Кирхейзен Фридрих Макс - Наполеон Первый. Его жизнь и его время

человеком. Один из его родственников, Антонио ди Росси был назначен вместо Баррена временным начальником острова и готов был оказать поддержку молодому лейтенанту. По просьбе Наполеона, Росси в ноябре 1791 года написал военному министру Нарбонну, которого император Наполеон сделал впоследствии своим личным адъютантом, и попросил его разрешения назначить лейтенанта Наполеона адъютантом в один из своих добровольных батальонов. Нарбонн ответил утвердительно. Так как закон двенадцатого августа 1791 года, писал он, не исключает возможности назначения офицеров в корсиканскую национальную гвардию, то он не видит препятствий удовлетворить просьбу Бонапарта.

   Письмо военного министра получилось, однако, не так скоро, как того хотелось Наполеону. Первого января состоялся смотр, на котором должны были присутствовать все активные офицеры французской армии, и состоялся без участия Наполеона. Однако, согласно военным правилам, каждый офицер, отсутствовавший в это время без отпуска, должен был подвергнуться исключению из армии. В отчаянии Наполеон семнадцатого февраля 1792 года написал военному комиссару Сюсси, своему Другу в Валансе:

   "Неотвратимые обстоятельства, - он, вероятно, намекает здесь на смерть дяди, - вынудили меня, дорогой мой Сюсси, остаться на Корсике дольше, чем позволял мне отпуск. Я знаю это и все же не могу ни в чем себя упрекнуть: меня оправдывает более священный долг.

   Сейчас, однако, когда я ничем больше не связан, мне бы хотелось вернуться к вам, но я все же решил подождать ваших советов. Каково мое положение после смотра 1 января? И что мне предпринять?..

   Я считаю необходимым, чтобы вы прочли мое письмо офицерам моего полка. Лишь от вас зависит ускорить мое возвращение..."

   Но еще до ответа от Сюсси было получено разрешение Нарбонна. Наполеон Бонапарт мог не беспокоиться, 22 февраля Росси написал полковнику четвертого артиллерийского полка Кампаньолю, что старший лейтенант Бонапарт, с согласия военного министра, назначается адъютантом батальона гражданской милиции в Аяччио. Наполеон мог теперь спокойно оставаться на Корсике, не отказываясь от своего положения в армии.

   "При столь тяжелых обстоятельствах, - написал он тотчас же, 27 февраля, Сюсси, - место верного корсиканца на его родине. Эта мысль побудила и семью мою просить меня остаться здесь. Так как, однако, я не мог бы продолжать своей службы, то я решил подать в отставку. Теперь, однако, губернатор предложил мне mezzo termine, которое все сразу устроило. Он предложил мне должность батальонного адъютанта в национальной гвардии. Это может, конечно, отсрочить мой приезд, но, я надеюсь, ненадолго, если все будет обстоять благополучно..."

   Военный министр дал свое согласие на назначение Бонапарта лишь с тем условием, что декрет Законодательного собрания от 28 декабря 1791 года, согласно которому все офицеры армии, кроме старших лейтенантов, находящихся в батальонах корсиканской национальной милиции, должны вернуться к своим полкам не позже 1 апреля 1792 года не будет утвержден. Теперь, однако, постановление это было утверждено. Предстояло поэтому либо вернуться во Францию, либо же позаботиться о своем будущем на родине. Честолюбие Бонапарта, понятно, не мирилось с должностью батальонного адъютанта, хотя он для того чтобы сделаться командиром батальона должен был иметь чин капитана. Но об этом он не заботился: препятствий для него вообще не существовало. Он должен был решиться. Мать и родные умоляли его остаться на острове, - он должен сделать карьеру, достигнуть желанной должности. Он был того же мнения. На Корсике нуждались в таких офицерах, как он: он владел обоими языками и был посвящен в политическую и социальную жизнь страны. Выборы в этом отношении имели решающее значение, и он остался.

   О своем ближайшем будущем Наполеон, по-видимому, совсем не заботился в то время, так как предложил свои услуги в качестве провожатого по Корсике писателю и путешественнику Вольнею, который в начале 1792 года приехал на остров.

   Вольней намеревался завести на острове культуру тропических растений, главным образом хлопка, и приобрел для этой цели большое поместье в шестьсот гектаров: дель Принчиппе, близ Аяччио. Он обрадовался, встретив интеллигентного, вполне осведомленного офицера, который мог принести ему большую пользу своими советами. Но Наполеон при этом все время не упускал из виду своих политических целей.

   Тем временем, в январе 1793 года, на Корсику прибыли полковник жандармерии Чезаре и генерал-синдик Саличетти для сформирования четырех добровольных батальонов. Был объявлен набор, но встретил целый ряд препятствий из-за чрезвычайно обостренной партийности населения острова. На первое апреля были наконец назначены выборы начальников под руководством трех комиссаров директории департамента: Мурати, Гримальди и Квенца. Мурати был приверженец Паоли, Гримальди - друг Бонапартов, между тем как Квенца не принадлежал ни к какой партии и голосовал всегда за сильных. Главным кандидатом в начальники батальона был Маттео Поццо ди Борго, брат депутата Уго Перетти, отказавшийся, однако, в пользу своего шурина, Квенца, - Людовико Орнано, Пиетрино Кунео и Джиамбаттиста Квенца. Наиболее сильным противником Бонапарта был Поццо ди Борго, поддерживаемый богатым Джиованни Перальди и его партией.

   Кандидат Мурати остановился в доме Перальди; Гримальди и Квенца воспользовались гостеприимством Бонапартов и Рамолино. Перальди пустил в ход все свое влияние и богатство, чтобы повредить кандидатуре Квенца и Бонапарта. Необходимо было, чего бы это ни стоило, обезвредить опасного противника, а вместе с ним и Поццо ди Борго; иначе говоря, пустить все машины таким образом, чтобы они работали в пользу Наполеона. Он хотел и должен был достигнуть своей цели!

