Пнин Иван Петрович - Иван Пнин

в прозе", 1812, гл. I).

   "Санктпетербургский Журнал" просуществовал один год. В семье Бестужевых держалась традиция, что его постигло цензурное запрещение; об этом пишет в своих "Записках" Михаил Бестужев: "Его [журнала] существование была только маска, под которою скрывалась другая цель, и эта цель начала явно выходить наружу и едва ли не была главною причиною, почему журнал был запрещен" ("Воспоминания Бестужевых". 1931, стр. 285).

   Однако никаких данных о цензурных репрессиях в отношении "Санктпетербургского Журнала", несмотря на крайнюю его оппозиционность, - не имеется. Прекращение журнала следует скорее связать с временным распадом кружка "молодых друзей" Александра I. Кружок распался, как из боязни возбудить подозрения Павла, так и в силу внешних обстоятельств. Лишенный поддержки влиятельных протекторов, журнал должен был прекратить свое существование.

   В следующие за изданием "Санктпетербургского Журнала" два года (1799-1800) следы Пнина снова теряются; что он делал и где находился в эти тяжелые годы павловского режима - неизвестно: на этот счет не сохранилось решительно никаких данных.

   В ночь с 11 на 12 марта 1801 г. гвардейская фронда удушила Павла I:

  

   Умолк рев Норда сиповатый,

   Закрылся грозный, страшный взгляд, {*}

   {* Ода Державина на воцарение Александра.}

  

   и, по словам официального историка, "миллионы людей возродились к новой жизни". {История царствования императора Александра I, М. Богдановича, т. 1, 1869, стр. 46.} "Возродился" вместе с другими и Пнин. Меньше чем через месяц после переворота он возвращается в лоно государственной службы. В апреле 1801 г. "числящийся по герольдии в чине коллежского ассесора Иван Пнин" был назначен на скромную должность письмоводителя Государственного совета. Официальная дата его вступления на службу - 7 мая 1801 г., но фактически он приступил к исполнению своих обязанностей раньше: среди "копий с протоколов Государственного совета за 1801-1803 гг." встречаются его автографы ("Списывал письмоводитель Пнин"), помеченные апрелем 1801 г. (ЛОЦИА, архив Государственного совета, дело No 302, лл. 7 и 10).

   К 1801 г. относится событие, имевшее для Пнина, несомненно, очень большое значение. Мы имеем в виду его знакомство с Радищевым. В литературе, посвященной Пнину и выясняющей корни его философского и политического радикализма, устойчиво держится традиционное мнение, что он был "учеником" Радищева, выходцем из "радищевского кружка". Подобная точка зрения решительно ни на чем не основана. Пнин, конечно, читал "Путешествие из Петербурга в Москву"; легко предположить, что идеи Радищева сыграли крупную роль в формировании его собственных социально-политических мнений (так, например, не подлежит сомнению, что мысли Радищева о крепостничестве, о цензуре и пр. оказали на Пнина существенное и непосредственное влияние), но следует в то же время подчеркнуть, что материализм Пнина сложился, в основном, независимо от Радищева и, во всяком случае, независимо от влияния радищевского трактата "О человеке, его смертности и бессмертии", поскольку уже в 1798 г. Пнин заявил себя убежденным гольбахианцем на страницах "Санкт-петербургского Журнала" (трактат же "О человеке" был написан Радищевым в ссылке и не мог быть известен Пнину). Все это подтверждается фактами биографий обоих писателей.

   Прежде всего Пнин не вышел и не мог выйти из "кружка Радищева'", так как никакого кружка у Радищева никогда не было. Затем Пнин мог познакомиться с Радищевым не раньше самого конца 1801 г. В. П. Семенников в своей книге "Радищев" (стр. 454) полагает, что знакомство их могло состояться еще до появления "Путешествия из Петербурга в Москву". Но трудно предположить, чтобы Пнин, в ту пору еще шестнадцатилетний юноша, воспитанник закрытого учебного заведения, имел случай завязать с Радищевым сколько-нибудь близкие отношения (в 1790 г., когда появилась книга Радищева, Пнин, правда, уже был выпущен из корпуса, но находился вне Петербурга, в армии). К тому же предположение Семенникова не имеет под собой никакой фактической почвы. {Существует даже версия, что якобы Пнин, по просьбе Радищева, написал для его книги оду "Вольность" (см. Архив князя Воронцова, кн. V, 1872, стр. 421).} Пнин поселился в Петербурге не раньше 1797 г., Радищев в это время находился еще в Илимском остроге. В июле 1797 г. амнистированный Радищев прямо из ссылки проехал в Калужскую губернию, в начале 1798 г. отправился оттуда к отцу, в Саратовскую губернию, а затем, с начала 1799 вплоть до конца 1801 г., жил в своей деревеньке Немцове. Только в последних числах декабря 1801 г. Радищев воспользовался данным ему разрешением вернуться в Петербург, где и прожил до смерти (12 сентября 1802 г.). Таким образом, знакомство Пнина с Радищевым могло состояться не раньше конца декабря 1801 г. и продолжалось всего-навсего восемь месяцев.

