Главная » Книги

Краснов Петр Николаевич - Душа армии, Страница 3

Краснов Петр Николаевич - Душа армии


1 2 3 4 5 6 7

ло перед ними. Я вскочил на лошадь и в сопровождении одного всадника, урядника Арцханова, поскакал к Залещикам.
   У меня было это драгоценное право начальника лично поехать на место боя и своими глазами убедиться в размере опасности.
   Едва я вскочил на перегиб, я увидел ужасное зрелище. В версте от меня жидкою цепью, понуро шли ополченцы. За ними шестью цепями шли австрийцы. Все поле, казалось, было покрыто ими. Они шли, стреляя на ходу по ополченцам. Их пули долетали до меня.
   Напряжением воли я заставил работать мысль для оценки положения. Это продолжалось несколько секунд. Стоять на лошади под пулями - дело неприятное. Ополченцев не остановить... Туземцев, если их двинуть вперед, на что рассчитывать нельзя, слишком мало. Мой левый фланг обнажен. До Тлусте Място, где находятся Великий Князь и Командир 2-го кавалерийского корпуса, пять верст - около часа хода. Если я пошлю туда донесение - там будет спешная запряжка больших обозов, там будет - паника. Следовательно - позор неизбежен. Единственное средство - противопоставить пешей наступающей части конную атаку - атаку бешеную, людьми, которые еще войны не знают. Такие люди у меня есть - Заамурская конная бригада, предводительствуемая моим старым другом, доблестным генералом Черячукиным. Он не задумается атаковать, если будет знать обстановку, но рассказывать ему обстановку нет времени. В моем распоряжении те 20 минут, которые нужны австрийцам, чтобы дойти до станции Дзвиняч - вот тот ураган мыслей, который примчал меня к решению броситься в конную атаку на нерасстроенную победоносную пехоту.
   Повторяю - это продолжалось несколько секунд. Я повернул свою чистокровную (Лазаревскую) "Одалиску" и, уже не думая об Арцханове, через две минуты был у станции Дзвиняч, где находился генерал Черячукин.
   Когда я скакал, в моем мозгу молоточки отбивали - идут... идут... идут...
   Казалось, я слышал шаги австрийских цепей.
   Я не ошибся в моем друге генерале Черячукине. Ни расспросов, ни требования ориентировки... Он меня понял сразу. Лицо его стало бледным. Вероятно, и я не был красен. Помню, сердце отчаянно колотилось - Идут... идут... идут...
   - Садись на лошадь и скачем к бригаде. Четырьмя сотнями атаковать.
   Бригада стояла в балке за шоссе. Маленькие белые монголки точно снегом покрыли балку. Между ними стояли рослые молодцы Заамурцы в свежих зеленоватых рубахах, еще не тронутых походом и войною.
   Помню: когда подошли командиры полков, еще пешие, узнать в чем дело, мелькнула мысль удлинить и поставить уступом сзади, четырьмя сотнями, пешую цепь. Неосознанная, к счастью, тогда и никому невысказанная мысль: "а если не удастся конная атака?"
   Было назначено 2 сотни 3-го полка и 2 сотни 4-го полка. Наскоро была указана обстановка и показаны от рубежа до рубежа боевые участки.
   Остальные: по коням! садись!
   Эта команда прозвучала уже уверенно.
   Такая знакомая, столько раз в мечтах повторенная команда. Ряды колыхнулись. Звякнули пики о еще свободные стремена. Зеленовато-серые Заамурцы накрыли белых монголок. Снимали фуражки, крестились.
   Знали: - атака!
   Черячукин подавал команды и вел сотни за мной.
   - Строй взводы!
   Как только взводы подтянулись, скомандовал:
   - В резервную колонну! марш!
   - В линию колонн! марш!
   Шли рысью. Еще было тихо, и впереди краснело небо. Закатное солнце опускалось за Днестр. Сразу грозною канонадой ударил там залп двенадцати орудий и, опережая звук залпа, заскрежетали высоко над головами двенадцать снарядов. Лопнули сзади. Высоко.
   - По пыли, верно, - вздохнул я и сказал генералу Черячукину: - двумя лавами на пехоту!
   Мы еще не прошли перегиба, и он скрывал нас от неприятеля и неприятеля от нас.
   - Строй фронт. Марш!
   Сзади был слышен галоп подходящих взводов.
   - Передняя шеренга в лаву. Шашки к бою, пики на бедро! Как-то глухо раздавались вправо и влево голоса сотенных командиров. Широко раздвинулась первая шеренга.
   - Задняя шеренга в лаву на триста шагов. Эшелоном... На перегибе показалась наша ополченская пехота. Она остановилась.
   Шедшая за нами лава как бы вздрогнула.
   - Наши... Наши это... Наши!.. - шорохом пронеслось по ней. Мы показались на перегибе. Теперь весь очень пологий скат к Днестру и Залещикам, ровный, чуть подернутый пылью, был виден, как на ладони. Он весь был покрыт голубовато-серыми австрийцами. Секунда замешательства. Стало видно, как одни ложились, другие бежали в кучки, третьи бежали назад. Суматоха... И сейчас же бешеный огонь пулеметов и ружей стегнул нам в лицо железным бичом. Ему в ответ было ура и стремительный карьер белых монголок.
   Огонь внезапно стих. Так быстро, так неожиданно, как погасает задутое пламя свечи.
   Редкие по полю всадники. Толпы пленных, окруженные отдельными Заамурцами. И страшная после грохота пушек, скрежета снарядов, пальбы ружей и пулеметов, свиста пуль тишина. Наши - до самого Днестра. Много убитых. Много белых пятен на зеленых нивах убитых монгольских лошадей.
   Генерал Черячукин ехал ко мне оттуда, от места сечи. Все еще бледен, взволнован, но уже свет победы на его лице.
   - Ну... поздравляю... Прикажи трубить сбор...
   Заиграла труба в тихом мерцании летних горячих сумерек.
   Наши потери были очень велики. Из 12 офицеров совершенно целы только 2. Восемь ранено и два убито. 50%, то есть около 200 пограничников, было ранено и пало смертью храбрых, но более 600 австрийцев было зарублено и поколото и 200 взято в плен. Победа была полная. Наступление остановилось. Даже батареи были оттянуты. Положение спасено блестящей атакой генерала Черячукина с его Заамурцами...
   Я благодарил еще возбужденных боем и схваткой солдат.
   Из рядов раздались голоса.
   Они звучали как-то особенно... Доверительно... Дружески... Братски... Спаянные общим делом.
   - Не благодарите нас, ваше превосходительство. Мы не причем. Мы, как его увидали, как стеганули по нам его пули, повернуть хотели. Да лошади наши так заучены, как увидели неприятеля, - пошли в карьер - не свернешь, не удержишь. Ну, тут - коли, да руби!..
   Скромность солдатская... Русская, застенчивая, сама себя боящаяся храбрость!
   Так вот она - храбрость!!
   Сколько раз я мечтал о конной атаке, о победе, о георгиевском кресте. Я получил его за это дело. В мечтах это было иначе. Это было сознательно. Были в мечтах и мысли о смерти, о ранении, но все было прикрыто поэтической дымкой красоты подвига. В действительности подвиг не ощущался. О смерти, о ранах некогда было думать: были - забота, беспокойство, боязнь ответственности, страх позора - этот страх был сильнее всего - сильнее страха смерти. Было знание - понимание, что из такой беды выручить может только конница. А потом было возбуждение на всю ночь, пока нас не сменила пехота. Ночь была тихая - стонали раненые, которых убирали. Ни одного выстрела, никакого шума... Потом наступила апатия.
   Душа восприняла все, как выполнение долга. Тело исполнило веления духа почти бессознательно.
   У солдат Заамурцев дело обстояло еще проще. Воинская дисциплина и выучка заставили их исполнять команды, а когда стала перед ними грозным бледным ликом смерть, когда веления тела готовы были заглушить и дисциплину, и выучку, помогли справиться с собою монгольские кони, не сознающие опасности, но приученные на маневрах скакать на огонь.
   Ура! - Коли и руби!..
   Но я знаю и не конченные, повернувшие назад атаки, когда тело победило дух...
   Быть может, много после, переживая происшедшее, люди еще думают о подвиге и рисуют его теми чертами, какими создавали его раньше в мечтах. Но в самый момент его свершения помыслы и заботы о другом.
   Мне рассказывал подполковник 10-го Уланского Одесского полка Попов, участник знаменитой атаки 10-ой кавалерийской дивизии графа Келлера на 4-ю венгерскую дивизию, у деревни Волчковце, как после атаки возбужденный победою он подъехал к своему командиру полка."
   ...Я нашел его стоящим на поле с двумя трубачами. В восторге, упоенный всем пережитым, я подскочил к нему и, забыв субординацию, молодо и весело воскликнул:
   - Победа! Какая красота, какой восторг, господин Полковник!
   Он посмотрел на меня через пенсне равнодушным взглядом усталого толстяка и протянул чуть в нос:
   - Вы находите? Что хорошего? Хаос, хаос! Один хаос! Никакого порядка, никакого равнения! Все в беспорядке... Хаос!...
   Неподалеку от нас на зеленом осеннем клевере лежал, раскинувшись, убитый венгерский гусар.
   Его красивое выразительное лицо брюнета, с тонкими усами и черными изящно изогнутыми бровями, было спокойно. Он будто спал на этой траве, картинно разметавшись руками и ногами. Синий ментик отлетел в сторону, и синий доломан с черными шнурами охватывал тонкую талию уже бездыханного тела. Он умер смертью храбрых, и покой на его лице говорил о счастье его души в той новой жизни, куда он попал героем.
   - Посмотрите, господин полковник, - сказал я, - как красив этот убитый. С него можно картину писать.
   - Ну что хорошего, - мертвец, как мертвец. Тяжело смотреть. Ничего красивого. Хаос... Что граф скажет! Эскадроны совсем не равнялись в атаке...
   Но граф Келлер был доволен и всех благодарил...
   Так по-разному переживали впечатления только что совершенного подвига, храбрости, проявленной перед светом, молодой горячий офицер и пожилой командир полка, полный забот и страха ответственности перед грозным графом Келлером.
  

Ужасы войны

  
   Война полна ужасов, от которых стынет кровь и холодеет мозг. После каждой войны ее участники говорят: нет, того, что мы пережили, уже не в силах будут пережить наши сыновья и внуки. Лермонтов, описывая Бородинское сражение, говорит:
  
   ...Вам не видать таких сражений,
   Носились знамена, как тени,
   В дыму огонь блестел,
   Звучал булат, картечь визжала,
   И ядрам пролетать мешала
   Гора кровавых тел...
  
   Увы - сыновьям и внукам достаются ужасы еще большие, ужасы неслыханные... В эту войну есть и страшные, как выходцы с того света "gueules cassees" - "разбитые морды" - люди с разбитыми снарядами и прикладами лицами, изуродованные до неузнаваемости, такие, какие ужасали в прошлые войны рукопашных схваток, и есть отравленные газами.
   - Подождать! Полковника Вологодцева, заместителя, позовите!
   Побежали искать. Лопатин лежал, молча. Только когда фельдшер участливо нагнулся и спросил:
   - Болит, ваше высокоблагородие? - Он отозвался сквозь зубы: - Больно, сильно...
   За Вологодцевым ходили минут двадцать, и Лопатин издали узнал его голос.
   - Переверните, - сказал он.
   Потом спросил прерывающимся от боли голосом: - , - Взяли? Пусть наступают - дальше. Полк сдаю тебе. Закрыл глаза и сказал тихо:
   - Теперь пусть несут... на носилках.
   Носилки тоже отыскались не сразу, Лопатин все лежал и не жаловался, только стискивал зубы.
   Наконец понесли... Впереди колыхались раскаты нового ура новой атаки..." (Белогорский. Марсова маска. Изд. "Медный Всадник". Стр. 182-185.)
   В этом блестящем примере, а таких примеров мы знаем в истории Российской Армии тысячи, мы видим образец командирской доблести и тех сложных душевных переживаний страха, не личного, но страха за свою часть, за свою карьеру, которые достаются на долю полковых командиров в бою.
   Еще сложнее, еще мучительнее переживания старших начальников. У младших, там, впереди, эти переживания перебиваются явной телесной опасностью. Враг видим. Его снаряды рвутся над головою, мучительные заботы отвлекают страх; решение, выход тут же, под руками. Идти самому вперед, заставить идти вперед людей. Победить, или умереть. И за смертью недалеко ходить.
   Иные переживания старших, крупных начальников. Непосредственная опасность для жизни далеко. Неприятеля не видно. Слышна, - и то не всегда и не вполне - только грозная музыка боя, раскаты орудийных залпов и очередей, клокотание ружейного огня, пулеметное стрекотание. В самом штабе тишина. Суетливое перебирание бумаг. Доклады начальника штаба, генерал-квартирмейстера, приезжих с позиции офицеров генерального штаба. Стояние у аппарата на прямом проводе и длинная узкая лента Юза, выбивающая то страшные, то оскорбительные слова. Сделанная карьера длинной жизни еще сложнее, еще чувствительнее. Малейшее замечание уже звучит тяжким оскорблением. Отрешение от должности - позорнее смерти.
   Снизу - донесения о невозможности продвигаться вперед. В бою на Стоходе один командир пехотной бригады мне говорил: - "легче везти по песку воз, нагруженный камнями, чем продвигать цепи под огнем". Снизу: - донесения о чрезвычайных потерях, о гибели начальников, о неимении снарядов, об утомлении войск.
   Сверху: - требования идти во что бы то ни стало вперед. Напоминание об ответственности... Упреки... Напоминания о долге. При малейшей бестактности: - насмешка... оскорбление.
   На душу грозною тяжестью ложится смерть многих людей, часто близких, дорогих, с которыми связан долгою совместною службою, которых полюбил. И та же душа трепещет за исход боя. Неудача, поражение, отход, крушение лягут тягчайшим позором на все прошлое, смоют труды, старания и подвиги долгих лет.
   Драма старшего начальника с душою чуткою, не эгоистичною - необычайно глубока.
   Внизу, "на фронте" - душевные переживания притуплены усталостью тела, голодом, плохими ночлегами, непогодою, видом раненых и убитых. Человек работает в неполном сознании, часто не отдавая себе отчета в том, что он делает.
   Наверху, "в штабах" - известный комфорт домов, наблюдательных пунктов с блиндажами, налаженная жизнь, сытная, вовремя еда, постель и крыша, - но все это не только не ослабляет, но усиливает по сравнению с войсками душевные переживания начальника. И нужна большая работа над собою, большое понимание души строя, чтобы "сытый понял голодного" и в свои распоряжения внес нужную поправку. Поправку - на усталость. Это такое зыбкое основание, тут В грядущей войне наших детей ожидают еще большие ужасы. В прошлую войну мы только пробовали газы, только начинали воздушное единоборство, эту страшную дуэль, где нет ранений, а есть только смерть часто для обоих противников. В грядущей войне нас ждет много нового, ибо мысль человека, гонимая чувством самосохранения, заставляет изобретать все новые и новые средства истребления.
   Против первобытного человека, вооруженного только кулаками да зубами, вооружаются дубиною, палицею, ослиною челюстью, на человека с дубиной идут с пращею и камнем, изобретают лук и стрелы, мечи и сабли, арбалеты, метательные машины, ружья, пушки... И так до аэропланных бомб, удушливых газов и фиолетовых лучей, - все для того, чтобы убрать от себя подальше противника.
   Война становится все ужаснее. Точно в насмешку над человеком, она требует именно его участия в бою, непосредственного, личного, и как бы ни сильна была военная техника, как бы ни умели войска наступать огнем, - люди должны быть воспитаны так, чтобы они были готовы к рукопашному бою.
   "...В эпоху Суворова, когда бои решались исключительно шоком холодного оружия, - пишет генерал Головин в своем последнем труде "Мысли об устройстве будущей Российской вооруженной силы", - подготовка нашего отличного матерьяла была очень проста: она ограничивалась обучением колоть штыком, пикой, рубить саблей. Ныне условия усложнились. Несомненно, что подобное обучение имеет педагогическое значение, чтобы заставить бойца не бояться последнего момента сближения - рукопашной схватки."
   То, что открывается за завесою боя, смущает человеческий дух, и нужно что-то необычайно высокое для того, чтобы человеческая душа превозмогла страх перед тем, что представится ее телесным очам.
   Вот как описывает штабс-капитан Попов результаты артиллерийского огня немцев 4-го июля 1915 года у фольварка Заборце:
   "...К 4-5-ти часам дня немецкий артиллерийский огонь начал ослабевать. Я подошел к командиру 2-го батальона, подполковнику Пильбергу, и мы с ним пошли в окопы рот 3-го батальона ознакомиться с разрушениями и потерями.
   Картина, представившаяся нам, была невиданно ужасна и леденила кровь. В окопах сидели уцелевшие гренадеры. Все они казались ненормальными. На вопросы или совсем не отвечали, или отвечали невпопад. Козырьки частью были пробиты, частью обрушены, местами был совсем снесен бруствер и для того, чтобы пройти к окопу, нужно было на минуту показаться совершенно на открытом месте. Из-под обломков укрытий и обваливавшейся земли торчали руки, ноги, стены окопов залиты сплошь кровью и усеяны миллионами собравшихся Бог весть откуда мух. Вот лежит гренадер, буквально изрешеченный бесчисленным количеством попавших в него пуль, но он еще жив, а вынести его нельзя, - ходы сообщения засыпаны. Поодаль лежит труп гренадера без головы. Выходит подпоручик Аборин, в руках у него дистанционная трубка тяжелой немецкой шрапнели, еще теплая. "Вот, - говорит он, - пробила дверь моего блиндажа и чуть меня не убила." Состояние духа у всех подавленное." (К. Попов. Воспоминания кавказского гренадера. Страницы 142 и 143.).
   Переживания бойцов в гражданскую войну были еще более ужасными. Некий поручик под Майкопом рассказывал: "Я три года провел на той, большой войне и чувствовал себя все-таки человеком. По крайней мере, ни разу не забыл, что я человек. А тут забыл... Иногда колешь штыком, на минуту остановишься и задумаешься: человек я или зверюга? Образ человеческий теряем... Не судите нас... На большой войне мы штыковые схватки наперечет помним. Одна, две, три и достаточно... Годы о них рассказывать. Только и помним их, а остальное на той войне было такое серое, обыкновенное: сидим и постреливаем; убиваем или нет, - не знаем, не видим. А знаете, что здесь происходит? Здесь ад. Здесь то, от чего можно умереть, увидевши раз. Мы не умираем, потому что привыкли и совершенно убили в себе человека. Мы пять ме сяцев подряд ежедневно, ежечасно идем штыковым боем. Только штыковым, ничего другого. Понимаете, - пять месяцев видеть ежедневно, а то и два, три раза в день врага в нескольких шагах от себя, стреляющим в упор, самому в припадке исступления закалывать несколько человек, видеть разорванные животы, развороченные кишки, головы, отделенные от туловищ, слышать предсмертные крики и стоны... Это непередаваемо, но это, поймите, так ужасно. А между тем, все это стало для нас обыкновенным. Я в воде вижу постоянно кровь и все-таки пью. Иду и замечаю, что пахнет кровью, или трупом, а мне все равно. Когда я почувствую на своей груди штык, я не испугаюсь. Это так для меня обычно. Я даже знаю, какие боли от штыка. Иногда, когда безумно устанешь, мыслей в голове нет, а нервы дрожат, как струны, безумно хочется этого штыка или пули. Все равно ведь рано ли, поздно ли... Разве можно уцелеть в этой войне?.." (И. Калинин. "Русская Вандея". Стр. 167 - 168.)
   Какое же средство помочь человеку превозмочь все эти ужасы войны и заставить его через них и, невзирая на них, идти к победе?
   Научить человека победить смерть - самое лучшее средство сделать его равнодушным к страху. Ибо выше всего именно страх смерти, страх неизвестности по ту сторону бытия. Человек цепляется за жизнь, потому что он не знает смерти. Всего неизвестного человек боится. Но, если человек уверует в то, что его мыслящее и чувствующее "я" со смертью не погибнет, - будет ли это загробная "жизнь бесконечная" христианства или Магометов рай, или Буддистское перевоплощение души в новое существо для новой жизни, - все равно эта вера поддержит дух в минуты смертельной опасности и даст мужество смело умереть. Тогда чего же бояться на войне, если я не боюсь смерти? Ран, увечья? Но все это преходящее, за всем этим не смерть, но новая жизнь.
   Жизнь!.. Этим все сказано. Такая вера дает утешение при виде гибели близких, боевых товарищей, тех, с кем жил и служил и кого полюбил больше родных.
   В этом громадное значение всякого религиозного воспитания и в этом ужасное, разлагающее государство и его армию влияние атеизма и равнодушия к религии...

Поддерживающая и морализующая роль религии

  
   Государство, которое отказывается от религии и от воспитания своей молодежи в вере в Бога, готовит себе гибель в материализме и эгоизме. Оно будет иметь трусливых солдат и нерешительных начальников. В день великой борьбы за свое существование оно будет побеждено людьми, сознательно идущими на смерть, верующими в Бога и бессмертие своей души.
   Французское правительство отказалось от религии. При министерстве Комба, сорок лет тому назад, оно, по резкому выражению французов, "выгнало Бога из Франции". Но вера в Бога осталась в обществе. Бог продолжал жить в душах французов, и в дни войны Франция точно проснулась от страшного, кошмарного сна неверия. Храмы наполнились молящимися, и кюре и аббаты, призванные в армию рядовыми бойцами, молились вместе с ротами Богу, не признаваемому государством, но почитаемому народом. Франция победила. Победит ли она еще раз, если ей удастся окончательно "выгнать Бога" и из народных сердец?
   Магометанский фанатизм много способствовал успеху завоеваний арабов. Магометанин чтит вечного Бога смелее и откровеннее христианина, и в бою он равнодушен к смерти.
   В 1915-м году я командовал 3-й бригадой Кавказской Туземной дивизии, состоящей из магометан - черкесов и ингушей.
   В мае мы перешли через р. Днестр у Залещиков и направлялись к р. Пруту. Утром мы вошли в селение Серафинце. Впереди неприятель. Дальше движение с огнем и боем. Я вызвал командиров полков и дал им боевую задачу. Старший из них, командир Ингушского конного полка полковник Мерчуле, мой товарищ по Офицерской Кавалерийской школе, сказал мне:
   - Разреши людям помолиться перед боем.
   - Непременно.
   На сельской площади полки стали в резервных колоннах. Перед строем выехали полковые муллы. Они были одеты так же, как и всадники - в черкесках и папахах.
   Стали "смирно". Наступила благоговейная тишина. Потом раздались слова муллы. Бормотание строя. Опять сосредоточенная тишина. Сидели на конях в шапках с молитвенно сложенными руками. Заключительное слово муллы. Еще мгновение тишины.
   Муллы подъехали ко мне.
   - Можно вести! Люди готовы...
   Люди были готовы на смерть и раны. Готовы на воинский подвиг.
   Они его совершили, проведя две недели в непрерывных боях до Прута и за Прут и обратно в грозном отходе за Днестр к Залещикам, Дзвинячу и Жезаве.
   Сколько раз приходилось мне наблюдать, как Русские солдаты и казаки, получив приказание идти в бой, особенно в последний эпизод его - атаку, снимали фуражки и крестились.
   Кто был на войне, тот знает эту короткую, бессвязную, немую молитву - "Господи помилуй", что гвоздит в мозгу, когда уши оглохли от грохота лопающихся тяжелых снарядов, от рвущихся шрапнелей, когда все бесформенно, дико и так непохоже на жизнь и на землю. Кто не шептал эти два таких простых и таких великих слова, что лучше их ничего никогда не придумаешь, кто не имел их в своей, тогда пустой от других мыслей голове?
   В старой, православной великой России вера отцов трогательно говорила нам о бессмертии души, о ее жизни бесконечной у Бога, там, где нет ни болезней, ни печали, ни воздыхания. Она говорила о Страшном Суде Господнем, о возмездии, пускай даже о новых муках, которые ожидают нас, но она всей полнотой своей говорила не о смерти, но о воскресении из мертвых, о жизни. "Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь" - твердо заканчивается христианский Символ веры. Эта вера говорила воинам, что их там ожидает "райский венец", свет несказанный, заступятся за них там святые угодники Русские - св. Николай Чудотворец, св. Сергий Радонежский, св. Александр Невский, св. Митрополиты Московские Петр, Иона и Филипп, св. Серафим Саровский, радостным сонмом выйдут на встречу убиенному "за веру, царя и отечество" все святые и сама Божия Матерь пречистыми руками своими возьмет его за руки и поведет к самому Господу Христу.
   Не потому ли так благостно спокойны были лица убитых? Не находила ли их душа там то высшее, что заставило забыть страх и муки тела?
   Воин Христов не боится смерти. "Он чает воскресения мертвых и жизни будущего века". Он прозревает дивную красоту этой вечной жизни, перед которою так ничтожна жизнь земная.
   В Евангелии Господа Нашего Иисуса Христа, у трех евангелистов, Матфея, Марка и Луки есть как бы намек о том, какие переживания, какие встречи ожидают человека по ту сторону жизни. В главе 17-ой евангелия от Матфея говорится:
   - "По прошествии дней шести, взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на гору высокую одних, и преобразился пред ними: и просияло лицо Его, как солнце, одежды же его сделались белыми, как свет. И вот, явились им Моисей и Илия, с Ним беседующие. При сем Петр сказал Иисусу: Господи! Хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии..." (Ев. От Матфея, Глава 17 ст. 1-4.)
   "Господи! Хорошо нам здесь быть!" - вот что такое по понятию верующего, истинного христианина загробная жизнь.
   Верующий - фаталист. Он верует в Промысел Божий, в предопределенность судьбы своей и в Божие милосердие. Кто не повторял в часы боя, в минуты трепетного волнения ожидания смерти великолепный 90-й псалом Давидов?
   "Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой ecu и прибежище мое, Бог мой и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его... Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится... Ангелом своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возьмут тя, да не когда протекнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попреши льва и змия..."
   Великий полководец наш, Александр Васильевич Суворов, начавший обучение свое псалтырем и часословом, не расставался в походах с священным писанием. 90-й псалом был его любимейшим псалмом и, когда хоронили Суворова, - певчие пели этот псалом в бесподобной музыке Бортнянского.
   В 1916 году, 29-го мая, я с командуемой мною 2-ой Казачьей Сводной дивизией и Верхне-Днепровским полком ночною атакою брал венгерскую позицию у Вульки-Галузийской. Потери были огромные. На рассвете, возвращаясь с занятой нами передовой позиции, я поднимался по песчаной, лесной дороге. Вдоль нее лежали снесенные с поля сражения раненые. Я подошел к одному из них. Весь живот его был разворочен тяжелым осколком. Светлые глаза были устремлены к бледному рассветному небу. И я увидел, как его правая рука сложилась для крестного знамения, потянулась ко лбу, да так и замерла на пол-дороге. Он умер.
   На лице его, спокойном и тихом, я как бы прочел:
   - Господи! Хорошо нам здесь быть!
   Очевидец, видевший поле, усеянное трупами солдат Л. Гв. Павловского полка после атаки, веденной полком, рассказывает, что у всех покойников правые руки были с пальцами, сложенными для крестного знамения.
   В помощь религий идет убеждение в неизбежности смерти. "Двум смертям не бывать, одной не миновать". В книге для ротного чтения "старого ротного командира, по которой мы учили читать наших солдат и из которой делали диктовку, есть такой рассказ. Он всегда производил сильнейшее впечатление на солдат.
   Некто, беседуя с матросом и солдатом, спросил матроса: - где умер его отец? - На море, - отвечал матрос. - Он тоже был моряком. - А дед? - И дед был матросом и умер на море. - Тогда некто обратился к солдату и спросил его: - где умер его отец? - Погиб в честном бою, - отвечал солдат. - А дед? - И дед сподобился умереть тою же славною смертью. Некто сказал им: - Как же вы не боитесь ходить в море и на войну, где погибли ваши отцы и ваши деды? - Тогда в свою очередь матрос спросил собеседника: - А где умер твой отец? - В постели,- отвечал тот. - А дед? - И дед, и прадед, и все мои умерли в постели. - Как же не боишься ты ложиться в постель, где умерли все твои предки? - сказал тогда матрос.
   Этот простой, но глубокий по смыслу рассказ часто вспоминался мне в часы смертельной опасности. Смерть все равно придет однажды и никто не знает, какая смерть лучше: в бою от пули или меча, или в постели от болезни.
   Могучим помощником религии в деле преодолевания страха смерти является любовь к Родине - патриотизм. Таким патриотизмом горели войска Наполеона, таким патриотизмом в пылу боя умел зажигать свои войска бессмертный Суворов. - "С нами Бог и Екатерина! Кого из нас убьют - царство небесное, живым - слава! слава! слава! Родство и свойство мое с долгом моим: - Бог, Государыня, Отечество! Горжусь, что я Русский!.. - Молись Богу: от Него победа. Пресвятая Богородице, спаси нас, Святителю Отче Николае чудотворче, моли Бога о нас. Без сей молитвы оружия не обнажай, ружья не заряжай, ничего не начинай. Все начинай с благословения Божия и до издыхания будь верен Государю и отечеству"
  

Механические средства воздействия на душу человека

  
   Тем, которые слабы духом, должно прийти на помощь Государство. Оно должно очистить душу солдата, готовящуюся предстать перед Господом, от земных забот.
   Скорая и верная помощь осиротевшей семье солдата пенсией и заботами общества и правительств, внимательное отношение к телу убитого, торжественные похороны в гробах с постановкою памятника, почитание памяти не неизвестного солдата, а именно такого-то, за отечество живот свой положившего, такой-то роты, такого-то полка, такой-то деревни, волости, губернии - примиряют с мыслью о смерти, облегчают подвиг.
   Кроме страха смерти в бою, есть еще страх ранения. Стоит прислушаться в бою к пулям - и уже закрался страх. Уже провожаешь каждую пулю тревожною мыслью: "Эта в живот... Эта в ногу. Ой, как будет больно..." И уже обмякает тело, а страх холодными струйками бежит по коже.
   Долг начальника и в этом случае прийти на помощь солдату. Прежде всего нужно занять солдата в бою. Сделать так, чтобы у солдата пропала мысль об опасности боя. Далее в разговорах о войне с молодым солдатом надо помочь ему своим опытом. Внушить солдату, что непереносимой боли не бывает. Что, как только боль становится нестерпимой - является спасительное забытье. Объяснить, что зубная боль (а кто ее не испытал) - гораздо больнее, чем боль при ранении. Рассказать солдату, что та пуля, которая чмокнула в землю или просвистела над ухом, тот снаряд, который разорвался, уже не ранят. Они далеко. Им кланяться нечего. Снаряд, который ранит, пуля, которая ударит - их не услышишь. Рассказать ощущения ранения. Я был ранен - какая боль? Ну, - точно внезапно палкой ударило - и все... Совсем не страшно. Объяснить солдату, что для того, чтобы его ранить или убить, надо потратить столько свинца, сколько весит его тело. Везде, на стрельбище, на учении показывать, как даже в спокойном состоянии духа много пуль летит даром. А главное - образцово организовать санитарную службу, чтобы раненый солдат знал, что он никогда не будет брошен и что есть люди, которым вменено в специальную обязанность помочь ему при ранении, вынести его из боя и вылечить. Об инвалидах позаботится государство - быть инвалидом почетно. Инвалид не в тягость обществу, а в славное напоминание подвига.
   Солдата страшит в бою неизвестность. Тут его смятенной душе должно прийти на помощь мудрое Суворовское правило - "всякий воин должен понимать свой маневр". Широкое осведомление солдата о том, что перед ним и что по сторонам, хорошо поставленная служба охранения и разведки - разведка агентурная, идущая навстречу воздушной, воздушная, сообщающая добытые сведения конной, и конная, освещающая каждый куст, каждую складку местности пешей разведке, - все это дает ту уверенность, которая прогонит страх перед неприятелем.
   Забота о вооружении и снаряжении солдата, о том, чтобы он верил в свое оружие, знал, что неприятель ни в чем его не превосходит, ничем его не может огорошить, что на газы у него есть противогаз, на световые лучи есть очки, от самолетов спасут свои боевые самолеты. Лопата охранит от артиллерийского и ружейного огня. Свои батареи дадут ему возможность дойти до штыка, а штыком он так владеет, что врагу не устоять. Сознание всего этого поможет солдату справиться с собою и стать храбрым - Суворовским "чудо-богатырем".
   Вера в превосходство своего вооружения и своего обучения и еще того более вера в знания, опыт и удачливость (счастье) своего вождя - начальника есть великий моральный залог успеха. Не совокупность ли этих трех верований дала 10-й кавалерийской дивизии такой блестящий успех в ее конной атаке у деревни Волчковце? Она сидела на прекрасных лошадях. Каждый ее солдат знал, что он обучен колоть и рубить в совершенстве. У нее были пики, которых у против ника не было. Полки верили в знания и удачливость своего начальника графа Келлера. (Проф. Н. Н. Головин. Кавалерийское сражение у д.Волчковце.)
   Не вера ли в прекрасные знания и бесподобные качества своей артиллерии - 35-й и 37-й артиллерийских бригад, руководимых генералом Гобято, сделали то, что наша 35-ая дивизия так спокойно, можно сказать, весело, взяла сильно укрепленную позицию австрийцев на р. Ниде у посада Нового Корчина в декабре 1914-го года?
   Не громадная ли вера в Верховного Главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича двигала наши войска от неудач Сольдау к великой Варшавской победе и славной Галицийской битве, где, шутя, был взят оплот Австро-Венгерской империи - Львов, Сенява и Перемышль?
   И обратно: не фатальная ли неудачливость императора Николая II (Ходынская катастрофа в день коронации, Японская война, темные слухи, пускаемые злонамеренными людьми) пошатнула дух армий, когда Государь Император взял на себя командование в 1915-м году?
   Государство и военное начальство должны много думать и многое взвешивать, никогда не забывая о душе солдата.
   На психику войск действуют ночь и непогода. Учениями и маневрами в мирное время, по ночам и не смотря ни на какую погоду, надо закалить тело и душу солдата. Хорошая одежда, непромокаемое платье, кожаные куртки, полушубки, горячая пища, возможность обсушиться, ночная сигнализация, прожектор, светящие гранаты, - все это поможет солдату не сдавать ни в ночь, ни в непогоду.
   Так тесно связаны вопросы материальные, вопросы знания, военной науки, техники с вопросами психологии, что их не всегда можно отделить одни от других.
   На войне больше, чем в казарме, солдата одолевает тоска по дому, по семье. Группировка в ротах солдат односельчан, хотя бы одной губернии, а главное, хорошо налаженная почта, письма и посылки из дома, письма домой - помогут разогнать эту тоску. И тут встает сложный вопрос здорового воспитания общества, ибо письма из дома должны быть ободряющими, а не разлагающими.
   Когда боевая обстановка позволяет - отпуск домой, на побывку, но никогда не разрешение женам и вообще женщинам быть на фронте. Женщины-добровольцы, подобные легендарной кавалеристу-девице Дуровой времен Отечественной войны и Захарченко-Шульц времен Великой войны, - исключение. Правило же: женщина на фронте вызывает зависть, ревность кругом, а у своих близких усиленный страх не только за себя, ибо при ней и ценность своей жизни стала дороже, но и за нее.
   Вдумчивое отношение, как одеть солдата и как его приодеть, тоже поможет сделать солдата более гордым своею частью и более храбрым. В старину в генеральное сражение шли в орденах и эполетах, в шапках с султанами, надевали чистое белье - теперь, конечно, нужен защитный цвет. Но не следует забывать, что и при защитном цвете чистое белье не вредит и что и в защитном цвете должны как-то сохраниться "разные отлички - выпушки, погончики, петлички", которые не понижают солдата до кругом одинакового пушечного мяса, до "серой скотинки", но дают ему свое лицо, говорят ему о его прошлом, которым он может гордиться, напоминают ему отцов и дедов.
   Все это входит в ту громадную, неписаную науку, создаваемую самою жизнью солдата и составляющую сущность воинского воспитания и обучения.
  

Толпа. Психологическая толпа

   Человек шел по мосту через реку, остановился, плюнул в воду и смотрит. К нему подошел другой, третий... Образовалась толпа.
   На улице продавец выхваляет новоизобре,тенные запонки. Кругом стоит толпа народа, слушает его и смотрит на него.
   Под словом "толпа" разумеют собрание личностей, какова бы ни была их национальность, профессия, пол и каковы бы ни были причины их собрания.
   Толпа у театра, толпа на скачках, толпа на вокзале - это все будет толпа, но она получит совсем новое психологическое значение тогда, когда станет подчиняться особым законам. До этого - будет, так сказать, механическая толпа, простая людская пыль. Люди стоят вместе, но их души, их мысли, их чувства не слиянны. Каждый живет своими думами, своими заботами и толпа не едина. Постояла и разошлась.
   Генерал Головин в своем "Исследовании боя" пишет: - "Всякое собрание, будь оно импровизированное (случайное) или заранее организованное, может обратиться в психологическую толпу. Изыскивать средства для невозможности образования психологической толпы бесполезно, потому что толпа может образоваться везде, необходимы только известные условия.
   Изучение этих условий составляет важнейшую задачу коллективной психологии, которая еще мало разработана.
   Попробуем посильно установить, хотя бы в самых общих чертах, природу этих условий.
   Во-первых, все, что уменьшает рассудочные и волевые способности человека, вполне понятно, является благоприятными условиями для объединения индивидуумов в толпу. Сознательная личность индивида исчезает, исчезает вместе с этим и его индивидуальность. Значение чувств увеличивается, а последние и составляют спайку индивидов толпы.
   Во-вторых, все, что односторонне ориентирует мысли, в особенности же чувства. Благодаря этому получается объединение, которое и составляет характерную черту психологической толпы.
   В-третьих, все, что влияет на усиление восприимчивости человека к внушению, так как внушение есть тот фактор, который обусловливает соединение людей в толпу..."( Н.Н.Головин. "Исследование боя", стр. 120 - 121.)
   "В такой психологической толпе "сознательная личность" теряется, - пишет далее генерал Головин, - моральные и умственные особенности индивидуума исчезают, и он становится зависящей частицей одного целого - одухотворенной толпы." (Н.Н. Головин. "Исследование боя", стр. 113.)
   "Есть две стороны жизни в каждом человеке, - пишет гр. Л.Н.Толстой, - жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы." (Гр. Л.Н. Толстой. "Война и Мир"". Изд. Ладыжникова. Том III, стр. 9.)
   По мере образования из толпы механической толпы психологической, личности, образующие толпу, теряют сначала разум, способность правильно рассуждать, потом теряют волю и отдаются исключительно чувству. С этого момента толпа становится восприимчива ко внушению, становится в высшей степени подражательной, легковерной и импульсивной, т. е. возбудимой. От слов она быстро переходит к делу, идет, бежит, кричит и так же быстро утихает, чтобы воспламениться снова. Она подобна сухим листьям, взметаемым вихрем. Они летят, крутятся, падают и снова вздымаются ветром.
   Личность в толпе стирается, исчезает. Людьми владеют не разум и воля, которые различны у разных людей, но чувства, инстинкты и страсти, а чувства, инстинкты и страсти у всех людей одинаковы.
   Густав Лебон говорит, что между великим математиком и его сапожником может существовать целая бездна, с умственной точки зрения, но, с точки зрения характера, разница эта часто оказывается нулевой и ничтожной.
   Макс Нордау пишет: - "Соедините 20 или 30 Гете, Кантов, Шекспиров, Ньютонов и предложите их решению или суждению практические вопросы минуты. Рассуждения их, может быть, будут различны от суждений обыкновенного собрания, но, что касается выводов, они ни в чем не будут отличаться от выводов обыкновенного собрания..."
   Русский народный разум еще ярче выразил ту же мысль в поговорке:- "Мужик умен, да мир дурак".
   В толпе личность стирается. Ее поступки становятся подобны поступкам пьяного. А пьяные профессора, ученые, офицеры так же способны бить зеркала в ресторанах и дебоширить, как загулявшие купчики и мастеровые.
   Толпа - дикарь или, еще скорее, толпа - дитя. Она переменчивая, жестокая и наивная, как дитя.
   Образованию из толпы обыкновенной - толпы психологической способствует все, что влияет на усиление восприимчивости человека ко внушению.
   Религиозное чувство людей, собравшихся на общее моление, усиленное пением, колокольным звоном, одинаковым настроением, создает атмосферу, где единая личность теряется и является одухотворенная толпа, которою владеет единое общее чувство. Эта толпа может дойти до экстаза, до галлюцинаций. Эту толпу можно одинаково бросить и на подвиг, и на преступление. В дни объявления великой войны в июле 1914-го года громадные толпы народа, узнав, что Государь приехал в Петербург, двинулись со всех сторон, не сговариваясь, с крестными

Другие авторы
  • Олимпов Константин
  • Верхарн Эмиль
  • Синегуб Сергей Силович
  • Бунина Анна Петровна
  • Митрополит_Антоний
  • Опиц Мартин
  • Шахова Елизавета Никитична
  • Уайльд Оскар
  • Чужак Николай Федорович
  • Каменев Гавриил Петрович
  • Другие произведения
  • Пущин Иван Иванович - Пущин И. И.: Биографическая справка
  • Федоров Николай Федорович - Плата за цитаты, или великая будущность литературной собственности, литературного товара и авторского права
  • Погодин Михаил Петрович - Как аукнется, так и откликнется
  • Словацкий Юлиуш - Стихотворения
  • Белинский Виссарион Григорьевич - Журнальная заметка
  • Писарев Дмитрий Иванович - Старое барство
  • Белинский Виссарион Григорьевич - Мечты, комедия-водевиль в трех действиях
  • Лубкин Александр Степанович - Письма о критической философии
  • Мопассан Ги Де - Жизнь
  • Дружинин Александр Васильевич - Сочинения Белинского
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (23.11.2012)
    Просмотров: 362 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа