Брилиант Семен Моисеевич - Микеланджело. Его жизнь и художественная деятельность

устился и нечем помочь горю - не хватает топлива. Он посылает за дубом, опять борется с огнем, дождем, со всеми стихиями, с непредвиденными неудачами, со взрывом, треснувшей заслонкой и т. п.

   Нужна медь - он собирает по всему дому посуду и бросает в каналы, он внушает всем мужество и энергию, молится и проклинает, пока не добивается своего. Форма наполнилась, он падает на колени, благодарит Бога, но, заметя на скамье блюдо салата, ест, ложится спать и встает бодрый и веселый. Служанка приносит ему после сна жирного каплуна и говорит: "Так это человек, который думал умереть? Молодец, право, я думаю, что удары ногами и руками, которые вы в вашем дьявольском бешенстве надавали мне в прошедшую ночь, испугали лихорадку и она скрылась от страха получить то же самое".

   Микеланджело, борясь с теми же трудностями, точно так же тратит свои последние деньги на пребывание в Болонье, так как из тысячи скуди, выделенных папой на создание статуи, осталось скоро четыре с половиной! Утомленный, скучая по Флоренции и Риму, по семье и любимой работе, он должен находиться в Болонье до установки памятника. Только в феврале 1508 года медный колосс предстал перед глазами народа при звуках труб и барабанов.

   Папа стоит в полном облачении, правая рука его благословляет, в левой он держит ключи св. Петра. Художник думал дать ему книгу, но Юлий II, услышав об этом, гневно воскликнул: "Книгу, книгу... не надо тарабарщины, я люблю меч!" Во избежание соблазна он удовлетворился заменой книги ключами св. Петра. Говорят, увидав модель фигуры, он спросил, смеясь, что делает правая рука: благословляет или проклинает? "Она грозит жителям Болоньи наказанием, если они не будут благоразумней", - ответил Микеланджело. Два года спустя, благоразумно или нет, Болонья открыла ворота партии прежнего властителя, Бентивольо; статую низвергли, тащили по земле и подарили феррарскому герцогу Альфонсо д'Эсте, приказавшему перелить ее на пушки.

   Замкнутый в себе, Микеланджело не искал друзей. Этого оказалось довольно, чтобы приобрести врагов. Он был детски доверчив, искренен и прост, но не стеснялся в выражении своих мнений. Великий ваятель не был завистлив и всегда отдавал должное другим; но не в его характере было любезно расхваливать то, в чем он видел недостатки. Встречая недоброжелательство и зависть, он становился сам резок и насмешливо зол. Он никогда не ладил с Рафаэлем, который, напротив, умел ладить со всеми, всегда ровный, ласковый и любезный. Микеланджело никогда не отказывал в помощи тому, кто в нем серьезно нуждался, но не спешил с готовностью помогать всем подряд.

   Во главе Болонской школы стоял Франчиа, талант и характер которого были ближе к Рафаэлю.

   Говорят, придя в мастерскую Микеланджело взглянуть на статую, он сделал одно лишь замечание, что медь очень хороша. На это Микеланджело ответил, что, конечно, он обязан папе достоинством работы, как Франчиа - тому купцу, у которого покупает краски. Он поссорился также с Перуджино, учителем Рафаэля. Перуджино возмущал не одного Микеланджело тем, что двигался в искусстве скорее назад, чем вперед, торгуя им и заботясь только о богатстве. Ссора с Перуджино окончилась судом, который удалил последнего из города.

   Говорят еще, Микеланджело велел однажды сыну Франчиа передать отцу, что ему нравятся больше его живые создания, нежели те, что на полотне. Вообще, за словом в карман, как говорится, он не лазил. Кто-то спросил иронически: что будет дороже, статуя папы или пара быков? На это Микеланджело, намекая на понимание в искусстве, заметил, что это смотря по тому, какие быки: флорентийские далеко уступают болонским.

   Из Болоньи Микеланджело вернулся во Флоренцию, к своей семье. Только теперь, 32-х лет от роду, он нотариально объявлен был независимым от отца. Здесь ожидали его многие работы: бронзовый "Давид", двенадцать апостолов для купола церкви и другие.

   Двенадцать апостолов имели особый интерес для Микеланджело. Этот заказ - двенадцать фигур, каждая больше четырех аршин, - был принят им на том условии, что каждый год он обязан изготовить одну фигуру и вместе с тем в его собственность переходит 1/12 часть мастерской, специально сооруженной для исполнения заказа. Такое условие было очень заманчиво и казалось остроумно придуманным, чтобы привязать капризного художника к работе, но тем не менее из всего заказа осталась исполненной одна лишь статуя св. Матфея. На этот раз Микеланджело и не мог долго оставаться во Флоренции. Его ожидал Юлий II, который, боясь потерять художника снова, держал его теперь почти как пленника и с трудом отпустил в конце года во Флоренцию на 25 дней.

  

  

  

   Микеланджело снова вернулся в Рим.