   О том же, что знакомство это состоялось, мы знаем из воспоминаний сына Радищева - Павла Александровича. Вспоминая последние месяцы жизни отца, П. А. Радищев пишет: "Лица, посещавшие его во время последнего пребывания в Петербурге, были... Бородовицын, Брежинский, Пнин - молодые люди, слушавшие его с большим любопытством и вниманием" ("Русский Вестник" 1858 г., т. XVIII, стр. 426-427). Второй из упомянутых П. А. Радищевым "молодых людей" - повидимому, поручик Андрей Петрович Брежинский - малозаметный стихотворец, сотрудник "Друга Просвещения" 1805 г. и "Духа Журналов" 1817 г. {См. о нем в "Сборнике статей, читанных в отделении русского языка и словесности Академии Наук", т. V, вып. 1,1868, стр. 274.} Что же касается Бородовицына, то, несомненно, имеется в виду Иван Сергеевич Бородавицын, сын богатого смоленского и орловского помещика, сослуживец А. Н. Радищева по Комиссии о составлении законов. {Бородавицын был почти ровесник Пнину (он родился в 1772 г.). До 1801 г. он прошел уже довольно длинный служебный путь: вступив в 1788 г. сержантом в л.-гв. Преображенский полк, с 1797 г. продолжал службу прапорщиком в Смоленском мушкатерском полку, в 1800 г. был "определен к статским делам с переименованием в городовые секретари" и тогда же зачислен в штат канцелярии генерал-прокурора с награждением чином титулярного советника, а 1 мая 1801 г. был перемещен в Комиссию о составлении законов, где и служил вплоть до 14 января 1804 г., когда был "уволен от дел и из списка исключен". Дальнейшая его судьба нам неизвестна. В литературе о Радищеве нмя Бородавицына (как и Брежинского) считается "неизвестным" (см., например: В. П. Семенников, Радищев, 1923, стр. 239). Сведения о происхождении и службе Бородавицына извлечены нами из его послужного списка, найденного в делах Комиссии о составлении законов (ч. I, отд. III, No 18, лл. 11, 78-79).} Об отношениях Пнина с Брежинским и Бородавицыным никаких данных не сохранилось.

   Памятником своего знакомства с Радищевым Пнин оставил замечательное стихотворение:

  

   Итак, Радищева не стало!

   Мой друг, уже во гробе он!

  

   (см. примечание на стр. 279 наст. издания). У сына Радищева, Павла Александровича, жившего в Таганроге, еще в начале 1850-х гг. хранился портрет отца с написанными под ним стихами Пнина (см. "Русский Вестник" 1858 г., т. XVIII, стр. 395; где ныне этот портрет - неизвестно). Укажем, что в 1859 г. издатель журнала "Иллюстрация" В. Р. Зотов представил в цензуру биографию Радищева и несколько к ней иллюстраций, в том числе и "портрет А. Н. Радищева с припискою стихов Ивана Пнина". С.-Петербургский цензурный комитет, затрудняясь решить вопрос об издании радищевских материалов самостоятельно, передал дело на заключение Главного управления цензуры, где было определено и биографию и портрет "к печатанию не дозволять" и возвратить их Зотову ("Журнал заседаний С.-Петербургского цензурного комитета", 1859 г., от 14 мая, лл. 162-162 об.). {За доставление этого сведения приношу благодарность И. Г. Ямпольскому.} Пнин был дружен также и со вторым сыном Радищева - Николаем Александровичем (см. о нем в указателе имен).

   К тому же 1801 г. относится и другое крупное событие в жизни Пнина - смерть его отца кн. Н. В. Репнина. В конце 1799 г. Репнин очутился "в немилости" и "принужден был оставить службу со всеми своими адъютантами". В начале марта 1801 г. он уехал в нижегородское поместье, но манифест о воцарении Александра вернул его в Москву. Здесь он получил лестный рескрипт от нового императора, но скоропостижно скончался 12 мая 1801 г. Мужского потомства Репнин не оставил; его единственный ("законный") сын умер еще в 1774 г., т. е. через год после рождения И. П. Пнина. Все имущество покойного фельдмаршала перешло к его внуку по женской линии кн. Николаю Волконскому. К нему же впоследствии перешло и самое имя Репнина: "дабы знаменитый род князей Репниных, столь славно отечеству послуживших, навечно остался в незабвенной памяти российского дворянства, князю Волконскому высочайше повелено было потомственно именоваться князем Репниным". Пнин, как известно, в завещании фельдмаршала упомянут не был, и современники связывали с этим обстоятельством преждевременную его кончину от скоротечной чахотки. Насколько справедливы эти догадки, судить трудно, но несомненно, что Пнин упорно "надеялся, что Репнин признает его своим сыном" и что крушение этих надежд было воспринято им крайне болезненно. Об этом свидетельствует его "Вопль невинности, отвергаемой законами". В сочинении этом, поднесенном Александру I и "удостоенном высочайшего внимания и награды" 24-го ноября 1802 года, Пнин писал: "Я один из числа тех несчастных, которых называют незаконнорожденными. Брошенный на сей свет с печатию своего происхождения, в сиротстве, не находя вокруг себя ничего, кроме ужасной пустыни; лишенный выгод, с общественною жизнию сопряженных, встречая повсюду преграды, поставляемые предрассудками, на коих самые законы основаны; и в том обществе, которого я часть составляю, в котором равное с прочими имея право на мой покой и на мое счастие, не находить ничего, кроме горести и отчаяния, и быть в беспрерывной борьбе с общим мнением, - есть, государь! самое тяжелое наказание, достойное одного только злейшего преступника".

   За "Вопль невинности" Пнин получил в награду перстень при следующем письме камергера H. H. Новосильцова:

   "Милостивый государь мой Иван Петрович!

   Поднесенное вами сочинение "Вопль невинности, отвергаемой законами" имел я счастие представить государю императору. Удостоив высочайшего внимания оное, его императорское величество изволил всемилостивейше пожаловать вам перстень. Прилагая при сем сей знак монаршего к вам благоволения, пребываю с моим почтением милостивого государя моего покорным слугою.

   No 546

   С.-П.бург. Ноября 24-го дня 1802 года.

  

   (Письмо это известно в копии, снятой Пниным и сохранившейся в составе белового автографа "Вопля невинности" - см. примечание на стр. 284 наст. издания).

   В начале 1803 г., когда комплектовались штаты вновь учрежденных министерств, Пнин оставил службу в канцелярии Государственного совета и определился на должность экспедитора в департамент министерства народного просвещения. Директором канцелярии нового министерства был назначен И. И. Мартынов, старинный приятель Пнина, сотрудник "Санктпетербургского Журнала". Очевидно, он рекомендовал Пнина министру гр. П. В. Завадовскому. Во "всеподданнейшем" докладе от 24 января 1803 г. Завадовский ходатайствовал о назначении директором своей канцелярии И. И. Мартынова, а экспедиторами - "отставного поручика Дунина-Борковского и служащего в канцелярии Государственного совета коллежского ассесора Пнина, как таких людей, которые в дарованиях, знаниях, в примерном поведении и усердном исполнении должности мною испытаны". Резолюция Александра I гласит: "Быть по сему" (ЛОЦИА. Архив министерства народного просвещения, дело No 8612 к 195). Пнин получил назначение экспедитором 1-ой экспедиции, где были сосредоточены дела цензурного ведомства.

  

  

   Расцвет литературной деятельности Пнина падает на последние годы его жизни (1802-1805), - именно в это время он пишет крупнейшие свои публицистические произведения ("Вопль невинности", "Опыт о просвещении" и не дошедшее до нас "О возбуждении патриотизма"), готовит к изданию собрание своих стихотворений, работает над драмой "Велизарий" (также до нас не дошедшей), разрабатывает проект нового журнального предприятия, принимает участие в некоторых периодических изданиях и появляется в столичных литературных кружках.

   Круг литературных знакомств Пнина в эти годы расширяется и приобретает более четкие очертания. Департамент министерства народного просвещения в начале 1800-х гг. являлся средоточием кружка молодых литераторов. Одновременно с Пниным сюда определились на службу: Н. А. Радищев, Д. И. Языков, К. Н. Батюшков; в 1803 г. к ним примкнул Н. И. Гнедич. Участником и покровителем этого департаментского кружка был упомянутый уже И. И. Мартынов. {Вторым таким "литературным" учреждением была в Петербурге в 1800-х гг. Комиссия составления законов, где служило много членов Вольного общества любителей словесности, наук и художеств. В этом отношении и департамент и комиссия напоминают знаменитое гнездо русского "любомудрия" 1820-х гг. - московский архив Коллегии иностранных дел.} Все это были люди, близкие Пнину по своим литературным мнениям: здесь слагалась оппозиция одновременно и "ветхому" классицизму "Беседы" и слащавой чувствительности московской сентиментальной школы, шла "борьба на два фронта" - и с Шишковым и с Карамзиным.

   Известно также, что Пнин был "своим человеком" в доме Михаила Никитича Муравьева, назначенного в 1803 г. товарищем министра народного просвещения (туда ввел его, вероятно, К. Н. Батюшков - племянник Муравьева). В доме Муравьева Пнин мог встречаться со многими видными деятелями литературы и просвещения, например, с Державиным, Капнистом, И. М. Муравьевым-Апостолом, А. Н. Олениным. Бывал Пнин и среди литературной молодежи, собиравшейся у издателя "Журнала российской словесности" Николая Петровича Брусилова и у издателя "Журнала для пользы и удовольствия" Алексея Николаевича Варенцова (см. о нем в указателе имен). Из других литературных знакомств Пнина мы знаем о его, повидимому, близких, отношениях с известным митрополитом Евгением Болховитиновым. Евгений упоминает о Пнине в письме к Д. И. Хвостову от 22 августа 1805 г. (см. Сборник отделения русского языка и словесности Академии Наук, 1868, т. V, вып. I, стр. 70; или отдельно: Переписка Евгения с Державиным, 1868), но возможно, что Болховитинов знал Пнина еще мальчиком, так как по окончании Московской духовной академии состоял священником при церкви в имении кн. Н. В. Репнина - Репьевке. {А. С. Поляков упоминает также о знакомстве Пнина с известным педагогом и переводчиком древних авторов Николаем Федоровичем Кошанским; встречались они в доме М. Н. Муравьева (см. "Пушкин и его современники", вып. XVII-XVIII, стр. 260). Но знакомство это было мимолетным, так как Кошанский появился в Петербурге не раньше средины августа 1805 г., а через месяц Пнин умер.}

   Значительно более крупным событием в жизни Пнина было его сближение с группой радикально настроенных молодых литераторов, художников и ученых, объединившихся с 1801 г. в "Дружеское общество любителей изящного" (впоследствии переименованное в "Вольное общество любителей словесности, наук и художеств"). В заседании общества 16 ноября 1802 г. Пнин был избран его действительным членом по предложению В. В. Попугаева, одного из деятельнейших сотрудников и основателей общества (см. "Периодическое издание Вольного общества любителей словесности, наук и художеств", 1804, стр. XV). Сближению Пнина с Вольным обществом, несомненно, способствовало также и то обстоятельство, что два сослуживца его по департаменту министерства народного просвещения - Н. А. Радищев и Д. И. Языков - были членами Общества. Согласно общественному уставу, Попугаев представил в качестве рекомендации предлагаемого члена стихотворение Пнина - оду "Сон". Ода эта была признана отвечающей требованиям пиитики и вкуса, и Пнину было послано следующее извещение: "Государь мой! Общество, читавши представленную по воле вашей г. Попугаевым пиесу вашу "На сон", определило принять вас в члены в силу 3 параграфа своего постановления. Извещал вас о сем, остаюсь и проч. А. Востоков, секретарь Общества" (В архиве Вольного общества, хранящемся в библиотеке Ленинградского университета, дело No 24 - о членстве Пнина - утрачено; данные о пребывании Пнина в Обществе заимствуем из других дел того же архива и из статьи Е. В. Петухова в "Историческом Вестнике" 1889 г., т. XXXII, стр. 142-147).

   Пнин не принимал в занятиях Общества деятельного участия. Это видно из протокола заседания 5 декабря 1803 г., на котором положено было обратиться к Пнину с вопросом, почему он почти полгода не присутствовал на собраниях Общества. Во исполнение этого постановления Пнину была послана следующая записка: "Вольное общество любителей словесности, коего вы член, но в заседании коего вы уже более четырех месяцев не присутствовали, требует, чтобы вы в непродолжительном времени объяснили письменно причину сего долговременного отсутствия". 16 января 1804 г. Пнин лично явился в Общество с извинением, объяснив, что причиной его "долговременного отсутствия" было незнание места, где Общество собирается. Но и впоследствии Пнин не принимал в "трудах и днях" Общества сколько-нибудь активного участия: из отчета за 1804-1805 гг. видно, что до 15 июля 1805 г. он присутствовал всего только на одном заседании, между тем как за это время состоялось 22 "ординарных" и 4 "экстраординарных" заседания (архив Вольного общества, дело No 59).

   Тем не менее Пнин пользовался в Обществе столь большим авторитетом, что за два месяца до своей смерти, 15 июля 1805 г., был избран его президентом. А. Е. Измайлов, выступая на собрании Общества, посвященном памяти Пнина, сказал: "Вам, почтенные мои сочлены, вам всех более был он известен. Вы, чувствуя цену его талантов и следуя благородному беспристрастию, избрали его в торжественное нынешнее годовое собрание президентом нашего Общества. Он действительно достоин был сего звания и, чтобы изъявить нам свою благодарность за сделанное ему предпочтение, оставил службу и все свое время хотел посвятить трудам для славы Общества и для пользы народной. Мы ожидали от него плодов, но, увы! не ожидали того, что через два месяца будем оплакивать его кончину!" Н. П. Брусилов в своей статье "О Пнине и его сочинениях" также писал, что "Пнин не успел произвести в действо того, что он хотел предпринять для чести Общества и, смею сказать, для пользы словесности" (см. стр. 265 наст. издания). Таким образом несомненно, что с именем Пнина связывались надежды на оживление Общества и расширение круга его деятельности и что преждевременная кончина нового президента была для Общества большой потерей. Однако нельзя согласиться с биографами Пнина, что, "лишившись просвещенного и энергического руководителя, Общество вскоре стало приходить в упадок или, по крайней мере, понизилось в уровне своих интересов" (точка зрения Л. Н. Майкова): во-первых, Пнин в звании президента посетил Общество всего лишь один раз и потому никак не может быть назван его "руководителем", а во-вторых, расширение круга деятельности Общества как раз относится ко времени после смерти Пнина (1805-1807 гг.). Единственным крупным (в масштабах Общества) мероприятием, проведенным под руководством Пнина, была разработка проекта нового общественного устава (устав этот, утвержденный с некоторыми переменами в общем собрании 29 июля 1805 г., был издан в том же году отдельной брошюрой; в архиве Вольного общества сохранилась рукопись устава, подписанная Пниным).

   В 1804 г. Пнин издал основное свое сочинение - "Опыт о просвещении относительно к России". Книжка эта вышла в свет "с дозволения санктпетербургского гражданского губернатора" (им был в ту пору С. С. Кушников) {По указу 9 февраля 1802 г. наблюдение за печатанием книг возлагалось на гражданских губернаторов, которые "имели к сему употреблять директоров народных училищ" (до 1802 г. цензура находилась в ведении Управы благочиния). Предпринятые нами розыски материалов по изданию "Опыта о просвещении" не увенчались успехом: архив канцелярии Спб. гражданского губернатора за 1800-е гг. не сохранился.}, без каких бы то ни было цензурных осложнений и продавалась в книжных лавках, но вслед за тем по доносу была конфискована (обстоятельства этого дела нам не известны).

   Через Н. Н. Новосильцова Пнин представил свое сочинение Александру I и получил какое-то награждение. Как сообщает сам Пнин (см. ниже), царь предложил ему переиздать книгу на казенный счет, дополнив ее соображениями по крестьянскому вопросу. Включив в книгу "рукописное дополнение, сделанное по воле монарха и заключающее в себе определение крестьянской собственности, примененное к настоящему положению вещей", Пнин представил ее в только что образованный при Главном правлении училищ цензурный комитет на предмет получения визы для переиздания.

   Исправляющий должность попечителя Санктпетербургского учебного округа гр. П. А. Сторганов, самый либеральный член кружка "молодых друзей", принимавший вместе с H. H. Новосильцовым личное участие в переработке сочинения Пнина, 15 ноября 1804 г. предложил рассмотреть его цензурному комитету, который, в свою очередь, поручил цензору Г. М. Яценко (или Яценкову, как писали тогда в официальных бумагах) представить письменный отзыв. 19 ноября Яценко представил отзыв, выводы которого сводились к тому, что "сочинение г-на Пнина... всемерно удалять должно от напечатания", ибо автор "своими рассуждениями о всяческом рабстве и наших крестьянах... дерзкими выходками против помещиков... разгорячению умов и воспалению страстей темного класса людей способствовать может". Цензурный комитет, в составе цензоров И. Тимковского, Христиана Зона, Г. Яценко и секретаря А. Красовского, в заседании 2 декабря 1804 г. целиком согласился с мнением Яценко и известил об этом П. А. Строганова, препроводив ему и отзыв Яценко и самое сочинение Пнина. Приведем мнение ретивого цензора полностью:

  

  

  

   Сего ноября 18 дня комитет представил мне на рассмотрение печатную книгу "Опыт о просвещении относительно к России", соч. г. Пнина, конфискованную гражданским правительством, которую, однако, сочинитель намерен перепечатать с разными переменами и дополнениями, кои также доставлены комитету на рассмотрение, равно как и самая книга при предложении от его с[иятельства] графа Павла Алекс[андровича] Строганова.

