Гончаров Иван Александрович - Иван Савич Поджабрин

яла на Ивана Савича.

  - Что вам угодно? - сказала она. - Помилуйте! Молчи, Жужу! Как вы со мной поступаете? За кого вы принимаете меня? Молчи же: ты выговорить слова не дашь! Этого еще не бывало, чтобы чужой мужчина осмелился... в другой раз... а? На что это похоже? С этой собачонкой из терпенья выйдешь. Средства нет никакого!

  Она пустила ее в комнату.

  - Я только пришел спросить... - начал Иван Савич.

  - Что спросить? Помилуйте! со мной никто так не поступал...

  - Я только хотел узнать, не колете ли вы здесь дрова...

  - Я колю дрова! а! каково это? Вы хотите обижать меня, бедную девушку: думаете, что меня некому защитить. Я крестному папеньке скажу. Он коллежский советник: он защитит меня! Я колю дрова!..

  - То есть не колют ли у вас? - перебил Иван Савич, - у меня раздается так, что стены трясутся; того и гляди, штукатурка отвалится... задавит...

  - Мне дрова рубит дворник в сарае, - отвечала она. - Я плачу ему два рубля в месяц - вот что. А это, верно, у соседей...

  - Ах, так виноват! - сказал Иван Савич, раскланиваясь, и остановился. - Позвольте спросить, что это за книжечка? - спросил он нежно.

  - Это "Поучительные размышления"... Мне папенька крестный на прошлой неделе в именины подарил.

  - А какой святой праздновали на прошедшей неделе, позвольте спросить?

  - Прасковьи, двадцать восьмого октября. Меня ведь зовут Прасковьей Михайловной.

  - Вот вы нравоучительные книги изволите читать, Прасковья Михайловна, а я так всё философические...

  - Уж хороши эти философические книги! я знаю! Мне крестный сказывал, что философы в Бога не веруют. Вот пусти вас к себе: вон вы что читаете!

  И она отступила.

  Иван Савич сделал шаг вперед. Она отступила еще. Он за нею - и очутился в комнате.

  - Наконец я у вас... - сказал он торжественно, - ужели это правда?.. я как будто во сне...

  - Ах! - сказала она, - вы уж и вошли! Каковы мужчины! Вы, вероятно, думаете, что я рада, что хотела этого? Не воображайте!

  - Помилуйте... осмелюсь ли я? Я только умоляю: не лишите меня счастья...

  - Как это можно! Ах, Господи! - начала она, садясь на диван. - Что скажут? про меня никто никогда не слыхал дурного слова, а тут этакой срам: чужой мужчина в другой раз...

  - Скажут-с... что я приходил узнать насчет дров: ведь всякий дорожит своим спокойствием... согласитесь сами, Прасковья Михайловна... - убедительно прибавил Иван Савич и сел.

  - Оно, конечно... - начала она, - позвольте узнать, как вас по имени и отчеству? Ах! да уж вы и сели?

  - Меня зовут Иван Савич, - сказал он.

  - Оно, конечно... Иван Савич. Но посудите сами: ведь я девушка, мне двадцать второй год, я дочь честных родителей, живу одна, и обо мне никто дурного слова не слыхал. Что могут подумать?..

  - Так-с, так-с! Боже меня сохрани спорить... но я человек смирный, живу тоже один... Почему ж мне, как соседу, не позволить иногда прийти время разделить. Особенно же теперь наступает зима... вечера длинные...

  - Неужели вы думаете, - сказала она, - что я позволю вам сидеть у себя по вечерам одним? Вы ошибаетесь!.. За кого вы меня принимаете? Другое дело по четвергам, если крестный позволит.

  - Что же вам по вечерам делать одним? Всё читать да читать - надоест. Разве вы бываете в театре?

  - Очень редко: на масленице крестный берет ложу, если пьеса, знаете, такая, где нет ничего... Ведь нынче женщине и в театр, не знамши, нельзя пойти... Бог знает что представляют...

  - Да-с, - перебил Иван Савич, - это правда: вот я был в тот вечер, как мы кутили у баронессы...

  - Ах! вы мне опять про этот гадкий вечер, опять про баронессу: я и знать и слышать не хочу... увольте...

  - Виноват-с: я хотел сказать, какую ужасную пьесу давали: поверите ли? я едва высидел.

  - Вы не высидели! - сказала Прасковья Михайловна, - можно вам поверить!

  - Уверяю вас! Вы не знаете меня. Я краснею от всякого нескромного слова... Так в этой пьесе, говорю, один объясняется в любви...

  - Ах, Боже мой! - закричала Прасковья Михайловна, вскочив с дивана, - что вы, что вы? Опомнитесь! кому вы говорите?.. Что это за ужасть такая! Вот пусти вас... все мужчины одинаковы. Вы думаете, что я живу одна, так меня можно обижать?..

  "У! какая добродетель! - подумал Иван Савич, - вот бы счастье понравиться этакой!.."

  - Помилуйте! - сказал он, - я? обижать? О, вы меня не знаете: обидеть женщину не только делом, даже нескромным словом так низко, так гнусно... что я слова не найду: вот мои правила! Поверьте, мне всегда возмущает душу, когда я слышу, что какой-нибудь развратный человек...

  - Ах, Боже мой, что вы? опять! - закричала Прасковья Михайловна, зажимая уши, так, однако, что оставила маленькую лазейку.

  - Я хочу сказать, - торопливо прибавил Иван Савич, - когда развратный человек воспользуется слабостию неопытной девушки! Вот мои правила!

  - Замолчите! замолчите! о чем вы мне говорите? я и слышать не хочу о ваших правилах. Вспомните, что я девушка: я не должна понимать и не понимаю ваших слов.

  - Но согласитесь, Прасковья Михайловна, - начал Иван Савич тоном убеждения, - что если девушка не хочет слышать, какого рода опасность угрожает ее добродетели, то ведь она легко может...

  - Ах, какой ужас вы говорите! Девушка не может подвергнуться опасности, когда не хочет даже слышать о ней... а не то чтобы...

  - Что-с: не то чтобы?..

  - Ну, то есть... ах, да вот и крестный! Здравствуйте, крестный!

  В комнату вошел дородный человек лет пятидесяти, седой, с анненским крестом на шее.

  - А, да у тебя гости? - сказал он и боком поклонился Ивану Савичу, поглядывая на него исподлобья.

  - Это сосед, что подо мной живет, - отвечала Прасковья Михайловна.

  - Ась?

  - Сосед, Иван Савич, пришел узнать, не колют ли здесь дрова: он желает познакомиться со мной. Я без вас не смела, крестный. Кажется, хороший человек! - шепнула она.

  - Где изволите служить? - спросил крестный.

  Иван Савич сначала замялся, наконец пробормотал название своего департамента.

  - А! - сказал чиновник, - у вас начальник отличный человек! умная голова! и барин, настоящий барин! Вот бы послужить при этаком! Да позвольте-ка: никак вчера... нет, третьего дня... или вчера?.. что это я забыл! Да, точно вчера: от вас получено к нам отношение. Кто это писал его у вас? Ну, пройдоха, нечего сказать: этакой крючок загнул! Вот, изволите видеть: по нашему ведомству один чиновник попал под суд. Он прежде служил у вас и там был под следствием. В аттестате-то глухо насчет этого сказано. Вот мы и обратились к вам с просьбою о доставлении ближайших сведений по сему делу. Ну и получили же от вас бумагу! Ах ты, Господи! есть же ведь люди - как пишут! Написан лист кругом, а точнейших сведений нет никаких. Я нарочно списал себе эту бумагу...фу-ты, как славно написана! Дай-ка, Параша, водочки. Не прикажете ли?

  - Нет-с, покорно благодарю.

  - Ась?

  - Покорно благодарю. Я не пью, - сказал Иван Савич.

  - А кто у вас начальник отделения? - спросил чиновник.

  - Стуколкин, - отвечал Иван Савич.

