Яковенко Валентин Иванович - Адам Смит. Его жизнь и научная деятельность

Мысль эта проникает в глубину его души и наполняет его страхом и ужасом. Он не смеет смотреть никому прямо в лицо, он считает себя отверженным из общества и лишенным навсегда расположения людей. Всюду он видит одних только врагов, и он готов бежать в безлюдную пустыню, чтобы только укрыться от человеческого образа, который может напомнить ему о преступлении. Но одиночество еще ужаснее для него, чем сообщество людей. Его преследуют самые ужасные, самые отчаянные мысли, предсказывающие ему собственную гибель и ничтожество. Страх, одиночество гонят его снова в общество... Вот в чем состоит угрызение совести, самое ужасное из чувств, посещающее сердце человеческое..." Мы привели этот отрывок как образчик литературных и философских достоинств "Теории нравственных чувств". В таком роде написана вся книга, но основную тему ее составляет не определение добродетели, а исследование того начала, которым обусловливается наше отношение к поступкам.

   По мнению одних, говорит Смит, мы одобряем или не одобряем поступки, как собственные, так и чужие, смотря по тому, какое значение они имеют для нашего счастья или для нашей пользы; по мнению других, руководящим началом в этом случае является разум; по мнению третьих, наконец, - особенное нравственное чувство. Смит не удовлетворяется ни одним из этих принципов и выставляет симпатию как общее основание, определяющее наше отношение к поступкам. Всякое моральное суждение, по его мнению, есть выражение симпатии беспристрастного зрителя к тем побуждениям, которыми вызывается действие. Нравственность или безнравственность мыслимы только в обществе. Если бы человек не был общественным существом, то он не мог бы судить о поступках с моральной точки зрения. Только наблюдая за поведением других людей, мы начинаем составлять свои первые суждения о нравственности. Наблюдение совершается при помощи симпатии (сочувствия или сострадания), когда мы становимся на место наблюдаемого лица и представляем себе, что он испытывает. Если чувства и страсти известного лица находятся в полном соответствии с симпатиями постороннего наблюдателя, то последний обязательно признает их правильными и законными; если же, напротив, такого соответствия не оказывается, то он считает их незаконными, неправильными, не соответствующими причинам, вызывающим их. Одобрять чувства и мнения другого лица значит находить, что мы им вполне сочувствуем; не одобрять - значит находить, что мы им не вполне сочувствуем. Приложение этой основной мысли к различным чувствам и страстям составляет главное содержание "Теории нравственных чувств". Для того, чтобы достигнуть действительного соответствия в чувствах, часто требуется известного рода усилие - как со стороны лица, которому сочувствуют, так и со стороны лица, которое сочувствует. Первое делает усилие, чтобы овладеть своими эмоциями, или, по крайней мере, выражением их, и дать возможность второму, свидетелю, стать на его точку зрения; а это второе лицо, свидетель, делает усилие, чтобы войти в положение человека, испытывающего известные ощущения. Первого рода усилия, когда они поражают нас и вместе с тем нравятся нам, дают начало "почтенным добродетелям самоотвержения и самообладания"; а второго рода, когда они проявляются с изысканной и неожиданной нежностью и кротостью, порождают мягкие добродетели человеколюбия. В этом последнем случае посторонний зритель симпатизирует не только чувству человека, но, во-первых, - удовольствию, которое доставляет человеколюбие, и, во-вторых, - признательности, которую оно возбуждает. Из симпатии к признательности (благодарности) возникает наше сознание заслуги, достоинства добродетельных поступков.

   Свое начало симпатии Смит прилагает к самым разнообразным положениям и объясняет им не только отношения между отдельными людьми, но и различные общественные установления, сословные различия, обычаи, нравы, уголовные законы и так далее. Затем он переносит свое исследование в сферу самосознания и подвергает изучению "происхождение и причины наших суждений о наших собственных поступках и чувствах". Мы можем судить о своих поступках, только отрешившись от самих себя; мы должны, так сказать, раздвоиться в своем сознании. Одна часть нас становится воображаемым наблюдателем, ценителем и судьею, руководящимся законами симпатии и антипатии; а другая - тем существом, поступки которого подлежат оценке. Посторонние наблюдатели могут ошибаться в своих похвалах и порицаниях; но внутреннему наблюдателю ближе известны все обстоятельства. Люди испытывают неполное, поверхностное удовлетворение от уважения и удивления, которые воздаются им по ошибочной оценке их поступков. Они желают не только быть любимыми, но и быть действительно достойными любви; они желают не только похвалы, но заслуженной похвалы, то есть быть достойными похвалы, хотя бы никто и не хвалил их. При этом следует, однако, заметить, что страдание, причиняемое нам незаслуженным порицанием, превосходит обыкновенно удовлетворение, испытываемое нами от незаслуженной похвалы. "Природа, создавая человека для общественной жизни, - говорит Смит, - одарила его желанием нравиться ближним и опасением оскорбить их. Она побуждает его радоваться их расположению или страдать от их неприязни. Она устроила таким образом, чтобы одобрение прочих людей само по себе было для него приятно и лестно, а неодобрение их неприятно и оскорбительно". Но этого мало, чтобы сделать человека пригодным для общественной жизни. "Поэтому природа не ограничилась тем, что одарила его желанием одобрения, она внушила ему еще и желание быть достойным одобрения. Первое могло бы побудить человека казаться годным для общественной жизни; второе было необходимо, чтобы действительно побудить его к приобретению свойств, требуемых подобной жизнью. Первое побуждало бы его лишь к тому, чтобы скрывать свои пороки и притворяться добродетельным, и только второе могло внушить ему настоящую любовь к добродетели и настоящее отвращение к пороку". Выше человеческого суда стоит суд своей собственной совести, суд "воображаемого, беспристрастного и просвещенного постороннего свидетеля, суд, отыскиваемый каждым человеком в глубине своего сердца и служащий верховным посредником и вершителем всех наших действий. Приговоры обоих этих судов основаны на началах хотя и сходных в некоторых отношениях и близких друг с другом, но, тем не менее, в действительности различных и неодинаковых. Власть над нами мнения прочих людей основана на желании похвалы и на опасении порицания. Власть же совести основана на желании заслуженной похвалы и на отвращении к заслуженному порицанию... Если мнение прочих людей одобряет и восхваляет нас за поступки, которых мы не делали, за чувства, которые не побуждали нас к этим поступкам, то совесть наша тотчас же унижает в нас гордость, вызванную похвалами, и говорит нам, что так как нам известны собственные наши заслуги, то мы заслуживаем презрения за все, что принимаем сверх следуемого нам. Если люди упрекают нас в поступках, которых мы не делали, в побуждениях, которые нисколько не руководили нами, то внутренний голос совести исправляет ложное мнение посторонних людей и показывает нам, что мы ни в каком случае не заслуживаем несправедливо направленного против нас осуждения". Но в подобных случаях внутренний человек нередко бывает поражен и смущен жестокостью и криками посторонних людей; естественное понимание того, что заслуживает похвалы, и того, что заслуживает порицания, "притупляется и приходит в оцепенение", совесть никнет под напором всеобщего порицания и негодования. С другой стороны, присутствие посторонних людей и их суждения бывают часто необходимы, чтобы пробудить в человеке сознание своего долга, и если беспристрастных свидетелей нет, а присутствующие относятся к человеку с пристрастием и потворством, то нравственные чувства легко могут быть извращены. Низкий уровень партийной и международной нравственности сравнительно с личной объясняется, по мнению Смита, именно этим обстоятельством. Извращение нашей совести происходит не только при отсутствии беспристрастных посторонних свидетелей, но и вследствие наших собственных эгоистических страстей, приводящих нас к несправедливым и насильственным поступкам. Мы нередко сами потворствуем себе. К счастью, природа не отдала нас всецело во власть самолюбивых самообольщений; она поставила на страже нашего поведения "общие правила нравственности". "В основание их легло то, что постоянно одобрялось или порицалось в целом ряде частных случаев нашими нравственными способностями, нашим чувством приличия и достоинства". Раз эти правила были выработаны и установлены, они составили, так сказать, общий кодекс, к которому обращаются люди в затруднительных случаях. "Наше уважение к общим правилам и есть собственно так называемое чувство долга, начало, имеющее весьма важное значение в человеческой жизни, единственное начало, которым вся масса человечества способна руководствоваться в своих поступках... Без такого священного уважения к правилам нравственности не было бы возможности рассчитывать ни на чье поведение". В дальнейшем изложении Смит останавливается на влиянии пользы, обычаев и моды на наше чувство одобрения или неодобрения в делах нравственности; он отводит много места характеристике добродетельного человека, руководящегося в своих поступках благоразумием, справедливостью, великодушием и самообладанием, и в заключение дает очерк различных систем нравственной философии.

   Мы скажем еще несколько слов об отношении Смита к утилитаристам. Он не считал возможным вывести всю нравственность из принципа пользы. В системах, "выводящих принцип одобрения из нашего личного интереса", он находит "много смутного и неопределенного". Польза сопровождает всякую добродетель, а не порождает ее, и этот элемент полезности придает особенную силу и прелесть добродетели. Когда утилитаристы развивают свою идею пользы, то "читатель, - говорит Смит, - восхищается новостью и широтою выставляемых перед ним воззрений; он различает в добродетели новую красоту, а в пороке - новое безобразие; он приходит в такой восторг... что у него не остается даже охоты подумать, что так как все эти политические соображения о полезности никогда не приходят ему в голову, то они и не могут быть источником того одобрения или неодобрения, какие до этого воздавались им добродетели и пороку". Философы, полагавшие в основании нравственности принцип пользы, близко подходили, по мнению Смита, к понятию симпатии; но они смутно представляли его себе и не могли формулировать. "Система, выводящая все наши страсти и все наши чувства из любви к самому себе, - говорит он, - система, наделавшая в мире столько шума, но ни разу еще достаточно полно и ясно не развитая, возникла, мне кажется, из неправильного и смутного понимания системы симпатии". Свое начало симпатии Смит во всяком случае не считает возможным свести ни на начало пользы, ни на начало эгоизма. Она представляет более широкое понятие. Таким образом, Смит не был утилитаристом, но вместе с Юмом они расчистили почву и подготовили ее для развития новейшей утилитарной школы в Англии в лице Бентама и его последователей.

   Мы уже говорили, что кроме "Исследований о богатстве народов" и "Теории нравственных чувств" от Смита осталось еще несколько произведений, незаконченных работ и отрывков. Они не имели и не имеют серьезного значения. Три работы, из которых первая - самая большая по объему: по истории астрономии, по истории физических наук в древние времена и по истории логики и метафизики в древние времена, носят одно общее заглавие: "Принципы, лежащие в основании философских исследований". Очевидно, они должны были составить одно целое.

   Имея в виду свою обширную схему, Смит приступал к выполнению ее с разных концов. Этюду по истории астрономии предпосланы общие рассуждения о чувстве удивительного и чудесного, а также о возникновении философии; но и эта работа осталась неоконченной (хотя только ее одну из всех оставленных рукописей Смит считал стоящей издания) и как отрывок из задуманного в юности труда. Два же других отрывка занимают по несколько страниц и не имеют никакого общего значения. В "Рассуждении относительно первоначального образования языков", законченной работе, Смит обнаруживает свою обычную способность пояснять примерами устанавливаемые положения. Он доказывает, что язык становится тем проще по своим основным правилам и принципам, чем сложнее он делается по своему строению, и проводит параллель между постепенным усовершенствованием языка и постепенным усовершенствованием машины; как в машинном деле, так и в языке обнаруживается стремление множество отдельных сил и начал заменять одною силою, одним принципом, вызывающим множество последствий. Однако эти упрощения вместо того, чтобы делать средства, которыми располагает язык для достижения своей цели, более совершенными, делают их на самом деле менее совершенными. В этюде "О подражании, проявляющемся в так называемых подражательных искусствах" Смит толкует о живописи, скульптуре, музыке, танцах, поэзии с точки зрения подражания, которое лежит в основании их и сопоставляет эти искусства одни с другими; по стилю этот этюд сильно напоминает "Теорию нравственных чувств", но, рассматриваемый в целом, он должен быть поставлен намного ниже последнего произведения. Наконец, нам остается упомянуть еще об опытах Смита "О внешних чувствах" и "О сходстве между некоторыми английскими и итальянскими стихами". Все эти работы в настоящее время интересны лишь как свидетельство того, насколько широки и разнообразны были умственные интересы мыслителя, положившего основание такой деловой и узкой, по мнению многих, науки, как политическая экономия. От вопросов о бытии мира до вопросов о танцах - все интересовало его. Таким именно бывает и должен быть всякий мыслитель, создающий эпоху в общем ходе развития человеческой мысли.

  

  

   Хотя так называемая классическая политическая экономия ведет свое начало от Адама Смита, однако этот великий мыслитель не повинен в ее абстрактных блужданиях и погрешностях. Бокль потратил немало усилий для того, чтобы доказать, что метод "Богатства народов" - чисто дедуктивный. Он построил свой вывод, главным образом, на двух следующих посылках: во-первых, все мыслители-шотландцы, в противоположность мыслителям-англичанам, следовали дедуктивному методу и, во-вторых, политическая экономия - наука дедуктивная. Под влиянием этой предвзятой мысли Бокль просмотрел конкретный характер "Богатства народов" и приписал необычайные заслуги "диалектическому искусству", с каким Смит исследовал предмет своей книги. Между тем, всякого читателя, не предубежденного в пользу того или другого метода в политической экономии, при чтении этой книги поражает первым делом необычайная способность автора к наблюдению над общественными явлениями и его чрезвычайно обширное по тому времени знакомство с фактами прошедшей и современной жизни. Вы чувствуете широчайший ум, охватывающий массу явлений, - ум, проникающий до костей действительной природы явлений и описывающий их с ясностью, которой не удалось превзойти никому из последующих самостоятельных политэкономов. Вы не встретите у Смита рассуждений, старательно нанизываемых с той целью, чтобы получить те или другие выводы из отвлеченных положений; но зато встречаетесь на каждом шагу с фактами и чувствуете непосредственное соприкосновение мысли автора с действительной, реальной жизнью. Только благодаря такому конкретному характеру книга эта имела необычайный успех в деловых политических сферах и стала со временем руководством для выдающихся государственных деятелей. Обсуждая вопрос за вопросом, Смит все больше и больше входит в частности и как бы вовсе не заботится об общих отвлеченных заключениях. Некоторые из писателей не признают даже цельность и связность в его великом произведении. Так, он в действительности был далек от пресловутого дедуцирования, прославившего впоследствии некоторых из его якобы учеников. Не следует, однако, впадать в противоположную крайность и искать в "Богатстве народов" применение индуктивного метода и тем более исторического. У Смита есть свои обобщения, свои посылки, из которых он исходит, или, вернее, которыми он освещает явления; у него есть, одним словом, своя гипотеза. Без этого все исследование обратилось бы в простой набор фактов. Гипотеза только тогда становится злом, когда ею пользуются для того, чтобы делать разные выводы, выкладки безотносительно к действительности. Отвлеченная гипотеза - зло, если она является, так сказать, господином в рассуждениях, a не слугою, средством. Она зло, если находится в противоречии с всеобщими фактами человеческой или внешней природы. В противном случае она вполне законное и плодотворное средство для поиска истины. Такой посылкой в "Богатстве народов" является утверждение, что человек в своих материальных делах руководится выгодою и что личная выгода есть самый надежный компас не только в личной, но и в общественной жизни. Эти утверждения, если придать им исключительный характер и приложить к ним дедуктивный метод, могут привести к нелепым и даже чудовищным, с человеческой точки зрения, выводам, что и случилось с ортодоксальными последователями классической политической экономии. Но если иметь в виду такой строй общественной и личной жизни, в котором личная выгода является на самом деле основным импульсом деятельности и в котором вместе с тем царит самая строгая правительственная регламентация экономической деятельности, и если при этом, не доверяя дедукции, поставить на первое место наблюдение, то те же исходные утверждения приведут к совершенно иным выводам. Адам Смит при помощи своей гипотезы сделал поистине великие открытия в области политической экономии. А что ученые филистеры превратили эту гипотезу в злополучный символ веры буржуазного миросозерцания - в этом вина не Адама Смита и не его гипотезы.

