вич, смотрит на этот союз
как на хорошее основание обязательствам, принимаемым по желанию английского
министерства. "Однако, - прибавил Сандвич, - мне было бы очень прискорбно, если
б с русской стороны было возобновлено прежнее предложение о принятии участия в
польских делах с уплатою субсидий, потому что министры королевские никак не
могли бы оправдать эту меру пред парламентом". "Очень могли бы, - заметил Гросс,
- если б представили, как вредно было бы для Англии влияние Франции в Польше,
когда б она его приобрела там, осилив Россию". "Я хорошо знаю, - отвечал
Сандвич, - что такое представление не имело бы желанного действия; но я с вами
согласен в том, что в обязательствах между Россиею и Англиею надобно соблюдать
совершенное равенство и что в таких случаях союза, где помощь войском или флотом
будет невозможна, надобно платить деньги". Панин заметил на донесении Гросса:
"Разумным производством и твердостию, конечно, довести можно, что Англия
заплатит часть убытков по польским делам: ваше императорское величество сами
всевысочайше усмотреть соизволите, что медленность с нашей стороны в сей
негоциации не произвела ничего дурного, а вперед можно надеяться много лучшего.
И может быть, тут то же будет, что ваше величество видеть изволили с королем
прусским, когда он сам того домогался, в чем состоял главный предмет нашей
политики".
С этих пор разговоры между Гроссом и
английскими министрами стали отличаться тем же однообразием, каким отличались
разговоры между Бекингамом, Паниным и князем Голицыным в Петербурге. Английские
министры спрашивали, нет ли надежды на заключение союза без двух пунктов -
турецкого и польского; Гросс отвечал, что в этих двух пунктах вся сущность.
Когда в июле английские министры начали говорить, что если нельзя заключить
союза с Россиею, то Англия принуждена будет стараться подкрепить себя другими
союзами, то Панин написал: "Не найдут нигде такова".
В сентябре английское министерство объявило
Гроссу, что хотя король постоянно намерен избегать тягостных военных
обязательств с державами твердой земли, однако в рассуждении того, что Франция
старается впредь получить от Швеции помощь военными кораблями, английский народ
находит непосредственный свой интерес в уничтожении подобных французских видов и
не пожалеет денег на этот важный предмет; но так как Россия еще более в этом
заинтересована, да и первое предложение шло с ее стороны, то справедливость
требует, чтоб половину иждивения она приняла на себя. Панин заметил: "C'est се
qu'on dit negocier en vrai marchand (это значит вести дело по-торгашески)".
Сандвич сообщил Гроссу под величайшим секретом
две добытые английским правительством французские бумаги. Первая была письмо
французского посланника в Стокгольме Бретейля к герцогу Пралэну от 31 августа
1764 года. Французский поверенный в делах в Петербурге Беранже писал, что
Екатерина намерена в будущем году устроить лагерь в Финляндии. По мнению
Бретейля, это делалось с целию произвести давление на шведский сейм. "Если, -
писал Бретейль, - ничто не помешает исполнению этого намерения русской
государыни, то нельзя не предвидеть пагубных затруднений, которые последуют
отсюда для Швеции. Я уверен, что найду должную твердость между шведскими
патриотами, но боюсь, что те получат плохую помощь при печальном состоянии всех
частей управления. Все известия, приходящие из России, согласно говорят, что
неудовольствие и дух возмущения там со дня на день увеличивается. Правда, эти
известия прибавляют, что Екатерина удвоивает заботы и предосторожности, но меры
тиранства скорее служат признаком волнения, чем средством для его укрощения, и в
рабской стране важное предприятие не бывает следствием обдуманного соглашения;
недоверие и близорукость каждого препятствуют этому. Я знаю это по опыту; я был
свидетелем быстроты, с какою головы и души без чувства и мужества воспламенялись
и стремились к самым опасным крайностям. Минута сводит несколько людей, которых
надежда на лучшую будущность заставляет принимать немедленное решение, а деньги
быстро производят то же самое действие на солдат. Из писем Беранже я вижу, что
лица, заслуживающие внимания и мне известные, делали ему предложения и уверяли в
своей преданности, если будут обеспечены покровительством в случае несчастия и
получат теперь денежную помощь. Я не сомневаюсь, что он вам донес об этом
обстоятельстве, и я ручаюсь, что он принял предложение с мудростию и, однако,
так, что головы адресовавшихся к нему людей остались разгоряченными. Я уверен,
что он очень способен вести их далее с благоразумием, если вы это ему поручите и
если королю угодно будет пожертвовать четырьмя - или пятьюстами тысяч ливров,
чтоб попытаться низвергнуть Екатерину со всеми взгроможденными сю планами. Это
малый, исполненный усердия и самой строгой честности. Мне кажется также, что
искусный поверенный в делах будет способнее к такому делу, чем министр или
посланник; а притом, чем бы ни кончилось это предприятие, ненависть, питаемая к
Франции гордою императрицею, так велика, что уже больше быть не может".
Беранже дал знать о том же самом Пралэну и
получил от него такой ответ: "Размышления, которые вы делаете по поводу
содержания манифеста о смерти принца Ивана, показались нам очень справедливыми;
я прибавлю только, что русская государыня сделала бы лучше, если бы это событие
было пройдено молчанием в публичных бумагах или было бы возвещено потише. Вы
хорошо поступаете, действуя с крайнею осторожностию; однако вы должны употребить
всю свою деятельность, чтоб проникнуть чувства и намерения нации; но вы должны
ободрять людей, поверяющих вам свои тайны единственно для того, чтоб извещать
нас о ходе дела, никак не рискуя подавать советы в таком деликатном деле.
Неудивительно, что от времени до времени проходят облака между королем прусским
и русскою императрицею; оба они крайне честолюбивы, оба имеют политические виды
и интересы, часто сталкивающиеся; их союз неестествен сам по себе; он произошел
вследствие случайных обстоятельств, а не вследствие хорошо обдуманной с той и
другой стороны системы. Может даже случиться, что польские дела заставят их
поссориться. Я приму господина Одара, когда он ко мне явится. Но то, каким
образом он оставил Россию, и ничтожная польза, какую он извлек из важных
обстоятельств, в которых находился, не говорят нисколько в его пользу, и я не
думаю, чтоб его величество был расположен дать ему титул, на который можно
смотреть как на награду за услугу, тогда как этой услуги никогда не было
оказано, на которую только надеялись и которая не доставила нам ничего очень
полезного".
Таким образом Англия поквиталась с Россиею.
Россия постоянно стращала ее усилением Франции; Англия передает известия, что
французское правительство покровительствует враждебным движениям против
императрицы в самой России. Но это не имело влияния на дальнейшие переговоры
России с Англиею.
В конце декабря Гросс передал Сандвичу проект
торгового договора между Россиею и Англиею, жалуясь на графа Бекингама, что он
не захотел принять этого проекта. Сандвич отвечал, что удовлетворение
императорскому двору уже сделано отозванием Бекингама (об искусстве которого он.
Сандвич, сам невысокого мнения), причем надеется, что преемник Бекингама
Макартней будет иметь больший успех. В разговоре о торговом договоре Сандвич
спросил, получил ли Гросс какое-нибудь наставление относительно оборонительного
союза. Гросс отвечал вопросом: действительно ли английский двор непременно
намерен тесно соединиться с Россиею? "Ничего так горячо не желаем и ничего не
признаем согласнее с своими естественными интересами", - ответил Сандвич. "Всего
удивительнее, - сказал на это Гросс, - что граф Бекингам всегда настаивал на
простом возобновлении старого союзного договора, который был заключен для
подкрепления австрийских интересов, несмотря на то что теперь европейские
отношения совершенно изменились. Императрица надеется, что при возобновлении
переговоров о союзе английский двор захочет независимо и прямо быть ее союзником
и этим способом утвердить равновесие европейских сил в своих руках. Вот почему в
проект нового оборонительного договора, переданного вам в прошлом году, были
включены два секретных параграфа о Польше и Швеции, имеющие связь с тою северною
системою, по которой северные державы соединяются между собою союзами и
составляют твердое равновесие в Европе мимо бурбонского и австрийского домов".
Выслушав это с приметным удовольствием, Сандвич спросил: "В новой системе
упоминается ли король прусский, потому что мы боимся Обширных замыслов этого
государя?" "Мне не предписано ничего особенного в рассуждении короля прусского",
- сказал Гросс. "Конечно, - заметил на это Сандвич, - это предложение будет
охотно принято его великобританским величеством; но каким образом будут
устранены затруднения, оказавшиеся в прежнем проекте договора?" И на слова
Гросса, что Россия желает получить от Англии 500000 рублей как часть
вознаграждения за издержки, употребленные Россиею при избрании нового польского
короля, Сандвич подтвердил, что не смеет и предложить этого королевскому совету,
зная взгляды его членов и скудость казны. Впрочем, Сандвичу понравилось
предложение, что в случае войны с Турциею Россия получает от Англии 500000
рублей и платит такую же сумму Англии в случае ее войны с Испаниею.
Но чрез несколько дней Сандвич объявил Гроссу,
что секретный параграф о даче 500000 рублей в случае турецкой войны не может
быть принят, потому что министерство должно сообщить его парламенту, который
выдает деньги; а в таком случае Порта и Франция об этом узнают и английская
торговля в Леванте потерпит, войны же испанской в Англии мало боятся. (Тут Панин
заметил: "Купеческая отговорка! Нужды нет никакой открывать, покамест казус не
настоит, а когда настоять будет, тогда за 500000 рублей нация не взбунтует
против правительства. Все сие состоит только в том, чтоб как лавочникам
торговаться, покамест время есть, и сколько возможно выторговать".) Гораздо
лучше было бы, продолжал Сандвич, если б прежний трактат просто возобновился с
внесением общего параграфа о защите благополучно последовавшего выбора короля
польского и сохранения правительственной формы и вольностей Польской республики.
(Панин заметил: "Еще лавочная торговля. Когда по польским делам нам была в них
(т. е. англичанах) вправду нужда, тогда они от них отговаривались и, чтоб их от
себя отклонить, представляли свою готовность к шведским делам, а теперь говорят
навыворот".) Гросс отвечал с удивлением: "Я не могу льстить себя надеждою, что у
нас согласятся на простое возобновление прежнего договора, потому что
обстоятельства совершенно изменились: при подписании прежнего договора венский
двор был главный союзник России, Англия принимала оборонительные обязательства
для подкрепления венского союза; а теперь императрица желает соединиться с
Англиею непосредственно, почему и следует, чтоб Англия помогала России некоторою
суммою денег против Порты, как Мария-Терезия обязывалась прежде помогать
войском; представленный с нашей стороны еквивалент поданием помощи против
Испании очень достаточен, ибо вероятно, что в течение осьми лет турки, с
которыми у нас никакого спору нет, ничего не предпримут против России, а,
напротив, более чем вероятно, что в это время и по личному характеру короля
испанского, и по различию интересов, и по фамильному договору с Франциею между
Испаниею и Англиею откроется война. Если бы, несмотря на все это, в Англии
решили исключить взаимно войну турецкую и войну испанскую, то я должен настоять
на уплату 500000 рублей за издержки, употребленные по первому моему
предложению". На это Сандвич возразил, что если совет королевский не мог обещать
участия в польских издержках прежде избрания короля, то после счастливого
решения этого дела еще меньше на это согласится. В заключение Сандвич заметил,
что осьмилетний срок договора им не нравится и что нации и парламенту странно
показалось бы, если б в настоящем союзном договоре России предоставлены были
большие выгоды, чем в прежнем. (Панин заметил на это: "Не меньше б и Российской
империи дико показалось, если б при таком об общей пользе и славе попечительном
царствовании российской двор не с лучшими и справедливейшими для нее выгодами
свои союзы заключил. Заключительно сказать, англичане считают военный случай еще
отдаленным и потому настоящее время в свою пользу хотят выиграть и нас своими
затруднениями к тому привесть, к чему равновесие взаимства склонить не может.
Напротив чего, надежнейший в нашу сторону успех должен зависеть от нашей
собственной твердости и терпения, средством чего дождаться можно ближайшей
англичанам нужды в нашем союзе".)
Краткость срока для нового союзного договора не
нравилась в Англии; но Панин в письме своем к Гроссу от 12 ноября изъясняет
причины такого решения: "Известное дело, что генеральные дела не могут долго
оставаться в одинаком положении и что случающиеся в той или другой части Европы
хотя частые, но тем не меньше нечаянные и чрезвычайные происшествия причиняют,
однако, в интересах, в правилах и мерах держав великие и наперед отнюдь не
постигаемые перемены, кои обыкновенно всю их систему, буде не совершенно
уничтожают, по крайней мере много развращают. Сея ради причины, полагая восемь
лет таким сроком, в который по течению дел обыкновенно нечто переменное
случается, изволила ее императорское величество не в рассуждении одного
английского двора, но в рассуждении всех своих настоящих и будущих союзников
положить за основание, чтоб не определять своих обязательств больше, как на
восемь лет, не для того, чтоб тем избегать подаяния помочи, полагая, будто в
толь короткое время не будет настоять случай союза, но для того, чтоб как при
действительном оного настоянии тем охотнее и усерднее оную подавать, так и в
случае перемены обстоятельств иметь всю свободу соображать и распространять по
оным обязательства свои и таким образом сугубо быть союзникам своим полезною".
Относительно приведенных известий об интригах
Бретейля и Беранже Панин так успокаивал Гросса: "Для вашего собственного
успокоения я за нужное нахожу вам сообщить, что совершенно мы здесь ни малейшей
причины не имеем опасаться прямого действа намерений и дел наших злодеев, но
паче надеяться должны, что они своим явным беззаконием сами себя наконец
посрамят. Беранже с малым умишком самый фанатик в политических тонкостях, а
Бретейль острый, но дерзкий в делах петиметр. Теперь он в Швеции в рассуждении
чрезвычайного сейма и тамошнего расстроенного положения видит отворенный себе
карьер дел подверженным противным переменам, наипаче от нашего в них участия с
освобожденными руками от стороны польских конъюнктур и, по-видимому, яко
запрометчивый молодой человек, вздумал к тому времени завести у нас какие ни
есть внутренние движения, чем бы мы могли быть упражнены; а к возбуждению на то
своего двора пользуется как персональною к себе преданностию того Беранже, так и
его натуральною слепою тонкостию, приводя его к увеличиванию его собственных
фантомов".
Обширность России заставляла правительство в
одно время вести переговоры о союзе с крайнею державою на западе Европы и
принимать меры предосторожности относительно китайских границ. Генерал-поручик
Шпрингер донес в июле из Усть-Каменогорской крепости, что по разведыванию
оказывается на границах множество китайского войска. Вследствие этого собралась
конференция из Вильбоа, Панина, графа Захара Чернышева, графа Эрнста Миниха, кн.
Александра Голицына, Веймарна и Олсуфьева и донесла императрице, что она решила:
1) предписать виды и к исполнению их общие меры сибирским губернаторам и другим
управителям для приведения в лучшее состояние этой отдаленной области; 2)
постановить правила о китайской торговле и таможенных делах; 3) сделать новые
распоряжения относительно защиты границ, чтоб не подвергались они внезапным
нападениям; 4) ближайшими и пристойнейшими средствами начать с китайцами
переговоры для прекращения настоящих замешательств хотя до того времени, пока
здешние границы будут достаточно укреплены, чтоб здешние требования можно было
подкреплять с оружием в руках. Конференция полагала: 1) что необходимо разделить
Сибирь на две губернии и учредить губернаторов в двух местах, Тобольске и
Иркутске, и притом переменить правила относительно распространения там звериной
ловли, правила, благодаря которым в этой обширной и очень малолюдной стране
значительная часть народа остается без всякого попечения, будучи рассыпана в
отдаленных северных пределах, провождая жизнь почти скотскую и наконец
совершенно погибая. Надобно предписать тамошним губернаторам и другим
начальникам, чтоб они выгодами и ласками привлекали людей к выходу из тех
холодных пределов и, сводя их ближе друг к другу, заводили селения к южной
стороне; этими поселениями и границы будут приведены в лучшее состояние, и
польза, получаемая от земледелия и других сельских промыслов, несравненно
превзойдет ту, которая теперь получается от одной звериной ловли в бесплодных
северных землях; 2) китайцы перевели торговлю из Кяхты в Ургу с целию заставить
русских купцов ездить в свой китайский город, и хотя теперь китайцы немножко
сбавили своей спеси и начинают опять ездить в Кяхту с товарами, однако
конференция рассуждала, нельзя ли в пользу русских купцов учредить особую
вольную компанию, ибо в таком случае не будет перебивки в ценах и компания будет
для собственной пользы стараться, чтоб не было тайного провозу товаров, почему в
сборе пошлин не будет происходить ущерба. Но пока учредится компания,
конференция полагает нужным: 1) позволить по-прежнему всякому русскому купцу
иметь участие в этом торге; 2) но, вместо того чтоб ехать прямо в Кяхту, купцы
должны останавливаться в Селенгинске и здесь выбирать маклеров, которые и
разменивают в Кяхте товары по установленной цене, чтоб купцы перестали друг
другу делать подрыв. Для безопасности Сибири содержать в ней 11 полков;
отправить в Омск и Селенгинск полевую артиллерию; увеличить генералитет еще
одним генерал-майором, так чтобы генерал-поручик жил в Омске или где
обстоятельства потребуют, один генерал-майор - в Петропавловской крепости,
другой - в Усть-Каменогорске, третий - в Бийске, четвертый - в Селенгинске.
Держать полки в соединении, готовыми к отпору неприятеля, а не по форпостам.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИМПЕРАТРИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ II АЛЕКСЕЕВНЫ
1765
год
Винные откупа. - Содержание войска. - Недовольство
императрицы флотом и работами в Балтийском порте. - Ревельская гавань. -
Путешествие Екатерины по Ладожскому каналу. - Канал от Сяси до Волхова. -
Деятельность Сената по вопросу о малолетных преступниках и укрывательстве
злодеев. - Твердость императрицы в ограничении пыток. - Записка Екатерины по
поводу дела Волынского. - Новости в Сенате. - Беспорядки в коллегиях. -
Печальное известие о русской торговле в Константинополе. - Введение картофеля. -
Деятельность новгородского губернатора Сиверса. - Комиссия о государственном
межевании. - Вопрос об устройстве казарм. - События в областном управлении. -
Медленность ревизии. - Комиссия о заводских крестьянах. - Крепостные люди у
купцов. - Почта. - Отмена сборов за поставление духовных лиц. - Определение
платы за требы. - Раскол. - Дело пыскорского архимандрита Иуста. - Столкновение
воронежского епископа с донскими козаками. - Деятельность Румянцева в
Малороссии. - Столкновение иностранных колонистов с прежними русскими
поселенцами. - Самозванцы. - Общий взгляд на отношения России к Польше. -
Диссидентское дело и столкновение Польши с Пруссиею. - Сношения России с другими
европейскими государствами в 1765 году.
Год начался решением важного финансового
вопроса. Мы видели, что относительно продажи соли и вина правительство
находилось в большом затруднении: сильно хотелось облегчить народ уменьшением
цены на соль, но нельзя было удешевить соль, как бы желалось, потому что нельзя
было отыскать новых источников дохода для покрытия необходимых государственных
издержек. Легче соглашались на увеличение цены вина; но тут усиливалось
корчемство, которое требовало для своего искоренения много хлопот и, что хуже
всего, увеличивало страшно число уголовных дел; в некоторых местах винная
продажа предоставлена была магистратам и ратушам, причем происходили "превеликие
подлоги и утайки, вражды, доносительства, тяжбы и пресечение купеческого
промысла".
В большей части мест винная продажа состояла на
откупе; но откупщик должен был вперед заплатить в казну более 2 рублей за ведро
при покупке у нее вина и после, при продаже вина в народ, должен был получить
себе около 40 копеек для уплаты известной откупной суммы; для правительства было
ясно, что откупщики продавали тайком подвозное вино вместо казенного. 26 января
императрица приехала в Сенат в начале 9-го часа и, возвращая поднесенный ей
доклад комиссии о соли и вине, объявила свою волю, чтоб Сенат немедленно
приступил к рассуждению о средствах, как согласить пользу государственную с
пользою всего общества, нимало не упуская при этом из виду, чтоб собираемый
теперь с вина доход если не умножить, то по крайней мере никак не умалить. После
этого прочтен был доклад с собственными примечаниями императрицы, которая
объявила, что эти примечания не должны быть приняты за указ, ибо приложены
только для объяснения, кроме отмены в наказаниях за корчемство. В 12-м часу
Екатерина удалилась; сенаторы стали рассуждать, как бы точнее исполнить ее
повеление, и пришли к следующим решениям: 1) Признать полезным и необходимым
отдачу винной продажи на откуп. 2) Чтобы притом избежать всех излишних расчетов
и удостовериться, что откупная сумма сполна будет доходить в казну, положить
основанием откупной сумме расход вина по трехлетней сложности за последние три
года. 3) Для большей надежности казне на случай неисправности платежа откупной
суммы вино иметь казенное и отдавать его откупщикам по их требованию за наличные
деньги по расчету всей откупной суммы. 4) Откупщики должны продавать вино
ведрами и бочками по 2 р. 64 коп. ведро, а продажа кружками и чарками
оставляется на их волю. Манифест об откупах издан 1 августа; они должны были
начаться с 1767 года; доход от продажи вина показан более чем на четыре миллиона
рублей. На другой день после публикования этого манифеста князь Вяземский
предъявил Сенату именной указ, в котором говорилось, что императрица, будучи
обременена другими государственными делами, дозволяет Сенату решить большинством
голосов и публиковать корчемный устав. Сенат при этом решении не мог не принять
к сведению решения Екатерины по одному корчемному делу: смоленская шляхтянка
полковница Ирина Потемкина (вдова Владимира Денисовича) попалась в корчемстве и
подала императрице просьбу, в которой повинилась, что велела служанке из своего
дома продавать вино и такой проступок учинила как женщина по незнанию строгости
законов. Императрица простила ее и приказала возвратить отписанное у нее имение,
если только дело действительно происходило так, как показано в челобитной.
Третий год в Сенате тянулось неприятное дело о вознаграждении виноторговцам, у
которых было разграблено вино 28 июня 1762 года. В 1763 году Сенат признал
справедливым вознаградить за расхищенное из кабаков простое вино зачетом
откупщикам в откупную сумму; на этом основании теперь он решил подать
императрице доклад, что справедливость требует зачесть продавцам виноградного
вина их убыток в пошлинный сбор, и убыток этот простирался на 24331 рубль.
Количество подушных денег определено было в
5212685 рублей. Вся эта сумма по распоряжению еще Петра Великого шла на
содержание войска; но, кроме того, на это содержание получались деньги из
винных, соляных, таможенных и других сборов, так что вся сумма, назначенная на
содержание войска, простиралась до 8116601 рубля. Флотом императрица была очень
недовольна, что видно из письма ее к Н. И. Панину от 8 июня, после смотра: "У
нас в излишестве кораблей и людей, но у нас нет ни флота, ни моряков. В ту
минуту, когда я подняла штандарт и корабли стали проходить и салютовать, два из
них погибли было по оплошности их капитанов, из которых один попал кормою в
оснастку другого, и это во сте, быть может, туазах от моей яхты; добрый час они
возились, чтоб высвободить свои борта, что наконец им и удалось, к великому
ущербу их мачт и оснастки. Потом адмиралу хотелось, чтоб они выровнялись в
линию; но ни один корабль не мог этого исполнить, хотя погода была превосходная.
Наконец, в 5 часов после обеда приблизились к берегу для бомбардирования так
называемого города. Впереди поместили одну бомбардирскую лодку и когда хотели
поставить около нее другую, то с трудом успели такую найти, потому что никто не
держался в линию. До 9 часов вечера стреляли бомбами и ядрами, которые не
попадали в цель. Сам адмирал был чрезвычайно огорчен таким ничтожеством и
признается, что все выставленное на смотр было из рук вон плохо. Надобно
сознаться, что корабли походили на флот, выходящий каждый год из Голландии для
ловли сельдей, а не на военный".
Мы видели, что Екатерина была также недовольна
работами в Балтийском порте; а между тем Сенат докладывал, что надобен новый
налог для продолжения работ по его укреплению. Екатерина написала
собственноручно: "Усмотрела я из сенатского доклада о Балтийском порте, что без
нового налога оной работы никак продолжить неможно; мои же намерения со дня
восшествия моего никогда не склонялись к отягощению подданных, но единственно к
облегчению и благополучию оных; всякий же без крайней надобности налог есть
отягощение; того для необходимая надобность ныне состоит, дабы единожды сделать
твердые положения порту Балтийскому, из чего родится первый вопрос, нужной ли
сей порт для государства, и потом, как и сколько в нем иждивения для способности
и безопасности употребить; причем еще и то вспомнить должно, что полезность
преимущество имела пред пышностью". Императрица велела фельдмаршалу Миниху,
генералам Панину (Петру Ив.), Муравьеву, Чернышеву и адмиралу Мордвинову иметь
конференцию по этому предмету, представить свое мнение вместе с планом работ,
"дабы единожды все сумнительства о сей материи решены были". Конференция пришла
к тому, что надобно устроить при Ревеле морскую военную каменную гавань для
помещения 25 военных кораблей и фрегатов, на что нужно денег 4 миллиона рублей,
а работников 3000 человек; надобно употребить все усилия для устройства
Ревельской гавани, постройки при Балтийском порте остановить, а сделанный уже
там мол обратить в убежище для судов от штормов; для окончания здешних работ
довольно 2000 каторжных и 500 гарнизонных солдат с небольшим казенным расходом.
Ревельская гавань может быть отстроена в 12 лет, если будет ежегодно выдаваться
по 400000 рублей. Екатерина написала на докладе конференции: "Сенат имеет
означить, откуда ежегодно сию сумму брать без отягощения народного", а на плане
написала: "С Богом, быть по сему". Сенат представил, что на строение при Ревеле
каменной гавани "яко на благоугодное и преполезное для общества всех
верноподданных дело" он полагает употреблять по 200000 рублей из суммы коллегии
Экономии, оставшейся за употреблением в определенные расходы, а другие 200000
рублей отчислять из прежде наложенных на вино сборов.
В августе императрица была в Ладоге, проехалась
по каналу. "Канал прекрасен, но заброшен; путешествие по нем очень удобно - во
всю дорогу ни малейшего потрясения", - писала она Панину. Екатерина осмотрела
начало работ по новому каналу от Сяси до Волхова. На этот канал отпущено было
70000 рублей. Предполагался канал из Переяславского озера в Волгу; но Сенат
подал доклад, что надобно повременить проведением этого канала до более точных
сведений. Провести его легко, все будет стоить не более 8000 рублей; но
переяславские купцы объявили, что им на судах отправлять нечего да около
Переяславля годного для постройки судов леса мало и волжские пристани не далее
80 верст. 70000 рублей на канал из Сяси в Волхов назначены были из процентных
денег Коммерческого банка; для усиления деятельности обоих государственных
банков позволено было всякому вносить в них деньги для приращения процентами,
только не менее ста рублей.
В марте и апреле месяцах было несколько
чрезвычайных заседаний Сената вместе с коллегиями и в присутствии императрицы.
Первое заседание, 10 марта, происходило по делу о малолетных преступниках за
неимением точного закона о наказаниях им. Мы видели, что в начале царствования
Елисаветы было по тому же предмету чрезвычайное заседание Сената и было
постановлено считать по уголовным делам совершеннолетие в 17 лет. Отсутствие
точного закона, вероятно, произошло вследствие возражения Синода, что
совершеннолетие можно считать и с 12 лет, потому что и в брак позволено вступать
ранее 17 лет, и к присяге велено приводить с 12 лет, и вообще "человеку меньше
17 лет довольный смысл иметь можно". Императрица пришла в заседание, выслушала
экстракт из дела и подачу голосов и удалилась. После ее ухода продолжалось
рассуждение и постановили: по уголовным делам совершенный возраст считать 17
лет; ранее этого возраста пыток не производить, а по исследовании представлять
Сенату, которые преступники будут менее 17 лет и смертной казни не заслуживают,
а только телесное наказание, тех без представления в Сенат наказывать от 15 до
17 лет плетьми, от 10 до 15 - розгами, десяти же лет и меньше отдавать для
наказания отцам, матерям или помещикам. Императрица утвердила это постановление.
Через неделю, 17 марта, другое такое же
заседание Сената в присутствии императрицы: слушано было дело о вытях за
пристань и укрывательство воров и разбойников, каким образом взыскивать эти
выти, со всех ли жителей или только с одних пристанодержателей. Сенат
постановил: взыскивать с одних пристанодержателей, ибо истцы ввиду больших вытей
большею частию стараются увеличивать свои иски; а чтоб всех жителей опоручить
круговою порукою в искоренении злодеев, чтоб не было с их стороны слабого
смотрения и даже понаровки, то взыскивать с них штраф по 10 копеек с каждой
ревизской души, а с десятских, сотских, прикащиков и старост - с каждого по 5
рублей и штрафные деньги отдавать истцам в иск, а за удовлетворением истцов
остальные деньги могут быть употреблены на бедных. В конце апреля в присутствии
Екатерины читался в Сенате доклад 2-го департамента и письмо на имя императрицы
находящегося в тарском магистрате под караулом купца Зинкова о притеснениях и
взятках с него. Екатерина велела сибирскому губернатору исследовать дело и с
виновными поступить по законам, только не ставить в вину Зинкову письмо его на
высочайшее имя.
Борьба против пытки продолжалась. Мы видели,
что в 1763 году запрещено было производить пытки в приписных городах, велено
отсылать преступников в провинциальные и губернские канцелярии и тут поступать с
крайнею осторожностию. Но в 1765 году Иркутская канцелярия прислала в Сенат
доношение, что приписные к ней города находятся от Иркутска в расстоянии от 400
до 3000 верст, и если из них посылать для розыску преступников в Иркутск, то они
едва в год могут туда дойти, и на пропитание их с караулом на таком пути по
безлюдным местам нужна значительная сумма, которой взять негде. Сенат согласился
с этим доношением и просил у императрицы указа. Екатерина написала: "Из сих мест
колодников в губернии не возить, а стараться дела окончать без пыток в указанный
срок". Эта твердость в данном случае была тем благодетельнее, что в таких
отдаленных местах начальствующие лица и так позволяли себе страшные
злоупотребления. К этому же году относится собственноручная записка Екатерины по
поводу дела Волынского: "Сыну моему и всем моим потомкам советую и поставляю
читать сие Волынского дело от начала до конца, дабы они видели и себя остерегали
от такого беззаконного примера в производстве дел. Императрица Анна своему
кабинетному министру Артемию Волынскому приказывала сочинить проект о
поправлении внутренних государственных дел, который он и сочинил, и ей подал.
Осталось ей полезное употребить, неполезное оставить из его представления. Но
напротив того, его злодеи и кому его проект не понравился из того сочинения
вытянули за волосы, так сказать, и взвели на Волынского изменнический умысл, и
будто он себе присвоивать хотел власть государя, что отнюдь на деле не доказано.
Еще из сего дела видно, сколь мало положиться можно на пыточные речи, ибо до
пыток все сии несчастные утверждали невинность Волынского, а при пытке говорили
все, что злодеи их хотели. Странно, как роду человеческому пришло на ум лучше
утвердительнее верить речи в горячке бывшего человека, нежели с холодною кровию;
всякий пытанный в горячке и сам уже не знает, что говорит. Итак, отдаю на
рассуждение всякому имеющему чуть разум, можно ли верить пыточным речам и на то
с доброю совестию полагаться? Волынский был горд и дерзостен в своих поступках,
однако не изменил; но, напротив того, добрый и усердный патриот и ревнителен к
полезным поправлениям своего отечества и так смертную казнь терпел, быв невинен,
и хотя б он и заподлинно произносил те слова в нарекание особы императрицы Анны,
о которых в деле упомянуто, то б она, быв государыня целомудрая, имела случай
показать, сколь должно уничтожить подобные малости, которые у ней не отнимали ни
на вершка величества и не убавили ни в чем ее персональные качества. Всякий
государь имеет неисчисленные кроткие способы к удержанию в почтении своих
подданных; если б Волынский при мне был и я б усмотрела его способность в делах
государственных и некоторое непочтение ко мне, я бы старалась всякими для него
неогорчительными способами его привести на путь истинный. А если б я увидела,
что он не способен к делам, я б ему сказала или дала разуметь, не огорчая же
его: будь счастлив и доволен, а мне ты не надобен! Всегда государь виноват, если
подданные против него огорчены, - изволь мериться на сей аршин; а если кто из
вас, мои дражайшие потомки, сии наставления прочтет с уничтожением, так ему
более в свете, и особливо в российском, счастья желать, нежели пророчествовать
можно".
В Сенате особенною пылкостию отличался
по-прежнему князь Яков Шаховской, несмотря на преклонные годы. Во время комиссии
над Хорватом последний в своих доношениях в эту комиссию позволил себе выходки
против Шаховского; теперь, когда Хорват был уже осужден вместо смерти на лишение
всех чинов, Шаховской потребовал, чтоб Хорват дал ему удовлетворение за
нанесенную обиду. На докладе Сената об этом Екатерина написала собственноручно:
"Может ли для общества мертвый человек сатисфакцию дать? Если сей вопрос решен
будет, то резолюцию дам".
Из молодых сенаторов особенною ретивостию
отличался Петр Иванович Панин, что, как видно, не очень нравилось его товарищам.
Однажды он стал читать свое мнение о вотчинных делах, кого и при каких случаях
надобно почитать настоящими вотчинниками. По выслушании мнения девять человек
сенаторов объявили, что они об этом мнении ничего сказать не могут, потому что
мнение подано ни по какому делу, на будущий случай и потому еще, что предлагать
обо всем с объяснением законов принадлежит генерал-прокурору. Графы Фермор и
Бутурлин объявили, что мнение очень пространно и потому, не получа копии, войти
в рассуждение нельзя. Олсуфьев объявил, что подаст свое мнение. Этим дело и
кончилось.
Мы видели, что императрица позволила Сенату
провести корчемный устав решением большинства голосов; в конце года такое же
позволение дано было относительно частного тяжебного дела. В описываемом году
Сенат в первый раз получил вакацию от 15 до 30 июня; но для входящих дел,
которые бы требовали немедленного решения, должно было оставлять для присутствия
по одному сенатору из каждого департамента с их согласия.
Беспорядки в новой коллегии Экономии подали
повод Сенату принять такое решение: приказали во все присутственные места
послать указы следующего содержания: по случаю собственного ее императорского
величества рассмотрения о происшедшем в некотором присутственном месте
непорядке, из последовавшего за собственноручным подписанием тому месту с
материнским от ее величества исправлением высочайшего указа Сенат, приняв все в
том указе к исправлению оного места изображенное за общее и всем прочим местам
наставление, для того, стараясь о исполнении оного, предписывает нижеследующие
пункты, содержащие в себе высочайшую волю и повеление: 1) Дабы вместо
возложенных на присутственные места трудов не поставляли они прямой своей
должности в приказных только обрядах и не обращали б упражнений своих в
единственные споры и дела не приходили бы чрез то в совершенный упадок. 2) Не
выступать из пределов своего звания, не наносить одному против другого
раздражений и партикулярных неудовольствий, не заходить друг против друга в
недельные письменные голоса, а потом и в персональные протесты. Довольствуются
только по канцелярскому порядку репортами, что указы посланы; но никто о том не
печется и не взыскивает, чтоб оные самим делом исполнены были. 3) Лихоимственные
дела не неважными, а разрушающими правосудие и повреждающими государственное
положение почитать. 4) Членам не избегать от заседаний отговорками ни старостию
лет, ни болезненными припадками и тем не терять времени чрез развоз
канцелярскими служителями дел для подписки по домам, ибо не может быть там
общего рассуждения, где за таковыми членов извинениями нет частого общего
собрания. 5) Не причинять делам остановки неимением полных собраний. 6)
Прокурорам помнить свою инструкцию. 7) Чтоб, досадуя на персону, никто не мстил
пренебрежением в делах должности своей, но старались бы порученные дела почитать
за предмет чести и обязательства своего к ее императорскому величеству и
отечеству, следовательно, и труды свои нести так, чтобы архивы наполнять
документами прямых дел, а не пустыми бумагами
Мы видели, что знаменитый Волков, ставши
президентом Мануфактур-коллегии, жаловался, что эта коллегия без его ведома
позволила кн. Долгорукову завести хрустальную фабрику; коллегия оправдывалась
тем, что дело еще не приведено к окончанию; несмотря на то, Сенат предписал
коллегии без согласия президента никому не давать позволения заводить фабрики.
Сенат должен был остановить попытку возобновить
старое допетровское распоряжение с ремесленниками. Летом описываемого года
императрица велела устроить карусель, и обер-шталмейстер князь Репнин отправил в
Главный магистрат требование, чтоб выслал портных немцев и русских для работы к
каруселю. Главный магистрат отвечал, что по своему регламенту он не может этого
сделать без Сената, а Сенат приказал: послать указ кн. Репнину, что Главный
магистрат отвечал согласно с законами о непринуждении цеховых портных к работе,
поэтому и Сенат иначе определить не может, а может он, г. обер-шталмейстер,
публиковать о свободной явке портных за настоящую плату и этими свободно
явившимися, а не принужденными исправляться.
В юном русском мануфактурном мире произошло
крупное явление, которое показывало, как недолго обширные заведения остаются в
одной фамилии: статский советник Алексей Затрапезнов свою полотняную ярославскую
фабрику со всеми принадлежностями продал коллежскому асессору Савве Яковлеву за
600000 рублей. Что касается внешней торговли, то мы имеем от описываемого
времени печальное известие русского посланника в Константинополе Обрезкова,
который доносил императрице, что вольное кораблеплавание по Черному морю не
может привести русскую торговлю в желаемое состояние по причине чрезвычайного
невежества и неразумия русских купцов. Купцы эти с заключения последнего мира не
только не разбогатели, но многие беднее стали; кредит их подорван до такой
степени, что не могут получить денег иначе как за 20 и по меньшей мере за 15
процентов, да и то отдавши под залог товары. Панин написал на этом донесении:
"Выражения не мягки, но, к несчастию, верны".
В промышленности земледельческой произошла в
описываемое время важная новость: введен в употребление картофель. Новгородский
губернатор Сиверс прислал в Сенат доношение, не угодно ли будет для завода
земляных яблок выписать их прямо из Ирландии. Сенат приказал выписку этих яблок
поручить Медицинской коллегии, но с тем, чтоб она поручила это кому-нибудь из
купцов частным образом. Императрица приказала на выписку картофеля употребить до
500 рублей. Медицинская коллегия издала наставление, как разводить и употреблять
картофель; наставление это оканчивается так: "По толь великой пользе сих яблок и
что они при разводе весьма мало труда требуют, а оный непомерно награждают и не
токмо людям к приятной и здоровой пище, но и к корму всякой домашней животине
служат, должно их почесть за лучший в домостройстве овощь и к разводу его
приложить всемерное старание, особливо для того, что оному большого неурожая не
бывает и тем в недостатке и дороговизне прочего хлеба великую замену делать
может".
В продолжение нашего рассказа о царствовании
Екатерины мы нередко будем встречаться с этим новгородским губернатором
Сиверсом, который предлагал выписать картофель из Ирландии. Выбор Сиверса в
губернаторы принадлежал к числу самых удачных выборов Екатерины. Сиверс имел то,
что так редко можно было тогда найти между областными правителями: приготовление
к деятельности, образование, бывалость за границею не по-пустому, но с
обращением внимания на тамошние явления. Разумеется, мы не должны требовать от
Сиверса, чтоб он при тогдашних условиях, при отсутствии пустивших глубоко корень
исторических учреждений очень сдерживался в своих бюрократических стремлениях,
не предпочитал искусственных средств для достижения своих целей. Сын
эстляндского дворянина, Яков Сиверс начал свое поприще в одной из тогдашних
практических школ, где молодые люди учились и служили вместе; мы видим его в
начале царствования Елисаветы юнкером в Иностранной коллегии. В Старости при
воспоминании об этом времени у Сиверса вырывались слова: "Где ты, блестящее
время бессмертной Елисаветы, когда восемь послов иностранных так же сильно
добивались твоего союза, как и удивлялись твоей красоте". Будущность молодого
Сиверса была обеспечена покровительством дяди, барона Карла Сиверса. Семнадцати
лет Яков Сиверс поехал чиновником посольства в Копенгаген, откуда потом переехал
в Лондон. По возвращении из Англии, к которой сильно пристрастился, он переменил
дипломатическую службу на военную, из чиновников посольства сделался
премьер-майором, участвовал в Семилетней войне, во время которой вел с Ив. Ив.
Шуваловым секретную переписку о ходе военных дел. Расстроившееся во время войны
здоровье заставило его ехать в Италию, где он узнал о вступлении на престол
Екатерины; вскоре после того он возвратился в Россию и в 1764 году был назначен
новгородским губернатором. Перед отъездом в свою губернию Сиверс провел месяц в
Петербурге и в это время имел по крайней мере 20 аудиенций у императрицы, и
каждая продолжалась по нескольку часов: обсуждались статьи общей и тайной
губернаторской инструкции, рассматривались карты и планы. Сиверс получил
приказание писать прямо императрице и приезжать в Петербург, когда сочтет это
нужным.
Тогдашняя Новгородская губерния простиралась на
1700 верст в длину и 800 в ширину, через нее шло сообщение между двумя
столицами, она граничила с одной стороны с Литвою, с другой - с Швециею и Белым
морем. По прибытии в Новгород Сиверс нашел губернский архив, погребенный под
развалинами упавшего свода в цейхгаузе, где архив хранился; по двум - или
тремстам просьбам к губернатору по гражданским делам в год решалось по два или
по три дела. Во всей губернии не было, собственно, никакой полиции. Приказания
воеводы или губернатора передавались сотским, и так как сотские были обыкновенно
безграмотные, то читал им их и писал донесения церковный дьячок. Со времени
указа Петра III о вольности дворянской губернатор не имел права поручить ни
одного дела жившим в его губернии дворянам, как это делалось до 1762 года;
теперь если дворяне принимали какое-нибудь поручение от губернатора, то только
выгодное. Более тысячи преступников содержалось в тюрьмах, и более тысячи других
было отпущено на поруки. В числе уголовных преступников было человек 20 дворян,
и в каждой из пяти провинций до 50 человек подлежали пытке. Сиверс доносил, что
в кратковременное его пребывание в Новгороде не проходило дня, в который бы он
не слыхал о буйстве, насилии и даже смертоубийстве в спорах между соседями,
вследствие чего он просил о возобновлении генерального межевания. "Новгородская
область, - писал Сиверс императрице, - достойна носить прозвище Нормандии.
Думаю, что ни одна другая область в целой империи так не нуждается в новом
Уложении, которое бы сократило судопроизводство. Ябеднические увертки достигли
здесь такой степени, что нет средств к окончанию процессов. В течение 1764 года
начато 53 процесса и ни один не окончен, равно как и процессы прошлых годов. При
размышлении о средствах создать и ободрить промышленность первым бросившимся мне
в глаза препятствием была обязанность горожан беречь вино и соль и продавать
соль как казенный товар. Что касается крестьянина, то здесь главным препятствием
служит неограниченная власть дворян налагать на своих крепостных какой угодно
оброк или, лучше сказать, поступать с ними по внушению алчности и по отсутствию
сознания собственного интереса. Несчастные существа большею частию находятся под
властию таких господ, которые не знают, что богатство крепостного составляет
богатство господина. Неограниченная власть требовать с крестьянина какой угодно
работы и брать какой угодно оброк, часто решительно выше всякого вероятия, есть,
без сомнения, главная причина, почему тысячи русских беглецов наполняют Литву и
Польшу. Где зло еще не дошло до такой крайности, там крестьянин, видя, что
земледельческие занятия не дают ему столько, сколько требует господин, принужден
идти за 1000 верст искать больших заработков. Кроме происходящей отсюда
очевидной невыгоды для земледелия, этого нерва государственного, произведения
земли продаются слишком дорого, работник требует слишком высокой платы, что
служит неодолимым препятствием для фабрик. Увеличению народонаселения полагается
не меньшее препятствие в том, что крестьянин должен покидать свою семью". Сиверс
в своей похвальной ревности к облегчению участи земледельческого народонаселения
заговаривается: если б крестьянин, не чувствуя тягости от помещика, оставался на
родной земле и возделывал ее, то для фабрик еще менее было бы рук и заработная
плата была бы еще выше. Главное зло происходило именно от малолюдности, от
недостатка рабочих рук, что удерживало так долго и крепостное состояние. Но если
уничтожение этого печального явления было так трудно для правительства, то
возможно было вмешательство правительства для положения границ произволу, и
Сиверс требовал правительственного определения количества оброка и количества
рабочих дней. "Я, - пишет Сиверс, - сам нашел, что один помещик брал по пяти
рублей оброка с крестьян, живущих на песке и не имеющих пашни". Сиверс требовал
также определения денежной суммы, взносом которой крестьянин имел бы право
выкупаться. Сиверс обратил внимание на то, что расшире
