Чертков Владимир Григорьевич - Жизнь одна

   В. Чертков

  

   Оригинал здесь: http://www.vita.org.ru/library/philosophy/chertkov-life-one.htm.

   "Жизнь одна! Жизнь - таинственный дар и священный,

   Дар прекрасный для всех, всем равно драгоценный.

   Отнимать ее - грех неоплатно великий

   Пред Дающим ее...

   ...Одно назначенье

   Всем созданиям смертным: любя и жалея,

   Мирно жить друг для друга. И наше спасенье

   В кроткой жалости сильного к тем, кто слабее!

   Все мы, здесь обреченные смерти и боли,

   Все родня. Все подвластны одной вечной Воле!.."

   Как земля наша скорбная стала б прекрасна!

   Как прекрасны и счастливы стали б вы сами.

   Если б жили с законом предвечным согласно,

   Все живое щадили, любили, жалели!..

  

Будда

  

  

  

  

   [1] - Статья эта появилась первоначально в журнале "Вегетарианское Обозрение". Изд.

  

  

   Приступая к изложению своего взгляда на убийство, я, признаюсь, испытываю некоторую ро-бость. Не то, чтобы я сколько-нибудь сомневался в справедливости этого взгляда. Напротив, пра-вота его мне ясна и несомненна. Но я хорошо понимаю, что безусловное отрицание нравственной законности убийства всяких решительно живых существ должно многим с первого взгляда показаться диким и парадоксальным. И я бо-юсь, как бы неумелостью своей защиты этой, для меня очевидной истины не повредить ей в глазах читателей.

   Ободряет меня лишь одно: глубокая уверен-ность в том, что всякая истина обладает своею собственною силою убедительности, вполне доста-точною для того, чтобы, когда настанет время, до-ставить ей торжество, несмотря на ожесточенное сопротивление с одной стороны и слабую защиту с другой, которыми так часто сопровождаются ея первые проблески в человеческом сознании.

   Одна только эта уверенность придает мне достаточно смелости для того, чтобы постараться высказать несколько мыслей по этому предмету в том самом направлении, по которому несо-мненно подвигается вперед и все сознание чело-вечества.

  

  

  

  

   Л. Н. Толстой в книге своей "Что же нам делать?", так описывает свое впечатление от смертной казни:

   "Я видал в Париже, как в присутствии тысячи зрителей отрубили голову человеку гильо-тиной. Я знал, что человек этот был ужас-ный злодей; я знал все те рассуждения, которые столько веков пишут люди, чтобы оправ-дать такого рода поступки; я знал, что это сде-лали нарочно, сознательно; но в тот момент, когда голова и тело разделились и упали в ящик, я ахнул и понял, не умом, не сердцем, а всем существом моим, что все рассуждения, которые я слышал о смертной казни, есть злая чепуха, что сколько бы людей ни собра-лось вместе, чтобы совершить убийство, как бы они себя ни называли, убийство - убийство, худший грех в Мире, и что вот на моих глазах совершен этот грех; а я своим присутствием и невмешательством одобрил этот грех и принял участие в нем".

   Я думаю, что в настоящее время с этими словами согласится всякий человек, в ком непосредственное чувство человечности не совсем погасло или не заслонено какими-нибудь посторонними соображениями. Но не многие пока еще согласятся с тем, что слова эти приме-нимы не только к убийству человека, но столько же и к убийству всякого живого существа. А между тем это так.

   Если впечатление, выносимое зрителем при убийстве животного, менее ужасно и потрясающе, чем при казни человека, то это происходит не от того, чтобы само убийство животного действи-тельно было менее жестоко, а просто от того, что человеку ближе человек, нежели животное; все равно, как страдания близкого человека производят более мучительное впечатлите, чем человека постороннего. Самое же явление насильственного отнятая жизни совершенно тождественно как в том, так и в другом случай.

   Мы так привыкли к постоянно совершаемому вокруг нас и ради нас убийству животных, что, думая об этом явлении, большей частью представляем его себе огульно, не входя в положение тех отдельных существ, которых лишают жизни. Смутно сознаваемые вами стра-дания убиваемых для нас животных внушают нам не жалость, а отвращение, и, вместо того, чтобы заступиться за эти страдающие существа, мы, охраняя себя от неприятных впечатлений, скрываем от себя это злое, кровавое зрелище, совершая убийство чужими, наемными руками. Ду-мая более о себе, нежели об истязуемых и умерщвляемых ради нас животных, мы не только их лишаем блага жизни, но и себя - высшего счастья сострадания к живым существам и спасения их от напрасных мучений и преждевременной смерти.

   Одно упоминание за столом о том, что пода-ваемое мясное блюдо состоит из трупа, отбивает у присутствующих аппетит и возбуждает их негодование. Ничто лучше такой потреб-ности скрывать от себя истинный смысл совершаемого поступка не обнаруживает его незакон-ности и отвратительности.

   Для того, чтобы составить себе верное понятие об этом деле, необходимо прежде всего посмо-треть правде в глаза, и, конечно, всего лучше было бы исполнить это самым буквальным образом, т. е., пойти на бойню или кухонный двор и своими глазами посмотреть, как бьют ско-тину или режут птицу для нашего стола. Я не сомневаюсь в том, что у громадного большин-ства тех, кто хоть несколько раз добросовестно исполнил бы это, очень скоро появилось бы сознание незаконности того, что совершается перед их глазами.

  

  

   Да, я глубоко и твердо убежден, что человеку следует воздерживаться от убийства всяких живых существ. И думаю я так вовсе не под влиянием чрезмерно раздутой нервной чувстви-тельности или одних каких-нибудь отвлеченных умозаключений. К такому убеждению приводят меня совместно и совесть, и разум, и даже простой природный инстинкт.

   Совесть ясно говорить мне, что жестоко и пре-ступно убивать, отнимать жизнь - все равно чью, - что насильственное отнятие жизни есть поступок всегда и безусловно злой. Разум объясняет мне, почему это так. Он говорит мне, что для каких-нибудь частных целей убийство мо-жете быть и выгодно, но что, беря всю совокуп-ность жизни в ее общей сложности, от причиняемого зла никак не может произойти добро; и что, кроме того, даже ее точки зрения одних человеческих интересов, необходимость убийства животных далеко не так несомненна, как обык-новенно предполагается. Природный же инстинкт, с тех пор, как я перестал притуплять его охотою, внушает мне безусловное отвращение ко всякому убийству живых тварей точно так же, как он внушает даже некоторым домашним животным тоску и беспокойство при одном за-пахи крови. Следовательно, не одна какая-нибудь сторона моей природы враждебно относится ко всякому убийству, но все существо возмущается перед этим жестоким делом.

   Сверх того я знаю, что чувства эти проявля-ются не во мне одном: они в большей или меньшей степени присущи всем людям. То, что всякое убийство противно природе человека, видно из того, с каким отвращением, робостью и даже страхом каждый человек в первый раз берется зарезать домашнее животное. Мно-гие из простого народа так-таки никогда и не решаются убить животное, поручая это дело ко-му-нибудь из своих менее в этом отношении чутких товарищей. Интеллигентные же люди, берущиеся за земледельческий труд, большею частью предпочитают отказаться совсем от мясной пищи, нежели самим резать животных [2].

  

   [2] - *) См. "Страничка из моей общинной жизни". В. Скороходова. N 2 "Вег. Обозр." 1910 г. Ред.

  

   То, что разум человечества начинает осу-ждать убийство животных, ясно обнаруживается постоянно возрастающим успехом среди современного общества разнообразных движений в пользу признания права животных на жизнь, начиная с вегетарианства и протестов против вивисекции и кончая разными частными мероприятиями обществ покровительства животным.

   Необходимо, правда, признать, что внутреннее сознание большинства людей, - так называемая общественная совесть, - действительно пока еще не осуждает убийства животных. Обстоятельство это, тем не менее, не только ничего не доказывает, но нисколько не может поколебать уверенности в своей правоте того меньшинства, чье сознание не мирится с убийством животных. Всякая возникающая в сознании человечества новая истина сначала сочувственно встречается всегда только меньшинством. Достаточно, огля-нувшись на современный строй общественной жизни, остановиться на любом из бесконечно разнообразных проявлений в нем несправедли-вости и жестокости, с которыми пока еще ми-рится общественное мнение, для того, чтобы при-знать, что это мнение далеко не может служить нормою того, как человеку в самом деле сле-дует или не следует поступать.

   Жизнь есть движение, и понятия людей о добре и зле, как все жизненное, постоянно растут и развиваются. В этой области, как и во всякой другой, новые законы сначала зарождаются почти незаметно, потом выясняются путем упорной борьбы с прежними отживающими началами, и только после окончательной победы над послед-ними эти новые законы вступают в свою силу и властвуют свой срок для того, чтобы в свою очередь преобразоваться в более совершенную форму, когда назреет время.

   Мне кажется, что нравственный закон воздержания от убийства животных находится теперь как раз в периоде, если не зарождения (у буддистов он уже давно признан), то - выяснения и развития путем борьбы с более грубыми и дикими понятиями, продолжающими еще до сих пор господствовать среди так называемого цивилизованного человечества. А потому, разби-рая правильность того или другого разрешения этого вопроса, нельзя ссылаться на мнение наличного в настоящее время большинства голосов, но необходимо, совершенно независимо от этого, внимательно и строго взвесить основания предлагаемого нового его разрешения.

   На чем же основано осуждение убийства?

   Вовсе, разумеется, не думая ставить убийство животных на одну доску с убийством людей, я, однако, на этот вопрос не могу ответить иначе, как утверждением того, что против убийства животных имеются решительно те же самые основания, как и против убийства людей.

