Кречетов Федор Васильевич - О мире, начале его и древности

  

  

   РУССКИЕ ПРОСВЕТИТЕЛИ (От Радищева до декабристов). Собрание произведений в двух томах. Т. 2.

   М., "Мысль", 1966. (философ. наследие).

   OCR Бычков М. Н.

  

   Человек, гражданин вселенной, населяет место, ему неведомое! Тщетно, возвышаясь выше земли, из которой он произведен, протекает он неизмеримые небеса для исправного наблюдения строения мира; тщетно, останавливаясь при менее обширном предмете, старается он открыть происходящее в его глазах; делаемые им правдоподобные догадки могут иногда слабому его разуму показаться вечными и непременными истинами, льстящими бессильному его любопытству; природа в некоторых случаях может попустить его думать, что он проникнул в ее таинства и открыл некоторые сокровенные ее пружины, но при всем том она остается непроницаема и закрыта от нас густым мраком. Ум человеческий, сколько бы проницателен ни был, не может открыть причин всего происходящего в небесах и на земле: мы не знаем даже собственного своего тела и ни малейшей части из тех частей, которые в нем находятся {[См.] Cicero. Acad. Quest., lib. 4.}.

   По таковом признании неведения человеческого нетрудно теперь понять, что в сем нашем о мире начертании мы не имеем другого намерения, кроме того, чтобы исторически только показать, что думали до иас о сотворении мира и происхождении рода человеческого. Не нам принадлежит судить о столь темных и непроницаемых задачах; мы оставляем природу во мраке, в котором любит она скрываться, обо всем, что касается вселенной свободе, мы говорим то же, что Лукан оказал о приливе и отливе моря в особливости: "О ты, какая б ни была причина толь частых и чудесных движений, пребывай сокрытою, как то угодно всевышнему!" {[См.] Lucan. Bel. Civ., lib. 1.}

   Вот порядок, который мы предположили себе наблюдать в сем кратком нашем начертании. Вначале мы покажем, какое понятие имели древние о всеобщей системе мира, потом объявим мнения их о начале его и конце, который он иметь должен, отсюда перейдем к тому, что касается до земли в особливости, и (покажем, что о ней древние думали, упомянем о их географии и о переменах, которым они почитали ее подверженною, и, наконец, рассмотрим, что они полагали в рассуждении начала человеков и животных, населяющих землю.

  

  

   Человек долгое время наслаждался солнечным светом, не делая никаких рассуждений о естестве сего освещающего его существа. В продолжение многих лет люди видели над своими головами восходящие и заходящие звезды, не имея желания их узнать. Скитаясь по полям, жили они подобно прочим животным, занимаясь одним нужным к сохранению их жизни и не беспокоясь о прочем, не касающемся прямо к сим побудительным их нуждам. Не стараясь познать пространства земли, пеклись они об одним том уделе ее, который давал им потребное к пропитанию, и не заботились нимало о течении светил. Взоры их устремлялись к небесам тогда только, когда они получали от них теплоту и росу, одна нужда привлекала все их внимание и все попечение, и если она давала им какое успокоение, то они, вероятно, употребляли оное к доставлению себе ощутительнейших увеселений, нежели каково бесплодное познание фигуры земли или движения небес.

   Трудно определить точно время, когда люди начали упражняться в познании строения мира. Но когда представим себе, с одной стороны, тесные пределы человеческого разума и особливо невежество первых жителей земных, страшившихся всечасно, чтобы небо на них не упало, с другой стороны, вообразим успехи египтян и халдеев {[См.] Diod. Lib. 2.}, которые приобрели они, по римскому летоисчислению, более нежели за четыре тысячи лет пред сим,- то легко убедимся, что познания их были плод долговременного и прилежного наблюдения впоследствии многих веков.

   Писатели уведомляют нас, что египтяне суть первый просвещенный народ на сей половине земного шара. Как они жили на открытой земле под чистым и ясным небом и наслаждались выгодами общежительства, то есть нерушимым покоем, то скоро они обратились к наблюдениям светил. Халдеи употребили к тому внимание свое также по сей причине, но Диодор Сицилийский египетским астрономам приписывает обширнейшее познание. Он уверяет, что они не только предузнавали затмения, но предсказывали и наводнения, землетрясения и явления комет. Египтяне лучше всех прочих знали долготу года, который состоял у них всегда из двенадцати месяцев {Иродот. Кн. 2.}, [в то время] когда прочие народы составляли его: иные, как-то аркадские народы,- из трех; иные, как-то акарнанцы,- до шести; другие, как-то римляне,- из десяти; Нума прибыл у них справедлив до времен Августа {[См.] Solin Сар. I. V. Macrob. Falurnal., lib. 1, cap. 12.}; многие ж считали год по дням, как-то афиняне и прочие греки считали год по дням, как-то афиняне и прочие греки с своими последователями составляли его только из 354 дней. Также египтяне знакам Зодиака и созвездиям дали наименования, которые носят они и до сего времени {Herodot Lib. 2.}. Они определили число дней в неделе, которым дали имена семи планет, и порядок, сохраненный ими в расположении оных, заслуживает дальнейшего замечания. Достойна примечания в нем то, что когда мы назначим первый час дня той планете, которой имя дано сему дню, то второй час того дня будет принадлежать следующей планете и так далее; таким образом, продолжая сие чрез 24 часа d таком порядке, чтоб за Солнцем следовала Венера, за ней Меркурий, потом Луна, Сатурн, Юпитер и Марс, в первый час следующего дня придется самая та планета, которой имя носит сей день, и т. д.

