Н. С. Лесков.
Последняя встреча и последняя разлука с Шевченко
-----------------
Лесков Н.С. Собрание сочинений в 11 т.
М., Государственное издательство художественной литературы, 1957;
Том 10, с. 5-246.
OCR: sad369 (г. Омск)
-----------------
В мяч не любил он играть никогда:
Сам он был мячик - судьба им играла.
А. Плещеев.
Итак, осиротела малороссийская лира. Лежит в гробу ее бездыханный
поэт. Тараса Григорьевича Шевченко не стало. Сегодня гроб его опустили в
сырую могилу на Смоленском кладбище, напутствуя его прощальным словом и
братскою слезою. Не стану говорить, как велика эта потеря для
малороссийской литературы в эпоху ее возникновения, в день рождения
"Основы", которой покойный поэт сочувствовал всей душою. Значение Шевченко
известно всякому, кто любил родное славянское слово и был доступен
чему-нибудь высокому, изящному, - но не могу отказать себе в удовольствии
поделиться с читателями "Русской речи" теми впечатлениями, которые оставили
во мне последняя моя встреча с покойным поэтом и последняя моя разлука с
ним у его могилы.
Из петербургских газет, я думаю, всем уже известно, что Т. Г. Шевченко
прихварывал еще с прошлой осени, а в конце января этого года он уже почти
не оставлял своей квартиры в доме Академии художеств. Квартира эта,
отведенная ему после возвращения его в Петербург, состояла из одной очень
узкой комнаты, с одним окном, перед которым Шевченко-художник обыкновенно
работал за мольбертом. Кроме стола с книгами и эстампами мольберта и
небольшого диванчика, обитого простою пестрой клеенкой, двух очень простых
стульев и бедной ширмы, отгораживавшей входную дверь от мастерской
художника, в этой комнате не было никакого убранства. Из-за ширмы узкая
дверь вела по узкой же спиральной лестнице на антресоли, состоящие из такой
же комнаты, как и внизу, с одним квадратным окном до пола: здесь была
спальня и литературный кабинет Шевченко-поэта. Меблировка этой комнаты была
еще скуднее. Направо в угле стоял небольшой стол, на котором обыкновенно
писал Шевченко; кровать, с весьма незатейливой постелью, и в ногах кровати
другой, самый простой столик, на котором обыкновенно стоял графин с водой,
рукомойник и скромный чайный прибор.
Около года я не был в Петербурге и, возвратясь в конце января в
северную Пальмиру, тотчас отправился поклониться поэту. Возле его дверей
мне встретился солдат, который обыкновенно ему прислуживал. "Дома Тарас
Григорьевич?" - спросил я его. "Нетути, - отвечал служака, - он нонеча рано
еще уходил из дома". Я, однако, подошел ближе к двери поэта с намерением
положить в створной паз мою карточку, как я прежде часто делывал, когда не
заставал его дома, но, к крайнему моему удивлению, дверь от легкого моего
прикосновения отворилась. В комнате, служившей мастерской художнику, никого
не было, а наверх я не хотел идти, боясь обеспокоить поэта, и стал надевать
мои калоши. "Кто там?" - раздалось в это время сверху. Я узнал голос
Шевченко и назвал свою фамилию "А... ходить же, голубчику, сюда", - отвечал
Тарас Григорьевич. Войдя, я увидел поэта: он был одет в коричневую
малороссийскую свитку на красном подбое и сидел за столом боком к окну.
Перед ним стояла аптечная банка с лекарством и недопитый стакан чаю.
"Извинить, будьте ласковы, шо так принимаю. Не могу сойти вниз, - пол там
проклятый, будь он неладен. Сидайте". Я сел около стола, не сказав ни
слова. Шевченко мне показался как-то странным. Оба мы молчали, и он прервал
это молчание. "Вот пропадаю, - сказал он. - Бачите, яка ледащица з мене
зробылась". Я стал всматриваться пристальней и увидел, что в самом деле во
всем его существе было что-то ужасно болезненное; но ни малейших признаков
близкой смерти я не мог уловить на его лице. Он жаловался на боль в груди и
на жестокую одышку: "пропаду", - заключил он и бросил на стол ложку, с
которой он только что проглотил лекарство. Я старался его успокоить
обыкновенными в этих случаях фразами, да, впрочем, и сам глубоко верил, что
могучая натура поэта, вынесшая бездну потрясений, не поддастся болезни,
ужасного значения которой я не понимал. "Ну, годи обо мне, - сказал поэт, -
расскажите лучше мне, что доброго на Украйни?" Я передал ему несколько
поклонов от его знакомых. Он о всяком что-нибудь спросил меня, и очень
грустил о больном художнике Ив. Вас. Г<удовско>м, у которого гостил в
последнее свое пребывание в Киеве. Говоря о Малороссии и о своих украинских
знакомых, поэт видимо оживал: болезненная раздражительность его мало-помалу
оставляла и переходила то в чувство той теплой и живой любви, которою
дышали его произведения, то в самое пылкое негодование, которое он, по
возможности, сдерживал.
На столе, перед которым он сидел, лежали две стопки сочиненного им
малороссийского букваря, а под рукой у него была другая "малороссийская
грамотка", которую он несколько раз открывал, бросал на стол, вновь
открывал и вновь бросал. Видно было, что эта книжка очень его занимает и
очень беспокоит. Я взялся было за шапку. Поэт остановил меня за руку и
посадил. "Знаете вы вот сию книжицу?" - он показал мне "грамотку". Я
отвечал утвердительно. "А ну, если знаете, то скажите мне, для кого она
писана?" - "Как, для кого?" - отвечал я на вопрос другим вопросом. "А так,
для кого? - бо я не знаю, для кого, только не для тех, кого треба навчiть
разуму". Я постарался уклониться от ответа и заговорил о воскресных школах,
но поэт не слушал меня и, видимо, продолжал думать о "грамотке".
"От як бы до весны дотянуть! - сказал он, после долгого раздумья, - да
на Украйну... Там, може бы, и полегшело, там, може б, еще хоть трошки
подыхав". Мне становилось невыносимо, я чувствовал, как у меня набегали
слезы. Он расспрашивал меня о Варшавской железной дороге и Киевском шоссе.
"Да! - сказал он, - когда б скорее ходили почтовые экипажи, не доедешь
живой на сих проклятых перекладных, а ехать нужно, - умру я тут непременно,
если останусь".
Я стал прощаться. "Спасыби, що не забуваете, - сказал поэт и встал. -
Да, - прибавил он, подавая мне свой букварик, - просмотрите его да скажите
мне, что вы о нем думаете". С этими словами он подал мне книжку, и мы
расстались... навсегда в этой жизни. Более я не видал уже Шевченко в живых, и
весть о его смерти 26 февраля меня поразила, как громовой удар. Утром 27
февраля я с другим моим земляком и знакомым покойника, А. И. Н<ичипорен>ко,
отправились в Академию. Дверь Шевченко была заперта и запечатана; мы
догадались и пошли в академическую церковь. Там в притворе стояла белая
гробовая крышка, а перед амвоном на черном катафалке виднелся гроб, обитый
белым глазетом. У изголовья маленький человечек читал очень медленно и
очень тихо. Я вспомнил, как год тому назад поэт хлопотал об издании
псалмов, переложенных им на малороссийский язык, и всегда озабоченный
заходил ко мне по дороге из Александро-Невской лавры на Васильевский
остров. Теперь же ему читался один из переложенных им псалмов. Красные
сторы у церковных окон, против которых стоял гроб, были спущены и бросали
красноватый свет на спокойное лицо мертвеца, хранившее на себе печать тех
благородных дум, которые не оставляли его при жизни. Три художника с
бумагою и карандашами в руках стояли по левую сторону гроба и рисовали; две
женщины с типами петербургских кухарок толковали, что и из хохлов тоже
бывают умные люди и что покойник - вот майорского чина дослужился, а братья
его так еще "помещицкие". Я вспомнил г. Флирковского, законного помещика
семьи умершего поэта... Вскочил какой-то кавалерист, в мундире приятного
цвета, звеня шпорами и саблей, но, пройдя несколько шагов по церкви, взял
саблю в руки и, приподняв каблуки, пошел на цыпочках - весь шум,
производимый оружием, прекратился. В церкви опять водворилась благоговейная
тишина, и раздавался только слабый голос маленького господина, читавшего
над малороссийским поэтом воздыхания бибилейского поэта-царя.
28 февраля по совершении в академической церкви заупокойной обедни по
рабе божием Тарасие и после отпевания по уставам церковным ближние
покойника почтили его надгробным словом. Всех речей, если не ошибаюсь, было
произнесено девять, - из них семь в церкви и две на кладбище. Общий смысл
этих речей легко себе представить, и я не считаю нужным о них
распространяться, потому что стенографировать их не было никакой
возможности, а излагать их вкратце - значит портить их. Могу только
сказать, что особенно сильно отозвалось в душе слушателей слово любимого
нашего профессора Н. И. Костомарова и г. К<урочки>на, которому сдерживаемые
слезы мешали произнесть свое короткое слово, дышавшее сердечной простотой и
искренностью. Могилу для Шевченки вырыли за колокольнею кладбищенской
церкви, к стороне взморья: до времени он самый крайний жилец Смоленского
кладбища, и за его могильной насыпью расстилается белая снежная равнина,
как бы слабое напоминание о той широкой степи, о которой он пел и которую
измерил еще "малыми ногами". В могилу был опущен дощатый ящик, выстланный в
середине свинцом, но так дурно запаянный в дне, что вода набралась в него
прежде, чем гроб принесли на кладбище. И на третий день лицо поэта
оставалось удивительно благообразным. Огромный лавровый венок окружал его
благородное чело, - в руках у многих тоже были цветочные венки, которые они
принесли, чтоб положить на свежую могилу поэта. Дам было очень немного,
однако женская слеза из глаз г-жи Б<елозерской> и старушки К<остомаровой>
не обошла могилы Шевченко. Многие очень жалели, что нет семьи Т<олсты>х,
которые любили поэта и не забывали его в самые тяжелые минуты его
многострадальной жизни.
Когда крышка ящика, в который поставили гроб, была запаяна,
провожавшая покойника толпа стала расходиться. Снег повалил довольно
большими хлопьями, какой-то господин с папкою в руках юлил между
проходящими, предлагая литографированные портреты мертвого Шевченки,
старухи из богадельни канючили на упокой душеньки - на душе становилось
тяжче и тяжче. Давно ли Россия схоронила Хомякова, Аксакова, и вот опять
новая могила. Не стало еще одного человека, целую жизнь думавшего честную
думу и умершего накануне дня освобождения 23 миллионов, между которыми до
сих пор оставались родные и близкие сердцу поэта.
Но как поэтическая деятельность Шевченко останется в числе лучших
страниц малороссийской словесности, так и самый день его погребения
навсегда останется знаменательным в истории украинской письменности и
гражданственности. Любимейшая мечта поэта сбылась и громко заявила свое
существование. Малороссийское слово приобрело право гражданства, раздавшись
впервые в форме ораторской речи над гробом Шевченко. Из девяти
напутствований, сказанных над могилою поэта, шесть были произнесены на
малороссийском языке. Из остальных трех речей две были произнесены
по-русски и одна по-польски, как бы в значение общего горя славян,
пришедших отдать последний долг малороссийскому поэту-страдальцу.
У малороссийского народа, слава богу, есть теперь своя литература,
есть свои ораторы, свои историки, но теперь нет у нее такого лирика, каков
был покойный Тарас Григорьевич Шевченко, справедливо названный в одной из
сказанных над его гробом речей "батьком рiдного слова". Oratores fiunt,
poetae nascuntur. {Ораторами делаются, поэтами рождаются (лат.).}
ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА И ПОСЛЕДНЯЯ РАЗЛУКА С ШЕВЧЕНКО
Впервые опубликовано в газете "Русская речь", 1861, 19-20, 9 марта,
стр. 314 - 316, за подписью: "Н. Л...ов"; печатается по тексту этой
публикации.
Статья - одно из первых ярких свидетельств глубокого уважения Лескова
к личности и творчеству Шевченко и вместе с тем - ценный документ о
последнем годе жизни и кончине великого поэта. Личное знакомство молодого
литератора с Шевченко состоялось, очевидно, во время приезда Лескова в
Петербург в 1860 году и затем закрепилось в январе 1861 года; знакомству и
сближению способствовали как можно полагать, те связи с представителями
украинской культуры, которые были установлены Лесковым еще а период жизни в
Киеве; в частности, Лесков был знаком с художником И. В. Гудовским, о
котором его расспрашивал Шевченко (о Гудовском см. в "Мелочах архиерейской
жизни" - наст. изд., т. 6, стр. 450 - 456).
Лесков хорошо знал подробности биографии Шевченко; об этом
свидетельствует и другая заметка Лескова о Шевченко - "Официальное
буффонство", написанная в 1882 году (см. т. 11 наст. издания).
Стр. 7. В мяч не любил он играть никогда... - неточная цитата из
стихотворения немецко-венгерского поэта Карла Бека (1817 - 1879) "Слуга и
служанка" в переводе Плещеева (см. А. А. Плещеев. Стихотворения, М., 1861,
стр. 78).
"Основа" - украинский журнал, выходивший в 1861 - 1862 годах в
Петербурге под редакцией В. М. Белозерского; в журнале были опубликованы
многие произведения Шевченко и материалы о его жизни и творчестве.
...после возвращения его в Петербург... - Шевченко после ссылки
возвратился в Петербург 27 марта 1858 года.
Стр. 9. ...в последнее свое пребывание в Киеве, - Шевченко последний раз
был на Украине в 1859 году.
...сочиненного им малороссийского букваря... - Имеется в виду "Букварь
южнорусский", изданный в 1861 году в Петербурге (см. Т. Шевченко. Повне
зiбрання творiв, т. VI, Киiв, 1957, стр. 339 - 366).
...другая "малороссийская грамотка"... - Речь идет о "Граматке" П. А.
Кулиша, впервые опубликованной в Петербурге в 1857 году и переизданной в
1861 году; Шевченко отрицательно относился к этому пособию. По
предположению И. Я. Айзенштока, новое издание "Граматки" побудило Шевченко
опубликовать письмо "К издателю "Северной пчелы", напечатанное в 1861 году
23 февраля, за подписью "Горожанин С...". Возможно, что Лесков и помог
Шевченко установить связь с редакцией "Северной пчелы" (см. I. Я.
Айзеншток. Iз розшукiв про Шевченка - "Збiрник праць п'ятоi науковоi
шевченкiвськоi конференцii", Киiв, 1957 стр. 116 - 143).
Стр. 10. Н<ичипорен>ко, Андрей Иванович (1837 - 1863) - участник
революционного движения 60-х годов, член общества "Земля ц воля"; об
отношении к нему Лескова см. примечания к роману "Некуда" и очерк
"Загадочный человек" (наст. изд., т. 2 и т. 3).
...хлопотал об издании псалмов... - Имеется в виду издание "Псалми
Давидови, переложив по-нашему", СПб., 1860.
Флиорковский, В. Э. - помещик, у которого в крепостном владении
находились братья Шевченко Осип и Никита, а также сестра Ирина; в июне 1860
года Флиорковский их "освободил", но без земли, и они от "воли" отказались
(см. письмо Т. Г. Шевченко к нему в Собрании сочинений, т. V, М., 1956,
стр. 441 - 442).
...библейского поэта-царя - царя Давида.
Стр. 11. Всех речей... было произнесено девять... - Известно, что на
похоронах Шевченко выступали: П. А. Кулиш, Н. И. Костомаров, Н. С.
Курочкин, Ф. А. Хартахай, В. Ю. Хорошевский; о других речах сведений нет. О
похоронах Шевченко и речах на могиле см. также в "Воспоминаниях" С. Н.
Терпигорева (С. Н. Терпигорев (С. Атава). Собрание сочинений, т. VI, СПб.,
1899, стр. 524 - 527). Тело Т. Г. Шевченко в мае того же 1861 года было
перевезено на Украину и 10(22) мая похоронено на Чернечьей горе над
Днепром, близ Канева.
Б<елозерская>, Надежда Александровна - жена В. М. Белозерского.
К<остомарова>, Татьяна Петровна - мать историка Н. И. Костомарова.
Семья Т<олсты>х. - Речь идет о семье Федора Петровича Толстого (1783 -
1873), вице-президента Академии художеств; он и его жена А. И. Толстая
много сделали для освобождения Шевченко из ссылки и для дальнейшего его
устройства. В дневнике поэт 13 июня 1857 года писал о Толстых: "Они
единственные виновники моего избавления, им и первый поклон" (Т. Г.
Шевченко. Собрание сочинений, т. V, М., 1956, стр. 16 - 17).
Давно ли Россия схоронила Хомякова, Аксакова... - Лесков говорит о
смерти известных славянофилов Алексея Степановича Хомякова и Константина
Сергеевича Аксакова; первый умер 23 сентября, второй - 7 декабря 1860 года.