Главная » Книги

Бальмонт Константин Дмитриевич - Эдуард Дауден. Очерк жизни Шелли, Страница 2

Бальмонт Константин Дмитриевич - Эдуард Дауден. Очерк жизни Шелли


1 2 3

сле ее отъезда, усвоила себе холодное и резкое обращение, как человек
  несправедливо пострадавший. Шелли искал себе некоторое подобие утешения в
  дружбе с мистрис Бойнвиль и мистрис Тернер. В мае он умолял о примирении, но
  тщетно. Гарриэт оставила его дом и переехала на житье в Басз, а муж ее
  переселился в Лондон.
  
  Со свойственной ему щедростью он помогал в то время Годвину, которому
  до крайности нужна была в то время большая сумма денег. В мае или июне Шелли
  впервые остановил свой взгляд на Мэри, дочери Годвина и Мэри Вульстонкрафт.
  Она только что возвратилась из поездки в Шотландию. Это была девушка лет
  семнадцати, с золотистыми волосами, с бледным чистым лицом, высоким лбом и
  серьезными карими глазами. У нее был сильный ум, большое нравственное
  мужество и твердая воля в соединении с чуткостью и жаром души. Вторая
  мистрис Годвин сделала несчастной домашнюю обстановку для Мэри. Ее и Шелли
  влекло друг к другу чувство, сначала казавшееся им дружбой, но вскоре они
  увидели, что это была любовь. В то же самое время - если только можно верить
  словам дочери мистрис Годвин, Клэр Клэрмонт, - Шелли не только убедился в
  том, что Гарриэт перестала любить его, но, как он утверждал, он знал
  наверное, что она изменила ему и вступила в связь с одним ирландским
  офицером, Райэном. Не доказано, чтобы у Шелли были улики, достаточные для
  такого обвинения; сама же Гарриэт уверяла в своей верности. Ее уверения
  поддерживают Торнтон Гёнт, Хукхэм, Хогг и другие. Но в 1817 году Годвин
  говорил, что од знает из достоверного источника, не имеющего никакого
  отношения к Шелли, что Гарриэт была неверна своему мужу еще до того, как они
  разошлись.
  
  Мы можем вполне допустить, что Шелли мог уварить себя самого в том,
  чего на самом деле не было. Он написал Гарриэт, прося ее приехать в Лондон.
  По прибытии ее (14 июля) он сказал ей, что не считает ее больше своей женой,
  что сердце его отдано Мэри Годвин, но что он будет продолжать, по мере
  возможности, заботиться о ней. Потрясение и волнение, причиненные этим
  заявлением Шелли, вызвали болезнь Гарриэт, во все время которой Элиза
  Вестбрук находилась безотлучно при ней. Шелли умолял больную вернуться к
  жизни и здоровью. Но его решение расстаться с ней осталось непоколебимым.
  Сделав некоторые распоряжения касательно материального благосостояния
  Гарриэт, он приготовился, без ведома Годвина и его жены, бежать с Мэри. И
  утром 28 июля 1814 года беглецы были на пути к Франции. Они убедили Клэр
  Клэрмонт, дочь жены Годвина от ее первого брака, сопутствовать им.
  Опоэтизированный рассказ о днях страдания Шелли с Гарриэт находится,
  вероятно, в исповеди заключенного в сумасшедшем доме - в Юлиане и Маддало.
  Более ясное изложение причин их разрыва, с изменением имен, есть в повести
  мистрис Шелли Лодор.
  
  Переправившись из Дувра в Кале в открытой лодке, беглецы направились в
  Париж. Там они достали денег и пустились в путь, в Швейцарию, Шелли пешком,
  а Мэри и Клэр на муле. Из Труа Шелли написал Гарриэт письмо, которое было бы
  прямо непостижимо, если бы оно исходило от кого-нибудь иного, кроме Шелли.
  Он выражал в нем надежду, что она последует за ними и поселится в
  непосредственной близости от них, и он будет заботиться о ней. По прибытии в
  Бруннен, на Люцернском озере, они наняли себе комнаты; но, предвидя
  затруднения для получения денег на таком далеком расстоянии от Англии, они
  быстро повернули обратно, спустились по Рейну до Кельна и после
  шестинедельного отсутствия появились в Лондоне, в половине октября.
  
  Месяцы, проведенные в Лондоне от половины сентября до января 1815 года,
  были временем испытаний и горя. Годвин чуждался их. Сношения с Гарриэт, у
  которой в ноябре родился второй ребенок Шелли, сын, были тягостного
  свойства. Была крайняя нужда в деньгах, и, в течение нескольких дней, Шелли
  пришлось разлучиться с Мэри и скрываться от кредиторов. Но начавшийся 1815
  год изменил его положение. 6 января умер его дед, и Шелли оказался ближайшим
  наследником большого состояния. Уступив отцу свои права на часть имения, он
  обеспечил себе ежегодный доход в тысячу фунтов, а также получил значительную
  сумму на уплату своих долгов. Но, к несчастью, в то самое время, как
  улучшились его материальные средства, его здоровье стало ухудшаться. Летом
  он путешествовал по Девону, а в начале августа нашел себе счастливое место
  отдохновения в Бишопсгэте на окраине Виндзорского парка. В сопровождении
  Мэри и своего друга Пикока он провел несколько восхитительных дней в речном
  путешествии вверх по Темзе до Лечлэда. Он оставил нам воспоминание об этом в
  одном из своих ранних лирических произведений. По возвращении домой, в
  аллеях большого Виндзорского парка, он написал первую поэму, показавшую, что
  гений его возмужал, - Аластора. Это есть, в самом глубоком смысле,
  оправдание любви человеческой - той любви, которой сам он искал и нашел. Это
  - порицание гения - ищущего красоты, ищущего истины, - который живет один, в
  стороне от человеческих привязанностей. Но все же участь этого одинокого
  идеалиста, говорит Шелли, менее печальна, чем судьба того, кто тучнеет в
  бездействии, "не мучаясь священной жаждой неверного знания, не обольщаясь
  чудесным суеверием". Эта поэма есть чудно-вдохновенное воспоминание
  пережитого им за прошедший год - в ней его думы о любви и смерти, его
  впечатления от природы, навеянные швейцарскими горами и озерами, излучистой
  Рейсой, скалистыми ущельями Рейна и осенним великолепием Виндзорского леса.
  
  В январе 1816 года у Мэри родился сын, названный Вильямом, в честь ее
  отца. Годвин все еще держался в отдалении от Шелли, хотя удостаивал
  принимать от него щедрые денежные дары. В конце концов Шелли начало это
  возмущать, но, тем не менее, он продолжал помогать Годвину, насколько он
  мог. Ему казалось, что Мэри и он будут счастливее в чужой стране, чем в
  Англии, где родные и прежние друзья отворачивались от них с гневом и стыдом.
  Было решено сделать эту попытку и пожить на чужбине. Отсутствие английских
  полей и небес могло быть отчасти вознаграждено уменьшением дороговизны
  жизни. В первые дни мая 1816 года Шелли, Мэри, маленький Вильям и Клэр
  Клэрмонт ехали в Женеву, через Париж.
  
  Ни Шелли, ни Мэри не имели ни малейшего понятия об отношениях Байрона к
  мисс Клэрмонт, когда они уезжали из Англии. Но Клэр упросила Шелли взять ее
  с собой в путешествие именно потому, что она надеялась встретиться там с
  Байроном. В Сешероне, маленьком предместье Женевы, встретились два великих
  поэта. Когда Шелли занял виллу по ту сторону озера, а Байрон скрылся от
  надоедавшей ему публики в вилле Диодати, между ними были постоянные
  сношения. Они гребли и катались на лодке вместе и в конце июня объехали
  кругом озера. Во время этой поездки был написан _Шильонский Узник_.
  Сопутствуемый Мэри, Шелли посетил Шамуни. Впечатление, произведенное на него
  швейцарской природой, можно видеть в поэме _Монблан_ и в благородном _Гимне
  Духовной Красоте_. Мэри также обратилась к творчеству и составила план своей
  повести _Франкенштейн_, написанный по уговору, что каждый из друзей - она,
  Байрон, Шелли и молодой врач Полидори - должны сочинить страшную историю с
  привидениями. Но, несмотря на; все прелести Швейцарии, сердца Шелли и Мэри
  томились по Англии. Перед отъездом из Женевы они имели удовольствие
  познакомиться с Дж. Льюисом, знаменитым автором _Монаха_ - книги, которую
  Шелли, еще мальчиком, читал с упоением. В начале октября они еще раз
  вступили на английскую землю.
  