   Разница, которая действительно существует между этими двумя видами убийства, лежит не столько в их внутреннем значении, сколько в различном отношении к ним людей, все равно, как, несмотря на то, что, строго говоря, вовсе не основательно делать различие в оценке нравственного значения тех или других способов человекоубийства, приходится это делать, благодаря особенностям установившегося по этому предмету общественного мнения.

   Общественное мнение установило целую систему градаций, по которой в различных случаях значение убийства человека различно оценивается: так, например, убийство ради корыстных це-лей безусловно осуждается; при самозащите - оправдывается,- на поединке - извиняется, а ме-стами, как, например,............ прямо предписывается; в форме казни - узаконяется; на войне - восхваляется и т. д. Подобные условные взгляды на различные виды человеко-убийства могут иметь значение для определения степени .................... пред общественным мнением известной среды в известную эпоху; но пред вечным законом добра и правды совершенно стушевываются все эти оттенки, часто к тому же противоречащее простому здравому смыслу [3].

  

   [3] - Так, например: если уже допускать различные степени.......в поступках, по существу своему одинаково незаконных, то убить человека на поединке из одного лишь самолюбия, конечно, нравственно еще безобразнее убий-ства ради грабежа, совершаемого под давлением безысход-ной нужды. А между тем господствует обратный взгляд.

  

   Точно так же несостоятельно отношение современного общественного мнения и к убийству жи-вотных, которое, судя с точки зрения того же вечного закона добра и правды, должно быть признано по отношению к существу, лишаемому жизни, одинаково жестоким, как и убийство человека.

   Поистине удивительное явление бросается в глаза, лишь только всмотреться в отношение современного человека к убийству. Не говоря уже о том, что, когда из такой простой и ясной заповеди, как "не убий", исключаются реши-тельно все живые существа, кроме человека, то само собою напрашивается вопрос, почему же в таком случае не допускать и убийства чело-века? - не говоря об этом и рассматривая эту заповедь только по отношению к одному челове-честву, оказывается, что в то время, как она в теории беспрекословно признается и всеми принимается в этом ее категорическом и безусловном выражении без всяких доказательств и подтверждений - в это самое время допускается столько отступлений от нее в самых разнообразных интересах: родины, чести, самозащиты, мести, борьбы и разных других начал, что, казалось, было бы последовательнее выражать эту заповедь, наоборот, словом "убий", а затем уже перечислять те немногие случаи, когда, в виде исключения, убийство признается нежелательным.

   Понятно, что при такой шаткости и несостоя-тельности суждений современного человечества об убийстве тот, кто желает разумно выяс-нить для себя этот вопрос, должен вникнуть в него вполне самостоятельно и не бояться прийти к заключениям совершенно противоположным ныне господствующим взглядам.

   Рассматривая вопрос об убийстве, я вижу возможность разумно и последовательно разре-шать его в ту или другую сторону лишь безу-словно; и с своей стороны, разрешая его в отрицательном смысле, я совершенно не пони-маю, как можно делать таки исключения, при которых убийство допускаемо. Ведь если я при-знаю, что убивать не следует, то это не на основании невыгодности убийства, или того, что существует разряд живых существ, жизнь кото-рых настолько отлична от жизни других, что ее не следует насильственно прекращать, между тем как жизнь других - можно. Если речь идет о выгодности, то необходимо допустить, что для частных целей может быть выгодным убивать не только животных, но и людей, и что, следовательно, с этой точки зрения нет ника-кого разумного основания проводить черту между теми и другими. Если же степень преступности убийства определялась бы сравнительною цен-ностью отнимаемой жизни, то пришлось бы при-знать, что убийство любой полезной скотины пре-ступнее убийства всякого бесполезного человека. Но дело в том, что убийство отрицается не на этих или им подобных условных основаниях, а единственно на том основании, что самый поступок этот для человека нравственно незаконен.

   Человек просто-напросто не имеет права на-сильственно отнимать жизнь у другого живого существа, Для меня это так ясно и несомненно, что никаких доказательств не требует.

   Так я понимаю заповедь "не убий"; и только в этом смысле она для меня понятна. Она служит выражением того врожденного человеку, но заглушаемого им сознания, что всякое убийство есть преступление против наивысшего закона - закона жизни; и потому решительно всякое нарушение этой заповеди есть зло. Она представляет из себя аксиому, которую, как таковую, быть может и нельзя доказать никакими рассуждениями, но которая вложена готовая в сознание каждого человека, и неизбежно признавалась бы всеми людьми, если бы только они сохраняли или восстановляли свою первоначальную детскую чи-стоту души и непосредственность, при которых вид всякого убийства, даже бессловесной твари, внушает ужас, жалость и возмущение. Если допустить хоть какой-нибудь случай законности отступления от этой заповеди, то она тотчас же теряет свое очевидное и несомненное значение. Если действительно справедлив принцип воздержания от убийства, то он должен при-знаваться безусловно; в противном случае он как принцип несостоятелен.