   Итак, будучи истинно великим мыслителем, Адам Смит пользуется и индуктивным, и дедуктивным методами, а вернее, сознательно не пользуется ни тем, ни другим, как мы их понимаем теперь. По крайней мере, он нигде не говорит о своем методе. Проницательный глаз, ясный и широкий ум и то чутье действительности, которое свойственно всем великим людям, ученым, поэтам, общественным деятелям, - вот чем он руководился в своем исследовании, а не заманчивой стройностью того или другого метода.

   Содержание "Исследований о народном богатстве" чрезвычайно разнообразно. Простое перечисление наиболее крупных из рассмотренных Смитом вопросов занимает у Бокля больше страницы большого формата. Все сочинение, состоящее из пяти книг, можно разделить по содержанию на четыре части. Первые две книги посвящены основным вопросам - это теоретическая часть, то, что собственно понимают под политической экономией. В третьей книге Смит занимается историей земледелия, историей возникновения и развития городов после падения Римской империи и исследует влияние торговой деятельности и промышленных городов на земледелие сельских округов. В четвертой он трактует о политэкономических системах, рассматривает и опровергает меркантильную теорию и учение физиократов. В пятой говорит о государственных доходах и расходах, о налогах и вмешательстве государства. Таким образом, если в первых двух книгах Адам Смит излагает основные политэкономические понятия, то в остальных трех он "делает попытку применить свою теорию к решению вопроса об отношении государства к народному хозяйству".

   Теоретическая часть открывается рассуждением о разделении труда. Выяснив значение разделения труда, Адам Смит сделал целое открытие и сделал так, что его последователям немногое пришлось прибавить к сказанному по этому поводу учителем. Годичный труд народа есть первоначальный и основной источник, снабжающий всех предметами потребления и удобства. Народ бывает более или менее удовлетворительно снабжен этими предметами, смотря по отношению между количеством произведений труда, или предметов, обмениваемых за эти произведения, и числом потребителей. Количество производимых в данном обществе предметов зависит, во-первых, от числа людей, занимающихся в нем полезными работами, а во-вторых, и главнейшим образом, от искусства, быстроты и смышлености, с какими вообще производится работа, то есть от производительности труда. Главнейшее же условие производительности труда составляет его разделение. Разделение труда дает огромный прирост в количестве работы благодаря, во-первых, увеличению ловкости каждого отдельного работника, во-вторых, сбережению времени, уходящего обыкновенно на переходы от одного занятия к другому, и, в-третьих, изобретению машин, облегчающих и сокращающих труд и доставляющих возможность одному человеку исполнять дело нескольких. Каким же образом человек приходит к мысли о разделении труда? Не путем ли сознательных размышлений о той громадной пользе, которую оно принесет для всех? Нет, отвечает Смит, на разделение труда не следует смотреть как на результат человеческой мудрости; "оно было необходимым, хотя и весьма медленным и постепенным последствием известного стремления, свойственного всем людям, помимо какой бы то ни было заранее рассчитанной общей выгоды, - стремления, побуждающего их к торгу, к обмену одной вещи на другую". Животное, достигнув полного развития, становится вполне независимым; человек же постоянно нуждается в помощи ближних; положиться на их благорасположение было бы очень рискованно; поэтому он обращается к их выгоде и говорит им: дайте мне то, что нужно мне, и вы получите от меня то, что нужно вам. Большая часть всех столь необходимых для нас услуг получается именно таким образом. "Итак, уверенность в возможности обменять весь излишек своих собственных произведений на такие произведения других людей, в которых человек может испытывать нужду, побуждает его избрать какое-либо исключительное занятие и воспитывать и совершенствовать все свои способности к этому отдельному роду занятий". Что касается природных различий в способностях людей, то они на самом деле гораздо менее значительны, чем мы то обыкновенно себе представляем. "Различие между людьми, посвятившими себя самым противоположным занятиям, между мыслителем, например, и носильщиком, менее вытекает из их природы, чем из привычек и воспитания. Прежде чем они приступили к своим занятиям, в первые шесть или восемь лет их жизни, между тем и другим существовало, быть может, такое сходство, что ни родители, ни товарищи не находили между ними заметного различия. Около этого возраста или вскоре после него они обращены были к совершенно различным занятиям. С этих пор началось между ними несходство, мало-помалу увеличивавшееся до того, что философ, по своему тщеславию, уже с трудом соглашается признать хотя бы одну черту сходства между собою и чернорабочим". Таким образом, наблюдаемое нами различие в способностях есть не столько причина, сколько следствие разделения труда, вызываемого стремлением к обмену услуг. Этому же самому инстинктивному стремлению мы обязаны и тем, что разнообразие наших способностей становится полезным для всех вообще. "Многие животные породы, принимаемые за один вид, получили от природы отличительные свойства и различные склонности, несравненно более заметные, чем те, какие замечаются между людьми, прежде чем на них окажут свое действие привычка и воспитание. По природным свойствам между философом и носильщиком нет и половины того различия в дарованиях и умственных способностях, какое существует между дворовою собакою и борзою, между борзою и легавою, между последнею и овчаркою. Тем не менее различные породы эти, хотя и принадлежащие одному и тому же виду, не приносят друг другу никакой пользы... Каждое животное принуждено поддерживать и защищать свое существование отдельно и независимо от других и не в состоянии извлечь ни малейшей пользы от разнообразия в склонностях, разлитого природою по всей породе. Между людьми, напротив того, самые противоположные дарования оказываются полезными одни для других" благодаря благодетельной наклонности к обмену.

   Возникшее разделение труда развивается в зависимости от размеров возможного обмена, то есть от величины рынка, на котором могут быть обмениваемы произведения разделенного труда. Если рынок невелик, то никому не будет выгодно заниматься одним только делом, так как невозможно будет обменять весь излишек произведенных предметов, а следовательно, и получить все те предметы потребления, которых человек сам не производит. Поэтому человеку приходится, сообразно с рынком, заниматься одним или многими делами. В городе могут существовать отдельный мясник, булочник, пивовар и так далее, но в глухой отдаленной деревне нет места для приложения их разделенного труда, и каждый хозяин должен быть собственным мясником, булочником, пивоваром и так далее. Естественно, что разделение труда сильнее развивается в странах приморских или располагающих хорошими речными сообщениями, чем в странах, лишенных таких природных преимуществ, так как всякое облегчение сообщения равносильно расширению рынка. Чем сильнее развивается разделение труда, тем меньше каждый отдельный человек производит предметов, необходимых для своего личного потребления, и тем больше он должен выменять таких предметов на произведения собственного труда. "Таким образом, каждый человек живет меною и становится как бы купцом, а все общество обращается, собственно, в общество торгующих людей". Но на первых ступенях развития такого оживленного обмена должно было встретиться множество затруднений. "Положим, что у одного человека больше предметов потребления, чем ему нужно, между тем как другой чувствует в них недостаток. Вследствие этого первый охотно променял бы часть своего избытка, а последний с такою же готовностью купил бы ее. Но если, по несчастью, последний не имеет ничего из того, что нужно первому, то между ними не может произойти никакого обмена". Чтобы выйти из такого затруднения, предусмотрительным людям оставалось только запасаться в обмен на собственные произведения такими предметами, которые хотя бы и не нужны были в данное время для их собственного потребления, но на которые другие люди охотно меняют свои произведения. С этой целью были перепробованы в разные времена и в разных странах различные предметы: скот, соль, раковины, сушеная рыба, табак, сахар и так далее. В конце концов, несомненная выгода побудила людей остановиться на драгоценных металлах. Действительно, "металлы представляют в этом отношении то удобство, что по прочности своей не только могут сохраняться с наименьшею потерею сравнительно с чем бы то ни было, но могут еще и делиться без ущерба на какое угодно число частей, а эти части могут быть снова слиты и обращены в одну массу; свойства этого не имеет никакой другой товар, одинаковый с ними прочностью, и это преимущество делает их орудием, более всего удобным для торговли и обращения". С течением времени слитки металлов подвергаются установленной чеканке, и монета входит во всеобщее употребление как орудие обмена. Но монеты, деньги представляют только орудие мены, сама же мена совершается по законам, в основании которых лежит понятие о ценности. "Учение о ценности, - говорит г-н Чупров, - занимает главную часть "Богатства народов" и составляет существенную заслугу ее автора". Слово "ценность" имеет два значения: оно обозначает полезность известного предмета и указывает на его покупательную силу. В первом случае мы получаем потребительную ценность, а во втором - меновую. "Ценность каждой вещи, - говорит Смит, - для хозяина ее, если он не думает пользоваться ею или употреблять ее самолично, а намерен променять ее на другую вещь, равна количеству труда, какое он может купить или заказать за нее... Действительная ценность каждой вещи, то есть то, что на самом деле стоит вещь тому, кто желает приобрести ее, - это есть труд и усилия, какие необходимо употребить, чтобы приобрести ее. А действительная ценность вещи для того, кто приобрел ее и желает сбыть или променять за другую вещь, есть труд и усилия, которые могут быть получены от других людей при ее содействии".

   Таким образом, труд составляет действительное мерило меновой ценности всякого предмета мены. Но как определить отношение между двумя различными количествами труда? Тут пришлось бы принимать в расчет не только время, но и ловкость, дарования и тому подобное. Ввиду чрезвычайной затруднительности таких расчетов, а также того, что людям гораздо чаще приходится обменивать товар на товар, чем товар на труд или труд на труд, для измерения меновой ценности принимается сначала какой-либо из товаров, обращающихся на рынке, а затем - драгоценные металлы, деньги. Хотя деньги и становятся всеобщим орудием мены, однако меновая ценность их, как и всякого товара, подвергается изменениям, тогда как одно и то же количество труда во все времена и во всех странах представляет одинаковую ценность для работника, то есть одинаковую жертву с его стороны досугом, свободой и благополучием при обыкновенном состоянии здоровья, силы и деятельности и средней степени ловкости и расторопности. Количество предметов, получаемых человеком в вознаграждение за труд, может изменяться, но это будет указывать лишь на изменения в меновой ценности этих предметов, а не на изменение ценности самого труда, которая остается всегда одна и та же. "Таким образом, труд, никогда не изменяясь в собственной своей ценности, есть единственная, действительная и определенная мера, которою всегда и всюду можно оценивать и сравнивать ценности различных предметов мены. Труд есть действительная, а деньги - нарицательная цена их". Но для лица, нанимающего работника, труд последнего имеет то большую, то меньшую меновую ценность - смотря по тому, приходится ли давать ему за этот труд больше или меньше товаров; в действительности же изменяется не ценность труда, а ценность тех товаров, которые приходится отдать за труд. В этом смысле о труде можно сказать, как и о всяком другом товаре, что он имеет действительную и нарицательную цену. Первая состоит в количестве предметов необходимости или удобства, отдаваемых за труд, а вторая - в количестве денег. Это различие между действительной и нарицательной ценой предметов мены имеет нередко весьма важное значение на практике. "Одна и та же действительная цена представляет одну и ту же ценность; но вследствие видоизменения в ценности золота и серебра одна и та же нарицательная цена выражает часто весьма различные ценности". Правда, ценность золота и серебра в малые промежутки времени мало изменяется. Но если взять две отдаленнейшие эпохи, то окажется, что ценность хлеба, этого необходимого предмета потребления для работника, претерпевает меньшие изменения, чем ценность золота и серебра; поэтому одинаковое количество хлеба в отдаленнейшие эпохи ближе, чем какой-либо другой товар, представляет одинаковое количество труда.

   В первобытном состоянии общества, предшествовавшем скоплению капиталов и обращению в собственность земель, меновая ценность всякого предмета определялась, по-видимому, единственно лишь тем количеством труда, какое необходимо потратить на его производство. Продукт двухдневного или двухчасового дня стоил вдвое больше продукта, на производство которого был потрачен один день или один час. При этом, конечно, принималась в расчет также ловкость работника и затруднения, какие ему приходилось преодолеть. При таком порядке вещей произведение труда безраздельно принадлежит работнику. Но с накоплением разных запасов в отдельных руках дело меняется; запасы эти идут на содержание работающих людей, а собственники их предъявляют свои права на части ценностей, созданных трудом. "Ценность, придаваемая работником сырому материалу, разбивается на две части, из которых одна покрывает содержание работника, а другая служит прибылью для предпринимателя на его капитал, употребленный на заработную плату и на приобретение сырых материалов". Без такой прибыли собственник капитала не стал бы затрачивать его на покупку труда и сырых материалов. Далее, "с того момента, как почва какой-либо страны обращена в частную собственность, землевладельцы, подобно всем людям, предпочли собирать плоды там, где не сеяли, и стали требовать поземельной ренты даже за естественные произведения земли. Явилась прибавочная цена на дрова, вырубленные в лесу, на траву, скошенную с луга, и на все естественные произведения земли, которые при общем владении землею ничего не стоили, кроме труда собирать их". Работник должен заплатить теперь за позволение собирать все эти произведения; ему приходится теперь уступить собственнику земли часть того, что он соберет или произведет своим трудом. "Эта часть, или - что то же - цена этой части, составляет поземельную ренту, которая входит как третья составная часть в цену большей части товаров". Таким образом, в современном обществе источниками дохода служат заработная плата - доход от труда, прибыль на капитал - доход на капитал (называемый процентом, если капитал ссужается постороннему лицу) и поземельная рента - доход от земли. Все эти три элемента входят в большей или меньшей мере в цену почти всех товаров.

   Во всяком обществе и во всякой местности существует обыкновенный или средний размер заработной платы и прибыли в различных приложениях труда и капитала, а также и средний размер ренты. Этот обыкновенный или средний размер заработной платы, прибыли и ренты можно назвать естественным для того времени и местности, в которых он преобладает. Соответственно этому, естественной ценой известного предмета можно назвать ту цену, которая достаточна для оплаты ренты, прибыли и заработной платы в размерах, необходимых для того, чтобы означенный предмет появился на рынке. В таком случае товар продается именно за то, что он стоит, во что он действительно обошелся тому, кто доставил его на рынок. К этой естественной цене обыкновенно тяготеет существующая рыночная цена товаров, то подымаясь, то опускаясь против нее, в зависимости от предложения и спроса. Годовое производство, естественно, стремится доставить на рынок такое именно количество товаров, на какое существует спрос. Но встречаются товары, производство которых монополизировано или вследствие естественных причин (особых условий почвы и так далее), или в силу разных привилегий и преимуществ, раздаваемых правительством отдельным лицам. Цены на такие товары всегда будут стоять выше их естественных цен; это будут самые высокие цены, какие только можно получить. Естественная же цена всех остальных товаров, производство которых вполне свободно, есть наименьшая, какую только можно взять в данное время. Затем Смит переходит к изучению условий, влияющих на величину заработной платы, прибыли и ренты и на их взаимные отношения.

   В первобытном состоянии общества, как было замечено выше, весь продукт труда принадлежал безраздельно работнику. Последний "не знал ни землевладельца, ни хозяина, с которыми бы ему приходилось делиться". Если бы такой порядок вещей продолжался, то со всевозрастающим разделением труда рабочий получал бы больше и больше (то, что мы называем теперь его заработной платой, увеличивалось бы), а предметы становились бы дешевле и дешевле. Но "как только земля обратилась в частную собственность, землевладелец потребовал в свою пользу почти все количество произведений, какое земледелец может взрастить или получить с нее. Рента его стала первым вычетом из труда, приложенного к земле". Затем потребовал своей доли и капиталист-фермер, снабдивший рабочего средствами существования и орудиями производства; эта прибыль на капитал составляет второй вычет из труда, приложенного к земле. Точно так же и в каждом ремесле, во всякой промышленности рабочий в большинстве случаев ищет хозяина, который дал бы ему материал для труда и средства существования до окончания работы, и должен уступить ему за это часть произведений своего труда. Бывают, конечно, случаи, когда рабочий соединяет в своем лице и хозяина; но они редки. "Обыкновенно же во всех европейских странах на одного независимого работника приходится двадцать работающих на хозяина, и под именем заработной платы разумеется повсеместно плата, выдаваемая обыкновенно в таком случае, когда работник и хозяин употребляемого на производство капитала суть два отдельных лица". Средняя заработная плата определяется столкновением, борьбою противоположных интересов рабочих и предпринимателей. Рабочие стараются выговорить как можно больше, а хозяева - дать как можно меньше. Первые прибегают к стачкам для повышения заработной платы, вторые - к стачкам для понижения ее. "Воображать, - замечает Смит по этому поводу, - что хозяева редко сговариваются между собою, значит не знать ни свойств этого предмета, ни условий жизни. Хозяева всюду и всегда находятся хотя и в неслышной, но, тем не менее, постоянной и неизменной стачке, имеющей целью не подымать заработной платы выше существующей цены на нее... Если в действительности мы никогда не слышим об этой стачке, то это потому, что она составляет обычное состояние, можно сказать, даже естественный порядок вещей, на который никто не обращает внимания". Этим тайным и явным стачкам хозяев рабочие противопоставляют свои шумные забастовки, так как "будучи доведены до безвыходного положения, они должны избрать или голодную смерть, или путем насилия вырвать у своих хозяев как можно скорее согласие на свои требования". Но есть предел, ниже которого не может упасть заработная плата: она должна обеспечить необходимые средства существования для рабочего и его семьи. Она подымается выше этого минимума не в странах самых богатых, а преимущественно в таких странах, которые обнаруживают наибольший прогресс в своем материальном развитии. Как бы ни была богата страна, но если она остановилась в своем развитии, то увеличивающееся население рано или поздно низведет заработную плату до ее минимального уровня. В основе этих рассуждений Смита лежит отвергнутое впоследствии учение о заработном фонде, а также те соображения, которые Мальтус положил в основание своей теории о народонаселении; только Смит признавал их условно: народонаселение может перерасти средства существования, по его мнению, лишь в странах, остановившихся в своем развитии.

   Увеличение или уменьшение прибыли, получаемой капиталом, зависит от тех же причин, от которых изменяется и размер заработной платы, - но только здесь все наоборот, то есть прибыль уменьшается в странах, материально прогрессирующих, и увеличивается с упадком общественного благосостояния. "Скопление капиталов, поднимающее заработную плату, стремится понизить прибыль. Когда несколько богатых купцов обращают свои капиталы на одну и ту же отрасль торговли, то взаимное соперничество между ними естественно приводит к понижению прибыли, а когда подобное скопление капиталов произойдет во всех промыслах общества, тогда соперничество должно произвести такое же действие на все капиталы". О величине прибыли в данное время и в данной стране можно судить по величине процента, какой соглашаются уплачивать за деньги, взятые в ссуду. Если мы представим себе общество, вполне свободное, где все люди свободно избирали бы себе занятие, то выгоды и невыгоды, проистекающие от такого или иного приложения труда и капитала, были бы равны, или, по крайней мере, всегда стремились бы уравняться. Промысел явно выгодный привлекал бы к себе немедленно такое количество труда и капитала, что быстро уравнивался бы по своей выгодности со всеми другими промыслами. От менее выгодного промысла, напротив, и труд, и капитал отливали бы, как только обнаружилась бы его сравнительно меньшая выгодность. В действительности же денежная заработная плата и прибыль бывают весьма различны в различных занятиях; это зависит, с одной стороны, от разных обстоятельств, которые располагают людское мнение к данному занятию или, наоборот, отвращают от него, а с другой, - от правительственного вмешательства. К обстоятельствам первого рода относятся: 1) удовольствие или неудовольствие, доставляемое занятием, 2) легкость и дешевизна или трудность и дороговизна, сопровождающие его изучение, 3) постоянство или непостоянство занятия, 4) большая или меньшая степень доверия, возлагаемого на человека, избирающего занятие, и 5) степень вероятности успеха или неуспеха. В рассмотрении всех этих обстоятельств Смит обнаруживает, по общему отзыву, необыкновенное искусство; но ввиду недостатка места и большого интереса, представляемого для нас вопросом о влиянии правительственного вмешательства на неравномерность вознаграждения, мы остановимся лишь на рассмотрении последнего. Правительство влияет на размеры заработной платы и прибыли разными путями. В одних промыслах оно стесняет конкуренцию, а в других - искусственно усиливает ее и, наконец, разными мерами затрудняет свободное обращение труда и капитала от одного промысла к другому и из одной местности в другую. "Самое священное и неприкосновенное право собственности, - говорит Смит, - есть право на свой собственный труд, потому что из него вытекают все прочие права собственности. Все имущество бедного состоит в его силе и в ловкости его рук; мешать ему употреблять эту силу и эту ловкость так, как он заблагорассудит, если он никому не причиняет этим вреда, есть явное насилие над этою первоначальною собственностью. Это есть вопиющее нарушение законной свободы как работника, так и того, кто захотел бы дать ему работу; это значит воспрещать одному работать, как он найдет более выгодным для себя, а другому - нанимать его работу". Полагая, что собственная польза есть наилучшее руководящее начало для обеих заинтересованных сторон, Смит безусловно восстает против всяких исключительных цеховых привилегий и против всяких пошлин на иностранные мануфактурные произведения и вообще товары, благодаря которым труд искусственно отвращается от одних занятий и направляется на другие. Затем он восстает также и против искусственного поощрения конкуренции в некоторых отраслях деятельности посредством подготовки за государственный или общественный счет большего числа лиц, посвящающих себя этой деятельности, чем было бы их при свободной конкуренции. "Принималось обыкновенно, - говорит он, - за дело необыкновенной важности воспитывать для некоторых занятий достаточное число молодых людей, так что с этой целью учреждалось то государством, то благотворительностью частных лиц такое количество заведений, пансионов, стипендий в коллегиях и семинариях и прочего, которое привлекало к этим занятиям больше молодых людей, чем сколько требовалось". На примере лиц, готовившихся к духовному званию и воспитывавшихся большей частью на общественные средства, он показывает, как низко пало тогда их вознаграждение благодаря чрезмерной конкуренции. Наконец, различными предписаниями правительство нередко ограничивает и стесняет свободное передвижение труда из одной местности в другую, от одного промысла к другому. Высылка, - говорит он, - человека, не совершившего никакого преступления, из местности, в которой он желает поселиться, есть явное покушение на естественную справедливость и свободу человека. Законы об оседлости и связанные с ними законы о бедных были настоящим общественным бедствием для Англии. Также неосновательны и стеснительны для труда были и законы, устанавливавшие размер заработной платы и цены на съестные припасы и на некоторые другие товары. "Там, где существуют исключительные привилегии, - замечает по этому поводу Смит, - быть может, и следует назначать цену на предметы первой необходимости; но где их нет, там конкуренция установит их несравненно лучше, чем какие бы то ни было меры".

