыми профилями, которые так любит чертить рука задумавшегося человека.
На доске лежала бумажечка - такая маленькая, что я боялся, как бы мое шумное дыхание - дыхание человека, только что взбежавшего на лестницу, - не унесло ее.
"Работает, - завистливо подумал я. - Живут же люди!"
И я впился жадными глазами глубокого провинциала в приятное бритое лицо издателя.
"Вот он какой, - нежно подумал я, - молоденький совсем. Ишь ты!"
Мы разговорились.
- Материал принесли?
- Да, кое-что. Мелочи и рассказ.
- Вы работаете где-нибудь?
- Не...нет. Я недавно из Харькова.
- А там писали?
- Да, - с некоторой гордостью мотнул я головой. - Даже издавал сатирический журнал.
- И хорошо он шел?
- Не особенно. Три тысячи печатал.
- Ого! - искренне изумился издатель.
- Что "ого!"? - простодушно переспросил я. - Много, что ли?
- Конечно. У нас журнал старый, известный, издается в Петербурге, и то идет он не больше, чем вдвое против вашего.
Изумился в свою очередь и я.
- Да что вы! А я думал - тысяч сто.
- Где там?
В дальнейшей беседе я нашел и объяснение этого странного факта: "Стрекоза" издавалась тридцать лет, и все эти тридцать лет главными потребителями ее были - офицерские библиотеки, рестораны, парикмахерские и пивные; поэтому о журнале и сложилось у среднего интеллигентного читателя такое убеждение, что "Стрекозу" читать можно лишь между супом и котлетами, в ожидании медлительного официанта, вступившего с поваром в перебранку, или повертеть ее в руках, пока парикмахер намыливает вашему более счастливому соседу щеку.
Поэтому бурный девятьсот пятый год и перекатился волной через этот сонный журнал, не вознеся его на свой гребень.
Даже в момент первого моего появления в "Стрекозе", когда она уже была серьезно реформирована, когда ее печатали в несколько красок, когда уже большинство будущих сатириконцев работало в ней, - она все же не вызывала ничьего внимания, ни один новый читатель не заинтересовался ею... Так было сильно тридцатилетнее равнодушие к этому "ресторанному и парикмахерскому журналу".
- Знаете что, - сказал я М. Г. Корнфельду со смелостью, на которую способна только молодость. - Надо вам переменить название журнала. Ведь вы теперь не имеете ничего общего с прежней "Стрекозой". По крайней мере в отношении рисунков. А слово "Стрекоза" все портит.
- Я сам уже думал об этом, - грустно сказал издатель. - Да жалко, знаете, менять... Свыше тридцати лет была "Стрекоза", а теперь вдруг не "Стрекоза"... Впрочем, мы об этом можем потолковать на заседании. Приходите сегодня в 8 часов вечера.
Только потом, много времени спустя, оценил я, какая великая честь была мне оказана: еженедельные редакционные заседания происходили в очень интимном кружке самых близких сотрудников и никто из посторонних не допускался под страхом смертной казни. И только через несколько месяцев издатель признался, какую он вынес из-за меня бурю на другой день после заседания.
- Вы не имели права приглашать на заседание всяких провинциальных проходимцев! - ревел, как буря, порывистый Радаков. - Южные поезда привозят каждый день сотни пудов провинциального мяса, - что же, всех их тащить сюда, да!
- Да уж, - качал головой сдержанный Ре-ми. - Нехорошо, нехорошо. Этак и я кого-нибудь с улицы приглашу на заседание - приятно вам будет?
Однако, когда я на втором заседании предложил парочку тем для рисунков, ко мне прислушались, темы обсудили, приняли - и огорченный Корнфельд снова поднял голову.
Через неделю я уже был приглашен в качестве секретаря редакции и торжественно вступил в исполнение своих обязанностей.
Сотрудниками тогда уже были почти все нынешние ближайшие сатириконцы - Ре-ми, Радаков, Юнгер, Яковлев, Красный (К. Антипов) и Мисс, - таким образом, я был среди них самым "молодым".
Атмосфера царила самая товарищеская, несмотря на то что любое мнение и взгляд высказывались в самой резкой, определенной форме. Взаимное уважение страховало от обид, а общее увлечение любимой работой сглаживало все шероховатости.
Чуть ли не на втором же заседании с моим участием снова поднялся сотрудниками вопрос об изменении заголовка "Стрекозы" на какой-нибудь другой... Самым затруднительным было - провести эту реформу так деликатно, чтобы не испугать консервативных подписчиков, привыкших уже за десятки лет к старому заглавию, как привыкают к старому, во всех местах протертому халату, но который мил именно этой своею знакомостью, мил своими складками, раз навсегда принявшими форму тела носителя халата.
