Муравьев Матвей Артамонович - Записки

ие деньги взять? О том я хочу объяснить, многие ис купечества мещане при смерти отдавали своих детей к воспитанию, вверяя все свои пожитки, а он таковых отдавал в школы и когда выучит и в совершенной возраст приидут, отдавал все их имение, что от отцов их оставлено было. Все того города засведетелъствуют о его добродетели. Еще удивительнее как ево келья никогда не бывает заперта, то часто незаконнорожденных младенцов в небытность ево в келье подбрасывают, а как он увидит младенца, скоро окрестит, и пойдет с ним с поддворья и отдает кормилицы. Может иногда трафитца и мать младенцову нанять. Довольно и много таковых ево было и есть добродетелей, о коих и изъяснить здесь не упомню. Мы при прощании объявили ему, не имеем чем выехать из Киева, когда нас отправят, и нихто не верит. На что он сказал: "Когда де Вас совсем отправят, тогда скажите мне". И так, простясь с ним, пошли в Киев, а х тому ево молитвами господин Глебов, не мешкав, вскоре отправил, а с чем ехать, денег нет, нихто не верит, давали в залог вексель, состоящей в осми тысечах рублех, данной нам от грузинскаго цесаревича Александр Бакаровича, нихто не берет, (которой в Киеве и протестован был). В горестном мы состоянии были, спомнили отца своего духовнаго, поехали к нему, донеся ему обо всем. Но он ни слова не сказав, дал пятьсот рублев. Мы обрадовались, хотели броситца к ногам ево, - не допустил, дать обязательство - не взял, сказав: "Когда вас Бог поправит, тогда вы можете отослать ко мне". Вот промысл Божий! Поправились мы своим состоянием и отправились в том же генваре <1>763-го году. Тогда была оттепель. По отправлении ж зашол проститца к обер-коменданту Николаю Ивановичу Чичерину. Он знал, что меня гонят, давал мне совет, куда взять прибежище, а при том и дал провожатых четырех гранодер, за что я довольно благодарил ево, а особливо за проводников. И так мы и поехали в путь. Тогда был Днепр весьма худ. Я переходил и с любезною супругою пешком. Тогда были продушины, с великим страхом едва перешли, потом также и обос переправили благополучно. Провожали нас священник Василей, архимандрит и другие святые отцы. И как переправились, а благодетели наши, доколе мы переходили, стояли на берегу. Потом мы им поклонясь и пошли на подворье манастырсокое, а оне в свои места, где монаху и приказано от архимандрита нас довольствовать. Тут переночевав, поблагодаря Бога, на другой день отправились в путь и поехали к батюшку своему Петру Даниловичу Апостолову. Но как все речки уже разпустились и чрез плотины вода переходила, из коих некоторые были по версте, то с великим страхом переправлялись, а как скоро я хочу какие-нибудь предосторожности взять, любезная моя супруга не отпускает от себя, говоря: "Вместе умрем". Вот любов, без привычки терпела великую нужду, при всем же том и меня уговаривала. И так мы доехали к батюшке. Как же нас он увидел, прослезился, посадя, спрашивал о всех наших приключениях, и я пересказывал ему. Он, выслушав, благодарил Бога, что избавил нас от такого мучения. И то сказал, дал нам скимних на дорогу пятьсот рублев для того, чтоб нам и выехать было нечим. Тут у батюшка пробыли без малого месец, прежде посланный экипаж осмотрели, а именно фура большая, в ней имелись сундуки приданые, а собственного моего сахару дватцать пуд, медная посуда для кухни, скота собственного моего валов сто, бугай волоской пребольшей, которова я купил, дав тритцать рублей один, баранов с курдюкам и овец пятьсот, лошадей манежных верьховых шпанских, стоющих каждая по сту по пятидесят рублей две, жеребцов два, кобыл дватцать, стришков и жеребят шездесят, два цуга вороных, гнедой один, сивожелезой один. И по осмотре оном, простясь с батюшком, не требуя с него никаковой во всем вышеписанном росписки для того, что батюшко. И со всеми поехали в путь, но дорога совсем от теплоты испортилась. Однако не оставили заехать в Охтырку, в Коплуновку, тамо чудотворные образа Пречистыя Богоматери девы Марии. Тебя благословила образом мать твоя еще младенцом и поручила с прошением Божия матери Каплуновской, а Охтырской Богоматери образом я и ты благословили Марью⁷⁵, мать твою крестную, когда шла замуж. И мы исполнив свой обет пустились в путь далее. Как приехали в Курск, в то время выпал уже снег, морозы и зимней путь. Мы весь свой обоз поставили на дровни, наняв извощиков, и поехали в Москву благополучно, токмо наскучили нам украинские квартеры для начлегу. Хозяева бывают в одном месте со скотом, в одно время случалось нам пристать на квартеру, и когда мы стали засыпать, вдруг услышели овец блеющих, гусиное гагонье, утиное кряконье, свиное крюконье, куриное коконье. Горе наше, не дают спать, а притом будучи в таковых безпокойствах, давно и горячего не ели. Как доехали до города Орла, разсудилось мне с покойницею моею Еленой Петровной послать в рынок купить рыбы. И как купили нам из мелкой рыбы ершов, то я вздумал по своему вкусу варить уху, сам и начал варить. Когда ж уже скипела в коструле, то я наклал туда хлеба, думая, что будет вкуснее. Но трафилось много хлеба, и как надобно было подавать на стол и хотели с покойницею кушать от последующих безпокойств, но та уха так неудачно сварилась, даже вся превратилась в кисель и загустела, и есть совсем было нельзя. И тут мы кроме с хлебом чаю и не имели более ничего есть до самой Москвы. Однако та уха так не осталась, люди, которые при нас были, съели с большим апетитом. Потом из Орла поехали в путь. Приехали так же в одном местечке на квартиру, опять захотели горячего кушать и готовили на канфоре в торелке яишницу, то и тут все случилось не удачно. Тарелка та, на которой грели, ростаяла от огня. Все пропало, и так и тут принуждены мы были пользоватца также чаем с хлебом, и спать нам не давали и беспокоили всяких родов скотина. Еще мы куръезное наехали, шли мы для роздыху одного хозяина в избу, а баба в пече паритца. Потом мы старались сколько можно до Москвы скорее доехать. Приехав в Москву, стали на квартире у невестки Федосьи Алексеевны, ее тогда в доме не было, а только была дочь и племянница, сестра Алексея Миныча⁷⁶. Ради мы были, что нашли покой теплой. На другой день поехал я к его преосвященству Московскому митрополиту Тимофею⁷⁷, отдал письмо от тестя моего, который меня принял весьма ласково и просил, чтоб я приехал к нему и с супругою обедать завтре, то есть на другой день, и спрашивал, где моя квартера, о чем я и сказал. То он и изволил наслать нам всяких сортов рыб осетров тюшки, полпива, меду, вин. На другой день я и обедал у его преосвященства и с любезною своею покойницею Оленой Петровной. Тут я и о всех своих бедствиях и горестных приключениях расказывал, донеся ему о недостатке своем, чем бы доехать до Петербурга, в деньгах и при том объявлял его преосвященству о князе грузинском, что имею от него данной вексель и уже протестованной, то его преосвященство и послал к нему грузинскому, уведомляя, во-перьвых, что я здесь, а притом изъясняя и о недостатке. Просил его, чтоб заплатил, но он по прозьбе его преосвященства не исполнил до тех пор, доколе я много раз сам с покойницею Оленой Петровной к нему ездил, объявляя, ничего не имею и до Петербурга доехать нечим. И так чрез великую силу мог он дать пятьсот рублев, которые я как скоро получил, тотчас отослал в Киев странноприимцу духовному нашему с благодарностию, о коем вышеупомянуто, в заплат долгу. Сам же с взятыми от него и имеющимися еще в остатке деньгами поехал в Петербург, куда приехав, стал в квартире в доме князя Григорья Семеновича Мещерского по приказанию супруги его, которая просила нас, чтоб мы стали в доме их на Луговой, где и расположились. Потом пришол я в дом к князь А. Алексеичу Вяземскому, которой тогда правил генерал-прокурорскую должность. Его ж сиятельство о том, в каковых гонениях, бедствиях я находился, знать изволил, рекомендовал меня графу Федору Григорьичу Орлову⁷⁸. Тогда дело мое было в четвертом Сената департаменте, прося его сиятельства, чтоб меня любить изволил так, как и его, правда я графом Федором Григорьичом весьма был доволен. Он дело мое скоро отправил в Военную коллегию. Неотменно ево я наивсегда должен помнить и благодарить, а во оном моем деле некоторое препятствие делал господин Воронцов Роман Ларионович, не хотел подписывать решительного определения. Удивления достойно, просил он меня сам, чтоб я поступил так, как сын Отечества, а напоследок осердился на меня, для чего я искоренил такого бездельника. А князь Александр Алексеич приказывал мне ходить к нему, Воронцову, и просить. Но как я стал князь Александру Алексеичу доносить обо всем, то изволил сказать, плюнуть де на него. Государыня сама благоволила указать, как решить, и решили, а по решении отослали в Военную коллегию. И приказано было мне явитца туда ж. Между тем ходил я к Ивану Ивановичу Неплюеву⁷⁹, которой просил меня, чтоб и покойная моя жена Алена Петровна ездила к нему. И после ездила. Тут она познакомилась с невесткой ево Агрофеной Александровной и она всюды ее возила и привезла к матушке своей Алены Александровны⁸⁰. Боже, даруй ей вечнодостойную и блаженную память за ее оказываемые ко всем милости, а особливо и к нам. И как она покойницу весьма любила, то и обо мне всех просила и графа Захара Григорьича Чернышова⁸¹. В то время я не имел у себя лошадей, кроме двух стоющих вся пара осмнатцать рублей, но и из тех одна была больная, сводило судорогой ногу. Когда ее случитца на дороге схватит, то и стоим с каретою, ожидая, доколе ее не откачают, а как отдохнет, то и поедем. Покойная Олена Александровна много нас жаловать изволила, когда мы к ней не приедем, то свою карету за нами присылать изволила. Тогда Иван Иванович, увидя мою бедность, приказал мне выдать якобы за присланное к нему венгерское (чего я не помню) четыресто рублев. Теми деньгами я весьма и много поправился. Между тем и жалованье мое заслуженное все, за неполучением котораго претерпевал я великую нужду, определено было выдать, которое я и принял и долги, во-первых Яковлеву сорок рублев, коими он меня одолжил, також и протчим роздал, и стал богат. Как же явился в Военную коллегию, то его сиятельство граф Захар Григорьич Чернышев объявил мне определение, чтоб я ехал в Переволочну комендантом с жалованьем на тристо рублев. И так я, досадуя на таковое определение, не похотел туда ехать, подал челобитную об отставке, по которой и отставили с переменою чина. Я в то время объявил, когда моя заслуга неугодна, то лутчее я за неимением, чем себя содержать, вступлю по знанию своему х Демидову на заводы прикащиком управлять. Однако божиим милосердием недолго волочился, за меня все Сенатом вступились, а особливо Иван Иванович Неплюев, князь Яков Петрович Шеховской и х тому ж яко предводитель к всему моему благополучию ходатайствующий был князь Александр Алексеич Вяземской. Взнесли доклад Государыни о определении на Боровицкие пороги, по которому в <1>764-м году и конфирмовано⁸². И так я благодарил Бога, ходил по всем моим патронам и благодетелям благодаря, и прощался. Но Иван Иванович Неплюев, прощаясь, говорил мне пророческим духом: "Надобно, де, тебе с господином Деденевым сладить. Он теперь там на порогах и ему указом велено разсмотреть навигацию, где учредить пристани, то ж разсмотреть, в каких местах чистки и полезнее шлюзы зделать. Я разсуждил, господин Дененев был в моей комманде, зная, что он может важно о деле говорить, и он же мне был старой кашеедец, не думал ничего об нем много. И простясь со всеми, а особливо с материю нашей Аленой Александровной, которой до земли кланялись и со слезами ручки ея целовали, напротив чего и она сама не меньше материнскую жалость и любов с проливанием слез оказывала. Потом, приехав на свою квартиру, собрались ближние мои. Покойник брат Федор Артемонович, которой уже был болен, рад был, что нас господь помиловал по тем обстоятельствам нещастия моего. Был он должен мне восемьсот рублей. Тогда покойница моя Алена Петровна отдала этот долг вечному забвению. (Вот добродетель. Сама имела крайную скудость, забыла она и то, что попрекнут я был, зачем женился на шинкарке.) И так покойник брат облился слезами, да и мы с ним тому ж последовали и недопустили далее разпространять речь. (Брат мой был нраву тихова, к богу имел прибежище и на умеренностях, другая ж половина весма на язык невоздержна была, часто ево укоряла, для чево не старается после умершаго пасынка своего укрепить деревни за детей своих, он же на весь ея крик смеялся толко и тем ей болше досаждал.) Мы, простясь, тот же день поехали в малинкой хутор Гоф-Аратчино. Как же сей хутор мал или велик, но один, где и жизнь свою надеюсь ныне окончить. Прежде ж названо было Версалиею. По разделе з братьями я был и малым доволен, никогда не думал о присовокуплении, а мой любезной товарищ столь была доволна, не знала как возблагодарить Бога и говорила: "Слава тебе, господи, по крайней мере есть пристанище". Не умолчу описать, какову мы нашли: построена одна светлица и перегорожена, как уже выше упомянуто, отдалена от тово чорная изба, начало первое моево поселения, тогда был брат со мною Никита Артемонович. Увидела кочни в огороде капусты весма велики и приказала нарубить кочнев и делать из них шенкованную капусту. И тут принялась за хозяйство со всеми, которые тогда при нас были. И так она была доволна, позабыла далее ехать. Жили мы тут почти до охтября, нам жить было бы и болше, но тогда плывущие на барках хозяева заехали ко мне, поздравили так как командира Боровицких порогов и при том объявили, дабы мы ехали скоряе на пороги, весма там обстоятелства дурные и зная об вас, что вы едете и для того грабеж умножается, от небрежения ж командиров з денгами две барки разбило в пороге Тверске. Однако я их попотчивал и отпустил, и благодарил Бога, что меня то время не было, а чрез три дня, отправясь в путь, приехали октября к 1-му числу. И не доезжая верст за дватцать встретили меня команды моей афицеры и лоцмана, и по встрече скоро доехали к своему посту. А прежде меня был (которова я не сменил) гвардии капитан Бобрищев-Пушкин, и тако я, поблагодарив Бога, разположился на квартиру, и в команду не вступал пять дней, хотел разсмотреть пороги и какое разпоряжение. Пропустя ж пять дней, вступил в команду. Тогда покушались хозяева барок по-прежнему обыкновению своему приносить ко мне империалы, червонцы и рубли, но я за то зделав определение, сек кошками, дабы оне бросили свою привычку. И при пропуске барок у всех хозяев спрашивал, где бывают по навигации препятствии от самова начала Мстинскаго озера до Ношкинской и Басутинской пристаней и до Ретка. (От онаго отправляются барки чрез Боровицкие пороги до Претельпелской пристани и дают на каждую барку по лоцману; всего было сто дватцать человек тех лосманов на жалованье. На что ответствовали: "Весма тесной проход) во многих местах есть такие крутые обороты, что высадив на берег людей, привязав снасть х корме удерживать надлежит, дабы не зарыскнула барка. Острова в берег. Сверх же онова при устье Мсты в мелководие принуждены ставить барку, нагрузив каменьем. И как прикопится вода, из Вышняго Волочка спустят барки, и когда приплывут до оной каменьем нагруженной барки, то и обязанны бывают из той барки каменья выгрузить. И как подоймет водою, то поставят ее к берегу, а сами поплывут сею наемную водою. В Боровицких порогах великия трудности в мелководие имеют, так случалось, почти весь караван в порогах остановится, и принуждены на себе тащить, и иные суда от наноснова каменья проламываются". И так оне мне, а особливо рыбинской купец Ильинской, очень хорошо объяснил, даже до Новагорода, почему я разсудил ехать самому и по всей реке осмотреть и снять план. А притом, ведая, что господин Деденев уже снимал, для того писал к нему, чтоб он уведомил меня, на каком основании он свое мнение положит, но он господин Деденев на два мои писма ничего не ответствовал. И не имев никакова ответу, спустя караван, начал от озера снимать реку Мсту. Вот привычка моя не искать покою, а искать высокомерия и славолюбия и чрез то нажил себе неприятеля, ниже о нем упомянется. И нашол более противнаго, нежели сказывали купцы. Между тем наслан был ко мне указ из Правительствующаго Сената, что по имянному повелению Ея Императорскаго Величества следовать мне о лихоимстве, и при том реэстр, в каких местах по навигации первое, начиная от Твери и до Петербурга, по которому я вступил, того года сколко барок застал пловущих, хозяев допрашивал, так же бывшаго командира Бобрищева-Пушкина и команду ево как афицеров, так же и лоцманов, а при том и жителей по всей реке, которые делали заколы для рыбной ловли, чигени ставили. Оных наказывал и отпускал по домам, и проволочки им никакой не делал. А по первому пути поехал в Тверь и с присланным ко мне для следствия товарищем надворным советником Игнатьем Алексеевичем Грачевым, которой был человек честной и знающей в писменных делах, и еще с собою к нему в помощ ис команды моей капитана Батюшкова - оной недавно определен был на Ношкинскую пристань командиром, да и знающ несколко математики. Приехав в Тверь, тогда там в Твери был и преосвященнейши Гавриил, а как при произведении комиссии потребен был для увещевания и присяги священник, тогда я поехал поутру к его преосвященству, и с товарищем своим господином Грачевым принести свое почтение и взять благословение, а при том и просил, чтоб пожаловал, приказал дать священника. По чему он и приказал исполнить и просил меня, чтоб я и с фамилиями своими приехал в двенатцать часов к нему обедать. По оному я исполнил и в 12 часов явились. Выпив по чарке вотки, сели за стол, начали обедать, а притом его преосвященство вошел в разговор, вся почти материя была о добродетели и о лихоимстве, и какой чрез это вред случается всему обществу. На то я донес: "Преосвященнейши владыко, хорошо б было как один, так и все устроены от Бога". Но он на то изволил объяснить, бог дал человеку разум и совесть, которая всегда указывает наши пороки и далее. Но я его преосвященству стал доносить о своих приключениях и нещастиях, и как я был гоним за свою правду и ревность, и старались зделать меня грабителем за то толко, что я был искоренитель всяких неправд, и вместо тово ничего не могли зделать, и со всем тем меня господь защитил, прямо можно сказать, так меня гнали, ежели бы не Бог, то живова в землю зарыли. А ныне меня ж употребили искоренить сие беззаконие, но он изволил удивится моему страданию и терпению. Окончав сию речь, приняв от его преосвященства благословение, поехали на свои квартеры. С тех пор всегда, где толко случай мог быть, тогда во все компании с его преосвященством был приглашен и имею оное от него и доныне. А коммисия шла с успехом, и как я окончал в Твери, поехал обратно и заехал на пилной завод на впадающей в Тверцу реке Осуге, позабыл как зовут того хозяина. У нево для свободнаго проходу барок покупали воду, чтоб спустил, тою водою как спустит с своево заводу, проходили пороги и шли до Волочка, не видев мелководия. Сердюков тож продавал воду, умножая при том спуске в помощь помянутой реки. Как я усмотрел таковую хитрость, вымышленную к интересу, обязал того купца, чтоб он во время ходу барошнаго воду не удерживал, а старался бы прикопить, и спустить воду и дать тем в плавании помощь. Он мне на то объявил, что ему дозволил Правительствующи<й> Сенат построить завод, и показал указ, что дан для ево фабрик. Я сказал: "Это хорошо, однако лутче тово твой убыток платить за прикоп воды, а плавающему купечеству давать вспоможение". И обязав ево на вышеписанном основании в Правительствующий Сенат, репортовал сомнением. Я тогда был смел, когда был граф Федор Григорьевич Орлов в Сенате. И так приехал в Торжок, скоро там изследовал и поехал в Вышней Волочок, где нашол все то, что от Правительствующаго Сената дано знать во взятках и грабителствах, и как водою торговали.

   1765 год. И тут я в Вышнем Волочке прожил до марта месяца 1765 года, поехал в рядок к своему посту, а товарищ мой господин Грачов пожалован кольлеским советником и в Тверь воеводою. На место его присланы из Сената полковник Семиков и ассесор, а как по фамили<и> не помню. По приезде вступили в следствие, а особливо по открытии реки Мсты с пловущих барок хозяев, которые еще недопрашиваны. То против присланнаго реэстра из Сената нашлось сходственно еще и с прибавкою, разделил на сорты господин Бобрищев-Пушкин: которые с пенкою, с воском или другим каким товаром идут барки - по десяти рублей, а протчие по пяти и по три рубли. Лоцман, которой разобьет барку и дабы невыписан был, а оставлен по прежнему, по сороку и по пятидесяти рублей брал. У него ж Бобрищева-Пушкина разсудку или рачения совсем никакова не было, как бы барки ни проходили, но я старался изыскивать, отчево б ето разбитие барок происходило и для тово вошел в подробность, 1-е увидел в пороге вязу, от берега плита к острову блиска и стеснена вода, а при том самой средины, где ход, многие есть вымытые плиты, и оставлены как сверху течения, так и вниз уступами поперег, наподобие так, как плотины, тож и в Выпе пороге. Доволно за водою и великим стремлением прямо узнать было не можно. И для всех оных опасностей представил в Правительствующи<й> Сенат, что неминуемо надлежит построить слюз, дабы по запоре всех впадающих рек лутче бы было все опасные места видеть и исправить, а что было тогда видно, то я поправил, и против Выпа от стен берега выдавшияся плиты отбил, о которыя весма барок много било. Также и в протчих местах, что было можно поправил же и, осмотря все Боровицкие пороги, зделал планы каждой дистанции, книгою со экспликациею. Но как прежние афицеры были подозрителны, а притом и незнающие математики, для того требовал из Правителствующаго Сената афицеров по именам, а именно, майоров Лупандина, Бачманова, ассесора Казляинова, обер-афицеров Степана Хрипунова, Николая Мазовскаго и Тихона Аничкова (о котором Сенат не дозволял, но я просил, будто бы без нево обойтись не можно, а особливо для планов). И так мне дозволили, а по приняти<и> тех афицеров отрепортовал Сенату. И как караваны низовые при мне прошли, а некоторые хотя и остались, то препоруча команду майору Лупандину, дав ему наставление, чтоб он с осторожностию пропускал барки, а сам в половине сентября, устроя барку со многими каютами и забрав с собою всех штаб и обер афицеров, касающихся до коммисии и для делания планов, поплыл внис по реке в Новгород и в проезд свой снимал всю реку на румбы, меру верст или сажен по спросу обывателей и лоцманов, и где есть опасность описывал, а приехав, зделал план с показанием во сколко какое место за очистку порогов ценою станет. Тут же и следствие было о перевозе бронницком, что берут с прогонных валов за перевоз с каждаго по дватцати по пяти копеек, а приставленным ундер-афицерам за пашпорты каждой осмотр по пятидесяти копеек, также и с обозу проезжающаго. Несумнително, что скот и другой тавар бывает дорог в Петербурге, в Новегороде в разсмотрении пашпартов за каждой по десяти копеек и о протчих много касающихся непорядков. Из Новагорода приплыл на Ладожские пороги, там был полковник Дежедерас, он имел участие с каждой барки брать по пятидесят копеек, но тот француз вороват зделал книгу для подписки, чтоб хозяева подписывались о небытии им налог, со всем же тем признался, и лоцмана ево брали свыше положеннаго по указу, но однем словом сказать, где кто ни определен был, то есть при шлюзах, мостах, по всем дистанциям везде грабеж делали, и которые не хотели признаватца, приводил к присяге. Я ж вступил в Ладогу в октябре месяце, и как в Ладоге, так и в Шлюшене нашлось тож. Тут же из Санкт-Петербургской главной полиции были афицеры, которых допрашивал, и оне стали было запиратца, но я их до тово довел, что открылись да и принесли жалобу на меня Николаю Ивановичу Чичерину. (Он по жалобе их строго ко мне писал, будет государыне жалобу приносить, почему я на то в ответ ему писал и благодарил, что он тем меня более рекомендовать будет.) Но притом не оставлю и о своем нещастном приключении сказать. Между тем временем в бытность в Ладоге любезная моя супруга разрешилась от бремя, и даровал бог сына, дано ему было имя Димитрием. Боже мой! Как она доволна была, благодарила творца, не можно ея радости так описать, потому ея радость умножилась, что прежде в крепости Святыя Елисаветы двоих родила мертвых. И та радость недолго продолжалась, еще и в совершенное здоровье не пришла, взял от нас бог. Напротив тово начался плач и рыдание неутешное. Однако я не хотел долго продолжать, погреб в соборе, а она не хотела, чтоб так скоро погребен был. (Но как мы многие ночи не спали, вздремал я, сидя на стуле, и увидел в том покое множество святых и притом принесли ко мне младенца, сказали, вот тебе наследник. Так я скоро и проснулся.) А любезная моя супруга непрестанно крушилась и была в отчаянии, думала, что уже более у ней детей не будет. И таким образом я коммисию свою окончил, поехал в Петербург и подал в Правителствующи<й> Сенат производство следствия и планы каждой дистанции в книге с положением при том сметы, во что станет. Граф Федор Григорьевич меня благодарил и дали мне полное жалованье генералское, а прежде я был на восмистах рублях. Потом несколко пробыв, откланелся и поехал к своему посту обратно в самой последней зимней путь, и по прибытии вступил по вскрыти<и> воды в чистку и осмотрел во всех порогах, время еще не было такой прибылой болшой воды, толко лед, которой был в порогах до самова дна, то тем и отодрало плиты и каменья и посадило их на самой фарвартер, где плыть баркам. Я собрав лоцманов, хотя и стужа великая была, однако приказал все те плиты и каменья вычистить, а притом, где крутыя обороты и часто бъет барки в стену береговую, чрез что много нещастия терпели. Для того зделал заплавы, утвердя в два и в три бревна железными болтами и привязывали к нарочно утвержденным в заплавах концам якорными канатами. Тогда увидели лоцмана, что полезно, и когда ударится барка в заплав, безвредна остается, да и хотя б хто потерял свой ход, чрез то поправится. И оне взяли в пословицу, дерево де дереву брат. И многие подобные дела производил, разсуждая, толко в ползу б были в крутых оборотах, косы отбирал (здесь за нужно всех работ упоминать не нахожу, а будет впредь упомянуто). В то ж самое время прислан указ, чтоб быть мне под ордером господина генерал порутчика сенатора Николая Ерофеевича Муравьева⁸³. Он брат нам внучетный, знает науке, толко непрактикован и притом был флегматик. То было досадно, что мне не верят, а определяют надо мною так как учителя, а я ево сначала записывал в кадецкой корпус и просил того корпуса директора Мазовскаго, которой мне был друг, чтоб ево пожаловали сержантом. А щастие служило в выпуск из корпуса в порутчики, а потом взят был к Бутурлину в адъютанты, а опосле в корпус инженерной майором, а из онаго чина в армию полковником, ис полковников же в ынженерные генерал-майоры и так далее. Я был доволен и обо всем до моих работ принадлежащем ево репортовал, и что надлежит вновь делать, спрашивал резолюции. И так к ближайшей и скорейшей резолюции послал прожект о зделани<и> слюза в устье озера Мстина с прописанием, какую ползу приносить будет и в какую сумму денег станет. Когда Ея Императорское Величество имела шествие в <1>767-м году в Казань, тогда я с приуготовленными планами и прожектами касателно до постройки вновь на Мстине озере шлюза и протчих работ, ездил в Тверь к Ея Императорскому Величеству для поднесения оных и был принят весьма милостиво. А потом возвратился на Опеченскую пристань, где того ж <1> 767 году в октябре месице покойная моя супруга Елена Петровна, разрешась от бремени, скончалась. Этот удар мне великой был, даже что я и тогда несколко почувствовал разбитием параличной болезни, а сын⁸⁴ мой после ее остался трех недель. Когда ж я представлял в Правителствующий Сенат прожектную книгу о постройке шлюза, да и сам, быв в Петербурге, словесно Сенату докладывал, что пороги возможности не будет поправить до тех пор, доколе не будет построен шлюз, и когда последовать может разбитие барок, то б на мне взыскано не было. После ж отъезду моего из Петербурга в ответ нескорое повеление я получил от Николая Ерофеевича, и как видно, не за ним оное продолжалось. А чрез господина Деденева вскоре был наслан от Николая Ерофеевича ко мне ордер, которым, как видно после, доклад был уже учинен Государыне, чтоб я начинал строить по прожекту своему, и что он надеется на искуство мое, и притом напомянул, не надобно ли мне будет слюзной мастер. Я ему в ответ тогда рапортовал, я в слюзном мастере надобности не предвижу, а сам буду делать без мастера, и потому начел прежде приуготовлять материалы, купя, поставил маленкую избушку для пристанища, где производимы будут работы. По вскрытии ж льда во Мстине озере начал работу битием шпунтовых свай, когда ж уже совершенно вода упала, к тому ж и заперты были в Вышнем Волочке слюзы, ис которых пропускается вода во Мстинское озеро, то и начали делать плотину. Поставил козлы и от озера с откосом укрепил брусье шпунтом, в которые поставил щиты, и так моя плотина столь тверда была, что ни капли воды не пропускала, чрез что и течение воды совсем пресеклось, и та работа весма с успехом пошла. Набив же свай шпунтовых и круглых, зделал флютбет в один запор и тарасы взвел на шесть фут. В то время господин Писарев⁸⁵ хотя и старался спуском из шлюза Вышневолоцкого воды помешательство в работах делать, однако ни в чем не успевал и работа производилась без препятствия. При том делал около тарасов шилькендамы, с тем, когда спустят воду, чтоб работам остановки не было (в то время от князь Александра Алексеевича получил я писмо, в коем писать изволил, как де мною работы начаты, то не произойдет ли навигации какой остановки. Видно, что господин Писарев писал в угодность господину Деденеву. На которое я ответом служил, опасатся и сумнения в том иметь не можно, помешателства навигации никакова быть не может, да и в работах остановки не последует, и сколко барок тогда прошло в тот спуск, о том ему тоже донес). По прошествии ж барок, и когда господин Писарев обратил воду в Тверцу реку, тогда и я свою плотину возобновил и что во флютбетах было недоделано, окончил, возвысил тарасы и брусья, к которым будут припиратца, ворота утвердил и ворота поставил в свои места, а как пришло время в другой раз спускать из Вышняго Волочка барки, тогда и я, скопя барки к плотине, разрушив оную, которой вода удерживалась для работ, спустил их, и собрав материалы, положил, дабы сохранены были. И напоследок уже другой раз князь Александр Алексеевич пишет Ея Императорскаго Величества благоволение за мое старание и усердие. Достройка была тех тарасов чрез всю зиму, против всякаго тараса зделал быки и от тех быков от концов утвердил бревна в концы, крышки над тарасами, от тараса ж до тараса машиною выдвижные мосты, крышки на тарасах выкрасил, а бока их высмолил, и притом зделал еще вновь два бешлота, тубасской для приумножения воды, когда спустят воду изо Мстина озера, то оная заходила мало имеющаго течения во озеро Дубки при озере Тишедре, и чрез то недружная вода приходила в пороги, и не так доволно к пропущению чрез пороги караванов. Помянутой же слюз выше сего окончав тою зимою, также бешлоты, и репортовал в Сенат, но за все оное не слыхал ни худова, ни хорошева. У господина Деденева положено было по прожекту сумма употребить на постройку триста семдесят пять тысяч рублей, от Вышняго Волочка рекою Шлиною и озером некоторые острова перерыть и зделать прямым ходом дватцать тысяч рублей, итого всей суммы триста девяноста пять тысяч, я ж зделал шлюз и з бешлотами не более суммою как в пятнатцать тысяч пятьсот рублей. Вот из сего я предподал притчину господину Деденеву гневатца за то, что я зделал государю прибыток. А сам Государь вечно достойной памяти Петр Велики<й> узаконил, буде кто учинит приращение и прибыток казенному интересу, тому жалует третию часть в награждение. К тому ж которые он, господин Деденев, уничтожил пристани, кроме Боровицких порогов, а положил то: ис вышневолоцких ямщиков, чтоб оне гоняли мимо всех этих пристаней, но я, упорствуя, уничтожил ево распоряжение для тово, что вышневолоцкие лоцмана не могут в тех порогах чистку делать, как и выше упомянуто, в крутых оборотах и наносных каменьях. Естли бы по пристаням, то есть по Шкинской и Басутинской, не лоцмана, то никогда б быть не могло свободнаго проходу, и далее еще могли бы пороги засоритца (то время и командира моего разбила параличь и поехал он к теплым водам). В 1770-м году была преогромная и великая вода, и я опасался, дабы такою водою не повредило мой шлюз, тогда я был на Опеченской пристани, однако бог милостив, получил з городка от командира, находящагося при оном построенном шлюзе рапорт, что лед несло чрез кровли тарасов и никакого бедствия не учинило и осталось благополучно. Тогда ж и господин Писарев присылал проведать, не сломало ли мое укрепление (вот мое участие, все старались и желали моего злополучия). По реке же Мсте великое стремление и ужасное было, от чего вырывало от берега преболшое неподвижное каменье и несло, а иные и подошвы вырывало болшими скирдами, однем словом сказать, едва совсем не пресекло ход в верхних и нижних порогах, а особливо в Боровицких в Выпу. Х правой стороне гора несколко от того осыпалась в средине, зделалась яма. Прежде ж у Сердюкова оная яма загружена была преогромными и ужасными каменьями завалена, на которой весь насыпанный камень вырвало и разметало далече по фарвартеру. Некоторые тогда из купечества с барками покушались на свой страх проезжать, но я их многократно уговаривал и толковал, что из онаго ничего болше последовать не может, как одна гибель их интересу, но не мог уговорить, а притом думал, что не почли бы мне в какое налегательство, дал им волю с подпискою на их желание. И как пускаясь в пороги, их барки толко что доедут до Выпу порога, то барку пополам переломит, в средине ж Выпу от крутаго обороту стремлением в вынесенную яму барки, захватывая бортом воду, заливались. Но как оне увидели гибель сию, тотчас уже принуждены были отдатся на мое произволение. Потом послал шлюзы и бешлоты запереть, с тем, ежели надежно могут держать воду неделю и более, а между тем, собрав всех лоцманов сроцовых и всех работных з барок, учиня разпоряжение, вступил в работу и разпределил по всей реке, а особливо и болше в пороге Гверске, где берег высокой и плитной обрушился, отчего до другова берега засыпало, в Выпу пороге яму загружал. Прежде установил барки, связав одна с одною толстыми смолеными канатами, нагрузил их каменьями и затоплял в те ямы, а сверх насыпал щебнем, в Гверске вытаскивали тож каменье с великою трудностию. И как время было холодное, то от стужи давал рабочим людям порцию вина, а волным людям заработные денги, смотря по трудам, по дватцати пяти и по тритцати копеек на день, и каждой день выдача была в тех самых местах. Тогда смотря на то, многие из деревень в работу приходили, и так поспешно работа произходила, что в шесть дней вся окончалась. Боже мой, отчево бы была такая во мне недоверенность, что в то время, не веря моему репорту прислан был осмотреть господин Дьяков. Потом же послал шлюз отпирать, а Уверской и Березайской отпирать пообождать велел для тово, чтоб не умножить в порогах воду. Вот первая какая в слюзе ползла, ежели бы онаго не было, то б совсем навигация прекратилась, и Санкт-Петербург много бы претерпел нужды. Итак, я, пропустя барки, по прежнему вступил в чистку и совершил все нужные места, а потом в Белях, которой был огромной, великой вал весь истребил и выше валу, откуда начинается порог Бели, как подошва была щедроватая и острая, всю оную подошву збил и зделал глаткою. По течению в плавании ж купцам и в нещастиях всякое вспоможение делал. Остров, которой зделал Сердюков для премизны, то около онова я зделал обруб со укреплением железными ершами, с тем, чтоб чрез три бревна проходило, и по всем порогам делал многие работы з болшим укреплением. Мне ж за всю сию ревность и труды ничево не сказали, но я разсуждал, знать так богу было угодно. Вздумал я доложится Сенату, чтоб дозволил мне быть в Петербург, и как мне дозволили в Петербург быть, приехав, ходил по всем сенаторам и ласково принимали, что ж касалось о важности моих дел, нихто не упомянул, господин Теплов⁸⁶ токмо доволен был моим приходом и притом сказал: "Знаеш ли, мой братец, все твои дела, что ни делал мертвы, завтре х тебе будет повеска, чтоб явились в Сенат к ответу, а оное взнесено от Деденева, а именно, для чево вы зделали шлюз не по апробованному ево прожекту". На то я донес, что имею ордер от покойнова генерал-порутчика Николая Ерофеевича Муравьева и показывал ему. Он, прочет, отдал обратно. "Я тебе для тово и сказываю, чтоб вы запаслись для ответу", - а притом пример сказывал, что и над ним случилось при Императоре Петре Третием. Вдруг не знаю за что-то взят был он и посажен в крепость. И когда приехал государь, тогда Лев Александрович Нарышкин⁸⁷ говорил: "Не опасайся, сват, вить французы болтуны и пустые люди". Из чево я понял и стал французов бранить, как оне ветрены и скоропостижны, чево и не знают то говорят. И я де знал, что и государь тут, он же французов не любит, то сколко можно бранил. Тогда государь сказал: "Полно, полно, сват, ступай со мною". И для тово я тебе сказываю, чтоб вы припаслись. И за оное ево чистосердечие благодарил я много, и ныне прошу бога, чтоб даровал ему вечное блаженство. От нево пошел я к покойнику Василью Евдокимовичу Ададурову⁸⁸, политик принял меня с приятностию особливою, как он и свой. Господин же Адодуров потому нам свой, имел в замужестве племянницу нашу, а брата Дмитрия Григорьевича дочь⁸⁹. И стал обуватся, и один чулок надел, а я начел говорить о Деденеве, то он испужался и уши заткнув говорил: "Пожалуйте, я не знаю ничево". И я, как увидя ево тревогу, стал откланиватся, а как он политик, надобно проводить, вступил в туфли, одна нога боса, а другая в чулке, но я ево удерживал, а он болше старался себя оказать учтивым и проводя даже до кареты, смешон он был на этот час. Тот день зделана мне была повеска, что б явится в Сенате. Как же я явился в Сенате, тотчас отворя двери, дали мне стул и я сел, а обер-прокурор господин Зиновьев начал по пунктам спрашивать у меня, для чево я начал слюз строить не по апробованному прожекту Ея Императорскаго Величества, поданному господином Деденевым (и на то время пришел князь Александр Алексеевич), а я подал ордер и сказал, что я не знаю ево прожекту, и мало дал говорить мой милостивец князь Александр Алексеевич, вступился и вместо меня ответствовал, что это место полезное и о других мелкостях спрашивал меня, которое за нужное и писать здесь не нахожу. Для тово, что я наблюдал интерес, а оне меня о том спрашивали, итак я с победою остался и все сенаторы тем доволны были, а особливо обер-секретарь почти плясал (песня ево: "Баба скачет задом и передом, а дело идет своим чередом"). И так злоба господина Деденева на меня весьма умножилась, не оставалось ему более ничего делать, то начал подкомандующих моих афицеров к себе превращать. Оне ж, как люди, увидя сенатора своим обещанием осыпает, может что налгать и посыкнулись, а особливо болшою частию господин Аничков часто к нему ходил, но ево яд ничево моей чести поношения не зделал, разве чрез ково удержал (говаривал тогда я: "Господи, ты даровал мне свой крест и подкрепление, им терплю, но меня ради да не наказаны будут"). Но со всем тем желаемаго себе ничего не получил, чтоб быть водяной камуникации под ведомством ево, а отдана напоследок в смотрение господину губернатору Сиверсу⁹⁰. У нас с ним весма согласно было до вступления ево, давал ему все прожекты, а притом и толковал, а прямо сказать почти учил, как с великим стремлением вод поступать, и так казалось была дружба. Но ненавистник, враг покою моему, вселился в дом к господину Клеопину. Жена у нево очень приласкалась к господину Сиверсу, Клеопину ж хотелось заступить мое место, и стали происки свои чинить, наговаривали ему, Сиверсу, а притом, взяв в помощ себе купца Швыря Колобова (и везде разглашали, будто бы у меня нажито пятдесят тысяч рублей, чему поверя и многие, что действително такая сумма у меня есть денег, а не знав тово, что ежели б ныне не пенсия Ея Императорскаго Величества, то б мне претерпевать великую нужду). Чрез таковое разглашение и судебные места, думая, что я богат, зачали меня притеснять и делали в делах великую проволочку и напоследок разорять покушаются. И научил ево, чтоб он просил в откуп транспортные суда, то есть полубарки и лодки. Завел господин Сиверс коммиссию, допрашивал всю команду и салдат, но остался с тем, ничего не сыскал. А ето было с тем, чтоб лутче ево уверить, что есть кражи от афицеров определенных, а притом насказали, что збирают для экономи. Поехал он, господин Сиверс к Балку, и я с ним, приказал мне снять озеро с примечанием и мерою глубины (и я увидел, что никакой ползы не будет, однако снял и отдал без мнения, а он положил быть слюзам на Сухом кряжу и думал начатым ево каналом пойдет вода в реку Увер, где и шлюз, но вместо тово от всех ево работ ползы и поныне ничего не видно, кроме ущербу казне, и оной доныне еще не отстроен). А в подряд же допущен Клеопин на смешном договоре, ему ставит работников и он будет при смотрении, а пошто