  Но, казалось, они вернулись лишь для того, чтобы встретить несчастья. 9
  октября, Фанни, дочь Мэри Вульстонкрафт и единокровная сестра Мэри, уже
  несколько времени находившаяся в угнетенном душевном состоянии, покончила с
  собою ядом, в гостинице, в Свансее. Испуганный ее отчаянным письмом, Шелли
  поспешил к ней из Басза, где он жил в то время; но он приехал слишком
  поздно. Это волнение и огорчение пагубно отразились на здоровье Шелли, и
  хорошо еще, что в то время он нашел себе друга с веселым и бодрым характером
  в Лей Генте. Но несчастье шло за несчастьем. В ноябре Шелли начал
  разыскивать Гарриэт, которая исчезла с его горизонта и от своего отца. 10
  декабря ее труп был найден в Serpentine river. Первое время после разрыва с
  Шелли она надеялась, что он вернется к ней; когда эта надежда исчезла, она
  была глубоко несчастна. Она жаловалась на стеснения, которые она испытывала
  в доме отца, и уже говорила о самоубийстве. За несколько времени до смерти
  она вырвалась из этой стеснительной обстановки. Ее трехлетняя дочь и ее
  двухлетний сын были отправлены к одному пастору, в Ворвик. По словам
  Годвина, одно время она жила открыто с одним полковником; Годвин называет
  его имя. Потом, по-видимому, она опустилась еще ниже и была покинута.
  Извещая Шелли об этом ужасном происшествии, книгопродавец Хукхэм говорит,
  что, если бы она прожила еще немного, у нее родился бы ребенок. Судебное
  следствие подтвердило это. Шелли был глубоко потрясен, но не так, как если
  бы он считал себя виновным в этом несчастии. "Я призываю в свидетели Бога,
  если только это Существо смотрит теперь на вас и на меня, - писал он
  впоследствии Соути, - и я обязуюсь, если, как вы, быть может, надеетесь,
  после смерти мы с вами встретимся перед Его лицом, - я обязуюсь повторить
  это в Его присутствии: вы обвиняете меня несправедливо. Я неповинен в зле -
  ни делом, ни помышлением". Теперь он мог дать Мэри принадлежавшее ей по
  праву имя своей жены и, не теряя времени, он обвенчался с ней (30 декабря
  1816 года). Он потребовал своих детей от Вестбруков, но ему в этом было
  отказано. После томительных канцелярских проволочек, лордом Эльдоном был
  поставлен приговор по делу, гласивший, что, принимая в соображение, что
  убеждения, проповедуемые Шелли, ведут к образу жизни, который закон считает
  безнравственным, дети не могут быть доверены его непосредственному
  попечению; но, так как он указывает подходящих людей для воспитания их - д-р
  и м-сс Юм, - дети будут вверены этим попечителям на все время их
  малолетства, и отцу будет дозволено, в определенное время, видеться с ними.
  Решение канцлера не хотело быть резче, чем это казалось необходимым. Но
  отнятие детей было гораздо более тяжелым ударом для Шелли, чем смерть их
  матери. Одно время он боялся даже, что и малютку Вильяма возьмут у него.
  