   Поземельную ренту Смит рассматривает как последний элемент, входящий в состав цены продуктов. Рикардо и последующие экономисты, как известно, отвергают теорию ренты Смита и утверждают, что рента в действительности не составляет элемента, определяющего цену, а что сама она уплачивается из существующих цен на продукты, что она есть следствие, а не причина цены. Смиту, вероятно, была небезызвестна эта теория, иногда он сам высказывает почти те же мысли. Но в настоящее время и учение Рикардо подвергается серьезной критике. Во всяком случае, теория ренты Смита заслуживает того, чтобы мы указали здесь хотя бы самым беглым образом сущность ее. Рента, по мнению Смита, есть цена, уплачиваемая за пользование землею, и притом цена наивысшая, какую только в состоянии заплатить арендатор; следовательно, цена монопольная. Заключая условие с арендатором, землевладелец старается ограничить его доход количеством произведений, необходимых для покрытия расходов по покупке семян, орудий, по содержанию рабочих, скота и т. д., да сверх того предоставить ему такую прибыль, какую дают окрестные фермы. Все же остальное количество произведений земли или стоимость их он старается оставить за собой как принадлежащий ему доход, как ренту. "На рынок обыкновенно поступает только такая часть произведений земли, стоимость которой достаточна для выручки капитала, употребленного на доставку их на рынок, и для покрытия обыкновенной прибыли на этот капитал. Если обыкновенная цена произведений более чем достаточна, то излишек, естественно, войдет в поземельный доход. Если она едва достаточна, то произведения могут поступить на рынок, но не дадут дохода поземельному собственнику. Но будет ли она достаточна или более чем достаточна, зависит от спроса". Итак, рента входит в состав цены произведений совершенно иным образом, чем заработная плата и прибыль. Высокая или низкая заработная плата и прибыль составляют причину высокой или низкой цены товаров, а высокая или низкая поземельная рента составляет следствие последней.

   Общая масса годовой производительности земли в каждой стране разбивается на три части: ренту, прибыль и заработную плату, представляющие доход трех соответствующих классов общества: землевладельцев, капиталистов и рабочих. Доходы этих трех классов доставляют в конце концов средства существования всему народонаселению; но интересы каждого из них в отдельности находятся не в одинаковом отношении с общими интересами населения. Интересы землевладельцев, говорит Смит, тесно и неразрывно связаны с интересами всего общества; но благодаря беззаботной жизни землевладельцы обыкновенно плохо понимают и свое, отношение к обществу, и свои собственные интересы. Интересы рабочих также не менее тесно связаны с интересами всего общества. "Класс собственников выигрывает, быть может, больше, чем класс работников при благосостоянии общества; но ни один класс не испытывает таких тяжких бедствий при падении общественного благосостояния, как работники. Хотя интересы работника находятся в тесной связи с интересами общества, тем не менее он не способен ни оценить этих интересов, ни понять связь их со своими собственными. Его положение не доставляет ему достаточно времени на приобретение необходимых сведений". Интересы третьего класса, капиталистов, не находятся уже в такой тесной связи с общими интересами, как интересы двух первых классов. Здесь Смит делает несколько в высшей степени любопытных замечаний по адресу того класса, который мы называем теперь буржуазией. Занимаясь постоянно разными проектами и соображениями, капиталисты вообще отличаются большей проницательностью ума, чем поземельные собственники; но так как на первом плане у них все-таки находятся интересы своего частного дела, то они обыкновенно не обнаруживают правильного понимания всего того, что касается интересов общества, даже при предположении полнейшего беспристрастия с их стороны. "Превосходство их перед сельским поземельным собственником состоит не столько в основательном разумении общественных интересов, сколько в том, что они лучше знают собственные свои выгоды, чем тот - свои... Всякое предложение нового закона или торгового постановления, исходящее от этого разряда людей, должно быть встречено с крайним недоверием и может быть принято только после подробного и самого тщательного исследования, произведенного не только со всевозможною добросовестностью, но и с самою недоверчивою внимательностью. Ибо предложение это исходит от класса людей, интерес которых никогда не может совпадать совершенно с интересами всего народонаселения и состоит вообще только в том, чтобы провести общество и даже обременить его, что уже неоднократно и удавалось им делать при всяком удобном случае". Любопытно, что эта проницательная характеристика была написана накануне того знаменательного момента, когда "третье сословие", прикрываясь великими об