Оберучев Константин Михайлович - Офицеры в Русской Революции

  

   Генерал-майор Константин Михайлович Оберучев, недавно снова приехавший в Америку, является выдающимся и широко известным в России общественным деятелем, почтенное имя которого должно быть занесено на почетные страницы Русской Революции.

   Еще в бытность свою в Артиллерийской Академии, где К. М. проходил курс высших военных наук, он принадлежал к военно-революционной организации "Народная Воля". Арестованный впоследствии по делу этой организации, он был выслан в Туркестан, с оставлением на службе. Служа во время революции 1905 года в Киеве, К. М. имел столкновение с командовавшим тогда войсками Киевского военного округа ген. Сухомлиновым (впоследствии военным министром, уличенным в измене), уехал обратно в Туркестан, где и вышел в отставку.

   В 1909 году К. М. привлекался по делу военной организации социалистов-революционеров и был судим военным судом, но оправдан. В 1913 году он был вновь арестован и сослан в Олонецкую губернию на три года, но ссылка была заменена ему высылкой заграницу. После этого К. М. жил в Швейцарии и Америке, где проявил много энергии и труда в деле оказания помощи русским военнопленным.

   Незадолго до Великой Революции, срок высылки К. М. окончился. Он вернулся в Россию, где немедленно по приезде в Киев был арестован и затем освобожден революционным народом. После этого он был избран в Исполнительный Комитет и назначен Военным Комиссаром.

   В мае месяце, по представлению ген. Брусилова и но выбору Совета Военных Депутатов, К. М. был избран на ответственный и высокий пост Командующего Войсками Киевского Военного Округа. В конце сентября, вследствие разногласия с украинцами в вопросе о национальной армии, К. М. добился увольнения от должности и уехал в Петроград. Здесь он был избран Советом Крестьянских Депутатов представителем России на международную конференцию об обмене пленными и уехал в Скандинавию, где его и застал большевистский переворот. Живя в Скандинавии, К. М. написал свои весьма обстоятельные и ценные воспоминания о революции.

   К. М. Оберучев является одним из тех немногочисленных русских деятелей, находящихся сейчас в Америке, чьим безупречно достойным именем русские люди в Америке могут гордиться. Он деятельно выступает в разных городах на митингах с речами о России и о Русской Революции.

  

  

  

  

   Как-то странно в настоящее время, когда все русские офицеры объявлены ,,контрреволюционерами", когда их, как таковых, сотнями избивали натравленные против них злонамеренными людьми солдаты, когда русские офицеры испивали до дна чашу человеческого неистовства только потому, что они были офицеры, - как-то странно говорить об офицерах в революции. А между тем, именно теперь необходимо говорить об этом и показать, что каков бы ни был по составу наш корпус офицеров, он принес и труд, и жертвы на дело революции, на дело освобождения России от гнета произвола, а отдельные представители его, рядом с отдельными представителями интеллигенции п рабочих, вели ту борьбу, которая называется революционной борьбой, и которая велась во имя интересов трудящихся масс. И когда настали дни свободы, когда все так радостно восприняли весть о падении царского самодержавия, русские офицеры в массе своей были в числе радовавшихся.

   С первых дней революции мне пришлось войти в самое тесное общение с армией и ее офицерами. В первые дни я был избран Киевским Исполнительным Комитетом Военным Комиссаром, и, в качестве такового, я входил в постоянное соприкосновение как с солдатами, так и офицерами, и мог бы заполнить целые страницы воспоминаниями о том, как откликнулись русские офицеры на весть о народной свободе, завоеванной, наконец, после вековых усилий русских революционеров всех классов и всяких положений.

   Я не буду утомлять этими воспоминаниями внимание читателей, но от одного эпизода я не могу отказаться, чтобы не привести его, как характерный для переживаемого момента.

   Я говорю о моей встрече с генералом Брусиловым в первые дни революции, в половине марта.

   Киевский Исполнительный Комитет в самом начале революции решил командировать меня, Военного Комиссара, и некоторых своих членов на Юго-Западный фронт для приветствования войск от лица революционной власти.

   Делегация была большая. Члены Исполнительного комитета, члены советов рабочих и солдатских депутатов, члены Государственной Думы, приехавшие из Петрограда, - все ехали в одном вагоне.

   Поезд наш подходил к перрону последней станции, где мы должны были высадиться, чтобы отправиться в ставку Главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта, генерала Брусилова.

   Но что значит эта толпа, что стоит на перроне? Почему развеваются красные знамена в таком огромном количестве?

   Мы останавливаемся. Вагон наш вокзала. На перроне, окруженной публикой и солдатами, стоит Брусилов со своим штабом.

   Это генерал Брусилов устроил торжественную встречу приехавши делегатам. Он обратился к нам с приветом, в ответ на который все члены делегации по очереди произнесли короткие приветствия. Кругом толпа, - на перроне, на крышах вагонов, привезшего нас поезда. Все слушают внимательно, и громко и восторженно отвечают на приветствия.

   Тут же на перроне члены Исполнительного Комитета губернского города, члены Исполнительного Комитета рабочих депутатов, представители политических партий, все> со своими знаменами, с привычными надписями, характеризующими партийность, и все они со словами привета восторженно принимают нашу смешанную по составу, но общую по чувствам и настроениям в данный момент, делегацию.

   После долгого обмена приветствиями мы вышли на подъезд вокзала, и там нас ожидали выстроенные ряды войск гарнизона. Оркестр заиграл марсельезу, после чего опять полились речи и приветствия, обращенные к гарнизону, к воинам, стоящим на страже страны и свободы.

   Я пропущу дальнейшие картины нашей жизни в ставке и закончу беседой, или, вернее, исповедью Брусилова перед самым моим отъездом в Киев, когда мы остались с ним с глазу на глаз.

   Без намека с моей стороны, по собственному почину, он начал со мной откровенную беседу.

   ,,Я монархист, - сказал он, - по своему воспитанию, по своим симпатиям, и таким я вырос и был всю жизнь. Я был близок к царской семье и связан с ней прочно. Но то, что я наблюдал в последнее время, то что внесло такой ужас в нашу жизнь и нашу армию (он указал здесь на Распутина, на его близость к царской семье и управлению страной), - убедило меня, что дальше так жить нельзя. Перемена должна была произойти, и я приветствую всем сердцем эту перемену".

   Тут он остановился и немного призадумался.

   Через несколько секунд он продолжал так же отчетливо и тем же спокойным тоном, каким вел всю беседу.

   ,,Как монархист, я задумался над вопросом: что дальше? Мне прежде всего показалось наиболее пригодной для России формой правления конституционная монархия, и я начал вспоминать всех возможных кандидатов дома Романовых. (Он перечислил мне всех их, дав меткие характеристики). И я пришел к заключению, что в числе ближайших кандидатов из этой семьи нет достойного, которому можно было бы спокойно вверить судьбы России. А если нет таковых в известной мне старой царской семье, то какая надобность избирать монарха из другой семьи? Не проще ли и не правильнее ли выбирать правителя на короткий срок, президента, с тем, чтобы затем заменить его другим? И я стал республиканцем".

   Мне понравилась эта прямота суждений старого, много прожившего уже генерала, верой и правдой служившего старому режиму, но так просто и ясно сумевшего определить свое отношение к переживаемому моменту.

   Мы попрощались с этим новым республиканцем, по-видимому, совершенно искренне порвавшим со старым, и, напутствуемый его добрым словом, я уехал назад в Киев.

   Таково было господствующее настроение в то время среди офицеров, не менее всех остальных слоев населения радовавшихся происшедшей перемене.

   Я не хотел продолжать своих воспоминаний о встречах с офицерами в пору мартовской революции. Но чтобы у читателей не осталось представления, что я идеализирую офицерство, я считаю себя вынужденным привести и другой случай из первых дней революции.

   Мне, как военному комиссару, пришлось посетить, вскоре после революции, киевскую военную гауптвахт? для объявления сидевшим там офицерам и солдатам о скором освобождении многих из них.

   Во время этого посещения гауптвахты, мне пришлось встретиться с первым "политическим арестованным нового строя".

   Когда я пришел па гауптвахту, товарищи по былому заключению (я сидел с ними в ожидании решенной уже административной высылки в Восточную Сибирь и был освобожден после революции) говорят мне:

   - У нас ест здесь политический.

   - Где он? - спрашиваю я.

   Мне показывают камеру. Оттуда выходит юноша - офицер.

   Прямой, открытый взгляд его сразу располагает в его пользу.

   - Вы почему здесь? - спрашиваю я его.

   - Меня посадил командир полка.

   - За что?

   - Командир полка поставил нам, офицерам, вопрос об отношении нашехм к перевороту и потребовал. чтобы мы дали письменные объяснения. Я подал рапорт о том, что я отношусь к перевороту отрицательно и что стою за Николая II. Он приказал меня арестовать и отправить сюда, - объяснил мне юноша.

   Это был офицер первого польского полка, формировавшегося тогда в Киеве. Меня несколько удивило такое отношение его, поляка, к бывшему царю. Но открытый взгляд, прямая, простая, без рисовки и аффектации речь, заставали меня внимательнее отнестись к нему.

   - Итак, вы любите Николая II? - спрашиваю я его.

   - Да, и хочу видеть его на престоле.

   - И вы будете стараться восстановить его на престоле?

   - Да. Непременно!

   - Как же вы думаете это делать?

   - Если я только узнаю. что где-нибудь имеется заговор в пользу его, я немедленно примкну, - отвечал он без запинки.

   - А если нигде не будет, то сами вы будете стараться составить такой заговор?

   Юноша задумался.

   - Да. - ответил он, после некоторого размышления.

   - Ну, видите, мы находим, что восстановление Николая на престоле было бы вредно для нашей родины и народа, а потому, я не могу отпустить вас. Вам надо немного посидеть, - сказал я ему и вышел, горячо пожав его честную руку. Я хотел расцеловать его за такой прямой ответ, опасный для него в наше тревожное время. Но удержался.

   Через несколько дней говорят мне, что офицер хочет меня видеть.

   Я пошел к нему.

   Опять старый разговор:

   - Вы любите Николая II?

   - Да.

   - И вы будете стараться восстановить его на престоле?

   - Нет, - сказал он, потупив взор, и через несколько секунд прибавил: - Я считаю это дело безнадежным.

   - В таком случае, вы нам не опасны. Идите, вы свободны. И я немедленно отдал распоряжение об его освобождении.

   Однако, командир полка не принял его, и заставил перевестись в другой полк. Уже через несколько дней, во время одной из поездок на фронт я встретил его на перроне одной из станций. Он ехал на фронт в новую часть.

   Где-то теперь этот милый и честный юноша, который не постеснялся представителю революционной власти в первые же дни революции сказать о своей приверженности к только что свергнутому монарху, сказать в такое время, когда большинство стремилось не только скрыть эти свои чувства, а напротив манифестировать совсем другие и ^ манифестировать так усердно, как будто они никогда не были монархистами?

   Такова была одна из памятных встреч с "политическим".

   Я привел ее для того, чтобы показать, что были сторонники Николая и монархии в то время, но сами они, немногие, чувствовали свое бессилие, и не страшны были они для дела революции.

   А главная же масса русского офицерства, как и весь народ, в то светлое радостное время, когда перед нами раскрылась вся красота новой жизни, вся она была несомненно на стороне революции и жаждала укрепления и упрочения в жизни начал свобод, вместо царившего до тех пор произвола.

   И, несмотря на это, все офицерство было взято под подозрение и объявлено "контрреволюционным". Происходило это не всегда вследствие злой воли тех, кто хотел свести с офицерами счеты, но чаще вследствие полного незнания истории и происходящего вследствие этого предубеждения.

   Мне, как военному комиссару, не раз приходилось в беседах с солдатами разъяснять ошибочность их предубеждения против офицеров, и в то счастливое время, давно уже прошедшее, удавалось путем простой беседы предупреждать крупные осложнения между солдатами и офицерами на почве такого повального заподазривания.

   А оно было действительно повальным.

   Между тем, если проследить за историей русского революционного движения за истекшее столетие, не трудно заметить, что русские офицеры принимали в ней деятельное участие, не меньшее, чем остальные слои русского населения, и во всяком случае, считая в процентном отношении, отнюдь не меньшее, а значительно большее, чем солдаты.

   Начнем с восстания декабристов.

   Название это, как известно, дано восстанию потому, что оно было поднято 14 декабря 1825 года, после смерти Александра I, именно в то время, когда выяснялся вопрос, кто должен вступить на престол: старший после Александра брат его Константин, отказавшийся от престола, или следующий за ним, Николай.

   Восстание это подготавливалось долго. Еще со времени Отечественной войны и вступления русских войск в Париж, после отступления Наполеона I, русские офицеры, и, главным образом, гвардейцы, представители и члены родовитых аристократических фамилий, восприяли идеи французской революции и прониклись вложенными в нее началами свободы, равенства и братства. Они-то и начали создавать тайные организации с целью установить революционным путем иной порядок управления, обеспечивавший лучшее управление страной. В политическом смысле были здесь, среди офицеров, участников этих тайных обществ, два течения: одно - с полковником Муравьевым и князем Трубецким во главе, стоявшее за конституционную монархию, другое - южное, с полковником Пестелем во главе, республиканское.

   Освободительное движение среди офицеров того времени, начала девятнадцатого века, было столь велико, и толки о нем так беспокоили начальство, что гр. Бенкендорфом было предложено организовать в войсках, особенно в частях гвардии, специальные кадры шпионов, долженствовавших, служа в войсках, вступать в эти тайные общества и следить за всеми движениями и за образом мыслей офицеров.

   По-видимому, не много народа откликнулось на этот призыв, ибо Бенкендорфу, представляющему проект шпионской организации в войсках и проект ее штатов на утверждение императору Александру I, пришлось жалование офицерам и солдатам-шпионам повысить до неслыханной в то время суммы, что невольно заставило Александра задать вопрос, чем объясняется такое чрезмерное увеличение жалования, на что Бенкендорф ответил просто и ясно:

   "Чтобы заставить хорошо служить этих мерзавцев, надо им хорошо платить".

   Ясно, что среди офицерства не находилось достаточного количества мерзавцев, соглашавшихся идти на предательство своих товарищей.

   Но, конечно, таковые были, и после попытки декабрьского восстания и подавления такового силами офицеров и солдат, верных престолу, были раскрыты нити и связи этого заговора.

   Кто же был во главе этой революционной попытки свергнуть царское правительство несколько менее, чем сто лет тому назад?

   Во главе только офицеры.

   Это они привели па дворцовую площадь солдат, тех солдат, которые знали все ужасы крепостного права; это они подняли знамя восстания во имя общего блага народа.- Это они заплатили за неудачную попытку свергнуть царское правительство - кто жизнью, кто свободой. Пять человек было казнено. Это были офицеры: полковник Пестель. подполковник Муравьев-Апостол, подпоручики Бестужев-Рюмин и Каховский и поэт, отставной офицер, Рылеев. Более сотни офицеров были отправлены на каторжные работы в Сибирские рудники, а также расселены по крепостям или отправлены солдатами на кавказский фронт. И между ними были и старые, и молодые, и поручики и генералы, и князья и графы, и все они шли на борьбу с царским самодержавием не во имя своих личных интересов, - им, в общепринятом смысле, хорошо жилось, - а во имя понятых и осознанных ими интересов трудового народа.

   Все царствование Николая I, после декабрьского восстания, было посвящено борьбе с крамолой, главным образом, в армии. И когда процесс декабристов был закончен, то уже после этого-то там, то в другом месте были постоянные аресты и высылки того пли иного из вновь открытых соучастников восстания. Вспомним, хотя бы, высылки братьев Раевских после процесса.

   Разгром после 14 декабря и удар по революции задержал на некоторое время развитие революционных идей в России. Но, конечно, совершенно прекратить такового даже террор николаевских дней не мог.

   Середина, его царствования, или, точнее, вторая половина его, совпала с проникновением в Россию идей утопического социализма, идей Сен-Симона и Фурье. которыми так увлекались тогда на Западе, особенно в Бельгии, ныне разгромленной германцами, а тогда, сто лет тому назад, бывшей, так сказать, колыбелью утопического социализма, или, вернее, восприемницей его, ибо родились-то эти идеи не в Бельгии; они были принесены туда в тридцатых годах минувшего столетия и восприняты были со всем энтузиазмом этого двуединого бельгийского народа (пылких Валлонцев, с одной стороны, и несколько более уравновешенных и расчетливых Фламандцев, с другой).

   Около этого времени, несколько позже, новые идеи проникли и в Россию, и здесь в кружках молодежи обсуждались вопросы о новом устройстве народной жизни, основанном на широком проведении в жизнь начал общины, коммуны.

   Один из таких кружков, именно кружок Петрашевского, был, благодаря предательству одного из членов, открыт, и члены его арестованы, судимы и сосланы на каторгу и на поселение. а кое-кто разжалован в рядовые и сослан все на тот же Кавказ.

   И среди этих революционных мечтателей мы встречаем офицеров, и они составляли там, пожалуй, даже преобладающее число.

   Среди них первое место принадлежит знаменитому впоследствии русскому писателю, а в то время подпоручику, Федору Михайловичу Достоевскому, проведшему четыре года на каторге, после чего он подарил русской литературе свои ,,3аписки из мертвого дома". Его брат, тоже офицер, принимал участие в работах этого кружка.

   Вспомним еще имена: гвардии штабс-капитана Львова, поручика Момбели, и не будем утруждать внимание читателя дальнейшим перечислениям имен офицеров, тем более, что я взялся писать не историю революционного движения в России, а лишь краткий очерк, показывающий, что офицерам далеко не была чужда революция, и что они во все периоды революционной борьбы тоже были в рядах борющихся.

   Прежде, чем перейти к другим периодам русского революционного движения и осветить участие в них русских офицеров, я позволю себе остановить внимание читателей на некоторых офицерах-одиночках, вступивших в ряды революционеров еще до сконструирования партий и групп.

   Вот перед ниши вечно мятущийся, полный революционного порыва и готовый к революционному действию поручик артиллерии Михаил Александрович Бакунин.

   Он рано подошел к революции и вся его жизнь связана с революцией. И где бы он ни был, куда бы судьба его не заносила, он был вечно в движении и с постоянным призывом к борьбе с насилием и против такового. Ему, конечно, скоро пришлось оставить военную сл?жбу, и в вечном скитании нести проповедь анархизма, боевого, горячего анархизма, разрушающего современный строй во имя лучшего будущего.

   А вот полковник артиллерии Петр Лаврович Лавров. Его знаменитые "Исторические письма", напечатанные в конце шестидесятых годов минувшего столетия, имели огромное значение для выяснения интеллигентной молодежи ее обязанности принести себя в жертву для дела народа, Его политическое миросозерцание и близость к революционным деятелям того времени повели за собой ссылку в Вологодск?ю губернию, откуда, при помощи известного революционера-шлиссельбуржца Германа Александровича Лопатина, он был освобожден, чтобы уехать в Швейцарию и Париж и оттуда потом руководить работой "Народной Воли". Его мысли, его идеи в значительной части своей были положены в основу программы партии социалистов-революционеров, хотя ему не пришлось дожить до момента организации этого течения социалистической мысли, как партии. И этот человек, значение которого в русском революционном движении огромно, был профессором Михайловской артиллерийской академии, полковником русской артиллерии царского режима.

   Вспомним еще одного революционера. В начале шестидесятых годов один из участников организовавшегося тогда общества ,,3емля и Воля" (первое), Михаил Илларионович Михайлов, задумал выпустить прокламацию "К молодому поколению" с приглашением интеллигенции принять участие в революционной борьбе за свободу народа. Кто же был его помощником по печатанию этого первого воззвания? Поручик генерального штаба Обручев. Это он помог напечатать воззвание. Это он потом развозил его по квартирам адресатов, которым оно было направлено Михайловым. И он же, вместе с Михайловым, поплатился за это годами каторги и ссылки.

   А полковник Соколов и другие офицеры-революционеры, которые вынуждены были оставить не только службу, но и родину за свои политические убеждения в пору безвременья?

   Отметим участие русских офицеров в движении в пору освобождения крестьян. Как много их идейно решило снять свои военные мундиры для того, чтобы, в роли отставных, заняться строительством новой народной жизни после освобождения крестьян. Это не были революционеры в истинном значении этого слова, но их работа имеет огромное политическое значение, и их протесты против насилий и неправды, совершавшихся в то время на почве освобождения крестьян, не могут не быть отмеченными, они имели большое общественное значение в смысле укрепления освободительных начал в известных кругах. Среди ряда имен этих протестантов, отставных офицеров, мы встречаем и шия брата М. А. Бакунина.

   Я подошел к тому моменту, когда русская интеллигенция решила платить свой долг народу и двинулась в народ. Это относится к первой половине семидесятых годов минувшего столетия. В это время в разных местах России зародились кружки учащейся молодежи, в которых обсуждались вопросы народной жизни и ее возможного улучшения. Идеи социализма проникло тогда в широкие массы молодежи, и она решила, что стоит только подойти к народу с простым словом и объяснить всю правду новой жизни, то народ, - русский крестьянин и рабочий, - всей своей предшествующей жизнью приученный понимать всю неправоту современных условий жизни, встанет на их сторон? и примется совместно за строительство новой жизни на началах социализма. И много интеллигентной молодежи, и не исключительно самой юной, оставило свои занятия и двинулось "в народ" с проповедью социализма. Эти лучшие представители российской интеллигенции и буржуазных классов пошли не просто в качестве пропагандистов и агитаторов. Нет, они оставили свои привычные занятия, переменили образ жизни, одевшись простыми рабочими, и принялись за новый труд, войдя в народную жизнь в качестве простых рабочих, городских или сельских. Они разбрелись по деревням и местечкам, идя, как верили они, навстречу назревшей народной нужде, п вместе с тем с сознанием необходимости "заплатить долг народу", как звал полковник Петр Лаврович Лавров в своих "Исторических письмах".

   И среди этих самоотверженных и преданных интересам народа юношей и зрелых мужей одно из первых мест занимает, офицер, есаул сибирского казачьего войска князь Петр Александрович Кропоткин.

   Бывший паж царя, воспитанник пажеского корпуса. член аристократической фамилии, перед которым раскрывалась блестящая, в обычном понимании этого слова, карьера, он отказался воспользоваться своим правом пойти на службу в царскую гвардию, а решил уйти далеко в Сибирь, в казачье войско для более простой, не столь блестящей службы, а главное для научных исследования новы стран, для путешествия и географических экскурсий. Но раз встав на такой путь отказа от карьеры, Кропоткин не мог остановиться: как чуткая натура, вошел в ряды кающихся дворян и примкнул к начавшемуся в семидесятых годах минувшего столетия движению в народ.

   Само собою, что за этим последовали обычные в таких случаях результаты: арест, тюрьма, Петропавловская крепость, всегда гостеприимно открывавшая свои двери. К счастью, при помощи друзей с воли, ему удалось бежать и скрыться от полиции сначала в Петербурге, а потом заграницей.

   Его мятущаяся душа, конечно, не успокоилась заграницей, и он много думал о народной доле и работал в направлении улучшения условий его жизни. Он стал видным теоретиком научного анархизма, испытал сладость и заграничных тюрем, был выслан из Швейцарии с воспрещением возвращаться туда. Человек твердого характера и непоколебимых принципов, он был чужд всяких компромиссов. Для подтверждения этого, я позволю себе привести только два факта из его жизни.

   Царское правительство, правительство Николая II, решило предоставить Кропоткину право возвратиться на родину, в порядке частичной, его одного касавшейся, амнистии. Как ни стремился он на родину, как ни хотел он быть там, но он удержался от искупления и отказался от предоставленного ему права, заявив, что он не может воспользоваться им, пока такое же право не будет распространено и на всех остальных политических эмигрантов в порядке общей массовой амнистии. И только после мартовской революции, когда Временным Правительством была объявлена самая широкая амнистия, только тогда он разрешил себе воспользоваться амнистией и возвратиться на родину в светлые дни свободы.

   Я видел его в то время в Петрограде, старого годами, несколько ослабленного болезнями, но бодрого и полного веры в торжество свободы и торжество права на земле. Его молодые глаза так много говорили о его глубокой вере в лучшее будущее русского народа и демократии вообще.

   Второй случай.

   Долгое время Кропоткин жил под Лондоном. Климат был не полезен для него, и ему было бы очень желательно и полезно переехать в страя? с более мягким климатом, напр., в Швейцарию. Городское управление Швейцарского города Лугано возбудило перед швейцарским федеральным правительством ходатайство о разрешении Кропоткину возвратиться в этот город, откуда он был много лет тому назад изгнан. Швейцарское правительство в принципе ничего не имело против его возвращения, но оно стало на формальную точку зрения: т. к. такие разрешения даются только по ходатайству самих заинтересованных лиц, а т. к. от Кропоткина такого ходатайства не поступало, то и разрешения ему дано быть не может. И несмотря на то, что Кропоткин очень нуждался в перемене места жительства и климат Лугано был для него клад, а разрешение жить там было обеспечено ему, раз он подаст просьбу, он отказался от подачи таковой и остался в Лондоне. Это было в начале войны.

   Старый революционер-офицер, верный своим принципам, дождался осуществления своих еще юношеских мечтаний и на склоне лет приехал в свободную, наконец, Россию для того, чтобы принять там участие н строительстве новой свободной родины. Но налетел вихрь, свобода оказалась попранной теми, кто так много говорит о народной свободе, а верный принципами. свободы Кропоткин зачислен в ряды контрреволюционеров и врагов народа, за свободу и счасть? которого он боролся всю свою жизнь.

   Таков один из стаи славных.

   Но он не один был в рядах выступивших на путь революционной борьбы семидесятников. Были там еще многие.

   Вот, веред нами два друга, два школьных товарища, - поручики артиллерии Дмитрий Михайлович Рогачев и Сергей Михайлович Кравчинский.

   Оба они вместе пошли в народ в качестве рабочих-дровосеков с целями пропаганды. Недолго, конечно, им удалось свободно делать свое дело. Им пришлось скрыться. Рогачев был арестован и, вместе с другими товарищами, судим, в процессе 193 и осужден на каторгу, где, на Каре, и сложил свою голову. Кравчинский же избежал ареста, успел скрыться и в то время, когда его товарищей судили (процесс 193-х), он вел с ними переписку и делал попытки помочь кое-кому бежать, напр., Феликсу Волховскому. Одновременно с этим, он участвует в организации на развалинах разбитого полицией народничества партии .,3емля и Воля", членом учредителем которой он и был. В это время уже начинались случайные единичные акты террора, как акты отмщения за несправедливый и слишком жестокий приговор по делу 193, а также за плохое обращение с политическими заключенными. Кравчинский принимает участие в одном из первых актов и кинжалом смертельно ранит бывшего тогда шефом жандармов генерала Мезенцева. Товарищем его по этому делу был другой офицер, член "Земли и Воли", подпоручик Баранников. третий участник, не офицер, - (известный революционер Адриан Михайлов).

   Любопытная деталь. Когда подготовлялся этот революционный акт, Кравчинский был сторонником, и настоял на своем, чтобы этому акту был придан характер открытого нападения. Так, именно, и был он совершен.

   В пролетке, управляемой Адрианом Михайловым, Кравчинскому удалось скрыться, но он не хотел уезжать заграницу и только после настояний товарищей, оп уехал в Лондон. Само собою разумеется. что когда народилась "Народная Воля'', поручик Кравчинский был в рядах ее. Он умер случайно в 1893 году раздавленный поездом в окрестностях Лондона,

   Он писал и был известен под псевдонимом "Степняк".

   А кому из россиян, хоть сколько-нибудь интересовавшихся общественными движениями в России, не известно имя поручика артиллерии Сергея Эммануиловича Шишко?

   Выступив на революционное поприще еще в начале пятидесятых годов в числе двинувшихся в народ интеллигентов, он не оставляет революционной деятельности, п впоследствии мы видим его в рядах "Земли и Воли", затем "Народной Воли" и, наконец, в качестве одного из основоположников и деятельных членов партии ,,Социалистов-Революционеров".

   Умер Шишко изгнанником в Париже, не дождавшись осуществления тех идей, которым он служил много лет, не уклоняясь и не изменяя революционному делу. И останки его лежат погребенными в Париже на Монпарнасском кладбище, недалеко от останков П. Л. Лаврова, погребенного там же.

   Я не буду перечислять всех офицеров, принимавших участие в революционной работе русских народников. Это завлекло бы меня слишком далеко в биографические подробности жизни и деятельности многих и многих революционных работников-офицеров, начинавших свою деятельность в то время, но проявивших себя значительно позже, во времена "Народной Воли". Скажу только, что в этом движении, в этот короткий период революционного идеализма, по преимуществу, очень много среди революционеров было офицеров или недавно кончивших школу юнкеров военных училищ, кандидатов в офицеры, с которыми в последнее время так нагло боролись. как с контрреволюционерами, и боролись вовсе не потому, что они были в действительности контрреволюционерами, а потому, что таковыми их называли, как кандидатов в офицеры.

   Движение в народ закончилось большим разгромом организации и созданием большого процесса. Этот процесс показал, что нельзя рассчитывать только на мирные средства, а необходимо рядом с революционной агитацией и пропагандой социализма вести борьбу с правительством, наказывать слишком уже зарвавшихся агентов царской власти, не знавших удержу. С этой целю было организовано общество "Земля и Воля которое рядом с пропагандой социализма, подходило к вопросу о борьбе с властью. Правда, центр тяжести работы этой революционной организации все еще лежал в пропаганде социализма, а не в политической борьбе.

   Постоянные преследования самых мирных пропагандистов все более и более выясняли революционерам "Землевольцам" необходимость изменить тактику и перейти к систематической борьбе с правительственной властью путем постоянного, систематического террора. Настроение в пользу расширения террористической борьбы росло, и, наконец, решено было собраться на партийный съезд для обсуждения и выработки программы деятельности.

   В 1879 году уже назрел этот вопрос и намечен был съезд в Воронеже, на котором должны были быть решены вопросы программы и тактики общества "Земля и Воля". Предстояла схватка между горячими сторонниками немедленной политической борьбы, широкого развития террора, и сторонниками мирной пропаганды идей социализма, подготовки народа к будущему восприятию социализма не только в теории, но и в действительной жизни.

   Сторонники террора решили явиться на этот съезд, назначенный на конец июня, подготовленными и организованными, и они созвали съезд в г. Липецке Тамбовской губернии. На этом съезде было решено организовать, как из сторонников террора из партии "Земля и Воля", так и др. организаций, партию для политической борьбы. И с готовым решением приехали они на Воронежский съезд.

   В числе пятнадцати участников Липецкого съезда были и офицеры. Из их числа я упомяну подпоручика Баранникова, о котором уже говорил несколько выше, говоря об убийстве Мезенцева Кравчинским.

   На Воронежском съезде, после горячих прений группа "Земля и Воля" раскололась, и из нее выделилось большинство, решившее организовать общество "Народная Воля", ближайшую цель которого объяснил в речи еще на Липецком съезде одни из видных революционных работников Желябов: ближайшей целью было "Учредительное Собрание" на основах "Народной Воли''.

   Только незначительная часть членов Воронежского съезда была против программы и тактики " Народной Воли", т. е. против перехода к системе организованного террора, и главным образом центрального террора. Один из видных членов съезда, Георгий Валентинович Плеханов, покинул съезд, как несогласный с принятым направлением, - систематическим центральным террором. Он вместе с другими, несогласными на террор революционерами, организовал другую партию "Черный Передел", группу народников пропагандистов, продолжавших дело "Земли и Воли".

   Так организовалась партия "Народной Воли", ведущая с большим или меньшим успехом борьбу за политическое освобождение народа.

   Вступив на путь политической борьбы, партия "Народной Воли" не могла, конечно, ограничиться только террористическими актами Она готовилась к массовому выступлению революционного народа и для облегчения такового, считала необходимым вести пропаганду в армии. Вот почему в рядах этой партии зародилась особая военная организация, в задачи которой входило, главным образом, пропаганда и агитация среди офицерства.

   И русское офицерство очень горячо откликнулось на призыв народовольцев. В разных полках, в разных гарнизонах, организовались кружки и группы офицеров с исключительной целью вести революционную пропаганду и организационную работу среди офицерства и отчасти среди солдат. По всей России тысячи офицеров были привлечены к этой работе. Часть из них принимала участие только в военно-революционных организациях, многие же входили в Исполнительный Комитет и были в рядах, руководивших работой органов. Вспомним имена целого ряда морских офицеров: лейтенантов Серебрякова, Буцевича, барона Штромберга. Суханова и др. Все они еще кадетами морского корпуса примкнули к революционному движению с тем, чтобы потом никогда не выпускать из своих рук знамя революции. Они были горячими работниками "Народной Воли". Различна судьба этих людей. Если Эсперу Серебрякову удалось уйти заграницу и вовремя спастись от ареста и осуждения и затем, после долгой работы заграницей в революционных организациях, возвратиться в дни действительной свободы домой, на родину, чтобы в настоящее время быть, конечно, зачисленным в ряды контрреволюционеров, то остальные не были так счастливы.

   Буцевич, осужденный в каторжные работы, был помещен в Шлиссельбургскую крепость, где и умер от чахотки в 1885 году. Для характеристики его мне не нужно тратить много слов. Достаточно привести только несколько слов его собственных, записанных в протоколе показаний: ,,Я готов был служить государю и служил ему до тех пор, пока его интересы не расходились с интересами народа, служить которому я всегда считал своим первым и прямым долгом; когда же я увидел. и убедился, что интересы царя и народа разошлись, я счел себя обязанным перейти на сторону последнего".

   Лейтенант Штромберг был арестован в связи с процессом 1881 года об убийстве императора Александра II и сослан в административном порядке в Восточную Сибирь, откуда после провала военно-революционной организации был возвращен для привлечения к суду. Его судили военно-окружным судом и приговорили к смертной казни. Он был повешен в ограде Шлиссельбургской крепости вместе с другим осужденным по одному с ним процессу поручиком артиллерии Николаем Михайловичем Рогачевым. Оба они совершен спокойно встретили свою смерть. как рассказывал мне один из шлиссельбургских жандармов, когда я после революции 1905 года навещал опустевшие камеры шлиссельбургского застенка.

   Четвертый упомянутый мною моряк, Лейтенант Суханов, был одним из виднейших работников партии "Народной Воли". Он был в самом центре, в Исполнительном Комитете, и в 1882 году, приговоренный к смертной казни, был расстрелян в Кронштадте. О том, как спокойно и стойко встретил он смерть, мне повествовал тот же шлиссельбургский жандарм, участвовавший в приведении приговора в исполнение.

   Я упомянул имя поручика артиллерии Николая Михайловича Рогачева, казненного вместе с лейтенантом Штромбергом. Это был брат того артиллериста Дмитрия Рогачева, который, за участие в народническом процессе осужденный на каторгу в 1878 году, умер на каторге. Николай Рогачев был участником и членом военно-революционной организации партии ,,Народной Воли" и, как таковой, после выдачи военно-революционной организации членом ее, оказавшимся шпионом и предателем, - к сожалению, штабс-капитаном артиллерии, - Сергеем Дегаевым, был судим и осужден.

   После провала военно-революционной организации в 1883 году, начались повальные аресты среди офицеров, исчислявшиеся несколькими сотнями. К суду было привлечено незначительное число офицеров, но остальные были разосланы по разным более или менее отдаленным местам России и Сибири в административном порядке.

   Из судившихся, двое было повешено, Штромберг и Рогачев, часть же отправлена в заточение в Шлиссельбургскую крепость. Из последних упомяну подполковника Ашенбренера, штабс-капитана артиллерии Похитонова, подпоручика Тихановича. Последний много способствовал побегу из Киевской тюрьмы целого ряда политических и кончил дни свои в шлиссельбургской крепости, вскоре после помещения туда.

   Штабс-капитан Похитонов. кажется товарищ Дегаева по артиллерийскому училищу, успел окончить Михайловскую артиллерийскую академию и, в служебном смысле, ему улыбалась карьера. Но он променял ее на долю российского революционера и, будучи членом военной организации партии "Народной Воли", подходил ближе к партийному центру, когда таковой был разгромлен после 1 марта 1881 г- Не долго. однако, пришлось ему поработать. Предательство Дегаева поставило его перед военным судом. А там - смертный приговор, ожидание казни, замена ее каторгой и отправление на заточение в Шлиссельбургскую крепость. А заточение там было полное. Когда, после суда, его отправили в Шлиссельбург, отец его, артиллерийский генерал, начальник артиллерии округа, занимавший видный пост, обратился с просьбой дать ему свидание. ему цинично сказал шеф жандармов: |

   "Забудьте, что у вас был сын. Его уже больше нет. Имеется только арестант за номером, и всякие сношения с ним воспрещены".

   И, действительно, первые десять лет нельзя было не только видаться с заточенными родственниками, но им нельзя было писать писем, ни получать от них таковые. Таково было заточение. Только в девяностых годах минувшего столетия шлиссельбуржцам разрешили писать письма родным два раза... в год.

   Не выдержали нервы бедного Похитонова такой изоляции (да не только его одного). И он дошел до психического расстройства. Несколько лет оставался он в своей камере психически больным и только в 1903 году его перевели в петербургскую больницу, и там он и умер жертвой царского произвола.

   Что касается подполковника Ашенбреннера, то немолодым человеком вошел он в ряды революционеров. Он был товарищем Куропаткина по училищу и совершил вместе с ним ряд туркестанских походов. Но, несмотря на свои немолодые годы, он, будучи уже командиром батальона в Николаеве, вошел в военно-революционный кружок своего полка и затем стал деятельным членом не только в своем кружке, но и во всей военно-революционной организации партии "Народной Воли"; в качестве разъездного агента он странствовал по России для ознакомления с деятельностью военно-революционной организации, для привлечения членов в нее и объединения общей работы для придания ей большей планомерности. И в качестве такого члена, он и был арестован, судим и приговорен к смертной казни, которая была заменена пожизненным заточением в Шлиссельбурге.

   Только революция 1905 года вывела его и других, немногих, оставшихся в живых товарищей по заключению; и мне потом, в 1907 году, пришлось встретиться с ним в Смоленске, где он, старик уже, жил на покое в семье своего брата после всего пережитого.

   Я не знаю, в каких рядах стоит теперь этот верный страж народной воли. Думаю, что он зачислен в ряды контрреволюционеров, как это сделано почти со всеми, кто жизнью своею доказал свою любовь к родному народу и все время боролся против произвола и насилия, откуда бы они ни исходили, кто бы из правителей ни злоупотреблял своим правом сильного.

   Нужно ли перечислять сотни имен офицеров, арестованных в связи с предательством Дегаева и выдачей всей военно-революционной организации партии "Народной Воли'? Упомяну лишь первые пришедшие в голову. Капитан Крайский, штабс-капитан Степурин, покончивший с собою в доме предварительного заключения в Петербурге, подпоручик Папин, прапорщик Фомин, старый революционный работник, принимавший участие в попытке освобождения Войнаральскаго, осужденного па каторгу по процессу 193-хъ; и многие другие.

   Говоря об участии офицеров в революционном движении и ликвидации военно-революционной организации, нельзя не упомянуть об одном процессе, имевшем место почти в то же время. Я говорю о польской революционной организации "Пролетариат", которая в это время вступала в сношения с "Народной Волей" для солидарных действий-

   В рядах этой группы, работавшей в польской рабочей среде; мы встречаем военного инженера капитана Люри. Когда эта группа была открыта жандармами, капитан Люри. вместе с другими членами организации, судился военно-окружным судом и был приговорен к смерти, замененной для него каторжными работами, которые он отбывал на Каре. Затем он был на поселении, откуда был освобожден только после амнистии 1905 г.; затем служил на Сибирской железной дороге. В каких "контрреволюционных