  Пока дело тянулось у канцлера, Шелли жил в Марло, на Темзе. Бывая в
  Лондоне, он иногда навещал Гёнта и в его доме встретился с Китсом и
  Хэзлиттом. Он был теперь в дружеских отношениях с Годвином и приобрел себе
  нового и ценного друга в лице Хорэса Смита. В Марло, несмотря на все
  судебные волнения, у него было много счастливых минут. Он много читал по
  классической и современной литературе; он задумал и написал некоторые части
  _Царевича Атаназа_ и _Розалинды и Елены_. А когда он оставался один в лодке
  на Темзе или среди бршэмских лесов, он неуклонно шел вперед в развитии
  своего обширного эпоса революции и контрреволюции - _Лаона и Цитны_. "Он
  видел, или думал, что видит, - я привожу слова, раньше написанные мною, -
  что самым великим событием века было огромное движение к перестройке
  общества, движение, в котором Французская революция была ошеломляющим
  фактом, породившим много дурного и много хорошего. Его желанием было
  воспламенить в людях вновь стремление к более счастливому состоянию
  нравственного и политического общества; и в то же время он желал
  предостеречь людей от опасностей, возникающих в момент революции, вследствие
  эгоизма людей, их вожделений и низких страстей. Он хотел изобразить истинный
  идеал революции - национальное движение, основанное на нравственном
  принципе, вдохновляемое справедливостью и милосердием, не запятнанное
  кровью, не омраченное буйством и употребляющее материальную силу только для
  спокойного применения к действию духовных сил. К несчастью, наряду со всем,
  что было замечательного в революционном движении того времени - с
  энтузиазмом человеколюбия, с признанием значения нравственности в политике,
  с чувством братства всех людей, - наряду со всем этим в поэме Шелли
  находятся также и все узкие софизмы этого движения. Иллюзии Шелли теперь не
  могли бы увлечь ни одного мыслящего ума. Но его благородный пыл, трепетная
  музыка его стиха, яркая огненная красота образов все еще чаруют души людей".
  
  Уже вышло несколько экземпляров _Лаона и Цитны_, когда раздались
  негодующие голоса, смутившие издателя Олльера. Он потребовал, чтобы были
  сделаны некоторые изменения. Он уверял, что резкие нападки на теизм и
  христианскую веру были, дурно истолкованы и неуместны. Взаимные отношения
  героя и героини, брата и сестры, давали повод к сильному негодованию. И это
  правда, что в данном случае поэма Шелли являлась ярким примером спутанности
  революционного образа мыслей, который, с помощью отвлеченных и ошибочных
  понятий, старается разрушить общественные чувства и отношения, являющиеся
  прекраснейшим результатом эволюции нашей расы. Немногими взмахами пера и
  урезкой нескольких страниц поэма _Лаон и Цитна была превращена в _Возмущение
  Ислама_. Было потеряно при этом несколько замечательных строк. Но, уступив
  давлению общественного мнения, высказавшегося через его издателя, Шелли
  удалил известное этическое пятно, которое могло бы исказить художественное
  впечатление от его поэмы для многих из его читателей.
  
  В течение первых месяцев 1817 года последствия неурожая тяжело
  отразились на бедном населении Марло, главным заработком которого служило
  плетение кружев. Шелли, говорит Пикок, постоянно был среди них и, по мере
  возможности, помогал в самых крайних случаях нужды. Он составил себе свою
  особую систему помощи: между нуждающимися он отдавал предпочтение вдовам и
  детям. Горе и страдания рабочих масс тяжелым гнетом ложились на его душу. Но
  в своем _Предложении ввести изменения в способ подачи голосов_ Шелли,
  "отшельник из Марло", гораздо умереннее в своих требованиях немедленной
  реформы, чем многие из его политических современников. На самом деле это
  было одним из свойств Шелли. Он был врагом насилия и бывал доволен даже
  малым успехом для начала, хотя его грезы об отдаленном будущем никогда не
  позволяли ему успокоиться на какой-нибудь временной удаче. Поэзия Шелли
  отражает его видения как пророка далекого золотого века. А его прозаические
  произведения выражают его мысли как практического деятеля. В своем Обращении
  к народу по поводу смерти принцессы Шарлотты он оплакивает смерть молодой
  матери и жены, но он видит горшее бедствие, и заслуживающее более глубокой
  скорби, в положении народа в Англии. Заботы Шелли о бедных, его волнения
  из-за его судебного дела и возбуждение, связанное с поэтическим творчеством,
  сильно расшатали его здоровье. Опасались даже, что в его организме появились
  зародыши чахотки. Он решил оставить Марло - этот город, очевидно, не был для
  него подходящим местожительством - и задумал попробовать пожить в Италии.
  Еще одно обстоятельство привлекало его туда: Байрон был в Венеции, и Шелли
  желал, чтобы дочь Байрона, Аллегра, ребенок мисс Клэрмонт, была отдана на
  попечение своему отцу. Не без колебаний мать согласилась на это. 12 марта
  Шелли в последний раз взглянул на английские поля и небеса. В сопровождении
  Мэри, маленького Вильяма, крошечной дочери Клары (родившейся 2 сентября 1817
  года) и мисс Клэрмонт с ее ребенком Шелли приехал в Дувр, потом отправился
  на Юг и, переехав Мон-Сени, прибыл в Милан 4 апреля 1818 года.
  
