Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович - В больнице для умалишенных

вольствие услышать, как меня в глаза назвали нигилистом.

  - Любезнейший нигилист! Правда ли, что вы статеечки пописываете? - бесцеремонно обратился ко мне Ваня Поскребышев.

  Это было тем более обидно, что Поскребышев был простой феидрих, который просто-напросто думал, что "нигилист" значит "мормон" или что-нибудь в этом роде. На этот раз я счел долгом даже протестовать, но-о, ужас! - по мере того как я приводил это намерение в исполнение, мой протест, незаметно для меня самого, постепенно превращался в самое заискивающее ласкательство! Это до того поощрило моих новых друзей, что один из них тут же потихоньку насыпал мне в рюмку пеплу от сигары.

  Так длился целый месяц. Я не раз порывался бежать, но с меня уже не спускали глаз, так что я, совершенно незаметно, очутился в положении арестанта. У меня отняли даже возможность протестовать, потому что эти люди обладали каким-то дьявольским тактом в деле пакостей. Они устраивали пакость таким образом, что она, будучи пакостью в самом обширном значении этого слова, не переставала в то же время иметь вид шутки в несколько размашистом русском тоне. Они выдергивали из-под меня стул и тут же обнимали меня; они щипали меня за обе щеки - и тут же целовали.

  - Обиделся! - говорил Ваня Подснежников, - ну, помиримся! Согласись сам, чем же я виноват, что у тебя такие пухлые щеки! Нигилист! душка! ну, позволь же! позволь еще раз ущипнуть! Не хочет! жестокий! Господа! нигилист обиделся! надо утешить его! возьмем его на руки и станем качать!

  И меня брали на руки и высоко взбрасывали, рискуя разбить о потолок мою голову. Мне кажется, что, ежели бы они сразу меня искалечили, я был бы счастлив, потому что это избавило бы меня от них...

  Наконец меня объял ужас. Но вместо того чтоб бежать от моих друзей на край света, я, как и все слабохарактерные, только усложнил свое положение. Я скрылся не на край света, а в безвестный ресторанчик на Вознесенской, куда по моим расчетам ни один из Ваней не имел основания заглянуть.

  Я забирался туда с раннего утра, когда заспанные гарсоны еще не начинали уборки комнат, пропитанных промозглым табачным дымом, когда заплеванные и заслякощенные полы были буквально покрыты окурками папирос и сигар, когда в двери ресторана робко выглядывали нищие и выпрашивали вчерашних черствых пирогов. Я уходил в дальную комнату, пил кофе и читал газеты. Затем ресторан наполнялся завсегдатаями, я завтракал, смотрел, как играют в биллиард, обедал и оставался до той минуты, когда ресторан запирался окончательно. Через неделю я сделался тут "своим"; игроки в биллиард спрашивали у меня советов, гарсоны - слегка заигрывали.

  В одно прекрасное утро я углубился в созерцание биллиардных шаров и ничего не ждал. И вдруг чувствую, что ктрто тронул меня по плечу. Обертываюсь: передо мной Ваня, который, возвращаясь с ученья, заехал в ресторанчик выпить рюмку коньяку...

  Он ничего не сказал мне, а только поманил пальнем... -

  Это было до того странно, что многие тут же выразили уверенность, что я "скрывался", что меня "накрыли" и повели теперь к судебному следователю.

  Мы ехали молча; наконец сани остановились у знакомого подъезда "закусочной". Мы прошли мимо бочек с миндалем и орехами, сопровождаемые приветливыми улыбками "молодцов", и вступили в преисподнюю. Все Вани были в сборе.

  - Decidement, mon oncle, vous nous meprisez?! {В самом деле, дядюшка, вы нас презираете?!} - не то вопросительно, не то утвердительно обратился ко мне Ваня.

  - Какой вздор! можно ли предполагать...

  - Treve de subterfuges, mon oncle! Je vous demande, si vous nous meprisez, oui ou non? {Бросьте увертки, дядюшка! Я спрашиваю, презираете вы нас? Да или нет?} . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  И он взял с первого попавшегося под руку блюда за хвост селедку и слегка потрепал ее по моему носу.

  - Vous etes un coeur d'or, Jean! {Вы золотое сердце, Жан!} - раздалось где-то, но так как-то смутно, что я не мог даже разобрать, один ли голос выразил эту похвалу или много.

  В глазах у меня завертелись зеленые круги, во рту вдруг высохло. Я не знал, на что мне решиться: броситься ли на моего обидчика или самому себе разбить голову. Но, должно быть, я бросился вперед, потому что в эту минуту раздался неистовый взрыв хохота.

  - Le nihiliste! je crois, Dieu me pardonne, qu'il veut faire des facons! {Нигилист! прости господи, он, кажется, хочет поломаться!} - воскликнул Ваня Подснежников, - малейший! позвольте заметить вам, что вы совсем не так смотрите на это дело! Не мы, а вы оскорбили нас, и селедка есть только то должное, чего заслуживал ваш поступок. И вместо того чтоб смириться, вы лезете... Это уже новое оскорбление, и, конечно, мы не оставим его без возмездия. Treve de condescendances! En place, messieurs! {Бросьте снисходительность! По местам, господа!} Не угодно ли вам будет судить новый поступок господина нигилиста!

  Через пять минут я был осужден. Я видел, как принесли громадную банку килек и как вся эта ватага, внезапно одичав и утратив человеческий образ, бросилась на меня...

  Когда я проснулся, было уж позднее утро. Я стоял среди моего номера в одном нижнем белье и кричал во всю мочь. Меня окружали больничные сторожа; из дверей выглядывали испуганные лица помешанных. Тут же стоял главный доктор, одного мания которого было бы достаточно, чтоб заключить меня в горячечную рубашку.

  - Весьма вероятно, - сказал он мне иронически, - что вы и теперь будете утверждать, что умственные ваши способности находятся в нормальном состоянии?!

  

  

  

  

   III {*}

  {* Печатаются три фрагмента из сохранившейся рукописи незаконченной главы III. См. текстологический комментарий. - Ред.}

  

  

  

  

  <1> {*}

  {* См. "Отечественные записки" ЭЭ 2 и 4 нынешнего года. Ввиду того что между появлением второй главы и настоящей прошло шесть месяцев, считаю долгом возобновить в памяти читателя некоторые факты. "В больнице для умалишенных" составляет продолжение "Дневника провинциала", печатавшегося в 1872 году. В конце "Дневника" провинциал вследствие "разнообразий петербургской жизни" попадает в больницу для умалишенных. Здесь он встречается со своим родственником, офицером Ваней Поцелуевым, который, будучи умалишенным, без всякого стыда изливает перед ним всю суть своего внутреннего офицерского существа. Поцелуев играет очень видную роль в обществе сумасшедших, чем он обязан непреклонности и цельности своих убеждений, и "провинциалу" невольно приходит на мысль: что было бы, если б судьба вынудила его вечно проводить жизнь среди Поцелуевых? Сумел ли бы он покорить этих людей, или, напротив того, сам был бы покорен ими? По некоторым соображениям, второй исход оказывается более вероятным, а отсюда - понятный ужас, который овладевает "провинциалом". К довершению всего, в больнице происходит суд, на котором один из умалишенных обвиняется в "замарании халата". Это еще более возбуждающим образом действует на нервную систему впечатлительного "провинциала". Он видит страшные сны. Встревоженная его мысль рисует перед ним все перипетии, через которые проходит история его подчинения Поцелуевым, и которая разрешается судом за уклонение от посещения фруктовой лавки Одинцова, служащей обычным местопребыванием Поцелуевых. По суду "провинциал" присуждается к обмазыванию кильками, наказанию очень странному, почти фантастическому, однако же не беспримерному в истории. Понятно, что сон этот заставляет его вскочить с постели в величайшем страхе. Происшествие это заставляет "провинциала", до сих пор упорно протестовавшего против своего помещения в больницу, сознаться, что он попал туда совершенно правильно; (Прим. M. Е. Салтыкова-Щедрина.)}

  Волей-неволей я должен был покориться...

  Я заговаривался, я видел сны, которые, несмотря на свою нелепость, до такой степени тяготели надо мной, что почти сливались с моей обыденной жизнью. В глазах психиатра, требующего от человека лишь официального здравомыслия, но зато уже не допускающего ни малейших в этом смысле отступлений, этот факт представлял слишком достаточный повод, что[б] признать меня сумасшедшим.

  Меня самого до крайности мучило это беспрерывно повторяющееся смешение кажущегося с действительным. В самом ли деле существует то, что я сознаю существующим, или только мне кажется, что оно существует? - вот в чем весь вопрос. Может ли, например, существовать такой суд, по решению которого я был бы присужден к обмазанию кильками с головы до ног? - На этот вопрос, с точки зрения официя^ьного здравомыслия, я, конечно, должен был ответить отрицательно, но в то же время мне совершенно отчетливо представлялось (да и теперь еще представляется), что такой суд не только может существовать, но что он даже несомненно где-то существует и что календари, лишь по упущению или страха ради иудейска, не показывают его адреса. Или: может ли существовать такое общество молодых людей, для которых безразлично быть гонведами, папскими зуавами, тюркосами, башибузуками и которые, ничего не зная об отречении короля Амедея, все свои досуги употребляют на изучение игры лядвий Эммы Чинизелли, Пальмиры Анато и других? - И на этот вопрос, как человек официяльно здравомыслящий, я не имею права отвечать иначе как отрицательно, но, клянусь, я не только убежден, но могу, в случае надобности, даже доказать, что таких обществ существует бесчисленное множество, что я сам видел их, этих гонведо-зуаво-башибузуков не то в театре Берга, не то в овощеной лавке Одинцова, не то, в передобеденное время, на солнечной стороне Невского проспекта, и что календари не упоминают об этих обществах единственно потому, что, руководясь старой рутиной, они под рубрикой "общества" разумеют только те, которые носят официальное клеймо.

  Но как бы я ни был прав с точки зрения психологических тонкостей, я все-таки вынужден был сознаться, что мое официяльное, календарное здравомыслие представлялось очень сомнительным. Я захватывал несколько] больше, нежели сколько нужно для обыденной жизненной практики. Если б я разделял общества на ученые, благотворительные, промышленные и т. д. - всякий сказал бы обо мне: вот человек, который если захочет плюнуть, то, наверное, плюнет на пол, а не в тарелку! Но я до такой степени расширил пределы общественной инициятивы, что даже прозрел общество для изучения лядвий девицы Чинизелли, - не ясно ли, что такого рода проницательность мог выказать только помешанный!

  Ни одно губернское правление в целом мире, конечно, не согласилось бы признать меня здравомыслящим, если б я вздумал перечислять перед ним все судебные учреждения, которые, как мне это достоверно известно, ютятся в петербургских закусочных, вполне независимо от официяльных судебных учреждений, и в то же время вполне самостоятельно. Представьте себе следующего рода картину. Приводят меня в губернское правление и, по обыкновению, сначала обыскивают в сторожевской, потом в канцелярии и затем уже вводят в присутствие. В присутствии председательствует генерал, который одним своим видом устраняет всякую мысль о возможности какого-либо иного суда, кроме скорого. Пошептавшись предварительно с доктором и перелистовав наблюдательный журнал, председатель приступает к допросу.

  - А нуте, не угодно ли вам перечислить судебные учреждения, находящиеся в столичном городе Санкт-Петербурге! - обращается он ко мне и в то же время подмигивает прочим присутствующим, как бы говоря: - "J'espere, que nous allons rire!" {Надеюсь, мы посмеемся!}

  - Судебных учреждений в столичном городе Санкт-Петербурге - бесчисленное множество, - отвечаю я, твердо и звонко отчеканивая каждое слово, - во-первых, суд по вопросам о замарании халата-имеет главное местопребывание в фруктовой лавке такой-то (имярек), и сверх того имеет постоянно действующие отделения и в других лавках, занимающихся продажею овощеных и колонияльных товаров; во-вторых, суд по вопросам, кто кого перепьет, имеющий главное местопребывание в ресторане Дюссо и отделения во всех других заведениях, производящих торговлю питьями распивочно и навынос; в-третьих, суд по вопросам о нормальных размерах женских устоев и лядвий - главное местопребывание: зимой в театре Берга, летом на Минерашках; отделения: в русском семейном саду, в Орфеуме, в Эльдорадо, Шато-де-флер и других; в-четвертых...

  - Очень хорошо. По сущей ли справедливости вы говорите это? - прерывает председатель поток моего красноречия.

  - Не токмо по сущей справедливости, но так точно, как бы мне в том...

  - Достаточно, не трудитесь продолжать. Теперь не угодно ли вам будет объяснить присутствию, какие существуют в столичном городе Санкт-Петербурге общества, обязанные своим возникновением частной инициятиве!

  - Таких обществ множество. Во-первых, общество карманной выгрузки, рассеянное по конторам акционерных и промышленных компаний; во-вторых, общество юных шалопаев космополитов, под фирмою "Разорву!", рассеянное во всех тех местах, где имеют местопребывание сейчас мною названные суды; в-третьих...

  Но председатель уже не смеется и не подмигивает; напротив, он негодует, он весь бледен от гнева. В ответе моем он видит, не результат моей житейской прозорливости, а почти что преступление. Он даже жалеет, что тут примешалось умственное расстройство, которое волей-неволей он должен принять во внимание в качестве смягчающего обстоятельства.

  Весь в поту от охватившего его волнения он быстро вскакивает с места и громовым голосом возглашает:

  - Признать этого негодяя сумасшедшим навсегда! Лечить его! Посадить его на цепь! Надеть на него горячешную рубашку! Лить ему на темя холодную воду! и никогда не представлять никуда для переосвидетельствования!

  Вот приговор, которого я должен был ожидать за то, что не довольствовался календарным здравомыслием, но прозревал! Весьма естественно, что подобная перспектива не могла не умерить мою строптивость. Я весь был во власти главного доктора больницы. Он мог написать обо мне что хотел в наблюдательном журнале, и он же как хотел руководил допросом при свидетельстве. Поэтому всякий протест против помещения моего в больницу не только был бесполезен, но даже мог рассердить его и косвенным образом послужить к отягощению моей участи. Сообразив все это, я решился смириться.

  Как только стихло впечатление, произведенное моею утреннею выходкой {Выходка эта заключалась в страшном крике, который поднял "провинциял", вследствие виденного им сна. (Прим. M. Е. Салтыкова-Щедрина.)}, я подошел к доктору и, приняв на себя личину смирения, сказал ему:

  - Доктор! я вижу, что упорство, с которым я отрицал свое умопомешательство, принесло вам очень много огорчений, а для меня осталось без малейшей пользы. Теперь я решился больше не огорчать вас. Я болен и сознаюсь в этом.

  Сознание это приятно изумило его. На минуту, однако ж, он как бы усумнился и пытливо взглянул мне в лицо. Но на лице моем было столько искреннего раскаяния, что самый придирчивый скептицизм счел бы себя обезоруженным.

  - Очень рад! - отвечал он, - рад и за себя и за вас, потому что, как я уже имел честь однажды объяснить вам, успех нашего лечения во многом зависит от того, обладает ли пациент сознанием своей болезни или не обладает им. Вы сознаете себя помешанным - это уже признак! Да-с, это очень-очень хороший признак, с которым я от всей души поздравляю вас!

  - Об одном только я попросил <бы> вас, доктор... Я публицист и... пенкосниматель! Я не могу обойтись без того, чтоб не написать хотя одну передовую статью в день! Если я буду лишен этого утешения - я непременно впаду в уныние!

  - Вот это-то и есть именно та вещь, которой я ни под каким видом допустить не соглашусь. Ни читать, ни писать. Да и неужели вам не надоело это пенкоснимательство! Слушайте! когда вы выздоровеете, я дам вам сочинение доктора Тиссота по этому предмету - вы увидите, до чего может довести эта изнурительная страсть! Верьте мне, что это именно она погубила вас. На днях я прочитал в "Старейшей Всероссийской Пенкоснимательнице" вашу статью... помните, ту, которая трактует об удлинении цепей мировых судей... скажите, пожалуйста, для чего вы начали ее словами: "Постараемся представить себе, какой ход приняла бы всемирная история, если б Западная Римская империя не пала под ударами варваров"?

  - Помилуйте, доктор, ведь это эрудиция?

  - Извините меня, а по-моему, это просто бездельничество. Но пусть это будет эрудиция: спрашиваю вас, какая масса умственного напряжения была необходима, чтоб от Западной Римской империи перейти к значкам мировых судей?

  - Формально никакой. Повторяю: это эрудиция - и больше ничего.

  - Гм... стало быть, у вас есть нечто вроде складочного магазина, из которого...

  - Так точно, доктор. Я каждый день хожу в этот магазин, отыскиваю в нем факт или даже фразу и приурочиваю к ним современность. В тот самый день, когда я очутился здесь, у меня уже скомпоновалась в голове целая статья, которая должна была начаться так: "Постараемся представить себе, что Вашингтон действовал не в Америке, а где-нибудь у нас, например, в качестве председателя Новосильской земской управы"... И поверьте, что я свел бы концы с концами без всякого умственного напряжения!

  - Гм... если это так легко... но нет! все, кроме этого! Повторяю вам: нет вещи более изнурительной, как пенкоснимательство,^ и везшем положении...

  - Но что же я буду делать, доктор? ведь я пропаду со скуки!

  - Не пропадете. Здесь всякий из ваших товарищей - такая живая книга, читая которую вы, незаметно для самого себя, забудете и про Западную Римскую империю в применении к значкам:мировых судей, и про Вашингтона в применении к Новосильекой земской управе. Вон видите, в углу сидит субъект в синем вицмундире, который делает,рукою движение, как будто закупоривает? Это s педагог. У него имеется целый педагогический план, ближайшая цель которого - истребление идей. Не одних только "вредных" идей, а идей вообще. Он пробовал даже применить этот план в одном из здешних воспитательных заведении, но задача оказалась до того грандиозною, что он первый пал под ее тяжестью и очутился в числе моих пациентов. Товарищи по больнице его недолюбливают и боятся: он слишком беспощаден, слишком логичен в своем помешательстве. Один только господин Поцелуев не только не боится его, но смеется над ним и называет не иначе, как старым, изъеденным молью треухом. И что всего замечательнее, педагог не только не обижается этим, но говорит, указывая на вашего племянника: вот мой идеал! вот чем, по моему плану, должно бы быть все молодое поколение!

  Действительно, в углу комнаты сидел небольшой и до крайности мизерный человечек, который проворно делал руками загадочные движения, как будто закупоривал ими какой-то воображаемый сосуд. Закупорит один сосуд - и отбросит в сторону, потом примется закупоривать другой сосуд - и опять отбросит. И в то же время другою рукою шарит в воздухе около себя, как будто ищет, не спряталось ли где-нибудь еще чтонибудь, что можно было бы закупорить. По наружности этого субъекта нельзя было определить его лета. Лицо у него было старческое, дряблое, усталое, но глаза молодые, которые так и бегали по всему пространству комнаты.

  - Господин Елеонский! потрудитесь пожаловать к нам! - обратился к нему доктор.

  Человечек встал как встрепанный и, повиливая спиною, мелкими шажками подбежал к нам.

  - Ну-с, много сегодня закупорили молодых людей!

  - Понемножку, господин доктор! понемножку - хе-хе! по мере слабых моих сил! - отвечал Елеонский необыкновенно мягким, почти женским голосом, от которого, несмотря на его мягкость, меня подрал по коже мороз. - Я-то свое дело делаю, - вот другие-то плохо содействуют! Один за всех-с!

  - Ну, вы и без помощников выполните свою задачу! А покуда оставьте-ка на время ваши занятия да расскажите господину "провинциялу", в чем заключается ваш педагогический план.

  - Хе-хе! это насчет мальчиков-с? Извольте, сударь, извольте!

  И прежде нежели я мог произнести слово, доктор удалился, оставив меня в жертву этому странному существу.

ПРИМЕЧАНИЯ

  Вводные статьи к "Господам ташкентцам" и "Дневнику провинциала в Петербурге" - А. М. Туркова

  Подготовка текста, а также текстологические разделы статей и примечаний

  В. Н. Баскакова - "Господа ташкентцы", "Ташкентцы приготовительного класса (параллель пятая и последняя)", Д. М. Климовой - "Дневник провинциала в Петербурге", "В больнице для умалишенных".

  Комментарии - Л. Р. Ланского

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ, ПРИНЯТЫЕ В СПРАВОЧНО-БИБЛИОГРАФИЧЕСКОМ АППАРАТЕ ТОМА

  БВ - газета "Биржевые ведомости".

  ВЕ - журнал "Вестник Европы".

  Герцен - А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах, Изд-во АН СССР, 1954-1966.

  ГМ - журнал "Голос минувшего".

  ИВ - журнал "Исторический вестник".

  Изд. 1873 - "Господа ташкентцы". Картины нравов. Сочинение М. Салтыкова (Щедрина)"; СПб. 1873; "Дневник провинциала в Петербурге". Сочинение М. Салтыкова (Щедрина), СПб. 1873.

  Изд. 1881, 1885 -то же, издание второе, третье, СПб. 1881 и 1885.

  Изд. 1933-1941 - Н. Щедрин (M. E. Салтыков). Собр. соч. в 20-ти томах. Гос. изд-во художественной литературы, М. 1933-1941.

  ИРЛИ - Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.

  ЛH - непериодические сборники АН СССР "Литературное наследство".

  MB - газета "Московские ведомости".

  Некрасов - Н. А. Некрасов. Полн. собр. соч. и писем в 12-ти томах, Гослитиздат, 1948-1952.

  ОЗ - журнал "Отечественные записки".

  ПГ - "Петербургская газета".

  Р. вед. - газета "Русские ведомости".

  PB - журнал "Русский вестник".

  РМ - газета "Русский мир".

  PC - журнал "Русская старина".

  "Салтыков в воспоминаниях..." - сборник "M. E. Салтыков в воспоминаниях современников". Предисловие, подготовка текста и комментарий С. А. Макашина, Гослитиздат, М. 1957.

  СПб. вед. - газета "Санкт-Петербургские ведомости".

  ЦГИАЛ - Центральный государственный исторический архив СССР в Ленинграде.

ДНЕВНИК ПРОВИНЦИАЛА В ПЕТЕРБУРГЕ

  

  

   В БОЛЬНИЦЕ ДЛЯ УМАЛИШЕННЫХ

  

  Продолжение "Дневника провинциала в Петербурге"

  Впервые - ОЗ, 1873, "Соврем, обозр.", Э 2, стр. 344-370, глава I; Э 4, стр. 293-316, глава И. Подпись: Н. Щедрин.

  Сохранились черновые рукописи незавершенной III главы, при жизни автора не публиковавшиеся.

  В настоящем издании I и II главы печатаются по тексту "Отечественных записок". III глава печатается по автографам (ИРЛИ) {Впервые опубликованы Б. Эйхенбаумом в изд. 1933-1941, т. X, стр. 645-652.}.

  Название этого произведения впервые встречается на л. 4 черновой рукописи "Господа ташкентцы. Из воспоминаний одного просветителя. Нумер третий". Здесь имеется карандашная запись рукой Салтыкова: "В больнице для умалишенных". - Рукопись относится, по-видимому, к 1869 году, но когда была сделана карандашная запись на полях, сказать трудно. Более определенное указание на замысел цикла встречается в XI главе "Дневника провинциала". Говоря о помешавшемся на тушканчиках Менандре, автор после слов: "Обо всем этом, однако же, речь впереди" - добавляет: "в будущем году я представлю читателям "Отечественных записок" подробный отчет об имеющем произойти со мною в сумасшедшем доме" {ОЗ, 1872, Э 12, стр. 409-410.}.

  Л. Ф. Пантелеев в своих воспоминаниях рассказывает, что Петербургский цензурный комитет намеревался задержать февральский номер "Отечественных записок" с первым фельетоном "В больнице для умалишенных" (Пантелеев неточно называет его "Дневником провинциала), так как "председателю Петрову показалось, что M. E. вывел личность вел. кн. Константина Николаевича, о чем у него и помышления не было". Далее в воспоминаниях передается рассказ самого Салтыкова: "А Лонгинова в то время в Петербурге не было; решил дождаться его возвращения. Вы знаете, что такое был Лонгинов; но все же у него был вкус, своего рода уважение к литературе. Только что он приехал, отправляюсь я к нему. Знаю, зачем пришли, - сказал Лонгинов, - не беспокойтесь. Мы с Тимашевым едва животики не надорвали, читая ваш дневник. Комитету бог знает что пригрезилось, ему уже послано распоряжение выпустить книгу" {Л. Ф. Пантелеев. Воспоминания, М. 1958, стр. 451.}.

  В архиве M. M. Стасюлевича сохранились семь рукописей, относящихся к незавершенной III главе "В больнице для умалишенных". Салтыков работал над ней, по-видимому, летом - осенью 1873 года и предназначал ее для октябрьской книжки "Отечественных записок", так как в подстрочном примечании к началу главы указано, что между появлением второй главы, напечатанной в апрельской книжке, и настоящей "прошло шесть месяцев" (см. стр. 645). Каждая из семи рукописей имеет заголовок "В больнице для умалишенных. III", но три рукописи относятся к одному сюжетному единству, а четыре остальные - к другому. В изд. 1933-1941 и в научном описании рукописей Салтыкова эти две группы рукописей были сочтены двумя редакциями начала III главы {См. комментарий Б. М. Эйхенбаума в изд. 1933-1941, т. X, стр. 656, а также: Л. М. Добровольский и М. И. Малова. Рукописи литературных произведений M. E. Салтыкова-Щедрина. Научное описание. - Бюллетени Рукописного отдела Пушкинского дома, IX, стр. 36-37, ЭЭ 115-121.}. В действительности, рукописи содержат несколько вариантов двух различных по содержанию фрагментов III главы.

  Первый фрагмент - от слов "Волей-неволей я должен был покориться" - представлен тремя следующими последовательными вариантами:

  1. Текст, вероятно, перебеленный с не дошедшего до нас черновика, с значительной правкой, до слов: "...Вслед за тем доктор представил нас друг другу" {См. Бюллетени РО, IX, стр. 36, Э 115.}. Имеется вариант, где Елеонский представлен читателю как "старичок в синем вицмундире, который сидит в углу и делает рукой движения сверху вниз", то есть где он представлен помешанным на сечении воспитанников.

  2. Перебеленный текст рукописи с значительной стилистической правкой и дополнениями, переходящий в другую редакцию до слов: "...должна быть сильна и страшна" {См. там же, Э 116.}. Добавлено примечание, излагающее содержание предыдущих глав (см. стр. 645). В конце фрагмента содержится более полное изложение педагогических принципов Елеонского, послуживших основой "безазбучному просвещению", отсутствующее в рукописи 1. Приводим текст этого изложения.

  Стр. 651. После слов на стр. 5: "...расскажите господину "провинциалу", в чем заключается ваш педагогический план", следовало:

  И прежде, нежели я мог произнести слово, доктор уже представил нас друг другу.

  

  

  

  

  ---

  Многие находят мой педагогический план слишком младенческим и потому смеются над ним, - начал Елеонский, - но, в сущности, он гораздо сложнее, нежели это может показаться на поверхностный взгляд.

  Скрыть истину или показать ее в соответствующем известным целям свете - не менее трудно, как, например, на суде схоронить концы в воду или устроить более или менее правдоподобное alibi. Во-первых, истина не требует ни изворотливости, ни сноровки, ни творчества; во-вторых, она увлекает, так что надо обладать большой силой характера, чтоб не поддаться ее увлечениям.

  В основании моего плана лежат именно те две вещи, о которых я сейчас упомянул, то есть: или полное сокрытие истины, или уснащение ее такими околичностями, которые давали бы ей смысл, споспешествующий достижению известных, заранее обдуманных целей.

  Быть может, вы спросите меня, милостивый государь, для чего требуется сокрытие или искажение истины в таком важном деле, как воспитание юношества? - на это отвечу вам: это нужно, во-первых, для удовлетворения потребности творчества, которая равно присуща педагогике, как и всем прочим отраслям человеческой индустрии, и, во-вторых, для того, чтобы с помощью воспитания получать благонамеренных граждан.

  Как бы то ни было, но насмешки над моей педагогической методою не имеют никакого основания. Поводом для них послужила рутинность приемов и еще воспоминание о педагогах доброго старого времени, над которыми действительно много смеялись и в повестях и в жизни. Но не надо забывать, что времена значительно переменились. Старинные педагоги прибегали к своим приемам в наивности сердца своего; это были педанты, которые в схоластике видели гимнастику для ума. Мы же возобновляем старинные схоластические приемы совсем не с этой целью, а в видах [рации] [буйному] духу времени. Поэтому ежели старинная педагогика была бесцельна и смешна, то новейшая педагогика при том же содержании и тех же приемах должна быть сильна и страшна.

  3. Перебеленный текст рукописи 2 с значительными исправлениями, до слов: "...оставив меня в жертву этому странному существу" {См. Бюллетени РО, стр. 37, Э 117.}. Судя по содержанию последнего абзаца, продолжением данной рукописи должен был служить рассказ Елеонского о его "педагогическом плане" (см. вариант рукописи 2), возможно, в переработанном виде.

  Второй фрагмент представлен четырьмя последовательными рукописными вариантами, отличающимися друг от друга некоторыми добавлениями:

  1. Перебеленный текст не дошедшего до нас черновика с многочисленными исправлениями, от слов: "Утро. В больнице царствует загадочное движение..." до слов: "...наши рабы верны, когда мы сами чувствуем себя властными и несокрушимыми" {Там же, Э 118.}. На полях - конспективные карандашные записи, относящиеся к развитию сюжета.

  2. Перебеленный текст начала рукописи 1 с многочисленными исправлениями, от слов: "Утро. В больнице царствует загадочное движение..." до слов: "...Ужели для того, чтобы быть взятым с оружием в руках... в сумасшедшем доме?!" {Там же, Э 119.}

  3. Перебеленный текст рукописей 2 (начало) и 1 (продолжение) с многочисленными исправлениями и дополнениями, переходящий в другую редакцию, от слов: "В больнице царствует загадочное движение..." до слов: "...которых не тронула ее коса - вы, видите перед собой..." {Там же, Э 120.} Конец рукописи от слов: "Да, Иван Карлыч, желательно бы" {Там же.} впервые опубликован в газете "Литературный Ленинград", 1934, 14 мая, Э 22 (44).

  4. Перебеленный текст рукописи 3 с исправлениями, переходящий в другую редакцию, от слов: "С раннего утра в больнице царствует загадочное движение..." до слов: "-...я назначаю вас главным бунтовщиком!" Конец рукописи 3 после слов: "Вы, господа, вероятно, бунтовать желаете?" от слов: "Да, Иван Карлыч, желательно бы!" заменен в данной рукописи, возможно по цензурным соображениям, следующим вариантом.

  - Однако, шпионы-то ваши не дремлют! - с дерзостью выступила вперед одна из тех мрачных личностей, которые на воле называются коноводами и зачинщиками.

  Я взглянул на [этого человека] нахала: рожа у него была совершенно разбойничья!

  - Господин Соловейчиков! ваш дерзкий поступок не остается безнаказанным! - твердо сказал доктор, - roc-пода консерваторы! наденьте на господина Соловеичикова рукавицы и уведите его в уединенный номер.

  В одну минуту вся толпа сумасшедших бросилась на Соловеичикова и чуть не растерзала его. Только двое оставались [очевидно, радикалы] в стороне и угрюмо смотрели на эту сцену.

  - Ввиду такого важного акта, как бунт, происшествие, случившееся с г. Соловейчиковым, - очень кстати! - продолжал доктор. - Обыкновенно такие происшествия случаются после бунта, при так называемой переборке, у нас же оно случилось как раз наоборот. Я очень рад этому, потому что участь, постигшая преступника, должна внушить вам спасительный страх, господа! Но пусть знают "злые" [доктор искоса взглянул на двоих радикалов], что око правосудия не дремлет, и пусть трепещут заранее! Затем, господа, я ничего не имею против бунта... с тем, разумеется, что он будет происходить в совершенном порядке. А для того, чтобы окончательно устранить все недоразумения, я считаю нелишним указать вам, господа, на лицо, которое будет руководить вами в ваших бунтовских действиях. Господин Морковкин! вы так долго служили предводителем до поступления в наше заведение, что бунтовские порядки должны быть известны вам в совершенстве! Я назначаю вас главным бунтовщиком! {См. Бюллетень РО, стр. 37, Э 121, изд. 1933-1941, стр. 615-649.}

  Впервые рукопись 4 опубликована в журнале "Всемирная иллюстрация", 1914, 23 марта, Э 3, стр. 39-40, в статье В. П. Кранихфельда "Щедрин по новым раскопкам".

  В настоящем издании первый фрагмент главы III публикуется по тексту рукописи 3, второй фрагмент - по тексту рукописи 4 (от слов: "С раннего утра в больнице царствует загадочное движение..." до слов: "...Вы, господа, вероятно, бунтовать желаете? - совершенно спокойно обратился он к обществу сумасшедших" (см. стр. 653) и рукописи 3 от слов: "Да, Иван Карлыч, желательно бы!" - до слов: "...вы видите перед собой" (см. стр. 654).

  

  

  

  

  ---

  Опубликованные две первые главы "В больнице для умалишенных" не встретили сочувствия критики. Почти все газеты (за исключением кратких положительных замечаний в "Камско-волжской газете" и "Сыне отечества") {"Камско-волжская газета", 1873, Э 35, 25 марта. - Н. Розанов. Обзор текущей журналистики, стр. 2; "Сын отечества", 1873, Э 33, 8 февраля; Э 49, 1 марта; Э 87, 20 апреля.} поместили отрицательные отзывы, в которых эти главы трактовались как шуточное произведение, лишенное художественных достоинств и сатирического значения "Дневника провинциала". Так, литературный обозреватель газеты "Азовский вестник" писал: "Увлекшись, по-видимому, успехом своего прошлогоднего "Дневника провинциала в Петербурге", г. Щедрин предпринял теперь продолжение его, под заглавием "В больнице для умалишенных". Но последнее, не имея и тени достоинств "Дневника", не представляет ничего, кроме бессодержательной болтовни, которой прямое место было бы в фельетоне "Петербургской газеты" или в "Развлечении". Мы посоветовали бы даровитому сатирику поискать нового предмета для своего пера" {"Азовский вестник", 1873, Э 33, 26 апреля. - Новости журналистики, подп.: "Постоянный наблюдатель".}.

  По-видимому, и сам Салтыков считал, что тема "Дневника провинциала" уже завершена и в ее продолжении "нависла угроза повторений, простого варьирования мотивов, идей, сюжетных положений и типов как "Дневника", так и других произведений" {Е. Покусаев. Революционная сатира Салтыкова-Щедрина. М. 1963, стр. 218.}. Во всяком случае, замысел "В больнице для умалишенных" как самостоятельного цикла, продолжающего тему "Дневника провинциала", осуществлен не был.

I

  ...термин... - Здесь: срок (лат. terminus).

  У нас три категории больных. - В своей характеристике больницы для умалишенных Салтыков, несомненно, использовал появившиеся в печати сообщения об открытом в октябре 1871 года "Приюте государя наследника для неизлечимо помешанных" (вблизи Земледельческого училища). "Приют устроен по мысли и на средства государя наследника <...> Внутреннее устройство приюта подчинено самым строгим требованиям современной науки, с разделением больных на категории. Каждая категория имеет отдельные помещения" ("Русский календарь на 1872 год" А. Суворина, СПб. 1872, стр. 363).,

  ..."Десять лет счастливейшего пристанодержательства". - Выпад против В. Ф. Корша: в начале 1873 года исполнилось десять лет его деятельности как издателя-редактора "С.-Петербургских ведомостей", взятых им в аренду в 1863 году (пристанодержателями по уголовному праву назывались укрыватели преступников). Салтыков пользуется здесь выражением Герцена, отметившего в "Колоколе" от 1 сентября 1863 года двадцатипятилетие "пристанодержательства в русской литературе" А. А. Краевского, прежнего издателя "С.-Петербургских ведомостей" (см. Герцен, т. XVII, стр.252).

  ...иск игуменьи Митрофании с наследниками скопца Солодовникова? - Игуменья Серпуховского Владычно-Покровского монастыря Митрофания, рожденная баронесса Розен, была в 1873 году обвинена в крупных денежных злоупотреблениях. Непосредственным поводом к судебному процессу, состоявшемуся только в октябре - ноябре 1874 года, явилось представление игуменьей к оплате векселей, подписанных московским миллионером М. Г. Солодовниковым и признанных его наследниками подложными. По свидетельству Н. А. Демерта, "с самого открытия новых судебных учреждений не было еще такого громкого, шумного, возбудившего такой общий, всероссийский интерес дела, как это" (ОЗ, 1874, Э 11, отд. II, стр. 256). Дело игуменьи Митрофании упоминается также в гл. ) цикла "В среде умеренности и аккуратности" (т. 12) и в ряде других произведений Салтыкова 70-х годов.

  ...будто дважды два равняются стеариновой свечке. - Выражение из романа И. С. Тургенева "Рудин": "...мужчина может, например, сказать, что дважды два - не четыре, а пять или три с половиною; а женщина скажет, что дважды два - стеариновая свечка" (гл. II, реплика Пигасова).

  "Какую роль в русской литературе играл бы воронежский литератор Де-Пуле, если б он писал в начале царствования императора Александра Благословенного?" - Речь идет о статье М. де-Пуле "Нечто об оскудении литературных талантов (письмо в редакцию "С.-Петербургских ведомостей" - СПб. вед., 1872, Э 351, 22 декабря). Де-Пуле утверждал в этой ретроградной статье, будто в последние пятнадцать лет в России не появилось "ни одного крупного дарования". Салтыков, в частности, был им отнесен к числу малозначительных литераторов конца 50-х годов (см. в ОЗ, 1874, Э 1, отд. II, отклик Н. К. Михайловского на статью де-Пуле).

  ...наш знаменитый историограф, господин Богданович... - Салтыков намекает на обширный труд М. И. Богдановича "История царствования императора Александра I и Россия в его время" (1869).

  Требуются нравственные гарантии, да еще чтоб курс юридических наук был пройден, а насчет умственных гарантий ничего не упомянуто. - Согласно 354 статье Судебных уставов от 20 ноября 1864 года присяжными поверенными могли быть "лица, имеющие аттестаты университетов или других высших учебных заведений об окончании курса юридических наук". По статье 380 в звании присяжного поверенного отказывалось всякому лицу, которое "хотя и удовлетворяет требованиям закона, но, по собранным о нем сведениям, не имеет нравственных качеств, необходимых для правильного отправления адвокатских обязанностей" (см. К. К. Арсеньев. Заметки о русской адвокатуре, ч. II, СПб. 1875, стр. 1 и 23).

  Суп протоньер-с... - "весенний" суп (искаж. франц. printaniere).

  ...вас будут свидетельствовать в губернском правлении... - Сам Салтыков по должности вице-губернатора не раз присутствовал в Рязанском и Тверском губернских правлениях при освидетельствовании душевнобольных.

  ...гонвед... ("защитник родины" - венгр.) - офицер или солдат особого венгерского ополчения, созданного в Австро-Венгрии в 1868 году.

  ...оттеснить господина Марфори... - то есть занять место фаворита при испанской королеве Изабелле - дона Карлоса Марфори.

  ...общекавалерийский романс "La donna e mobile" - куплеты герцога Мантуанского из оперы Дж. Верди "Риголетто", либретто Пиаве, 1853 ("Сердце красавицы").

  ...за кокардою... - Имеется в виду дворянская кокарда. См. прим. к стр. 271-272.

  ...Beist, qui a ecrit ce Uvre <...> "Manuel du laquais cosmopolite"... - Реакционный политический деятель граф Ф. Ф. фон Бейст начал свою административную карьеру в Саксонском королевстве; однако в октябре 1866 года он перешел на службу к австрийскому королю, заняв пост министра иностранных дел, а затем - премьер-министра. Названием мнимого сочинения Бейста "Руководство для лакея-космополита" Салтыков подчеркивает глубокую беспринципность и цинизм этого политического деятеля.

  Sa Majeste Tres Dualistique! - форма обращения к императору Францу-Иосифу - главе преобразованной в 1867 году двуединой монархии АвстроВенгрии.

  ...toute la verite, rien que la verite! - слова присяги во французском судопроизводстве.

  ...старый девиз Австрии: tu, feiix Au&tria, nube! - Этот латинский стих процитировал Н. Я. Данилевский в своем труде "Россия и Европа". "Австрийские земли соединялись в одно целое посредством ряда наследств и брачных договоров", - отмечал Данилевский (глава "Место Австрии в восточном вопросе". - "Заря", 1869, Э 8, стр. 30).

  ...то самое, что в наших газетах известно под именем "иностранной политики"? - Русская периодическая печать того времени уделяла много места личной жизни зарубежных "царственных особ", особенно смакуя альковные похождения испанской королевы Изабеллы II и подробности ее отношений со своим фаворитом - дон Карлосом Марфори.

  ...развод с церемонией... - Развод караула в императорской Австрии совершался с пышным церемониалом.

  Эскуриал - королевский дворец вблизи Мадрида.

  ...сделаем в вашу пользу pronunciamento... - См. прим. к стр. 603.

  ...aux Miloutines! - то есть в "Милютином ряду" Гостиного двора в Петербурге, где торговали фруктами и так называемыми "колониальными товарами".

  ...en conversation criminelle avec la mere Patrocinia. - Монахиня Патросинио, фаворитка Изабеллы II, известная своими интригами, внушала королеве мысль о необходимости начать гражданскую войну для подавления оппозиционных сил.

  ...это проказы изменника Серрано! - Генерал Серрано-и-Доминос был участником заговора против королевы Изабеллы II; во время переворота в сентябре 1868 года, он возглавил войска, двинувшиеся на Севилью.

  ..."называется по-здешнему гишпанскою революцией! - Салтыков высмеивает буффонаду дворцовых переворотов в Испании, так называемых pronunciamento. В данном случае - намек на события сентября 1868 года, когда в результате