Песковский Матвей Леонтьевич - Константин Ушинский. Его жизнь и педагогическая деятельность

росов. Выбор министра пал на Ушинского как единственно подходящего для этой цели редактора, - и он вполне оправдал возлагавшиеся на него надежды.

   Вносить жизнь везде, где довелось приложить свой труд, - было особенностью его даровитой, энергичной натуры. Создав из безжизненного Смольного "монастыря" живое учебно-воспитательное заведение, в котором и обучающие, и учащиеся с увлечением отдавались труду, Ушинский сделал то же и с "Журналом министерства народного просвещения". С середины 1860 года этот журнал, бывший прежде сухим, официальным сборником правительственных распоряжений и случайных специальных статей о предметах, никого не интересующих, совершенно преобразился, заняв видное место как чуткий, отзывчивый педагогический журнал, руководящий общественным мнением по всем очередным вопросам и текущим событиям в области просвещения. Печать стала считаться с мнениями безвестного, безличного прежде журнала. Общество начало прислушиваться к нему. Для непосредственных же деятелей по министерству просвещения журнал был незаменимым истолкователем очередных вопросов, задач, целей и средств к осуществлению их.

   Особенно выделялись в журнале статьи самого Ушинского, обращавшие на себя большое внимание общества и возбудившие продолжительные дебаты в печати. В виде примера остановимся лишь на следующих его статьях.

   "Труд в его психическом и воспитательном значении" - это блестящий философско-педагогический трактат. Рядом фактов и положений Ушинский доказал в нем, что "без личного труда человек не может идти вперед, не может оставаться на одном месте, но должен идти назад". Труд сделался "довершительным законом человеческой природы, телесной и духовной, и человеческой жизни на земле, отдельной и в обществе, необходимым условием его телесного, нравственного и умственного совершенствования, его человеческого достоинства, его свободы и, наконец, его наслаждений и его счастья".

   Другая его статья - "О нравственном элементе в русском воспитании" - посвящена жгучему вопросу, не утратившему, к несчастью, своей остроты и до наших дней: "почему у нас людей нет?" Ушинский видит разгадку этого вопроса главным образом в недостатках нашего воспитания. "Одного ума и одних познаний, - говорит он, - еще недостаточно для укрепления в нас того нравственного чувства, того общественного цемента, который... связывает людей в честное, дружное общество". "Влияние нравственное составляет главную задачу воспитания, гораздо более важную, чем развитие ума вообще, наполнение головы познаниями и разъяснение каждому его личных интересов". Вообще, в статье разъяснена необходимость высокогражданского направления воспитания, чтобы "чувство личности, эгоизма" не заглушало в человеке "чувства общественности или, другими словами, нравственного чувства". Несомненно, что при такой постановке просветительного дела в стране не пришлось бы жаловаться на недостаток "людей".

   В третьей статье - "Проект учительской семинарии" - Ушинский впервые знакомит русское общество с задачами и назначением этих специальных учебных заведений, их организацией. Попутно разъясняя заслуги учительских семинарий за границей, он горячо ратует за деятельное распространение этих учебных заведений в России, характеризуя насаждение их у нас делом первейшей и величайшей государственной важности.

   Ограничиваясь приведенными примерами, с уверенностью можно сказать, что, судя по характеру и направлению статей К. Д. Ушинского как редактора, а также и ввиду общего состава журнала, предпринятое А. В. Головниным преобразование его могло иметь громадное влияние на успешный ход всех предстоявших реформ в области просвещения, на упрочение сознательного отношения к ним как педагогической среды, так и всего русского общества. Но, к сожалению, Ушинскому недолго пришлось быть редактором - лишь до ноября 1861 года.

   Вступивший в управление министерством народного просвещения граф Путятин задумал сделать из журнала ученый сборник по всем наукам, нечто вроде пантеона всех наук. Не сочувствуя такому превращению полезного и даже необходимого педагогического органа печати, не считая себя способным быть редактором такого ученого энциклопедического журнала, Ушинский отказался от редакторства, т. е. прекратил службу по министерству просвещения.

   Это не мешало ему, однако, продолжать участвовать в министерском журнале в качестве сотрудника. В мартовской, например, книжке за 1862 год он поместил обширную критическую статью под заглавием "Педагогические сочинения Н. И. Пирогова". Восторженно относясь к личности автора, горячо сочувствуя воззрениям его на воспитание, Ушинский, однако, довольно сильно разошелся с ним во взгляде на значение классических языков в деле образования русского юношества. В противовес мнению Н. И. Пирогова Ушинский горячо настаивал, что не чужие языки, мертвые или живые, а непременно свой родной язык должен быть положен в основу образования как одно из самых лучших и благородных средств для духовного развития учащихся. Этому вопросу, кроме того, была посвящена Ушинским особая статья в "Журнале министерства народного просвещения" - "Родное слово". Эту же мысль о выдающемся значении родного языка в образовании и воспитании русского юношества настойчиво проводил Ушинский в течение многих лет и в газете "Голос". Наконец, свою мысль о значении родного языка Ушинский воплотил в особом руководстве "Родное слово", о котором будет сказано ниже.

   В мае 1862 года, пережив известную уже передрягу в Смольном институте, с сильно расстроенным здоровьем, Ушинский уехал с семейством за границу, получив от IV Отделения командировку ознакомиться с положением образования женщин за границей. Там он провел пять лет, до 1867 года, живя преимущественно в Швейцарии, близ Веве, и в Гейдельберге как сильном умственном центре. В этом последнем пункте он познакомился и тесно сблизился с Н. И. Пироговым, к которому питал особенное расположение.