  - Матвей Лукич! - с удивлением подхватил крестный, - ба-ба-ба! Да неужели уж он начальник отделения? Давно ли? Скажите, ради Бога! как судьба-то иной раз... Ну что это такое! Вообрази, Параша: Матвей Лукич, два года тому назад, был у нас столоначальником, и еще не из самых бойких, а так себе! а теперь, а? Да, душенька, я забыл сказать... Петр Прокофьич звал нас с тобой завтра на вечеринку. Там потанцуют; а у нас добрый вистик составлен: три начальника отделений, только я один чиновник особых поручений попался! А в четверг они у нас.

  - Ах, крестный, как это весело, как весело! - заговорила, припрыгивая, с детскою радостью Прасковья Михайловна, что было ей немного не под лета. Но ей хотелось пококетничать перед Иваном Савичем.

  - Вот и вы, милостивый государь, пожаловали бы к нам в четверг, - сказал он, обращаясь к Ивану Савичу, - если вам не скучно будет.

  - Помилуйте! скучно! можно ли?.. за счастье почту...

  - Ась?

  - Непременно, мол, воспользуюсь... - сказал Иван Савич, раскланиваясь и уходя.

  - Авдей! кажется, я пожуирую... - говорил он, возвратясь домой.

  - Не могу знать! - отвечал Авдей.

  - Только это, брат, совсем не то... тут будет что-то чистое, возвышенное, так сказать, любовь лаконическая...

  - Э! ну вас тут, раздуло бы горой... - ворчал про себя Авдей.

  - Как же ты с знатной барыней кончил? - спросил Вася, когда Иван Савич рассказал ему о новой соседке.

  - Что, братец, знатные барыни! Это утомило меня. Вечно приличия, этикет, знаешь, всегда навытяжку... Графы да князья... большой свет... не хочу! Бог с ними! я люблю свободу... так и отстал.

  - Напрасно! - сказал Вася, - ты бы мог познакомить меня; там бы ты много выиграл... Эх, не умел: как же и выходят в люди?.. Э-э!

  - Конечно! - сказал Иван Савич, - оно бы можно было: у ней иногда бывают из дипломатического корпуса. Вот в последний раз я ужинал вместе с секретарем посольства... что за здоровяк такой! вот жуир-то! звал в Париж.

  В четверг, в восемь часов вечера, Иван Савич явился к соседке. Там всё имело вид торжественного собрания. Стеариновые свечи, не зажигаемые по другим дням и скромно стоящие на столике у зеркала, разливали яркий свет по комнате. Чехлы с дивана и четырех кресел были сняты. В гостиной, на столике, горела крашеная жестяная лампа и стояли две тарелки с вареньем. Там был диван, обитый зеленым полумериносом, и двое таких же кресел. Наружный вид их манил к спокойствию и неге. Казалось, как опустишься, так утонешь там и не встанешь. Кто быстро опускался на диван с этою мыслию, тот вскакивал еще быстрее, думая, что он сел на камень: так хорошо сделаны были пружины, которые торговцы Апраксина двора величают аглицкими. В гостиной могло поместиться счетом пять человек, ни больше ни меньше. Далее была еще комната... Потом ширмы, а из-за них выглядывал уголок белой как снег подушки: то было девственное ложе Прасковьи Михайловны. Она смело могла бы надписать девизом:

  

  К моей постели одинокой

  Не крался в темноте ночной...

  

  В зале крестный папенька Прасковьи Михайловны играл в одном углу в вист с мужем сестры хозяйки и еще двумя чиновниками, которые были с ним очень почтительны. В другом углу девушка разливала чай. Дамское общество было в гостиной. На диване сидела старшая сестра Прасковьи Михайловны, женщина высокого росту, прямая, как веха, потом хозяйка и еще две какие-то девицы. Около них любезничали два племянника крестного папеньки - один студент, другой юнкер. Дамы сидели, мужчины стояли, потому что негде было сесть. Играли в фанты.

  - Вы, конечно, с нами останетесь, с молодыми людьми? - сказала Прасковья Михайловна Ивану Савичу с детскою резвостию, - что вам там делать со стариками? Не прикажете ли варенья? Молчи, Жужу! ах, скверная собачонка! Вы погладьте ее только один раз, а там уж она привыкнет к вам. Вот так.

  - Ах! да она кусается! - сказал Иван Савич, отдернув руку.

  - Нет-с, никогда.

  - Помилуйте! вот, посмотрите, до крови.