  

   Халдеи не хотели уступить египтянам в познании астрономии. Баснословная их древность, приписываемая ими своим наблюдениям, доказывает, что они почитали себя древнейшими в свете звоздоблюстителями. Они уверяли, что когда Александр приходил в Азию, то в то время было, по объявлению Цицерона {[См.] Cic. De Divin. 1. I.}, 470 000, а по объявлению Диодора {[См.] Diodor. Lib. 3.} - 403 000 лет от того времени, как они начали сшои наблюдении. Симплиций пишет, что Каллиофен, философ, спугаик сего монарха, прислал к Аристотелю справедливые и верные наблюдения, которые восходили до 1903 лет, что подходит близко к потопу и далее эпохи вавилонского столпа. Однако один великий писатель² приписывает халдеям столь грубое заблуждение, что едва ль можно сему поверить в рассуждении столько прилежавшего к астрономии народа чрез толикое последствие веков. Они думают, говорит он {[См.] Apul. De Deo Socrat. Лукреций, столь прекрасно писавший о естестве вещей, также не опровергает сего мнения, как то видно из 5-й его книги:

   Lunaque, sive notbo fertur loca lamine lustrans,

   Sive suam proprio iactat de corpore lucem.}, что Луна светит от самой себя и не заимствует света от Солнца. Мимоходом можно оказать и о евреях, что они то малое сведение, которое имели в знании небесных светил, заняли от халдеев. Из сего явствует, что заблуждение, ложность которого столь очевидна, просвещеннейшими людьми между халдеями, конечно, было отвергнуто и что оно принимаемо было от тех только, кои пристрастны были к предрассудкам своих (предков. Как бы то, впрочем, ни было, но греки, получившие познания в астрономии, по свидетельству Иродотову³, от сих народов, чрезвычайно похваляли успехи их в сой науке, и искуснейшие из них ездили обыкновенно или в Вавилон, или в Египет для достижения совершенства в оной.

   Пристрастность халдеев к астрономии завела их наконец к странным предрассудкам. От наблюдения небес перешли они к суеверному почитанию светил. Сии светящиеся тела, столь отдаленные от нашего шара, приняли они за действующую причину всего случающегося с нами. Они взирали на небо как на книгу судеб, в которой написаны все были грядущие приключения и все происшествия,- словом, они выдумали гадательную астрологию, науку, по которой угадывали, что с кем случится и кто рожден с какою судьбою? Не мое дело входить в подробное разыскание сих халдейских догадок, но я не могу миновать без замечания, что число седмь⁴, столь славное в древности, сие число, которое освящено в истории миробытия и законе израильском, есть единственно причиною толикого к нему всех уважения и сего суеверия халдеев, и [так] как сие число часто встречалось им в небесах, как-то: в Плеядах, Трионах⁵, а особливо в планетах, то сие и заставило их почитать оные, почитая сие число таинственным и содержащим нечто божественное.

   Кажется, что соседственные с египтянами народы, как-то финикияне и ливийцы, узнали астрономию в самом непродолжительном времени. Финикияне, подвергнувшие себя первые опасности мореходства {[См.] Plut. Lib. 4, cap. 12.}, в плавании своем не имели другого путеводительства, кроме той помощи, которую получали они от знания светил, коих положение служило компасом их кормчим. Атлант, царь Ливии, почитаем был за великого астронома потому, что он изобрел сферу {Плиний изобретение сферы приписывает Анаксимандру, Атланта же называет изобретателем астрономии. [См.] Lib. 7, cap. 57. Но сие не должно быть удивительно, ибо часто приписывается изобретение чего либо тому, кто только оное исправил или объяснил.}; и сие-то подало повод к выдумке, будто бы он держал на плечах небо. Гостеприимствуя Геркулеса, открыл он ему употребление сей выдуманной им сферы, научил его сделать подобную, и из сего вышло прибавление к той басне, что будто он разделил с сим героем бремя, которым до того времени отягчен был один. Геркулес по возвращении своем сообщил грекам полученные им от Атланта познания, и так от него-то сии народы получили первые понятия об астрономии, и, может быть, задолго прежде обращения их с халдеями.

   Иродот, Диодор и другие повествователи, писавшие пространнее об искусстве египтян и халдеев в астрономии, кроме сего, не приписывают им никакого подробнейшего понятия о сей науке, и потому, вероятно, что сии первые наблюдатели течения светил имели о мире одно почти всеобщее познание. Итак, можно думать, что они составили себе о вселенной первое и естественное понятие, представляющееся первое разуму, когда мы начинаем рассуждать о строении ее одними глазами, не призывая рассудка в помощь чувствам. Мир представляется тогда пространным шаром, за которым находится пустота, или беспредельное пространство. Земля, стоя неподвижно, занимает центр вселенной; планеты, в числе которых и Солнце, обращаются вокруг ее, каждая (в особливом своем небе; твердь кажется как бы блюдо с воткнутым в нее множеством, как бы гвоздей, неподвижных звезд, покрывающее всю громаду, так что она вертится сама в своем круге с непонятною скоростию. Такое же, кажется, было мнение египтян и халдеев. Сия догадка тем вероятнее, что славный Эвдокс, живший долгое время в Египте, и Птоломей Александрийский о мире другого, кроме сего, ничего не утверждают. Последний к всеобщей системе прибавил только мнимое перводвижимое (mobile primum) и кристальное небо, которые, думал он, производят кажущиеся противные их движения: одно - от востока на запад, а другое - от запада к востоку. Также когда греческие философы начали рассуждать о сей материи различно, то мнения их почтены были за новости. Но мы исследуем оные несколько пространнее.

   Египтяне и другие вдавшиеся в астрономию народы, когда греки не были еще научены сей науке, наблюдали звезды механическим только образом; я разумею здесь то, что они старались только познать их положение и обращение в небе, не рассуждая о сих светлых телах, а еще меньше о естестве мира вообще. Греки, будучи более философами, нежели астрономами, присоединяя к наблюдениям рассуждение и по видимым судя о вещах, сокрытых от проницательности их зрения, первые отважились мыслить новым и отвлеченным образом о натуре светил и строении мира. Правда, что они не согласовались в своих системах: всяк, давая силу своему воображению, думал иметь право основывать что-нибудь отличное от других; однако они почти все согласно отвергали те несходственные и маловероятные мнения, которые прежде их имели о мире.

