Маяковский Владимир Владимирович - В. Полонская. Воспоминания о В. Маяковском

будь в магазине, бывал ли в ресторане - он был необыкновенно строг к работе обслуживающего персонала. Он не был, конечно, придирой. Нет, Маяковский хотел и требовал, чтобы все люди в его стране сознательно отвечали за качество своей работы.

   Зато как Владимир Владимирович радовался успеху и достижениям нашей страны во всех областях, тоже от самых больших вещей до мелочей.

   Строилось ли новое здание, ставили ли новый светофор, асфальтировали ли улицы, надевали ли милиционеры новую форму - ему до всего было дело.

   По-детски радовался Маяковский и говорил:

   - Норкища, подумайте, вот у нас уже это налажено, вот мы уже такое умеем, и ведь хорошо делаем, правда, здорово?

   Многих очень волновал вопрос, почему Маяковский не в партии. Я не помню ни одного диспута, где к нему не обращались бы с этим вопросом устно или посредством записок. Не могу вспомнить дословно, как он отвечал на этот вопрос, очевидно, это застенографировано и известно. Мне кажется, что лучше всего Маяковский ответил на этот вопрос в поэме "Во весь голос":

   Явившись

  

  

   в Це Ка Ка

   идущих

  

  

   светлых лет,

   над бандой

   поэтических

  

  

  

   рвачей и выжиг

   я подыму,

   как большевистский партбилет,

   все сто томов

   моих

  

  

  партийных книжек.

  

   В разговорах со мной Владимир Владимирович объяснял, что считает себя партийцем, а формальное вступление в партию, по его словам, наложило бы на него обязательства, которые он должен был бы выполнять честно и преданно. Это отняло бы у него много времени, а он считал, что - наша страна еще находится как бы на военном положении и что своим стихом он нужнее партии и стране.

   Владимир Владимирович в своем посмертном письме упомянул меня среди членов своей семьи и поручил меня заботам правительства.

   Я знаю, что многие его за это осуждали. Обращение к правительству так же, как и самый факт самоубийства, рассматривался некоторыми как заранее продуманные способы отмщения мне со стороны Владимира Владимировича за неудачную его любовь ко мне.

   Это были не только обывательские предположения и высказывания.

   Даже Алексей Максимович Горький писал: "От любви умирают издавна и очень часто... Вероятно, это делают для того, чтобы причинить неприятность возлюбленной".

   Эти слова были сказаны Алексеем Максимовичем по поводу смерти Маяковского.

   Я не могу согласиться с такою точкой зрения.

   В своих записках я старалась, как могла и умела, все вспомнить, ничего не скрывая и ничего не приукрашивая. Вспомнить во всех обстоятельствах наши отношения вплоть до самой катастрофы 14-го апреля. Теперь мне нужно коснуться и этого, чрезвычайно тяжелого, трудного и сложного вопроса - о моем положении после смерти Владимира Владимировича.

   Повторяю, я не могу согласиться с тем, что Маяковский назвал меня в своем завещании для того, чтобы отомстить мне в обычном смысле этого слова.

   Конечно, это сделал человек с кровью кипучей и со страстями гиперболическими, доведенными в то время всеми обстоятельствами, а не только течением нашей любви, до предела. Все это вместе взятое вылилось в страшное событие 14-го апреля.

   В известном письме своем появляется Маяковский не святым, всепрощающим, добродетельным лицемером, говорящим своей возлюбленной:

   - Я умираю - будь счастлива с другим.

   Маяковский хотел, чтобы я была счастлива, но с ним и только с ним. Или ни с кем больше. Никак он не заботился о сохранении приличий, о сохранении моего семейного быта. Наоборот, он хотел все взорвать, разгромить, перевернуть, изничтожить. Он ненавидел мое семейное окружение, и не только мое, а всяческие, подобные моему, мещанские семейства.

   Маяковский хотел отрезать мне все пути даже и после своей смерти в серенький мещанский быт.

   Если все это можно назвать местью - тогда он мстил.

   Как Пушкин, подстреленный насмерть, но полный человеческих страстей любви, ненависти, страстного желания мести, стреляет в своего врага и кричит "браво", когда думает, что попал в цель, так и Маяковский, живой, раздраженный, полный тех же человеческих страстей, в минуту слабости решаясь убить себя, вписывает мое имя в завещание и, наверное, тоже ощущает торжествующую злую радость: ведь тем, что он объявляет о наших отношениях, признает меня своей близкой, он тем самым метит в карточный семейный домик видимого моего семейного благополучия.

   Давно уже нет здесь ни любви, ни радости, а только ложь, привычка, фальшивая боязнь сильных решений.

   Было бы нелепо, если бы я этим хотела сказать: Маяковский застрелился, чтобы разрушить мой семейный быт. Но в комплексе причин, которые привели его к гибели, было и то недоразумение между нами, которое он принял за разрыв. И я здесь касаюсь только этого узкого вопроса и тех своих ощущений и догадок, которые касаются одного этого вопроса.

   Своим письмом Маяковский навсегда соединяет меня с собой. Но в этой "мести" столько же ярости, сколько желания оградить меня от всех нареканий, которые могут возникнуть после его смерти при всех этих обстоятельствах.

   Полная моя реабилитация, причисление меня к семье и как бы просьба к его близким, чтобы они меня ни в чем не обвиняли, так как я для него остаюсь дорогой. И еще желание на всю жизнь сделать меня ни от кого не зависимой. А для этого помощь и поддержка от него самого. Вот какова была "месть" этого большого, замечательного человека.

   Когда я прочла его посмертное письмо, я поняла, что он прощает меня за все причиненные боли и обиды. Несмотря на отчаяние, я была бесконечно признательна ему за его прощение, за честь, которую он мне оказал, признав меня членом своей семьи.

   Воля покойного в отношении меня не была исполнена.

   В этом виновата больше всего я сама.

   Я никогда не отличалась сильной волей. А тут страх, растерянность перед неожиданной катастрофой лишили меня собственной ориентации. Я уже ничего не понимала в происходившем.

   И тут большое влияние в этом смысле оказала на меня Лиля Юрьевна Брик.

   15-го или 16 апреля Лиля Юрьевна вызвала меня к себе {Точная дата этого разговора В. Полонской с Л. Брик не установлена.}. Я пришла с Яншиным, так как ни на минуту не могла оставаться одна. Лиля Юрьевна была очень недовольна присутствием Яншина.

   В столовой сидели какие-то люди. Вспоминаю Агранова {Я. С. Агранов - сотрудник ОГПУ, друг Л. и О. Бриков и В. Маяковского} с женой, еще кто-то...

   У меня было ощущение, что Лиля Юрьевна не хотела, чтобы присутствующие видели, что я пришла, что ей было неприятно это.

   Она быстро закрыла дверь в столовую и проводила нас в свою комнату. Но ей нужно было поговорить со мной вдвоем.

   Тогда она попросила Яншина пройти в столовую, хотя ей явно не хотелось, чтобы он встречался с присутствующими у нее людьми.

   У нас был очень откровенный разговор. Я рассказала ей все о наших отношениях с Владимиром Владимировичем, о 14 апреля. Во время моего рассказа она часто повторяла:

   - Да, как это похоже на Володю.

   Рассказала мне о своих с ним отношениях, о разрыве, о том, как он стрелялся из-за нее.

   Потом она сказала:

   - Я не обвиняю вас, так как сама поступала так же, но на будущее этот ужасный факт с Володей должен показать вам, как чутко и бережно нужно относиться к людям.

   Лиля Юрьевна сказала мне на прощание, что мне категорически не нужно быть на похоронах Владимира Владимировича, так как любопытство и интерес обывателей к моей фигуре могут возбудить ненужные инциденты. Кроме того, она сказала тогда такую фразу:

   - Нора, не отравляйте своим присутствием последние минуты прощания с Володей его родным.

   Для меня эти доводы были убедительными, и я поняла, что не должна быть на похоронах.

   В середине июня 30-го года мне позвонили из Кремля по телефону и просили явиться в Кремль для переговоров.

   Я поняла, что со мной будут говорить о посмертном письме Маяковского {Текст письма опубликован в "Литературном наследстве", т. 65, "Новое о Маяковском", М., 1958, с. 199.}.

   Я решила, прежде чем идти в Кремль, посоветоваться с Лилей Юрьевной, как с близким человеком Владимира Владимировича, как с человеком, знающим мать и сестер покойного. Мне казалось, что я не имею права быть в семье Маяковского против желания на это его близких.

   Лиля Юрьевна всегда относилась ко мне хорошо, и я рассчитывала на ее помощь в этом трудном вопросе.

   Лиля Юрьевна сказала, что советует мне отказаться от своих прав.

   - Вы подумайте, Нора, - сказала она мне, - как это было бы тяжело для матери и сестер. Ведь они же считают вас единственной причиной смерти Володи и не могут слышать равнодушно даже вашего имени.

   Кроме того, она сказала такую фразу:

   - Как же вы можете получать наследство, если вы для всех отказались от Володи тем, что не были на его похоронах?..

   Меня тогда неприятно поразили эти слова Лили Юрьевны, так как на похоронах я не была только из-за ее совета.

   Потом она сказала мне, что знает мнение, которое существует у правительства. Это мнение, по ее словам, таково: конечно, правительство, уважая волю покойного, не стало бы протестовать против желания Маяковского включить меня в число его наследников, но неофициально ее, Лилю Юрьевну, просили посоветовать мне отказаться от моих прав.

   С одной стороны, мне казалось, что я не должна ради памяти Владимира Владимировича отказываться от него, потому что отказ быть членом семьи является, конечно, отказом от него. Нарушая его волю и отвергая его помощь, я этим как бы зачеркну все, что было и что мне так дорого. С другой стороны - разговор у Лили Юрьевны казался мне тогда очень убедительным.

   Я пишу "тогда", так как теперь, после 8 лет, я рассматриваю все более объективно, и мне кажется, что Лиля Юрьевна была не до конца искренна со мной, что тут ею руководили все те же соображения: если я буду официально признана подругой Маяковского, это снизит ее роль в отношении Владимира Владимировича.

   Тогда я много думала, имею ли я право причинять страдания его близким, входя против их воли в семью? Как я могу идти против решений правительства, хотя бы и негласных?

   Не решив так вот ничего, я отправилась в Кремль.

   Вызвал меня работник ВЦИК тов. Шибайло. Он сказал:

   - Вот, Владимир Владимирович сделал вас своей наследницей, как вы на это смотрите?

   Я сказала, что это трудный вопрос, может быть, он поможет мне разобраться.

   - А может быть, лучше хотите путевку куда-нибудь? - совершенно неожиданно спросил Шибайло.

   Я была совершенно уничтожена таким неожиданным и грубым заявлением, которое подтвердило мне слова Лили Юрьевны.

   - А впрочем, думайте, это вопрос серьезный.

   Так мы расстались.

   После этого я была еще раз у тов. Шибайло, и тоже мы окончательно ни до чего не договорились.

   После этого никто и никогда со мной не говорил об исполнении воли покойного Владимира Владимировича. Вопрос остался неразрешенным.

  

   Прошло 8 лет. Мною никто не интересовался, хотя я была свидетельницей последних дней, последних часов Маяковского.

   И вот в этом году первое теплое, сердечное слово: директор Музея Маяковского тов. Езерская пишет мне:

   "Вы были самым близким человеком Владимира Владимировича в последний год его жизни. Вы должны нам рассказать. Вы не имеете права отказаться".

   Я ни от чего не отказываюсь.

   Я любила Маяковского. Он любил меня. И от этого я никогда не откажусь.

  

   Декабрь, 1938 г.