Пнин Иван Петрович - Иван Пнин

  

   Иван Пнин. Сочинения

   М., Издательство всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1934

   Классики революционной мысли домарксистского периода

   Под общей редакцией И. А. Теодоровича

   Вступительная статья и редакция И. К. Луппола

   Подготовка к печати и комментарии В. Н. Орлова

   Оригинал в библиотеке ImWerden

  

  

  

  

   Иван Петрович Пнин родился в 1773 г. Он был "незаконным" сыном знаменитого екатерининского и павловского вельможи, фельдмаршала князя Николая Васильевича Репнина, оставившего ему в наследство единственно только частицу своей фамилии (Ре-пнин). XVIII век был богат такими усеченными фамилиями, неизменно выдающими "незаконное" происхождение их обладателей. Таковы: Ранцовы (Во-ронцовы), Мянцовы (Румян-цовы), Бецкие (Тру-бецкие) и др. Приятель и литературный соратник Пнина А. Х Востоков заменил этим русифицированным псевдонимом свою подлинную немецкую фамилию Остенек, бывшую в свою очередь уменьшительной от фамилии его отца Х. И. Остен-Сакена. Камердинер А. С. Грибоедова, его "молочный брат" Сашка, носил фамилию Грибов, позволяющую догадываться об их более близком родстве.

   До последнего времени вопрос о происхождении Пнина не был решен в окончательном смысле: многие биографы называли его отцом другого Репнина, двоюродного брата фельдмаршала князя Петра Ивановича (умер в 1778 г.), обер-шталмейстера и ревностнейшего масона; наиболее веским соображением в пользу такого предположения было отчество Пнина: Петрович. И только теперь вопрос этот выясняется окончательно: сохранилось письмо кн. Н. В. Репнина (мы приводим его ниже), не оставляющее никаких сомнений в том, что именно он был отцом Пнина. Отчество же свое Пнин получил, повидимому, от "крестного'' отца (возможно, что им был кн. П. И. Репнин), - это также было в обычаях русских аристократов XVIII века в отношении их "незаконных" отпрысков. н. Н. В. Репнин, несомненно, сыграл очень крупную роль в жизни своего "воспитанника" (так официально именовался Пнин в его молодые годы); предание связывало с именем Репнина печальную судьбу нашего писателя и даже самую его преждевременную смерть. Хорошо осведомленный Н. И. Греч, лично знакомый с Пниным, дважды упоминает об этом в своих записках: "Он вырос и был воспитан, как сын вельможи. Потом обстоятельства переменились, и он должен был довольствоваться уделом ничтожным. Это оскорбило, изнурило, убило его... Он надеялся, что князь Репнин признает его своим сыном, но, узнав по кончине его (в 1801 г.), что он забыл о нем в своем завещании, впал в уныние и зачах. Движимый чувством оказанной ему несправедливости, он написал сочинение "Вопль невинности, отвергаемой законом" (Н. И. Греч, "Записки о моей жизни", 1930, стр. 263 и 550). Мы не думаем, что Репнин забыл о своем сыне в завещании. Вернее будет предположить, что он сознательно не пожелал обеспечить его существования, так как, судя по некоторым косвенным данным, в конце 1790-х гг. отношения Пнина с отцом резко изменились вследствие какого-то неизвестного нам конфликта. Во всяком случае, до 1796 или 1797 г. Пнин был тесно связан с отцом, и поэтому имеет смысл остановиться несколько более подробно на личности кн. Н. В. Репнина, вызвавшей со стороны собственного его сына столь страстное и суровое обличение, как "Вопль невинности, отвергаемой законами".

   Князь Николай Васильевич Репнин (1734-1801), несомненно, принадлежал к числу наиболее выразительных и типических представителей русской аристократии XVIII века. В нем, как в фокусе, были собраны все "противоречия", столь характерные для социально-культурного и морального облика "просвещенных" крепостников. Это был поистине вельможа самого первого ранга, стяжавший громкую славу отважного полководца, искусного дипломата и деятельного администратора. Он был щедро взыскан милостями трех царей (хотя неоднократно бывал и в опале) и преувеличенными хвалами выдающихся современников. Его "подвиги" и "добродетели" воспевали первые поэты века, Державин почтил его великолепной одой:

  

   Строй, Муза, памятник герою,

   Кто мужествен и щедр душою...

   Благословись, Репнин, потомством!..

  

   Кроткий Нелединский-Мелецкий в то же время восклицал в звучных строфах:

  

   Но кто, кто муж сей знаменитый?

   Отваги огнь в его очах.

   Репнин, вождь храбрый, знаменитый,

   России славный во сынах!

  

   Умный и просвещенный М H. Муравьев посвятил Репнину форменный панегирик в стиле "похвальных слов" великим мужам древности: "Искусный полководец, важный и остроумный негоциатор, прозорливый градоправитель, человек, равно сияющий при дворе вежливостью и толиким знанием общества, как в советах мудростью и беспристрастием, наипаче отличался он разборчивым чувствованием чести и любовью к отечеству; гражданин и вельможа, иногда несчастлив на войне, иногда увлечен пылкостью нрава, но всегда тверд, всегда готов всем жертвовать долгу службы, даже до собственной гордости, которую извиняло толикое множество заслуг. Он был живой образец благородства, добродетели, бескорыстия, великодушия и безусловной ревности. Таков был бы Аристид, ежели бы он родился в России" (Сочинения M. H. Муравьева, т. II, 1847, стр. 306).

   Можно было бы привести немало подобных отзывов о Репнине. Но вместе с тем современники оставили и другие, вовсе противоположные отзывы, и, если верить им, выясняется, что "благородный, добродетельный, великодушный Аристид" обладал исключительно жестоким нравом, беспредельной гордостью в отношении подчиненных ему людей и отвратительным пресмыкательством перед "сильными мира сего", был завистлив, скуп и сластолобив.