   Умный папа встретил его как друга, стараясь подкупить, его самолюбие. Зависть и клевета, казалось, только открыли глаза Юлию на достоинства гордого художника. Слишком скоро, однако, последнему пришлось увидеть оборотную сторону медали. Выше самолюбия ставил он труд и вдохновение, и в том, что было дороже всего его сердцу, он испытал превратность судьбы. Микеланджело не сомневался, что папа, вернув ему свою милость, вернулся вместе с тем и к великому замыслу гробницы; каково же было его горе, когда он увидел, что об этом нечего и думать, каково было его изумление и негодование, когда папа все так же милостиво объяснил ему, что он ожидал его с нетерпением, потому что решил поручить ему громадный и достойный его таланта труд, а именно роспись потолка Сикстинской капеллы. Микеланджело должен оставить резец. Променять его на кисть! Забыть любимый мрамор и вырвать из головы и сердца могучие образы сорока гигантов, своего "Моисея", который, казалось ему, уже дышал под его резцом, окруженный божественным сиянием. Словом, он сам должен был перестать жить, и для чего? Единственно для того, чтобы, по прихоти папы, взяться за огромный и чуждый ему труд. С тех пор как Микеланджело мальчиком оставил Гирландайо, он не брал почти в руки кисти, а во фресочной живописи, по собственному признанию, ничего не понимал. Правда, он исполнил знаменитый картон во Флоренции, но там его гордость составлял рисунок, а не краски. Притом здесь предстояло несколько лет упорного труда и соперничества с лучшими живописцами того времени, в том числе с юным гением Рафаэля. Суровый и подозрительный художник видел в самом предложении происки своих врагов и сам уговаривал папу поручить эту работу Рафаэлю. Но спорить с Юлием было нелегко. Микеланджело готов был пытаться снова бежать, но вовремя заметил, что он предупрежден, что судьба его решена и единственный путь с честью выйти из грозной борьбы - это собрать свои силы и победить - или пасть совершенно. Со своей стороны Юлий II то гневно грозил Микеланджело палкой, то уверял, что только дает ему случай показать всему миру, как велик его талант во всех родах искусства. Лишь тот, кто сам питал и лелеял в груди высокие замыслы и видел их крушение в момент, уже близкий к осуществлению, может понять весь трагизм борьбы, страданий, тревог и сомнений, объявших сердце благородного гения. Мучительна была та ночь, в которую созрело решение Микеланджело. Почтительно, но мрачный и суровый, не тронутый его любезностью и лаской, стоял он перед обрадованным папой, когда заявил о своем согласии. Он решил про себя, что Юлий прав: он должен доказать свое искусство наперекор самой стихии, слепому случаю и насилию.

   Он решил в то же время, что должен вознаградить себя: вложить в эту работу всю свойственную ему энергию труда, всю широту замысла и, пользуясь пространством, дать полный простор всей силе мощного воображения. Создание скованного гения должно остаться свидетельством того, что мог бы он совершить свободный. Юлий II думал изобразить на потолке двенадцать ангелов. Микеланджело решил осуществить свой план, грандиозный и прекрасный, и в этом не встретил препятствий. Папа дозволил ему свободно распорядиться пространством и средствами, заранее наслаждаясь плодами его творчества, когда художник в нескольких словах нарисовал перед ним задуманную в целом картину.

   Браманте получил приказание устроить леса для работы и решил, просверлив в потолке отверстия, спустить оттуда помост на веревках. Микеланджело, придя во время работы в капеллу, смутил его вопросом, что будет потом с этими дырами? Браманте сказал, что об этом можно будет подумать после; но Микеланджело нельзя было удовлетворить подобным соображением. Он просил Юлия дозволить ему самому подумать о лесах и придумал конструкцию из балок, не касающихся стен, давно уже покрытых фресками. Подобные леса стали с тех пор употреблять постоянно при расписывании потолка и верхней части стен. Заготовленные раньше веревки Микеланджело подарил помогавшему ему плотнику на приданое для дочери. Вырученная сумма оказалась в самом деле достаточной для этой цели.

   Сооружение лесов было только началом целого ряда трудностей. Микеланджело вызвал из Флоренции лучших мастеров фресковой живописи и принялся вместе с ними за дело. Мы знаем уже, что художник не любил постороннего участия. Притом самолюбие этих людей, при взыскательности Микеланджело и его горячем, нервном темпераменте, неминуемо повлекло бы к ссорам. Однажды, придя в капеллу, они не нашли там художника; он исчез, и невозможно было его поймать ни на лесах, ни дома. Так прошло несколько дней. Уразумев наконец, в чем дело, флорентийцы сами поспешили "исчезнуть" и вернулись во Флоренцию. Таким оригинальным способом Микеланджело освободил себя от всякой помощи. По удалении их он немедленно уничтожил все начатое ими. Он успел присмотреться к технике приготовления и наложения красок и заперся в капелле с одним лишь работником, мешавшим для него краски.

   Техника фресковой живописи заключалась в наложении красок на сырой грунт. Гладкая стена покрывалась штукатуркой из смеси песка и извести. Рисунок с картона переводили на этот грунт, пробивая дырочками линии контура и проходя их тампоном, набитым тонким порошком угля. От качества самой стены и штукатурки зависит количество воды в краске. Картины, уже написанные Микеланджело на стене, вдруг исчезали, бледнея. Он начинал снова, учась на своих ошибках. Наконец одна картина была закончена и высохла благополучно, но спустя некоторое время на ней выступило огромное сырое пятно и, быстро разрастаясь, как чудовище в сказке, стало пожирать картину. Потеряв наконец надежду на успех, Микеланджело пошел к папе, объявил ему, что он не может продолжать, и снова просил освободить его от бесплодного труда. Но это не смутило Юлия II. Он приказал Сангалло осмотреть стену и помочь беде. Последняя заключалась на самом деле в пустяках. Постройка была сделана из римского травертина, обладавшего особыми качествами по отношению к влиянию сырости, и с помощью Сангалло Микеланджело преодолел это препятствие. Многих неприятностей и трудов мог бы избегнуть Микеланджело, если бы его гордый независимый нрав не создавал ему повсюду врагов вместо друзей.

   Удалив Сангалло, он снова остался один, и так проводил он здесь месяцы, дни, а иногда и ночи, не раздеваясь и ночуя на лесах, чтобы с восходом солнца приняться за работу. Уходя, он строго запрещал пускать кого бы то ни было в капеллу. Вазари рассказывает, что художник однажды заподозрил чьи-то посещения. Он спрятался тайно в капелле и подстерег непрошеного гостя. Хотя это был сам Юлий II, подкупивший его слугу, но он стал бросать в него из своей засады доски и все, что попадало под руку, и выгнал взбешенного папу.