   Я безотложно занялся рассматриванием сего сочинения, а нашедши в нем разные места, подлежащие сомнению, представляю оные комитету на рассмотрение в общем собрании.

   Сомнения мои пали наибольше на ту часть сочинения, где автор с жаром и энтузиазмом жалуется на злосчастное состояние русских крестьян, коих собственность, свобода и даже самая жизнь, по мнению его, находятся в руках какого-нибудь капризного паши; на те места, где он восстает против прав помещиков, укоряет их в неправедном присвоении власти над крестьянами; на те, наконец, места, в коих он собирает над главою России черную тучу и, как зловещий пророк, предвещает рассыпаться ее основаниям.

   След[овательно] вся часть книги от стр. 41 до 56, а в дополнениях от стр. 16 до 26, по мнению моему, противна правилам цензурного устава.

   Впрочем, хотя бы то и справедливо было, что русские крестьяне не имеют собственности, ни гражданской свободы, однако зло сие есть зло, веками вкоренившееся, и требует осторожного и повременного исправления. Мудрые наши монархи усмотрели его давно, но, зная, что сильный перелом всегда разрушает машину правления, не хотели вдруг искоренить сие зло, дабы не навлечь чрез то еще большего бедствия. Правительство в сем случае действует подобно искусному врачу; меры его кротки и медленны, но тем не менее безопасны и спасительны. Если бы сочинитель нашел или думал найти какое-нибудь новое средство, дабы достигнуть скорее и вместе безопаснее к предполагаемой им цели, т. е. к истреблению рабства в России, то приличнее бы было предложить оное проектом правительству. А разгорячать умы, воспалять страсти в сердцах такого класса людей, каковы суть наши крестьяне, это значит в самом деле собирать над Россией) черную губительную тучу.

   При всем том я думаю, что все место, приведенное из г. Болтина, не подлежит ни малейшей критике со стороны цензуры. Оно почерпнуто из исторических истин и представлено с благоразумною осторожностию и скромностию. После того, что сказал Болтин о сем предмете, мне кажется, нечего уже сказать больше. Только на стр. 13 дополнений желал бы я исключить слово жизнию из сего места: "с того времени сделались помещики таковыми же властителями над имением и жизнию крестьян и холопей своих"; ибо это мнение несправедливо: помещик в России не есть властелин над жизнию крестьян.

   Мне следует теперь предложить комитету прочие места, меньше важные, которые я желал бы переменить и смягчить в этом сочинении.

   На стр. 11 в книге (или на 1 стр. поправок): "Мысль - чтобы невежественным народом управлять страхом и жестокими законами - поселилась к несчастию в головах великих людей и многих законодателей". Это нарекание явно относится на Петра Великого, ибо автор в сем месте говорит именно об нем. Но подобное нарекание на просветителя и образователя России есть черное пятно на сердце неблагодарности.

   На стр. 3 дополнений: "Насильство и невежество, составляя характер правления Турции, не имея ничего для себя священного, губят взаимно граждан, не разбирая жертв"... Хочу верить, что эту мрачную картину списал автор с Турции, а не с России, как то иному легко показаться может. Но и для турецкого правления это язвительная клевета: будто народ сей не имеет ничего для себя священного и губит себя взаимно, не разбирая жертв.

   На стр. 70 и 71 в книге: "Купцы не имеют совсем взаимной вспомогательности и никогда не стараются поддерживать друг друга в несчастных случаях. Напротив того, богатый, видя неудачу и готовящуюся гибель бедного, не только не подает ему руку помощи, но еще спешит притеснить его, дабы воспользоваться его несчастием". - Этим местом поругано целое сословие купеческое без всякого выключения, что и несправедливо и оскорбительно.

   На стр. 72 в книге: "Вместо ответа покажут они (купцы) сто или двести тысяч рублей, вынесенных ими из массы общих купеческих капиталов". - Эта укоризна на взятки требует доказательств, а без того она послужит во вред доказчика. И вообще это место о дворянстве купечества не сообразно с указом, коим сие злоупотребление навпредь прекращается.

   На стр. 115 и 116 в книге: "Все прочие гражданственные состояния, исключая дворянское, были правительством забыты"; "видя несправедливость, угнетавшую столь долго нижнего разряда граждан, державши их в самом глубочайшем невежестве"- укоризна на правительство, совсем незаслуженная.

   На стр. 118 в книге: "В сей механической экзерцииции состоит вся тактика, в корпусах преподаваемая"- несправедливый упрек на корпусы, ксим Россия обязана славнейшими своими генералами.

   На стр. 119 в книге: "В службу же гражданскую определяют людей без всякого разбору". - Пятно гражданским чиновникам и вместе охуждение худых мер правительства.

   Представляя сии мои сомнения комитету, обязанным себя нахожу объявить собственное мое мнение о сей книге, которое да будет уже принято моим голосом: я думаю, что оное сочинение г-на Пнина, в настоящем его виде, всемерно удалять должно от напечатания, яко противное правилам устава. Цензор Григорий Яценков" (ЛОЦИА, Архив министерства народного просвещения, дело No 206148, к 5916 -"Донесения цензоров СПБ. цензурного комитета 1804 и 1805 гг., лл. 7-18 об.; копия в деле No 9826/ к. 134).