Эта операция переименования нам удалась блестяще. Подписчики "Стрекозы" и опомниться не успели, как превратились в подписчиков "Сатирикона".
Первый номер "Сатирикона" вышел 1 апреля 1908 года, и о "новом" журнале сразу заговорили.
Для посторонней публики и критики появление "Сатирикона" вместо "Стрекозы" было большим, значительным событием, мы же этого почти не заметили, потому что журнал остался прежним... Только редактором, вместо И. Ф. Василевского, подписывал первые 9 номеров А. Радаков, а с 10-го номера принял эту рискованную, по русским обычаям, обязанность на себя я.
И удивительная вещь: о "Стрекозе" никто никогда в газетах и словом не обмолвился, а стоило появиться другому заголовку, как критика зашумела. Могу отметить отрадный для нас факт: "Сатирикон" был сразу принят хорошо.
Не прошло и года, как название журнала прочно вошло в жизнь и выражения: "темы для "Сатирикона", "сюжет, достойный "Сатирикона", "вот материал для сатириконцев" - запестрели на газетных столбцах в серьезных политических статьях.
Пять лет...
Это около трехсот номеров. И над каждым номером напряженная работа, масса усилий, затрачиваемых на обход цензурных волчьих ям. Громадная, титаническая работа, о которой читатель и не подозревает.
И, как всегда бывает: просматривая теперь эту вереницу номеров, помнишь хорошо, как создавался каждый номер, помнишь все тягости его рождения и тернии, с его выпуском связанные... - но вместе с тем совершенно не помнишь и не постигаешь, как созданы все эти триста номеров в их общей массе.
Неужели все это сделано нами, пятью-шестью людьми, единственным оружием которых были карандаш, перо и улыбка... Не верится.
И в то же время мы устраивали "сатириконские балы", ухитряясь в неделю записывать декоративные полотна во всю величину Дворянского собрания, устраивали вечера, юмористические лекции, выставки карикатур, совершали "образовательные" экспедиции за границу и выпускали книги...
Поверит ли кто-нибудь, что нами за эти пять лет, совместно с М. Г. Корнфельдом, было выпущено на рынок свыше двух миллионов книг.
Не верится? Увы... Цифра эта точна.
Это уже сделано. Это позади.
А если бы пять лет тому назад пришел какой-нибудь провидец и сказал бы: "Господа! Вы должны за пять лет сделать следующее:
1) Составить 300 номеров журнала.
2) Выпустить 2 миллиона книг.
3) Писать пьесы, декорации к ним, устраивать выставки, балы, над которыми возни 2-3 месяца, колесить по Европе, негодовать, возмущаться, бороться с цензурой и сверх всего этого - обязательно сохранять хорошее, ровное расположение духа, без которого "веселая" работа немыслима".
Если бы все это сказал нам пять лет тому назад провидец, каждый из нас выслушал бы его, молча повернулся спиной, выбрал бы по крепкой, прочной веревке - и сразу освободился бы и от книг, и от журнала, и от всего другого.
Теперь все это позади. Хорошо!
Нам были бы неприятны упреки в том, что мы празднуем такой скороспелый юбилей. Действительно, пятилетних юбилеев не празднуют.
Но, я думаю, предыдущие строки дают нам некоторое основание надеяться, что наше право на юбилей будет признано.
Кто знает, будет ли у нас десятилетний юбилей?..
Не надо забывать, что мы не купаемся в теплой, ласкающей тело водице, а варимся в крутом кипятке.
"История" сатириконцев была бы не полна, если бы я не коснулся разрыва всего коллектива сотрудников с издателем М. Г. Корнфельдом.
Но считаю, что не место здесь снова касаться этого инцидента, получившего уже довольно детальное освещение в первых номерах нашего журнала "Нов. Сатирикон".
Коснусь только фактической стороны: разрыв произошел в мае текущего года. Все сотрудники in corpore вышли из состава двух редакций: "Сатирикона" и "Галчонка". В июне нами основан "Новый Сатирикон", который в течение трех месяцев достиг того же тиража, который имел при нас прежний "Сатирикон".
Читатель в этом случае высказался... Спасибо читателю.
В моей статье, несмотря на ее пространность, есть все же огромный пробел: я почти ничего не сказал о цензурных условиях, в атмосфере которых "Сатирикон" прожил пять лет.
Но... об этом сейчас неудобно распространяться. Это дело истории, для которой мы тщательно собираем материалы.
Материалы - неслыханные.
Больше я ничего не скажу.
Перечислю только то, чего нам категорически запрещено касаться.
1) Военных (даже бытовые рисунки).
2) Голодающих крестьян.
3) Монахов (даже самых скверных).
4) Министров (даже самых бездарных).
А в последнем номере не пропущена даже карикатура, осмеивающая "Новое время".
Читатель! Обнажи благоговейно голову перед этим фактом.