   Такое (преимущество - иметь философический ум! Если он не всегда приводит нас к истине, то по крайней мере выводит нас из древних заблуждений.

   Я не сомневаюсь, чтобы великое число из древних не было долгое время в ложном мнении, которое Апулей приписывает халдеям, т. е. что Луна и прочие планеты светят от самих себя. Греки употребили в пользу свою сие их заблуждение, как только начали иметь философов. Платон думал, что Луна есть тело каменистое {Plut. De Placitiis Philosophorum, lib, 2, cap. 25.}, а Пифагор с своими исследователями утверждал, что она земного свойства {Ibidem, lib. [2], cap. 30.}; и сии-то мнения древнейших философов, каких имела Греция. Всякому известен поступок Перикла, который, приготовляясь выйти в море и видя кормчего своего, пришедшего в страх по причине солнечного затмения, накрыл его своею епанчою, сказав: "Солнечное затмение от сделанного мною в твоих глазах затмения различествует только в том, что тело, скрывающее от тебя солнце, больше моей епанчи". Бесполезно будет приводить сюда сто других таких примеров, читаемых у историков; довольно сказать, что между греками не было уже никого, кроме простого народа, который бы был в том заблуждении, который бы, говорю, думал, что Луна светит от себя.

   Главнейшее, что противно кажется разуму в древней системе, которую можно по справедливости назвать чувственною системою, есть то, что они полагали Землю центром вселенной и, так сказать, заставляли вертеться вокруг сего малого тела не только все планеты, из коих некоторые гораздо больше ее, но и самое Солнце со всеми неподвижными звездами, коих ужасная величина не может никак войти в сравнение с величиною Земли. Фалес легко узнал, что Луна не от себя светлою кажется {См. Плут. De Placitis Philosophorum, ib. 2, гл. 28.}. Анаксимандр, ученик его, распространил сие еще далее: он заключил, что Земля, заимствуя свет от Солнца, так [же] как и прочие планеты, обращается вокруг сего центра нашей сферы {Фион Смирнский приписывает честь изобретения сего Анаксимандру, но Диоген Лаэрций присваивает оное Филолаю, ученику Пифагорову.}.

   Что думал Пифагор о движении {Естьли верить тому, что говорит Диоген Лаэрций в "Жизни Пифагоровой", то он полагал Землю средоточием мира.} Земли, подлинно не известно, по крайней мере можно верить, что пифагорейцы возвратили Солнцу должное ему место, равно как и прочим планетам, между которыми Земле также невозможно занимать первого места в порядке течения вокруг сего великого светила. Наконец, некоторые философы столько восстали на несправедливое уважение к Земле, что из сей крайности впали в другую, столько же предосудительную, как и первая. Сиракузянин {[См.] Cic. Acad. Quaest., lib. 4.}⁶ возмечтал уже, что не только Солнце стоит неподвижно, но и все планеты и что в системе мира ничто не колошратно, кроме одной Земли.

   Справедливо, что прилежные размышления производят новые открытия. Признавши Землю такою же планетою, как и прочие, и присвоив ей такое же кругообращение около Солнца, из село начала вывели они последствие, что планеты, которые видим мы ни в чем не разнствующими от Земли и в которых усматриваются также горы, долины и моря, могут быть, так же как и она, населены жителями. Ксенофан, не довольствуясь одною возможностию, полагал утвердительно, что Луна имеет, равно как и Земля, жителей {[См.] Cic. Ас. Qu., lib. 4.}. Анаксагор утверждал то же {[См.] Diog. Laert. in Anaxag.}. Лукиан приписывает мнение сие многим философам {[См.] Lucian. Verae Histor.}, и из "Жизни Платоновой" видно, что в его время было оно довольно общим; и если стихи, которые Иерокл выдает за Орфеевы⁷, действительно суть изречения сего великого стихотворца, то посему заключать должно, что мнение сие весьма древнее, ибо в них мы читаем, что Луна имеет горы, города и моря.

   Но не только древние философы сообщили нам мысли свои о натуре планет. Они в память нам оставили еще понятия свои о Солнце и звездах. Пифагорейцы почитали Солнце огнем, возженным в средине мира. Анаксагор имел о нем такое же мнение. Сей самый Анаксатор, так как и Анаксимен, мыслил, что все звезды суть частицы воспаленной атмосферы, имеющие вид колеса, то есть такой машины, которая обращается вкруг своего средоточия, из чего можно заключить, что не один Анаксагор воображал вихри, попутные течению планет, что учинило имя его славным в древности. Он придавал такой вихрь Земле, и не только ввел сие мнение в рассуждении сего нашего шара, но равно и в рассуждении всех светил. Вот что говорил Климшт Александрийский о системе сего философа: "Он приемлет разные чудные вихри, отвергая содействие провидения, сотворившего мир" {Clemens Alexandr. Strom., lib. 2, cap. 4. О вихрях смотри систему мира дворянина философа.}. Из сего думать можно, что Анаксатор, предположив однажды свои вихри, признавал мир самостоятельным, или пребывающим по себе, без пособия провидения, создавшего его.

   Теперь остается нам только показать, что думали древние философы о мире вообще. Одни полагали один только мир, сложенный из всего того, что мы видим; другие ж думали, что можно допустить и многие миры. Фалес, Пифагор, Анаксагор, Ираклит, Платон, Аристотель, Зенон суть знаменитейшие из числа приемлющих единство мира. По сей-то причине ученики их утверждали, что мир одушевлен одною душою, которую называли они всеобщею душою, или душою мира (anima mundi), коей частицы были частные души, находящиеся в животных, в Земле, в планетах и звездах {Цицерон приписывает сие мнение и Пифагору. [См.] De Nat. Deor., lib. 1.}. Для означения сообразности и согласия всех частей вселенной, отчего происходят видимые нами стройность, порядок и чин, пифагорейцы имели обыкновение говорить инообразно; и в сем случае они говорили, что Солнце, планеты и все обращающееся в пространстве небес издает гармонический звук {[Cм.] Cic. De Nat. Deor., lib. 3.} и что называлось у них великое согласие (magna consonantia). Из сего-то некоторые богословы заключали, что девять муз были не что иное, как звук восьми сфер мира и гармония, происходящие от их согласования {[См.] Macrob. In Fomn. Scip., lib. 1.}.

   Что ж касается до тех, кои допускали множество миров, Диоген Лаэрций объявляет нам, что Зенон Элеатский был сего же мнения {[См.] Diag. Laert. In Zen. Fleat.}. Ираклит и некоторые другие утверждали, что всякая звезда есть особливый мир, содержащий землю и воздух, т. е. населенный {Plut. De Pliacitis Philosophorum, lib. 2, cap. 13.}.

   Плутарх, сказывая нам о сем, приписывает сие мнение пифагорейцам и также уверяет, что оно находилось и в Орфеевых стихах. Но Анаксимандр, Анаксимен, Левкипп, Ксенофан, Диоген, Архелай, Димокрит и Эпикур мнение сие распространили гораздо еще далее. Не довольствуясь прежним положением, что звезды могут быть целыми мирами, они расширили пределы (вселенной "за предписываемые ей слабым нашим зрением границ. Они распространили оные до такой степени, до которой и самое наше воображение никогда не достигнет; словом, они заключили, что мир беспределен. Сии философы, рассуждая возвышенным и самым отвлеченнейшим (transcendentali) образом {Сии огромные титла атомисты приписывают безрассудной своей системе. Чтобы сие яснее видеть, нужно только прочесть Anti-Lucretium кардинала де Полиньяка и "Зрелища природы" (spectacle de la nature), том IV, часть 2, рассуждение VIII.}, делали умозаключение, что миров есть бесчисленное и бесконечное множество и что в сем бесчисленном их множестве беспрестанно некоторые рождаются, другие исчезают, то есть что все они подвержены беспрестанной превратности и что ежедневно форма одних разрушается и из нее также беспрерывно выходят новые миры.

   Из всего сказанного нами можно судить о удивительных успехах, приобретенных греками в миропознании, и сколько они были удалены от мнений всех своих предшественников. Однако ж не надлежит думать, чтоб сии мыслящие отменно от простолюдинов философы извели великое число своих современников из ложных предвзятых ими понятий или чтобы они привлекли их к своим мнениям. Народ, водимый одними чувствами и грубо отмещущий все то, чего малопроницательный его разум постигнуть не может, пребыл закоснелым в древних предрассудках. Анаксагоровы вихри были в посмеянии, так же как и Картезиевы {Чему причиною было и то, что его система вихрей была доказана ложною и оставлена большею частию нынешних философов.}: те, кои приписывали Земле кругообращение, почитаемы были за сумасшедших и, полагавшие жителей в планетах, считались за вралей, наяву грезящих; равной сей участи подвержены были и все прочие, принимавшие каждую звезду за особливый мир и [принимавшие] множество миров, коих глаза наши не могли видеть {Абдерские жители так уверены были о Демокритовом сумасшествии, что они отправили к нему для лечения Иппократа.}. Не лучше сего уважаются и в нынешние времена философы, утверждающие их мнения... Но я не могу дать справедливейшего понятия о невежестве, в котором находился народ тогда и во всякое время, во всем касающемся до знания природы, как разве заключив сие словами знаменитого писателя древности: "Давно уже люди научились определять дни и минуты, в кои должны случиться затмения Солнца и Луны, однако ж большая часть в народе остается в смешном предубеждении, что будто сии происшествия приключаются от чародейства" {Плиний-историк.}.

  

  

   Прежде всего без сомнения надлежало дать понятие, как думали древние философы о системе мира, дабы из сего уже можно было входить в подробности их мнений и о начале его. Естественный порядок того требует, чтобы сперва узнать вещь, дабы потом судить уже о ее начале и открыть, каким образом оная вещь получила свое бытие. О бытии мира трояко думать можно: I. Можно принять его вечным как в рассуждении его материи, так и в рассуждении формы, т. е. представить его себе существующим от века таковым, каковым мы его ныне видим. II. Можно также принять его вечным в рассуждении только матерная, представив себе, что настоящая его форма не всегда существовала. III. Наконец, можно представить, что и материя и форма, его образующая, имели начало. Сие последнее мнение, как то ниже показано будет, в древности всеми было отвергаемо, в рассуждении ж двух первых древние все были того или другого мнения и каждая сторона имела великое число славных последователей.

   Начнем с тех, которые утверждали вечность мира как в рассуждении формы, так и в рассуждении материи. Диодор мнение сие приписывает халдеям {[См.] Lib. 3.}⁹; Страбон говорит то ж и о друидах⁹. Ферецид, учитель Пифагоров, по объявлению Диогена Лаэрция, написал книгу о начале вещей под заглавием "Бог, время и мир вечный" {[См.] Diog. Laert. In Pherec.}. Сам Пифагор, полагавший, что души вечно переселялись из одного тела в другое, не мог лучше утвердить своего мнения, как предположив мир вечным и невредимым, хотя Плутарх и полагает его в число приписывавших богу его начало {[См.] Plut. De Placit. Phil., Iib. 1, cap. 4.}. Но если что нам известно, то это то, что Оцелл, ученик и современник Пифагоров, в небольшой своей книжке, которая после него осталась, изъясняет нам мнения последователей его секты о начало мира, где он удостоверяет нас в мнении их о вечности Земли и населяющих ее животных {Ocellus. De Univers., cap. I.}. Ксенофан, смешивая вселенную с божеством, говорит, что она никогда не начиналась и никогда не будет иметь конца. Мелисс думал о сем почти так же, как то Цицерон сказывает {[Cм.] Cic. Ас. Qu., lib. 4.}. Что ж касается до Платона, то хотя Плутарх, Цицерон и Диоген Лаэрций утверждают, что он полагал миру начало {Cic. Acad. Quaesl, lib. 4 et Diogen. Laert. In Piatone.}, однако, как то ясно видеть можно из оставшихся после него книг его, что он приписывал материи вечность, напротив того, не сталь приметно, чтоб он почитал мир вечным и в рассуждении его формы. "Тимей", его книга, столь темна и непонятна, что в сем "разговоре все можно принимать так, как кто хочет {[См. Cic] De Nat Deor., lib. 2.}. Однако ж в другом месте он довольно ясно утверждает систему периодического, или великого, года {В разговоре своем называемом Politicus.}, в который мир, непрестанно обновляясь, сохраняется по крайней мере вечно в одной форме. Но, как бы то ни было, Плутарх причисляет Пифагора и Платона к тем, кои почитали мир невредимым, и ученики сего последнего, которые были наиболее преданы его учению, как-то Филон и Платон, утвердительно полагают, что мир есть вечен, несмотря на случающиеся в нем от времени до времени перемены, кои истребляют большую часть населяющих Землю {Plotin. Ennead. 5, lib. 8, cap. 12.}. Наконец, Аристотель и перипатетики более всех признавали вечность мира и утверждали, что небо, звезды, планеты, Земля, животные и вообще все вещи суть вечны и никогда не перестанут существовать {[Cм.] Cic. Acad. Quaest., lib. 4.}.

   Мы разделим древних философов, приписывавших миру в рассуждении формы начало, на два класса: в первом поместим тех, кои принимали систему периодического года, о мотором ниже изъяснено будет, а ко второму причислим тех, кои отвергали сию систему.

   По мнению первых, мир не переменял никогда своей формы и пребывал всегда в той, в коей произведен, до токмо от времени обновлялся до времени, по мнению ж последних, форма его совершенно переменялась и делалась совсем иною, нежели он был сначала.

   Чрез периодический же, или великий, год древние разумели все обращение небес, т. е. возврат всех светил к той самой точке, откуда они течение свое восприяли {[См.] Cic. De Nat Deor., lib. 2.}. Сколь долго продолжается сей периодический год, они никогда не были между собой согласны: одни составляли его из пяти тысяч лет, другие - из десяти, из пятнадцати {Макробий, изъясняя, что есть периодический год, пролагает его в пятнадцать тысяч лет. [См.] De somnio scip., lib. 2.} и изо ста тысяч, а некоторые - из многих миллионов, как то и в ценсорине¹⁰ видеть можно.

   Итак, по окончании сего великого периодического года, древние думали, мир возобновлялся и начинал существовать в той же форме и таким же образом, как прежде. Люди, населяющие землю, возрождались и начинали новую жизнь, подобную той, какую они уже препровождали.

   Те же происшествия, кои случились в течение прежнего великого года, случались также и в последующем за ним. Таким образом, в вечности все периодические годы соединялись и были, так сказать, повторением один другого. Ориген приписывает мнение сие платоникам и пифагорейцам {Ориген против Цельса, кн. 5, гл. 21.}. Известно, что Платон в одном из своих разговоров утверждал сию систему, но он особенно полагал, что по истечении некоторого времени во всех вещах будет превращение: светила начнут восходить на западе, а находить на востоке и жизнь человеческая начинаться будет в старости, а кончится в первом младенчестве {[См.] Plat. In Politic.}.

   Стоики привязаны были более всех других к сему мнению и утверждали оное с большим жаром. Хризипп, один из славнейших философов сей секты, изъясняется о сем таким образом: "После смерти нашей по прошествии многих периодов времени востанем в том же состоянии и в той же форме, какую прежде имели". Нумений, другой известный стоик, говорит, что сие-то востание в прежней нашей форме свершает "великий оный год, в который природа обновится в себе и от себя, и присовокупляет к тому, что они сии перемены и сии периоды переменяться будут бесконечно. Св. Августин о сем мнении стоиков говорит еще явственнее. "Они верили,- говорит он {[См.] August. De Civ. Dei., lib. 12, cap. 13.},- что вся вечность есть круг совсем подобных происшествий; например, когда Платон учил в Афинах, что по прошествии каждого периодического года в то же время тот же Платон будет опять учить в том же городе, в тех же местах и будет иметь тех же учеников... То же самое последует со всеми вещами, кои должны случаться беспрестанно по истечении некоторого времени, которое хотя, правда, и продолжительно, но известно".

   Сему-то учению о возобновлении, или, если можно сказать, о возвращении вещей, посеянному и в Сибиллиных стихах¹¹, должно приписать Виргилиевы стихи, когда он, лаская, римскому консулу говорит о счастии народа, (которое обещает рождение его сына, сими словами {Известно, что ученые не согласны между собою в рассуждении предмета четвертой Виргилиевой Эклоги, но мне кажется, что ее к сей материи основательнее отнести можно; впрочем, сказанные нами Виргилевы слова суть следующие:

   Altima Cumaeri venit jam carminis aetas:

   Magnus ab intégra saeclorum nascitur ordo;

   Iam redit virgo, redeunt Saturnia régna.

   Virg. Eclog. 4.}: "Время, предсказанное Сибиллою, наступило; сие долговременное последствие веков, предшествовавших прежде, начинается: Астрея¹² возвращается на Землю и возвращается златой век". Вероятно, что египтяне и древние аравийцы имели в виду сие мнение, когда "говорили они о Фениксе, рождающемся из своего пепла, как о символе бесконечного возобновления природы.

   Что ж касается до тех, кои, не принимая периодического года, признавали просто, что мир в рассуждении своей формы переменяется, в число сих должно полагать Анаксимена, Димокрита, Эпикура и других, кои принимали множество миров разрушающихся и производящихся беспрестанно,- словом, всех тех, кои атомы принимали за начало (prineipium) вещей, а случай - за действующую причину их бытия. По их мнению, мир обращался в хаосе, откуда случай извлек его, и в сей хаос он не инако возвратится, как когда тот же случай пани извлечет его оттуда и даст ему новую форму.

   Теперь изъясним, каким случаем, думали древние, мир мог получить свое начало. Одни причину сего приписывала единому случаю, другие (присваивали сие некоторому мыслящему существу, но все они предполагали некоторые предсуществования начала (principia), на которые мыслящее существо или случай действовали, т. е. кои служили действующею причиною к образованию мира; сии "вещей начала Левкипп, Димокрит и эпикурейцы {Principia omnium esse atomos (dixit) atque linane,- говорит Диоген Лаэрций, говоря о Димокрите. Цицерон, предлагая сие Димокритово и всей секты атомистов мнение, говорит... [См.] Cic. De Bin. Bon. et Mal., iib. 1. Но никто не описал сей системы лучше Лукреция, как то можно видеть из сих его стихов. [См.] De nat. Her., lib. 5.} называют атомами, т. е. телами, неделимыми, другие называли стихиями, некоторые давали им общее имя семена вещей, другие ж соединяли все сии идеи с словом материя. Фалес таковым началом мира почитал моду, Анаксимен признавал воздух, Ираклит и Парменит - огонь, Эмпедокл к сим трем вещам присовокуплял землю и первый утверждал четыре элемента, кои перипатетическая школа учинила глотом славными {[См.] Cic. Acad. Quaest., lib. 4.}.

   Не останавливаясь в исчислении различных мнений философов в рассуждении сего, довольно будет оказать, что, по их мнению, те начала, или стихии, которые они принимали, какие бы, впрочем, они ни были, были в нестроении и смешении, пока случай или божество не извели оные от мрака и не устроили. Левкипп, Димокрит, Эпикур и шее атомисты, которые занимают важное место между философами, рассуждавшими о начале мира, сие действие приписывают единственно случаю.

   Впрочем, неизвестно, имели ли они ясное понятие о сем случае и (могли ли они под сим словом разуметь что другое, кроме причины, правда скрытой, но необходимой. Но, как бы то ни было, они изъясняли сие таким образом: атомы находятся в непрестанном движении в беспредельной пустоте и потому случается, что великое число сих атомов, столкнувшись с другим множеством, сцепляются и остаются друг с другом связаны чрез большее или меньшее время, потом разделяются и возвращаются в смешанное движение, в котором прежде находились, до тех пор, пока опять не соединятся. Итак, мир наш, говорили они, есть не что иное, как куча атомов, кои, сцепившись вместе, произвели все существа, составляющие оный. А как число атомов и пространство, в коем они содержатся, беспредельны, то из сего видно, что может беспрестанно рождаться множество миров и также множество оных могут разрушаться и действие атомов во всей вечности есть попеременное сцепление и расторжение, т. е. беспрестанное произведение и истребление миров.

   Число философов, приписывавших вину бытия мира мыслящему существу, весьма немногочисленно. Если исключить Анаксагора и тех, кои последовали учению Платона {[См.] Cic. Acad. Quaest., lib. 1, et ibidem, lib. 4.}, то все другие причину миробытия приписывали, кажется, не другому чему, как случаю или нужде. Сами платоники принимали и божество и нужду и признавали и то и другое за действующую причину мира. Вот как о сем Платон рассуждает {In Timaeo.}: "Бог родил мир от века и, производя оный, следовал мысли, или совершенному образцу, который он имеет в самом себе всем возможным вещам. Вещество (материя) существовало еще прежде, и оно есть мать мира, так как бог есть его отец. Следовательно, мир есть вещь родившаяся, бог есть начало рождающее, а материя есть вещь, в коей зачатие мира. Итак, премудрость и нужда суть действующая вина миробытия, ибо премудрость есть не иное что, как бот, а нужда с веществом есть едино".

   В сей системе найдется многое темным; и для того оное нужно объяснить. Во-первых, неизвестно, что Платон разумеет, когда говорит, что материя существовала прежде мира, ибо он же оказывает, что мир предвечен, или сотворен от века, (посему не можно понимать сего первенства материи (говоря по-богословски) как первенство в порядке, а не первенство {Первенством называю я то, что богословы называют prioritas.} во времени. Столь же трудно изъяснить, что сей философ хочет сказать, когда (говорит, что нужда и материя есть то же и что сия нужда есть мать мира. В сей нерешимости должно прибегнуть к платоникам, кои наилучше открыли учение своего учителя. Они научают нас {Смотри Плотина Ennead. 1, lib. 8, cap. 15.}, что вещество существует необходимо; из сего следует, что вещество есть необходимая причина бытия мира. И в самом деле, Платон утверждает, что всего смешнее говорить, что бог сотворил мир для прославления себя. Сим, говорит он {Ennead. 3, Lib. 2, cap. 2. Лукреций называет также безрассудным думать, что вселенная сотворена для человека, De Nat Rer., lib. 5.}, приписываем мы ему недостатки и низкие намерения художников, коих цель трудов есть или корысть, или честолюбие.

   Анаксагор, приняв за начало всех вещей вечное и бесконечное вещество, полагает, что части его, бывшие в смешении, разделены и устроены премудростию (мыслию) божиею {[См.] Diog. Laer. In Aruaxag. См. No (19).}. Халдеи, как то мы выше видели, признававшие [426] мир вечным, признали, однако ж, что порядок и устройство утверждены божиим промыслом. Таким образом, они соединяли две вещи, кои Платон разделяет особо в своей системе, т. е. образование мира и его вечность.

   Но самое древнейшее и славнейшее в древности мнение о начале мира беспрекословно есть то, которое содержит и себе аллегорические баснословия древних египтян и финикиян и которое греческие и латинские стихотворцы столько прославили, что учинили известным при слове хаос, т. е. смесь стихий, или беспорядочное смешение семян всех вещей, которые любовь умела разделить и сделать плодотворными. Дошедшие до нас под именем Орфеевых стихотворения содержат в себе сию славную аллегорию; Аполлоний также говорит о сем, и Изиод¹³ не позабыл упомянуть в книге своей, названной "Родословие богов" ("Theogonia"), хотя он и неверно нам сие оказывает, полагая, что Земля сотворена прежде любви. "Хаос был,- говорит он,- прежде всех вещей, потом мрачный тартар¹⁴, находящаяся в недре земля и любовь, победительница человеков и богов. Из хаоса изшел эрев¹⁵, а ночь произвела день и эфир" {Изиод. Родосл. богов, стих 116.}. Аристофан с большим порядком, нежели все другие, написал о сей материи. Вот что говорит он в одном из своих хоров: "Вначале был хаос и ночь, эрев и тартар, не было еще ни земли, ни воздуха, ни неба, как мощь произвела яйцо, из коего вышла прекрасная любовь с позлащенными крылами, которая, смесившись с хаосом, родила весь мир" {Aristoph. In Auib., ver. 694.}. Сие подало случай к сей эмблеме, в коей любовь (Представляется обладателем и творцом вселенной с длинною бородою в знак ее древности {Смотри Луциaнa In Amor.} и по сей же причине Венера получила наименование матери-природы, разделительницы стихий {[См.] Apul. Metam., lib. 4.}. Все сии изображения означают единственно то, что согласие и соединение между вещами одного рода и одних свойств были причиною бытия мира; так как вражда, или, как то греки называли, χωρις, была и могла еще быть причиною его смешения и разрушения.

   Как "египтяне и финикияне в рассуждении начала мира держались системы хаоса, то легко могло быть, что и соседственные с ними иудеи приняли сию ж систему. Моисей, наученный всей египетской премудрости, мнение сие явно подтверждает {Быт. I, 2.}, и хотя богословы толкуют ныне Моисеевы книги различным образом, однако ж ничто так не ясно и неощутительно, как сия истина.

   И в самом деле, понятие, которое присоединяют к слову сотворил, т. е. известь из совершенного ничто, есть совсем новое, и нет такого выражения ни на котором древнем языке: ли на еврейском, ни на греческом, ни на латинском. Слова сих языков, которым ныне приписываем мы сей смысл, не имели сего значения в тогдашние времена. Еврейское бара есть то же, что русское сделал, или сотворил {Ватабль и Гроций, искуснейшие толкователи, говорят, что еврейскому тексту точно соответствуют сии слова: Quando Deu5 creaui coelum et terram, materia erat informis.}. Эвсевий в своих "Евангельских приуготовлениях книг". I, глав. 10, говорит: "Финикийская богословия допускает началом всех вещей духовный воздух с мрачным хаосом, кои оба вечны и бечконечны. Дух сей, или духовный воздух, смешавшись с хаосом, из сего смешения и соединения произвел жидкость (limus), из коей все твари произведены". Из сих Эвсевиевых слов очевидно явствует, что хаос существовал прежде сотворения мира, и притом видно, что финикийцы принимали также и дух, соделавший хаос плодоносным согретием вод или влажности. Отсюда научиться можно, что огонь и вода для того введены были в брачные обряды, что древние сии две вещи почитали за начала рождения. Сие открывает также нам, по какой причине египтяне и финикийцы и те, кои посвящены были в Бахусовы таинства, изображали мир в виде яйца. Наконец, сие убеждает нас признать, что оный финикийский и иудейский дух есть то же, что и любовь (или Купидон), о котором говорят греки, так как их эрев и тартар явно означаются сими словами - тьма и бездна. Из сено ж следует, что либо иудеи заимствовали сии понятия от египтян и финикиян (халдеев), либо Они извлекли оные из Моисеевых книг.

   Но все, что мы ни сказали о славном хаосе древних, не дает еще нам ясного и "подробного понятия о мнении их в рассуждении начала мира. Можно сказать, что они о всем сем говорили загадками, хотя знание о сем и без того было весьма темно, и они придали аллегорический покров к естественной мрачности вопроса, который они изъяснять предпринимали.

   Если что ясно понять можно из их системы, то это то, что мир никогда но был сотворен из ничего {Сие есть непременное правило Лукреция: Nullam rem e nibilo gigni diuinitus unquam.}. Когда смешанные стихии разделились, то материя, из коей мир создан, уже существовала, и не было еще тогда ничего сотворенного, т. е. ничего произведенного из точного ничего, кроме новой формы, в которую безобразная (informis - невидимая) материя облеклася. Таким образом, мы можем смело с славным англичанином Бюрнетом уверить, что такое толкование, как ныне толкуют сотворение мира, было совсем неслыхано в древности не только между философами, но ни же в котором народе.

   Напоследок мы можем за верное утвердить, что в древности большая часть принимали мир вечным, все же те, кои полагали, что мир имел начало, допускали вообще преждебытие материи, наконец, они заключали, что мир есть или чрезмерно древен, или время, воспоследовавшее по сотворении его, исполнено толикою темнотою и покрыто толь густым мраком, что совершенно невозможно ничего сказать известного о его начале.

  

  

   Неоспоримая то истина, что то, что не имело начала, должно не иметь и конца и, напротив того, что восприяло начало, должно некогда кончить свое бытие {[См.] Cic. De Nat. Deor., lib. 1.}. Таким образом, по мнению тех, которые мир дочитали безначальным, и тех, кои приписывали ему начало, получаем мы вместе два противные понятия.

   Следуя первым, познаем мы, что мир должен пребывать во всей вечности, а последние сказывают нам, что продолжение пребывания его должно неминуемо иметь свой предел. Сверх сего, говоря о стоиках и о прочих, утверждавших систему периодического года, должно непременно мнения их о начале мира и о его конце соединить вместе; также, изъясняя систему атомистов, мы не должны разделять от мнений их о начале вселенной их заключения о произведении и разрушении бесчисленного множества миров, которое они допускали. К тому ж как мы о сей материи говорили токмо вообще, то небесполезно будет войти в подробность и обстоятельнее рассмотреть, какие мысли имели предки наши о миропребывании и конце его.

   Те, которые мир почитали вечным, убеждены будучи в том, что то, что всегда было, должно необходимо всегда и пребывать, утверждали, что он вечно пребудет в таком состоянии, в каком теперь, не ослабевая и не претерпевая ни повреждения, ни перемены, по крайней мере относительно к его целому и главнейшим его частям {Смотри в III части стр. 245 [426] No 1 и стр. 245, 246, 247, 248.}.

   Мы здесь говорить будем о тех только, которые полагали мир начавшимся, ибо они только принимали, что он и (конец иметь будет. А чтобы найти у древних о сем что-либо положительное, надлежит прямо начать с греческих философов. Правда, что Манегон и Иерокл сказывают, что и египтяне почитали мир тленным {Диоген Лаэрций также приписывает им сие мнение in Prooem. сими словами: "Aegiptionim huiusmodi philosophium esse prodidere... mundum genitum corruiptionique obnoxiaum".}; Страбон говорит то же о гимнософистах {[См.] Страбон. Книг. 15.}¹⁶; но греки первые изъяснились о сей материи ясно и решительно; и те из них, которые полагали, что мир получил начало, также решительно утверждали, что он некогда получит и конец {Сие мнение Диоген Лаэрций приписывает стоикам, говоря: Placet autem eis corruptibilem esse mundum. In Zenon.}. По мнению атомистов, причина его разрушения должна произойти оттого, что атомы, расторгнувшие и разделясь, возвратятся в прежнее смешенное свое движение и дадут место разрушению всех вещей, которые они (Произвели чрез сцепление между собою. Вот что говорит о сем Меммию Лукреций, следуя Эпикурову мнению: "Вначале ты видишь небо, и землю, и море, троякую их природу, три тела, Меммий, три рода столь различные и три различные их вида; единый день разрушит все, и чрез столь многие годы держащийся состав мира рушится" {[См.] Lucr. De Rer. Nat, lib. 5.}.

   Как такое всеобщее преобращение сей машины производит в нас поражающую и ужасающую воображение мысль и как оно дает стихотворцам материю к изображению сего, когда случай к тому способствует с успехом, то и не удивительно, что Сенека и Лукан такое разрушение вселенной описывали таким образом, что их описание удобно вдохнуть страх и ужас. Вот слова первого. "По разрушении вечных законов,- говорит он {[См.] Hercul Oet. Act. 3.},- когда наступит кончина миру; северный полюс разрушит все, что есть в Ливийской стране, и подавит, что заключает обширный Гарамас; обрушится южный полюс на обитателей севера и устрашенный полюсом Титан изгонит потерянный день.

   Падающий чертог небесный совлечет с собою восток и запад, и всех равно богов потребит некая смерть и хаос; смерть составит в себе новый жребий всех существ. Что будет тогда мир?" Лукан изъясняется о сем с равною сему силою и живостию. "Когда, разорвав союз,- говорит он {[См.] Bell. Civil., lib. 1.},- последний мира час соберет протекшее множество веков, тогда все паки возвратятся в прежний хаос, светила смесятся с светилами, возженные тела вступят в океан, Земля не даст берегов и в них откажет морю, Луна потечет противно Солнцу, раздраженная течением его по круглому шару, возжелает себе дня, и весь враждующий состав разрушенного мира расстроит мирное соединение".

   Предполагавшие периодический год, о котором говорено прежде во II части сей книги в статье "О начале мира", философы, особливо стоики, не довольствовались признанием просто, как-то атомисты, что мир погибнет чрез разрушение и смешение своих частей и что вселенная разрушится от всеобщего расстроения. Цицерон во многих местах приписывает им сие мнение {[См.] Cic. De Nat. Deor., lib. 2.}; Ориген говорит то же {Orig. contra Cels., lib. 5, cap. 20.}; и Сенека, делающий честь секте стоиков, таких же мыслей {[См.] Senec. Nat. Quaest, lib. 3, cap. 13.}. Сему-то мнению о разрушении вселенной следуя, Овидий говорит в начал" своих "Превращений" {[См.] Metam., lib. 1.}: "Написано в Книге судеб, что придет время, в которое море, земля и небесный свод загорятся и многотрудный состав мира постраждет". Дион сказывает нам {[См.] Dio. Epit, lib. 58.}, что император Тиберий имел всегда на языке греческий стишок, коего смысл такой: "Пусть истребится тогда земля огнем, когда меня на земле будет". И здесь, без сомнений, говорится о сем огне. Лукан, которого мы недавно приводили, в другом месте уверяет, что к всеобщему разрушению мира предназначен огонь и ничто не избежит его свирепства {[См.] Bel. Civ., lib. 7.} Стаций и Проперций упоминают также о всеобщем разорении, но как они о нем говорят кр