   Ему не хотелось, однако, брать на себя всю ответственность; в душе он мечтал о том, чтобы что-нибудь пришло на помощь его планам и сам случай доставил бы ему желанную победу.

   Перальди он ненавидел от всей души: их обоюдная вражда длилась уже давно. Перальди не пропускал ни одного случая, чтобы не посмеяться над маленьким худым лейтенантом, который, несмотря на молодость, с такой самоуверенностью стремился к ответственной должности. Он насмехался над бедностью Бонапарта, которая не позволяла ему развить широкую пропаганду в пользу своей кандидатуры. Он заранее уже торжествовал победу над неизбежным поражением честолюбивого противника. Тем самым он задевал самые больные места Наполеона. Некоторое время он еще сносил эти издевательства, но в конце концов терпение его истощилось. Он вызвал Перальди на поединок. Противник принял вызов, но не явился к назначенному месту, - Наполеон тщетно прождал его полдня у греческой часовни.

   Задуманный Бонапартом увод Мурати из дома Перальди был, ввиду многочисленности противной партии, делом нелегким. Сторонники Бонапарта были, правда, готовы на все, но сами они не были в состоянии принять такого смелого решения. Только гений Наполеона мог им помочь в этом деле.

   Тем временем он пускал в ход все усилия и даже то небольшое состояние, которое получил по наследству от дяди, чтобы увеличить ряды своих приверженцев. В городе он не упускал ни одного удобного случая, чтобы где-нибудь выдвинуться. После назначения дня выборов он, как и все соискатели, широко распахнул двери своего дома. Сторонники его встречали самый радушный прием, вино лилось рекою. Косвенно помогал ему в этой пропаганде и Саличетти. Под предлогом возникших в Аяччио религиозных волнений он добился командировки в Аяччио от Директории и приказал добровольным батальонам, рассеянным уже по различным округам, расположиться на квартиры в городе. Люди Наполеона жили большею частью у Бонапартов, и Летиция была принуждена устилать по ночам все комнаты и даже площадки лестниц матрацами, чтобы дать ночлег своим многочисленным гостям. Огромные расходы беспокоили ее, и она начинала колебаться в своей вере в сына. Когда она сообщила об этом Наполеону, тот только ответил: "Прошу тебя, мать, не падай духом и поддержи меня до конца. Обратного пути нет... Через десять дней батальон будет сформирован. Мои люди не будут тогда обременять тебя... если мне все удастся так, как мне хочется, наше будущее обеспечено. Если я получу эту должность, передо мной все дороги открыты..." И, действительно, он подготовил все так, что теперь все зависело от благосклонности комиссаров.

   Ночь после дня их приезда Наполеон провел без сна в неописуемом волнении. На следующий день он появился на улицах, погруженный в раздумье, еще более бледный, чем всегда, с ярко горящими глазами. Сторонники его собрались вокруг него и проводили его до дома. Всем бросился в глаза его рассеянный, взволнованный вид, и все понимали причину этого волнения. Только один Франческо Бонелли отважился прямо спросить, нет ли у него еще какого-нибудь приказания. Упавшим тоном, но все же с оттенком надежды во взгляде, Бонапарт ответил ему: "Что мне вам приказывать? Разве вы сами не видите, что нужно сделать?" - "Нет, скажи нам!" - "Нужно решиться на крайность! Нужно увести комиссара из дома Перальди!" - "Куда же его поместить?" - "Это безразлично... если хотите, - ко мне!" Приказание было тотчас же исполнено. С помощью нескольких преданных национальных гвардейцев Мурати был схвачен в доме Перальди и приведен к Бонапарту. Комиссар был немало удивлен, когда Наполеон встретил его словами: "Я хочу, чтобы вы были свободны! Совершенно свободны! У Перальди вы бы этой свободой не пользовались!" Мурати не имел ничего против этого и остался.

   Но поступок Наполеона стал известен всему городу. Партия Перальди ожесточилась до крайних пределов и поклялась страшно отомстить Бонапартам. Они хотели расстрелять его дом, разграбить и поджечь и захватить Наполеона живым или мертвым. Только благодаря умным советам старого Маттео Поццо ди Борго, план этот не был приведен в исполнение. Впрочем, Наполеон был готов ко всему: люди его стояли в полном вооружении за окнами дома, готовые обрушиться на каждого, кто бы осмелился приблизиться с недобрым намерением.

   На следующий день, 1 апреля, национальные гвардейцы собрались в церкви Сан-Франческо. Они не носили еще формы, и только кепи отличали их от прочих граждан. Выборщикам было строго запрещено носить оружие, тем не менее каждый спрятал за пазуху острый кинжал. Нельзя было знать, что готовится на выборах при такой ожесточенной борьбе партии.

   Мертвая тишина овладела толпой, когда Маттео Поццо ди Борго взошел на трибуну и в резких выражениях обрушился на насильственный акт Бонапарта. Ди Борго был блестящим оратором, он сумел увлечь слушателей своим воодушевлением и использовать влияние, которое оказывал на остров его брат Карло Андреа в качестве депутата. Наполеон заметил опасность и приказал своим людям сделать все, лишь бы не дать говорить оратору. В толпе раздались свистки, крики и неистовый топот. "Abbasso l'oratore!" - послышалось со всех сторон. Шум принимал все более угрожающий характер. Но огромные голосовые средства Поццо ди Борго покрывали собою неистовство толпы, и казалось, что победа будет за ним. Но вдруг его подняли чьи-то руки и силою увлекли с трибуны. Враги яростно кинулись на него и можно было бы ожидать всего, если бы Наполеон и полковник Квирико Казанова из Сардинии не вмешались в толпу. Квенце и Бонапарту благодаря их влиянию удалось удалить из зала Поццо ди Борго.

   Спокойствие было снова восстановлено, и выборы пошли своим чередом. Квенца был избран первым, а Бонапарт вторым начальником батальона. Радость Бонапарта по поводу этой победы была неописуема. Люсьен написал тотчас же Жозефу в Корте: "Наполеон и Квенца избраны в начальники батальона!" Дом Бонапартов наполнился радостными гостями. Лилось рекой вино, и полковая музыка играла в честь нового начальника.

   Друзья Квенцы и Бонапарта достигли тоже, чего хотели. Целый ряд их был избран капитанами, лейтенантами и унтер-офицерами.

   Наполеон предусмотрел в равной мере и тот случай, если бы его постигло поражение. На это по крайней мере указывает свидетельство, которое 31 марта выдал ему Росси. Росси заявляет в нем, что он нуждается в офицере, говорящем по-итальянски и по-французски, и что, с ведома военного министра, назначает его батальонным адъютантом. С этим свидетельством в руках Наполеон, наверное бы, поспешил в Париж, чтобы постараться вновь попасть в войско, из которого он, был исключен, так как не явился на вышеупомянутый смотр. Теперь же, однако, его избрание в батальонные командиры положило всему конец.

   Но если в лагере Бонапартов царили ликование и радость, то сторонники Поццо ди Борго и Перальди замышляли жестокую месть. Как истые корсиканцы, они не допускали и мысли, чтобы позор, испытанный ими, мог пройти безнаказанно. Дружба Бонапартов с семьей Поццо уже перед выборами значительно ослабела, теперь же, конечно, порвалась навсегда. Какого опасного врага обрел Наполеон в интеллигентном и умном, но чрезвычайно склонном ко всякого рода интригам Карло Андреа Поццо ди Борго, ему пришлось испытать впоследствии во время своего возвышения.

   Новый начальник батальона воспользовался тотчас же своим влиянием и властью для принятия необходимых мер. Это было ему тем более легко, что Квенца не обладал никакими военными познаниями и уступил ему первенство. Батальон Бонапарта, названный вначале "батальоном Аяччио ", а впоследствии "вторым батальоном", расположился в бывшей семинарии неподалеку от собора. Наполеон, однако, не был доволен этим старым полуразрушенным зданием и требовал, чтобы людям его было предоставлено более приличное помещение и хорошая пища. Ему хотелось расположиться в цитадели.

   В городе торжество Бонапарта и религиозные смуты, в особенности конфискация церковных земель, вызвали серьезное брожение среди населения. Последнее раскололось на два лагеря. Один, более умеренный, и женщины стояли на стороне монахов, другой же, патриотический, высказывался за гражданское духовенство. Событие, разразившееся в начале апреля, легко могло повредить популярности Наполеона. На второй день Пасхи, 8 апреля 1792 года, священники, не желавшие подчиниться новому закону, отправились торжественной процессией к монастырю Сан-Франческо для служения торжественной мессы. Это открытое сопротивление клира привело в ярость патриотов, и в городе с быстротой молнии распространились зловещие слухи.

   Около шести часов вечера вблизи церкви разгорелся спор между молодыми людьми, игравшими в кегли. Вскоре спор перешел в драку: в руках противников засверкали кинжалы. Вокруг них собралась огромная толпа. Женщины и дети взывали о помощи и кинулись в соседние казармы второго батальона. Вскоре оттуда для водворения порядка показался лейтенант с двенадцатью солдатами. Он пригрозил арестовать зачинщиков, но тем самым еще более возбудил толпу, состоявшую преимущественно из матросов, врагов добровольцев. "Долой кепи!" - послышалось со всех сторон. Это дало сигнал к беспорядкам. Чернь бросилась на солдат, чтобы их обезоружить. Поднялась невообразимая сумятица. Из всех окон соседних домов посыпались проклятия национальным гвардейцам; раздалось даже несколько выстрелов. Гвардейцы стали тотчас же защищаться.

   Тем не менее толпе удалось обезоружить троих из них. Один получил даже несколько ударов кинжалом и, истекая кровью, упал на площади. Другие же вернулись в семинарию.

   Весь батальон был вне себя от этого происшествия. Солдаты были твердо убеждены, что их заманили в ловушку. Они настойчиво требовали, чтобы им разрешили отомстить толпе за понесенный позор. Но Квенце, по счастью, удалось удержать их.

   Тем временем волнение жителей достигло своего апогея. Они, со своей стороны, были твердо убеждены, что гвардейцы составили заговор против жителей Аяччио, и стали готовиться к обороне. Из всех домов, даже самых отдаленных от семинарии, мужчины выходили то и дело с ружьями, кинжалами и пистолетами. Все они собирались на соборной площади, чтобы показать солдатам, что могут еще защищаться.

   Батальонного командира Бонапарта не было в это время в казармах. Он не имел ни малейшего представления о событии, разразившемся перед собором. Услышав, однако, шум, он поспешил на помощь и отправился в казарму сорок второго пехотного полка. Там он приказал дежурному офицеру ударить тревогу, но приказание его не было исполнено. Тогда он собрал вокруг себя несколько офицеров и отправился с ними в семинарию, где был расположен второй батальон. По дороге офицеры встретили молодого человека с двумя ружьями, которые тот отнял у национальных гвардейцев. Бонапарт и другие офицеры заставили его вернуть оружие, но в эту минуту увидели другого, который целился прямо в них. Наполеон подошел к нему и, по-видимому, уже успокоил его, как вдруг из собора показалось несколько вооруженных людей, спешивших на помощь товарищу. Они выстрелили и убили Рокко делла Серра. Из всех углов и переулков выскочили восставшие, и горсточке офицеров не оставалось ничего иного, как спастись бегством. Бонапарту удалось задними дворами пробраться в семинарию.

   Гвардейцев вовремя удалось успокоить, тем более что они видели, что в беспорядки не вмешиваются ни гражданские, ни военные власти. Всю ночь в казармах шли приготовления к борьбе.

   Квенца и Бонапарт еще до наступления дня отправились в цитадель, чтобы просить коменданта о защите и принятии добровольцев, так как они не в безопасности в старой семинарии. Но Мейлар, который, вероятно, почуял ловушку, отказался и предложил им лишь провиант. Вскоре после возвращения обоих начальников в казарму прибыл мировой судья Драго для допроса одного из раненых солдат относительно причин беспорядков. Но Бонапарт не только не допустил его к допросу, но приказал тотчас же арестовать его и сопровождавших его жандармов.

   В восемь часов вечера началась упорная борьба между добровольцами и гражданами. Обе стороны понесли значительные потери убитыми и ранеными. Несмотря на неоднократные предложения общинного совета и властей, батальон не прекращал огня. В пять часов вечера полковник Мейлар предложил ему очистить семинарию и перейти в монастырь Сан-Франческо, расположенный за городскою стеною. Бонапарт отказался исполнить это приказание и отправился еще раз к коменданту с просьбой отменить распоряжение. Он достиг своей цели. Но ни граждане, ни добровольцы не успокаивались. Марио Баттиста Перальди, отец депутата, решил, что настал удобный случай отомстить за поражение сына, и отправился с толпой своих сторонников к семинарии. Солдаты отвечали пулями. Наполеон велел занять несколько домов, соседних с казармами; люди его разгромили дома и стреляли во всех, кто попадался им на пути. 10 апреля было, наконец, подписано перемирие в цитадели, и добровольцы вернулись в семинарию.

   Но уже на следующий день беспорядки вспыхнули снова. Бонапарт сам направлял своих добровольцев и мчался по улицам, отдавая приказания. Он пытался, по-видимому, возбудить даже сорок второй полк против его офицеров. В ответ на повторенный приказ Мейлара немедленно очистить город от добровольцев, в противном случае он велит ударить в набат, - Наполеон написал, что он исполняет лишь свой долг и следует приказаниям Паоли. Это было, однако, неправдою: Паоли не давал ему никаких указаний на этот счет. 12 апреля было заключено, наконец, второе перемирие между властями и начальниками добровольных батальонов. Но беспорядки окончились лишь тогда, когда директория департамента 16 апреля прислала в Аяччио еще троих комиссаров.

   19 апреля оба начальника гвардии прислали директории департамента записку, автором которой был Бонапарт. Он категорически заявляет в ней, что все волнения были давно подготовлены противниками и назначены на Пасху. Далее он жалуется на командира регулярных войск за то, что тот занял цитадель и отказался прийти на помощь добровольцам и выдать им военные припасы. В заключение он упоминает, что хотел только отомстить за смерть лейтенанта Рокко делла Серра. Записка эта составлена чрезвычайно искусно. Наполеон постарался прежде всего подчеркнуть тайные мотивы, обусловленные ненавистью, враждой и завистью.

   Своей истинной цели он, однако, в этой записке не раскрывает; очевидно, что заняв цитадель, он намеревался овладеть господством над городом. Но комендант не попался на удочку. Он понял, что если впустить национальную гвардию в крепость, то ей будет нетрудно возбудить войско, состоявшее тоже из корсиканцев, и вместе с ними арестовать французских офицеров.

   После того как в Аяччио все вновь успокоилось, Бонапарт вместе с Квенца и национальной гвардией округов Аяччио и Таллано отправился 6 мая в Корте. Там должны были назначить им новый гарнизон. Воспользовавшись этим случаем, Наполеон посетил в Монтичелло генерала Паоли и предложил ему отказаться от начальствования над вторым батальоном и встать во главе нового, предполагавшегося к сформированию. Паоли сперва согласился, но впоследствии, по-видимому, раздумал, так как 13 мая говорил по этому поводу с Жозефом Бонапартом и заявил, что об этом плане нечего и думать, так как добровольные отряды не должны впредь объединяться под начальством одного лица. В действительности же Паоли опасался безграничного честолюбия Наполеона и его отважного характера. Ввиду этого Жозеф счел своим долгом посоветовать брату возможно скорее отправиться во Францию, чтобы привести там в порядок свои дела и, кроме того, оправдаться против обвинений своих врагов, особенно партии Поццо ди Борго и Перальди. Они донесли на него в Париж, что он приказал стрелять в народ, и энергично протестовали против его узурпированного назначения начальником батальона.

   Наполеон был того же мнения, что и Жозеф. Он считал чрезвычайно важным урегулировать свое положение в армии. В середине мая 1792 года он покинул Корсику и через Валанс, в котором остановился всего только на один час, прибыл в конце месяца в Париж. Его обвиняли в превышении власти, подстрекательстве к беспорядкам, отказе в повиновении и вооруженном сопротивлении властям. Обвиняли его еще помимо этого во всевозможных злодеяниях: их было вполне достаточно, чтобы уготовить ему верную гибель. К несчастью, все эти проступки усиливались его основной ошибкой: тем, что он без всяких уважительных причин, без разрешения оставался вдали от полка, в то время как каждая сила была на учете. Но молодой офицер был снабжен наилучшими рекомендациями корсиканских властей, которые ему выдали очень охотно, в надежде навсегда от него избавиться. Во Франции поэтому ему все охотно простили, - если бы не его злосчастная попытка овладеть цитаделью.

   Наполеон, однако, не особенно заботился о своем будущем, - по крайней мере, он ничего не пишет в своих письмах к Жозефу. Кажется, будто он всецело поглощен политическими событиями во Франции. О них он подробно рассказывает брату.

   Тем не менее он находился теперь в Париже без всякой должности. Он остановился в гостинице "Голландских патриотов", на улице Рояль-Сен-Рош, где жили также Поццо ди Борго, Леонетти и Перальди. Обедал он обычно в ресторане на улице Сен-Онорэ, вблизи Пале-Рояля. Там вместе с Бурьеном, которого он случайно встретил в Париже, он был свидетелем восстания 20 июня 1792 года.· В этот день он увидел процессию в тридцать тысяч человек, - они направлялись в Тюильри, проникли в королевские покои и заставили Людовика XVI надеть якобинскую шапку. Эти события, ставшие роковыми для Жиронды, дали Наполеону повод к серьезным размышлениям над революционным движением. Его возмущение выразилось в словах: "Как могли впустить эту чернь? Достаточно было смести пушками четыреста - пятьсот человек, остальные тотчас же бы разбежались".

   Перед глазами умеренного республиканца должны были разыграться еще более страшные события. Прежде всего, ему пришлось начинать сызнова борьбу за существование. Семейство Бурьен из-за неудачных спекуляций разорилось, и молодой человек видел себя в том же положении, как и своего друга. По словам Бурьена, он был все же богаче его и платил за их совместные обеды. Он утверждает, однако, что Наполеон был принужден заложить у его брата часы. Однажды как-то обоим пришла в голову мысль нажить деньги спекуляцией домами, хотя Бонапарт ни минуты не терял надежды снова вступить в ряды армии. Их предприятия терпели большею частью крушения: нужны были наличные деньги, которых у них не было даже и в помине. Бурьен был, впрочем, счастливее своего друга, так как вскоре был назначен секретарем посольства в Штутгарте.

   Во время его пребывания в Париже оба бывших однокашника из Бриенна виделись ежедневно. Бурьен сопровождал Наполеона даже в Сен-Сир к Марианне. В этом роялистском заведении молодой республиканец Бонапарт обнаруживал величайший такт пли, вернее, величайшую хитрость. Жозефу он пишет об этом посещении: "Марианна - аристократка. Мне пришлось ради нее надеть, маску". Это вызвало негодование его брата Люсьена, игравшего видную роль в политическом клубе в Аяччио. Он не соглашался с поведением Наполеона и сказал: "Необходимо всегда становиться выше событий и выказывать решимость, чтобы достигнуть чего-нибудь и заслужить себе имя. В истории нет людей более достойных презрения, чем те, которые держат нос по ветру... Я всегда замечал в Наполеоне чрезвычайно эгоистическое самолюбие, - оно в нем сильнее всех стремлений к общественному благу. Я думаю, что в свободном государстве он был бы очень опасным человеком!"

   Между тем Наполеон переменил квартиру и переехал в маленькую, дешевую комнату гостиницы "Мец", на улице дю Мель. Он жил здесь и во время событий 10 августа. Вместе с братом Бурьена он был свидетелем отвратительной резни в Тюильри, во время которой погибли столь жалкой смертью швейцарцы - защитники королевской семьи.

   Зрелище это произвело на молодого Бонапарта неизгладимое впечатление. Даже на Святой Елене воспоминание об этом дне было еще настолько живо, что император в точности передавал все его подробности.

   "Не доходя еще до улицы Пти-Шам, я встретил кучку оборванцев, несших на острие копья отрубленную голову. Увидев меня, прилично одетого, и приняв за аристократа, они подошли ко мне и заставили закричать: "Vive la nation!" Это было мне нетрудно.

   Замок был окружен чернью. В распоряжении короля было по крайней мере столько же войска, сколько впоследствии у Конвента 13 вандемьера: враги Конвента к тому же были более дисциплинированны и поэтому гораздо более опасны. Большая часть национальной гвардии была на стороне короля. В этом следует отдать ей справедливость.

   Когда дворец был взят, и король нашел убежище в Национальном собрании, я отважился пробраться в сад. Никогда, ни одно поле моих сражений не производило на меня такого впечатления как это, сплошь усеянное телами мертвых швейцарцев. Быть может, причина этого заключалась в небольшом пространстве или же в том, что первое впечатление такого зрелища всегда значительно сильнее. Я увидел хорошо одетых женщин, издевавшихся над трупами. Во всех кафе вокруг Национального собрания воодушевление достигло крайних пределов. Ярость и бешенство отражались на всех лицах, хотя здесь была не только чернь. Казалось, все эти места посещаются одною и тою же публикой, так как, несмотря на то, что я был очень просто одет, или, быть может, потому, что мое лицо было спокойнее, чем у других, много враждебных и недоверчивых взглядов было устремлено на меня".

   Презрение Наполеона к поведению короля выразилось в словах, которые он написал в тот же день Жозефу: "Если бы король показался на лошади, победа осталась бы за ним!.."

   Дома, на Корсике, трепетали за участь сына и брата. Мать, братья, сестры и все родные просили его вернуться в это страшное время и привезти с собою и Марианну, которая все еще находилась в Сен-Сире. Но раньше Наполеон хотел выяснить свое положение. Теперь, когда королевство было низвергнуто и власть перешла к Конвенту, его честолюбию открывалось необозримое поприще. С самоуверенностью написал он поэтому 11 августа своему дяде Паравичини: "Пусть не волнуются наши враги... А вы не заботьтесь о племянниках: они сумеют проложить себе путь!"

   Его уверенность в себе выросла еще больше, когда благодаря новому порядку вещей военный министр Лейар был заменен жирондистом Серваном, а морским министром был назначен математик Монж, бывший учитель Наполеона в Бриенне. Надежды его сразу усилились.

   Он был прав. Уже 10 июля он получил от Сервана подтверждение его принятия в армию, а 30 августа получил назначение артиллерийским капитаном. Министр поставил Бонапарту на вид, чтобы он немедленно отправился в полк, стоявший на Мозеле под начальством Дюмурье. Но Наполеон не послушался приказания. Он нашел удобный предлог вернуться на Корсику: 1 сентября он должен был взять свою сестру из Сен-Сира и отвезти на родину, так как было издано распоряжение, согласно которому уничтожались все королевские воспитательные учреждения.

   Исполнив все формальности и получив от версальских властей на поездку Марианны триста пятьдесят два франка, он вместе с нею 9 сентября отправился на родину. В Марселе они остановились на некоторое время. Там шляпа с пером молодой девушки вызвала недовольство толпы. "Долой аристократов!" - закричали им. Наполеон ответил хладнокровно: "Мы не больше аристократы, чем вы". Он сорвал с сестры шляпу и, к великой радости толпы, отшвырнул ее прочь. Приблизительно 10 октября брат с сестрой уехали из Тулона па Корсику.

   К своему великому удивлению, увидели корсиканцы Наполеона, - его, от которого надеялись навсегда избавиться. Он не только вернулся невредимым, но и, сверх того, в двадцать три года стал капитаном. Влияние его возрастало с каждым днем. Отвага и дерзость считались у корсиканцев величайшею добродетелью, и поэтому Наполеон по возвращении на родину был встречен как прославленный герой.

   Он старался использовать это влияние, чтобы провести Жозефа в Конвент, но и на этот раз его старания для брата не привели ни к чему.

   Во время отсутствия Наполеона анархия на Корсике приняла угрожающие размеры. Паоли совершенно изменился. Он склонялся все больше к англичанам, и острову грозила новая беда. На сей раз он принял молодого Бонапарта чрезвычайно любезно и предупредительно. Наполеон, однако, понял перемену, происшедшую в старом герое, и почувствовал его антифранцузские намерения. Уезжать в полк он и не думал. Он стал во главе корсиканских монтаньяров, взял на себя осмотр корсиканских укреплений и снова принял начальство над батальоном национальной гвардии в Корте. Как бы для подкрепления своих действий, он писал директории департамента: "Я здесь. Все теперь пойдет хорошо".

   Между тем в департаменте Варр готовилась экспедиция в Сардинию, в которой должны были принять участие корсиканские батальоны национальной гвардии.

  

   В мае 1792 года Антонио Константини, корсиканский депутат в Париже, вручил Законодательному собранию записку, в которой говорил о планах покорения соседнего острова. Константини прожил несколько лет в Сассари и был хорошо знаком с Сардинией. Необходимо, говорил он в своей записке, овладеть сначала Маддаленой и некоторыми другими маленькими островками к северу от Сардинии. Вслед за этим можно будет овладеть и северными городами острова, Кастель-Сардо, Сассари и Альгеро. И, наконец, подступить с войском, - которое он исчислил в 12 тысяч человек, - к Каглиари, столице острова.

   Генерал-синдик Саличетти соглашался с этим планом. В июле того же года бывший депутат Марио ди Перальди тоже подал записку, в которой говорил о важности военной экспедиции в Сардинию. По совету Карно, временный исполнительный совет приказал военному и морскому министерствам принять необходимые меры к военной экспедиции в Сардинию.

   Завоевание Сардинии имело большое преимущество для Франции. Страна эта поставляла превосходных лошадей, хлеб - в котором во время революции ощущался во Франции большой недостаток, - и дорогой мачтовый лес. Помимо этого, владение Сардинией представляло собою большую опору в Средиземном море.

   Несмотря на старания Перальди добиться назначения начальником экспедиции корпуса Пасквале Паоли, начальство было поручено командиру альпийской армии генералу д'Ансельму и контр-адмиралу Трюгэ. Ансельму предоставлено было, однако, либо руководить экспедицией, либо поручить начальствование другому генералу. Паоли же был назначен командиром 23-й дивизии и тем самым главнокомандующим всем войском на Корсике. В то время на Корсику и в Ниццу были посланы два специальных комиссара, Марио ди Перальди и Бартоломео Арена, для переговоров с Паоли относительно сформирования нужного войска и для вручения д'Ансельму предписания исполнительного совета.

   Военные суда, принимавшие участие в экспедиции, собрались в ноябре в Специи, а транспортные суда в Тулоне. Флот был разделен на две эскадры, из которых Трюгэ командовал меньшею, а большую передал капитану Латуш-Тревилю. Сухопутное войско должно было быть сформировано из шести тысяч добровольцев, из департаментов Буш-дю-Рон и Варр, а также из трех тысяч корсиканских регулярных и добровольных солдат, из которых последние должны были быть посажены в Аяччио на суда. Кроме того, Бастия и Кальви должны были дать войско.

   Трюгэ возлагал большие надежды на экспедицию в Сардинию, точно так же и назначенный в Константинополь французский посланник Семонвиль, ожидавший инструкций в Аяччио. Последний был уверен, что экспедиция в короткое время одержит победу, и флот после покорения острова отправится в Черное море, чтобы оттуда диктовать условия русскому правительству! Расположенные к Франции корсиканцы, в том числе Жозеф и Наполеон Бонапарты, в равной мере с воодушевлением ожидали завоевания Сардинии. 18 октября Наполеон писал Косте: "Враги покинули Лонгви и Верден и перешли через реку, чтобы вернуться на родину. Но мы не останавливаемся. Савойя и графство Ницца взяты! Солдаты свободы всегда будут одерживать победы над рабами, оплачиваемыми тиранами!"

   Контр-адмирал Трюгэ не стал ждать сформирования добровольческих батальонов, происходившего очень медленно, а 10 декабря с четырьмя боевыми судами, пятью фрегатами и корветом отчалил из Специи. 15 декабря он бросил якорь в рейде Аяччио, чтобы посадить на суда войско 23-й дивизии. В тот же день сюда же прибыл и Латуш-Тревиль с десятью военными судами и двумя фрегатами, чтобы отправиться в Неаполь, произвести там демонстрацию и вручить неаполитанскому двору ультиматум с требованием сохранять нейтралитет; было условлено, что обе эскадры встретятся затем в Пальмском заливе и оттуда сообща направятся к столице Сардинии.

   Экспедиция началась для Трюгэ крайне неблагоприятно, так как при входе в гавань Аяччио военное судно "Le Vengeur" потерпело крушение. 15 декабря Трюгэ прибыл в Аяччио и познакомился там с семьей Бонапартов. Молодой и светский, он вращался в лучших домах Корсики и заинтересовался, по-видимому, старшей сестрой Наполеона, Элизой. Но, вероятно, Люсьен был против этого брака.

   К этому времени относится и знакомство Наполеона с молодым Монтолоном, который, двадцать три года спустя, должен был последовать в изгнание вместе со сверженным императором.

   Трюгэ старался всеми силами ускорить сформирование корсиканских батальонов, назначенных в экспедицию, но Паоли располагал незначительными войсками, так что в походе в Средиземное море могли принять участие вместо трех тысяч лишь тысяча восемьсот человек и 13 орудий.

   Через несколько дней после прибытия эскадры между матросами и корсиканцами начались распри, поводом к которым послужила погоня за "аристократами", стоившая жизни двум корсиканским национальным гвардейцам. Только благодаря умению начальников вражда между обеими нациями не приняла широких размеров. Ввиду этого, однако, нечего было и думать брать с собою в экспедицию корсиканскую национальную гвардию и везти ее на судах адмирала Трюгэ. Паоли решился поэтому вместо национальной гвардии предоставить в распоряжение Трюгэ не только всю сорок вторую дивизию, но и тринадцать тысяч из двадцать шестой и пятьдесят второй. Корсиканские же добровольцы должны были предпринять неожиданное нападение на маленькие островки к северу от Сардинии; главным образом Паоли имел в виду самый крупный из них - Маддалену, занимавшую чрезвычайно благоприятное положение в Средиземном море. Сам Нельсон говорил, что он имеет более важное значение, чем Мальта и Гибралтар. В январе 1793 года приготовления в Аяччио были закончены, и Трюгэ 8 января поднял якорь, чтобы направиться к Каглиари. Наибольшую часть экспедиционного корпуса должны были составлять батальоны двух юго-восточных департаментов Франции. Но с громадным трудом собрали едва четыре тысячи солдат, большею частью молодых и почти совершенно неопытных. Среди них находились два батальона, носивших многообещающее название "марсельской фаланги". Лишь в начале января было закончено сформирование корпуса, и в тот же день, когда Трюга покидал Аяччио, транспорт флота отчалил из Вильфранш. Общее начальствование над сухопутными войсками было поручено сперва, как мы уже говорили, д'Ансельму, но вследствие нескольких поражений, а также и грабежей в Ницце, его отозвали для дачи показаний в Париж, и 20 декабря его заменил генерал Брюнн. В конце концов руководство сардинским походом было поручено генералу Казабиянке.

   Поход в столицу Сардинии вследствие различного рода несчастных случайностей протекал довольно неблагополучно. Не лучше обстояли дела и с походом на Маддалену, который был задуман 28 декабря Трюгэ и, наконец, одобрен Паоли. В нем-то и принял участие молодой Бонапарт.

   Несмотря на все возражения Паоли, что у него слишком мало войска для защиты приморских городов, Трюгэ думал, что экспедиция будет чрезвычайно облегчена корсиканскими добровольцами. Паоли назначил главнокомандующим полковника Колонна ди Чезаре-Рокка. Чезаре, как его обычно называют, неохотно принял ответственное поручение, так как считал бесцельным и преждевременным поход на Сардинию. Снабженный неограниченными полномочиями от Паоли, он отправился сначала в Сартену, где стояли четыре добровольных батальона. Оттуда он направился на Аяччио. Там находилось два батальона под предводительством Квенцы и Наполеона. Дисциплина обоих батальонов оставляла желать много лучшего, и Чезаре возлагал мало надежд на военную ценность этих отрядов. В ответ на свои настоятельные просьбы он получил, наконец, разрешение взять с собою часть жандармерии из Бонифачо.

   С небольшим войском, состоявшим из ста пятидесяти регулярных солдат и четырехсот пятидесяти корсиканских добровольцев и нескольких жандармов, он прибыл, наконец, в ночь с 18 на 19 февраля в Бонифачо на корвете "Фоветт" и двадцати небольших судах. На следующий день они были уже в виду островов и Маддалены, как вдруг неблагоприятный ветер заставил флотилию повернуть обратно, 22-го, утром, Чезаре снова вышел в море и благополучно достиг маленького островка Сан-Стефано, который отделялся от Маддалены лишь узким проливом. Под охраной орудий корвета "Фоветт" они в тот же день высадились и после небольшой стычки на следующий день заставили сдаться крохотный гарнизон Сан-Стефано, состоявший всего из тридцати человек.

   Маддалена же оказала нападавшим значительно большее сопротивление. Две батареи, поддерживаемые полуторастами регулярными и сотней добровольцев, защищали форт Бальбиано и гавань, вход в которую был блокирован несколькими галерами. По приказанию Чезаре, старший лейтенант "Набулионе Бонапарте", как он значился в то время в списках своего батальона, воздвиг в ночь с 23 на 24 февраля напротив маддаленской гавани батарею и утром пустил первые ядра по направлению к острову. Судя по мемуарам Чезаре и по показаниям самого Наполеона, батарея причинила врагу довольно значительный урон.

   24-го был созван военный совет. Все офицеры согласились с Чезаре, чтобы на следующий день, под охраной корвета и воздвигнутой Бонапартом батареи, совершить высадку в гавани и взять обе неприятельских батареи. Решение это было встречено с воодушевлением и солдатами, и только экипаж корвета был противоположного мнения. Многие были убеждены, что северный берег Сардинии наводнен солдатами, и видели всюду лишь измену и опасности. Они решили поэтому повернуть обратно и в ночь с 24 на 25 февраля стали готовиться к отплытию. В экипаже находились большею частью молодые, неопытные матросы, что, однако, отнюдь не оправдывает этой трусости. Их намерение стало вскоре известно и прочим войскам, и потребовалось все влияние офицеров, чтобы солдаты не обратили орудий взятой лишь накануне крепости Сан-Стефано на "Фоветт", чтобы расстрелять трусов.

   Взволнованный этим обстоятельством, Чезаре с кучкой верных жандармов тотчас же отправился на борт судна, чтобы подвергнуть допросу офицеров. Они ответили, что уступают лишь настояниям матросов, но теперь, когда к ним явился главнокомандующий, никто из них и не думает о возвращении. На следующее утро Чезаре попробовал уговорить остаться экипаж, но тщетно. "В таком случае, - воскликнул Чезаре повелительным тоном, указывая на жандармов, стоявших подле пороховых бочек, - повинуйтесь мне, или мои жандармы подожгут пороховые бочки, и корвет взлетит на воздух!" Когда, однако, капитан провел голосование, и подавляющее большинство экипажа высказалось за возвращение, - Чезаре с тяжелым сердцем подал знак к отплытию. Ему пришлось громко прочесть приказ старшему лейтенанту Квенце, чтобы матросы убедились, что они действительно возвращаются на родину. Кроме того, бунтовщики мешали ему отдавать распоряжения и обращались с ним, как с своего рода заложником, неуверенные, что приказ его будет приведен в исполнение.

   Как громом, поразил этот приказ Квенцу, Бонапарта и их отряды. Они уже так близки к цели и теперь вдруг из-за восставших матросов корвета должны бросать все и бесславно, не совершив ничего, вернуться на родину! Но злоба и бешенство уступили скоро место беспомощности и бессилию. Из боязни, что "Фоветт" оставит их беззащитными, они бросились на корабль с криками: "Спасайся, кто может!" Они не взяли с собою даже орудий! Бонапарт с невероятным трудом довез их до берега, но должен был оставить их там, и они попали в руки сардинцев.

   Рассказывают, что Бонапарт имел на "Фоветте" чрезвычайно бурную сцену с Чезаре и обвинял последнего в трусости и неспособности, после чего матросы перешли на сторону своего главнокомандующего и пригрозили выкинуть Бонапарта за борт.

   Это сообщение опровергается, однако, тем фактом, что Бонапарт находился вовсе не на корвете, а на маленьком судне. За это несколько дней спустя по прибытии в Бонифачо его едва не убили матросы "Фоветта". Они намеревались повесить его на ближайшем фонаре как "аристократа". Лишь вмешательству добровольцев, освободивших его из рук бунтовщиков, обязан он спасением своей жизни.

   Несмотря на оправдательную записку и заявление офицеров, что он не мог поступить иначе, Колонна ди Чезаре-Рокка попал в немилость к правительству. Бонапарт же воспользовался удобным случаем, чтобы развивать планы, каким образом легче всего завладеть островами Маддалены, - планы, которые действительно заслуживали осуществления. Ему удалось изучить на месте положение дел и он втайне надеялся получить начальствование над экспедицией. Но исполнительный совет отказался от всяких дальнейших попыток завоевания Сардинии, так как две уже потерпели такое плачевное фиаско.

   Наполеон вспоминал крайне неохотно о своем неудавшемся походе и никогда не говорил о нем ни в своих беседах с друзьями, ни даже на Святой Елене. Для него военная карьера началась с осады Тулона, во время которой он пожал свои лавры. Да и разве он мог начать свою триумфальную карьеру поражением?

   Неудачный поход на Сардинию был причиной падения Паоли и должен был роковым образом повлечь за собою для Франции временную потерю Корсики.

   Бартоломео Арена был прежде ярым поклонником Паоли, но последний не любил его и сделал его в конце концов своим заклятым врагом.

   Вместе с Марио Перальди Арена был назначен особым комиссаром для наблюдения за сардинской экспедицией. Вернувшись в Ниццу, он взвали всю ответственность на неудачный поход на корсиканского вождя; бывшие марсельские добровольцы, ведшие себя так бесславно во время похода, агитировали со своей стороны в клубах против Паоли, так как считали его виновником неудавшегося похода.

   Депутат и бывший генерал-синдик Саличетти единственный из всех корсиканских депутатов голосовал в Национальном Конвенте за казнь Людовика XVI. Он ненавидел Паоли от всей души. Ненавидел, как может ненавидеть только корсиканец, и стремился всеми силами уронить авторитет своего соотечественника. Но причин сомневаться в патриотических воззрениях Паоли еще не было. 11 сентября 1792 года он был назначен генерал-лейтенантом и командиром 23-й дивизии. Назначение это было встречено с большим неудовольствием. Кроме того, он был президентом управления департамента и совмещал, таким образом, в одном лице высшую военную и гражданскую власть на острове.

   Чтобы теснее объединить Корсику в военном отношении, по совету Саличетти, 17 января 1793 года 23-я дивизия была подчинена Бирону, генералу итальянской армии. Побудительной причиной для этого послужило, однако, желание ограничить власть Паоли, который был теперь поставлен в зависимость от главнокомандующего итальянской армией, а не только от одного военного министра. Когда Бирон запросил военного министра, не лучше ли ему будет вызвать Паоли в Ниццу, и получил на это утвердительный ответ, он пригласил его к себе для совещания. Паоли почувствовал, однако, что ему предстояло; он ответил, что он болен и слишком стар, чтобы отправиться в путешествие.

   Он был превосходно осведомлен относительно всего, что происходило в столице. В справедливом возмущении, он написал 28 января военному министру: "Я узнал, что несколько честолюб