   Не будучи, например, еще знакомым с Пироговым, никогда не встречавшись с ним, Ушинский писал, однако, из Интерлакена одному из своих знакомых, проживавшему в Гейдельберге: "Завидую вам, что вы живете в одном городе с Пироговым и часто с ним видитесь: для него одного стоит переселиться на зиму в Гейдельберг! Я никогда не видал этого человека, но едва ли есть кто-нибудь другой, кого я уважал бы более". Ушинский смотрел на Пирогова как на высоконравственного человека, общение с которым может возвысить, укрепить и окрылить дух другого. Вот почему в другом своем письме из Гейдельберга он говорил о Пирогове: "Наконец-то мы имеем посреди нас человека, на которого с гордостью можно указать нашим детям и внукам и по безукоризненной дороге которого можем вести смело наши молодые поколения. Теперь наша молодежь смотрит на этот образ, - и будущность нашего отечества будет обеспечена".

   Нужно заметить, что Ушинский, несмотря на большую общительность, был вместе с тем очень скуп, чрезвычайно разборчив на дружбу, тесное сближение с людьми. В Пирогове он чрезвычайно высоко ставил сочетание медицинского гения с высоким педагогическим дарованием и цельностью нравственной личности, неспособностью на покладистость и сделки со своею совестью. И Ушинский был прав, что его так манило в Гейдельберг, к Пирогову. Никто не в состоянии был бы так быстро и решительно уврачевать мучительных душевных ран Ушинского, как сделал это Пирогов. Под влиянием общения и сближения с ним Ушинский быстро воспрянул и окреп духом, с удвоенною энергией и лихорадочною торопливостью принялся за научную разработку, так сказать, основных корней и вершин педагогического дела, что и послужило блестящим заключением славной, бессмертной его литературно-педагогической деятельности.

   Поселившись в Швейцарии, Ушинский деятельно принялся за изучение школьного ее устройства, главным же образом - народных школ, учительских семинарий и женских учебных заведений. Результатом этого изучения был ряд его "Писем из Швейцарии" (т. е. семь довольно объемистых статей), печатание которых, под общим заглавием "Педагогическая поездка по Швейцарии", началось с конца 1862 года.

   Большую пользу принесли эти "Письма" русскому обществу. Разбирая положение школьного дела в Швейцарии, Ушинский этим самым освещал и разные стороны нашего школьного дела, до законодательства включительно. Освещение это производило тем большее впечатление, что Ушинский вовсе не восторгался школьным делом в Швейцарии, а напротив, серьезно, с полным пониманием дела, разбирал его. Этим путем он очень удачно подчеркивал те задачи и цели, к которым должно стремиться родное наше школьное дело, и те средства, которыми можно достигать намеченных целей. Таким образом, анализ школьного дела в Швейцарии был, так сказать, пронизан указаниями на потребности и нужды отечественного образования.

   В каждом "Письме", почти в каждой строке "Письма" сама собою чувствуется забота и дума о родном нашем школьном деле. Действительно, в эту пору душу Ушинского охватил мучительный пламень любви и преданности делу русского народного образования, только что зарождавшегося в ту пору.

   Об этом, между прочим, дает особенно ясное понятие его "Письмо седьмое" (Цюрих), посвященное характеристике всех осмотренных им учительских семинарий в разных кантонах Швейцарии. Вот что, например, говорит он в заключение этого письма: "Возвращаясь в Цюрих по берегу прекрасного озера, я невольно соединил в своем воспоминании все четыре семинарии, которые видел, и не знал решительно, которой из них отдать пальму первенства; всякая из них имела свои хорошие и свои слабые стороны. Но как они различны, как в каждой из них отразился свой особливый характер: семинария Фрелиха дышит поэзиею; семинария Рюга - строгою логикою и методой; семинария Кеттигера - здоровьем сельской семейной жизни; семинария Фриса - наукой, современностью, ясным, спокойным рассудком и утилитаризмом... Можно поистине удивляться, как все эти три кантона: бернский, арговийский и цюрихский, выработали себе свои особенные, проникнутые кантональным характером, семинарии и как они отыскали, каждый для своей семинарии, такого директора, который типически выражает в себе характер кантона и развивает его в своих воспитанниках... Боже мой! - думал я про себя, вспомнив многие наши полуиностранные учебные заведения: когда же мы увидим такие же характерные русские воспитательные заведения и во главе их - такие же типические, русские личности в высокоразвитой, облагороженной форме, когда подобные личности будут развивать в воспитателях благороднейшие черты истинно русского характера, а воспитатели будут вызывать этот характер в молодых поколениях русского народа!"

   Понимая безотрадное положение народного образования в России, но лишенный возможности ринуться на родину для непосредственного, активного участия в этом великом государственном деле, всячески старается разбудить в русском обществе внимание к народному образованию, вселить в него надежду и веру в возможность светлого будущего. Это усилие Ушинского, словно крик наболевшей души, вылилось у него в следующих строках письма на родину: "Теперь именно настает пора, когда России всего более нужны школы, хорошо устроенные, и учителя, хорошо подготовленные, - и много, много школ нужно! Иначе и свобода крестьян, и открытое судопроизводство не принесут всей той пользы, которую могли бы принести эти истинно великие шаги вперед. Школу, народную школу дайте России, - и тогда, лет через тридцать, станет она на прямую дорогу. Вас ждет, господа, лучшее время, чем то, в которое мы бились как рыба об лед! Готовьтесь же с любовью, с увлечением к тому великому поприщу, которое вас ожидает..."

   Под влиянием новых ощущений, так сильно напоминавших о родном школьном деле, Ушинский деятельно принялся за составление ранее уже намеченных им книг для первоначального обучения детей, в возрасте до 10 лет, которые и вышли в свет в 1864 году под заглавием "Родное слово".

   Ранее выпущенный им труд "Детский мир" (в двух частях) представлял собою книгу для классного чтения. Назначение этой книги - облегчить преподающим выбор материала для чтения, соответствующий и последовательности в усилении умственных упражнений учащихся, и наглядному ознакомлению последних с предметами природы. Совершенно иное назначение имеет "Родное слово". Это уже не книги для классного чтения, а систематическое руководство для первоначального обучения - первое, по времени появления в России, рациональное, строго методическое руководство в этой области обучения, остающееся единственным в своем роде и незаменимым до сих пор. Оно было задумано Ушинским вскоре же после выхода в свет "Детского мира", под влиянием успехов последнего.

   Оставаясь верным своему взгляду на значение родного языка как лучшего средства для духовного развития ребенка, Ушинский в своем руководстве положил родной язык в основу первоначального обучения и вокруг него, в тесной связи с ним, группирует остальные предметы обучения. Руководство его распределено на части или отдельные книги, по годам обучения. Первый год "Родного слова" (книга первая) обнимает собою "Азбуку" и "Первую после азбуки книгу для чтения". Год второй (т. е. вторая книга "Родного слова") представляет дальнейшую книгу для чтения, посвященную уяснению детьми домашнего и школьного быта, предметов окружающей природы, времен года и прочего.

   Обе эти книги, на составление которых было потрачено, в общей сложности, около четырех лет труда, вышли в свет одновременно (в 1864 г.), а вслед за ними появилась и "Книжка для учащих", т. е. руководство к преподаванию по "Родному слову". Как заявил сам ушинский в своем "Руководстве к преподаванию", его "Родное слово" заключает в себе "много нового как в методе, так и в приемах учения". В действительности же труд его был безусловно новым не только в нашей, русской, но и в мировой педагогической литературе, как по общему замыслу, так и по исполнению.

   "Написать первую книгу после азбуки, - скажем мы словами Ушинского, - едва ли не самая трудная задача во всей дидактике". Тем не менее, он весьма удачно выполнил эту задачу. Сделав центром первоначального обучения родной язык, Ушинский постепенно, держась строго индуктивного метода, знакомит детей не только с тем, что им необходимо знать в обиходе обыденной жизни и окружающей природы, но также с основаниями религии, молитвами, грамотным письмом, счетом и первоначальным рисованием. Всему этому придана в "Родном слове" такая форма, что приобретение новых сведений дается ребенку без всякого насилия над его природой: знания как бы сами собою вливаются в ребенка со страниц разумной книги, гармонично укладываются в его сознании, вызывая любознательность, пытливость и самодеятельность в учащемся.

   В своем "Руководстве к преподаванию" Ушинский, между прочим, так определяет назначение "Родного слова": "Издавая руководство для учащихся по "Родному слову", я имел в виду не только школу, но и семью. У нас более чем где-нибудь распространено домашнее первоначальное обучение, и дай Бог, чтобы оно распространялось и улучшалось. Осмотрев множество заграничных школ для малолетних детей, я вынес из этого осмотра полное убеждение, что первоначальное воспитание и учение детей, по крайней мере до 8-летнего и даже до 10-летнего возраста, более на месте в семье, чем в общественной школе, и что самая школа для малолетних детей тогда только хороша, когда она вполне проникнута семейным характером и более похожа на семью, чем на школу. Я нередко любовался устройством малолетних школ за границею, но всегда находил дурным, что они избавляют от необходимости заниматься с детьми не только таких матерей, у которых весь день поглощен личным и тяжелым трудом, но и таких, которые очень могли бы посвятить обучению своих малюток те немногие часы или, лучше сказать, минуты дня, какие для этого нужны. С удивлением заметил я потом, что в самой педагогической стране в мире вовсе не развиты в женщине те педагогические наклонности, которые столь свойственны женской природе... Желал бы от всей души, чтобы на моей родине, рядом с устройством малолетних школ для детей, не могущих, по каким-либо уважительным причинам, пользоваться счастьем хорошего домашнего воспитания и ученья, развивались в русской женщине наклонности и уменье самой заниматься первоначальным воспитанием и обучением своих детей. Я желал бы, чтобы русская женщина, испытав глубокое наслаждение самой учить и развивать своего ребенка, не уступала этого наслаждения никому, без крайней необходимости. Что женщине врождено стремление учить и развивать свое дитя, а вместе с тем даны и необходимые для этого способности, - в этом не может быть сомнения. И если многие матери, несмотря на все свое желание не расставаться рано со своими детьми и учить их самим, тем не менее, поручают это дело школе или чужим лицам, то это объясняется практическою неподготовленностью матерей к делу первоначального обучения. Вот почему, назначая мой учебник не только для школы, но и для семьи, я счел необходимым приложить к нему такое руководство для учащих, которое ведет их шаг за шагом в деле первоначального обучения отечественному языку... Я в этой книге имел главною целью - помочь начинающим учить и в особенности облегчить для матери и сделать для нее приятным труд первоначального обучения".

   В отношении последующих частей "Родного слова" Ушинский имел такой план. Давши детям в первых двух частях "Родного слова" обильный материал для практического изучения русского языка, в третьей части перейти к грамматике и другим предметам. Вследствие этого первым отделом третьего года обучения явилась грамматика; второй отдел должна была составлять география; третий - история; четвертый - арифметика. К сожалению, преждевременная смерть помешала закончить так широко и дельно задуманный план практического руководства, долженствовавшего обнять всю программу начального образования. Отвлеченный другой большой, важной и сложной работой, о которой будет сказано ниже, Ушинский лишь через шесть лет, т. е. в 1870 году, выпустил первый отдел третьего года "Родного слова", т. е. грамматический отдел, с соответствующим руководством для преподавателей.

   Это единственный у нас опыт наглядного, так сказать, изложения грамматики. Точно так же и "Руководство к преподаванию" этого отдела "Родного слова" (т. е. практической грамматики) представляет единственный в своем роде разбор того произвола, безалаберщины и мертвечины, которая царит во всех принятых и одобренных для учебных заведений грамматиках русского языка. Ушинский ставит такое правило в основу осмысленного преподавания русской грамматики: "Так как грамматика есть результат наблюдений человека над собственным языком, а не язык - результат грамматики, то самый рациональный прием изучения грамматики будет такой, при котором стараются обратить внимание дитяти на то, как он говорит, и только руководят его наблюдением над теми грамматическими законами, которым он бессознательно подчиняется в своей речи, усвоенной подражанием, но созданной самосознанием. Руководство наставника при этом, без сомнения, необходимо; предоставленное самому себе дитя, конечно, не сделает никаких наблюдений над таким сложным, обширным и притом невидимым явлением, каким представляется человеческое слово во всей его исторической и логической организации. Но при этом руководстве должно, сколько возможно более, оставлять самодеятельности ученику".

   Громадная, незаменимая потеря для нашей педагогической литературы, для всего учебно-воспитательного дела, что Ушинскому не удалось кончить остальных отделов третьего года "Родного слова". Тем не менее, выпущенными им частями "Родного слова" он оказал неоцененную услугу всему делу школьного и домашнего начального образования. Он первый у нас, в России, истолковал эту сложную, труднейшую отрасль обучения, в деталях разъяснил ее от азбуки до сознательной грамотности. Он создал разумную русскую начальную школу, разумное первоначальное обучение - воспитывающее, образующее, облагораживающее ум и чувство, вызывающее учащегося к самообразованию, самоусовершенствованию.

   Это - такая великая заслуга перед отечеством, что, если бы Ушинский не прибавил более ни одной строки к своему "Родному слову", - одного этого труда было бы совершенно достаточно, чтобы обессмертить его имя как одного из талантливейших и просвещеннейших в мире педагогов. Он изъял дело начального обучения и воспитания из произвольных усмотрений господ педагогов, водрузил его на философские устои и привил ему строго индуктивный метод как единственно возможный и безусловно обязательный на этой ступени образования.

   Но Ушинский еще более обессмертил и прославил себя другим обширным, капитальным трудом: "Человек - как предмет воспитания. Опыт педагогической антропологии".

   Одну из главных задач заграничной его командировки составляло поручение от IV Отделения составить руководство по педагогике. Поручение это как нельзя более отвечало давним желаниям самого Ушинского и совпадало с общим направлением и характером научно-педагогической его деятельности, посвященной разработке основных принципов и руководящих начал в деле обучения и воспитания.

   В течение пятилетнего пребывания за границей подготовка к составлению "Педагогической антропологии" преобладала над всеми другими его занятиями. Совершенно своеобразно и очень умно отнесся Ушинский к возложенному на него поручению - написать обстоятельный курс педагогики. Он совершенно отрицал пользу руководств по педагогике, в смысле голого свода известных правил, без указания их оснований, без уяснения вообще человеческой природы. Это - простая педагогическая рецептура, какую мы видим в иностранных педагогиках, особенно же в немецких, - не слишком понятна и мало приложима к делу; она открывает широкий простор ошибкам и произволу каждого, соответственно степени личного неведения, заблуждениям в отношении требований и свойств природы учащегося, воспитываемого юношества. Смотря на педагогику именно как на искусство, которому можно выучиться только на практике, Ушинский применял к ней то же требование, как и во врачебном деле. Как невозможно быть хорошим врачом, изучив лишь какие бы то ни было полные и совершенные лечебники, но без должных познаний по анатомии и физиологии человека, точно так же невозможно быть и сознательным педагогом, не имея ясного понятия о физической и духовной природе человека, насколько она исследована, объяснена современной наукой.

   Значит, требуется прежде всего не руководство по педагогике, в смысле учебника, собрания правил и положений, а такая книга, которая помогала бы уяснению свойств человеческой природы. Это тем более необходимо по условиям русской педагогической деятельности, ввиду необычайной скудости в нашей образованной среде познаний о физической и духовной природе человека, особенно же - философских сведений и общедоступных книг по этой части. Поэтому Ушинский и задался целью написать как можно общедоступнее специальную антропологическую книгу, которая бы заключала в себе систематическое собрание всех необходимых сведений о природе человека вообще. Для этого, конечно, необходимо было перечитать всех величайших мыслителей и естествоиспытателей, от Аристотеля до Канта, Дарвина и Шопенгауэра, и затем уже сделать из них соответствующие выборки, чтобы получить одно связное целое о том, что добыто наукою в течение длинного ряда веков о человеческой природе.

   На эту подготовительную работу ушло пятилетнее пребывание Ушинского за границей. Перечитывая массу сочинений великих ученых, древних и новых, он делал из них выписки на особых листах. Таким образом, за пятилетие у него образовался целый багаж сырого материала, с которым он и явился в Петербург в 1867 году, чтобы окончательно обработать его, свести в одно целое, связать одной общею идеей. Так как общий план работы давно уже был готов, то и выполнение его не заставило себя долго ждать. В конце 1867 года он выпустил в свет первый том своей книги - "Человек как предмет воспитания. Опыт педагогической антропологии", а в 1869-м - и 2-й том.

   Так появилось двухтомное сочинение Ушинского, представляющее обширную и единственную в мировой педагогической литературе популярную антропологическую энциклопедию. Этот драгоценный вклад в нашу научную литературу имеет незаменимое значение не только для педагога, но и для всякого образованного человека, сколько-нибудь интересующегося свойствами духовной и физической природы человека.

   Кроме двух томов "Педагогической антропологии", Ушинский имел в виду написать еще и третий том, посвященный приложению теоретических оснований воспитания и обучения, изложенных в двух первых томах, к педагогической практике. К величайшему сожалению, этот труд остался неоконченным. Но, тем не менее, сохранились черновые рукописные наброски его, сохранился даже весь конспект полного (трехтомного) сочинения "Педагогической антропологии", как оно было задумано и подготовлено вчерне его автором. Все это находится в распоряжении г-жи Ушинской, вдовы покойного, но, к сожалению, до сих пор еще не опубликовано.

   В печати (в брошюре г-на А. Фролкова) опубликована лишь программа третьего тома "Педагогической антропологии". Эту, практическую, часть труда предполагалось посвятить "психическим явлениям высшего порядка, или явлениям духовным". Считая отличительным признаком этих явлений самосознание или разумность в качестве общего корня всех духовных, чисто человеческих, проявлений, Ушинский подразделяет их на следующие виды: дар слова, чувство художественное, чувство нравственное, чувство религиозное. Развитие в ребенке каждого из этих "видов", т. е. приведение каждого из них в состояние полного, ясного самосознания, и должно составлять задачу воспитания, в целом же - они должны дать воспитание человека.

   Этот вид воспитания, конечно, не имеет ничего общего с выпуском в жизнь просто офицеров, инженеров, сельских хозяев, учителей и прочих, и прочих. В каждом из них чувствуется в большей или меньшей степени специалист, но слишком мало "человека". Между тем должно быть наоборот: воспитание должно образовать, оформить прежде всего "человека", - и потом уже из него, как из личности развитой, нравственной, непременно выработается и соответствующий специалист, любящий избранное им дело, преданный ему, тщательно изучающий его и потому способный приносить наибольшую пользу в избранной им сфере деятельности, соответственно размерам своих природных дарований.

   Такого именно воспитания и добивался Ушинский во всем, что вышло из-под его пера теоретического, а равно - и в своей педагогической практике. Особенно же большую услугу оказал он в этом отношении своим последним трудом - "Человек как предмет воспитания", разъяснив в нем основы, условия и требования истинно человечного и человеческого воспитания, так чтобы не калечилась, не извращалась человеческая природа, а наоборот - получала бы наибольшее развитие, соответственно индивидуальным особенностям каждого.

   Если России суждено когда-нибудь дождаться университетской кафедры по педагогике, то книга Ушинского "Человек как предмет воспитания", считая в том числе и конспект третьего ее тома, является готовою программой для такой кафедры. За отсутствием же последней "Педагогическая антропология" Ушинского представляет собою единственную сокровищницу и руководительницу для всех не желающих ощупью бродить в сложном, трудном и крайне ответственном деле воспитания и обучения.

   "Письма из Швейцарии", выпуск в свет "Родного слова" и "Педагогической антропологии" - все это доказывает, какую деятельную жизнь вел Ушинский за границей, - едва ли даже не более труженическую, чем в России. Это было время его наибольшего умственного и нравственного возбуждения, наибольшего проявления его творческой энергии и силы.

   Полный широких замыслов, под наплывом новых и новых планов педагогических работ учебного и научного характера, он переезжал за границей из одной местности в другую не в поисках отдыха и праздного развлечения, а для изучения школьного дела. С этой целью, кроме Швейцарии и Германии, Ушинский посещал Италию и Францию. В Ницце знаменитый русский педагог удостоился чести неоднократно беседовать с императрицей Марией Александровной о разных вопросах воспитания. О серьезном значении этих бесед можно судить уже по тому, что императрица поручила ему высказать свой взгляд по вопросу о воспитании наследника русского престола.

   Ушинский изложил свой взгляд по этому предмету в четырех довольно обширных письмах, которые благосклонно были приняты Ее Величеством, встретив с ее стороны живое сочувствие и одобрение. В этих письмах указывалось, между прочим, на особенную трудность в воспитании будущего монарха России ввиду необычайной шаткости, неустойчивости тогдашнего русского общества, стоявшего, так сказать, на рубеже между дореформенным порядком и нарождавшимися великими внутренними преобразованиями России. Старое не вполне еще умерло, новое не успело окрепнуть, набраться как следует силы. Между тем и другим порядком велась упорная борьба, шел горячий спор, поселялись сомнения, слышались упрямые отрицания. Указывая на неблагоприятность и даже опасность для правительства таких противоположных общественных течений, Ушинский находил, что противовесом им должно служить как можно большее укрепление в уме и сердце будущего главы государства не только собственно русских, но и общеевропейских государственных убеждений и взглядов.

  

   Проживая с семейством за границей, Ушинский почти ежегодно приезжал в Петербург по делам своих изданий. Приехав в 1866 году, он был поражен и тяжко оскорблен известием, что его книга для классного чтения (т. е. "Детский мир и хрестоматия") не допущена ученым комитетом министерства народного просвещения в школах этого ведомства. Со времени выхода "Детского мира" прошло уже более пяти лет; книга успела получить обширное распространение в учебных заведениях всевозможных ведомств и стать необходимой классной книгой; наконец, известность и авторитет Ушинского как педагога, казалось бы, должны были предоставлять надежную гарантию против "недопущения" ее по министерству народного просвещения. Тем не менее "недопущение" было совершившимся фактом.

   И - чрезвычайно характерный факт - в 1866 году "Детский мир" подвергся остракизму по ведомству народного просвещения именно за то, за что он, в бытность министром народного просвещения А. В. Головнина, заслужил особенное одобрение. Тогда, т. е. при министре Головнине, составителю книги вменена была в особую заслугу прагматичность ее, богатство и разнообразие статей по естествознанию, разумный подбор их, помогающий наглядному ознакомлению детей с предметами природы. Но спустя пять лет, т. е. при министре народного просвещения графе Д. А. Толстом, тот же ученый комитет и, насколько известно, даже то самое лицо, которое давало первый отзыв о "Детском мире", на этот раз истолковали обилие статей по естествознанию в смысле развития у детей материализма, нигилизма...

   Ушинский, конечно, нисколько не заблуждался, что в этом гонении на его книгу повинна не сама по себе книга, остававшаяся одобренною учеными комитетами других ведомств, а тот мелкий, ничтожный эпизод, который произошел около 16 лет тому назад во время службы его в департаменте иностранных исповеданий и восстановил против него графа Д. А. Толстого. Эпизод этот был чисто личного свойства, не имел никакого отношения ни к убеждениям Ушинского, ни тем более к его книге для чтения. Эта последняя, однако, оставалась под остракизмом по ведомству народного просвещения не только во все время жизни Ушинского, но и спустя даже целое десятилетие после его смерти. Только в начале 80-х годов "Детский мир" вновь рекомендован ученым комитетом министерства народного просвещения во всех учебных заведениях этого ведомства, хотя, конечно, в книге этой не произошло никаких изменений.

   Нравственное оскорбление, причиненное Ушинскому недопущением его книги для чтения по ведомству народного просвещения, было еще более усилено случайным совпадением этого факта с выходом в свет "Книги для первоначального чтения", составленной А. Филоновым и А. Радонежским и появившейся в Петербурге. Это изданьице болезненно отозвалось в душе Ушинского, так как в нем чувствовалось отражение реакции против всех новых веяний в русской жизни, и реакция эта явно уже начинала понемногу поднимать голову, Господа Филонов и Радонежский вздумали открыто пойти наперерез всем тем основам и принципам в деле начального обучения и воспитания, инициатором и насадителем которых был Ушинский. Жестоко же проучил он их за эту предерзость!..

   Ушинский, нужно заметить, вообще был блестящим полемистом. Остроумный, находчивый, логичный, живой и точный в выводах и положениях при устном и печатном споре, он вполне оправдывал название "ученого бойца" ("полемика"). Еще раньше он дал превосходную отповедь на рецензию г-на Толя, появившуюся в журнале "Учитель", о его "Детском мире". Эта отповедь была чисто принципиального свойства, так как в ней Ушинский отстаивал, развивал и разъяснял те начала и принципы, которым должна удовлетворять книга для классного чтения и против которых рецензент его, г-н Толь, действительно сильно погрешил в предъявленных им требованиям "Детскому миру". Более широкое поприще представляла для уяснения этих начал и принципов книга господ Филонова и Радонежского, так как в ней они были не только забыты, но намеренно поруганы, попраны.

   В обширной статье "Цветы московской педагогии на петербургской почве", помещенной в "Отечественных записках" в 1866 году, Ушинский, переходя от статьи к статье, разобрал эту удивительную книгу, решительно выходящую из ряда вон. Подлинные цитаты из всех 6 разделов книги наглядно доказали несомненную непригодность книги "для первоначального чтения", так как в детях, едва овладевших грамотою, предполагаются такие предварительные познания, какие только-только впору ученикам V класса гимназии. Ничего не может сделать с этою книгою и народный учитель даже при самом лучшем желании. Для прочтения, например, в классе нескольких статеек в одну-две страницы ему пришлось бы употребить на предварительные беседы с учащимися целые месяцы, чтобы сообщить им всё необходимое для понимания той или другой статьи. А так как такими именно статьями почти сплошь наполнены все шесть разделов книги, то, значит, в народном учителе предполагается такой запас знаний по Закону Божию, истории, географии, естествознанию и словесности, какими могут обладать лишь преподаватели гимназий по каждому из этих предметов в отдельности. Наконец, первый отдел книги (по Закону Божию) начинается отрывками из Священного Писания на церковно-славянском языке. Очевидно, составители книги признавали необходимым начинать учить детей на церковно-славянском языке и потом уже переходить к русскому, - учить так, как учили в старину, когда единственными учебными книгами были "Часослов" и "Псалтирь".

   "Вся книга господ Филонова и Радонежского есть один большой курьез, - говорит Ушинский, после длинного ряда фактических изобличений нелепости в ее составлении, - но самое курьезное в ней - это появление ее в свет. Оно - законное дитя тех педагогических мнений о детском обучении, которые проводились в "Московских ведомостях", в "Современной летописи" и в "Русском вестнике", - законное, но не старшее. Первенцем этой новейшей московской педагогики явилась книга г-на Н. Щербины, одного из педагогических деятелей "Русского вестника". Г-н Щербина, писавший прежде только стишки, вдруг, вдохновленный московскою прессою, вообразил себя педагогом; сначала написал громоносную статью против всякой рациональной педагогики и против всяких народных учителей-педагогов, и потом захотел показать на деле, что можно всякому быть педагогом, стоит только захотеть: вооружился пером... нет, не пером, а ножницами и, вырезывая листы из разных старых изданий, преимущественно же куски из "Московских ведомостей", составил "Пчелу, сборник для народного чтения и для употребления при народном обучении", "Молодым людям на поученье, старым людям на послушанье". Но г-н Щербина был все-таки поосторожнее и - как бы сказать?., поделикатнее своих петербургских подражателей... Не прибавь он в своей книге: "и для употребления при народном обучении", для которого она столько же годится, сколько и старые "Московские ведомости", - мы бы и не упомянули о ней в этой статье. Но петербургские педагоги, господа Филонов и Радонежский, под наитием московской педагогической музы пошли... гораздо дальше г-на Щербины. Господа Филонов и Радонежский тоже принялись за ножницы; но ножницы их работали гораздо быстрее, гораздо решительнее и неразборчивее... и вот в три-четыре вечера (куй железо, пока горячо!) появилась книга уже не для народного, а прямо для "первоначального" чтения, т. е. для обучения чтению. Этим, правда, они избегли ошибки г-на Щербины, который полагает, что седовласый старец и восьмилетнее дитя (ученик народной школы) могут читать одно и то же с одинаковой пользою; но зато составили такую книгу для первоначального чтения, которую положительно полезнее будет заменить чтением казенных объявлений, издаваемых при "Московских ведомостях". Вот по каким причинам мы можем назвать книгу господ Филонова и Радонежского "цветком московской педагогики, распустившимся на петербургской почве".

   Составители этого "цветка" не только погрешили против основных педагогических требований, но даже и злоупотребили именами митрополита Филарета, Карамзина, Ломоносова, архиепископа Иннокентия и других достойных русских людей. Слишком уж неразборчиво работая ножницами, они преподносят для чтения детям, едва овладевшим азбукою, такие мудреные выдержки из произведений этих русских писателей и церковных ораторов, усвоение которых, решительно превышая детские силы, могло бы внушить им даже ненависть и отвращение к самым уважаемым русским людям. По этому поводу Ушинский обращается к составителям книги со следующими горячими словами:

   "Эх, господа Филонов, Радонежский и tutti quanti, [им подобные - итал.] не трогать бы вам лучше почтенных имен наших великих людей! Карамзины и Ломоносовы любили отечество, любили науку, горячо верили в прогресс, трудились всю жизнь для народного образования и, прежде всего, были честные люди. Как глубоко огорчились бы они, если бы могли предвидеть, что через сто, полтораста лет после них возможны будут такие патриотические спекуляции их именами в деле воспитания русских детей! Как бы глубоко огорчились эти истинные патриоты - а не фальшивые, подкрашенные, размалеванные шуты в патриотических масках, - если бы могли предвидеть, что через сто, полтораста лет после них в русской учебной литературе будут появляться такие книги, которые даже где-нибудь на Отаитских островах были бы нелепостью".

   Разбор Ушинского, можно сказать, в лоск уложил эту более чем неудачную книгу, которая, несмотря даже на явные усилия поддержать ее, не имела никакого успеха. Ушинский произвел настолько сильное впечатление своим разбором, что ответ на него Филонова, под заглавием "Плоды педагогического озлобления", не был принят ни одной редакцией и появился отдельною брошюрою. Но какой это удивительный ответ! Бессильный отстоять свою книгу, Филонов просто написал донос на книги Ушинского "Детский мир" и "Родное слово", обвиняя их в антирелигиозном направлении. Ушинский не удостоил ответом эту очевидную для всех клевету... Разбирая книгу Филонова и Радонежского, Ушинский не имел в виду решительно никаких личных счетов и целей. Он желал только рассеять тот мрак, те допотопные понятия в отношении воспитания, которыми московские журналисты все еще продолжали наводнять Россию, несмотря на более чем десятилетний уже благоприятный поворот в русском общественном мнении - исключительно под влиянием Ушинского.

   К. Д. Ушинский тяготился продолжительною жизнью за границей, не соответствовавшей ни его порывам работать на пользу русского школьного дела, ни его взглядам на воспитание подраставших своих детей, которых он желал учить непременно в России, в кругу русских детей, считая безусловно вредным исключительное заграничное воспитание. Поэтому, почувствовав восстановление своих сил, он немедленно перебрался с семьею в Петербург, в 1867 году.

   Здесь с какою-то лихорадочною торопливостью предался он кипучей, разнообразной деятельности. Обрабатывая "Педагогическую антропологию", занимаясь подготовлением третьей части "Родного слова", он был вместе с тем увлечен и мыслью о применении в России всех тех новых для нее педагогических начал, которые выработал за границей путем продолжительного наблюдения, большой научной подготовки и размышления. С этой целью он стал деятельно посещать петербургское педагогическое общество (при второй гимназии). Внося собственные рефераты, принимая участие в обсуждении рефератов других членов, он немедленно выдвинулся как один из самых энергичных и авторитетных членов общества и стал душою его. Довольно вялая, безличная прежде деятельность педагогического общества сильно оживилась. И это было очень важно, так как пора стояла горячая. Нарождались народные школы и учительские семинарии; только что складывалась жизнь женских гимназий; назревала реформа средних учебных заведений, так называемая нынешняя классическая система образования. На все это горячо и дельно стало отзываться столичное педагогическое общество, если не всегда по личному почину ушинского, то обязательно при энергичном его участии и руководстве. Именно благодаря главным образом ему ни один из возбуждавшихся в педагогическом обществе вопросов не снимался с очереди, пока не был исчерпан, как говорится, до дна. В этом отношении ушинский - этот "ходячий педагогический архив", "багаж педагогической мудрости", как его называли сочлены общества, - был неоценим, незаменим.

   Серьезное, умелое и чуткое отношение педагогического общества к вопросам и явлениям школьной жизни снискало ему большое сочувствие образованной части населения как в столице, так и в провинции. Собрания общества посещались такою массою отборной образованной публики, что громадный зал второй гимназии, где происходили заседания, не всегда вмещал собравшихся. В педагогических журналах обязательно помещались рефераты, вносимые в собрание; там же печатались и подробные отчеты о прениях, происходивших в собраниях (в форме стенограмм или точного пересказа). Это давало возможность широкой печати и читающей публике правильно ориентироваться относительно взглядов и заключений кружка компетентных людей по специальным педагогическим вопросам, что, в свою очередь, способствовало определенности, устойчивости общественных воззрений на школьное дело вообще.

   Благодаря почину Ушинского, отдавшего на гласный, открытый суд педагогического общества свои учебные и научные сочинения, вошло в обычай, что почти не оставалось ни одного вновь появлявшегося педагогического сочинения, которое бы не проходило через горнило критики педагогического общества. Тут сообща устанавливалась гласная, беспристрастная оценка каждому из них. В этом отношении особенно много помогал Ушинский, зорко следивший за всем, что появлялось в нашей педагогической литературе. Он же главным образом ввел в обычай сообщать с критической оценкой обо всем, что появлялось выдающегося в заграничной педагогической литературе, за которой также внимательно следил.

   Гласная критика всего, что появлялось в нашей педагогической литературе, была очень полезна уже в том отношении, что в значительной мере предотвращала одобрение к употреблению таких руководств, которые не отвечали своему назначению. Кроме того, эта критика имела еще и другое, более существенное, значение. При оценке каждого руководства или учебного пособия всесторонне обсуждались также программа, план, метод изложения и прием преподавания каждого предмета в связи с особенностями того рода заведений, для которых предназначается данное сочинение. Такое обсуждение, конечно, вызывало оживленный обмен мнений и способствовало самому детальному выяснению дела, так что не оставалось места никаким сомнениям и произвольным выводам.

   Ввиду этого можно без преувеличения сказать, что столичное педагогическое общество имело значение общерусской педагогической школы. Влияние его действительно распространялось на всю Россию. Число провинциальных членов возрастало из года в год. Каждый из них непринужденно обращался в общество со всеми своими вопросами и сомнениями. Приезжая в Петербург, провинциальные члены являлись в собрание, знакомились и налаживали отношения с теми из членов, которые представляли для них наибольший интерес по роду их специальности.

   Какое громадное и благотворное влияние имело в это время педагогическое общество, душою и вдохновителем которого был главным образом Ушинский, можно видеть, между прочим, из того, что самые дельные руководства и учебные пособия по всем предметам учебного курса появлялись в свет или в конце 60-х годов (с 1867 по 1870·г.), когда Ушинский принимал непосредственное участие в работе общества, или в начале 70-х годов, когда были свежи еще великие традиции Ушинского в русской педагогической среде. Если вы дадите себе труд перечислить все наиболее известные и уважаемые нынешние педагогические силы, - они окажутся состоящими почти поголовно из тех лиц, которые или только что начинали приобретать некоторую педагогическую известность, или впервые вступали на педагогическое поприще в ходе 60-х годов. И память не подсказывает нам между ними ни одного сколько-нибудь выдающегося педагога, который не был бы сочленом общества, не принимал бы участия в его великой самодеятельной работе, имевшей такое громадное воспитательное значение для всей обширной русской педагогической семьи. То, что творилось в петербургском педагогическом обществе, разносилось по всей России, вдохновляло провинциальных ее работников и руководило ими. Благодаря этому руководящему центру они чувствовали общность и цельность педагогических интересов. Это поддерживало в них интерес к педагогическому труду, увлекало высокою идейною стороною этой трудной деятельности.

   Не занимая никакого официального педагогического положения, Ушинский, тем не менее, через посредство педагогического общества стал центром притяжения всей педагогической деятельности в России. Строго говоря, это - самая кипучая, бурная и производительная пора в жизни Ушинского, когда педагогический авторитет его достиг наивысшей силы. К этому времени относится самая обширная переписка Ушинского и с иностранными педагогами, и с земствами, и с отдельными русскими педагогическими деятелями, работавшими в прови