   Возьму пример, хотя и маловероятный, но возможный. Матрос на военном судне доведен до такого состояния исступления, что решается взорвать пороховой склад для того, чтобы сразу покончить и с собою, и со всем кораблем. Я оказываюсь на некотором расстоянии от этого человека, в таком положении, что имею возмож-ность предотвратить это бедствие, но только одним путем - застрелив на месте матроса в то самое мгновение, когда он прикладывает спичку. Спрашивается, имею ли я в этом слу-чае право так поступить, принимая в соображение то, что, не сделай я этого, он все равно погубит себя, и сверх того - всех людей на корабле?

   Усиливаю этот пример до фантастических размеров и представляю себе случай, на самом деле невозможный, но который поможет мне резче формулировать свою мысль. Положим, что человек находится в таком положении, что может взорвать весь земной шар, и что он приступает к этому; нравственно уполномочен ли я предотвратить такую катастрофу, хотя бы ценою убийства этого человека, если не имею возможности сделать этого другим путем?

   Трудно представить себе более крайний при-мер; и я думаю, что разрешение в ту или дру-гую сторону вопроса, так поставленного, даст ключ для определения желательного образа действия во всяком случае, могущем действительно встретиться в жизни. Если позволительно убить одного человека ради спасения всего человече-ства, то следует вообще признать, что закон-ность человекоубийства находится в зависимости от значительности той цели, ради которой оно предпринимается. Если же, наоборот, убийство незаконно даже и в приведенном крайнем слу-чае, то уже решительно ни в каком другом случае оно не может быть оправдываемо.

   Раньше, чем ответить на вопрос, так по-ставленный, мне необходимо сделать небольшое отступление для выяснения той общей точки зрения, с которой одной, как мне кажется, и воз-можно удовлетворительно разбираться в подобных вопросах.

  

  

  

  

   То, что человек должен служить ближнему, есть истина, которая неизбежно вытекает из всякого сколько-нибудь разумного понимания жиз-ни. Но служение человечеству, само по себе, как высшая цель жизни, не может удовлетворить того, кто, не ограничиваясь внешнею стороною явлений, доискивается их внутреннего смысла.

   Мыслящий человек ищет ответа на вопрос: какой смысл временного существования на земле его самого и всего человечества. Он знает, что чрез несколько мгновений он умрет, и что затем еще чрез несколько мгновений исчезнет и весь мир людской; ибо для человека, представляющего себе то, что произойдет после его плотской смерти, миллионы лет - все равно, что одно мгновенье. Понятно, следовательно, что если только человек вникает в смысл вещей, то служение человечеству не может его удовлетво-рить до тех пор, пока он не отдаст себе отчета в том, для чего живет само это чело-вечество и существует весь видимый мир.

   Сознание такого человека предъявляет запросы, удовлетворение которых не вмещается в тесных рамках видимой жизни. Оно старается про-никнуть в область вечных начал, одухотворяющих все внешнее и временное смыслом, ничем не нарушимым. И это вполне естественно, ибо человек, требующий от себя осмысленного понимания жизни, не может мириться с таким мировоззрением, смысл которого сводится на нет при его плотской смерти или прекращении жизни человечества. Удовлетворить его может только такое понимание жизни, смысл которого, основанный на началах вневременных и вне-пространственных, не нарушается ни неизбеж-ною личною смертью, ни столь же неизбежным в свое время уничтожением человеческого рода, ни вообще какими бы то ни было переворотами в области мировой жизни.

  

  

   В человеческой душе живет сознание высшего Начала жизни; и если Начало это не обнимаемо ограниченным человеческим разумом, зато человек имеет возможность установить в своем сознании такое отношение к этому Началу, при котором все потребности его души находят удовлетворение, и все законные вопросы его ра-зума - разрешение. Если область вневременная и внепространственная и не поддается анализу человеческого ума, зато при одном установлении сознательного отношения к ней жизнь человече-ская получает тот, ничем не нарушимый внутренний смысл, которого ищет человек, не удо-влетворяющейся одними ее внешними проявлениями

   Все религии человечества только то и делают, что устанавливают такое отношение, и по этому самому они так дороги и нужны людям. Религиозные понятая людей бесконечно разнообразны, но все они сходятся в том, что подчиняют весь видимый мир высшему духовному Началу, законами которого человек должен руковод-ствоваться в своей жизни. При таком мировоззрении служение человечеству является не выс-шею, конечною целью жизни человека, но внешним признаком его внутреннего отношения к этому духовному Началу, признаком, выступающим тем ярче, чем религия свободнее от примеси суеверия и мистицизма.

   Это основное свойство, в большей или меньшей степени присущее всем религиям, с особенной ясностью и силою раскрывается в учении Христа, указавшего людям источник жизни в общем всем Отце-духе и придавшего любви к Богу такое высокое и чистое освещение, при котором она немыслима помимо любви к ближнему.

   Но тот, кто захотел бы отождествить эти две любви - к Богу и к ближнему, сузил бы их значение и нарушил бы основной смысл всего учения.

   В своей заповеди о любви к Богу и ближнему Христос ясно выразил то, что должно ставить выше всего свое сознание добра и правды - свою совесть, и этому Богу своему служить всецело и беззаветно всем сердцем, душою и разумением; ближнего же своего - всякое живое существо, которому можешь сделать добро, - должен лю-бить, как самого себя.

   Если в себе любить больше всего Бога, а ближнего любить, как себя, то и в ближнем будешь больше всего любить опять-таки Бога. И в этом самом кроется вся глубина заповеди, сложенной из этих двух истин именно для того, чтобы любовь к личности своей или ближ-него не заслоняла любви к тому высшему духов-ному Началу, в котором одном содержится вечная сущность всякой временной жизни.

   Таким образом, хотя наше сознание добра и правды, иначе сказать, Бога, и налагает на нас непременную обязанность служить ближнему, де-лая другим то, что мы желаем себе, однако служение ближнему не исчерпывает всего того, что вытекает из нашего сознания Бога. Из этого сознания Бога прежде всего вытекает наше собственное, непосредственное отношение к Нему, которое само по себе дороже всего на свете, даже и тогда, когда оно не имеет случая про-являться во внешних делах. Какими бы сло-вами мы себе ни определяли это отношение к высшему Началу жизни, оно для нас дороже всего не только потому, что в этом мире оно-то и служит внутренним побуждением всего бла-гого, но главным образом - потому, что оно переносит центр тяжести нашего сознания в другой, высший мир, доставляющий нам то ду-шевное удовлетворение, которого мы жаждем, но не обретаем в жизни внешних явлений.

   Вникая в самого себя, я познаю две жизни: духовную и плотскую; и соответственно с этим, рассматривая то, что вне меня, я различаю два мира: духовный и материальный.

   Сознание мое как бы помещается в точке пересечения двух линии - духовной и плотской жизни так, что может по произволу направлять свой взор по направлению любой из них. Когда оно смотрит в сторону моей духовной жизни, то пред ним развертывается вся беспредельная область духовного разумения, которая бесконечно расширяется и углубляется по мере проникнове-ния в нее моего сознания. Глядя же по направлении моей плотской жизни, сознание мое видит нечто совсем иное: оно видит мое ограничен-ное и немощное тело, втиснутое в узкие пределы пространства и времени. Там, в области разумения - необъятный и неисчерпаемый духовный мир, увлекающий мое сознание на свободный простор внеличной жизни; здесь, в области плотского существования - моя маленькая, ничтожная личность, вложенная в хрупкое тельце стольких-то аршин длины и такого-то возраста, т. е., сте-пени приближения к разрушению, - микроскопи-ческая точка, на одно мгновение примешавшаяся к миллионам подобных же точек, копоша-щихся на поверхности земного шарика, который, в свою очередь, представляет лишь временную и едва заметную пылинку среди бесконечного пространства.

   Обе эти жизни доступны моему сознании, и стоит мне сопоставить их одну с другой, чтобы ясно и несомненно различить, которая из них важнее и существеннее, - та ли, что с каждым мгновением приближается к уничтожению, или та, которая постоянно и бесконечно растет, не зная умаления.

   Вместе с тем превознесение духовной жизни над плотской не только не уменьшает значения последней, но придает ей глубокий и радостный смысл, чего она, сама по себе, отдельно взятая, не может иметь по своей неустойчивости. Весь видимый мир, все, осуществляющееся в пределах пространства и времени, получает таким образом значение внешнего проявления внутрен-ней духовной сущности. И сознание человека, пользуясь своим положением в точке соприкосновения духа с веществом, стремится вопло-щать в поступках человеческой личности то разумение, которое оно черпает из вечного источника духовной жизни.

   Композитор, воспроизводящей на музыкальном инструменте слагающуюся в его сознании мелодию, конечно, умеет по достоинству ценить тот инструмент, на котором он играет, и, несо-мненно, наслаждается получаемыми звуками; но более всего он дорожит не этим единовременным исполнением своей композиции, а внутрен-нею ее сущностью, ее мотивом, последовательным развитием которого напряженно занято все его внимание.

   Так и человек, видящий в плотской жизни лишь временное внешнее проявление внутренней духовной сущности, по этому самому неизбежно стремится по мере сил содействовать осуществлению Царства Божьего на земле и радуется всякому успеху в этом направлении; но больше всего он дорожит своим внутренним сознанием того высшего Начала, от которого заро-ждаются в его душе все ее лучшие побуждения, и сливаясь с которым, он приобщается к единой истинной вечной жизни.

  

  

   Цель не оправдывает средств. Невеста Лео, в романе Шпильгагена "Один в поле не воин", была права, не решившись стать любовницей короля, несмотря на то, что материальные интересы фабричных рабочих, быть может, и потерпели некоторый ущерб от ее целомудрия.

   Галилей также был прав, не согласившись солгать, хотя он этим своим воздержанием от того, что многими в наше время считается лишь "ничтожною внешнею формальностью", рисковал жизнью, а, следовательно, и возможностью дальнейшего беспрепятственного служения науке, которой он был так предан.

   Истинное достоинство человеческих поступков обусловливается не столько внешними их результатами, сколько внутренними побуждениями, лежащими в их основании.

   Самоубийца бросается с моста; прохожий ки-дается в воду за ним. Мать убивается о ребенке, оставленном в горящем доме; присутствующий с опасностью для своей жизни бросается в дом спасать ребенка.

   Такие поступки уже, бесспорно, признаются не только добродетельными, но и геройскими, и всеми считаются достойными подражания. А между тем, они вовсе не предпринимаются с целью служения человечеству. Если рассматривать их значение с утилитарной точки зрения, то поступки эти даже прямо нарушают практические интересы человечества, в виду которых жизнь человека, способного жертвовать собою для служения другим, дороже и нужнее жизни неудачника, дошедшего до самоубийства, или ребенка, еще ничем не доказавшего, какое значение будет иметь для людей его дальнейшая жизнь. И., тем не менее люди, совершающие такие подвиги, поступают хорошо. Мало того, - нравственная вы-сота их подвигов нисколько не уменьшилась бы даже и в том случае, если б эти герои по-гибли, не осуществивши ближайшей цели своей жертвы собой: ибо достоинство их поведения за-ключается не в достижении внешнего успеха, а в святости побуждения, ими овладевшего, - в том внутреннем росте духа Божьего, который, заглушив в них всякие личные соображения и практические расчеты, неудержимо увлек их на подвиг любви и самозабвения.

   Всеобщее превознесение подобных поступков указывает на то, что человеческое сознание спо-собно по достоинству оценивать доблестное пове-дение людей совершенно независимо от результатов, ими достигнутых. Оно иногда превозносит даже и такие поступки, как, например, пред-почтение смерти лжи, которые не только не имеют никакой определенной практической цели, но яв-ляются, наоборот, жертвою всякими практиче-скими интересами, как своими, так и других людей, ради исполнения требования совести [4]. Такая оценка поступков ясно свидетельствует о признании человеческим сознанием той великой истины, что внутренние веления совести, хотя бы и совершенно отвлеченного характера, важнее и выше каких бы то ни было других интересов, даже самого альтруистического свойства.

  

   [4] - Как бывает, например, тогда, когда поступок не становится известным никому, способному его оценить.

  

   "Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим. Сия есть первая и наибольшая заповедь".

   Итак, человек поступает и правильно и пра-ведно, жертвуя своею плотской жизнью из повиновения внутреннему голосу своей совести, не разбирая того, какие осязательные последствия во внешнем мире могут или не могут от этого воспоследовать.

   Если вообще признавать истинность этого прин-ципа, то логически неизбежно применять его и ко всему человечеству. Если вообще неразумно для сохранения плотской жизни нарушать свое сознание высшей правды, - то самое, ради чего только и стоит жить, - то это одинаково нера-зумно, как для отдельного человека, так и для многих людей, и для всего человечества. Преимущество, признаваемое за внутренним сознанием высшей правды над физиологическим прозябанием того организма, в котором про-является это сознание, есть преимущество не ко-личественное, а качественное.

   А следовательно, человеческое разумение важ-нее не только животной личности отдельного че-ловека, но и физиологической жизни всего рода человеческого.

   Отсюда вытекает то, что, как отдельному че-ловеку следует жертвовать своею плотскою жизнью тогда, когда сохранение ее возможно только путем совершения поступков, осуждаемых его совестью, - так точно и всему челове-честву предстояло бы отказаться от забот о своем дальнейшем существовании на земле в том случае, если бы это существование могло бы осуществляться только ценою отступления от требований человеческого сознания.

   Все в мировой жизни с течением времени видоизменяется и перерабатывается, и потому нельзя рассчитывать на вечное существование на-шей планеты. Ученые исследователи утверждают даже, что еще раньше прекращения существования нашего земного шара иссякнет всякая возмож-ность существования на нем органической жизни. Но и помимо науки, простой здравый смысл внушает всякому мыслящему человеку сознание того, что никакая материальная форма жизни не вечна, и что в этом отношении жизнь челове-ческого рода, конечно, не составляет исключения.

   Если намеренно не закрывать глаза на этот ничем неотвратимый факт, то является вопрос, какая из двух возможных форм предстоящего в свое время прекращения человече-ского рода представляется наиболее разумною и желательною.

   Может случиться, что конечный срок чело-веческого существовать застанет людей как раз во время разгара самой напряженной дея-тельности, направленной на продление жизни пу-тем борьбы с болезнями и смертью. Вдруг, среди всех этих торжественных хлопот лю-дей о собственном долголетии, наша планета от какого-нибудь толчка извне разлетится в прах и унесет с собою в пространство в виде мелкой пыли весь пресловутый род человеческий со всеми его сперминами и спринцовками, усовершенствованными бойнями, вивисекционными кабинетами и со всеми теми разнообразными приспособлениями, которыми люди, стараясь продлить свое собственное драгоценное существование, так безбожно истязают и губят все то, что вокруг них дерзает жить. Такой или другой в подобном же роде конец человечества представляется нашему воображение чем-то поистине бессмысленным, и был бы просто смешон, если б явная его возможность сама не являлась такою жестокою насмешкой над прогрессом совре-менной так называемой цивилизации, ведущей человечество именно в этом направлении.

   Зато в совершенно ином свете представляется другой возможный исход, при котором род человеческий прекратился бы не от какой-ни-будь роковой стихийной катастрофы, а просто от того, что люди, исчерпавши все то, что могли извлечь из своего временного плотского существования для роста своей духовной жизни, пере-несли бы все свои интересы в высшую область духовного разумения и настолько охладели бы к своей животной природе, что сознательно предо-ставили бы ей иссякнуть.

  

  

   "Но, - могут на это возразить, - человечеству пока еще вовсе не предстоит необходимости та-кого выбора между осуществлением требований своего сознания и продолжением своего существования, и не имеется даже ни малейших данных, по которым можно было бы хоть предпо-ложительно определить, когда настанет это время, да и настанет ли когда-нибудь. А если так, то к чему рассуждать о подобных вещах?"

   Замечание это совершенно справедливо. Было бы, действительно, праздно затрагивать вопрос о возможности прекращения в таком далеком будущем существования человеческого рода, если б только вопрос этот уже не был возбужден. Но дело в том, что в последнее время часто слышатся ссылки на эту возможность в доказательство справедливости того или дру-гого разрешения самых настоятельных вопросов современной жизни. А потому обходить этот вопрос молчанием навряд ли желательно.

   Для человеческого сознания, по-видимому, на-стала теперь очередь приступить к разрешению некоторых нравственных сомнений, хотя и мед-ленно нараставших, но достигших, наконец, той зрелости, при которой необходимо с ними считаться. Оказывается, что есть разряды поступков, считавшиеся до сих пор вполне закон-ными, которые теперь начинают подвергаться анализу и осуждению. Предлагаются новые нравственные положения, или, вернее, из прежних нравственных основ выводятся дальнейшие заключения, долженствующие, в случае признания их справедливости, отрицательно повлиять на некоторые приемы человеческой жизни, веками успевшие настолько глубоко в нее вкорениться, что воздержание от них теперь представляется многим совершенно немыслимым и даже чем-то диким и чудовищным. Со всех сторон слышатся всевозможные возражения, клонящиеся к устранению предлагаемого нового разрешения этих вопросов; и вот, в числе таких возражений самое видное место занимает торже-ственное утверждение того, что всеобщее применение нового принципа к практической жизни вызвало бы прекращение человеческого рода. И возражение это, столь громко и внушительно зву-чащее, многим представляется настолько убедительным, что сразу дискредитирует в их глазах новое нравственное освещение прежнего общепринятого образа жизни. А между тем жаль, что это так. Жаль - потому что подобные неосновательные возражения, заслоняя собою истину, только затрудняют ее выяснение.

   Между идеалами, доступными человеческому сознанию, быть может, есть и такие, которые в силу своей едва достижимой высоты и святости никогда не станут нормою обыденной жизни всего человечества, но будут осуществляться лишь людьми, обладающими исключительною силою духа. Кроме этого, можно было бы указать еще на многие другие обстоятельства, устраняющие преждевременное опасение за судьбу человеческого рода. Но даже помимо всяких подобных соображений необходимо иметь в виду и то, что воз-можность прекращения человеческого рода когда-нибудь в будущем никак не должна тормо-зить свободного роста человеческого духовного разумения, которому свойственно стремиться к правде Божьей совершенно независимо от того, насколько признание той или другой высшей истины окажется выгодным для каких бы то ни было практических целей.

   Утверждение того, что нравственное положение заслуживает порицания потому только, что все-общее его применение было бы невыгодно для физиологического благоденствия человечества, совер-шенно равносильно утверждению того, что для отдельного человека безусловная добросовест-ность предосудительна потому, что, будучи невы-годною для его материального благосостояния, она, чего доброго, может содействовать сокращению его плотской жизни.

   Если человек отказывается от применения какого-нибудь нравственного принципа един-ственно из опасения некоторого риска для своей жизни, то его поступок всеми признается недостойным честного человека, и все доводы его о том, что, следуя этому принципу, он подвергнул бы свою жизнь опасности, нисколько не умаляют высоты самого принципа. Точно так же и по отношению ко всему человечеству: если бы оно стало отказываться от признания какой-ни-будь нравственной истины потому только, что следование этой истине могло бы ускорить прекра-щение человеческого рода, то оно поступило бы недостойно своего истинного призвания - светить светом разумения; и подобное малодушие, ни-сколько не умаляя истинности истины, послу-жило бы только позором для самого человечества.

   Вели с этой точки зрения взглянуть теперь на вопрос об убийстве одного человека ради спа-сения всего человечества, то разрешение его не представляет никакого затруднения. Для чело-века, признающего, что убийство есть безуслов-ное зло, и что цель никогда не оправдывает средств, не может даже быть и вопроса о том, как ему поступить в подобном случае.

   Человек, который признает известные нравственные положения, определяющие то, чего не следует делать, верит в эти отрицательный заповеди не потому, чтобы соблюдете их при-водило к каким-либо желательным для него практическим результатам, а потому, что он считает эти заповеди выражением истины и по-ступки, отрицаемые ими, злыми и незаконными. Такой человек действует по убеждению, а не по расчету. Для него некоторые поступки, при-знаваемые им для себя нравственно незаконными, являются столь же неосуществимыми, как если бы он был лишен физической возможности их совершить. И он столь же мало может сокру-шаться о том, что не решился путем преступления предотвратить какое-нибудь бедствие, как если бы он находился за тысячу верст от того места, с которого можно было его предот-вратить. Как человек, у которого отнято ружье, не имеет физической возможности из этого ружья застрелить другого человека, так точно человек, считающий убийство поступком, противным своей совести, не имеет нравственной возможности убить другого человека ради ка-кой бы то ни было цели. И как в первом слу-чае было бы несправедливо и бессмысленно ви-нить человека в том, что он не выстрелил из не имевшегося у него ружья, так же точно и в последнем - было бы несправедливо и бессмысленно обвинять человека в том, что он не поступил против своей совести.

   Если бы, в раньше приведенном примере, между мною и человеком, собирающимся взо-рвать земной шар, стояла непроходимая камен-ная стена, то каждый признал бы, что я лишен всякой возможности своим вмешательством предотвратить угрожающее бедствие, и никто не стал бы меня укорять в преступном равнодушии к благу ближнего. Неужели же мое несо-мненное сознание высшей нравственной истины, безусловно запрещающей определенный поступок, должно для меня служить меньшим препятствием к совершению этого поступка, чем не-сколько кирпичей, связанных известкою?

   Каждый человек занимает свое определен-ное местечко в непостижимом для него меха-низме мировой жизни, общий ход которого скры-вается от него в бесконечности прошедшего и будущего. При своем ничтожном кругозоре, ограниченном пространством и временем, человек лишен всякой возможности руководить последствиями своих поступков. Хотя он иногда и способен, прикладывая свою личную инициативу, оказывать некоторое воздействие на соприкасающаяся с ним частички этого мирового механизма и таким образом отчасти распо-ряжаться наиближайшими последствиями своих поступков, однако дальнейшие последствия этих самых поступков совсем ускользают из-под его контроля. А, между тем, как раз эти-то дальнейшие последствия всегда представляют наиболее крупное значение, как по своему су-ществу, так и по обширности своего объема. В этом отношении для человека, признающего обя-зательность каких-либо нравственных принципов, самыми верными руководителями, конечно, служат они. И потому, когда сознаваемая им высшая истина несомненно указываете ему на незаконность известного поступка, то никакие со-ображения о доступных его ограниченному рассудку последствиях его поведения не должны и не могут перевешивать обязательность для него этой истины.

   И вот по этому самому человек, признающий в убийстве ничем не оправдываемое зло и считающий этот поступок для себя безусловно незаконным, при равновесии своих душевных способностей столь же бессилен, ради какой бы то ни было цели, совершить убийство, как безрукий - поднять руку, хотя бы для спасения всего мира от погибели.

  

  

  

  

   Убийство живого существа есть само по себе поступок злой и потому безусловно незаконный. С этой точки зрения нельзя допустить такого случая, в котором убийство стало бы позволи-тельно. И потому, если бы даже и была несо-мненно доказана неизбежность погибели всего человечества при воздержании от убийства животных, то тем не менее нельзя было бы при-знать их убийство делом добрым и разумным, т. е., нравственно законным.

   Но действительно ли человечеству угрожала бы погибель, если бы оно стало настолько человечно, что перестало бы убивать животных? Вопрос этот имеет свое практическое значение, и по-тому стоит на нем несколько остановиться.

   Многие, не задумываясь, ответят на этот во-прос утвердительно. Послушаем, что говорят эти сторонники убийства животных.

   "Не может быть разумно, - говорят они, - то, что нарушает человеческое благо. Пока вы го-ворите о праздном убийстве животных, един-ственно ради своего удовольствия, как бывает на охоте, - вы, разумеется, правы. Но когда вы распространяете ваше отрицание убийства живот-ных на все безусловно случаи, в которых к нему прибегают люди, то все рассуждения ваши тотчас же разбиваются о несокрушимую логику практической жизни. Достаточно несколько примеров для выяснения полной несостоятельности вашей теории.

   "Мясная пища, несомненно, наиболее питатель-ная и здоровая; при некоторых же родах усиленного труда, равно как и пр