   Гр. П. А. Строганов, ознакомившись с мнением Яценко, поддержанным всем цензурным комитетом в полном составе, согласился на исключение из книги Пнина "указанных цензором мест" (см. "Беседы в Обществе любителей российской словесности", вып. III, 1871, стр. 9). Таким образом, сперва речь шла всего лишь о незначительных в общем купюрах, но не о запрещении всей книги в целом. Но вслед за тем, в силу каких-то неизвестных нам обстоятельств, делу был дан новый ход и переиздание "Опыта о просвещении" было безусловно и окончательно запрещено, причем даже влиятельные протекторы Пнина - Строганов и Новосильцов - не сочли для себя возможным выступить в его защиту.

   Предание приписывает главную роль в деле запрещения книги Пнина Гавриилу Васильевичу Геракову (1775-1838), бесталанному, но плодовитому писателю, автору многочисленных "патриотических" сочинений. Гераков якобы подал на Пнина донос, пробудивший бдительность цензуры. {Первое по времени упоминание о доносе Геракова встречается, насколько нам известно, в воспоминаниях П. А. Радищева ("Русский Вестник", 1858 г., т. XVIII, стр. 426-427).} Однако никаких следов доноса Геракова в делах цензурного комитета не обнаружено; впрочем, он мог сделать и устный "извет".

   Цензурный комитет не ограничился запрещением второго издания "Опыта о просвещении", но вынес также постановление отобрать у книгопродавцев нераспроданные экземпляры первого издания. {В архиве цензурного комитета хранилось дело No 605/37 - "Об отобрании из книжных лавок сочинения Пнина: Опыт о просвещении" (см. Исторические сведения о цензуре, 1862 г., стр. 9), но, несмотря на приложенные нами старания, разыскать его не удалось.}

   Узнав о решении цензурного комитета и ознакомившись с отзывом Г. М. Яценко, Пнин обратился в высшую инстанцию - в Главное правление училищ - с прошением, где подробно изложил обстоятельства, сопровождавшие переработку его сочинения, и приносил жалобу на неправильные действия цензурного комитета. Приведем текст этого документа.

  

  

   Прочитавши полученные мною от его сиятельства графа Пав[ла] Александровича] Строгонова представленные ему цензурным комитетом, на книгу мою: "Опыт о просве[щении] относительно] к России", замечания, беспрекословно переменил я и выбросил из книги моей все те места, которые были противны мнениям цензуры. Таким образом, как сочинитель, я все сделал для комитета; надеюсь, что и комитет с своей стороны равномерно сделает все для человека, тем чувствительнее оскорбляющегося, что, почитая цензуру местом от правительства для пользы, а не для причинения обид учрежденным, имеющим свои постановления, свои правила и долженствующим руководствоваться беспристрастнейшим суждением, но не во зло употреблять права, ей предоставленные, поступать против <собственных> своих обязанностей и позволять себе такие выражения, которые, заключая в себе личность, падают на честь человека. Таковой поступок комитета побуждает меня принести Главному училищ правлению, как верховному судилищу, жалобу мою, с полным уверением, что обрету надлежащую справедливость.

   Цензор Яценков, рассматривавший мою книгу, выбрал из различных мест оной по нескольку слов и, составив по собственному своему произволу из них речи, на 1-й странице своих замечаний выдает их за собственные мои. Я согласен, что приведенные там слова находятся в моей книге, однакож совсем не в том разуме. Цензор, вместо того, чтобы следовать порядку, в котором они находятся, не знаю почему, с каким-то неблаговидным намерением старался везде разрывать связь понятий и составлять такие выражения, каких в сочинении моем вовсе нет. На 2-ой стран[ице] своих замечаний называет он меня зловещим пророком, собирающим черную тучу на главу России, чтоб она рассыпалась в своем основании. Ужасная мысль! Какая туча может быть чернее ее? Это мысль цензора Яценкова. Самый величайший из неприятелей моих, сказав сие обо мне, не мог бы более меня обидеть. Никогда не собирал я тучи на главу России; никогда не грозил исторгнуть у помещиков их достояние; сам цензор в этом сомневается: ибо не говорит о сем утвердительно, а употребляет слово кажется грозит исторгнуть и проч[ее]; притом все сии выражения находятся только в замечаниях комитета, но их нет в моей книге. Посмотрите на стран[ицу] " " {Цифра в подлиннике не проставлена. - Ред.} и вы увидите мысль мою и мое желание. Я не собирал тучи на главу России, но думал, каким бы образом предохранить ее от оной. Опыт многих столетий, свидетельство собственной истории нашей и многих других народов дают в сем достаточные уроки для времен настоящих. Взглядывать на будущее, делать из настоящего свои о нем заключения, не есть злое пророчество, но есть священная обязанность. Тот, кто любит свое отечество, тот имеет чувство, которое ничем не может быть удержано: оно подобно тонкому эфиру, все тела проницающему. Оно из-за пределов настоящего времени увлекает мысль в будущее, печалит и восхищает нас, предусматривая несчастную или счастливую участь потомства.

   Всякий писатель, пишущий о предметах государственных, никогда не должен терять из виду будущее. Ибо целый народ никогда не умирает, ибо государство, каким бы ни было подвержено сильным потрясениям, переменяет только вид свой, но вовсе никогда не истребляется. И потому сочинитель обязан истины, им предусматриваемые, представлять так, как он часто находит их. Он должен в сем случае последовать искусному живописцу, коего картина тем совершеннее бывает, чем краски, им употребляемые, соответственнее предметам, им изображаемым. - Впрочем, все сказанное мною о необходимости крестьянской собственности, все истины, к сему предмету относящиеся, почерпнул я из премудрого Наказа Великия Екатерины. Она внушила мне оные. Она возбудила во мне тот жар и энтузиазм, который цензор ставит мне в преступление. - Рукописное дополнение, сделанное мною по воле монарха, заключает в себе определение крестьянской собственности, примененное мною к настоящему положению вещей.

   Далее: цензор, на 4-ой страни[це] своих замечаний, хочет, чтобы я переменил и смягчил те места, которые мною переменены уже были по воле его превосх[одительства] Ник[олая] Ник[олаевича] Навасильцова и были им одобрены. Следовательно, проходить сии места вновь и распространяться о них не было никакой надобности. Но цель цензора в сем случае видна. Он хотел по-своему переправить период сей, и потому сделал к нему дополнение, приписав сердцу моему черное пятно неблагодарности. Вам, высокопочтенные мужи, вашей мудрости отдаю я на суд: имеет ли цензурный комитет право уполномочить одного из своих членов поносить честь сочинителя? Имеет ли право делать заключения свои о душевных его качествах и еще более представлять мнения свои о его нравственности высшему начальству? Это есть чувствительнейшая обида. Таковой поступок комитета явно доказывает неуважение его к законам, нарушение его оных; ибо закон запрещает всякую личность и обиду. Цензурный комитет учрежден для рассматривания книг, но не для рассматривания добродетелей и пороков сочинителя. Его должность и его суждения простираются только на те сочинения, кои подлинно содержат в себе места, противные данным ему правилам. Цензор в праве показать автору его заблуждения, в праве предложить ему полезные советы, но не в праве делать ему выговоры, то есть поступать так, как цензор Яценков поступил со мною.

   Наконец цензурный комитет заключает замечания свои еще новою, гораздо чувствительнейшею для меня обидою: называет меня доносчиком в том, в чем он совсем не понимает содержания предложенных мною мыслей. Разве это есть укоризна на взятки, когда я сказал, что купцы, переходя из состояния купеческого в состояние дворянское, выносят по сту или по двести тысяч рублей из массы общих купеческих капиталов. Комитет совсем не хотел понимать меня; старался приводить из книги моей места совсем иначе, нежели они у меня изображены <давая им совсем иное значение>; и даже простирая критику свою на те места, которые мною уже переменены были и одобрены начальством. Все сие хотя весьма оскорбительно, однакоже <не так, как> еще оскорбительнее сего непозволенная личность, им против меня употребленная. Сия-то личность побуждает меня Главному училищ правлению на цензурный комитет приносить жалобу мою, тем более, что книга моя, будучи его превосх[одительством] Нико[лаем] Нико[лаевичем] Навасильцовым представлена его импера[торскому] величеству, удостоена монаршего благоволения (что из прилагаемого при сем в копии письма видеть можно), одобрена бывшею тогда под начальством гражданского губернатора цензурою; потом вновь рассматривана была H. H. Навасильцовым и его сиятель[ством] графом П. А. Строгоновым, мною по воле их переправлена, дополнена и, наконец, по докладам их государю императору воспоследовало монаршее повеление печатать ее на счет казны. Из всех сих случаев Главное училищ правление легко усмотреть может поступок цензурного комитета, в рассуждении коего, по причиненным им мне обидам, прошу себе законного удовлетво-рения" (с автографа - без подписи и даты. ЛОЦИА, Архив министерства народного просвещения, дело No 9826; к. 134, лл. 5-8; цензурными материалами об "Опыте о просвещении" пользовался М. И. Сухомлинов, цитировавший и отзыв Яценко и прошение Пнина - см. "Исследования и статьи по русской литературе и просвещению", т. I, 1889, стр. 430-434).

   Получил ли Пнин требуемое "законное удовлетворение"- неизвестно. Повидимому, не получил. Во всяком случае, решение цензурного комитета пересмотру не подвергалось и "Опыт о просвещении" был зачислен в разряд особо крамольных книг (попытка переиздать его в 1818 г. также не увенчалась успехом; см. стр. 286 наст. издания). Вторично (и на этот раз в художественной форме) Пнин отвечал цензуре в остроумном диалоге "Сочинитель и Цензор", снабженном традиционным защитным подзаголовком: "Перевод с манжурского". Сочинитель, отвечающий цензору, что "его засвидетельствование можно назвать ничего не значущим, ибо опыт показывает, что оно нисколько не обеспечивает ни книги, ни сочинителя", - явно имеет в виду историю с "Опытом о просвещении", сперва дозволенным цензурой, а потом запрещенным (может быть, и самое слово "Опыт" в приведенной цитате играет семантически двупланную роль).

   Неудача с "Опытом о просвещении" не обескуражила Пнина, не научила его молчанию, но, наоборот, побудила его к новым обширным литературным трудам. Отказавшись почему-то от проекта издать собрание своих стихотворений ("Моя лира") и "склонясь на просьбы журналистов", он стал деятельным сотрудником некоторых периодических изданий ("Северный Вестник", "Журнал российской словесности", "Журнал для пользы и удовольствия"), трудился над сочинением "О возбуждении патриотизма", предполагал с 1806 г. издавать журнал "Народный Вестник" (и даже составил программу его, до нас не дошедшую) и в последние месяцы жизни писал драму "Велизарий" (закончено было только первое действие, также не уцелевшее).

   Вместе с тем Пнин продолжал службу в департаменте министерства народного просвещения (6 февраля 1804 г. он был награжден чином надворного советника "за отличное усердие"). В середине 1805 г. Пнин подал прошение об отставке, по одним данным - по причине болезненного своего состояния, по другим - желая целиком отдаться литературной деятельности. Во "всеподданнейшем" прошении от 21 июля 1805 г. он писал: "Исполнен будучи ревности к службе вашего императорского величества, я бы желал продолжать оную до конца моей жизни, но болезнь моя лишает меня сей способности вопреки моему усердию. Почему всеподданнейше прошу, дабы высочайшим вашего императорского величества указом повелено было сие мое" прошение принять и меня от службы с следующим чином уволить, из получаемого ныне мною жалованья какую-либо часть определить мне в пенсион и выдать мне единовременно годовое мое жалование" (данные об отставке Пнина заимствуем из дела No 8814/к. 198 - ЛОЦИА, Архив министерства народного просвещения). По докладу товарища министра народного просвещения M. H. Муравьева 12 августа 1805 г. Александр I согласился на увольнение Пнина "с пожалованием следующего чина [коллежского советника], с обращением третьей части жалованья в пенсион и с выдачей годового оклада единовременно" (годовой оклад Пнина равнялся 2 000 руб.; сверх того, он получал 500 руб. "квартирных"; при отставке Пнин должен был получить 2 000 руб. и пользоваться "по смерть" пенсионом в размере 666 руб. 66 коп. в год). В указе Александра I министру финансов гр. А. И. Васильеву от 19 августа 1805 г. сказано, что Пнину назначается пенсион и выдается единовременная денежная награда "в пособие недостаточного состояния его". Однако Пнину так и не довелось воспользоваться пожалованными ему наградой и пенсионом: только 18 сентября 1805 г. экспедиция о государственных расходах запросила департамент министерства народного просвещения о том, где желает Пнин получать деньги. Запрос этот не имел смысла, ибо как раз накануне, 17 сентября, Пнин умер.

   Мы ничего не знаем о личной жизни Пнина, о его семье; не знаем, когда и на ком он женился. Известно только, что в 1803 г. у него родился сын Петр. {Петр Иванович Пнин шестилетним мальчиком в 1809 г. был принят "учеником" в Академию художеств, в 1819 г. был назначен в "живописный класс", в 1824 г. был награжден серебряной медалью "второго достоинства" и в том же году окончил Академию с аттестатом 1-й степени и шпагой (занял седьмое место среди девяти человек, получивших аттестат первой степени; всего в 1824 г. окончило курс 27 человек). С 1826 г. Петр Пнин служил канцелярским чиновником в департаменте министерства народного просвещения и в 1830 г. состоял в чине губернского секретаря (см. Н. Собко, Словарь русских художников, т. III, вып. 1, 1899, стр. 303 и Сборник материалов для истории Спб. Академии художеств за сто лет ее существования, под ред. П. Петрова, ч. II, 1865, стр. 132,189, 190, 195). В 1825 г. Петр Пнин получил из опекунского совета наследственный капитал, оставшийся после отца, в 8 000 руб. (см. вызов Спб. Дворянской опеки в "Спб. Ведомостях", 1825 г., No 44, стр. 559). В 1831 г. Петр Пнин ездил в Италию уже отставным губернским секретарем (см. объявление в "Спб. Ведомостях", 1831 г., No 26, приб., стр. 2312). В 1837 г. он вторично отправился в Италию со своим товарищем по Академии, художником М. И. Лебедевым; по данным, сообщенным гравером Ф. И. Иорданом, называющим Пнина своим другом и товарищем по Академии), оба художника погибли в Неаполе при эпидемии холеры в 1837 г. (см. "Русская Старина", 1891 г., No 7, стр. 38 и 46, или Записки Ф. И. Иордана, 1918, по указ.).} Жена Пнина умерла, повидимому, раньше своего мужа, - во всяком случае она не присутствовала при его кончине. Пнин в последние свои годы жил в совершенном одиночестве; все его имущество после смерти было передано в Дворянскую опеку (единственным человеком, состоявшим при Пнине в последние годы, был его "служитель" Годфрид Буш).

   "Пнин был, - пишет Н. И. Греч, - невысок ростом, худощав, притом очень жив в движениях своих, любезен и учтив в обращении со всеми, остроумен и добродушен. Все знавшие его были к нему искренно привязаны, и смерть его жестоко поразила друзей его, приятелей и просто знакомых. Не знаем, удалось ли бы ему сделать что-либо великое и прочное: здоровье его было слабое и шаткое. Пылкая и деятельная душа рвалась из слабой оболочки" ("Северная Пчела", 1857 г., No 125, стр. 587-589).

   Вольное общество любителей словесности, наук и художеств посвятило памяти Пнина два специальных заседания - 20 сентября и 7 октября 1805 г., на которых выступили с речами: Д. И. Языков, В. В. Попугаев, А. Е. Измайлов, Н. П. Брусилов и Ф. И. Ленкевич; Н. Ф. Остолопов, Н. А. Радищев, А. А. Писарев, А. Е. Измайлов и Ф. И. Ленкевич читали также стихи на смерть Пнина" (речь Брусилова и стихи названных авторов, кроме не сохранившегося стихотворения Ленкевича, перепечатаны нами в приложениях, см. стр. 225-236 речи Попугаева и Ленкевича не сохранились, см. отчет о заседании 20 сентября в "Северном Вестнике" 1805 г., ч. VIII, октябрь, стр. 86-87). Д. И. Языков в своей речи сказал: "17-го сего месяца лишились мы сочлена и президента нашего Ивана Петровича Пнина. Вот причина сегодняшнего собрания нашего. Итак, в непродолжительное время оплакиваем мы смерть уже другого сотрудника нашего. Недавно еще бросали мы цветы на гроб Каменева {Гавриил Петрович Каменев - известный поэт, член Вольного общества, скончался 25 июля 1803 г.}, а теперь украшаем оными также гроб Пнина. Несчастие преследовав последнего с самой той минуты, как увидел он свет; при последних