   Этот анекдот, достоверный или нет, достаточно характерен и интересен в устах современника Микеланджело. В мемуарах Челлини можно найти немало его собственных признаний о подобных подвигах, иногда несомненно правдивых. Тела и души людей такого склада, по остроумному сравнению Тэна, как будто созданы из гранита и мрамора, тогда как наши нынешние просто из мела и штукатурки.

   Нетерпеливый папа, во всяком случае, не только тайно являлся в капеллу. Он приходил как владыка Рима и нередко, не стесняясь своим высоким саном, подымал длинные одежды и взбирался по деревянным стропилам наверх, пользуясь милостиво протянутой рукой художника. Он откровенно восхищался работой и торопил с окончанием. Последнее так волновало Микеланджело, что однажды, по словам Вазари, он не хотел открыть папе дверь и опять пытался бежать из Рима.

   "Прекрасно, прекрасно! - кричал папа. - Я хочу, чтобы весь Рим увидел то, что уже сделано". Микеланджело сопротивлялся. На вопрос, когда же он кончит плафон, художник отвечал обыкновенно: "Когда окончу и буду доволен работой". Наконец папа не выдержал и, взбешенный, стал кричать, что достаточно, если он, папа, доволен, и в заключение обещал сбросить Микеланджело на землю вместе с лесами, если он их не уберет ко дню Всех Святых. Микеланджело по себе знал, что папа способен исполнить угрозу, и к назначенному дню леса были убраны. Еще пыль не успела улечься, как уже Юлий II служил мессу в этой капелле, и изумленные невиданным искусством римляне, стекаясь толпою, восторженно любовались чудным плафоном.

   Второпях художник не успел пройти фон золотом, как это было принято в то время, и ему снова грозила ссора с Юлием. Последний настаивал на золоте, не стесняясь тем, что это вновь потребует возведения лесов. Плафон выглядит слишком бедно, говорил папа. Художник отвечал, что так и должно быть, не нужно золота, потому что апостолы были бедны и не имели золота и богатых одежд. На этот раз победа осталась за ним.

   Слова и описания не в силах даже отдаленно выразить красоту и величие произведений, подобных живописи плафона Сикстинской капеллы. Искусство Микеланджело подобно красноречию оратора, но его слова - линии, его фразы - формы фигур. В эти линии и формы он вкладывает мощное содержание. Их нужно видеть, как нужно слышать слова, чтобы вынести впечатление живой речи. Эти линии не только слова и фразы, в них жесты и мимика лица. В них - характер личности Микеланджело, весь строй его мысли, темперамента, сердца и нервов, а вместе с его личным строем в них запечатлен и характер эпохи Возрождения. Тот же характер отразился в его резце, но живопись плафона оказала непосредственное влияние на величайшего гения Возрождения, на Рафаэля, а вместе с ним и на всю сферу искусства XVI и следующих веков. Таким образом, живопись Сикстинской капеллы стала началом, исходной точкой в новом направлении искусства. В целом плафон представляет ряд сцен из Ветхого и Нового Завета, начиная от сотворения мира и переходя к явлению в мир Христа.

   Гладкие ровные стены и гладкий потолок длинного, сравнительно узкого зала, казалось, не могли дать материала для творческой фантазии. Казалось бы, никакого отдыха для глаза, никаких архитектурных украшений, ни малейшего разнообразия, кроме полукруглых сводов над окнами вдоль стен, уходящих к потолку и образующих треугольники на стенах. Но потолку и стенам одною кистью Микеланджело придал своеобразное архитектурное строение, поместив на потолке, в длину его, ряд картин - создание земли и человека, грехопадение и так далее; художник окружил эти картины изображениями апостолов и языческих пророчиц - сивилл, отделив эти изображения прекрасно написанным карнизом и украшениями. Прелестные нагие фигуры детей, по две вместе, в самых различных позах, поддерживают этот карниз, дополняя иллюзию. Так же естествен переход от фигур апостолов к изображениям из Нового Завета на стенах, в люнетах окон и в треугольниках. Внешней гармонии всей живописи отвечает и внутреннее содержание. В целом плафон представляет не только написанные рядом картины из Ветхого и Нового Завета, как это делали все до Микеланджело, как это было на стенах той же капеллы до него, но глубоко продуманный, исторически верный переход от преданий Библии и указаний пророков к всеобщему ожиданию Спасителя. Это ожидание выражается в целом ряде трогательных сцен, в отдельных лицах и целых группах, то в грустных чертах тех, кто не надеется дожить до искупления, то в оживленных чертах отцов и матерей, которые радуются за своих детей и, склоняясь над ними, нашептывают им слова молитвы или подымают их и протягивают вперед, как бы указывая на что-то виднеющееся вдали.

   Пророки со священными книгами в руках и сивиллы с их таинственными письменами предвещают рождение Спасителя. В эти 12 фигур, шесть мужских и шесть женских, художник вложил изумительное богатство красоты и характера. Красота и величие фигур вполне отвечают их приобщенности к божественному, но в то же время они просты и естественны. Никогда до сих пор ни один художник не изображал с такой силой глубокую думу, как это сделал Микеланджело в лице пророка Иеремии. Вся его величавая фигура дышит безнадежной печалью. Он скорбит о судьбах своего народа. Тяжелые думы согнули прекрасную фигуру преклоненного пророка. Локоть его руки опирается на сиденье, а кисть ее, поддерживая опущенную голову, теряется в густой бороде, около рта. Даже складки одежды, кажется, говорят о затаенной печали, которая не в силах, однако, нарушить гармонический строй его души и крепкого тела.

   Прекрасна фигура юноши, исполненного божественного огня и внимания, - это пророк Исайя.

   Голос Всевышнего внезапно оторвал его от земли, от книги, в которую он был весь погружен; теперь ангел, божий вестник, нашептывает ему небесные истины; перед ним как бы открывается иной мир, он видит Предвечного, слышит Его слова, возвещающие судьбы народов; пророк обращает к Нему лицо свое и невольным движением протягивает к Нему свою правую руку, всем существом своим стремясь уловить великое дуновение.

   Глубокой тайной окружил художник прекрасные фигуры сивилл, возвещающих спасение языческому миру, говорящих о благости Того, Кто будет страдать на земле за все человечество.

   Как раз напротив оживленной фигуры пророка Исайи находится Эритрейская сивилла, которая, покоясь в прекрасной гармонии форм, равнодушно перелистывает книгу судеб, с холодным безразличием к тому, что она возвещает. Совсем иначе написана Дельфийская сивилла - вся прелестная изящная фигура ее дышит огнем и оживлением. Пророки и сивиллы, окружающие среднюю часть плафона, кажется, сами изумлены и поражены грандиозными явлениями, которые они созерцают, - это различные стадии сотворения мира и грехопадения. Над хаосом творения могущественно простирает руки Создатель, отделяя свет от тьмы.

   Другая картина показывает ту же мощную фигуру в бурном движении, создающем два великих светила - Солнце и Луну. Она носится над поверхностью вод океана, и в каждом ее мускуле, как и в целом, столько необъятной силы и мощи, что светила и миры кажутся только искрами, вылетающими из этого титанического существа. Совсем другою опять является фигура Бога-Творца, когда Он создает человека. Нагому, простертому на вершине горы прекрасному созданию недостает еще дыхания жизни. Но вот, несомый облаками, спускается с небесных высот Создатель. Лик Его прекрасен и благодушен, движение легко и свободно; все части Его тела находятся в полном покое, - так опускается плавно орел на распростертых крыльях. Прелестные ангелы теперь окружают Его. Уже тело начинает оживать при одном Его приближении. Первый человек пробуждается. Еще неясно сознавая свое существование, он невольно всем телом тянется к Богу. Его голова приподнята, правая рука сгибается в локте, а левая простирается вверх, и палец его касается наконец пальца Того, Кто дает ему жизнь.

   За сотворением человека следуют: создание женщины, грехопадение, изгнание из рая, братоубийство и потоп.

   Трудно сказать, что больше поражает при взгляде на этот плафон: целое, которое так соразмерно и прекрасно расположено, что явления творения в самом деле как будто совершаются в отдаленных от нас небесных мирах, тогда как там, где действие происходит на земле, все кажется нам близким, или частности, в которые бесконечное могущество фантазии художника вложило самое разнообразное содержание - величественное и вместе с тем доступное и простое.

   На первом плане стоит красота человеческого тела. Как далек здесь Микеланджело от всех предшественников, которые, под влиянием мистических воззрений первых веков христианства, видели в человеке один лишь скелет. Правда, уже некоторые из предтечей его, в особенности же старший его современник Лука Синьорелли, начали вносить в свои произведения анатомию и перспективу, но нужен был гений Микеланджело, его титанические силы, чтобы одним мощным движением "отделить тьму от света", создать идеал в новом направлении искусства, воплотить в чудной форме стремления эпохи к возрождению души и тела, сделать немыслимым возврат к отжившим идеям. Кроме Создателя и первых людей, кроме пророков и сивилл, кроме целого ряда сцен из Нового Завета, где фигурируют старцы и юноши, женщины и дети, Микеланджело наполнил плафон почти неисчислимым множеством фигур юношей и детей. Не играя никакой существенной роли, эти фигуры служат лишь украшением, заполняя всевозможные промежутки между картинами. Нужно много времени, чтобы только поверхностно рассмотреть этот мир нагих, прекрасных форм. Каждая фигура в отдельности приковывает к себе взор зрителя, которому кажется порой совершенно немыслимым, чтобы воображение одного человека могло вместить и создать такое бесконечное разнообразие форм и движений. Изумление наше возрастает до крайних пределов, когда подумаем, что все это богатство вызвано к жизни одною памятью, одним воображением художника, без участия натуры. Понятным становится восторг Юлия II, всего Рима и даже самих врагов и завистников Микеланджело, когда капелла была открыта всем взорам. Благородный гений Рафаэля, менее всего доступный низкой зависти и расчету, вызвал у художника слова удивления и почитания. С этого времени он не переставал скорбеть о том, что посторонние люди своим вмешательством и сплетнями препятствуют его сближению со старшим гением. Он открыто признавал влияние этого гения, оно нисколько не могло умалить его славы. С другой стороны, он справедливо не верил наушникам, передававшим слова Микеланджело, который будто бы презрительно отзывался о нем и говорил, что он, Рафаэль, всем своим искусством обязан исключительно ему. Не только Челлини, Кондиви и многие другие говорят о благородстве Микеланджело и его умении ценить чужой талант, но сам Рафаэль имел случай в этом убедиться, когда Микеланджело как эксперт оценил произведение его вдвое против назначенной им самим цены.

   И Рафаэль, удивляясь гению великого художника, считал счастьем родиться в его время и говорил не раз, что он благодарит за это небо.

   Ценою невероятных усилий, трудов и страданий Микеланджело остался победителем в суровой борьбе. Никто не мог противиться железной воле Юлия II, но

  

   ... тяжкий млат,

   Дробя стекло, кует булат.

  

   Знаменитый архитектор, строитель собора Св. Петра, говорил, что не может ручаться за прочность возводимых зданий, потому что папа его торопит. Когда же он, опровергая жалобы Юлия на леность художников, перечислял созданные ими прекрасные творения, папа гневно возражал, что тем более следует им торопиться, так как он хочет извлечь из них все скрывающиеся в них таланты. В самом деле, Юлию казалось, что земля обращается недостаточно скоро вокруг своей оси. Он был вечно недоволен "медленностью" Рафаэля, дель Пьомбо, Микеланджело, Браманте и других, хотя все они работали для него, почти не имея минуты, принадлежащей им самим.

   На самом деле, Микеланджело упорным трудом расстроил здоровье и в особенности зрение, работая лежа на спине и глядя через голову назад, как этого требовала живопись на потолке. По окончании плафона он долгое время не мог читать книгу или письмо иначе, как держа их над головой. Многих усилий стоило ему восстановить зрение настолько, чтобы быть в состоянии приняться наконец за прерванную работу над гробницей Юлия II.

   Четыре с половиной года, если не больше, продлилась его работа в Сикстинской капелле, и с большим трудом удавалось ему получить временный отпуск. Семья нуждалась в его присутствии, и он сам хотел видеть отца и Флоренцию; Содерини, гонфалоньер Флоренции, просил папу отпустить его на время, но Юлий II приходил в бешенство при разговоре об этом.

   Наконец, уже незадолго до своей смерти, как бы предчувствуя ее и не желая умереть в ссоре со своим лучшим и благородным сподвижником, Юлий отпустил его. Не сразу, однако, он решился на это. По обыкновению, он отказал Микеланджело в его просьбе, и тот ушел взбешенный, угрожая тайно оставить Рим.

   Когда один начинал сердиться, другой успокаивался. Вслед за уходом Микеланджело папа послал к нему одного из своих кардиналов передать отпуск на 28 дней, свое благословение и 500 дукатов "на развлечения карнавала во Флоренции". Последнее было очень кстати, так как семья художника требовала поддержки. О себе Микеланджело почти всегда забывал. Он жил уединенно, с одним лишь слугою, не любил ни блеска, ни шума и отдыхал, только меняя один труд на другой или за чтением Библии и Данте. Художнику было 37 лет, когда он окончил плафон. Два года спустя умер Юлий II, увековеченный Рафаэлем во фресках зала Илиодора. Со смертью папы Микеланджело ожидали новые испытания.

   Три с половиной столетия щадило время плафон Микеланджело. Только дым от курений несколько затемнил его. Теперь образовались в потолке трещины, проникла сырость, и этой стихийной порче нельзя ничего противопоставить. Зато рука человека никогда не касалась этой живописи - высота плафона сохраняла ее неприкосновенной, тогда как фрески Рафаэля оказываются нередко замаранными как праздными зрителями, так еще больше попытками "восстановления". В одной драматической хронике Макиавелли говорит Микеланджело: "Я умру, и мои творения умрут, тогда как вы будете жить вечно. Вы переживете ваши создания, потому что были богом в минуты вашего творчества". Мысль прекрасная и верная по отношению к таким гениям, как Рафаэль, Микеланджело, Данте.

  

  

   Со смертью Юлия II престол его занял кардинал Джованни Медичи (папа Лев X). Страстный любитель и покровитель искусств, как все Медичи, он слишком любил веселье, праздники, роскошь и разгул, чтобы терпеть вблизи себя сурового Микеланджело. Кроме того, хотя последний выказывал всегда признательность дому Медичи, характер гордого, свободного флорентийца не внушал особого доверия папе, который еще кардиналом добился возвращения во Флоренцию и снова деспотически властвовал там до избрания на престол.

   Рафаэль стал его избранником и любимцем, но и Микеланджело не должен был оставаться праздным. Впрочем, слишком усердно работать над гробницей Юлия II ему тоже не следовало. Гений художника должен был служить его, Льва X, собственной славе, хотя и не вблизи его особы, так как художник слишком напоминал властолюбивому папе Савонаролу и изгнание Медичи.

   Лев X решил соорудить новый фасад церкви Сан-Лоренцо во Флоренции, где находился семейный склеп дома Медичи. Эту работу он поручил Микеланджело. Последний снова должен был бросить свой резец и неоконченного "Моисея" и взяться на этот раз за архитектуру. Напрасно ссылался он на договор, заключенный после смерти Юлия, согласно его завещанию, с наследниками его - кардиналами из дома Ровере. Лев X возражал, что над статуями гробницы он может работать и во Флоренции, и кардиналы должны были этим удовлетвориться. Со слезами на глазах, по словам обоих современных биографов - Вазари и Кондиви, Микеланджело оставил снова работу, бывшую всегда целью всей его жизни.

   Глубина души и строгий гений Микеланджело заставили его и на этот раз отдать невольному труду все свои силы, и он создал план фасада, который привел в восхищение Льва X. Щедрый до расточительности, папа не останавливался ни перед какими издержками, и художник немедленно приступил к выполнению работы. Мы видим его снова в Карраре, где с необычайными трудностями добывает он колоссальные мраморные колонны.

   По его мысли, фасад должен был состоять из великолепной колоннады и стрельчатых сводов, подымающихся вверх и заканчивающихся вершиной, украшенной гербом Медичи.

   Микеланджело не суждено было довести свое творение до конца. Исполненное по его замыслу, оно было бы прекраснейшим созданием архитектуры в Италии, но, неоконченное, осталось лишь одним из наиболее мучительных эпизодов жизни художника.

   Работы в Карраре уже значительно подвинулись, когда Микеланджело получил вдруг приказание бросить все и постараться добыть мрамор в местечке Пьетрасанте, в Тоскане, в горах Серавецца. Все возражения художника оставались бесплодными. Он принужден был искать мрамор в Пьетрасанте, так как папе нравилась мысль, чтобы фасад его церкви строился из тосканского, а не из чужеземного мрамора.

   Микеланджело преодолел многие трудности. Он в самом деле нашел здесь прекрасный мрамор и построил новую дорогу от Пьетрасанте до Флоренции для его перевозки. Но, кроме новых трудностей, сама судьба преследовала его на этот раз. Одна мраморная колонна упала и разбилась на куски, так что художник сам едва не был убит. Из пяти колонн, отправленных им во Флоренцию, по дороге треснули четыре. Жители Каррары, рассерженные на Микеланджело, отказывались выдать уже приготовленный мрамор и подкупили владельцев судна, предназначенного для его перевозки, а кардинал Медичи, которому папа поручил ведение дела, обвинял со своей стороны Микеланджело в том, что он создает трудности и отказывается от мрамора Пьетрасанте, потому что в его личных интересах использовать мрамор Каррары. После двух лет борьбы и лишений художник едва мог приняться наконец за возведение фасада, над отдельными частями которого давно уже работал, представляя, по своему обыкновению, все детали еще раньше, чем положен был фундамент. В конце концов он окончательно не угодил кардиналу, просившему папу отнять у Микеланджело работу. Со своей стороны последний согласился сдать папе все в том виде, какой имела постройка в это время, в 1520 году.

  

  

   Папа освободил Микеланджело от несчастной задачи, объявив, что великий зодчий вполне свободен от всяких обязательств, не обязан больше ни в чем и ни перед кем отчитываться и он, Лев X, не только оправдывает все действия Микеланджело, но выражает ему свое полное удовольствие и благоволение.

   К счастью для Микеланджело, ему не пришлось увидеть, как другие работают над продолжением фасада. Война и денежные затруднения не позволили Льву X окончить это сооружение.

   "Моисей" и другие фигуры гробницы Юлия снова стали средоточием трудов Микеланджело. Он был рад тому, что держит резец в своих руках, но прежнего рвения к этой работе уже не испытывал. План гробницы был совершенно изменен по новому условию и лишился того колоссального величия, которое пленило воображение художника. Время и в особенности перерывы также делали свое. Наконец, обидно было, что его держат в опале, в изгнании, хотя и почетном, в то время как Рафаэль, Браманте и целый ряд художников и архитекторов деятельно работают в Риме. Рафаэль тогда уже создал фрески в Ватикане, был главным распорядителем раскопок и руководителем реставрации древнего Рима, а со смертью Браманте стал строителем собора Св. Петра. В то время как в Вечном городе свершалось столько грандиозного, Микеланджело оставляли в бездействии. Себастьяно дель Пьомбо сообщал ему, что папа очень его хвалит и любит, но, подобно своему двору, боится, ибо "он держит себя так, что всем решительно страшен". Припомним, что таким пугалом является тот, о ком Содерини писал, что с ним обо всем можно договориться, пользуясь лаской и любовью. К несчастью, мы видим здесь старую историю, которая вечно останется новой!.: В 1520 году до Флоренции дошла весть о смерти Рафаэля и тяжело отозвалась на том, кого свет считал его врагом. Недавно умер да Винчи, теперь последовал за ним Рафаэль, и Микеланджело с грустью видел, что заменить их в искусстве некому. Он менее энергично работал в это время и старался найти успокоение в чтении Данте, своего любимого поэта. Платоновская Академия во Флоренции ожила с возвращением Медичи и обратилась к Льву X с просьбой о дозволении вернуть во Флоренцию останки великого поэта и патриота. Микеланджело присоединил к этому представлению свою особую просьбу; он писал Льву X: "Я, Микеланджело, скульптор, прошу ваше святейшество дозволить мне соорудить достойный памятник божественному поэту на одной из площадей города". Таким образом, на свои средства и собственным трудом думал он выполнить то, на что не решались еще его сограждане.

   Он не только внимательно читал "Божественную комедию", но изучал ее, делая заметки и рисунки на полях. Иллюстрации к Данте - Микеланджело! Явление редкое в истории литературы и искусства, эти иллюстрации, в которых выразилось понимание одного гения другим, к сожалению, не дошли до нас. Экземпляр знаменитой книги вместе с другими вещами Микеланджело, отправленными им на корабле, погиб во время бури.

   Со смертью Льва X дела Микеланджело пошли еще хуже. Преемник Льва Адриан VI был третий папа из тринадцати, которых пережил Микеланджело! В короткое время его власти искусство не процветало, наследники Юлия грозили Микеланджело даже судом за медленные работы над гробницей, и художника спасло только то, что Адриана VI сменил скоро Климент VII, снова из дома Медичи.

   Благодаря последнему гробница Юлия опять отошла на дальний план. Микеланджело попадал из огня в полымя. То должен был он отвечать на требования, обвинения и даже угрозы; то, связанный по рукам и по ногам, не мог взять в руки резца для этой работы, ставшей мучением его жизни.

   Памятником усилий художника остались две вполне законченные фигуры, в которых отразилось его настроение; одна из них изображает умирающего, другая - скованного раба. Эти фигуры не попали на гробницу Юлия и долгое время не были известны, так как оказались в замках Франции. Теперь одна из них находится в Лувре, другая - во Флоренции. Как по замыслу, по силе настроения, так и по декоративному их назначению они представляют образец полного совершенства стиля Микеланджело. Новейшее искусство, критика и особенно художники-скульпторы не находят ничего прекраснее этих двух фигур. "Явления, которые мы видим в жизни, заслоняют друг друга в памяти, - говорит Гримм. - Однако на вопрос: что видел я лучшего когда-либо в скульптуре, считая даже совершеннейшие образцы античного искусства? - я ответил бы, не задумываясь: "Умирающего юношу" Микеланджело". Юноша умирает в полном расцвете сил и красоты. Ноги сгибаются, правую руку прижимает он к груди, левая заложена за голову и поддерживает ее. Ткань, которою этот умирающий раб привязан к столбу, один только раз охватывает грудь; тяжелые оковы не нужны, чтобы удерживать слабеющее тело. Эффект смертельного страдания этого тела, полного здоровья, юношеской свежести и красоты, производит на зрителя поразительное впечатление. Другая фигура - скованный раб. Он напрягает все свои силы, чтобы порвать оковы, которыми его руки привязаны за спиною к столбу. Его правая нога поставлена впереди на цоколь и согнута в колене, он опирается на нее всем напряженным телом, вытянутым вперед. То же усилие выражается в изгибе шеи и повороте головы. В чертах его лица читаем безнадежное отчаяние: громадность борьбы и напряжения бессильна против крепких оков. "Una cosa divina" (божественное произведение), - говорит Вазари об этих статуях.

   Контраст сильного тела и непреодолимых страданий изумительно совершенен. Художник, сковав эти тела, заставил мускулы страдать и бороться с той целью, чтобы вызвать и передать в камне все те затаенные глубоко страдания души человека, которые нельзя передать одним выражением лица.

  

  

   Микеланджело минуло сорок пять лет, когда начался новый акт его жизненной драмы. По обыкновению, начало было очень хорошее. Кардинал Джулиано Медичи с согласия папы решил возвести новую капеллу в церкви Сан-Лоренцо для семейного склепа и там поставить памятники Лоренцо и Джулиано. Для этой работы не могло быть архитектора и скульптора достойнее Микеланджело, тем более что последний лично был многим обязан этому дому. Правда, в этой фамилии видели врагов Флоренции, но как раз в то время они жили в городе как мирные граждане, по-прежнему лишь покровительствуя искусству и наукам. Уже возведена была капелла, и Микеланджело работал над монументами, когда события круто изменились и захватили в свой водоворот гениального художника, мало приспособленного к практической жизни, к политике, войне, ко всему вообще, что не соприкасается с миром искусства.

   Папский престол занимал Климент VII. Он мечтал сделать наконец Рим владыкой Италии и воевал с помощью испанцев и немцев. Кроме того, он принадлежал к дому Медичи, и свобода Флоренции должна была пасть прежде всего. Городу пришлось выдерживать тяжелую осаду врага, обладавшего громадными силами. Долго держалась Флоренция благодаря мужеству и самоотвержению граждан, предпочитавших лучше умереть, чем снова отдать в руки Медичи свою свободу.

   Микеланджело находился в числе защитников города; как инженер и архитектор он должен был прежде всего заботиться об укреплении стен, сильно страдавших от пушечных ядер.

   Главной зашитой города оставалась колокольня церкви Сан-Миньято, благодаря своей высоте господствовавшая над местностью. Отсюда пушками флорентийцы наносили урон врагам, не подпуская их к городской стене. Этой колокольне прекрасной архитектуры грозило разрушение, так как сюда направлялись все ядра, но Микеланджело искусно защищал ее, остроумно придумав закрывать этот боевой пункт постоянно сменяющимися матрацами, набитыми шерстью. В конце концов положение Флоренции сделалось безнадежным, и Микеланджело, подозревая причину, о которой напрасно предупреждал не внимавшую ему Синьорию, решился оставить город и бежать. Он любил родной город и, конечно, был не трусливее любого гражданина, но искусство было ему дороже даже Флоренции.

   В самый разгар осады он удалялся при первой возможности в свое уединение, где тайно работал над статуей Лоренцо Медичи. Народ убил бы его, если бы нашел за этой работой, но Микеланджело отделял искусство от политики и вечные идеи от временных страстей.

   Итак, он решил бежать вместе с некоторыми присоединившимися к нему гражданами. Великий художник нашел временное убежище в Венеции, хотя конечной целью его была Франция. Там думал он поселиться, оставив навсегда Италию с ее волнениями, борьбой страстей и партий и междоусобной войной. Так же поступил Леонардо да Винчи и многие другие.

   Но не так легко это было сделать Микеланджело. Скоро флорентийские посланные нашли его, одинокого, в одной из отдаленных улиц Венеции и без труда уговорили вернуться обратно. О внутренней его борьбе и страданиях, конечно, излишне говорить, но как велико было его бескорыстие, можно видеть из того, что, уходя из Флоренции, он взял с собой лишь незначительную сумму, отдав три тысячи дукатов Синьории на военные нужды. Ни в Ферраре, ни в Венеции он не принимал самых любезных и выгодных предложений. Беглеца встречали везде с королевскими почестями, но он обыкновенно скрывался в маленькой гостинице и предпочитал ее простоту и свободу пышному этикету двора. Недаром и впоследствии великий художник ответил папе, упрекавшему его за редкое посещение двора, что "он предпочитает работать у себя в мастерской для его святейшества, чем увеличивать число праздных болтунов при его особе". Итак, Микеланджело вернулся снова во Флоренцию, и граждане были так рады его возвращению, что не только не подвергли наказанию, которое определено было для беглецов, но выбрали его снова в члены Совета. Между прочим, его имущество могло быть конфисковано; но он не был богат, а домашние припасы: масло, вино, зерно и т. п. - его служанка Катарина вовремя спрятала в амбар. Он удалялся от несвойственных его характеру обязанностей и продолжал работать в церкви Сан-Лоренцо, рискуя, таким образом, с одной стороны, возбудить негодование народа, питавшего к фамилии Медичи слепую, ярую вражду, а с другой, - в случае взятия Флоренции, подвергнуться особой мести, которая угрожала ему как неблагодарному и одному из главных защитников города. Последнее соображение, быть может, и было главной причиной бегства. Флоренция в самом деле открыла ворота Медичи и папе. Микеланджело скрывался некоторое время, пока не убедился, что папа решил сохранить ему жизнь. Климент VII был человек расчетливого ума. Недаром он дал совет Микеланджело в споре с наследниками Юлия из обвиняемого стать обвинителем, представив в суд те статуи, которые он успел сделать. "Исходя из того, как оплачивают теперь твои работы, ты окажешься не должником, а кредитором". Климент справедливо рассчитал, что, наложив руку на Микеланджело, он будет иметь одной головой меньше или одним пленником больше, тогда как, сохранив ему жизнь и свободу, он будет иметь по крайней мере одним прекрасным памятником больше и одним врагом меньше.

   Микеланджело вскоре покинул Флоренцию, опасаясь жестокости и деспотизма знаменитого в истории тирана Алессандро Медичи, который стал властелином ее после падения.

   Глубоко удрученный гибелью свободы, страшными преследованиями, жестокостью победителей и невыразимыми бедствиями, постигшими цветущий город, свобода и богатство которого погибли отныне навсегда, Микеланджело мрачно работал в ризнице церкви над монументами Медичи. Это была ирония судьбы, в которой таился, однако, глубокий смысл. Медичи являлись падшими ангелами Флоренции. Кто, как не Козимо и знаменитый Лоренцо, создали богатство и славу этого города? Во всяком случае, Микеланджело предпочитал работать для умерших Медичи, особенно для Лоренцо, так рано оценившего его талант и открывшего ему путь к славе, чем служить живым - папе и Алессандро. Последний, однако, не забыл о художнике, который обыкновенно жил уединенно и так ревностно и неустанно работал в холодной, сырой капелле, что друзья его просили в Риме папу запретить ему этот труд совершенно, чтобы сохранить его жизнь, если не здоровье. Алессандро вспомнил о Микеланджело по случаю, правда, более серьезному, чем некогда Пьеро. Он хотел обеспечить свое владение Флоренцией новою сильною крепостью, и Микеланджело должен был служить ему в этом. Не подозревая, что нужно Алессандро, хотя и не ожидая ничего хорошего от этого коварного деспота, Микеланджело явился на его зов. Веселый и любезный правитель не любил мрачных лиц, но, не выказывая недовольства, был очень любезен с художником и, приказав подать лошадей, предложил ему прогулку вокруг города. Во время этой невольной прогулки он советовался с Микеланджело, и последний скоро понял, чего ждет от него Алессандро. В тот же день поспешил он в Рим. Теперь это не было бегством - он имел предлог спешить в Рим для новых переговоров о гробнице Юлия. До сих пор Микеланджело делил свое время между Флоренцией, где работал в капелле Сан-Лоренцо, и своей мастерской в Риме, где кончал гробницу Юлия. Но вскоре умер Климент, единственный, кто мог защитить Микеланджело от мести Алессандро, и возвращение во Флоренцию для него стало невозможным. Микеланджело едва ли думал тогда, что он видел Флоренцию последний раз в своей жизни. Наступило время, когда он мог вернуться туда, ничего не опасаясь, но возраст и новые труды не дали ему исполнить это желание, и только смертные останки его были привезены во Флоренцию для погребения.

   Прах Микеланджело покоится и теперь в пантеоне Флоренции; но не там, а в капелле церкви Сан-Лоренцо надо искать черты его бессмертной души. В этой капелле все величественно и просто. В строгой гармонии с архитектурой капеллы стоят у стен, справа и слева, два саркофага. Над ними в нишах фигуры Лоренцо и Джулиано. У левой стены Лоренцо Медичи - весь мысль, раздумье, спокойное, глубокое созерцание. "Il pensieroso" ("Мыслитель") называют его итальянцы. По сторонам его две прекрасные аллегорические фигуры: "Вечер" и "Утро", или "Аврора". У правой стены капеллы - Джулиано. "Ночь" и "День" у ног его. Фигура Джулиано - олицетворение силы, энергии, решимости. Прекраснее четырех аллегорических фигур, расположенных на обоих саркофагах, искусство ничего не создавало до наших дней. Античное искусство не уступает Микеланджело в совершенстве форм и линий, но древние не вкладывали в мрамор столько содержания, такого разнообразия и богатства душевных мотивов, столько нервной силы, столько человеческой радости и скорби. Античные произведения прекрасны, но творения Микеланджело ближе нашему сердцу.

   В центре капеллы находится его же знаменитая "Мадонна с младенцем Иисусом" (так называемая "Мадонна Медичи").

   Ни с чем не сравнимы восторг и изумление, которые вызвали тогда и вызывают до сих пор "Аврора" и "Ночь".

   В "Умирающем юноше" художник воплотил всю глубину страдания души, расстающейся с телом; в "Авроре", напротив, Микеланджело с невыразимой прелестью изобразил "пробуждение": кажется, камень оживает перед глазами зрителя; пробужденный дух ждет освободителя. Во всей фигуре разлита борьба жизни с утомленными телом и душою. В одном сонете, обращенном к Виттории Колонна, Микеланджело просит ее освободить его от уз, связывающих его душу, от уз телесного страдания и душевного утомления. Он сам, говорит он, не в силах этого сделать, только она своим светлым участием и лаской может проникнуть в его одиноко умирающее сердце и заронить туда радостный луч пробуждения.

   Более значительна, менее гармонична и менее женственна фигура "Ночи". К этой мощной женской фигуре менее всего, казалось бы, приложимо определение "прекрасная". Но столько мысли в этом произведении, так глубоко, просто и трогательно его содержание, так много говорит он