Мансырев С. П. - Мои воспоминания о Государственной думе

адном фронте ярко сказались последствия этого - падение дисциплины, отказ войск от наступления, нескончаемые митингования по ничтожным поводам, наконец, смещения и аресты офицеров. Необходимо было немедленно же принять меры. Но Комитет в это время занят был другим: он распределял всех сколько-нибудь активных членов Думы на комиссарские места в столичные учреждения и в провинцию, - конечно, в первую голову из тех, которые входили в Прогрессивный блок или склонны были ему сочувствовать; прочие оставались под подозрением. А про фронт впервые вспомнили лишь 12 марта, и только 15-го немногие оставшиеся налицо думцы были приглашены на совещание о плане фронтовых поездок; в действительности они были осуществлены еще позже, например, на Западный фронт меня, в числе прочих, командировали лишь 18-го, на Юго-Западный - несколько групп депутатов отправлены были только с 5 по 10 апреля, а на Румынский - так и не был послан никто: все пригодные для того лица оказались занятыми другими, более спокойными делами. Тот же фронт жаждал и газетного осведомления о событиях; там царила полная неизвестность о происходящем, все были сбиты с толку и терялись в массе сбивчивых, разноречивых и часто ложных известий. За газетами стали в Думу приезжать с фронта и офицеры и солдаты уже 3-4 марта. А Комитет удосужился и этот вопрос поставить только 13-го, и на следующий день была образована газетная комиссия, на которую возложено снабжение и петроградских и фронтовых частей газетами, - уже тогда, когда и те и другие были завалены разными изданиями, зачастую подпольными, от Совета рабочих и солдатских депутатов...

   Скоро в Петрограде объявился Ленин со своими присными; пошли митинги у дворца Кшесинской, большевистская опасность проявилась наглядно; а спустя почти месяц (5 апреля), при командировании меня и священника Филоненко на Юго-Западный фронт, председатель Комитета С. Шидловский дал нам следующую инструкцию: мы обязаны были находиться в постоянном контакте и действовать в полном единомыслии с одновременно едущими с нами четырьмя представителями Совета рабочих и солдатских депутатов, отнюдь не обнаруживая каких-либо разногласий с ними. После получения такого напутствия оба мы хотели было отказаться от почетной миссии, но после решили, что все-таки наше присутствие будет в известной мере полезно, и мы сможем воспрепятствовать кое-каким эксцессам наших спутников.

   Отправились мы 9 апреля, причем сопровождавшие нас "товарищи" предупредительно заехали за нами на квартиру, сопровождали до вокзала и сели вместе с нами в вагон; с этого дня и до возвращения нашего (21 апреля) они ни на минуту не покидали нас: мы все время были как бы под конвоем. Впрочем, в этом была и своя хорошая сторона. Железные дороги были уже в значительной мере "демократизированы", и если бы не наши спутники, мы бы, во-первых, не могли бы ни найти места (несмотря на то, что нам было дано отдельное купе), ни избегнуть опасности быть из него прогнанными. В первую же ночь в наше купе стали ломиться какие-то солдаты, а так как мы не отворяли, то они стали ломать двери прикладами, грозя покончить с засевшими "буржуями". Но один из сопровождавших нас (некий Иоффе²⁶, юный ротный фельдшер) вышел и стал уговаривать ломившихся; он долго с ними говорил, но все-таки убедил, и нас оставили в покое.

   За время пути до Каменец-Подольска мы разговорились "по душе", и я убедился, что, в сущности, наши охранители - ребята вовсе не плохие; у них была и душа и даже некоторый здравый смысл; но эти качества совершенно исчезали перед их абсолютным невежеством и затверженными партийными формулами: какие-то попугаи, которых физически нельзя заставить говорить по-иному... На многих митингах мы выступали совместно. Выйдет один из наших товарищей и начинает нести ахинею: "Без аннексий и контрибуций... капиталисты начали войну... пьют нашу кровь..." и т. д. Выступаешь после него, понятно, совсем в ином стиле. После речи подходит говоривший и, горячо пожимая руку, выражает полное согласие со сказанным. Ну, думаешь, переубедил его - и начинаешь исподволь натаскивать его на правильные мысли для будущего выступления; он соглашается вполне, и вот на следующем митинге даже сам заявляет: "Ну, теперь слушайте, я буду говорить солидарно с вами". Действительно, сначала идет как будто хорошо, но затем бедняга запутывается и опять: "Буржуи... контрреволюционная гидра... война дворцам"... И так в течение двух недель нашей совместной поездки.

   Но я должен сказать по справедливости, что в то время Юго-Западный фронт далеко не представлял собою ту картину разложения, которую мы видели в Петрограде и ближайших к нему местностях. Мы посетили свыше 25 полков, не считая отдельных небольших отрядов, а также разных митингов, составлявшихся по пути из солдат и местных жителей; в общем впечатление получилось очень благоприятное: настроение патриотическое, полная готовность к наступлению, недурная дисциплина и даже отсутствие резкого антагонизма между солдатами и офицерами; бывали кое-какие недоразумения, но мы их сравнительно легко ликвидировали. <...>

   В Каменец-Подольске на заседании местного Совета солдатских депутатов наши спутники коснулись того же вопроса о взаимоотношении правительства и Совета и, по обыкновению, понесли свое, - что, дескать, правительство - власть исполнительная, а Совет - и законодательная, и распорядительная, а потому Совет выше, и правительство должно ему подчиняться. Тут я уже вышел из пределов "инструкции" и в очень резком тоне стал возражать; говорил я долго и, к моему удовольствию, а также удивлению, видел, что все присутствующие на моей стороне; а когда я кончил и предложил резолюцию в том числе, что правительство - единственная в стране власть и что все обязаны подчиняться только его распоряжениям, то она была единогласно принята, а мой злополучный оппонент, подойдя ко мне, заявил: "Правильно, совершенно правильно; ведь и я это самое хотел сказать".

   В Каменец-Подольске мы познакомились с Брусиловым, тогдашним главнокомандующим фронтом, и сообщили ему наши наблюдения. Он подтвердил, что, действительно, в общем его фронт пока благополучен, но что хуже других настроение в 8-й армии, которою командовал Каледин, и просил нас отправиться туда. Мы в тот же день поехали в Черновицы, где был штаб армии. Каледина я застал весьма озабоченным и как-то удрученным. Он жаловался, что ему сильно портит соседняя 9-я армия, откуда за последние дни начинают в большом числе проникать агитаторы, и, несмотря на все меры, он не может этому воспрепятствовать, так как встречает мало поддержки и в комитетах, и в некоторых начальниках отдельных частей; он жаловался, что появились между офицерами, в особенности между вновь присылаемыми из столицы, новые типы, склонные подлаживаться к солдатам, заискивающие в них и не только не поддерживающие дисциплину, но содействующие ее упадку. Он особенно был недоволен так называемою Поливановской комиссией, действовавшей тогда по инициативе Гучкова и явно игравшей на "демократизации" армии, т. е. на поддержке розни между офицерами и солдатами.

   В пределах 8-й армии мы объехали до 12 полков и отдельных частей; действительно, настроение было несколько хуже, чем встреченное нами до тех пор; попадались полки (например, 443-й), в которых антагонизм между командованием и нижними чинами принимал довольно резкие формы; но по справедливости должен сказать, что если в этом агитация сыграла известную роль, то не менее виновато в данном случае было и начальство: полковой командир производил очень невыгодное впечатление своим безучастным отношением к подчиненным и как-то совершенно стушевывался в жизни полка; отдельные офицеры также далеко не соответствовали своему призванию, но, повторяю, это было не общее явление, и в массе Юго-Западный фронт производил впечатление хорошее. Такое же заключение вынесли и два других думца - кн. Шаховской и Кузьмин²⁷, которые объезжали 7-ю армию и с которыми мы встретились в Киеве уже на обратном пути.

   Все мы были согласны, что фронт сам по себе еще здоров, но что его систематически и непрерывно портит центр, т. е. Петроград, своими колеблющимися, нерешительными и явно играющими в руку социалистам действиями и распоряжениями. Нам казалось, что будь хоть немного более властной энергии и патриотизма наверху, военная обстановка была бы поправима.

  

  

   Мы приехали в Петроград 21 апреля, - как раз в тот самый день, когда Ленин и его присные сделали свою первую пробу, - демонстрацию на Мариинской площади ²⁸, - и сразу окунулись в разлагающуюся, смрадную атмосферу столичных соглашательств. До какой степени поразительная была разница между здоровою, стойкою обстановкой на фронте, в которой мы отдыхали около двух недель, и бессмысленным, преступным политиканством, нескончаемой болтовнею и жадной погоней за властью и влиянием, которые мы нашли здесь! Когда мы в самый день приезда пытались увидеть членов Комитета для доклада о поездке, никого из них в Думе не оказалось; на следующий день мы удостоились кое-кого лицезреть, но наш доклад их, очевидно, совсем не интересовал: все их помыслы были сосредоточены на назревающем министерском кризисе и на гадании: какой состав министерства может образоваться в близком будущем. Лишь через четыре дня удосужились созвать совещание членов Думы для выслушивания докладов лиц, ездивших на разные фронты.

   А черед два дня, 27 апреля, состоялось торжественное заседание членов Думы всех четырех созывов: предполагалось подвести итоги "сильных" 11 лет деятельности Думы, поднять ее явно клонившийся к упадку престиж и авторитет; говорилось много речей - все прекрасными ораторами, но правдива и откровенна была из них только одна речь - косноязычного М. Скобелева: "Дума уже умерла, мы имеем дело с призраком, и так как мы - люди с трезвыми взглядами, то ни пугаться этого призрака, ни даже считаться с ним не стоит".

   Жестокие, но правдивые слова: возражать на них было нельзя... Захватив выпущенную из рук прежним строем власть. Дума в лице своего Комитета, а потом Временного правительства обнаружила полное непонимание задач момента, полное отсутствие воли и энергии к удержанию этой власти, совершенную бесплодность и никчемность бессистемных, противоречивых и чисто декларационных потуг законодательства; она совершенно проглядела с самого же первого момента настоящую, грозную опасность от партийно-социалистического натиска, черпавшего силы в безграничной темноте народной и в сплоченности бывших подпольных деятелей, которые выплыли наверх при новой обстановке; вместо борьбы с этими темными силами она все время стремилась к соглашательству и компромиссу с ними, и с ними же (к явной гибели для всего государства) все время занималась донкихотской борьбою с призраками контрреволюции, последовательно сметая и дезорганизуя все то, что стояло на пути к осуществлению идеалов Циммервальда²⁹ и социальной перестройки общества. Она с величайшим усердием уготовила путь для победоносного пришествия большевиков, и по справедливости ей принадлежит крупная доля заслуги в подготовке превращения когда-то великой и обильной страны в пустыню, полную ужасов неописуемых и невероятных. <...>

   В сущности, здесь мои воспоминания о Государственной думе и заканчиваются. С образованием в начале мая 1917 г. министерства "спасения революции" (не России) всякое ее значение в жизни страны кончается, и дальше идет полгода агонии полуживого прозябания. Все сколько-нибудь видные думцы разъехались по местам, другие цепко держались за "властные" посты и, хотя вполне сознавали, что их деятельность не только бесполезна, но даже при данных условиях вредна, не желали и не могли расстаться с преимуществами своего положения. Комитет где-то существовал, не обнаруживая себя абсолютно ничем; совещания членов, предполагавшиеся сначала еженедельно, собирались все реже и реже, участников в них было меньше и меньше, говорилось и обсуждалось на них то, что давным-давно было известно маленьким детям на улице; а когда в начале июня в горьковской пораженческой газете "Новая жизнь" появились ехидные намеки на то, что в Думе-то именно контрреволюция и кроется, то господа из Комитета совсем перепугались и совещаний больше не созывали...

   За полною бесполезностью Думы в газетах одно время все чаще и чаще писалось о необходимости ее формального роспуска; это же говорилось и в Совете рабочих и солдатских депутатов. Потом писать и говорить перестали: уже не стоило. Сочли более удобным просто физически выдворять Думу из дворца: сначала заняли одну комнату, потом несколько, потом объявили, что все залы (Екатерининский, Полуциркульный, Круглый) находятся исключительно в их распоряжении, потом упразднили буфет, почтовое отделение, взяли всю левую половину здания, дальше заняли канцелярии, кабинет председателя, выселили служащих из квартир и, наконец, в распоряжении Думы оставили только библиотеку и маленькую комнату для распорядительного комитета. Впрочем, и последнему угрожала ежедневная опасность: каждый день являлось несколько неизвестных субъектов, всегда вооруженных, и один за другим требовали, чтобы мы убирались куда знаем. Приходилось убеждать, доказывать, просить.

   Наконец, вся советская орава решила перекочевать в Смольный. Во дворце стало свободно - и пусто. Из членов Думы налицо оставалось только не более 10 человек, которые бродили, как сонные мухи, по опустевшим залам; хозяевами положения были немногие оставшиеся сторожа, которые диктовали свои условия распорядительному комитету...

   Во время большевистского переворота я в Петрограде не был и приехал только после восстановления железнодорожного движения, 5 ноября. На следующий день пошел в Комитет - и через полчаса был не совсем вежливо выпровожен оттуда вместе с делопроизводителем. Мы были последними, покинувшими Таврический творец. Прощай, Государственная дума. Мы отцвели, не успевши расцвесть.

  

  

   ¹ Мансырев С. П. (1866-?) - кн., кадет, депутат IV Думы, входил во фракцию прогрессистов. Воспоминания публикуются: Мансырев С. П. Мои воспоминания о Государственной думе // Историк и Современник. Историко-литературный сборник. - Берлин, 1922. Кн. III.

   ² Савватеев А. П. (1869-?) - юрист, кадет, депутат IV Думы. После Февральской революции комиссар Временного комитета Думы в Военном и Морском министерствах.

   ³ "День" - либерально-буржуазная газета (выходила в Петербурге в 1912-1917 гг.). После Февральской революции перешла в руки меньшевиков.

   ⁴ Бурцев В. Л. (1862-1942) - журналист, был близок к народовольцам. Эмигрировал, оказывал революционным организациям помощь в разоблачении секретной агентуры Департамента полиции.

   ⁵ Азеф Е. Ф. (1869-1918) - провокатор, секретный сотрудник Департамента полиции среди эсеров. Разоблачен в 1908 г., бежал в Германию.

   ⁶ Орлов-Давыдов А. А. (1871-?) - крупный землевладелец, депутат IV Думы, прогрессист, кадет, масон.

   ⁷ М. Горький участвовал в финансировании ежедневной газеты "Новая жизнь" (издавалась в Петрограде с апреля 1917 г. по июль 1918 г.) при ее основании.

   ⁸ "Общее дело" - газета, издававшаяся в Петрограде осенью 1917 г. (несколько номеров), затем в Париже (1918-1922, 1929-1933 гг.).

   ⁹ Брянчанинов А. Н. - председатель Общества славянской взаимности и петроградского Скрябинского общества.

   ¹⁰ Чубинский М. П. (1871-?) - юрист, профессор уголовного права. Федоров М. П. (1845-?) - кадет, гласный петербургской городской думы, депутат II Думы. Семенов Е. П. (наст. фам. и имя Коган С. М.) (1861-?) - публицист. Шубин-Поздеев Н. Д. - петроградский мировой судья, общественный деятель. Ковалевский М. М. (1851-1916) - историк, юрист, социолог, академик. Толстой И. И. (1858-1916) - граф, член Академии наук и Академии художеств. Иванов С. В. - гласный петроградской городской думы, кадет.

   ¹¹ Дмитрюков И. И. - см. примечание 58.

   ¹² Бурьянов А. Ф. (р. 1880) - меньшевик, депутат IV Думы.

   ¹³ Хаустов В. И. (р. 1884) - меньшевик, токарь, депутат IV Думы, член Исполкома Петроградского Совета.

   ¹⁴ Маниковский А. А. (1865-1920) - генерал от артиллерии. После Февральской революции помощник, с сентября 1917 г. товарищ военного министра.

   ¹⁵ Дзюбинский В. И. (1860-1927) - депутат III-IV Дум, один из лидеров фракции трудовиков. После Февральской революции член Временного исполкома Гос. думы, член ЦК Трудовой народно-социалистической партии, член Исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов.

   ¹⁶ Ягелло Е. И. (1873-?) - рабочий, единственный депутат-социалист от Польши в IV Думе, член ее социал-демократической фракции.

   ¹⁷ Хрусталев-Носарь (наст. фам. Носарь Г. С; псевд. Хрусталев П. А.) (1877-1918) - помощник присяжного поверенного, меньшевик, председатель Петербургского Совета рабочих депутатов осенью 1905 г. Попытка войти вновь в состав Петроградского Совета не удалась.

   ¹⁸ Раев Н. П. - последний обер-прокурор Святейшего синода царского правительства.

   ¹⁹ Речь идет о девизе эсеровской партии.

   ²⁰ Пападжанов М. И. (1868-?) - присяжный поверенный, депутат IV Думы, кадет, член Особого Закавказского комитета (образован в начале марта 1917 г.) Временного правительства, один из лидеров Армянской народной партии, созданной в апреле 1917 г. в Тифлисе.

   ²¹ Аджемов М. С. (1878-1950) - адвокат, депутат III-IV Дум, член ЦК партии кадетов.

   ²² ...польское коло... - название польской парламентской фракции в Государственной думе России.

   ²³ Николаев Н. Н. (1872-?) - присяжный поверенный, кадет, депутат IV Думы.

   ²⁴ Милютин В. В. (1873-?) - инженер, октябрист, прогрессист, депутат IV Думы.

   ²⁵ Попов Д. Я. (1868-?) - прогрессист, депутат IV Думы.

   ²⁶ Речь скорее всего идет об Иоффе А. А. (1883-1927). Он имел медицинское образование; меньшевик (на VI съезде РСДРП (б) вместе с межрайонцами принят в ее ряды); член Петроградского Совета, ВЦИК, Демократического совещания, Предпарламента.

   ²⁷ Шаховский К. М. (1869-?) - офицер запаса, депутат IV Думы, националист; Кузьмин П. П. (р. 1861) - офицер запаса, депутат IV Думы, националист.

   ²⁸ 21 апреля по призыву большевиков около 100 тыс. рабочих и солдат вышли на демонстрацию с требованием мира и передачи власти Советам.

   ²⁹ Речь идет о международной социалистической конференции, состоявшейся в августе 1915 г. и носившей пораженческий характер в д. Циммервальд (Швейцария).