  - Ах ты дрянь! вот я тебе ужо розгу дам! - сказала Прасковья Михайловна. - Не угодно ли с нами в фанты? Вы будете, хоть... что бы? мы играем в туалет - все вещи разобраны... ну, будьте гребень.

  - Да это я взяла! - пропищала одна маленькая девочка.

  - Ты, ma chere, гребеночка, а они будут частый гребень. Так вы частый гребень.

  - Очень хорошо-с, - сказал Иван Савич.

  Принесли еще два стула, поставили у дверей и стали играть. При словах: барыня спрашивает весь туалет, все бросились менять места. Ивану Савичу не раз доставалось бросаться со всего размаху на диван с камнем внутри. Он быстро вскакивал, а другой или другая, зная хорошо это седалище, проворно, но осторожно садились на его место, а он оставался.

  Иван Савич познакомился со всеми. Чиновникам он рассказал про свой образ жизни, и те немало завидовали ему.

  - Утром я встаю в десятом часу, - говорил он хвастливо, - иногда хожу в должность, иногда нет, как случится... потом-с часа в три иду гулять на Невский проспект. Там, знаете, весь beau monde 10} гуляет тогда, встречаешь множество знакомых, с тем слово, с другим два. Зайдешь к Беранже иностранные газеты прочитать: об испанских делах, о французском министерстве... Так время неприметно и пройдет до обеда.

  - А позвольте спросить, кто теперь министром у французов? - спросил крестный.

  "Министром? А черт его знает!" - подумал Иван Савич. - Теперь-с... - начал он и остановился.

  - Ась? - спросил крестный.

  - Теперь... министерство распущено, - вдруг сказал Иван Савич, как будто по вдохновению, - никого нет.

  - Стало быть, товарищи управляют, - примолвил тот.

  - Там ведь одно министерство, - сказал Иван Савич. - Как, неужели? И один министр?

  - Нет-с, много.

  - Много! какая диковинка...

  И пошли толки о том, как это должно быть неудобно.

  - Потом, - продолжал Иван Савич, - иду обедать к Леграну или к Дюме. Тут соберутся приятели, покутим, вечер в театре: так и жуируем жизнию...

  - Вот живут-то! э! - сказал с завистью один чиновник, - пожил бы так! а то в восемь часов иди в должность да и корпи до пяти! Заживо умрешь.

  - Что должность: сухая материя! - примолвил Иван Савич. - Жизнь коротка, сказал один философ: надо жуировать ею.

  Иван Савич признан был всем обществом за любезного, фешенебельного и вообще достойного молодого человека. Крестный особенно был ласков с ним.

  Иван Савич благодарил его за дозволение бывать у его крестницы по четвергам.

  - Сам я не надеялся получить это позволение, - начал Иван Савич, - Прасковья Михайловна так боязливы...

  - Ась?

  - Прасковья Михайловна так боязливы...

  - Оно не то что боязлива, извольте видеть... - отвечал крестный, - а того... получила от отца фундаментальное воспитание. Мать была, правда, баловница, - не тем будь помянута, - да умерла рано; а покойник-то отец, мой сослуживец, уж коллежский советник, - вот он был строг, не любил баловать. Он ее и приучил к аккуратности и воздержанию. Не будь его, смоталась бы, чисто смоталась бы девка. Да он, - царство ему небесное, - был с правилами человек и ей внушил. А то она...

  - Что такое? - спросил Иван Савич.

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

  После этого вечера Иван Савич решился прийти и не в четверг. Его встретили градом упреков и в то же время сняли со стула шаль и ридикюль, чтобы очистить ему место. Он повторял эти визиты в неделю раз, потом чаще и чаще. Прием всегда был одинаковый. Наконец однажды он решился приступить к объяснению. Был зимний вечер. Всё было тихо кругом. Кухарка спала у себя в кухне. Горничная ушла к соседям в гости. Сама Прасковья Михайловна сидела на диване и шила в пяльцах. Иван Савич сначала сидел напротив ее, потом у него в голове мелькнули какие-то соображения, и он сел рядом с ней на диване, так что ему был виден затылок и вся спина соседки. Он открыл, что косыночка не доходила вплоть до платья и часть плеча оставалась обнаженною. Он уж был откровенен с Прасковьей Михайловной, говорил ей о дружбе, о любви, - не к ней, а вообще. Она сначала зажимала уши, кричала, потом не зажимала ушей и не кричала, но зато ничего не отвечала, так что Ивана Савича брало зло. Он решился заговорить о любви к ней. Для этого-то он и пересел рядом, чтобы, в случае неблагосклонного приема своих объяснений, избегнуть грозных взоров оскорбленной добродетели.

  - Прасковья Михайловна! - сказал он.

  - Чего изволите?

  - Вы... бывали влюблены?

  - Что вы это? опомнитесь: ведь я девушка.

  - Так что же? разве девушки не влюбляются?

  - Не должны! - сказала она строго, - пока ни за кого не помолвлены.

  А сама так и сновала иглой, то вверх, то вниз.

  - Да ведь любовь иногда не ждет помолвки.

  - Об этом и думать не должно! - сказала она.

  - Ну да неужели вам никто не нравился?

  Молчание.

  - Прасковья Михайловна!

  - Чего изволите?

  - Неужели вы не любили никогда?

  Молчание.

  "Экая дубина! - подумал Иван Савич, - хоть бы что-нибудь... хотя бы плюнула. Брякнуть ей о писаре разве? да нет, подожду, еще что будет".

  - А я думал... - начал он, - я надеялся, что, может быть... я удостоюсь... что постоянная моя внимательность будет награждена...

  - Что это сегодня как будто на вас нашло? - сказала она. - Бог знает что вы говорите! Не пора ли вам домой? десятый час.

  - Зачем мне домой! что я там стану делать?

  - Заниматься науками.

  - Нет-с, я не уйду, пока не выскажу... всего... я... вы... мы... знаете, Прасковья Михайловна, любовь двух душ есть такая симпатия... это, так сказать, жизненный бальзам. Почему бы? скажите, - о, скажите хоть одно слово!

  Она молчала.

  "Ну видано ли этакое дерево?" - думал он. - Вы камень, вы лед... почему бы вам не разделить с человеком счастия? почему не пожуировать? Жизнь коротка, сказал один философ...

  - Ах, что вы? - вскричала она, закрыв лицо руками. - Боже мой! если б увидали...

  - О, разделите это чувство, несравненная Прасковья Михайловна! - кричал Иван Савич, - которое бушует в моей груди... вы не знаете, как я страдаю... одна мысль быть подле вас, жить вечно с вами приводит меня... О! вы не понимаете...

  - Не говорите, не говорите! - кричала она, зажимая уши. - Боже мой! что вы, что вы? Вечером, я одна... Что подумают?

  - Но скажите одно слово, одно, дайте ответ! - говорил Иван Савич, - и я готов ждать хоть до утра...

  - Я! ответ! чтоб я теперь дала ответ! Вы не щадите моей скромности! Боже мой! Теперь, вечером, с такими объяснениями... Ответ! Нет, нет, лучше подождите хоть до завтра. Или нет, в среду утром, в двенадцать часов, вы получите ответ...

  Иван Савич пришел в восторг.

  - Несравненная Прасковья Михайловна! - сказал он, - как благодарить вас?.. о! счастье! Вот что значит жуировать жизнию! Это истинное, высокое, так сказать, сладостное...

  Он не вытерпел и поцеловал ее руку.

  - Ах! - воскликнула Прасковья Михайловна, и иголка выпала из ее рук. - Что вы сделали? Вы, вы опозорили меня... Как! так рано, прежде моего ответа! Это ужасно! Приходите в среду, я вас жду, а теперь уйдите, уйдите!

  Она убежала в спальню и заперлась.

  "В среду так в среду, - подумал Иван Савич. - Да что ж она испугалась так? не всё ли равно, что сегодня, что через три дня..."

  На третий день после того Авдей доложил Ивану Савичу, когда этот воротился из должности, что дворник зачем-то пришел.

  - Что ты, любезный? - спросил Иван Савич, вышедши в переднюю.

  Дворник глупо улыбался, кланялся, держа обеими руками шапку, но ничего не говорил.

  - Что тебе надо?

  - Проздравить вашу милость пришел.

  - С чем? - спросил с удивлением Иван Савич.

  Дворник опять начал кланяться, улыбаться.

  - Авдей! с чем это он меня поздравляет?

  - Не могу знать! - отвечал Авдей.

  - С добрым делом: с скорым вступлением в законный брак, батюшка!

  - Что-о?

  - В законный брак...

  - Как? с кем? что ты? с ума, что ли, сошел?

  - Никак нет, батюшка. Слышь, с верхней нашей жиличкой, Прасковьей Михайловной...

  - Как!

  Иван Савич остолбенел.

  - Кто ж тебе сказывал? - спросил он.

  - Соседка Прасковьи Михайловны давеча встретила меня. "Что, говорит, у вас скоро свадьба?" - да и рассказала... слышь, завтра помолвка будет... Еще приказчик от меховщика, что напротив нас, сказывал: вишь, сегодня сама Прасковья Михайловна была там. Они давно торговали у них мех, да всё не решались, а тут, слышь, сама сказала, что не завтра, так послезавтра возьмет: к свадьбе, говорит, надо, чтоб поспело; мясоеду немного остается. А давеча и сама кухарка говорила, что к завтрему кулебяку пекут: слышь, утром помолвка... Да что греха таить! приходил какой-то барин с крестом, спрашивал: и как вы живете и всё этакое...

  Дворник поклонился и опять стал улыбаться.

  - Чай, квартирку-то другую возьмете? - примолвил он. - У нас скоро очистится вон там; выгоняем жильца: в срок не платит; славно бы...

  - Стой! стой! - закричал Иван Савич и, взяв дворника за плечи, оборотил спиной и вытолкнул вон.

  Потом обратился к Авдею:

  - А! что ты скажешь, Авдей?

  - Не могу знать!

  - Только и слышишь от тебя: не могу знать! Сделай милость, моги хоть раз: ну?

  - Не могу... - начал Авдей.

  Иван Савич и его, точно так же как дворника, вытолкал вон. Он долго ходил по комнатам взад и вперед и по временам к чему-то прислушивался.

  - Да, да, точно, - ворчал он, - наверху скребут пол, чистят - так! дворник не соврал! Да и вон кухарка пронесла огромную чашку муки, множество яиц: кулебяка будет! Вон и сама Прасковья Михайловна; о коварная змея! с девкой идет. Девка несет кулек: оттуда торчит телячья нога, зелень. Сама несет узел с чем-то... провизии множество... Кому это всё съесть? Ясно, что пир будет. А! так вот она что затевает! Она ошиблась... она думала, что я сделал ей предложение... жениться! То-то она и отложила до послезавтра. Какова! о змея, змея! на-ка поди, что выдумала!

  Иван Савич терялся в этих мыслях и час от часу всё более тревожился.

  - Что делать? как быть? как же объяснить ей? Ох, неловко: Господи, помоги!

  Он бил себя кулаком по лбу, метался во все углы, как бы отвратить бурю. Он уже принял два содовых порошка - не помогло! выпил две рюмки мараскину - легче стало. Выпил еще рюмку - и вдруг лицо его прояснело.

  - Авдей! Авдей! - закричал он, - поди, поди сюда... Знаешь что?

  - Не могу знать!

  - Фу-ты, Боже мой! да как ты не догадался, что надо делать? неужели не догадываешься?

  - Не могу... - начал Авдей.

  Иван Савич махнул рукой.

  - Слушай! - сказал он. - Так отказаться неловко. Понимаешь? Пойти да объясниться, что я, дескать, не о женитьбе говорил, а так только... не годится. Спросят, что же я предлагал? как я скажу? Выйдет история... И тут она захныкала, что я опозорил ее: поцеловал руку. Великая важность! Так мы, знаешь что? неужели не догадался?

  - Не могу знать!

  - Мы съедем на другую квартиру.

  Авдей встрепенулся.

  - Помилуйте, - начал он, - Господи, Создатель! этакую квартиру оставлять! удобство всякое: и сарай особый, и ледничек от хозяина дают. Воля ваша: пожалуйте мне расчет...

