Крылов Иван Андреевич - И. А. Крылов в воспоминаниях современников

сознаться не может. Бесспорно, пьеса Матвея Васильича имеет свои достоинства; но чтоб она была первою пьесою в свете, так это, голубчик, вздор; а то еще и пущий вздор, чтоб один только автор ее был надеждой и опорой русской сцены. Не говоря о других, куда ж ты девал Озерова?"

   "Ну, это только так говорится", - отвечал Арсеньев.

   "Говорится? - возразил князь Шаховской, - а зачем же на вечерах у Марьи Алексеевны (Нарышкиной) проповедуешь ты эту чепуху барыням и барышням, которые ни бельмеса не смыслят в нашей драматической поэзии? Ты сказал, а они повторять пошли: на русском театре ничего-де путного нет, кроме трагедии "Пожарский". И вот пирог испечен, мнение готово! Нет, любезный, прямо просишься в мою сатиру или в комедию Ивана Адреича".

   "Знаешь ли, князь, отчего наш Арсеньев так пристрастен к трагедии Матвея Васильича, которой, впрочем, я сам отдаю полную справедливость, хотя и не знаю, какой она будет иметь успех на сцене? Оттого что он в жизни своей не читал никакой другой пьесы, а эту как-то удалось ему выучить наизусть. Не правда ли, Павел Михайлыч?".

   Арсеньев засмеялся.

   "Смейся или нет, что правда, то правда, - продолжал князь Гагарин, - ну-ка назови еще трагедию или комедию, которую бы ты читал когда-нибудь".

   Арсеньев признался, что он точно не читывал ни одной театральной пьесы, но зато по страсти к театру все их пересмотрел на сцене.

   В одиннадцать часов заехал за князем Гагариным граф Василий Валентинович Мусин-Пушкин, очень толстый, но приятной наружности человек, с открытым лицом и добродушною физиономиею; он большой любитель спектаклей французского и русского и ежедневно бывает в одном из них. "Или сегодня у тебя неприсутственный день, - спросил он князя, - что ничего не читают?" - "Да еще не размололись, - отвечал Шаховской, - и вместо пролога бранимся пока с Арсеньевым".

   Между тем Крюковской подсел к столику, на котором Катерина Ивановна разливала чай, и тихомолком болтал с нею. Из всего, что они говорили, я мог только расслышать несколько слов: "И сегодня были?" - "Были утром". - "Хорошо читает?" - "Прекрасно; князь очень доволен". - "А чем дебютирует?"- "Кажется, "Дидоной" или "Пальмирой". - "Как жаль, что я не был!"

   "А ты не слыхал, - сказал князь Шаховской графу Пушкину, - что Крылов написал новую басню, да и притаился, злодей!" (С этим словом он вдруг вскочил с дивана и поклонился в пояс Крылову.) "Батюшка Иван Андреич, будьте милостивы до нас бедных - расскажите нам одну из тех сказочек, которые вы умоете так хорошо рассказывать". Шаховской народировал сестру Ше-херазады.

   Крылов засмеялся, а когда смеется Крылов, так это недаром: должно быть смешно. Он придвинулся к столу и прочитал новую свою басню "Оракул":

  

   В каком-то капище был деревянный бог

   И стал он издавать пророчески ответы, ж проч.¹⁵

  

   Собеседники слушали с величайшим удовольствием и заставили автора повторить заключение. Странное дело: мы слышали басню в первый раз, а почти все знали ее уже наизусть.

   После Крылова читал князь Шаховской начало комической своей поэмы "Расхищенные шубы". Содержание основано на происшествии, случившемся прошедшею зимою в немецком, так называемом Шустер-клубе: пьяный швейцар во время бала перепутал шубы и салопы приезжих гостей, отчего при разъезде произошел беспорядок - вот и все тут! Но князь Шаховской умел опоэтизировать анекдот: в его стихотворной шутке много мест достойных Буало, поэме которого (Le Lutrin {Налой (фр.).}) он, по словам его, подражать хотел. Каково-то будет продолжение, а начало, нечего сказать, прекрасно. Совет старшин клуба описан мастерски, и некоторые из них дышат жизнию.

  

   Сам мастер гробовой Фрейтодт с умильным взором,

   С улыбкой радостной, как будто перед мором! ¹⁶

  

   "Но скажи, пожалуйста, князь, - спросил граф Пушкин, - когда ты находишь {} время сочинять что-нибудь? По утрам у тебя должностной народ, перед обедом репетиции, по вечерам всегда общество, и прежде второго часа ты не ложишься - когда ж ты пишешь?".

   "Он лунатик, граф, - с громким смехом подхватила Катерина Ивановна, - не поверите: во сне бредит стихами! Иногда думаешь, что он тебе что-нибудь сказать хочет, а он вскочил да и за перо, прибирать рифмы!"

   Мы расхохотались, и сам князь Шаховской также.

   Граф Пушкин с князем Гагариным уехали к княгине Голицыной, проименованной la princesse Nocturne {Ночная княгиня (фр.).}, потому что она не принимает у себя ранее полуночи и ночи превращает в дни; Крылов ушел спать, а, наконец, и Арсеньев с идолом своим Крюковским отправились по домам. Я также хотел откланяться, но князь Шаховской настоял, чтоб я с ним ужинал. Мы остались болтать втроем. Я рассказал ему о моей праздной службе, о моих занятиях и о страсти моей к театру, прочитал ему несколько сцен из "Артабана" ¹⁷ и передал слово в слово отзыв о нем Дмитревского, которым он так сконфузил меня в бытность мою у него в первый раз. Князь Шаховской очень смеялся, Катерина Ивановна еще больше; но результат моей болтовни был для меня неожиданно счастлив: с величайшим добродушием князь предложил мне ходить во все театры, отныне навсегда, бесплатно в его кресла, которые он сам никогда не занимает, находясь всегда за кулисами.

   Вот оно что! Теперь не для чего мне справляться с карманом и разбирать спектакли: ступай в любой и, сверх того, в кресла! <...>

  

   Князь Шаховской говорил о намерении своем с будущего года заняться изданием какого-нибудь театрального журнала или газеты, в которых бы можно было помещать рецензии на пьесы, представляемые на театре, на игру актеров, разные театральные анекдоты, жизнеописания известнейших драматургов и актеров русских и иностранных - словом, все, что относится до истории театра и правил сценического искусства. Вместе с этим в состав журнала должна войти и легкая литература: краткие повести, стихи и проч. и проч. Князь Шаховской уверяет, что в этом намерении поддерживает его Крылов, который обещал печатать в новом журнале свои басни, до сих пор нигде еще не напечатанные ¹⁸. В одном только он находит затруднение: кому поручить надзор за изданием журнала и своевременным выходом книжек, потому что ему самому надзирать за этим, по недостатку времени, нет возможности. Я сказал ему, что мысль прекрасная и журнал, без сомнения, должен иметь большой успех; но прежде, нежели приступить к изданию, надобно сообразиться с средствами: достаточно ли у него на первый случай материалов и уверен ли он в своих сотрудниках, без чего может тотчас остаться, как рак на мели. Он утверждал, что в сотрудниках недостатка не будет; издержки издания предпримет на свой счет Рыкалов, содержатель театральной типографии ¹⁹, с тем чтоб ему предоставлена была вся польза от издания, и что не это его беспокоит, а только то, кто примет на себя надзор за изданием, то есть все хлопоты, корректуру и проч. Я сказал ему, что в этом случае кстати привести окончание басни "Ларчик", читанной на днях у него Крыловым: "А ларчик просто отворялся". Если Рыкалову предоставляется вся польза от издания, так ему и следует принять все эти хлопоты на себя. Шаховской шлепнул себя по лбу и, захохотав, сказал: "Il у a des gens d'esprit qui sont quelque fois bien betes" {Некоторые очень умные люди бывают иной раз очень глупы (фр.). Перефразировка восклицаний Сюзанны из комедии Бомарше "Свадьба Фигаро": "Как глупы эти умные люди".}.

  

  

   Однажды, как-то в конце июля 1811 года, вечером сидело у князя Шаховского несколько обыкновенных его посетителей: И. А. Крылов, старик С. С. Филатьев, А. Я. Княжнин, С. И. Висковатов, П. И. Кобяков и проч. Беседа была оживленная: толковали о том о сем, разумеется, наиболее о литературе, о театре и актерах и между прочим горевали о том, что Крылов потерял первое действие начатой им комедии "Ленивый". В первой сцене этого действия слуга, сочиняющий за барина письмо к его родителям, двумя стихами чрезвычайно резко обрисовал характер Ленивца:

  

  

  Ну что ж еще писать?..

   "Все езжу по делам!" - Да, ездит уж неделю

   С постели на диван, с дивана на постелю ¹,

  

   читали некоторые сцены из комедии Пикара "La petite ville" {Городок (фр.).}, переведенной Княжниным и доставленной князю Шаховскому при стихотворном посвящении, которое начиналось так поэтически:

  

   Любезнейший мой князь, прими сего дитятю,

   Который отыскал в тебе другого тятю,

   Хотя Пикар ему был истинный отец;

   Но я свернул его на русский образец, и проч.

  

   уговаривали Филатьева отказаться от бесплодного труда над переводом Лукановой "Фарсалии" в прозе и предпринять что-нибудь полезнейшее, хотя бы, например, диссертацию о Китае, который почитал он земным раем, а китайцев - образованнейшим народом в целом свете; задевали за живое Висковатова, который в своих переводах трагедий вовсе не держался подлинника и для рифм изменял не только смысл стихов, но и даже характеры персонажей; словом, досталось всем сестрам по серьгам, не исключая и самого хозяина, которому напомнили сцену в четвертой части его "Русалки", когда Тарабар с Кифаром вылезают из котлов, в которых кипятил их волшебник Злорад, чихают и начинают разговор тем, что один говорит здравствуй, а другой отвечает благодарствуй! Время проходило незаметно, как вдруг вошел исторический Макар {*} с докладом о приходе какого-то Якова Григорьевича Григорьева. "Ах, боже мой! - вскричал Шаховской, - я было и забыл. Как я рад, как я рад! Посмотрите, господа, какое нам бог посылает сокровище! Зови, зови скорее!" Надобно знать, что наш комик чрезвычайно легко пристращался ко всем людям, особенно же к таким, которых почитал способными для сцены и которых мог учить декламации. Вот входит Григорьев: молодой человек лет двадцати, пристойно одетый, прекрасной наружности и с открытою физиономиею. "Ну, что, братец, решился?" - "Давно решился, ваше сиятельство". - "А увольнение от службы получил?" - "Нет еще, но обещают скоро уволить". - "Да, похлопочи, любезный, пожалуйста, похлопочи; август на дворе, в школе начнутся спектакли, а тебе надобно сначала поиграть в школе, чтобы попривыкнуть к лампам; да почитай-ко что-нибудь из тех ролей, какие ты знаешь. Роль Тверского³ я слышал: нет ли другой?" - "Разве прикажете из роли Полшгака ⁴, сцену с отцом?" - "Прекрасно, валяй! А вот Семен Семеныч и Эдипом будет, чтоб тебе знать, к кому обращаться". И вот переводчика Лукановой "Фарсалии" поставили противу Григорьева чучелою Эдипа. Молодой кандидат на звание актера, нимало не конфузясь, вышел на середину компаты и хотел было начинать роль свою, как вдруг князь Шаховской, остановив его, закричал: "Подайте чистую простыню!" - "А на что тебе простыня?" - отозвался глубокий контральт из ближней комнаты. "Нужно, нужно; подайте скорее!" Простыня была принесена, и князь нарядил Григорьева греком не хуже тогдашнего костюмера Бабини. "Это для того, любезный, чтоб видеть, как будешь ты действовать в костюме. Ну, теперь начинай". Григорьев начал:

  

   Итак, я осужден на вечные мученья,

   Итак, не должно мне надеяться прощенья! и проч.

  

   и продекламировал всю эту тираду ясно, вразумительно, голосом твердым, без излишней горячности и соблюдая нужную постепенность; а при стихе:

  

   Твой кающийся сын падет к твоим ногам, -

  

   бросился к ногам Филатьева очень ловко, не путаясь в простыне, которою был окутан, и последующую тираду:

  

   Чтоб, чувствия свои ко мне переменя, и проч., -

  

   проговорил, усилив голос и с еще большим одушевлением, чем прежнюю, словом, декламировал так, как иногда не удается иному и опытному актеру.

   {* С. Н. Марин, известный своим остроумием, многими сатирическими сочинениями в эпоху с 1797 по 1800 год, переводом "Меропы" и, наконец, многими шуточными посланиями, как-то: к Геракову, к уличному стихотворцу Патрикеевичу и проч., обессмертил слугу бывшего своего сослуживца стихотворным наставлением, кого именно впускать и не впускать в кабинет князя Шаховского:

  

   Старинный, верный раб фамилии старинной,

   Немыслящий мудрец, о ты, Макар предлинный,

   Наперсник и лакей, дворецкий и швейцар,

   К тебе склоняю речь, единственный Макар! и проч.,³

  

   Макар и Семен, слуга Яковлева, которого наш Тальма называл Семениусом, в то время часто служили предметами шуток молодых весельчаков; последнему с кем-то удалось побывать на кавказских водах и он не мог наговориться о них и забыть ни виденной будто бы им за 700 верст известной горы Шат (Эльбрус), ни кизлярского вина, которое, по его сказанию, распивали там ушатами. По этому случаю Яковлев написал ему следующую кенотафию:

  

   Под камнем сим лежит Семениус великой,

   Кто невозможному служил живой уликой:

   Из-за семисот верст он видел гору Шат

   И залпом выпивал кизлярского ушат.}

   "Хорошо!" - вскрикнул восхищенный князь Шаховской; "Хорошо", - повторили хором все присутствующие, кроме Крылова, который никогда не увлекался и, вместо всяких возгласов, только спросил Григорьева: "А что, умница, ты учишься у кого-нибудь?" - "Никак нет-с", - отвечал молодой человек. "Ну, так и подлинно бы, князь, поскорее им заняться, а то, пожалуй, еще и с толку собьют". Князь Шаховской просил Григорьева настоятельно хлопотать о скорейшем увольнении от должности, а между тем поручил ему выучить некоторые роли для школьных спектаклей, как-то: Лаперуза, Влюбленного Шекспира⁵, Солимана в "Трех султаншах"⁶ и несколько других в комедиях, в том убеждении, что ничто так не развязывает молодого актера и не приучает его к естественности, как игра в комедиях. Крылов заметил, что после школьных спектаклей всего бы лучше на Большой театр выпустить его в какой-нибудь ничтожной роли, но в таком костюме, который бы пристал к нему, хотя бы, например, в роли Видостана в двух первых частях "Русалки". Князь согласился с замечанием и, отпуская Григорьева, пригласил его ходить к нему ежедневно по утрам, с тем что он будет проходить с ним все роли. "Да, пожалуйста, братец, - примолвил он, - не очень слушайся дурных советников, а пуще всего заруби себе на нос, что если наградил тебя талантом бог, то развить его ты должен сам постоянным трудом и прилежанием. Читай и учись".

   Этот Григорьев впоследствии был - актер Брянский.

   По выходе Григорьева стали толковать о новом приобретении для русской сцены, и князь Шаховской по обыкновению не в состоянии был удержаться от своих фанатических восторгов: "Да, это сущий клад, сокровище! Вот увидите, что из него выйдет". - "А выйдет то, что бог даст, - сказал хладнокровный Крылов, - только с этим талантом надобно поступать осторожно; мне кажется, первые два-три года не должно бы давать ему ролей слишком страстных: немудрено привить фальшивую дикцию и приучить к неумеренным и неуместным возгласам по обязанности. Этот поддельный огонь спалил не одного молодца на сцене. Малой читает мастерски, слова нижет как жемчуг, да надобно подождать, чтоб он их прочувствовал. Заставь-ка его выучить роль Тита или Тезея ⁷ и пусть его себе разглагольствует, пока не созреет для ролей страстных; Полиника сыграет он я теперь лучше Щеникова, но рано и опасно вверять ему такие роли" <...>

  

   В конце августа Григорьев, получив увольнение от службы, поступил на театр и, приняв фамилию Брянского, дебютировал в сентябре (на театре, бывшем в доме Кушелева, где теперь Главный Штаб) ⁸ в роли Лаперуза. Эта драматическая роль дана была ему с намерением, чтоб удержать его от излишней горячности, которая всегда почти увлекает молодых артистов и заставляет их невольно выходить из пределов благоразумия. Брянский выполнил роль хорошо и имел успех. После того он играл во многих пьесах, большею частью комедиях, и, разумеется, как прежде предположено было, Видостана в "Русалке" и Солимана в "Трех султаншах", которых богатые костюмы так приличествовали его красивому стану и пригожему лицу. Он начинал привыкать к сцене, ознакомился с ее условиями, стал развязнее, почти овладел интонациею своего голоса, узнал публику и через четыре месяца, то есть 6 января 1812 г., явился в роли Шекспира в комедии "Влюблеппый Шекспир", в которой Яковлев был превосходен. Эта роль, хотя и комическая, но написана Дювалем для актеров трагических и собственно для Тальмы.

   Брянский, несмотря на сравнение с великим нашим актером, которое его ожидало, имел отличный успех. Я помню, что он прекрасно играл ту сцену с Кларансою, в которой, проходя с нею роль, он делается недоволен ее бесстрастным выражением любви и ревности и начинает вразумлять ее, что значат страсти, любовь и ревность и как должно изображать их: "Ревность - адское чувство, гнетущее здесь, то есть сердце..." Игра в этой сцене Брянского нравилась и самому Яковлеву, который был чужд зависти, принимал радушное участие в успехах молодых талантов и готов был уступать им роли, если они находили их по своим силам. Исполнив роль Шекспира, Брянский занял решительно почетнейшее место на русской сцене после Яковлева. Предсказания князя Шаховского начинали сбываться; однако ж он на этот раз последовал совету Крылова и заставлял Брянского большею частью играть в драмах, комедиях, а иногда и в водевилях <...>

   Брянский был чтец по преимуществу, чтец, каких я мало встречал в жизни, и в этом отношении он чрезвычайно был полезен сочинителям и переводчикам трагедий, которые поверяли ему свои произведения: ни одно слово, ни одно выражение не пропадали даром; по замечанию Крылова, он низал их бисером и умел выказать все красоты и достоинства стихов.

  

  

  

   В Театральном училище воспитанников мужского и женского пола было 50 человек ¹. Из этого числа вышли знаменитые артистки, как-то: трагическая актриса Е. С. Семенова, впоследствии княгиня Гагарина; оперная актриса Дарья Максимовна Болина, вышедшая замуж за богатого дворянина Маркова; оперная актриса Софья Васильевна Черникова, впоследствии времени была женою талантливого оперного артиста Василия Михайловича Самойлова; Иван Иванович Сосницкий, талантливый и всеми любимый и уважаемый артист; он был современником вышеупомянутых артистов.

   В этом выпуске были еще и другие замечательные артистки, подававшие блестящие надежды относительно успехов на сцене по тем задаткам таланта, которыми их одарила природа, но судьба повела их другою дорогою, - это были Исакова и Бельо, - одну она совсем удалила от сцены, а другая изменила своему назначению: из жриц Терпсихоры сделалась жрицею Мельпомены, перейдя из балетной труппы в драматическую <...> ²

   Бельо отличалась замечательной красотой, <...> хотя фамилия ее указывает на французское происхождение, по особенности ее красоты напоминали вполне тип азиатский, она походила скорее на грузинку или черкешенку; притом она была необыкновенно легка в движениях, грациозна и пламенна, подобно им. Особенно отличалась она в цыганских плясках: когда она плясала на сцене, искры огня, одушевлявшего ее, сообщались и зрителям <...>

   Поставляя на сцену оперу "Илья-богатырь", "Модную лавку", Иван Андреевич часто посещал кулисы и сцену во время репетиций; в это время он познакомился и сблизился с Бельо. Ментор нашего юношества, по-видимому, не был огражден от стрел Амура тою непроницаемостию, которою отличался Ментор Телемака³. Иван Андреевич убедил Бельо перейти из балетной труппы в драматическую на роли субреток и бойких барышень; и действительно, во многих комедиях она выполняла их очень удачно и даже хорошо, потому что при разучивании ролей руководителем ее был сам Иван Андреевич.

  

  

  

   Приехавши в Гатчино с А. Н. Олениным, нашли мы там и любезного В. А. Жуковского, днем прежде нас приехавшего с Ю. А. Нелединским ¹. Приглашенные к обеденному столу, в три часа вошли мы в залу, и, как я ни был стеснен в этом знаменитом обществе двора, где еще более, нежели в частном, беспокоили меня заботы о приличиях, где еще более думал я видеть себя смущенным, но вышла императрица, и я ничего этого но чувствовал. И за столом, когда она обратила некоторые вопросы к г. Крылову, мне уже казалось, что я скорее был бы готов на ответ, нежели наш Лафонтен, которого первый вопрос государыни нашел погруженным в безмолвные занятия священной трапезы <...>

   В 8 часов мы вошли в залу вечернего собрания, и государыня по выходе своем, опять обратись приветственно к каждому из нас порознь, изъявила желание, чтобы начали чтение. Г-н Крылов начал его чтением своих басен. Многие из них были новые, а многие, по воле и назначению государыни читаны старые или в другой раз повторяемы новые. Не нужно вам описывать несомнительного их действия; но не можно было не удивляться той верности вкуса, с каким государыня замечала красоты в читанных баснях, и тому вниманию, какое она преклоняла к прекрасным стихотворениям г. Жуковского, которые читал Ю. А. Нелединский; а я имел счастие читать начало из I песни "Илиады". Но всего, я думаю, лестнее было слышать нашему баснописцу, как великая княжна воспоминала наизусть некоторые стихи из басен его <...>

   Во время чтения других, когда я мог быть, так сказать, посторонним свидетелем, и во время ужина, к которому не было у меня расположения, питал я душу мою мечтами и думами <...> Так я сам с собою пророчествовал, мечтая за ужином, и едва было не пропустил мимо слуха речей государыни, ко мне обращенных, насчет моего нерасположения к ужину.

   - Скажите вашему соседу, - говорил мне между тем Юрий Александрович Нелединский, не стареющий любезностью ума, - скажите, чтобы он пропустил хоть одно блюдо, что государыня желает его попотчевать и не находит времени <...>

   После окончания ужина императрица изъявила желание слышать еще какие-либо из басен г. Крылова и приказала автору избрать из них ту, которую сам он более всех любит. Г-н Крылов прочел басню "Листы и Корни"...²

  

  

   Гнедич рассказывал мне, как баснописец наш И. А. Крылов совершил великий подвиг, выучившись по-гречески. Ему уже более 50 лет; известны характерные черты его: гастрономия, сонливость, рассеянность, притом и толщина его. Все это не предполагает усидчивости и терпения. Однако дело началось так: какой-то приехавший сюда француз объявил, что будет легчайшими способами учить по-гречески. Крылов, который жил об дверь с Гнедичем, приходит к последнему и сказывает, что его подговаривает генерал-майор Орлов учиться вместе. "Хорошо, - возразил Гнедич, - купи же себе Библию, да пусть она лежит у тебя в ящике, авось выучишься!" - "И полно! будто уж я так ленив!" Этим разговор кончился и уже никогда не возобновлялся; только раз Гнедич находит в ящике у соседа своего действительно греческую Библию в пыли и в сырости и смеючись вынимает ее: "Что, брат, - говорит он Крылову, - выучился по-гречески?" - "Да начал было, - отвечает тот - однако твоя правда, не мне учиться". Проходит два года. Гнедич и Крылов обедали раз у начальника библиотеки, Оленина. Крылов имел обыкновение после обеда уходить тихонько, чтобы соснуть. Только вдруг сын и дочь Оленина ведут баснописца под руки и у него несколько странная мина. "Что, брат, поймали?" - говорит Гнедич, думая, что его не пустили идти домой. "Да!" - отвечает тот. Вслед за тем входит Оленин с тремя фолиантами. "Вот вы, Иван Андреевич, спорили со мной, - говорит он Крылову, - что такое-то слово имеет одно только значение. Напротив, я нашел и другие". Подает ему "Илиаду". Крылов читает по-гречески и переводит. Гнедич думает, что это шалость, и рассказывает свою, как его просили выучиться по-английски и как он мистифировал приятелей, затвердив одну страницу. Развертывают Гомера в другом месте; Крылов читает и переводит. Гнедич смотрит на него большими глазами. "Пустое, все я не верю! Пожалуйте мне, - у вас Ксенофонт". Подают Крылову, он читает и переводит. Тогда уже Гнедич не мог не поверить, и все прежние стратажемы его соседа для него объяснились. Например, как он не пускал его в свой кабинет, извиняясь, что там не чисто (что и действительно правда, ибо Крылов очень неопрятен и Гнедич еще благодарил его за это, говоря: "хорошо, что ты знаешь нынче стыд"), как покрывал своею расходного книгою греческие увражи и пр. Крылов и Гнедич пошли наконец к себе и тут всю ночь напролет рассуждали об этом трудном языке и о том, как успел Крылов в два года ому выучиться. Последний рассказывал, что он читал авторов обыкновенно часов до четырех ночи, и как у него были стереотипные издания, то над ними он принужден был надеть очки. Замечательно, что он свою Фенюшку выучил узнавать греческих авторов, может быть по тому, что они, от времени, а больше от неопрятности были, каждый отличительно от другого, испачканы и засалены. "Подай мне Ксенофонта, "Илиаду", "Одиссею" Гомера", - говорил он Фенюшке, и она подавала безошибочно.

   Крылова кто-то представил в Академии к награждению медалью. Комитет, которому предложение отдано было на рассмотрение, признал его достойным этой награды, но президент оставил все дело без внимания. Разумеется, что Крылов обижен, и поэтому, вероятно, при чтении 5 февраля не было ни его, ни Оленина, ни Нелединского-Мелецкого, которые были из числа членов комитета ¹.

   Вот черта рассеянности баснописца. Панаев послал к нему свои "Идиллии" ². Крылову хотелось, увидевшись с ним, поблагодарить его. Гнедич рассказывал, что на бульваре в разное время останавливал он троих незнакомых ему людей и приносил им свою благодарность. Наконец, в прошедший понедельник (27 февраля), в публичном чтении Общества соревнователей ³, он просил Гнедича показать ему Панаева (хотя сам знает его или, по крайней мере, несколько раз видался и говорил с ним). Гнедич для шутки указал ему на Корфа; Крылов тотчас пошел и стал благодарить его, но увидя, что тот не понимает его, узнал свою ошибку и наконец сам отыскал Панаева.

  

   ...Представлю здесь, как эпизод более увлекательный, знакомство мое с одной из современных передовых, эмансипированных и тогда уже женщин <...> Софьей Дмитриевной Пономаревой, урожденной девицею Позняк <...> Она умела завлечь в свою гостиную всех тогдашних литераторов, декламировала перед ними их стихотворения и восхищала своей игрой на фортепьяно и приятным пением <...> Обычными посетителями были люди известные по литературе или по искусству, даровитые и любезные в откровенной, ничем не сдержанной беседе. Такими собеседниками бывали зрелых лет люди, как-то: изредка баснописец Крылов, переводчик Гомера Гнедич, неразборчивый в своей литературной деятельности журналист Греч, издатель журнала "Благонамеренный" циник Измайлов, трагики: Катенин и Жандр, закадычный друг Пушкина Дельвиг, Лобанов и Баратынский и другие; женщин не бывало ни одной <...> Изредка читал там Крылов новые свои басни еще до печати; Гнедич, один из искуснейших чтецов того времени, хотя и чересчур напыщенный, как и вся его фигура, прочел однажды в собрании всего кружка свою классическую идиллию "Рыбаки", превосходное подражание Феокриту, в которой он с неподражаемым поэтическим талантом в этом роде описал светлую, как день, петербургскую ночь а плоские берега величественной Невы, окаймленные великолепными зданиями ¹. В другой раз по просьбе всех прочел он нам остроумную комедию Крылова, которая тогда только что появилась в рукописи и, как переполненная злою иронией над правительством и высшим обществом, никогда не могла быть напечатана ².

  

  

   Задушевный друг моих родителей, Алексея Николаевича Оленина и Елизаветы Марковны Олениной, с лишком сорок лет сряду. И мой друг и благодетель. Занимался мною с двухлетнего моего возраста, признался мне, что первое впечатление на него не было для меня выгодно. Он видел во мне слабого, крайне нервического ребенка, болезненно впечатлительного и потому преждевременно развитого, что только послужило к совершенному расстройству моих нерв при двадцатипятилетнем страдании сряду.

   Я твердо ходила 9-ти месяцев, и немудрено, потому что была замечательно мала, так что и ногам почти нечего было носить. Говорила совершенно чисто с году. (Вот что такое родиться женщиной, с какого возраста начала я лепетать; пишу эти заметки памятные шестидесяти пяти лет, а язык все-таки не притупился. Память только злодейка частехонько подшучивает.) Крылов мне говорил, что во всем моем лице только и можно было видеть два огромных глаза, как два пятна.

   Крылов, изучившись превосходно математике и любивши страстно естественные науки, предался также музыке: играл премило, знал отлично генерал-бас ¹. Был так добр, что занялся моей музыкой и, сколько могло быть доступно моему понятию (не изучая математики), он толковал мне генерал-бас, и что хотя мало, все-таки Ивана Андреевича терпению и снисходительности в этом обязана.

   Предпринимая эту записку об Иване Андреевиче Крылове, покажется, что я собою более занялась, чем им, но так как я это записываю для моих детей, то желала им передать, до какого градуса любил Крылов Олениных, прародителей и родителей тех, для кого я это пишу. И потому перейдем к Крылову.

   Иван Андреевич Крылов тверской уроженец; сын бедного дворянина, который служил в военной службе, был офицером во время Пугачева, о чем всем известно тем, которые читали его биографию. О матери своей он никогда не мог хладнокровно говорить, любя ее страстно и замечая в ней необычайные способности. Можно было заметить, что он видел в ней существо гениальное между женщинами. И кажется, он не ошибался, по всему, что он мне рассказывал. Потом воротились они в Тверь, где, кажется, и умер его отец. Оставшись вдовой, не получа никакого воспитания (как в то время была участь всех бедных дворян), но будучи вхожа в мелодический дом отца Федора Петровича Львова, попросила позволить ее Ваничке учиться с их детьми, что было принято со вниманием, и вот где началось его желание к просвещению и познаниям ².

   Потом явился он в Петербург, где началось поприще слабых его сочинений, но потом он уже прославился.

   Оригинальность его характера выказалась даже в молодости, о чем я поговорю дальше. Его сношения и его служба верно описаны в его биографиях.

   Когда князя Голицына назначили генерал-губернатором в Ригу, он получил место секретаря, и тут начались его оригинальности. Когда сослали в ссылку князя Голицына в его деревню {Тут он сочинил и играли его пьесу "Трумфа". (Примеч. авт.)}, Иван Андреевич его не покинул и с ним поехал.

   Приехавши в Петербург, к несчастию, получил страсть к игре, и не столько к игре, как желание скорей обогатиться и сделаться независимым. Увы, его квартира сделалась собранием игроков. Играя хорошо, он много выиграл, но признавался мне, что он только тогда успокоился, когда у него почти все отыграли, и тогда он себе поклялся все бросить и играть только для препровождения времени в клубе. Вот время основания дружбы Крылова с Олениными и неизменной.

   Теперь начинается литературное его поприще, о чем мне не следует сметь говорить. Его весь просвещенный мир слишком знает.

   Он страстно любил Гнедича, что известно по стихам Гнедича к Крылову, о их дружбе. Чрезвычайно любил Батюшкова и Жуковского. Любовался поэзиею Пушкина и пестал его.

   Что рассказывается о нем в биографиях - верно, кроме одного, что ему недоступны будто были чувства любви и дружбы. Первое доказывают противное тому стихи Анюте; а второе любовь страстная к матери, брата содержал втихомолку до самой того смерти ³. Беспримерная дружба к Олениным, к Гнедичу и другим.

   Нрав имел кроткий, ровный, по был скрытен, особенно если замечал, что его разглядывают. Тут уж он замолкал, никакого не было выражения на его лице, и он казался засыпающим львом. О беспечности, лени и т. д. говорить нечего: слишком известно <...>

  

  

   Матушка Елизавета Марковна любила Крылова совершенно чувством матери и часто звала милый Крылочка, что не очень гармонировало с его большой и тучной наружностью. Он же часто говаривал, что он ее любит и почитает, как матерь свою, так, что она этим воспользовалась чувством и в Приютине запирала его на ключ в комнате его над баней дни на два, носила сама с прислугой ему кушанье и держала его там, покуда он басни две или три не написал.

   Князь Вяземский - поэт на него написал эпиграмму, но Крылов не удостоил ответом, а написал басню "Проповедник" ¹.

  

   Батюшка, Крылов, Гнедич прожили в неразрывной дружбе. Жуковский был дружен с батюшкой, Крыловым и Гнедичем.

  

   Крылов был сын бедного тверского дворянина. Остался малолетним сиротою. Мать была почти гениальная женщина (по его словам), без малейшего образования, как было в то время. Была дружна со Львовых фамилией (отца Федора Петровича), которому обязан Петербург Развитием вкуса к музыке. О том через знаменитую скрипку сына его Алексея Федоровича Львова известного ². Крылов, играя с ними, играл на скрипке недурно, как говорили; но знал генерал-бас превосходно и потрудился меня кое-чему поучить на этот предмет. Рисовал недурно, по понимал живопись прекрасно. Учился французскому, немецкому языкам. Выучился греческому в 50 лет, чтоб помогать Гнедичу в переводе Гомера; потом, выучившись хорошо греческому, через два года принялся за английский и в год выучился хорошо. Танцевать никак не мог выучиться и так был неловок, что учитель его танцеванья, выбившись из терпения, побежал ко Львову просить, чтоб его избавили Ванюши, что он предпочтет в тысячу раз взяться учить медвежонка маленького. Пишу по его словам.

   Ездивши смотреть индейца, делавшего разные фокусы, в том числе бросал по пять-шесть мячиков кверху в одно и то же время, потом из этих пяти-шести мячиков делал венок вокруг головы, Ивану Андреевичу вздумалось добиться до того же; заперся и точно добился; по как только добился и бросил. Любопытно было видеть эту тушу (как рассказывали), бросающего вокруг своей огромной головы все мячики.

   Плавал отлично, особенно умел лежать на воде.

   Когда я его спросила: "Отчего вы не женились?" - он мне ответил: "От того, фавориточка, что ту, которую бы я хотел, то за меня бы не пошла, а которая бы на это решилась, ту бы я не взял".

   Крылов был отличный математик.

   Терпеть не мог латинский язык. Странно.

  

   Крылов страстно любил его {Державина) первую жену, которую он считал гениальною, и которая как ему, так и мужу своему сделала много добра ³.

  

   И. А. Крылов мне 12-летней стихи написал (попрекавшей ему, что он никогда ни строчки мне не написал).

  

   Вот вам мои стихи,

   Не кушайте ухи,

   А что-нибудь другое,

   Пожалуй, хоть жаркое,

   Я гнусь пред вами как дуга

   И ваш покорный я слуга.

  

   И. Крылов

  

   Вот как писали девочкам в наше время. Однако я обиделась, на что Крылов мне сказал: "Ах, фавориточка, фавориточка, да подумайте, какие же могу стихи я вам писать иные".

  

   Что за душа была у этого человека! Но не был откровенен, как Гнедич и Жуковский.

  

   Один раз Батюшков поэт также меня спросил: "Comment croyez vous etes vous jolie" {Как вы думаете, вы красивая? (фр.).}. Я ему отвечала: "Je crois non" {Мне кажется, нет (фр.).}. Он на это мне сказал: "Vous faites bien, quand vous le deviendrez on vous le dira" {И правильно, когда вы станете красивой, вам об этой скажут (фр.).}. Какая чистота души и правил были тогда. Чтобы меня утешить в обиде стихов Крылова, он у меня взял книжечку, в которой писал Крылов, и написал преуморительным французским ломаным языком: к несчастию, не могла вспомнить. А тринадцатилетней написал на картиночке, нарисованной Кипренским, в день моих именин (ангел и херувимы, воспевающие меня) -

  

   Как светят звезды в ночь,

   Так точь-в-точь,

   Блестит Оленина дочь.

  

   Крылов меня умолял никогда не иметь альбома, говоря, что мужчинам они очень противны, и очень обрадовался, как я ему сказала, что, кроме книжечки, у меня ничего нет.

  

   Крылов, тучный, весьма некрасивый, ленивый, растрепанный, не завидной опрятности. Не словоохотлив, особливо когда он замечал, что его хотят слушать. Зато en petit comite, il etait charmant {В небольшом обществе он был очарователен (фр.).}. Превеселый, забавный и необычайно оригинален. Ни перед кем главу не преклонял. Друг был неизменный...

  

   В известном многим Приютине жизнь текла тихая, мирная, аккуратная, простая деревенская; и казалось, по образу жизни, верст за 500 от Петербурга. По утрам обществом гуляли за грибами, черникой, костеникой и т. д.; потом брусникой. Все ходили, кроме батюшки и Крылова. Вечером собирались и читали. Был издан закон что, кто уже слишком много глупого скажет, того тотчас заставить прочесть басню Хвостова, а смысл басни этой прочесть в предыдущей басне. Все было весело, радушно, довольно, дружно, просто, свободно; а между тем tant de dignite {Сколько в этом было достоинства (фр).}. Играли в разные игры, как-то: лапта, горелки, жгуты, labarre и проч., - в концы, в мячики, в волан. И не находили que се n'est ni ennuyeux, ni mesquin, ni ridicule {Ни скучным, ни мелочным, ни смешным (фр.).}. - В один вечер батюшка и матушка, будучи уже весьма за 60 лет, заметили, что игры что-то не весело шли: вдруг, как никто не ожидал, пустились наши два старичка бежать, как два шарика. Натурально, все оживилось. Вот и жизнь Приютила.

   Матушка же была страстная охотница до цветов, и Приютино не что иное было, как букет цветов.

   Полгода ежегодно так проводили.

  

   Еще другой обычай, почти исчезающий: неделя настоящих русских блинов. Во время оно славились ими два дома: Г-фа Валентина Пушкина и А. Н. Оленина. У батюшки бывало до 17 разных сортов блинов, о которых теперь и понятия не имеют. И точно были превосходные, на которых особенно И. А. Крылов отличался.

  

   Крылов приехал в Петербург четырнадцати лет. Как он с этих лет сумел себе дорогу проложить - не понимаю. Он сам мне рассказывал, как до сорока лет многие считали его простяком. В Петербурге одно время его прославили пьяницей. Одну глупую какую-то приживалку уверили, что он изувер, и она с великого ума беспрестанно спрашивала: "Есть бог, Иван Андреевич?" и т. д. Его карьера началась секретарем при кн. Голицыне. Любил хорошее общество. Через батюшку был представлен царю, царицам, великим князьям и княжнам <...>

  

   С ним был смешной случай касательно государыни. Она как-то его увидела, сидя на балконе, что он подошел на парад взглянуть. Она послала его к себе пригласить, но он не мог решиться идти, будучи непозволительно растрепан. Но она велела волею или неволею его притащить. Ей он не мог ни в чем отказать; наконец пришел и что же: чувствует, что одной ноге холодно, взглянул и увы! что же видит: сапог изорванный, носки забыл надеть и пальцы оттуда торчат. Вот вам весь тут Крылов. Но признался мне, что ему было очень неловко!

   Раз он шел но Невскому, что была редкость, и встречает императора Николая I, который, увидя его издали, ему закричал: "Ба, ба, ба, Ив<ан> Андреевич, что за чудеса? - встречаю тебя на Невском. Куда идешь?" Не помню, <куда> он шел, только помню, что государь ему сказал: "Что же это, Крылов - мы так давно с тобою не видались". - "Я и сам, государь, так же думаю, кажется живем довольно близко, а не видимся". Государь смеялся de cette repartie {Ловкому ответу (фр.).} ⁴.

   Это на маскараде у Елены Павловны, где он, будучи Музой, после прочтения нескольких стихов, просил (разрешения) прочесть басню "Вельможа", которую 2 года цензура запрещала в печать отдавать. Государь, выслушавши ее, велел на другой же день отдать в печать. И очень ею был доволен ⁵.

   Известный анекдот насчет Крылова повторю оттого, что он сам мне его рассказывал, и что Фенюшку (отвратительную его кухарку) я лично знала. Один раз, обедавши, был он поражен дурным вкусом пирожков, открыл крышку кастрюли, и что же видит: что она вся подернута зеленью. "Я, - говорит, - и подумал: ведь я восемь их съел и ничего, дай я попробую и остальные восемь съесть, увидим, что будет. Съел и до сих пор живу".

   Он одно время нанимал квартиру в доме Рибаса (в и стоящее время принца Ольденбургского), окошками к Летнему саду, где канал разделяет Летний сад от дома. Он всякое утро рано в нем купался, до 13 ноября, проламывая, наконец, тучным своим телом лед, еще не совсем окрепчалый. Но дольше 13-го не мог идти, замечал, что ему это как-то начинало вредить; да и признался: "Больно уж холодно мне стало. Так от меня пар и шел, как в доброй русской бане".

  

   Сколько ни старались его опоить, никак не могли добиться. Раз он даже выиграл большой pari. Вино удаляло ему в ноги, как и батюшке, и мужу моему - и все трое не любили пить... Крылова прославили в Петербурге пьяницей, что не удивительно, судя по его беспреры