   В Польше, где он "царствовал" в конце 1760-х гг. (при Понятовском), Репнин оставил после себя самые скверные воспоминания. Он беспрерывно оскорблял национальные чувства поляков. По словам английского посла при петербургском дворе Джемса Гарриса, "ничего не могло быть поразительнее высокомерия его с самыми важными лицами... Он обращался бесцеремонно со всеми, даже с королем". Он заставил два часа дожидаться в своей передней папского нунция, явившегося к нему с поздравлением; в Варшавском театре актеры не начинали представления до приезда Репнина, хотя король уже сидел в ложе целый час, и т. д. (см. "Русский Архив" 1865 г., стбц. 953-958). И в то же время известно, что Репнин угождал Потемкину, как молоденький адъютант, и поведение его в ставке всемогущего фаворита вызывало гримасу отвращения даже у самых заядлых угодников. С. А. Тучков пишет, что Репнин "был чрезвычайно горд и вместе пронырлив. В его характере проявлялись по обстоятельствам многие противоположности... Любил он рассуждать о человеколюбии, братолюбии и равенстве, - при этом с людьми, от него зависящими, поступал он, как деспот. А между тем знают, как унижался он перед князем Потемкиным и Зубовым" ("Записки", 1908, стр. 100). Державин в своих записках признается даже, что при встречах с Репниным он чувствовал "в душе своей во всей силе омерзение к человеку, который носит на себе личину благочестия и любви к ближнему, а в сердце адскую гордость и лицемерие" (Сочинения, т. VI, 1871, стр. 706; впрочем, Державин имел особые причины быть недовольным Репниным и даже раскаивался, что в свое время посвятил ему оду).

   Репнину нельзя было отказать ни в уме, ни в образованности, ни даже во внешней обаятельности: "С видом величавым, гордою осанкою, возвышенным челом, глазами и в маститой старости огненными, коим проведенные дугою брови придавали еще большую выразительность", сочетал он репутацию широко просвещенного человека и остроумного собеседника; получив "дельное немецкое воспитание" под руководством одного из самых образованных русских людей XVIII века - гр. Н. И. Панина, он "удивлял всех своею начитанностью, редкою памятью, свободно изъяснялся и писал на российском, французском, итальянском и польском языках" (см. биографию Репнина Д. Бантыш-Каменского в "Биографиях российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов", ч. II, 1840, или же в его "Словаре достопамятных людей русской земли", ч. IV, 1836).

   Репнин был видным масоном, он был лично знаком с Сен-Мартеном и вел с ним переписку. Пользуясь высоким своим положением, он был "великим покровителем мартинистов"; известно, что связи с масонскими организациями невыгодно отразились на служебной карьере Репнина: при разгроме мартинистов он лишился расположения Екатерины II и был назначен (в 1792 г.) лифляндским и эстляндским генерал-губернатором, что при его чинах и заслугах было не чем иным, как почетной ссылкой. Именно благодаря стараниям масонов была создана легенда о Репнине-Аристиде. Один из столпов русского масонства И. В. Лопухин напечатал в 1813 г. рассуждение "Примеры истинного геройства, или князь Репнин и Фенелон в своих собственных чертах", где подробно распространялся о "подвигах христианского милосердия и благотворительности" Репнина (см. "Друг Юношества", изд. М. И. Невзоровым, 1813 г., март, стр. 1-102, ср. Записки И. В. Лопухина, 1884, стр. 55).

   Сохранилось множество свидетельств о "чувствительности" Репнина. Нелединский-Мелецкий в своей оде так и называет его: "Герой чувствительный!" Англичанин Гаррис именует его "чувствительным и человеколюбивым" (хотя и "не показывающим кротости в обращении"). В 1801 г. молодой Андрей Кайсаров, один из птенцов тургеневско-лопухинского масонского гнезда, читает в Дружеском литературном обществе речь "О славе", где говорится: "Известно, что великий Репнин плакал над трупами убитых неприятелей по одержании им победы" (см. "Журнал министерства народного просвещения" 1910 г., No 8, стр. 287). Мы не знаем, плакал ли действительно Репнин над трупами орловских крестьян графа Апраксина, расстрелянных им картечью при подавлении крестьянских бунтов 1797 г. Известно только, что он лишил их обрядового погребения, а над братской могилой поставил столб с надписью: "Тут лежат преступники противу бога, государя и помещика, справедливо наказанные огнем и мечом по закону бо-жию и государеву".

   В свете вышеприведенных данных нравственная физиономия Репнина принимает более ясные и "земные" очертания. К сказанному нужно еще добавить, что Репнин был большим женолюбцем. Недаром даже англичанин Гаррис отмечал его "преувеличенную до-нельзя любезность с женщинами". А официальный биограф фельдмаршала (Д. Бантыш-Каменский) пишет, что он "имел сердце пламенное и был счастлив любовию прекрасного пола". Репнин оставил много внебрачных детей; в семейном архиве Репниных имеются сведения о нескольких "пи-томцах" князя, влачивших, повидимому, жалкое, полукрепостное существование. Кроме Пнина, мы знаем еще одного "питом-ца", выбившегося "в люди", - это Степан Иванович Лесовский (умер в 1839 г.), участник войны 1812 г., курский губернатор (1827-1830), позднее московский жандармский генерал и сенатор. Однако, в отличие от Пнина, Репнин не забыл его в своем завещании и оставил ему 400 душ крестьян (см. "Воспоминания" А. М. Фадеева, Одесса 1897, стр. 13). И, наконец, у Репнина был еще один "незаконный" сын, судьба которого была вовсе не похожа на "ничтожный удел" автора "Вопля невинности": Репнин был отцом известного князя Адама Чарторижского (см. А. А. Васильчиков, "Семейство Разумовских", т. IV, 1887, стр. 515; мать Чарторижского - прославленная красавица своего времени - княгиня Изабелла пользовалась не слишком строгой репутацией; см., например, анекдот о ней в "Сочинениях" П. А. Вяземского, т. VIII, 1883, стр. 60-61; Чарторижскую же, вероятно, имеет в виду А. Т. Болотов, сообщающий об "интри-ге" Репнина "с одною знатною польскою госпожою", - см. его "Памятник протекших времян", 1875, стр. 47-48). Любопытная переписка Репнина с Изабеллой и Адамом Чарторижскими, опубликованная в XIV томе "Сборника русского исторического общества" (1875), свидетельствует о чрезвычайно близких, интимных отношениях корреспондентов. В 1795 г., отправляя своих сыновей в Петербург, княгиня Изабелла вверила их попечениям Репнина, и тот с исключительной заботливостью следил за каждым их шагом. "Я принимаю нежное, самое нежное участие в счастии ваших детей; я даже осмеливаюсь сказать: можете ли вы в этом сомневаться, зная мои чувства к вам", - писал он Чарторижской. Таким образом, Пнин был единокровным братом виднейшего русского сановника первой половины 1800-х г. (Чарторижский был на три года старше Пнина, он родился в 1770 г.). Это обстоятельство до сих пор не было отмечено биографами Пнина, между тем полезно было бы выяснить: знал ли Пнин о своем родстве с Чарторижским и не поддерживал ли с ним личных отношений? Может быть, по инициативе именно Чарторижского кружок "молодых друзей" Александра I принимал живое участие в деле издания "Санктпетербургского Журнала" 1798 г., предпринятого Пниным и А. Ф. Бестужевым на средства великого князя; может быть, именно Чарторижский способствовал тому вниманию, с каким принимались Александром I сочинения Пнина ("Вопль невинности", "Опыт о просвещении"). Но пока никаких данных о личном знакомстве Пнина с Чарторижским не имеется.

   Н. И. Греч сообщил, что Пнин "вырос и был воспитан, как сын вельможи". Его не постигла участь остальных "питомцев" Репнина; он вырос, повидимому, точно в таких же условиях, как десятки "законных" отпрысков благородных, княжеских и графских, фамилий. Репнин приложил, несомненно, старания к тому, чтобы создать для этого своего "питомца" более или менее прочное общественное положение; он выхлопотал ему дворянское звание, "записал" в сержанты артиллерии, позже определил его в специальное военно-учебное заведение, где перед ним открывалась дорога военно-служебной карьеры, - словом сделал для него все, что делалось обычно для воспитания дворянского "недоросля". Все это позволяет, как нам кажется, догадываться о "благородном" происхождении Пнина. Мы не знаем, кто была его мать, но вряд ли она была крепостной. Самый факт "барского" воспитания Пнина, его дворянство и даже то обстоятельство, что он, единственный из всех репнинских "питомцев", носил фамилию, хотя и усеченную, но все же почти отцовскую, - все это говорит за то, что мать Пнина следует искать в привилегированной среде, тем более, что молва приписывала кн. Н. В. Репнину великое множество романов с высокопоставленными дамами. И, наконец, последнее соображение: Пнин родился не в России, а за границей (либо в Германии, либо в Голландии). В сентябре 1771 г. кн. Н. В. Репнин "из-за неудовольствий с фельдмаршалом Румянцевым" подал в отставку и, получив увольнение на год "к водам", выехал в Германию, - известно, что летом 1772 г. он лечился в Спа, а в конце года ездил в Гаагу хлопотать у тамошних банкиров о займе в 120 000 руб. сроком на 20 лет (Репнин всегда был в "долгах" и неоднократно получал крупные субсидии на "поправление домашних дел", в 1772 г. он был накануне полного разорения). В Россию Репнин вернулся только в начале 1774 г. Очень может быть, что мать Пнина была иностранкой.

   О первых девяти годах жизни Пнина мы решительно ничего не знаем. В апреле 1782 г., на десятом году жизни, он поступил в Вольный благородный пансион при Московском университете - одно из привилегированных дворянских учебных заведений, славившееся как "рассадник отечественного просвещения". В пансионе искони преобладали литературные интересы, с его историей тесно связаны имена многих видных литературных деятелей конца XVIII и начала XIX вв., почти все воспитанники сочиняли и переводили в стихах и в прозе и издавали свои "опыты" специальными сборниками. Среди товарищей Пнина по пансиону было много таких "писателей": А. Шаховской, Д. Вельяшев-Волынцев, Д. Баранов, М. Магницкий, братья Кайсаровы, П. Кикин, И. Инзов, П. Сумароков, С. Озеров, А. Воейков и др. Некоторые из них позже проявили себя и на более широком литературном поприще. Первый биограф Пнина Н. П. Брусилов сообщает, что "Пнин в младенчестве еще сочинял стихи, которые могли бы сделать честь и в совершенном возрасте человеку" ("Журнал Российской Словесности" 1805 г., ч. III, стр. 60; ср. указание Н. Прыткова, без ссылки на источник: ,,15-ти лет Пнин сочинил оду, но она не сохранилась ни в печати, ни в рукописи" - "Древняя и новая Россия" 1878 г., No 9, стр. 22). Возможно, что именно в университетском пансионе, в атмосфере, насыщенной литературными интересами, Пнин действительно выступил с первыми своими поэтическими опытами, но никаких его произведений той поры не сохранилось; нет их и в сборниках, составлявшихся из "трудов" пансионских литераторов.

   В университетском пансионе Пнин обучался пять лет, до апреля 1787 г., когда, по собственному прошению, был уволен для определения в Артиллерийско-инженерный шляхетный кадетский корпус, расположенный в Петербурге. При увольнении из пансиона Пнину был выдан следующий аттестат:

   "По указу его императорского величества из императорского Московского Университета дан сей аттестат обучавшемуся в учрежденном при оном Университете вольном благородном Пансионе ученику Ивану Пнину в том, что он в показанный Пансион будучи записан 1782 года апреля 29 дня, обучался в оном: 1 богословию, 2 геометрии, 3 российскому слогу, 4 немецкому и французскому синтаксису, 5 геодезии, 6 рисовать, 7 танцовать и 8 чистому письму - прилежно, оказывая похвальные успехи и поступая добропорядочно; ныне же по прошению его от Университета с сим уволен; для чего сей и дан ему в Москве, за подписанием действительного статского советника и оного Университета директора. Апреля 23 дня 1787 г. Павел Фон-Визин" (ЛОЦИА, Военный отдел, фонд 315, Архив 2-го кадетского корпуса, св. 384, No 7, л. 65).

   Определению Пнина в Артиллерийско-инженерный кадетский корпус предшествовала переписка кн. Н. В. Репнина с директором корпуса генералом П. И. Мелиссино. Из переписки этой сохранилось только одно (и, повидимому, последнее) письмо Репнина, отправленное из Москвы 24 апреля 1787 г., т. е. на следующий же день после получения Пниным аттестата из Университетского пансиона. Приведем это письмо полностью:

   "Милостивый государь мой Петр Иванович! Писал я уже к вашему превосходительству о здешнем моем питомце Иване Петровиче Пнине, который действительно был записан сержантом в артиллерию, но данный ему паспорт тем чином от господина генерал-порутчика Мартынова утратился, чтобы вы пожаловали его, приняли в артиллерийский кадетский корпус, хотя сверх комплекта до будущей вакансии, а поколь он не будет помещен в комплект, стану я платить его содержание, в чем поручено от меня учредит[ь]ся, по повелению вашего превосходительства, подателю сего письма господину майору Ефиму Васильевичу Вепренскому. И как вы ко мне писать изволили, чтобы я помянутого моего питомца к вам только немедленно прислал, то я при сем его и отправляю, поручая его в ваше милостивое покровительство и попечение; чем же дешевлее будет стоить мне его содержание, тем я вам благодарнее буду. Имею честь с совершенным почтением и дружескою привязанностию навсегда пребыть вашего превосходительства покорнейший слуга Князь Николай Репнин. Москва Апреля 24 дня 1787-го года." (ЛОЦИА, Военный отдел, фонд 315, св. 384, No 7, л. 64).

   В этом письме все достойно внимания, особенно же простодушное признание: "чем же дешевлее будет стоить мне его содержание, тем я вам благодарнее буду". Если учесть при этом колоссальные суммы, тратившиеся Репниным на одни балы и обеды (он любил "жить широко") и ничтожность расходов, связанных с содержанием мальчика в кадетском корпусе, - прибавится еще одна выразительная черта к известному уже нам портрету "великодушного Аристида".

   Нужно думать, что перевод Пнина из такого привилегированного учебного заведения, каким был Университетский пансион, в Артиллерийско-инженерный корпус, совершен был по желанию кн. Н. В. Репнина, еще в младенчестве записавшего своего питомца в "сержанты артиллерии". Артиллерийско-инженерный шляхетный кадетский корпус в учебно-педагогическом отношений стоял много ниже Университетского пансиона: преподавание здесь носило узко-специальный и сугубо военный характер, преимущественное же внимание обращалось на "нравственное воспитание" кадетов, причем наиболее популярным воспитательным методом были телесные наказания. Сравнительно с другими учебными заведениями, Артиллерийско-инженерный корпус выделялся своим демократическим составом: здесь обучались преимущественно "обер-офицерские" и "солдатские" дети (последние были выделены в особую роту). Корпусные учителя и воспитатели не отличались ни образованностью, ни педагогическими способностями, - в большинстве это были выходцы из тех же "обер-офицерских" и "солдатских" детей. Единственным исключением являлся только сам директор корпуса П. И. Мелиссино, воспитанник германских университетов, "великий любитель словесности, а особливо театра" (С. А. Тучков). Очевидно, Артиллерийско-инженерный корпус имел в виду Пнин, когда много лет спустя писал (в "Опыте о просвещении"): "В некоторых корпусах главное старание прилагают, чтобы дети умели проворно делать ружьем, хорошо маршировали, и сим с безмерною строгостию учением занимают их более, нежели учением существеннейших наук, долженствующих образовать и приуготовить их к занятию с достоинством и честию тех мест, на которые они по выпуске их из корпуса поступить обязаны. В сей механической экзерциции состоит вся тактика, в корпусах преподаваемая".

   Итак, в двадцатых числах апреля 1787 г. тринадцатилетний Пнин, отданный на попечение какого-то неизвестного нам майора Вепренского, отправился в Петербург. В бумагах Артиллерийско-инженерного корпуса мы нашли следующую челобитную Пнина (написанную "по титуле" писарем и только подписанную Пниным):

   "Всепресветлейшая, державнейшая великая государыня императрица Екатерина Алексеевна, самодержица всероссийская, государыня всемилостивейшая.

   Просит недоросль из дворян Иван Петров сын Пнин, а о чем мое прошение, тому следуют пункты:

   1-е: Я, именованный, находился в императорском Московском университете волонтером, где будучи, обучался богословии, геометрии, российскому, немецкому и французскому языкам, геодезии, рисовать, танцовать и чистому письму и, имея от роду тринадцать лет, ныне желание имею определиться как для продолжения службы, так и для подлежащих до артиллерии фортификации и протчих наук в артиллерийском и инженерном шляхетном кадетском корпусе, чего для осмеливаюсь всеподданнейше просить,

   дабы высочайшим вашего императорского величества указом повелено было сие мое прошение принять и меня, именованного, как для продолжения службы, так и обучения вышеписанных наук в помянутом кадетском корпусе в кадеты определить, а что я подлинно из дворян, в том представляю при сем свидетельство.

   Всемилостивейшая государыня, прощу вашего императорского величества о сем моем прошении решение учинить.

   Майя "{Число в подлиннике не проставлено.}" дня 1787-го года. К поданию подлежит его высокопревосходительству артиллерии господину генерал-поручику, артиллерийского и инженерного шляхетного кадетского корпуса директору и кавалеру Петру Ивановичу Мелисино. Прошение писал реченного корпуса сержант Андрей Осипов.

   К сему прошению недоросль Иван Пнин руку приложил".

  

   (ЛОЦИА, Военный отдел, фонд 315, св. 384, No 7, лл. 62-62 об.). На челобитной помета: "Помещен 787 году октября 12 дня. {Из другого источника (прошение Пнина об отставке 1805 г., в бумагах министерства народного просвещения) мы узнаем, что он "вступил из дворян в корпус кадетом 1787-го г. мая 24-го", - следовательно пять месяцев - с мая по октябрь - он числился "сверх комплекта".} К челобитной приложено подписанное П. И. Мелиссино свидетельство в том, что "недоросль Иван Петров сын Пнин подлинно состоит из благородных детей и в службу никуда не записан".

   В корпусе Пнин пробыл недолго, менее двух лет. 29 января 1789 г. он был выпущен из корпуса подпрапорщиком и сразу же принял участие в шведской кампании (1788-1790 гг.). Через год (15 февраля 1790 г.) он получил первый наградной чин штык-юнкера полевой артиллерии. В прошении об отставке 1805 г., перечисляя немногочисленные этапы своей военной службы, Пнин указывает, что в 1790 г. находился в походе "на финских водах против шведов", а из других источников известно, что он даже командовал отдельной пловучей батареей.

   После 1790 г. следы Пнина окончательно теряются. Известно только, что следующие шесть лет (1791-1796) он "находился в армии, расположенной на западных границах империи, в Польше и на берегах Двины", крайне медленно продвигаясь в чинах (только 28 ноября 1794 г. он был произведен в подпоручики артиллерии). Это самый глухой период в биографии Пнина.

   Сохранился только один документ, позволяющий догадываться о некоторых обстоятельствах жизни Пнина в эти годы - коллективное письмо к Пнину трех его приятелей, написанное в октябре 1794 г. из г. Несвижа, Минской губернии. По иронии судьбы, не оставившей нам ни одного клочка из переписки Пнина, письмо это уцелело только потому, что было перехвачено поляками у русского курьера, затем, в свою очередь, было отбито русскими у поляков и сохранилось в архиве министерства иностранных дел. Пнин этого письма, разумеется, не читал. {Письмо опубликовано в "Чтениях в обществе истории и древностей российских" 1906 г., кн. IV, отд. 4, стр. 19, а также отдельно: И. Рябинин, "Из переписки Инзова", 1907. Датируем мы его октябрем 1794 г. по следующим основаниям: написано оно на бумаге 1794 г. и адресовано "Пнину, артиллерии господину штык-юнкеру". В ноябре же 1794 г. Пнин получил чин подпоручика. С другой стороны, в Несвиже, откуда послано письмо, Репнин со своими адъютантами и канцелярией был именно в октябре 1794 г. Попутно из письма мы узнаем, что Инзов получил от Пнина "милое и дружеское письмо" (искать его бесполезно: местонахождение бумаг Инзова неизвестно), а также и адрес Пнина: м. Бауск, Митавского уезда, Курляндской губернии (на основании приписки Я. Д. Мерлина "Кланяйтесь от меня Тейльсу", - Филипп Игнатьевич Тейльс служил в 1794 г. в Бауске).}

   Письмо совершенно незначительно по содержанию, пересыпано интимными намеками на сердечные похождения корреспондентов и их общих знакомых. Значительно больше говорят нам самые имена корреспондентов Пнина. Это - известный впоследствии по своим связям с Пушкиным Иван Никитич Инзов, Яков Данилович Мерлин и Федор Иванович Энгель. Из них Инзов принадлежал, повидимому, к числу старинных приятелей Пнина: он был его товарищем по Университетскому пансиону. В молодости Инзов занимался литературой (его стихи и переводы встречаются в сборниках, издававшихся воспитанниками пансиона), был человеком образованным и начитанным, слыл убежденным противником крепостного права. Любопытно, что Инзов, подобно Пнину, был "незаконным" сыном вельможи - кн. Н. Н. Трубецкого, а может быть, гр. Я. А. Брюса, "давшего ему наречение Иной зов, или Инзов" (Ф. Ф. Вигель, "Записки", т. II, 1928, стр. 233; ср. "Записки" А. М. Фадеева, Одесса, 1897, стр. 61-62).

   Для нас важно подчеркнуть в данном случае, что все три корреспондента Пнина были теснейшим образом связаны с его отцом - кн. Н. В. Репниным. По словам Ф. Ф. Вигеля, "братья князья Трубецкие, Юрий и Николай Никитичи, люди ума весьма слабого, увлечены были учением Николая Новикова, покровительствуемого фельдмаршалом князем Репниным. С малых лет воспитанника своего [Инзова. - В. О.] посвятили они в мартинизм, и оттого при Екатерине был он долго старшим адъютантом Репнина" (op. cit.). В 1794 г. Инзов находился в г. Несвиже при Репнине, "восстанавливавшем порядок в Литве". Бригадир Я. Д. Мерлин был одним из ближайших к Репнину лиц (см. письма Репнина к нему в "Сборнике русского исторического общества", т. XVI, 1875). Майор Ф. И. Энгель был правителем канцелярии Репнина (см. ibid. и "Воспоминания" Ф. П. Лубяновского, 1872, стр. 86).

   Письмо Инзова, Мерлина и Энгеля свидетельствует о том, что Пнин поддерживал тесные отношения с лицами, окружавшими кн. Н. В. Репнина. Легко предположить, что подобные отношения поддерживал он и с самим Репниным. Такое предположение будет тем более вероятным, что, судя по беглому замечанию в письме Инзова, Пнин до 1794 г. служил в Риге, где именно в то время (1792-1793 гг.) имел свое пребывание и Репнин в качестве наместника рижского и ревельского. В то же время Пнин пользовался материальной поддержкой Репнина: Полтавский исторический архив, где хранятся остатки Яготинского архива князей Репниных, сообщил в ответ на наш запрос, что в письмах кн. Н. В. Репнина к сенатору И. А. Алексееву встречаются "упоминания о необходимости выделения сумм на различные потребности И. П. Пнина и иных "питомцев" князя" {За содействие в доставлении этих сведений приношу благодарность В. М. Базилевичу. Писем Пнина к отцу в бумагах Яготинского архива не обнаружено. В письмах И. А. Алексеева к Репнину, опубликованных в XVI т. "Сборника русского исторического общества" (1875), упоминаний о Пнине не встречается, хотя Алексеев и отчитывается перед князем в выдаче денег другим его "пансионерам" и "пансионеркам".}. Все это позволяет думать, что и в начале 1790-х гг. Пнин оставался с отцом в прежних, достаточно близких, отношениях и что та "перемена обстоятельств", о которой сообщает Греч, имела место позже.

  

  

   В начале 1797 г. Пнин решил оставить военную службу, подал прошение об "определении к статским делам" и был причислен к департаменту герольдии, "с отданием следовавшего старшинства". Пнин провел в отставке все четыре года павловского царствования (1797-1800) и вновь вступил в государственную службу сразу же по воцарении Александра: факт сам по себе симптоматичный; может быть, подобно своему приятелю А. Ф. Бестужеву, он бросил военную службу, "не примирившись с начинавшим торжествовать аракчеевским режимом".

   Мы почти ничего не знаем о жизни Пнина в эти годы. Между тем они имеют в его биографии особое значение: на них падает начало широкой литературной и публицистической деятельности Пнина, выразившееся в издании "Санктпетербургского Журнала".

   Сбросив военный мундир, Пнин обосновался в Петербурге. Здесь он поселился на одной квартире с Александром Федосеевичем Бестужевым (1761-1810), отцом четырех братьев-декабристов - Николая, Александра, Михаила и Петра Бестужевых. Когда именно Пнин подружился с А. Ф. Бестужевым - неизвестно, но, повидимому, знакомство их восходит еще к 1787-1789 гг.: Бестужев, по окончании учрежденной при Артиллерийско-инженерном кадетском корпусе Греческой гимназии, был оставлен корпусным офицером, и Пнин, конечно, не мог не искать знакомства с этим широко просвещенным и вольнодумно настроенным человеком, резко выделявшимся из заурядной толпы корпусных учителей. В 1789 г., так же как и Пнин, Бестужев принял участие в Шведской кампании и именно в рядах морской артиллерии. В 1797 г. он оставил военную службу и занял место начальника канцелярии президента Академии художеств гр. А. С. Строганова, также заведывая академической бронзово-литейной мастерской и Екатеринбургской гранильной фабрикой.

   Дом Бестужева был одним из немногочисленных культурных центров Петербурга конца 1790-х гг. А. А. Бестужев-Марлинский вспоминал впоследствии в письме к Н. А. Полевому (1831): "Отец мой был редкой нравственности, доброты безграничной и веселого нрава. Все лучшие художники и сочинители тогдашнего времени были его приятелями: я ребенком с благоговением терся между ними". Именно здесь, в доме Бестужева, зародилась идея организации "Санктпетербургского Журнала". В том же письме А. А. Бестужев сообщает ценные, хотя и не совсем точные, данные об этом предприятии: "Говоря о журнале: "С.-Петербургский Меркурий" знаете ли, кем издавался в сущности? Отцом моим и на счет покойного императора [т. е. Александра I. - В. О.]. Вот что подало к тому повод. Отец мой составил Опыт военного воспитания и поднес его (тогда великому князю) Александру: Александр не знал, как примет государь отец, и просил его, чтобы сочинение это раздробить в повременное издание. Так и сделали. Отец мой был дружен и даже жил вместе с Пановым, и они объявили издание под именем Панова, ибо в те времена пишущий офицер (отец мой был майор главной артиллерии) показался бы едва ль не чудовищем... Я очень помню, что у нас весь чердак был завален бракованными рукописями, между коими особенно отличался плодовитостью Александр Ефимович [Измайлов. - В. О.]. Я не один картон склеил из его сказок. За Исповедь Фон-Визина отца моего вызывали на дуэль; переписка о том была бы очень занимательна теперь, но я, как вандал, все переклеил, хотя и все перечитал: ребячество не хуже Омара" ("Русский Вестник" 1861 г., т. XXXII, март, стр. 302-303).

   Память несколько изменила А .А. Бестужеву: прежде всего, он перепутал фамилию Пнина ("Панов") и название журнала ("Санктпетербургский Меркурий"), а также ошибся, полагая, что Пнин был только подставным, официальным редактором журнала. А. Ф. Бестужев, как мы знаем, в 1797-1798 гг. уже не был "майором главной артиллерии", а состоял в статской службе и имел одинаковые с Пниным права на издание журнала. Между тем имя Бестужева не обозначено ни на титульном листе "Санктпетербургского Журнала", ни в программе его, опубликованной в тогдашних газетах. Только в семье Бестужевых прочно держалась традиция умалять значение Пнина в деле издания "Санктпетербургского Журнала". Так, например, М. А. Бестужев пишет в своих "Записках": "Отец пригласил Пнина для редакции известного вам журнала" и в другом месте: "Отец исполнил его [Александра I. - В. О.] волю и с помощью Пнина издавал "Санктпетербургский Журнал"; также и Е. А. Бестужева сообщает о своем отце: "Он стал издавать Петербургский Журнал. В[еликий] к[нязь] Александр Павлович, любя его и зная, что у него дети, передал, лучше бы он не под своим именем печатал. Нашли Пнина, но в сущности редактором был Бестужев" ("Воспоминания Бестужевых", 1931, стр. 285, 327 и 421).

   Такую точку зрения никак нельзя признать достаточно объективной. Пнин был в значительно большей степени литератором, нежели Бестужев: черты профессионализма проступают в его деятельности, сравнительно с Бестужевым, более резко, и вообще с ним решительно не вяжутся представления о роли подставного редактора. "Санктпетербургский Журнал" почти наполовину заполнялся стихотворениями и статьями Пнина: это был его журнал не только официально, но и фактически.

   Не следует, однако, умалять при этом значение А. Ф. Бестужева. {До последнего времени исследователи "Санктпетербургского Журнала" обычно рассматривали его в связи с деятельностью одного только Пнина. Правильно вопрос поставлен И. М. Троцким (см. "Воспоминания Бестужевых", 1931, стр. 11), однако мы не согласны с ним относительно принадлежности Бестужеву некоторых анонимных статей и заметок, помещенных в журнале.} Он, несомненно, был соиздателем и соредактором Пнина, и хотя центральную роль в редакции играл Пнин, Бестужеву принадлежит, повидимому, инициатива организации этого журнального предприятия, и он же поддерживал связи, существовавшие между редакцией и ее высокопоставленным протектором - цесаревичем Александром: среди бестужевских бумаг сохранился документ, в котором указаны 2 000 руб., полученные А. Ф. Бестужевым от Александра на издание "Санктпетербургского Журнала", - впоследствии субсидия эта была обращена в пенсион А. Ф. Бестужеву (см. "Воспоминания Бестужевых", 1931, стр. 19, и "Русский Вестник" 1861 г., т. XXXII, стр. 303). И, наконец, сотрудники "Санктпетербургского Журнала" (А. Бухарский, А. Измайлов, И. Мартынов, Е. Колычев, Н. Скрипицын, Н. Анненский, П. Яновский) вербовались, вероятно, из домашнего бестужевского кружка.

   Дети А. Ф. Бестужева настойчиво подчеркивают то обстоятельство, что "Санктпетербургский Журнал" был основан для того, чтобы "раздробить в повременное издание" сочинение Бестужева "Опыт военного воспитания". С этим трудно согласиться: ни характер журнала, ни его разносторонняя программа, ни богатство остального представленного на его страницах философского, политико-экономического и литературного материала - не дают права сводить задачи издания к такой узко утилитарной цели, как публикация одного произведения. Вопрос об организации "Санктпетербургского Журнала" нужно ставить шире. По вероятному предположению И. М. Троцкого, идея создания журнала была тесно связана с просветительскими проектами Александра и только что образовавшегося кружка "молодых друзей" (Строганов, Новосильцов, Чарторижский - еще без Кочубея). {См. письмо Александра I Лагарпу от 27 сентября 1797 г. (т. е. за три месяца до появления в газетах программы "Санктпетербургского Журнала") у Н. Шильдера - "Император Александр первый", т. I, 1897, стр. 164; ср. "Воспоминания Бестужевых", стр. 18-19.}

   Н. И. Греч, повествуя о кружке "молодых друзей", пишет: "Особенно они занимались с ним [Александром. - В. О.] изучением политической экономии и плоды трудов своих печатали в Санктпетербургском Журнале, которого редакторами были А. Ф. Бестужев и И. П. Пнин" ("Записки о моей жизни", 1930, стр. 205; ср. ibid., стр. 321: "Плодами трудов его [Александра. - В. О.] товарищей было издание Санкт-петербургского Журнала, выходившего под редакцией И. П. Пнина, при помощи А. Ф. Бестужева") Показание Греча уточняется И. И. Мартыновым: "Александр I, быв тогда наследником, тайный советник Павел Александрович Строганов и действительный камергер Новосильцев положили было издать на русском языке несколько политических иностранных писателей. По препоручению их, впрочем заочному, за известну плату, я перевел три части Стюарта "Recherches sur l'Economie politque", коего разбор, написанный мною по их же поручению, напечатан в Санктпетербургском Вестнике [sic. - В. О.], шесть частей "Biblioteque de l'homme publique", par Condorcet и "Economie politique", par C. Verri, который, также почти весь, по частям напечатан в упомянутом журнале. Стюарт и Кондорсе остаются ненапечатанными" ("Записки" И. И. Мартынова. "Заря" 1871 г., No 6, приложение, стр. 98).

   Программные объявления о предстоящем издании "Санкт-петербургского Журнала" появились в двух наиболее распространенных газетах того времени: в "Санктпетербургских Ведомостях" (1797 г., No 102, 22 декабря, стр. 2337-2338) и в "Московских Ведомостях" (1798 г., No 4, 13 января, стр. 61). Приводим текст петербургского объявления:

   "Благотворные лучи просвещения проникли, наконец, в обширные и мрачные доселе пределы Севера, и Россия, в свою очередь, по всему пространному своему владычеству в счастливое и достопримечательное сие столетие обильно озарилась оным. Ощутительным соделалось полезное преобразование умов и сердец, со всеобщим и неутомимым рвением стремящихся к достижению истины и добродетели, обращающее на себя внимание всея Европы и налагающее священный долг на каждого гражданина споспешествовать по мере сил своих общественному благу и пользе. Побуждаемы будучи сим неотменяемым долгом и ревнуя похвальному других примеру, сим извещаем: что будущего 798 года будет издаваться "Санктпетербургский Журнал", который имеет состоять из различных нравственных, романических, критических, физических, философических, исторических и политических сочинений, из полезных с иностранных языков переводов, на творения лучших писателей анализов, сочинений в стихах и прозе и проч. Коль скоро первая часть месяца отпечатается, то о сем будет сделано объявление. - Все желающие удостоить оный своими трудами могут присылать их в дом под No 521 в Сергиевской улице к Таврическому саду, надворной советнице госпоже Баженовой принадлежащий, - которые с крайним удовольствием принимаемы и печатаемы будут. За всякую вышедшую в печать пиесу приславший оную имеет право требовать по одному для себя экземпляру. Особы же, благоволящие подписаться на целый год, платят здесь по 6-ти, а в других городах с пересылкой по 8 рублей, адресуя оные деньги к издателю журнала, с прописанием своего имени и куда доставлять экземпляры. - Каждый месяц особо стоит на белой бумаге 70 копеек. Иван Пнин". {Объявление, помещенное в "Московских Ведомостях", представляет собою сокращенную редакцию приведенного текста. В Москве подписка на журнал принималась "по комиссии" в конторе Университетской типографии. В Петербурге подписка принималась также в книжной лавке В. С. Сопикова (см. объявления, приложенные к каждой части "Санктпетербургского Журнала").}

   "Санктпетербургский Журнал" выходил ежемесячно, полное издание составляют четыре части по три книжки ("месяца") в каждом. На титульном листе обозначено: "С.-Петербургский Журнал, издаваемый И. Пниным. Часть первая [вторая, третия, четвертая]. 1798. В Санктпетербурге, в типографии И. К. Шнора". Эпиграф был выписан из де-ла-Брюйера: "Qu'il est difcile d'etre content de quelqu'un!" ("Как трудно быть кем-нибудь довольным!"). Каждая часть снабжена следующей цензурной визой, под писанной цензором коллежским советником Михаилом Туманским: "Сочинение под заглавием: "Санктпетербургский Журнал на 1798 год, издаваемый г. Пниным", в Санктпетербургской ценсуре рассматривало, и поелику в оном не находится ничего данному ценсором о рассматривании книг наставлению противного, для того оное сим к напечатанию и одобряется". Цензурное разрешение первой части помечено 7 декабря 1797 г., второй части - 10 апреля 1798 г., цензурные разрешения к третьей и четвертой частям не датированы.

   Большинство статей и стихотворений, помещенных в "Санкт-петербургском Журнале", анонимны, и установить, кто был их автором, в иных случаях невозможно (см. подробнее стр. 240 наст. издания). Таким образом, состав журнальных сотрудников Пнина и Бестужева в целом остается нам неизвестным; назовем тех из них, участие которых либо оговорено в самом журнале, либо засвидетельствовано в других источниках. Это: Иван Иванович Мартынов, в то время уже известный литератор (в 1796 г. издавал журнал "Муза"); стихотворец Евгений Колычев (см. о нем в указателе имен); поэт и драматург Андрей Иванович Бухарский; переводчики Петр Алексеевич Яновский (см. о нем стр. 20) и Николай Ильич Анненский (из духовного звания, впоследствии юрисконсульт министерства юстиции, семинарский товарищ И. И. Мартынова и сотрудник его журналов); Александр Ефимович Измайлов, только что (в 1797 г.) вышедший из Горного кадетского корпуса (в "Санктпетербургском Журнале" появилось первое печатное произведение Измайлова - перевод стихотворения Малерба "Смерть"; возможно, ему же принадлежат помещенные здесь стихотворения за подписью: - въ); молодой поэт Николай Скрипицын; поэтесса "девица М". Одно стихотворение в журнале напечатал известный поэт Н. М. Шатров, но лично к кружку Пнина - Бестужева близок он, повидимому, не был. {"Есть известие, что в журнале Пнина участвовал А. Я. Галинковский, но это требует подтверждения, тем более что под статьями журнала не встречается нигде даже начальной буквы его имени" (Н. В. Губерти. Материалы для русской библиографии, вып. II, 1881, стр. 612).}

   Из упомянутых лиц Пнин и впоследствии поддерживал личные отношения с Мартыновым (с 1802 г. Пнин - сослуживец Мартынова по департаменту министерства народного просвещения и сотрудник его журнала "Северный Вестник" 1804 г.), с Измайловым (с 1802 г. они встречались в Вольном обществе любителей словесности, наук и художеств) и с Колычевым (см. сочиненное Пниным "Надгробие Евгению Алексеевичу Колычеву" на стр. 100 настоящего издания). Возможно, что давнее знакомство связывало Пнина и с Андреем Ивановичем Бухарским: они могли встретиться в Литве, где Бухарский служил почт-директором.

   Об участии в "Санктпетербургском Журнале" самого Пнина точных данных не имеется, но нужно думать, что ему принадлежит большинство помещенных там стихотворений и многие переводы в прозе (укажем кстати, что появившийся в VI части "Санктпетербургского Журнала" анонимный перевод идиллии Гесснера "Осеннее утро" был перепечатан за подписью Пнина в хрестоматии Н. И. Греча "Избранные места из русских сочинений и переводов