  - А! тебе хочется, чтоб я в историю попал! лень постараться вывесть из беды!

  - Помилуйте...

  - Нет тебе денег, пока не отыщешь квартиры.

  - Да где ее найдешь?

  - Где хочешь. Видишь, житья нет: притесняют. Ищи! завтра же утром чтоб нас не было здесь. И подальше, в другой конец, в Коломну.

  - Да хоть денька три подождите.

  - Денька три! чтоб нас насильно женили! Слышишь, мех покупают, кулебяку пекут, долбня ты этакая! Съедем, пока не куплен мех, а купят, тогда не отвяжемся... Да постой: мне Бурмин говорил, что у них в доме есть квартира; сходи сейчас же, и, если не занята, завтра же утром и переезжать.

  - Знаю, сударь, я эту квартиру: ледника-то нет...

  Иван Савич махнул рукой и пошел прочь.

  Утром Авдей доложил, что та квартира не занята. Иван Савич опять велел ему переезжать, а сам уехал, сказавши, что он будет к вечеру прямо на новую квартиру. На крыльце он столкнулся с крестным папенькой. Крестный был в белом галстухе, в белом жилете... Он остановил Ивана Савича.

  - Крестница сообщила мне радостное известие о вашем предложении и просила моего посредства, - сказал он. - Сегодня она повестила родных: вас ожидают. Священник благословит. Я искренно рад: по собрании ближайших сведений о вас, они оказываются удовлетворительными, и я, не находя никакого с своей стороны препятствия, честь имею... поздравить... а она... будет послушной женой. Отец ей не оставил богатства, но дал, что называется, фундаментальное воспитание и внушил правила...

  - Извините... - сказал Иван Савич.

  - Ась?

  - Извините... я спешу...

  - Известное дело: случай такой. Много хлопот... Мое почтение.

  Иван Савич бежал без оглядки.

  Опять Авдей нагрузил три воза и нагрузился сам вещами своего барина и побрел с лестницы. Вверху думали, что Иван Савич затевает перемену мебели в своей квартире, по случаю предстоящей свадьбы, и были покойны. Но когда Авдей понес с лестницы часы, подсвечники и прочее, там стали подозревать что-то недоброе.

  Крестный папенька Прасковьи Михайловны, сестра ее и все остальные гурьбой вышли на лестницу и окружили Авдея.

  - Где же барин? - спрашивали они.

  - Не могу знать! - отвечал Авдей.

  - Скоро ли он воротится?

  - Не могу знать!

  - Будет ли к нам?

  - Не могу знать!

  - Будет ли на помолвку?

  - Не могу знать!

  - Женится ли он? слышно ли? говорил ли кому-нибудь?

  - Не могу знать!

  - Не для свадьбы ли он нанял новую квартиру?

  - Не могу знать! не могу знать! не могу знать! - закричал Авдей, вырвался из круга вопрошателей и опрометью бросился со двора, отдав дворнику ключ.

  Все остались на лестнице с разинутыми ртами, глядя ему вслед.

  - Что же это такое? - сказала Прасковья Михайловна.

  Когда дворник рассказал, как Иван Савич принял его поздравление, Прасковья Михайловна упала в обморок.

  - Что теперь скажут про меня? - промолвила она, очнувшись. - Крестный, заступитесь за меня: я умру.

  - А вот мы отношением обратимся к его начальству, - сказал негодующий крестный. - Да нет, - прибавил он потом горестно, - вывернутся, ей-богу, вывернутся: опять такую же бумагу напишут с крючком. Есть же там этакой! Он докажет про Ивана Савича, что такого лица и на свете нет. Это ему плевое дело. Ах, как пишет! Что же, батюшка! милости просим: не пропадать же кулебяке!

  И они сели за стол.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  1} "Герцогиня Шатору" (фр.)

  2} - Граф сказал сейчас что-то смешное? не правда ли? (фр.)

  3} тысячу извинений (фр.)

  4} - Что он говорит? (фр.)

  5} - Но здесь нет фортепьяно (фр.)

  6} припев (фр.)

  7} - Это мило (фр.)

  8} ах! этот граф! (фр.)

  9} - Что значит (фр.)

  10} высший свет (фр.)