  Шелли надеялся поселиться на берегах Комо, но там не нашлось
  подходящего для них помещения. Они побывали в Пизе, потом в Ливорно. В этом
  последнем городе жили м-р и мистрис Джисборн с сыном мистрис Джисборн от ее
  первого брака, молодым инженером Генри Ревели. Мистрис Джисборн была старый,
  испытанный друг Годвина. Это была женщина с прекрасным характером -
  отзывчивая, скромная, образованная, с большой духовной любознательностью.
  Конечно, встретить таких знакомых в чужой стране являлось истинным счастьем.
  Лето было проведено восхитительно на луккских купаньях, под сенью зеленых
  каштановых деревьев, под шум Лимы, разбивающейся о свои скалы. В течение
  этих летних недель Шелли воспроизвел по-английски _Пир_ Платона - перевод,
  сохранивший в себе многое из сверкающей красоты подлинника. В угоду Мэри он
  вернулся к неоконченной _Розалинде и Елене_, начатой в Марло, и быстро довел
  ее до конца. Эта поэма, отчасти навеянная некоторыми обстоятельствами из
  жизни подруги Мэри, Изабэль Бусз (урожденной Бакстер), была напечатана
  весной 1819 года вместе со _Строками, написанными среди Евганейских холмов,
  Гимном Духовной Красоте_ и сонетом _Озимандия_.
  
  Желая видеть свою дочь Аллегру, мисс Клэрмонт в августе поехала в
  Венецию, и Шелли с ней. Байрон дружески предложил Шелли, чтобы он и вся его
  семья поселились в его вилле в Эсте, среди Евганейских холмов; мисс Клермонт
  могла бы тогда некоторое время наслаждаться обществом Аллегры. Предложение
  это было принято с радостью. Мэри с детьми приехала в Эсте, но маленькая
  Клара опасно заболела. Необходимо было посоветоваться с врачом в Венеции.
  Как на беду, был позабыт паспорт, но стремительная горячность Шелли сломила
  сопротивление солдат. Испуганные родители прибыли в Венецию (24 сентября)
  только для того, чтобы услышать, что надежды нет. Через час Клара лежала
  мертвая на руках у матери.
  
  Впечатления Шелли от Венеции и Байрона, в этот период, можно найти в
  его письмах и в его удивительной поэме _Юлиан и Маддало_. В письмах
  обнажается грубая сторона жизни Байрона в Венеции. В поэме изображен портрет
  Байрона, нарисованный без его дурных черт и без темных красок. События,
  которые там упоминаются - прогулка по Лидс, великолепие заката, наблюдаемого
  с гондолы, посещение угрюмого острова, с башней и колокольней, вид Аллегры,
  в ее ясном младенчестве, - все это, вероятно, есть идеализация того, что
  было в действительности. В рассказ сумасшедшего Шелли вплетает воспоминания
  о своем собственном несчастном прошлом.
  
  Но мысли его были заняты более обширными планами - трагедией _Тассо_
  (из которой мы имеем несколько отрывков), лирической драмой на сюжет,
  почерпнутый из _Книги Иова_, и _Освобожденным Прометеем_. В вилле Эсте было
  почти закончено первое действие _Прометея_, в первых числах октября 1818
  года. Мужество героя, спасителя рода< человеческого, и его конечная победа -
  эта тема затрагивала самые глубокие чувства Шелли и будила в нем
  благороднейшие силы его воображения.
  
  На зимнее время был желателен более теплый климат, чем климат северной
  Италии, и в ноябре Шелли с семьей поехал на юг. Величие Древнего Рима,
  сохранившееся в его памятниках, произвело на него глубокое впечатление, и он
  начал рассказ о Колизее, который, однако, никогда не был окончен. Но Шелли
  избрал Неаполь своим местопребыванием на зиму, и поэтому в конце ноября он
  направил туда свой путь. Нет прозы на нашем языке, более залитой сиянием и
  красотой, чем письма Шелли, повествующие о его посещениях Помпеи, Везувия,
  Пестума. Воспоминания о дне, проведенном в Помпее, появляются в его _Песне к
  Неаполю_, написанной два года спустя. Но несомненно, что дух Шелли часто
  изнемогал в Неаполе; и эта тоска его нашла поэтическое выражение в одном из
  самых трогательных его лирических стихотворений. Весной 1819 года он
  вернулся в Рим, видел все процессии и обряды Святой Недели и изучал
  классическую скульптуру и живопись Возрождения. Второе и третье действия
  _Освобожденного Прометея_ были написаны среди развалин Терм Каракаллы,
  заросших в ту пору года цветами и цветущими кустарниками. "Яркое голубое
  небо Рима, - пишет он, - влияние пробуждающейся весны, такой могучей в этом
  божественном климате, и новая жизнь, которой она опьяняет душу, были
  вдохновением этой драмы". Ее четвертое действие - дивное послесловие - было
  прибавлено в декабре 1819 года во Флоренции.
  
  Пребывание в Риме было омрачено в июне самым тяжким горем последних лет
  жизни Шелли. 7 июня умер его любимый сын, Вильям. Отец не отходил от него в
  течение шестидесяти часов агонии. Маленькое тело было погребено на
  английском кладбище, около Porta San Paolo. Тоска Мэри не знала границ. Ей
  казалось, что все счастье ее погибло навсегда. Для того чтобы она могла
  пользоваться обществом мистрис Джисборн, они наняли на три месяца виллу
  Вальсовано, неподалеку от Ливорно. Здесь, на стеклянной террасе на верху
  дома, Шелли занимался, размышлял и купался в лучах летнего солнца. Трагедия
  _Ченчи_, начатая в Риме и прерванная смертью сына, теперь быстро подвигалась
  вперед. Описание тиранической власти, в лице графа, и мученической силы, в
  Беатриче, рожденной для ласки и любви, удивительно согласовались с гением
  Шелли. По существу человечная и реальная, драма развивается между идеальными
  страстями. Ужас облагораживается здесь красотой, как Шелли сам говорил это в
  своих стансах, внушенных _Медузой_ Леонардо да Винчи. Небольшое издание этой
  трагедии было напечатано в Ливорно и послано в Англию на продажу, к Олльеру.
  
  Но творчество шеллиевского чудесного года (annus mirabllis), 1819-го,
  еще не закончилось. Во Флоренции, куда он переехал в октябре, после летнего
  пребывания в Ливорно, он писал заметки о скульптурных произведениях и
  картинных галереях. И в то же время он не забывал Англии и ее общественных и
  политических нужд. В своем неоконченном _Философском взгляде на реформу_ он
  пытается исследовать причины бедствий английского народа и предлагает
  принять надлежащие меры. Весть о так называемой "манчестерской резне"
  глубоко взволновала Шелли и побудила его написать его замечательный
  _Маскарад Анархии_, в котором он увещевает своих соотечественников
  обратиться на путь мира и здравомыслия - единственный путь, ведущий к
  свободе. В своей фантастической сатире _Питер Белл Третий_ он рисует
  Вордсворта, сделавшегося тори, как пример гения, поддавшегося притупляющему
  влиянию "света". Эта поэма представляет из себя образец, не совсем удачный,
  обращения Шелли к элементу гротескного и юмористики. Его великая _Песнь к
  Западному Ветру_, в которой лирическая ширь сливается воедино с силой
  лиризма, непревзойденной еще в английской поэзии, была задумана и частью
  даже написана в лесу, обрамляющем Арно, в один из дней, когда осенний ветер
  собирал туманы и дождевые тучи. Но в воображении Шелли этот дикий осенний
  ветер становится предвестником весны. И наконец, в часы, когда он чувствовал
  себя неспособным творить, он излагал изящными английскими стихами драму
  Еврипида _Циклопы_. Конечно, ни один поэт не одарил английскую поэзию столь
  богатыми дарами, в течение одного только года, как это сделал Шелли в 1819
  году.
  
  12 ноября, во Флоренции, у него родился сын, Перси Флоренс, которому
  суждено было пережить своего отца и быть утешением своей матери в ее горе.
  
  Когда стала надвигаться зима, Шелли, страдавший от суровости климата,
  решил переехать в Пизу, где воздух был мягок, вода удивительно чиста и
  имелся замечательный врач, Вакка Берлингиери, к которому можно было
  обращаться за советами. Большая часть его жизни, с января 1820 года до его
  кончины, была проведена им в Пизе. Присутствие м-ра Тайга и леди
  Маунткэшелль (бывшей ученицы Мэри Вульстонкрафт) делало это место еще более
  привлекательным. Летом 1820 года Шелли переехал с семьей в дом Джисборнов в
  Ливорно, бывший тогда незанятым. Здесь было написано самое восхитительное из
  поэтических посланий, _Письмо к Марии Джисборн_. Мэри немного воспрянула
  духом, и малютка Перси был "самым веселым ребенком в мире". Но мать его не
  была всецело поглощена домашними заботами, потому что она с большим
  увлечением предалась изучению греческого языка, в то время как Шелли был
  занят праздничной работой, так блестяще удавшейся ему, - переложением в
  октавы гомеровского _Гимна к Меркурию_.
  
  Когда жара стала усиливаться, они нашли себе убежище на водах
  Сан-Джулиано, в четырех милях от Пизы. Во время прогулки на Монте Сан
  Пеллегрино - сборное место богомольцев в известное время года - у Шелли
  возникла мысль его _Волшебницы Атласа_, и поэма была написана в три дня,
  непосредственно следовавшие за его возвращением на купанья. Мэри
  предпочитала бы, чтобы он избрал сюжет менее далекий от человеческих
  симпатий. Она шутливо укоряла его, и ее порицание вызвало пленительное
  возражение во вступительных стансах. Когда же, немного позднее, он обратился
  к гротескной обработке происшествий из современной истории, результаты были
  далеко не так удачны. _Эдип Тиран, или Тиран Толстоног_, драматизирующий, с
  сатирической целью, дело королевы Каролины, принадлежит к наименее
  счастливым попыткам автора, хотя имеет известное значение как одна из
  любопытных граней его ума. _Тиран Толстоног_ был издан в Лондоне в 1820
  году, но почти тотчас же был изъят из обращения издателем.
  
  Осенью 1820 года Шелли с женой и малюткой-сыном возвратился в Пизу. С
  ними более не было мисс Клэрмонт, взявшей себе место гувернантки во
  Флоренции. Но Шелли переписывался с ней и принимал живейшее участие во всем,
  что ее касалось. Вокруг него собрались в Пизе друзья и знакомые: его
  двоюродный брат и старый школьный товарищ, Томас Медвин, теперь драгунский
  капитан, недавно вернувшийся из Индии; ирландский граф Таафе, считавший себя
  лауреатом города и ученым критиком итальянской литературы; знаменитый
  импровизатор Сгриччи и князь Маврокордато, сын бывшего господаря Валахии,
  ставший впоследствии выдающимся деятелем Греческой революции. Через бывшего
  профессора физики в Пизанском университете, Франческо Паккиани, Шелли
  познакомился с Эмилией, дочерью графа Вивиани, которая провела два года в
  заключении, в монастыре святой Анны. Мэри и Шелли - оба очень
  заинтересовались этой красивой итальянской девушкой. Ее молодость, ее
  очарование, ее печали пробудили в Шелли всю идеализирующую силу его
  воображения. Она представлялась ему олицетворением всего, что есть
  лучезарного и божественного - к чему можно стремиться, но чего достичь
  невозможно, - совершенством красоты, истины и любви. Для него, как для
  человека, это была живая, земная, обаятельная женщина и предмет нежной
  заботливости. Для него, как для поэта, она возвышалась до воплощения идеала.
  С этим чувством к Эмилии он написал свой _Эпипсихидион_. "Это, - говорит он,
  обращаясь к мистрис Джисборн, - мистерия; что же касается действительной
  плоти и крови, вы знаете, я с этим ничего не имею общего... Я желал бы,
  чтобы Олльер не распространял этой вещи, кроме как среди разумеющих
  (συνετοί); но даже и они, кажется, склонны приобщить меня к кругу горничных
  и их ухаживателей". Как это часто бывало раньше, Шелли, в свое время, вышел
  из этого идеализирующего настроения. "_Эпипсихидион_, - писал он потом, - я
  видеть не могу; особа, которая там воспевалась, была облаком, а не Юноной; и
  бедный Иксион спрыгивает с центавра, бывшего порождением его собственных
  объятий". Тот же восторженный пыл, нашедший себе поэтическое выражение в
  _Эпипсихидионе_, придал возвышенность тона критическому очерку Шелли Защита
  поэзии, написанному в феврале и марте 1821 года в ответ на _Четыре возраста
  поэзии_ Пикока. Быть может, это самое замечательное из произведений Шелли в
  прозе, и статья является как бы непреднамеренным описанием приемов его
  собственного творчества.
  
  Лето 1821 года, как и предыдущее лето, было проведено на водах
  Сан-Джулиано. В Пизе Шелли подружился с молодым драгунским лейтенантом,
  Эдуардом Уильямсом, который вместе со своей женой стремился в Италию,
  отчасти благодаря обещанию Медвина познакомить их с Шелли. Уильямсы наняли
  прелестную виллу в четырех милях от дома Шелли, на купаньях; и между ними
  было легкое и приятное сообщение, на лодке, по каналу, снабжаемому водой из
  Серкио. Эдуард Уильямс был прямой, простой, сердечный человеку живо
  интересовавшийся литературой; Джейн обладала нежной вкрадчивой грацией и
  услаждала слух Шелли мелодиями своей гитары. Дни проходили счастливо и
  промелькнули бы без всякого достопамятного происшествия, если бы не одно
  событие, не связанное непосредственно с обитателями вод. В феврале 1821 года
  умер Китс в Риме; но известие об этом достигло Шелли не раньше апреля. Он
  был знаком с Китсом и никогда не питал глубокого личного чувства к нему. Но,
  тем не менее, Шелли чтил гений молодого поэта и, узнав о его болезни, в 1820
  году, летом, пригласил его к себе в Пизу. Глубоко потрясенный, - более
  благодаря своему воображению, чем личным чувствам, - рассказом о смерти
  Китса, Шелли почтил его память элегией _Адонаис_, которой должно быть
  отведено в литературе место наряду с плачем Мосха о Бионе и плачем Мильтона
  о Лисидасе. Дойдя до конца, поэма переходит в страстный гимн, но гимн не
  смерти, а бессмертной жизни.
  
  Удовольствие поездки к Байрону в Равенну, в августе, было более чем
  омрачено внезапным открытием, которое сделал Байрон, об отвратительном
  обвинении, возведенном на Шелли и касавшемся его семейной жизни.
  
  Мэри написала пламенное защитительное письмо, которое Байрон должен был
  доставить английскому консулу в Венеции. Но оно не попало к м-ру Хоппнеру,
  для которого оно предназначалось, и было найдено в бумагах Байрона после его
  смерти. "Что мой нежно любимый Шелли мог быть так оклеветан перед вами, -
  писала Мэри, - он, самый кроткий и человечный из людей, это тяжело для меня,
  более тяжело, чем я могу выразить словами!" О, если бы они могли бежать в
  какое-нибудь уединенное место, подальше от мира с его клеветой! Или, раз это
  было невозможно, если бы они могли собрать вокруг себя, в своем доме в Пизе,
  хоть маленький кружок верных и честных друзей! В числе их - как они
  надеялись - мог быть Байрон, потому что он собирался покинуть Равенну и
  желал, чтобы они приискали ему и графине Гвиччиоли дом в Пизе. Лей Гёнт у
  себя дома, в Англии, несколько времени тому назад был опасно болен; он также
  мог бы присоединиться к их обществу, и в пользу его мог бы начать
  издаваться, при содействии этого литературного союза, новый журнал The
  Liberal, о котором раньше шла речь.
  
  "Я полон мыслей и планов", - писал Шелли Генту в 1821 году. Ни один из
  его обширных планов не был выполнен; но летом или ранней осенью этого года
  он быстро написал свою _Элладу_, замечательную в смысле идеализированного
  отношения к современным событиям. В _Персах_ Эсхила он нашел предшествующий
  пример пользования текущими событиями. Призрак Магомета II навеян образом
  Дария в _Персах_, но вместо песни печали, заключающей собой греческую
  трагедию, Эллада оканчивается лирическим пророчеством, которое есть песнь
&

Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (23.11.2012)
Просмотров: 484 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа