Песковский Матвей Леонтьевич - Константин Ушинский. Его жизнь и педагогическая деятельность

нции главным образом по начальному образованию.

   Так, например, барон М. О. Косинский, бывший директором одной из первых земских учительских семинарий в Новгороде, находился в самых оживленных отношениях с Ушинским, пользуясь его советами и указаниями при организации нового у нас дела. Очень деятельную переписку вел Ушинский с бароном Н. А. Корфом, работавшим тогда в Екатеринославской губернии по народному образованию. Ушинского очень живо интересовало нарождавшееся у нас в то время народное образование, главным же образом отношение к нему самого крестьянства и земства. С восторгом приветствовал он сознательное отношение крестьян к потребности образования для их детей, видя в этом лучший залог для разумной и прочной постановки начального образования и успешного его развития, соответственно потребностям местной жизни. Вот что, например, говорил он в своей статье "О возникновении наших народных школ", помещенной в "Народной школе" Ф. Н. Медникова в 1870 году:

   "...Наша народная школа, как ни слабы еще до сих пор ее начатки, уже действительно начинается у нас, и начинается самым естественным образом, из прямых своих источников: из понимания народом необходимости образования для жизни и из теплого источника любви родителей к детям, которых отцы хотят приготовить к жизни лучше той, какую они сами вели. Как ни просто и как ни естественно такое начало народной школы, но оно не так обыкновенно, как может показаться, и необыкновенно именно потому, что слишком просто и естественно. Человек только в редких случаях попадает на прямой путь; по большей же части он долго колесит вокруг и около, прежде чем придет к тому, что просто и естественно. Странным может показаться, если мы скажем, что наша только что зарождающаяся народная школа стоит на той прямой дороге, к которой едва в самое последнее время начинает приближаться народное образование в некоторых западных государствах, далеко обогнавших нас в этом деле, но между тем это действительно так".

   Ввиду наиболее успешного и плодотворного развития народного образования Ушинский энергично ратовал в пользу возможно большей свободы в этом деле местных органов общественного управления, так чтобы "как администрация, так и высшие слои общества сохранили за собою право содействовать этому делу только убеждением, разъяснением, примером и, наконец, материальною и интеллектуальною помощью, но никак не принуждением, запрещением, регламентациею и тому подобными мерами, которые были у нас прежде в таком ходу и которые здесь, в этом чисто семейном деле народа, не должны иметь никакого места... Если мы оставим за собою одну вспомоществующую деятельность, то и тогда поле этой деятельности будет бесконечно громадно, так громадно, что для полной обработки его не хватит, может быть, ни наших финансовых, ни наших административных средств".

   Короче говоря, Ушинский добивался, чтобы все дело народного образования, во всей его организации, созидалось и развивалось непременно на почве народного самосознания, так как только при этом условии образование получает в глазах населения наибольшее значение и приобретает особенно благотворное воспитательное влияние на массу. В чем именно должна была состоять эта "вспомоществующая деятельность", куда и как ее направить для просветления сознания массы населения, Ушинский обещал поговорить в "особых статьях". Но судьбе угодно было распорядиться иначе: цитированная нами статья была последней статьей Ушинского.

   Как ни разнообразна была педагогическая деятельность Ушинского - кабинетная, журнальная, в педагогическом обществе; в непосредственных отношениях с педагогами, лично или письменно, - она не поглощала еще всей его энергии. В нем не умерла еще жилка ученого, и он любил посещать университетские диспуты. Его живо интересовали философия, история, естествоведение, особенно же успехи в области анатомии, гистологии и физиологии человека. Но в нем продолжал жить также интерес к юридическим наукам и тем более к политической экономии. Не далее как в 1867 году он поместил в "Голосе" прекрасную статью "О голоде в России", в которой чувствуется недюжинный экономист, глубоко понимавший в ту пору интересы народной жизни и корни экономического благосостояния государства.

   Высоко ценя науку, Ушинский, присутствуя на университетских диспутах, не стеснялся говорить горькую правду и называть вещи своими именами, если ему казалось, что добивающийся ученой степени не имеет соответствующего этому научного ценза. Тут у него иногда происходили довольно горячие стычки с патентованными учеными, причем некоторые из них очень косо смотрели на вторжение Ушинского в ученую область, хотя диспуты - публичный ученый турнир, на котором каждый имел право слова. Вот каким образом на одном из диспутов у него вышло весьма неприятное столкновение.

   Профессор Владиславлев (бывший несколько лет тому назад ректором С.-Петербургского университета, ныне умерший) защищал свою диссертацию о философии Плотина. Ушинский, присутствовавший на диспуте, также желал высказать свои замечания. Ему пришлось говорить вторым после официальных оппонентов, т. е. последним. Когда он встал и направился к тому месту, где заседал совет историко-филологического факультета, намереваясь говорить, навстречу ему поспешил председатель совета, т. е. декан факультета, г-н Срезневский. Показывая свои карманные часы, декан резко добавил, что не может позволить говорить ему более пяти минут. Это поразило присутствовавших, и они зашикали. Ушинский же, поклонившись декану, ответил: "Это - самая лучшая защита для докторанта", - и вышел из аудитории. Вслед за ним направилась и почти вся присутствовавшая публика, выражая ему горячее сочувствие. Профессор О. Ф. Миллер тут же заявил протест против поведения декана, но это не помешало благополучному окончанию докторского диспута.

   Это столкновение вызвало целую бурю негодования в печати против самоуправства декана. Ушинский же напечатал свои замечания на диссертацию Владиславлева в "С.-Петербургских ведомостях" Корша, - и это была поистине пророческая оценка Владиславлева как ученого.

   Для характеристики разносторонности занятий Ушинского в эту пору надо добавить еще, что он постоянно следил за ходом занятий своих детей и руководил их учением. Третий, например, год "Родного слова", от первого урока до последнего, был проштудирован А. Фролковым с двумя младшими сыновьями Ушинского под непосредственным его руководством. "Сам же он, - как говорит Фролков, - не мог давать уроков, и особенно своим детям. Малейшее затруднение учащихся, малейшая ошибка с их стороны сильно раздражали его, и он уходил, не окончив урока".

   Ушинский как натура цельная, не допускавший разлада между словом и делом, ставя семью одним из главнейших факторов воспитания, сам был идеально хорошим семьянином, горячо любимым всеми членами семьи, от мала до велика. Те немногие часы досуга, которые ему удавалось проводить в кругу семьи, он называл самыми приятными в его жизни.

   Положение ушинского в это время можно бы назвать завидным. Не занимая никакого официального поста, он был видим и слышим на всю Россию, - для всех лиц, сколько-нибудь интересующихся педагогическими вопросами. Материальное положение его было в цветущем состоянии благодаря необычайному спросу на все его печатные труды. Ни от кого не зависимый, совершенно самостоятельный в выборе занятий и в распоряжении своим временем, он мог бы назвать себя даже счастливым; но, к сожалению, для этого ему недоставало самого главного - здоровья.

   Вся жизнь его была исполнена разумной борьбы; вся его деятельность была употреблена на прокладывание самостоятельных путей. Такая трудная работа даром не дается, - и за успех пришлось заплатить здоровьем. Охваченный лихорадочною жаждою деятельности, он сделал большую ошибку, засидевшись в Петербурге с 1867 до весны 1870 года, так как надорванная грудь его не выносила сырых петербургских осени и весны. Весною 1870 года он чувствовал себя так плохо, что вынужден был наконец отправиться за границу, намереваясь проехать прямо в Италию. Но в Вене он окончательно расхворался и пролежал около двух недель. Местные медицинские знаменитости посоветовали ему возвратиться в Россию, ехать прямо в Крым и лечиться кумысом.

   Так он и сделал, поселившись недалеко от Бахчисарая, в имении г-на Варле, где было кумысолечебное заведение. В течение месяца силы его настолько восстановились, что он задумал подробно ознакомиться с Крымом. С этой целью он поехал на южный берег Крыма и в Симферополь. Сюда он случайно прибыл в самый разгар съезда народных учителей и был принят симферопольским обществом с таким почетом, который превосходил самые смелые его ожидания. Учение в народных училищах было уже окончено, и Ушинский, по предложению местного директора народных училищ, г-на Соича, поехал вместе с ним в Бахчисарай, чтобы познакомиться с татарскою школою (медресе), главным образом - с новым отделением ее - для обучения учеников медресе русскому языку. Здесь ему впервые пришлось видеть на деле практическое применение в школе своего "Родного слова", и притом вполне удачное. Взрослые ученики-татары, в возрасте 20-35 лет, с удовольствием заявляли Ушинскому, что русское чтение и письмо дается им несравненно легче татарского; что в библиотеке каждого из них обязательно есть "первый год" "Родного слова", наряду с Кораном и семью толкованиями его на арабском языке.

   По возвращении из Бахчисарая, Ушинский неоднократно посещал учительский съезд, принимая деятельное участие в его прениях. Тут он проявил свое обаяние как педагог-руководитель, умеющий передать в немногом многое, умно, авторитетно и доказательно поправить и направить других, - и положительно очаровал присутствовавших на съезде.

   Когда стало известно о дне отъезда Ушинского из Симферополя, не только участвовавшие в съезде, но и некоторые из горожан, поклонников и почитателей его педагогического таланта и трудов, явились к нему в гостиницу, чтобы проститься и проводить его. Растроганный таким вниманием, Ушинский вместе с тем в простой, задушевной прощальной беседе с собравшимися еще раз убедился, что кабинетные педагогические труды его нашли уже хорошее применение в жизни. Обрадованный этим, он дал горячее обещание присутствовавшим посвятить последующую свою жизнь исключительно на пользу нарождавшегося у нас народного образования и выразил желание переделать свое "Родное слово" специально для народной школы. Многие из народных учителей и некоторые из посторонних провожали его за несколько верст от Симферополя.

   Много энергии прибавило Ушинскому это искреннее, бесхитростное, бескорыстное выражение тружениками народного образования уважения и благодарности за его педагогические труды. В горячей душе его загорелись планы новых педагогических трудов. Вот что, например, писал он около этого времени одному из близких друзей своих в Петербурге: "Написать книгу для народной школы составляет уже давно мою любимую мечту; но, кажется, ей и суждено остаться мечтою. Прежде мне необходимо кончить "Антропологию", и потом только я сколько-нибудь применю "Родное слово" к потребностям сельской школы. Кроме того, у меня на душе еще первоначальная география как окончание "Родного слова". Вот сколько дела, а где силы? И всего досаднее, что в голове все это давно готово, так что три-четыре месяца прежнего здоровья, - и я бы, кажется, все кончил". Судьба послала ему даже и некоторое улучшение здоровья. Проехав из Симферополя в Ялту и прожив здесь несколько недель, он почувствовал значительное восстановление сил. Встретившись в Ялте с Н. И. Костомаровым, он принялся горячо убеждать его взять на себя исполнение той части "третьего года" "Родного слова", которая посвящена истории, т. е. иначе - написать отечественную историю для детей. По мнению ушинского, этот труд наиболее подходил Костомарову как великому мастеру популяризировать исторические события. Доводы были настолько убедительны, что Костомаров дал свое согласие в принципе. Это очень обрадовало Ушинского, так как он верил теперь в осуществление своего "Родного слова" в той программе, как оно было задумано и изложено во II части его "Руководства к преподаванию по "Родному слову".

   Полный самых лучших надежд, бодрый духом и телом, покидал он Крым в конце июля 1870 года, в расчете на скорый возврат туда со всем своим семейством. Прекрасное влияние Крыма на состояние здоровья заставило его приторговать небольшое поместье по соседству с Ялтой, для постоянного житья.

   С такими расчетами и планами торопился он к семье, ожидавшей его в имении Богданка Черниговской губернии Новгород-Северского уезда. Было и особое обстоятельство, торопившее его возврат к семье. Старший сын его, Павел, только что окончив курс во второй С.-Петербургской военной гимназии, был назначен к поступлению в одно из высших военных учебных заведений и проводил лето с семьею, в деревне. Юноша был прекрасно развит физически, умственно и нравственно, блестяще учился и вообще подавал большие надежды. Отец очень любил его, видел в нем опору семьи, в случае своей смерти, - и это значительно ободряло его. Но он приехал в свою Богданку как раз в день похорон сына, по нечаянности смертельно ранившего себя на охоте...

   Это был слишком уж жестокий удар, окончательно подломивший физические и душевные силы только что вернувшегося домой отца. Оставаясь спокойным по наружности, Ушинский весь ушел в себя, избегая даже разговоров со знакомыми. Чувствуя, что силы покидают его, он очень сокрушался об участи малолетних своих детей.

   Осенью того же года он перевез семью в Киев, где поместил двух своих дочерей в институт. Но жизнь в Киеве страшно тяготила его. "Хорошо ли мне в Киеве? - писал он в ответ на письмо одного из петербургских своих друзей. - Увы, не хорошо. Душит глушью - и ничего близкого сердцу; но думаю, что для семьи моей будет лучше, чем где-нибудь. Обо мне же думать нечего - моя песня, кажется, окончательно уже спета".

   Доктора в это время усиленно торопили его в Крым, куда он и стал собираться, но на этот раз крайне неохотно. В это время до него дошел слух, что симферопольская учебная администрация получила строгое замечание и внушение за тот почет, который был оказан ему, главным же образом - за допущение его к участию в съезде учителей. Это было последнею каплею горечи, переполнившей его душу и отравившей те воспоминания и надежды, которые у него связаны были с Крымом. Он рвался в Петербург, в круг близких друзей, которые могли бы его поддержать, - ему нужно было ощущение жизни.

   "Худ ли, хорош ли Петербург, - писал он в это время одному из наиболее близких друзей своих, Я. П. Пугачевскому, - но я с ним сжился сердцем, в нем протекла самая существенная часть моей жизни: много перечувствовано и горя, и радости и много проработано; там я таскался без куска хлеба и там же составил состояние; там напрасно искал места уездного учителя и беседовал с Царями; там был неведом ни одной душе и там приобрел себе имя - надеюсь, честное, - и вот почему слеза навертывается у меня на глаза, когда я вспоминаю Петербург и что, по всей вероятности, мне уже более не видать его".

   К несчастью, предчувствие это сбылось...

  

   Крайне неохотно отправился Ушинский в Крым с двумя своими младшими сыновьями. В дороге он простудился, и, по прибытии в Одессу, у него открылось воспаление легких. Он немедленно выписал из Киева остальную часть семьи, вполне сознавая, что пришел его конец.

   21 декабря 1870 года, часа за четыре до смерти, он почувствовал сильное облегчение и выразил прежде всего желание одеться во все чистое. Находясь прежде в сидячем положении, пожелал лечь в постель и попросил, чтобы как можно ярче осветили комнату. Когда это было исполнено, пожелал выслушать чтение "Ундины" Жуковского. По окончании чтения он позвал к себе всех детей и, по обыкновению, помолился вместе с ними. Отпустив детей, уснул... навеки, тихо, без агонии, в полном сознании.

   Так преждевременно оборвалась эта плодотворная, труженическая жизнь, всего на 47-м году от рождения, когда педагогический талант его вполне окреп и окончательно установился, когда душа его была переполнена прекрасными, широкими замыслами о добавлении нового и нового к тому, что было уже сделано им на пользу разумной русской школы, русских педагогов, русских женщин и всех вообще детей разных сословий, классов и состояний.

   Такова уж судьба вообще всех даровитых русских людей, что, опережая время, им приходится брать с бою каждый свой успех в жизни. Особенно тяжела и даже рискованна участь таких новаторов, как Ушинский, которым приходится изо дня в день, так сказать, перегорать душою, так как на их пути преграды и препятствия являются буквально на каждом шагу. Тут труднее, чем во всякой другой области, идти неуклонно по раз избранной дороге, не потерять любви и веры в дело, не озлобиться, не разочароваться.

   Серьезно вникая в обстоятельства и условия педагогической деятельности Ушинского, нельзя не признать, что они мало чем отличаются, в сущности, от тех условий, при которых работал замечательный предшественник его, Е. О. Гугель, бывший инспектором Гатчинского института, кончивший так печально свою жизнь. И если Ушинский добился успеха, то это стоило ему чуть не половины века, на который он мог рассчитывать по своей замечательно воздержанной, аккуратной жизни.

   Это надо бы помнить и знать русским людям, чтобы достойно ценить заслуги своих великих работников.

   В Одессе, где умер Ушинский, у него не было буквально ни одной души знакомой; но зато его, если не лично, то по трудам и деятельности, хорошо знал весь одесский педагогический мир, вся мыслящая Одесса. И едва по городу распространилась весть о смерти Ушинского, как около гроба его собралась обширная педагогическая семья. Вдову и детей покойного окружили самыми нежными заботами, совершенно освободив их от всяких хлопот по отпеванию и перевозке тела в Киев, в Выдубицкий монастырь, для погребения. Это внимание разноплеменной, разноязычной Одессы, города, можно сказать, космополитического, очень выразительно охарактеризовано в речи, сказанной в одесском кафедральном соборе профессором богословия, протоиереем М. Павловским, при выносе тела покойного на станцию железной дороги для отправки в Киев.

   "Вот тот гроб, перед которым с любовию преклонятся и с благодарностью помолятся многие и многие в России, - говорил о. М. Павловский. - Преклонится и помолится дитя и возрастный, ученик и учитель, мать и ее дети, начинающий изучать великое дело воспитания и глубоко изучивший множество систем воспитания. Вот тот труженик, которого так долго ждали русская школа и семья, который книгами своими облегчил и сделал из горького сладким учение для дитяти и для его учителя; который связал матерей с их детьми крепкими и святыми узами воспитания; который прочитал незабвенные уроки обучения и воспитания всем воспитывающим и пишущим о воспитании. Вот тот дивный знакомец, которого, никогда не видавши, знаешь, чтишь и любишь, - знаешь по его книгам, наполнившим училища и семьи, чтишь за те разнообразные таланты, которыми так щедро награжден был и из которых ни одного не скрыл он в земле; за те многосторонние и глубокие познания, которые черпал он из себя самого, из своей природы и из образованных стран Европы; любишь за ту всегда живую любовь и за то неустанное терпение, с которыми он одинаково писал и азбуку для детей, и глубокое по взглядам и многостороннее по познаниям сочинение свое о человеке как предмете воспитания; любишь за ту новость взгляда на воспитание, истинность которого почувствовали все, когда прочли, но которую высказал он первый, - ту новость, что "чем меньше возраст учеников, над образованием которых трудится воспитатель, тем больше требуется от него педагогических знаний". Любишь его за его "Детский мир", в котором он так легко и так увлекательно знакомит детей с ними самими и с окружающею природою; за его "Родное слово", по которому русские дети начали изучать и с любовью изучают родную русскую жизнь во всем богатстве русского языка и во всем разнообразии народных поэтических форм. Вот почему и в нашей разноплеменной и разноязычной Одессе, в которой Провидение указало кончину незабвенному Ушинскому, его гроб окружается такою искреннею любовью и молитвой: цену воспитателю русских детей и воспитателей Одесса чувствует если не более, то ни в каком случае не менее других городов России. С миром и благословением отпускаем тебя в путь твой, доблестный труженик, до конца жизни свято служивший святому делу воспитания".

   Действительно, для разноплеменной и разноязычной Одессы факт очень знаменательный, что отпевание Ушинского в соборе и грандиозные проводы от собора до железнодорожной станции ("Куликово поле") было делом народных учителей, воспитанников педагогических курсов и учащихся одесских народных школ. Это свидетельствовало о большом самосознании народных педагогов. Как ни прискорбна была преждевременная кончина Ушинского, но чествование памяти его в Одессе ясно доказывало, что труды его успели уже в 1870 году принести большие и осязательные результаты, вызвав значительный подъем духа в среде народных педагогов, осмыслив их задачи и цели, общественное положение и роль в собственных их глазах. Это, впрочем, особенно ярко сказалось в горячей речи учителя одного из одесских народных училищ, г-на Росикова, произнесенной им на станции железной дороги, при расставании с телом Ушинского. Вот что между прочим говорил этот учитель:

   "Замолчите все считающие дело начального воспитания делом маловажным, делом, не стоящим серьезного внимания; замолчите и проникнитесь глубоким уважением к делу воспитания, ибо есть люди, полагающие жизнь свою за это дело. Вот гроб человека, который всю жизнь свою принес на пользу своих соотечественников. Вот останки труженика, предпринявшего громадный труд: собрать мнения о воспитании, высказанные великими мыслителями в продолжение многих веков, и из этих разноречивых теорий и философских взглядов выработать последнее слово науки о воспитании духовной и физической природы человека, составить руководство, необходимое для всех, кто посвятил себя воспитанию русского юношества. Этим трудом он желал положить конец тому жалкому обучению и воспитанию, какому подвергаются дети в школах, руководимых непризванными и неподготовленными педагогами...

   Горе наше велико. На долю нашу выпал жребий не приветствовать, но провожать в невозвратный путь всеми нами любимого ученого. Вспомним же, на прощаньи с гробом сим, и сохраним в сердцах наших все то, что говорил и завещал нам почивший в этом гробе. Он говорил: "Неправильное воспитание тяжело отзывается во всей жизни человека, есть главная причина зла в народе, и ответственность за это падает прямо на воспитателей". Он говорил, что для разумного воспитания недостаточно одного терпения и любви к детям, но необходимо при этом изучить и знать их природу. Воспитание детей он считал великим, святым делом и требовал, чтобы к нему относились серьезно. Он сказал: "Преступник, убийца тот, кто берется за воспитание, не зная его".

   Пусть же, сотоварищи, гроб этот пробудит в нас сознание святости долга, которому мы служим; пусть он напомнит нам, что на поприще воспитания мы должны иметь целью благо ближнего. Дадим обещание глубже ознакомиться с мыслями этого благонамеренного и честного труженика. И если каждый из нас сделает хоть сотую долю того, что сделал он, то уже много сделает. Прости же, отец разумной русской школы, друг детей и славный педагог. Вечная память тебе, делавшему дело для дела и трудившемуся для труда! Имя твое будет жить в сердцах наших и в сердцах детей, для блага которых ты не щадил своей жизни".

   Такая же дружная педагогическая семья, искренно проникнутая горем, собралась и в Киеве, для встречи и погребения останков Ушинского. Такою же неподдельною скорбью и задушевностью были проникнуты речи при опускании гроба его в могилу.

   Но не Одесса только и Киев чествовали скончавшегося Ушинского: заглянув в столичные и провинциальные газеты за первые месяцы 1871 года, нетрудно убедиться, что в этой скорби принимала участие вся мыслящая часть России. Интеллигентная часть губернских и многих уездных городов, принадлежащая и не принадлежащая к педагогической среде, по собственному почину служила панихиды по Ушинскому. Особенно сильно чувствовали эту утрату учебные заведения, специально занимающиеся подготовкой учителей и очень ясно оттенившие в своих чествованиях памяти Ушинского, что они считают его главным своим учителем и руководителем. Наиболее ярко осветил эту мысль законоучитель Кубанской учительской семинарии О. И. Стась в речи, сказанной им 8 марта 1871 года, на панихиде по Ушинскому. Напомнив, что религия предписывает "поминать своих наставников", законоучитель продолжал:

   "Помня этот долг, мы, воспитатели ваши, пригласили вас, будущих учителей народа, помолиться вместе с нами о вечном упокоении души одного из величайших русских педагогов, К. Д. Ушинского, недавно скончавшегося. Вам, начинающим только приготовляться к делу народного образования, неизвестно, быть может, это имя, но вы скоро узнаете его по его сочинениям; а эти сочинения такого рода, без которых вы шагу не можете сделать в народной школе, которые переживут и нас, и вас, а быть может, и внуков ваших. Когда вы изучите эти сочинения, познакомитесь с жизнью человека, трудившегося над ними, вы полюбите этого человека от всей души, от всего сердца, и не раз, быть может, поникнете мыслью... не раз призадумаетесь над судьбою русского педагога, русского просвещения, русской мысли; не раз вы увлечетесь мыслию этого человека, его духом".

   Как ни выразительно, в общем, это повсеместное чествование памяти Ушинского, но есть еще и нечто другое, ставящее Ушинского совершенно в исключительное положение в ряду всех других русских деятелей. Едва ли найдется другой русский деятель, смерть которого почувствовалась бы так горячо и глубоко даже в самых глухих провинциальных закоулках, куда только судьба забросила развитого священника, образованного сельского учителя и образованную русскую женщину. Там, в этой дикой житейской глуши, свет и тепло таланта Ушинского особенно сильно чувствовались и наиболее ценились. И в этих провинциальных захолустьях по поводу смерти Ушинского немало уронено горячих слез благодарности и за осушение безвинно лившихся прежде горьких детских слез, и за возвышение роли учителя, и за облагорожение положения женщины...

   Те обстоятельства, при которых умер Ушинский, т. е. оставаясь вне всякого официального педагогического положения, свободным, независимым, способствовали еще большему возвышению его нравственной личности, закреплению его учения в сознании общества и упрочению его славы.

   Смерть его дала сильный толчок всему изданному им. Даже такой серьезный труд, как двухтомная "Педагогическая антропология", всего через десять лет после смерти Ушинского, в 1881 году, вышла уже пятым изданием. Еще более удивительно распространение его учебных книг. В 1891 году, т. е. через 30 лет после выхода в свет первого издания "Детского мира", он вышел двадцать седьмым изданием, т. е. почти по одному изданию в год. Успех же "Родного слова" поистине поразителен, даже беспримерен на мировом книжном рынке. В 1892 году, т. е. через 25 лет после выхода в свет первого "Родного слова", оно вышло девяносто девятым изданием, т. е. почти по четыре издания в год.

   В общей же сложности сочинения Ушинского разошлись в разных классах и слоях русского населения в миллионах книг, из которых громадное большинство приходится, конечно, на низшие, беднейшие слои населения, и притом исключительно - на школьный контингент.

   Иначе говоря, это означает, что на сочинениях Ушинского воспитался уже длинный ряд школьных поколений, и в том числе - целый ряд народных учителей. Поэтому с уверенностью можно сказать, что имя Ушинского есть имя народное.

   Такому распространению сочинений Ушинского, такой популярности его имени можно только радоваться. Он в свое время заботливо искал "человека, на которого с гордостью можно бы указать нашим детям и внукам, и по безупречной дороге которого можно бы вести смело наши поколения". Именно сам Ушинский является одним из таких людей, с его чистою, идеально безупречною жизнью и славною деятельностью.

   "Пусть наша молодежь смотрит на этот образ, - скажем мы словами Ушинского, - и будущность нашего отечества будет обеспечена".

   Вся педагогическая деятельность Ушинского непрерывно продолжалась лишь около 15 лет (с 1855 по 1870 г.). Из них семь лет приходятся на собственно служебную деятельность (с 1855 по 1862 г.) и остальные восемь лет - на литературно-педагогическую деятельность. И в этот-то незначительный промежуток времени он принес такую громадную пользу всему отечественному школьному делу и на вечные времена составил себе почетное имя.

   В чем же тайна такого замечательного успеха? Что придавало главным образом влияние Ушинскому?

   Пример Ушинского прежде всего доказывает, какое обширное, разностороннее образование необходимо человеку, желающему с честью и славой подвизаться на педагогическом поприще. Да, кроме этого, необходимы еще и высокие нравственные качества, которыми несомненно обладал Ушинский. Это был идеалист самой высокой пробы, фанатик гуманности, научности и справедливости, не обманывавший ни себя, ни других какими бы то ни было компромиссами. Он признавал только то, следовал только тому, что вполне отвечало его идеалам, строго продуманным и сросшимся с его нравственным я. Всё же другое он резко и решительно отвергал, чего бы это ни стоило ему. Горячо любя отечество, желая ему лучшего будущего и понимая силу воспитания не в формальном, а в нравственном его значении, он сконцентрировал все свои идеалы и стремления в одну всеобъемлющую педагогическую идею, которою смело и удачно охватил семью и школу, малолеток и взрослых, учащих и учащихся, условия и потребности первоначального образования и требования воспитывающего образования вообще.

   Вот, между прочим, как писал сам Ушинский об этой его "педагогической идее" и ее значении в жизни. "У нас, - говорит он в частном письме, - прежде всего недостает педагогической идеи, из которой, как из здорового корня, могли бы развиваться все педагогические улучшения; а плодотворная педагогическая идея может быть развиваема на прочных основаниях науки только в университетах. Вековой традиции, которая, главным образом, ведет дело на Западе, у нас нет, да и идеи, основанной на общественном сознании, также нет; а потому, без особых университетских кафедр антропологии и даже особых педагогических факультетов с философской подкладкой, решительно невозможно образование у нас, в настоящее время, действительно хороших учительских семинарий, хотя и желательно пока, по крайней мере, учреждение особых школ для дрессировки в педагогической практике, - ремесле, в сущности, нехитром. Этой философско-педагогической идеи наши университеты, как известно, не выработали, и для педагогической литературы ничего не дали до настоящего времени, в средних учебных заведениях наших тоже мало дается материала для пытливой мысли и наклонности к самостоятельному занятию науками гуманными, как литература, история и особенно философия". Понимая всю неблагоприятность условий для педагогических улучшений, Ушинский тем настойчивее и энергичнее прилагал все свои усилия для проведения в жизнь оснований научной педагогики разными путями - в печати, педагогическом обществе и посредством сочинений. И, наперекор неблагоприятным обстоятельствам, идея восторжествовала над веками сложившейся рутиной. Ушинский был настолько счастлив, что еще при жизни видел несомненное торжество впервые насажденной им у нас научной педагогики над тупой, бездушной, механической выучкой и выправкой, не могшей иметь должного воспитательного влияния. Его глубокая, непоколебимая вера в силу и жизненность идеи оправдалась самым блистательным образом.

   Если оглянуться на всю нашу литературу, обнимающую круг элементарного образования со времени смерти Ушинского, то во всех трудах наших лучших педагогических писателей, в составлении учебных пособий и руководств ясно видно сильное влияние научной педагогики, впервые насажденной у нас Ушинским. Несомненно, это значительный успех в нашем школьном деле; но останавливаться на этом, ограничиваться только этим успехом - значит сделать слишком плохое употребление из того драгоценного наследства, которое оставил нам Ушинский.

   Те основы научной педагогики, над выработкою которых трудился Ушинский, имеют отношение вовсе не к одному только начальному образованию, а к школьному делу вообще - ко всей государственной системе образования подрастающих поколений обоих полов. Если сам Ушинский, по спешности и новизне дела народного образования у нас, старался применить выработанные им начала рациональной педагогики прежде всего к начальному образованию, то это еще ни в каком случае не доказывает, будто применение научной педагогики должно ограничиться только этим.

   Но, к величайшему сожалению, рациональные педагогические основания почти не получили у нас никакого распространения на систему среднего образования, остающегося, можно сказать, в дореформенном состоянии. Родной язык не имеет того почетного, главенствующего значения в деле воспитания и обучения нашего юношества, какое принадлежит ему по праву. Это тем более обидно, что идея о значении родного языка, высказанная в Швеции лет на 20 позже, чем у нас Ушинским, получила уже полное практическое применение во всех скандинавских среднеучебных заведениях и начинает вызывать подражание и в других западноевропейских государствах. Состав и объем программ наших среднеучебных заведений, распределение предметов по классам, планы, методы и приемы преподавания, - все это, в отдельности и совокупности, слишком мало рассчитано на возбуждение любознательности и пытливости учащихся, на их самодеятельность. Вследствие этого учение обращается в труд подневольный и лишается того животворного, воспитательного значения, которое оно может и должно иметь, при условии той постановки дела, которая соответствовала бы основаниям и требованиям научной педагогики. Вот поэтому-то главным образом, выпуская в жизнь с каждым годом все большее и большее количество специалистов по разным отраслям знаний, мы по-прежнему ощущаем все тот же недостаток в "людях", как и в ту пору, когда только что вступил на педагогическое поприще Ушинский, - ощущаем даже в более острой форме, чем тогда, потому что теперь сложнее и настойчивее потребности жизни.

   Это - неизбежная кара за тяжкую вину всей мыслящей части русского общества перед великою памятью Ушинского и его заслугами на пользу всего отечества. С тем богатым, незаменимым наследием, которое он создал ценою собственной жизни на пользу родины, мы поступили, в сущности, как "раб лукавый и ленивый", зарыв его в землю.

   Если сравнить то время, когда умер Ушинский, с нынешним, мы будем поражены необычайным застоем во всей педагогической области. Ни одной свежей мысли, ни одного живого слова. Если что и подвернется под руку по части общепедагогических вопросов, - так это, в сущности, пересказ того, что было дано Ушинским, в большинстве случаев даже плохой пересказ, с переиначиваниями, на почве узкоучебной техники, а не на физико-психологических основаниях. Самая роль педагогов совершенно стушевалась в глазах общества.

   Мы имеем дело с той самой "педагогической летаргией", на борьбу с которой так мужественно выступил Ушинский во второй половине 50-х годов, не переставая будить и педагогов, и общество до конца своей жизни. Повторение же этой летаргии служит доказательством, что Ушинский был у нас не только первым, но и единственным представителем научной педагогики. Он вдохнул было живую душу в наше рутинное школьное дело и указал ему надежный путь к славному и бесконечному развитию и усовершенствованию на пользу общую. Но не нашлось достойных продолжателей, и дело разносторонних улучшений в учебно-воспитательной области ждет своей очереди.

   Симптом весьма опасный. Ушинский говорил и писал, что "каждая школа, каждый педагог неизбежно выполняют одну из двух функций: или они готовят счастье своей стране, или несчастье". Верная и мудрая формула эта невольно заставляет призадуматься.

   Если мы на протяжении почти четверти века уже со времени смерти Ушинского все еще не имеем достойных продолжателей его великой творческой педагогической деятельности, то это служит лишь наглядным доказательством верности высказанного им положения, что "плодотворная педагогическая идея может быть развиваема на прочных основаниях науки только в университетах". Положение это никем никогда не оспаривалось. В течение первого десятилетия со времени смерти Ушинского об этом положении его довольно часто вспоминали в печати, но потом как бы совсем забыли. Нынешний застой во всей вообще педагогической области сам собою указывает на настоятельную необходимость помощи со стороны университетов педагогическому делу, - на необходимость учреждения "особых университетских кафедр антропологии" и "особых педагогических факультетов с философской подкладкой".

   Возникновение таких кафедр и факультетов было бы достойной данью уважения памяти Ушинского, ввиду истечения 21 декабря 1895 года ровно четверти века со Дня его кончины. Если при жизни Ушинского так сильно ощущалась необходимость в этих учреждениях, то, конечно же, в течение четвертьвековой давности она могла только возрасти. Действительно, по всем условиям внутренней нашей жизни, вне учреждения университетских кафедр и факультетов по педагогике, невозможно положить предела произволу и ремесленничеству в области воспитания и обучения.

   В настоящее время, как известно, мы имеем университетские кафедры даже по сельскому хозяйству и географии. Тем больше, значит, оснований не откладывать учреждения кафедр по педагогике, согласно завету Ушинского.

  

   1. И. Острогорский, Д. Семенов. Русские педагогические деятели.

   2. А. Фролков. К. Д. Ушинский.

   3. В. Лядов. Исторический очерк столетней жизни Смольного монастыря.

   4. Ю. Рехневский. К. Д. Ушинский. Некролог. ("Вестник Европы", 1871, N 2).

   5. М. Чалый. Материалы для биографии К. Д. Ушинского. ("Народная школа", 1874, N 4).

  

   Впервые издано: Санкт-Петербург: тип. Ю.Н. Эрлих, 1893. - 80 с.