| Главная » Книги |
Крестовский Всеволод Владимирович - Уланы Цесаревича Константина, Страница 3
Крестовский Всеволод Владимирович - Уланы Цесаревича Константинаnbsp;
возбуждению. 17-го января 1807 года впервые
представлена была в Петербурге трагедия Озерова
Дмитрий Донской , и представления ее ждали все как
народного празднества. Трудно изобразить тот
восторг, тот иступленный энтузиазм, которые
овладели зрителями. По свидетельству очевидцев, это
были не театральные представления, а римский форум,
на котором мысли и чувства всех сословий народа
сливались в одно общее чувство, в одну мысль.
Обожаемый государь, любимое отечество, опасность
предстоящей борьбы, будущие надежды и слава, и,
наконец, самое положение наше, как политически -
самостоятельного государства, поставленное на весы
рокового "быть иль не быть" - все это сжимало
сердца и извлекало из них сильные порывы. Каждый
стих, каждая тирада намекающие на современное
положение России (а вся трагедия наполнена такими
примечаниями) были ударами ножа в народное сердце.
В одном месте театра раздавались радостные
восклицания, в другом рыдания и вопли мести...
Итак, манифесты, прокламации, театр, журналы,
брошюры - все это воспламеняло умы и чувства. В
полках песенники распевали стихи, сочиненные
Сергеем Мариным, и под мотив этой музыки войска
маршировали на парадах и учениях. Сердца томились
жаждой битв и подвигов, тем более что уже часть
русской армии дралась с Французами на равнинах
Польши. И вот, наконец, 8-го февраля 1807 года,
корпус гвардейских войск дождался желанного приказа
о походе. Гвардия двинута была двумя колоннами по
Рижскому и Белорусскому трактам. Уланский его
высочества полк выступил из Стрельны 17-го числа, и
весь поход следовал в хвосте первой колонны.
Цесаревич хотя командовал всем гвардейским
корпусом, но по званию шефа своего полка, весь
поход до самой границы шел с уланами, верхом перед
первым эскадроном, подавая собою первый пример
усердия и исправности в службе. И точно, имея перед
глазами такой пример, уланский полк делал свой
поход образцовым образом. При эскaдpoнaх, кроме
обоза положенного по уставу, и который следовал за
колонной, не было никаких частных повозок. Экипажи
великого князя шли впереди на расстоянии одного
перехода. Каждый обер-офицер обязан был иметь три
лошади: одну под своим седлом, другую вьючную под
денщиком, который вел третью, заводную, оседланную
под форменною попоной. Вьюки были форменные: две
кожаные кpyглые, большие баклаги по обеим сторонам
седла, вместо кaбур, а за заднею лукой большой
кожаный чемодан и парусинные саквы. На заводную
лошадь под форменную попону позволялось положить
ковер, кожаную пoдyшкy и теплый халат или шубу.
Перед фронтом же все офицеры обязаны были
находиться в шинелях на вате, но без меховых
воротников, на которые тогда, равно как и на шубы,
не существовало ни формы, ни моды. Впрочем,
офицерам позволено было надевать в походе поверх
мундира меховой спензер, то есть тот же мундир с
шитьем, только без фалд и гораздо просторнее.
Спензер пристегивался к двум мундирным пуговицам на
лифе. В дополнение к этому костюму полагались еще
серые рейтузы с синими лампасами, обшитые кожей.
Калош тогда и в помине не было, а если бы военный
человек надел кеньги, или что-нибудь подобное - его
осмеяли бы. Кавалеристам позволялось обертывать
стремена сукном или кромкой, чтоб уменьшить влияние
стужи на железо. Узкие наушники прикрывали только
уши, и так как yлaнcкaя шапка носилась тогда сильно
набекрень к правой стороне, то почти вся голова
оставалась обнаженною. В сильные морозы, которые в
феврале этого года зачастую превышали пятнадцать
градусов, офицеры надевали шинели в рукава,
подпоясывались портупеей и шарфом, и поверху
надевали лядyнкy. В хорошую же погоду, когда мороз
не превышал пяти - семи градусов, все были в
спензерах и даже в одних мундирах, а солдаты
накидывали шинели на-опашь.
Сам цесаревич редкo кoгдa надевал шинель; почти
весь поход он сделал в одном спензере и всегда ехал
перед первыми рядами, позади трубачей. На переходе
полк спешивался по несколько раз, чтобы согреться.
Музыканты в мягкую погоду играли легие военные
пьесы, а песенники, кoтopыми управлял обучавший их
корнет Драголевский[27], во вcякyю погоду неумолчно
распевали свои песни; между ними по преимуществу
пользовалась популярностью песня Марина, о которой
сказано выше и которая начиналась словами:
Пойдем, братцы, за границу
Бить отечества врагов.
Вспомним матушку Царицу,
Вспомним, век ее каков!
Славный век Екатерины
Нам напомнит кaждый шаг,-
Вот поля, леса, долины,
Где бежал от Русских враг.
В этой песне замечательно одно пророческое место,
где говорится, что когда Француз побежит от нас
домой, то
За Французом мы дорогу
И к Парижу будем знать.
Под эти звуки, получившие тогда имя "марша русской
гвардии", люди шли бодро и весело.
На привалах цесаревич обыкновенно приглашал
уланских офицеров к своему завтраку, причем в
холодную погоду нижним чинам выдавалось по крышке
водки. В продолжение всего похода его высочество
был чрезвычайно весел, разговорчив и снисходителен
к своим уланам, даже более обыкновенного, обращаясь
с офицерами как со своими домашними. И уланы за это
время так привыкли к нему, что нисколько не
стеснялись в его присутствии и даже не прерывали
самых пустячных разговоров, кoгдa он подходил к
толпе. Ему это нравилось: он знал, что они его
любят.
Гвардия шла усиленными переходами, делая от 30 до
85 верст в день, и пользуясь дневкaми через пять и
шесть суток[28].
Этот поход ознаменовался для уланского полка
несколькими эпизодами из кoтopых два или три
заслуживают упоминания.
Во-первых, между кpеcтьянaми Петербургской
губернии, за Чирковицами, распространилась, Бог
знает oткyдa весть, будто уланы едят детей .
Крестьяне почитали их каким-то особенным народом
"Азиатами", вроде Башкиров или Калмыков, в чем
удостоверял их невиданный дотоле костюм и плохой
русский говор, так как большая часть солдат в
уланах была набрана из Малороссиян, Поляков и
Литвинов. Почти во всех домах от "детоедов"
прятали, кyдa ни попало малых ребят, и когда
ктo-нибудь из офицеров спрашивал у хозяев, есть ли
у них дети, они приходили в ужас, бабы с воем
бросались в ноги и умоляли смиловаться над ними,
предлагая вместо ребенка поросенка или теленка. С
трудом приходилось уланам разуверять баб, что они
не людоеды. Но недоразумение было непродолжительно.
Через несколько часов между кpеcтьянaми и детоедами
водворялись "лады", и молодцы-уланы весьма скоро
приобретали сильных защитниц между крестьянками и
приятелей между мужиками.
Второй эпизод, заслуживающий внимания, как
характеристическая черта цесаревича, случился в
Риге, где полк имел дневкy. Этот город и тогда, как
ныне, изобиловал теми несчастными созданиями,
которых Прудон назвал "жертвами общественного
темперамента". Как неистовые вакханки, целыми
толпами бегали они тогда по улицам, нападали на
прохожих и насильно тащили их в свои притоны. Таким
образом, напали они вечером между гoрoдcкими
воротами и Петербургским форштадтом, на одного из
молодых уланских офицеров. Эта неожиданная и
нежеланная атака была столь стремительна и
нахальна, что молодой человек вынужден был,
наконец, даже обнажить свою саблю, благодаря
которой только и удалось ему кое-как проложить себе
дорогу к своей квартире. На другой день, когда
полк, выступая далее, переправлялся через Двину,
цесаревич узнал об этом происшествии. Посмеявшись и
пошутив над офицером, он тут же подарил ему новую
саблю, из своих собственных, а старую велел
немедленно бросить в реку, потому что, как
выразился он, оружие никогда не должно быть
обнажаемо против женщины, а эта сабля, кроме того,
осквернена еще и тем, что вынута из ножен против
вакханок.
Та же самая дневка в Риге ознаменовалась одним
прекрасным примером христиански-братской помощи,
которую оказали уланские офицеры одному из своих
товарищей, и пример этот, всегда и везде достойный
признательности и подражания, ни в каком случае не
должен остаться в забвении на страницах полковой
летописи.
Цесаревич, пользуясь всяким удобным предлогом, где
и когда только мог, спешил оказывать своим уланам
чувства особенной любви и благоволения. Так, при
выступлении в поход, приказал он выдавать офицерам
из его собственных сумм порционные, то есть
столовые деньги. Офицеры до времени не брали своих
столовых и делали это не из гордости, а просто
потому что на первых порах у каждого из них
водились про запас кое-какие лишние деньги, которых
в походе покамест некуда было тратить. По приходе в
Ригу, накопилось этих порционных денег до семи
тысяч рублей ассигнациями, и полковой командир,
Антон Степанович Чаликов, намеревался было раздать
их в офицерские эскадронные артели, или, если кому
угодно, на руки. До Риги шел с полком майор
Притвиц, жестоко израненный в голову, при
Аустерлице. Он беспрерывно страдал от последствий
своих тяжких ран, и потому состояние здоровья его
редко давало ему возможность находиться в обществе
своих товарищей. По этой причине офицеры даже мало
и знали его. По прибытии же в Ригу, страдания
несчастного Притвица дошли до такой степени, что он
начал мешаться в уме. Волей-неволей приходилось
оставить его на месте. А между тем это был отец
семейства и человек небогатый. Офицеры, с редким
единодушием, сговорились помочь товарищу и отдали
ему все семь тысяч порционных денег. Его Высочество
пришел в восхищение, узнав об этом братском,
честном поступке своих офицеров и непременно хотел
знать, кто первый подал такую прекрасную мысль.
Никто не сознавался. Это еще более тронуло
цесаревича.
- Господа! - сказал он уланам - Я люблю, когда вы
откровенно сознаетесь мне в ваших шалостях, но в
этом случае охотно прощаю вам ваше запирательство.
Всех вас прижимаю к сердцу, в лице вашего полкового
командира!
И он со слезами на глазах прижал к груди своей и
расцеловал Чаликова.
- Каковы! Каковы молодцы! - примолвил при сем
цесаревич.
Эти слова: каков и каковы имел он привычку
повторять и в хорошем, и в дурном смысле, когда
хвалил и когда бранил кого-либо.
- Фонтеры-понтеры! - отвечал в восторге добрый
Чаликов.
Через Двину уланы переправились справа по одному,
так как рыхлый лед на реке едва держался, и на
поверхности во многих местах стояла вода и
образовались полыньи. Испробовав крепость льда,
сначала перешли трубачи, а за ними поочередно все
десять эскадронов, и пока полк переходил таким
образом, трубачи играли на той стороне переправу.
Городской берег был усеян народом - вся Рига
высыпала на проводы. Городская пешая и конная
гвардия и сословие шварцгауптеров (черноголовых), в
мундирах и верхами, провожали улан через город,
шествуя перед полком со всем церемониалом. По всем
улицам, через которые с музыкой проходил полк
церемониальным маршем, окна в домах были открыты и
в них красовались дамы. Уланы на сей раз, были в
парадной форме, с султанами. Да и вообще уланский
костюм, и эти пики со значками являли собою в те
дни еще редкое, невиданное зрелище. Из многих окон
красивые женщины бросали им цветы, которые офицеры
ловили на лету и салютовали саблями за подарок.
Полк молодецки прошел через Ригу и, как ни тесны
там улицы, но офицеры заставляли своих коней делать
курбеты и идти в красивых лансадах.
Далее маршрут полка направлялся на Митаву, где
дворянство задало уланам великолепный бал, на Шавли
и, наконец, на Юрбург, - порубежный пункт
Российской Империи, куда гвардия вступила 20-го
марта. Через неделю, 27-го числа, в это местечко
прибыл из Петербурга император Александр и делал
смотр всей гвардии, представив свое отборное войско
королю Прусскому и его супруге.
В течение недели, проведенной в окрестностях
Юрбурга, полки успели отдохнуть от тяжкого и
спешного зимнего похода и изготовиться к новым
трудам боевой жизни. Людям розданы были боевые
патроны, приказано отпустить сабли, навострить пики
и осмотреть огнестрельное оружие. На другой день
после смотра, гвардия перешла границу и направилась
на соединение с войсками Беннигсена, занимавшего
укрепленную позицию у Гейльсберга. 10-го апреля
уланский полк, в ожидании военных действий,
расположился на кантонир-квартирах в местечке
Гросс-Шванфельдт и его окрестностях.
Здесь, при штаб-квартире своего полка, цесаревич
устроил бивуак, где поместил между уланами двадцать
четыре человека французских дезертиров, присланных
к нему атаманом Платовым. Его Высочество разделил
этих Французов на два капральства, дал им ружья и
приказал исполнять службу как во французском
лагере, с тою целью, чтобы познакомиться с порядком
французской службы. Несколько времени спустя эти
дезертиры отправлены были в Стрельну, и по
возвращении великого князя из похода, стояли
бивуаком в Стрельнинском саду. Многие из жителей
Петербурга, и особенно дамы, приезжали смотреть
Наполеоновских солдат, одетых и вооруженных по
французской форме.
Кроме этих пехотинцев на уланском бивуаке при
Гросс-Шванфельдте находилось еще и несколько
пленных кавалеристов, которые также должны были
иногда ездить верхом пред его высочеством и
проделывать все эволюции одиночной езды по системе,
принятой тогда во французской кавалерии. Этих
пленных и дезертиров содержали как почетных гостей,
и солдатам настрого запрещено было обижать их[29].
Наконец после продолжительного бездействия обеих
враждующих армий, боевые выстрелы снова раздались
во второй половине мая: 24-го числа Беннигсен
атаковал маршала Нея у Гутштадта и на другой день
оттеснил его за реку Пасаргу. Уланский полк хотя и
присутствовал на месте боя, в резерве, и даже один
батальон его послан был на помощь войскам генерала
Дохтурова, но активного участия в деле под
Гутштадтом все-таки не довелось принять уланам.
Точно также и в кровопролитном Гейльсбергском
сражении (29-го мая) роль улан ограничилась
присутствием на месте боя, в составе резерва,
вместе с гвардейскою кавалерией. В этот день
неприятельское ядро вырвало из рядов полка одну
только жертву, рядового Котенку. Это случилось
около трех часов дня, когда к уланам приехал
цесаревич, за которым следовали две подводы с
водкою и сухарями, нарочно добытыми его высочеством
для своих улан. Едва лишь велел он полку спешиться
и раздать людям по чарке, и едва солдаты слезли с
коней, как вдруг, какое-то залетное неприятельское
ядро ударило Котенку в лопатку и положило его на
месте[30].
Но если при Гутштадте и при Гейльсберге уланский
полк должен был ограничиться пассивною ролью, то в
схватке под Фридландом, накануне знаменитой
Фридландской битвы, на долю лейб-эскадрона выпал
счастливый жребий к отличию.
Во время следования нашей армии от Шиппенбейля к
Фридланду, ее колоннам предшествовал гвардейский
резерв, под начальством цесаревича, и часть
резервной кавалерии князя Голицына[31]. Беннигсен,
опасаясь за наши переправы через реку Алле у
Фридланда, направил туда, 1-го июня, для
рекогносцировки два полка: уланский цесаревича и
Орденский кирасирский с четырьмя конными орудиями,
поручив начальство над этим отрядом князю Голицыну.
Ему приказано было перейти на левый берег Алле
(армия наша шла по правому берегу), остановиться в
городе, для охранения моста, и выставить за городом
пикеты. Стараясь предупредить неприятеля на пункте
весьма важном, Голицын всю ночь напролет шел без
отдыха, и с восходом солнца был уже в виду
Фридланда. Отряд никак не рассчитывал встретить
здесь Французов и потому шел довольно беспечно, а
уланские офицеры заранее уже радовались, что
отдохнут в городе хоть одни сутки и запасутся
кое-чем из съестного. Но, не доходя верст около
трех до места, отряд увидел бегущих к нему на
встречу безоружных солдат, человек около десяти,
которые, махая руками, кричали: "Французы! Французы
в городе!" Это были наши фурлейты и маркитанты из
обозов, оставленных во Фридланде еще в то время
когда город этот находился в тылу нашей армии,
далеко от театра военных действий. Князь Голицын,
от этих людей только и мог узнать, что в эту де
ночь французская конница заняла город и забрала все
наши обозы, а сами они успели кое-как тайком
выбраться к реке и спастись на лодках, пехоты же
неприятельской в городе не видали. Голицын решил
немедленно атаковать Фридланд и послал уланский
полк выгнать неприятеля из города. Эскадронные
командиры обступили Чаликова и наперерыв просили
его каждый о позволении первому ворваться в город.
Антон Степанович, не зная как тут угодить всем и
каждому, решил кинуть жребий. Кинули, и счастливый
жребий пал на эскадрон его высочества, которым
командовал полковник Володимеров.
Лейб-эскадрон тотчас же двинулся вперед к мосту, а
остальные, выстроясь в две линии поэскадронно,
пошли было за ним на рысях, как вдруг - навстречу
им залп! Это приветствие приготовили уланам
саксонские драгуны, которые, спешившись, засели в
домах и за бревнами по ту сторону реки. Уланы,
однако, не взирая на эту не совсем-то приятную
неожиданность, спокойно приблизились к берегу, но
тут - новый сюрприз, еще более неприятный: мост был
разобран.
Произошла невольная
остановка.
Корнет Старжинский, командовавший первым взводом
лейб-эскадрона, сметливым глазом окинул всю
обстановку данной минуты и вмиг заметил что мост
разобран только по середине, очевидно, наскоро,
потому что доски еще лежали в куче, на краю, по ту
сторону моста. Тем не менее, по ширине разборки,
переправа для кавалеристов была не возможна. Что
тут делать!...
Не долго думая, корнет Старжинский соскакивает с
коня, вызывает охотников нескольких удальцов и, -
буквально, - под градом неприятельских пуль,
бросается впереди лихих охотников на мост;
балансируя руками, перебирается по бревну на ту
сторону и начинает укладывать доски. Несколько
десятков драгунских ружей метили в храброго юношу,
| |
| Просмотров: 331 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры