Соловьев Сергей Михайлович - История России с древнейших времен. Том 9

пцам воеводами, таможниками и толмачами. Думный дьяк Грамотин в свою очередь жаловался на дурной прием, который был сделан в Персии московским послам князю Борятинскому с товарищами, жаловался и на то, что шаховы войска разорили Иверскую и Грузинскую землю, несмотря на то что земли эти православные и находятся под властию государя московского. С этим Булат-бек и отправился; а между тем несчастный дьяк Тюхин дорого платился за то, что ездил к шаху один и выслушивал его выходки. Когда Чичерин и Тюхин из Астрахани дали знать царю, как у них делалось дело в Персии, то государь говорил с боярами, что Тюхин, ездивший без своих товарищей один к шаху, сделал это вопреки прежним обычаям неведомо для какой меры, и потому чаять в нем воровства. Вследствие этого подозрения указал государь послать навстречу к послам дворянина доброго, который должен встретить их на дороге между Казанью и Нижним, взять у Тюхина все пожитки и письма, переписать и перепечатать и самого Тюхина привезти в Москву. Несмотря на то, что Чичерин и толмач оправили Тюхина, показав, что он ездил к шаху по неволе, бояре нашли разные другие грехи и приговорили: "Михайлу Тюхина про то про все, что он был у шаха наедине, к приставу своему Гуссейн-беку на подворье ходил один и братом его себе называл, польских и литовских пленников из московской тюрьмы взял с собою и в Персии принял к себе обосурманившегося малороссийского козака, - расспросить и пытать накрепко, ибо знатно, что он делал для воровства и измены или по чьему-нибудь приказу". Было несчастному 70 ударов, две встряски, клещами горячими по спине жгли, - а в измене и воровстве не признался: о литовских пленниках сказал, что дали ему их из разряда по челобитной; черкашенина взял к себе в Персии для толмачества; пристав называл его кардашом (братом), и он называл его кардашом, без хитрости. Несмотря на то, бояре приговорили дьяка Тюхина за измену и воровство сослать в Сибирь и посадить в тюрьму в одном из сибирских пригородов.

    Иной прием, чем Борятинский с товарищами, получили московские посланники, отправленные в Персию в 1621 году, Коробьин и Кувшинов: Аббас осыпал их любезностями, поднимая руки и глаза к небу, говорил: "Государство мое, и люди мои, и казна моя - все не мое, все божие да государя царя Михаила Феодоровича, во всем волен бог да он, великий государь". В 1624 году шаховы послы, Русан-бек и Булат-бек, поднесли патриарху Филарету драгоценный подарок, срачицу Христову, похищенную в Грузии. Но персиянам в Москве и русским послам в Персии не счастливилось. На Русан-бека царь жаловался шаху, что он делал всякие непригожие дела и был у царского величества в непослушании, и Русан поплатился за это головою. Вместе с Русан-беком приехали в Персию московские послы, князь Григорий Тюфякин, Григорий Феофилатьев и дьяк Панов; на них шах жаловался царю, что когда они пришли в Персию, то он, Аббас, находился в то время под Багдадом и просил послов прислать к нему туда кречетов, но они не прислали, и когда потом представились ему, то поднесли птиц живых две или три, да поднесли птичьи хвосты и перья; потом присланы были с ними от царя к шаху оконничные мастера, и они этих мастеров не прислали вовремя, по шаховой просьбе, не пошли представляться к шаху на том основании, что не могут представляться вместе с другими послами; когда шах звал их на площадь смотреть конское ученье, то они не послушались, не поехали; наконец не пошли к шаху в том платье, которое он им подарил. Во всем этом послы поступили по букве наказа, и бояре объявили шахову послу, что Тюфякин с товарищами не виноваты; несмотря на то, однако, царь верит шаху, что послы прогневили его, и потому велел положить на них наказанье великое. Действительно, положена была на послов опала за то, что когда за столом у шаха пили царское здоровье, то князь Тюфякин не допил своей чаши. За такую вину послов следовало бы казнить смертью, сказано в приговоре, но государь для сына своего царевича Алексея и по просьбе отца своего, патриарха Филарета Никитича, велел только посадить их в тюрьму, отобравши поместья и вотчины. Кроме этой вины нашлись еще другие: в городе Ардебиле князь Тюфякин велел украсть татарчонка, которого продал в Кумыцкой земле, а в Кумыцкой земле велел украсть девку и вывез ее тайком, положивши в сундук.

    С Австриею не было сношений и после Деулинского перемирия; в начале 1632 года приехал было на границы посол императора Фердинанда II, ноне был принят, потому что двор его состоял из поляков, с которыми уже готов был разрыв. Хронограф, который, как мы видели, не очень приязненно отзывается о Филарете Никитиче, упрекает его и в том, будто он был виновником второй польской войны, ибо желал отомстить полякам за претерпенные от них притеснения. Мы не имеем возможности определить чувства Филарета относительно Польши, но должны заметить, что, каковы бы ни были эти чувства, война была неминуема. На Деулинское перемирие согласились в Москве, не имея средства с успехом вести войну, желая отдохнуть хотя немного, собраться с силами и освободить отца государева из заточения; но долго оставаться в том положении, в какое царь Михаил был поставлен Деулинским перемирием, было нельзя: Владислав не отказался от прав своих на московский престол, польское правительство не признавало Михаила царем, не хотело сноситься с ним, называть его, - и это при беспрерывных столкновениях, беспрерывных сношениях двух соседних государств! Русские никак не могли войти в подобные отношения, требовали, чтоб польские державцы называли в своих грамотах великого государя Михаила Федоровича, те отказывались, но одного отказа было мало; некоторые из них осмеливались писать про Михаила непригожие речи, называть его полуименем, порочить его избрание! Нужна ли была еще к тому мстительность Филарета Никитича, чтоб начать войну при первом удобном случае?

    Уже в сентябре 1619 года царские вяземские воеводы писали к королевским дорогобужским воеводам, жалуясь, что они не называют Михаила царем: те отвечали: "Мы, по наказу и правде, пишем царский титул великого государя Владислава Жигимонтовича всея Руси, да и вперед писать будем, потому что всемогущий бог даровал ему это и вашими душами, душами всего народа московского, всяких людей утвердил; справедливо ли вы поступаете, что мимо его, истинного государя своего, называете государем московским Михаила Федоровича Романова? Мы, однако, с вами об этом не спорим и ссоры не начинаем, пока господь бог волю свою совершит. Говорили много об этом великом деле великие послы, когда нынешний мир постановляли, но и они это не отговорили и не замирили, титула и прав королевичевых на Московское государство не оставили, а еще и утвердили, потому что дело это положили на суд божий, чтоб бог всемогущий, который сам начал, сам же и кончил, о чем и в перемирных грамотах написано; поэтому и дожидаемся суда божия". Бояре в 1619 же году отправили к панам радным посланника Киреевского с грамотою, в которой писали: "Вы бы, паны радные, вперед того остерегали, прошлого, минувшего, отказного дела, за которое кровь христианская лилась, чего государя вашего сыну бог не дал, не начинали, из мысли бы то выложили, и королевича Владислава чуждого государства государем не описывали. А что вы в своем листе писали о боярине князе Иване Ивановиче Шуйском и о Юрии Трубецком, будто они стоят в правде крепко, королевичу служат, от него милость и жалованье принимают, то нам известно, что князя Ивана Шуйского и других в Московское государство не отпустили вы неволею и сделали это против посольского договора; а королевичеву милость и жалованье к князю Ивану и к князю Юрию мы также знаем: князь Иван ходит пешком и служит себе сам, по временам и за сторожами у гайдуков бывает; князю Юрию немного получше, содержат его побогаче, только и он часто от пахоликов ваших бывает в страхе".

    Паны отвечали, что по их челобитью король велел князя Шуйского отпустить в Москву; но относительно главного дела неудовольствия увеличивались. Еще боярам, отправлявшимся на Поляновский съезд, дан был наказ: "В городах, которые уступлены в литовскую сторону, державцами сделаны Московского государства изменники: в Дорогобуже Ларька Корсаков, в Серпейске Юшка Потемкин, на Невле Ивашка Мещеринов; пишут они государевым воеводам листы о всяких делах, но царского величества воеводам с изменниками ссылаться непригоже. Когда бояре будут с панами на съезд, то поговорить им, что в уступленных городах державцами посажены Московского государства изменники и всему Московскому государству они грубны: если им быть в украинских городах, то без смут и ссоры в порубежных делах не обойдется". Представление это осталось без действия, и в августе 1620 года Мещеринов прислал к великолуцкому воеводе грамоту, в которой Михаила Феодоровича писал без государского именованья; воевода донес об этом в Москву и оттуда получил грамоту, которую должен был переслать к Мещеринову от имени великолуцкого городового прикащика; в грамоте говорилось: "Пишете в своем листе не по-пригожу, великого государя описываете без государского именованья, чего не только тебе, мужику-вору, и великим государям писать и богом дарованную честь отнимать не годится. Царского величества воевода очень удивляется товарищу твоему, что он пишет не по-пригожу, и мирного постановления не остерегает, а на тебя, бесного пса, пенять нечего, когда ты забыл бога, православную веру и свою природную землю: на тебе какого добра пытать? ты за свое воровство не только в будущем веке божия праведного суда, и здесь мщенья не убежишь: до того у вас недолго, что тебя, крестопреступника, христианского изменника, худой гайдук или сельский мужик, как пса, на корчме или ином каком-нибудь злодействе убьет".

    Но мало того, что державцы, указывая на мирное постановление, не хотели называть Михаила Феодоровича царем, некоторые из них начали требовать, чтоб и русские воеводы не называли его царем, а сами начали называть его уничижительным полуименем и заподозривать законность его избрания. Литовский серпейский державца писал московскому мосальскому воеводе Хитрову: "Ты к нам пишешь грамоты не по мирному постановлению, своего М. величаешь царем, как будто не знаешь, что все государство Московское, думаю и сам ты и М. тот, королевичу нашему крест целовали; мир заключен был между государствами, а не с М., посланник Киреевский приходил в Литву не от М., но от панов-рад государства Московского!" На эту грамоту отвечал калужский воевода Вельяминов: "Из вашего письма видно, что вы не шляхетского, а холопского неучтивого ложа дети, и по своей неучтивой, последней, наипростейшей природе скверные ваши уста на великого государя нашего, помазанника божия, отверзаете подобно бешеному псу; на такого помазанника божия вам, собакам, непристойно было хульных своих уст отверзать и таким простым именем его государя злословить". Эта грамота вызвала ответ, еще более дерзкий: "Описываешь М. Романова, жильца государя царя Владислава Жигимонтовича всея Руси, которого воры, козаки, посадили с Кузьмою Мининым на Московском государстве без совета с вами, боярами и дворянами. Ныне он не на своем престоле сидит, а на того, который искони государь и сын государев, а не монашеский". Вельяминов отвечал: "Вы нынешнего короля свого называете шведом; королеву его бесчестите и браните неучтивыми речами и детей их; у вас повелось издавна, с государями вашими как хотите, так и делаете; они на вас за то не гневаются, потому что вспихнете их на королевство, а потом сами и спихнете, как сделали с Генрихом королем, а после того и Стефана короля отравили, который вами хотел владеть, как годно государям. Мы великим государям своим никогда такой измены не делывали... И прежде великий государь патриарх Филарет Никитич в мире был великий и ближний сенатор. Владиславу вашему того великого государства бог не дал за отца его и за его неправды, за вашу собацкую ложь и за лакомство, и вперед Владиславу государства Московского не видать никогда; пошатавшись по чужим землям, может и даром сгинуть, или отправит его на тот свет мачеха, а его родная тетка по матери, что у вас не новое". Серпейский державца не остался в долгу, ругательства усиливались все более и более, дело дошло до последней брани...

    Бояре послали к панам список с грамоты серпейского державцы, объявляя, что подобных вещей терпеть не будут, и требуя наказания баламутам. Паны отвечали, что они мирного постановления не нарушают ни в чем, и давали знать, что самозванцы готовы, хотя король им и не благоприятствует: "Сами знаете, что из вашего народа московского некоторые, называясь государскими сыновьями, опять грамоты рассылают и людей вольных военных к себе призывают, с запорожскими и донскими козаками ссылаются и по примеру Дмитрия войною государства Московского доступать хотят: оттого великая смута на вашей украйне была, но король заказ крепкий учинил, чтоб никто из людей его не смел идти". Относительно царя Михаила паны отвечали, что он написан в перемирной записи Михаилом Феодоровичем, а не государем, потому что Владислав от своих прав не отказывался. Относительно же грамоты державца серпейского паны писали: "Мы этот список вычитали и видели, что они как солдаты, служивые люди, не зная письменного обычая, как в чужие государства пишут, попросту писали". В октябре 1620 года приехали в Москву посланники от панов Александр Слизень и Николай Анфорович с теми же речами: "Владислав прав своих на Московское государство не оставил, и вас всех и с вами Михаила Федоровича, которого вы теперь государем у себя называете, от крестного целованья не освободил". Опять паны писали о воровских заводах для угрозы боярам, желая показать, что от короля зависит сдержать и наслать самозванца на Московское государство: "В то время, - писали паны, - как комиссары на Орше платили жалованье войску, разводили его из полков и войско разъезжалось, объявился новый завод: начали метать войску грамоты от имени Ивана Дмитриевича, царевича московского, московским письмом и за московскою печатью, пишут в грамотах, что он жив и просит войско, чтоб оно, помня к себе жалованье отца его, шло в Московскую землю и помогало ему доступать отчины, государства Московского, а он им обещает добрую награду. Многие в войске этому поверили и хотели было на службу к нему идти, но комиссары доказывали рыцарству многими словами, что это выдумка, и пригрозили именем королевским, чтоб никто из них за такое воровское дело не брался; отецкие дети все их послушались, по домам разъехались, а козаки и пахолики некоторые пошли к запорожским козакам, чтоб с ними вместе провожать того Ивана в землю Московскую; тогда король тотчас разослал листы во все украинские места и запорожцам послал приказ с угрозою, чтоб все разъехались с границ".

    В таком положении находились польские дела, когда в августе 1621 года приехал в Москву турецкий посланник, грек Фома Кантакузин. Если верить донесениям французского посланника в Константинополе де-Сези, об отправлении этого посольства хлопотал византийский патриарх Кирилл, голландский посланник и несколько турецких вельмож. Султан Осман писал, что он идет с войском на литовского короля: так чтоб царь воспользовался этим случаем отомстить полякам и закрепить дружбу с ним, султаном, шел бы немедленно со всем своим войском на короля. Великий визирь Гуссейн прислал от себя особую грамоту любительному другу своему, московскому королю, в которой писал, что пришло время подпоясаться воинским храбрым поясом, и чтоб царь такого времени не пропускал. Константинопольский патриарх Кирилл писал о том же Филарету Никитичу. Кантакузин объявил от имени султана: "Слух до него дошел, что сын ваш польскому королю послал денег на помощь и сам хочет идти: так он бы этого не делал, а стоял бы с нами на польского короля вместе; а когда султан Польскую землю повоюет и города поберет, то русские города - Смоленск и другие сыну твоему отдаст даром совсем. Ведомо великому государю, сыну вашему, и тебе, великому святителю, - продолжал Кантакузин, - что теперь в Немецкой земле у цесаря рознь великая с люторами и земли у него отошли многие; на Угорской и Семиградской земле султан Осман посадил Бетлем-Габора, на Волошской - сына Михны воеводы, на Молдавской земле - моего тестя, велел им всем стоять против цесаря, чтоб цесарю не дать помогать польскому королю; цесарю теперь стало до себя, и себя ему не оборонить. Султан Осман нарочно послал сюда меня, человека греческой веры, чтоб вы во всем мне верили и на государя моего были надежны: он подлинно стал на польского короля на десять лет и пошел уже в поход, а меня отпустил с дороги; да и цареградский патриарх Кирилл велел вашему святительству говорить накрепко, чтоб сын ваш с султаном стоял заодно и помощи польскому королю не посылал; в том я вам, государям, душу даю, что Осман султан с великим государем, сыном вашим, хочет быть в крепкой братской дружбе и любви, и на польского короля стоять с ним заодно".

    Филарет Никитич отвечал: "Бояре с панами радными заключили перемирье, и города некоторые Литве отданы: перемирье это сын мой велел заключить только для меня, между сыном моим и польским королем и сыном его ссылки и любви теперь нет, неправды их и московского разоренья забыть нам нельзя: мы того только и смотрим: хотя бы в малом в чем польский король мир нарушил, то сын мой для султановой любви пошлет на него рать, и людям ратным велено быть наготове, а помощи против султана сын мой польскому королю никогда не давал и не даст, чтоб султан верил в этом моему слову, да и святейшему патриарху Кириллу извести, что наше слово никогда не переменится". С этим Кантакузин и был отпущен.

    12 октября 1621 года был у великих государей собор в золотой большой Грановитой палате: на соборе было три митрополита - новгородский, ростовский и крутицкий, архиепископы, епископы, архимандриты, игумены, соборные старцы, протопопы и весь освященный собор: бояре - князь Федор Иванович Мстиславский с товарищами, окольничие, думные люди, стольники, стряпчие, дворяне московские, дьяки, жильцы, дворяне из городов, выборные приказные люди, головы, сотники и дети боярские всех городов, гости и торговые люди, донские атаманы, козаки и всяких чинов люди всего Московского государства. Говорили великие государи о неправдах и крестопреступлении искони вечного врага Московскому государству Жигимонта короля, сына его Владислава, польских и литовских людей. "Жигимонт король мирное постановление нарушил; из многих литовских порубежных городов урядники пишут не по посольскому договору, королевича Владислава называют царем всея Руси, и задоры с литовской стороны делаются многие: в Путивльском, Брянском, Великолуцком и Торопецком уездах литовские люди начали в государеву землю вступаться, остроги и слободы ставят, села и деревни, леса и воды освоивают, селитру в Путивльском уезде в семидесяти местах варят, будники золу жгут, рыбу ловят и зверь всякий бьют, на пограничных дворян и детей боярских наезжают, бьют, грабят, побивают, с поместий сгоняют, пленников не всех отпустили, держат в неволе и поруганье. Из Серпейска урядники литовские в листу своем писали не по-пригожу, со многою укоризною, чего не только им, собакам, и королю их писать не годилось. По злому же умышлению литовского короля в прошлом году паны-рада прислали к государевым боярам посланников своих и в грамотах писали непристойным обычаем нарочно к нарушению мирного постановления, государево имя писали без государского именованья, и от царского сродства государя отчитывают, царя Ивана Васильевича не велят писать ему дедом и царя Федора Ивановича дядею. И если Жигимонт король и паны-рада в своих неправдах не исправятся, то великий государь, прося у бога милости и по благословению отца своего, за святые божии церкви и за православную христианскую веру, за свою честь и за всех людей Московского государства против литовского короля и сына его начнет стоять, своей чести доходить и всех людей Московского государства неправды мстить. А теперь прислал к ним, великим государям, турский Осман салтан послов своих, чтоб они были с ним заодно на общего недруга, литовского короля, и крымский царь на Литву также пошел. Шведский Густав-Адольф король присылал не однажды, чтоб на польского короля стоять с ним заодно. И они, великие государи, еще жалея о христианстве и не хотя видеть кровопролития, указали боярам послать от себя к панам-раде с грамотою обо всех этих делах; если паны к боярам гонца отпустят без дела, государево имя станут писать без государского именованья или станут писать непригожие слова, королевича писать царем и в обидных делах расправы не учинят, то за такие великие неправды они, великие государи, больше терпеть не станут, сославшись с турским и крымским и с шведским королем, пошлют свою рать на Литву. А если польскому королю теперь смолчать, и если они теперь в своем упадке гордости и неправды не убавят, когда им война и теснота от турок, татар и шведов, то вперед, когда им от недругов хотя немного пооблегчает, еще больше станут на Московское государство умышлять и всякие неправды делать. Да и того надобно опасаться: если теперь государям с турским салтаном, крымским царем и шведским королем на польского короля не стать, то вперед бы с турками, татарами и шведами в большую недружбу не войти". Собор бил челом государям, чтоб они за святые божии церкви, за свою государскую честь и за свое государство против недруга своего стояли крепко; а они, освященный собор, будут молить бога о победе и мире; а они, бояре, окольничие и т. д. и всякие служилые люди, за них, государей, и за их государство ради биться, не щадя голов своих. Да били челом дворяне и дети боярские, чтоб государи их пожаловали, велели их в городах разобрать, кому можно государеву службу служить, чтоб ни один человек в избылых не был. Гости и торговые люди били челом, что они в помощь государевой казне ради с себя давать деньги, как кому можно, смотря но их прожиткам.

    Вследствие этого бояре, дворяне и дьяки отправлены были по городам для разбора дворян, детей боярских и иноземцев, кто из них годен на службу. На третий же день после собора отправлен был от бояр к панам гонец Борняков с такою грамотою: "Только вперед великого государя нашего именованье станете писать не по его царскому достоинству или станете его укорять, или порубежных городов державцы станут писать не по его царскому достоинству, не по тому, как написано в нынешних посольских записях, а ваши послы с таким полным именованьем у московских послов запись взяли, да и в своей записи ваши послы государя нашего именовали великим государем, а королевича написали везде королевичем, а не царем: и только теперь королевича станут писать не по посольскому договору, то мы, царского величества бояре, последнее вам объявляем, что мы, бояре, и все люди Московского государства больше того вам терпеть не будем и, прося у бога милости, за честь великого государя стоять и ваши неправды мстить будем. 2 февраля 1622 года возвратился Борняков из Литвы и привез боярам грамоту от панов: в этой грамоте король был написан не по прежнему обычаю, с прибавочными титулами и обладателем; о королевиче написали, что его выбрали царем бояре и вся земля и крест ему целовали, "и теперешний государь ваш Михаил Феодорович, будучи стольником, с вами и с другими стольниками, товарищами своими, королевичу присягнул на верность и подданство", и этого у королевича отнять нельзя, если же боярам надобно, то они бы об этом королевичу били челом и просили сами. Царь Михаил Феодорович написан был в грамоте просто, без государского именованья; про царя Ивана Васильевича написаны укорительные слова, что он родился от княжны Глинской, которой отец польскому королю изменил, и теперь Глинские князья служат королю. На пограничных урядников, которые о государе писали непригоже, паны управы не дали и в грамоте своей ничего об них не писали; в задорных делах и обидах также расправы не сделали, писали только, что если бояре хотят вести переговоры о государских титулах, о королевичевом именованье и о вечном докончанье, то пусть высылают для этого великих послов на рубеж между Вязьмою и Дорогобужем.

    По получении этой грамоты, 14 марта, государь указал послать в города свои грамоты о неправдах литовского короля и панов радных; в этих грамотах объявлялось, что уже после приезда Борнякова брянские воеводы прислали список с листа почепского державцы, в котором также государь назван непристойным обычаем - полуименем, а королевич написан царем всея Руси, поэтому государь приказывал боярам, воеводам, дворянам и детям боярским всех городов и всяким служилым людям быть готовыми на службу тотчас и ждать царских грамот. Но грамоты о выступлении в поход не приходили; предприятие султана Османа против Польши кончилось неудачно; Осман возвратился в Константинополь и был убит янычарами; Польша отдохнула с этой стороны; с победоносными в Лифляндии шведами также было заключено перемирие, а без союзников московское правительство не могло решиться начать войну с Польшею. Как слабы были его средства, видно из того, что крымские разбойники в мае и июне месяце 1622 года в небольших толпах безнаказанно пустошили уезды Епифанский, Донковский, Одоевский, Белевский, Дедиловский, а воеводы спокойно сидели в городах. Государь послал Ивана Вельяминова сказать воеводам: "Вам и без вестей надобно было быть со всеми людьми наготове, потому что вы воеводы походные, и как скоро про татар весть придет, то вам было тотчас идти наспех и воевать им не дать. Да и то сделали простотою и глупостью: пришедши к татарским станам близко, ничего опять им не сделали, в станах их не застали, подъездов за ними не послали, сами по сакме не пошли, отворотных воинских людей нисколько не ожидали и устеречь их не умели. Татары пришли под Дедилов немногие люди, были от посаду за три версты, а князь Гагарин из Дедилова на них выйти не смел, послал сотни и сам пошел, как татары, навоевавшись, назад пошли. Эта татарская война учинилась их воеводскою оплошкою и нераденьем, или, быть может, они для посулов ратных людей распустили по домам, и оттого им над татарами промышлять было не с кем. И они бы вперед так не делали".

    При таких обстоятельствах вместо войска отправлен был на литовский рубеж на съезд посол князь Василий Ахамашукович Черкасский, паны выслали князя Самуила Сангушку; съезжались только один раз, и Сангушка о больших делах - о титуле и о ворах, которые присылали листы с укоризнами на государя, называя его полуименем, не говорил, отозвавшись неимением наказа, говорил только о порубежных спорных делах. Разъехались без дела. Но и после этого войны не было 9 лет; к ней приготовлялись: видели несостоятельность русского войска и положили нанять иноземцев: мало того, сделали шаг решительный, чего при прежних государях не бывало, велели русских ратных людей учить иноземному строю. В январе 1631 года отправлен был старший полковник и рыцарь Александр Ульянович Лесли в Швецию нанимать 5000 охочих солдат пеших; туда же в Швецию отправлены были посланники - стольник Племянников да подьячий Аристов купить 10000 мушкетов с зарядами да 5000 шпаг; если полковник наймет в Швеции меньше 5000 человек, то для найма остальных велено ему ехать в Данию, Англию и Голландию; то же должен был сделать и Племянников, если бы не удалось ему накупить всего оружия в Швеции. Лесли должен был также приговорить немецких мастеровых охочих людей к пушечному новому делу, что делал на Москве пушечный мастер голландец Коет, кузнеца, станочника, колесника, да мастера, который бы умел лить пушечные железные ядра. В феврале отправлен был полковник фан-Дам нанять ригимент добрых и ученых солдат. Всех ратных людей в Московском государстве в 1631 году было 66690 человек. В июне 1631 года государь, посоветовавшись с отцом своим св. патриархом и поговоря с боярами, указал послать к Дорогобужу и Смоленску бояр и воевод князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского да князя Бориса Михайловича Лыкова. Когда этим воеводам сказана была служба, то они больше всего начали смотреть немецких полковников, Александра Лесли с товарищами, начальных людей их полков и немецких солдат, смотрели и к службе строили. Прошел почти год; в апреле 1632 года умер король Сигизмунд, наступило междуцарствие в Польше, избирательный сейм, смуты; надобно было пользоваться временем, но вот в апреле же бил челом великим государям князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский на боярина князя Бориса Михайловича Лыкова: "Князь Борис Михайлович с ним, князем Дмитрием, в товарищах быть не хочет, говорит, будто им, князем Дмитрием, люди владеют, и обычай у него тяжел, и что он, Лыков, перед князем Дмитрием стар, служит государю сорок лет, лет с тридцать ходит своим набатом, а не за чужим набатом и не в товарищах". Государи указали боярину князю Андрею Васильевичу Хилкову и дьяку Дашкову допросить боярина князя Черкасского, при ком Лыков ему говорил, что с ним быть не хочет и что люди им владеют. Черкасский отвечал: "Государям самим ведомо, что князь Борис Лыков в прошлом году и ныне им бил челом, что с ним, князем Дмитрием, в товарищах быть не хочет, и тем его обесчестил, а он, князь Дмитрий, на их государскую службу готов: и они бы, великие государи, его пожаловали, велели ему на князя Лыкова дать оборону". Великие государи велели сказать князю Лыкову: "В прошлом году сказана ему служба, велено быть в товарищах с князем Дмитрием Мамстрюковичем Черкасским: и он, князь Борис, тому ныне год, как приходил в соборную церковь к великому государю св. патриарху Филарету Никитичу и говорил в соборной церкви ему, государю, такие слова, что всякий человек, кто боится бога и помнит крестное целование, таких слов говорить не станет, и наряжался он на государеву службу год. А как службе время дошло, и он для своей бездельной гордости и упрямства и непрямой службы бил челом на боярина князя Черкасского, что ему на службе быть с ним нельзя, что у князя Дмитрия Мамстрюковича нрав тяжелый, и прибыли не чает от того, что быть ему вместе с ним в государевом деле, и тем своим гордостным бездельным челобитьем службу свою отказал, князя Дмитрия Мамстрюковича обесчестил и в государевой службе учинил многую смуту. Потому великие государи указали князю Дмитрию Мамстрюковичу Черкасскому на князе Борисе Лыкове доправить бесчестье, оклад его вдвое, 1200 рублей". Два месяца думали, кем заменить Черкасского и Лыкова, наконец в августе назначили боярина Михайлу Борисовича Шеина и окольничего Артемья Измайлова; войска с ними выступило 32082 человека с 158 орудиями; другие воеводы выступили из Ржева Володимирова, из Калуги, из Севска. Воеводам дан был наказ: неправды польскому и литовскому королю отмстить, и города, которые отданы Польше и Литве за саблею, поворотить по-прежнему к Московскому государству. Воеводы должны были послать сперва легкие отряды резвых людей захватить Дорогобуж врасплох; если не удастся, то идти к этому городу всеми полками, промышлять всякими мерами, но под Дорогобужем долго не стоять, послать тайно грамоты к его жителям, русским людям, чтоб они помнили православную веру и государево крестное целование, государю послужили, над литовскими людьми промыслили и город сдали. Если не удастся взять Дорогобуж скоро, то, оставя под ним меньших воевод, Шеин и Измайлов должны были идти под Смоленск и промышлять над этим городом точно так же, как над Дорогобужем. Поход был предпринят с намерением возвратить Смоленск и Дорогобуж с уездами Московскому государству; поэтому наказано было воеводам, чтоб они, как скоро придут под Смоленск, тотчас отписали в Смоленский и Дорогобужский уезды, к старостам, целовальникам и всяким людям, что они пришли для очищения Смоленска и уезда его к Московскому государству по-прежнему, и потому пусть всякие уездные люди едут к ним в стан с запасами и продают их, как цена поднимет; ратным людям наказать не один раз накрепко, чтоб они ни у кого даром не брали, никого не грабили и не били, уездов не пустошили и уездных и всяких людей теми своими насильствами не разогнали; для сыску над виновными по челобитьям уездных людей выбрать пополам особых судей, которым приказать накрепко, чтоб они по челобитным сыскивали вправду, ратным людям ни в чем не норовили, и самим воеводам надсматривать над судьями.

    Так как ратным людям дано было жалованье большое, русских и немецких солдат полковникам, ротмистрам и пешим людям положены были кормовые деньги помесячно без перевода, и вперед без дополнительной большой рати с литовскими людьми разделаться не было надежды, то государи советовали со всяких чинов людьми, чтоб они дали денег ратным людям на жалованье, чтоб с торговых людей взять пятую деньгу, а с бояр, окольничих, стольников, стряпчих, дворян, дьяков и всяких приказных людей взять, кто сколько даст. Крутицкий митрополит и некоторые другие архиереи и игумны тут же на соборе объявили, сколько дают своих домовых и келейных денег; остальное духовенство и светские люди объявили, что денег дадут, а кто что даст, тому они принесут росписи. Сбор денег поручен был в Москве князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому, симоновскому архимандриту Левкию, Моисею Глебову и двоим дьякам; по городам собирали архимандриты, игумны и дворяне добрые, гости и торговые люди должны были выбрать из себя людей прямых, которые, давши присягу, должны были объявлять, сколько у кого из них имения и промыслов; все собранные таким образом деньги присылались в Москву к князю Пожарскому, который записывал их в приходные книги порознь, по статьям. Кроме того, собраны были с сох хлебные и мясные запасы - сухари, крупа, толокно, солод, масло коровье, ветчина. Наблюдение за сбором этих запасов и распоряжение ими поручено было князю Ивану Борятинскому да Ивану Огареву. Всяких чинов люди дали также подводы везти эти запасы под Смоленск.

    Война началась счастливо: 12 октября сдался Серпейск голове князю Гагарину; 18 октября сдался Дорогобуж голове Сухотину и полковнику Лесли. Государи велели Шеину идти из Дорогобужа под Смоленск и, чтоб не было обычной помехи успешному ходу дел, приказали всем воеводам, головам и дворянам быть без мест до окончания войны с тем, что при последующих случаях разряды этой войны не будут иметь значения. Белая сдалась князю Прозоровскому, сдались Рославль, Невль, Себеж, Красный, Почеп, Трубчевск, Новгород Северский, Стародуб, Овсей, Друя, Сураж, Батурин, Ромен, Иван-Городище, Мена, Миргородок, Борзна, Пропойск, Ясеничи и Носеничи; посад полоцкий был взят и выжжен с помощью русских православных горожан; взяты были посады под Велижем, Усвятом, Озерищем, Лужею, Мстиславлем, Кричевым. Шеин с Измайловым осадили Смоленск; губернатор его, Станислав Воеводский, отбивался 8 месяцев, наконец готов был уже сдаться по недостатку припасов, как получил помощь: в эти 8 месяцев дела в Польше устроились, в короли был избран сын покойного Сигизмунда, Владислав, первым делом которого было идти на помощь Смоленску; собрано было 23000 войска, козакам позволено вторгнуться в московские владения и пустошить их, к тому же подущены и крымцы. "Не спорю, - говорит литовский канцлер Радзивилл в своих записках, - не спорю, как это по-богословски, хорошо ли поганцев напускать на христиан, но по земной политике вышло это очень хорошо". Действительно крымцы опустошили московскую украину; многие ратные люди, бывшие в войске Шеина, услыхав, что татары воюют их поместья и вотчины, разъехались из-под Смоленска. 25 августа 1633 года король Владислав пришел под этот город и стал на речке Боровой, в семи верстах от него. Прежде всего Владиславу хотелось сбить русских с горы Покровской, где укрепился полковник русской службы Маттисон, а подле стояли в острожке князья Прозоровский и Белосельский. 28 августа гетман коронный по Зарецкой стороне нижнею дорогою двинулся под этот острог, но был отбит с уроном, в то же время король пробрался по Покровской горе в Смоленск, откуда осажденные сделали вылазку и овладели шанцами Маттисона, но были вытеснены из них сотнями, присланными Прозоровским и Белосельским. 11 сентября последовало новое нападение на Маттисона и на острог Прозоровского, бились два дня и две ночи, наконец воеводы, поговоря между собою и с полковниками, что государевым людям польские и литовские люди не в мочь и городка на Покровской горе не удержать, полковника Маттисона вывели ночью к себе в большой острог, причем немало иностранцев перебежало к полякам. Получивши донесение об этом, царь писал Шеину: "Мы все это дело полагаем на судьбы божии и на его праведные щедроты, много такого в военном деле бывает, приходы недругов случаются, потом и милость божия бывает. Ты бы нашим царским делом промышлял, чтоб наряд уберечь; а если окольничему князю Прозоровскому в своих таборах от приходу королевского стоять нельзя и в земляных городках пешим людям сидеть нельзя, то ты бы, боярин наш Михаил Борисович, велел князю Семену Васильевичу (Прозоровскому) со всеми людьми идти к себе в обоз и стоять бы вам со всеми нашими людьми в одном месте". На это Шеин отвечал донесением, что Прозоровский перешел в большой обоз за Днепр, причем покинуто было в окопах несколько пушек и запасы; русские, уходя, зажгли было их, но дождь погасил; по уходе русских сам король осматривал покинутые ими окопы: по словам поляков, огромные валы, равнявшиеся высотой стенам смоленским, насыпаны были с изумительным трудом; если б их добывать приступом, то много пролилось бы крови. Царь писал Шеину и Прозоровскому: "Вы сделали хорошо, что теперь со всеми нашими людьми стали вместе. Мы указали идти на недруга нашего из Москвы боярам и воеводам, князю Дмитрию Мамстрюковичу Черкасскому и князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому со многими людьми; к вам же под Смоленск из Северской страны пойдет стольник Федор Бутурлин, и уже послан к вам стольник князь Василий Ахамашуков Черкасский с князем Ефимом Мышецким; придут к вам ратные люди из Новгорода, Пскова, Торопца и Лук Великих. И вы бы всем ратным людям сказали, чтоб они были надежны, ожидали себе помощи вскоре, против врагов стояли крепко и мужественно".

    Но в это самое время поляки в тылу Шеина взяли и сожгли Дорогобуж, где были сложены запасы для войска. Шеин доносил, что 6 октября король со всеми людьми с Покровской горы перешел на Богданову околицу вверх по Днепру и стал обозом позади их острогу по Московской дороге с версту от острога, а пеших людей и туры поставили против большого острога на горе. 9 октября Шеин вывел свои войска против неприятеля; польская конница обратила в бегство часть русской пехоты, но от другой принуждена была бежать, и наступавшая ночь остановила дело; по польским известиям, русские потеряли 2000 убитыми, у поляков было очень много раненых, убито людей немного, но много погибло лошадей. Шеин писал, что дороги московские неприятель занял все, и проезду ниоткуда нет. С конца октября русские начали терпеть недостаток в съестных припасах, особенно в конском корму. Стрельба продолжалась между обоими обозами; поляки стреляли с горы Сковронковой на русский стан, русские стреляли снизу и потому не причиняли вреда неприятелю, но когда начали бить картечью, то ядра долетали до наметов королевских. Шеин созвал военный совет и требовал мнения, можно ли попытаться ударить на королевский обоз и с которой стороны. Полковник Лесли, главный между иноземцами, советовал ударить на неприятеля; полковник Сандерсон, англичанин, говорил противное, Лесли разгорячился и назвал Сандерсона изменником, едва Шеин успел их развести; решено было принять мнение Лесли; но 2 декабря русские, терпя от холода, пошли в лес за дровами; поляки напали на них и 500 положили на месте. Когда узнали об этом несчастии в обозе, то Лесли уговорил Шеина поехать на место и самому счесть, сколько погибло русских; с Шеиным и Лесли поехал и Сандерсон; Лесли, вдруг обратившись к нему и показывая рукою на трупы, сказал: "Это твоя работа, ты дал знать королю, что наши пойдут в лес". - "Лжешь!" - закричал англичанин; тогда Лесли, не говоря ни слова, выхватил пистолет и положил Сандерсона на месте в глазах Шеина.

    Вследствие голода и холода в русском стане открылась сильная смертность. Узнав об этом, король в последних числах декабря послал Шеину и чужестранным офицерам грамоты с увещанием обратиться к его милости, вместо того чтоб погибать понапрасну от меча и болезней. Шеин долго не хотел позволить, чтоб иноземные офицеры взяли королевскую грамоту, утверждая, что иноземцы не могут участвовать ни в каких переговорах, ибо это наемные слуги, и указывал на пример самих поляков, которые не допускают у себя наемным иноземцам сноситься с неприятелем. Поляки отвечали, что у них дело другое, у них иноземцы находятся в полном подчинении гетману, а у русских этого нет: Лесли, убивши Сандерсона, не поддался под суд Шеина и остался ненаказанным. После долгих споров русские уступили: полковник Розверман взял лист королевский от имени иноземцев, а Сухотин взял лист от имени Шеина. Прочитавши лист, воевода отослал его назад без всякого ответа на том основании, что в нем были непригожие речи, и когда поляки не хотели брать листа назад, то посланные бросили его на землю и. уехали. Но в половине января 1634 года Шеин, под видом переговоров о размене пленных, начал обнаруживать готовность свою вступить и в мирные соглашения с королем, особенно понуждаемый, как говорят, иностранными наемниками, которые не привыкли сносить голод и холод, как привыкли к тому русские. Шеину отвечали, что единственное средство к тому - через гетмана литовского и других сенаторов бить челом королю о милосердии, отдаваясь на всю его волю; эта воля состояла в следующем: Шеин должен прежде всего выдать всех польских перебежчиков; освободить всех пленных: иноземцы получают свободу: или возвратиться в отечество, или вступить в службу королевскую; русским людям также позволено вступить в службу королевскую, кто из них захочет; иноземцы должны присягнуть, что никогда не будут воевать против короля и королевства Польского или каким-либо другим способом вредить ему, русские также должны присягнуть, что до истечения четырех месяцев не будут занимать никаких крепостей и острогов, не соединятся ни с какими московскими войсками и не предпримут ничего неприязненного против короля; они должны выдать без утайки все знамена, весь наряд и оружие всякого рода, оставшееся после убитых ратных людей; оставшиеся в живых ратные люди выходят с тем оружием, с каким кто служил, люди торговые выходят с саблями, а у кого нет сабли, то с рогатиною, также должны оставить в обозе все жизненные припасы. Шеин согласился. 19 февраля русские выступили из острога с свернутыми знаменами, с погашенными фитилями, тихо, без барабанного боя и музыки; поравнявшись с тем местом, где сидел король на лошади, окруженный сенаторами и людьми ратными, русские люди должны были положить все знамена на землю, знаменоносцы отступить на три шага назад и ждать, пока гетман, именем королевским, не велел им поднять знамена: тогда, поднявши знамена, запаливши фитили и ударивши в барабаны, русское войско немедленно двинулось по Московской дороге, взявши с собою только 12 полковых пушек, по особенному позволению короля; сам Шеин и все другие воеводы и начальные люди, поравнявшись с королем, сошли с лошадей и низко поклонились Владиславу, после чего, по приказанию гетмана, сели опять на лошадей и продолжали путь.

    Что же во все это время делалось в Москве? Князья Черкасский и Пожарский стояли в Можайске, как видно, потому, что еще не все ратные люди собрались. Денег также не было. Патриарх Филарет умер 1 октября 1633 года: на его место был возведен псковский архиепископ Иоасаф, "по изволению царя Михаила Федоровича и по благословению патриарха Филарета, потому что был дворовый сын боярский: нравом и жизнию он был добродетелен, но к царю не дерзновенен, как говорят хронографы. 28 января 1634 года царь Михаил созвал собор и объявил, что польский король, видя крепкое стояние боярина Шеина, всех воевод и ратных людей, видя под Смоленском тесноту, на своих людей победу, накупил на Московское государство крымского царя, который прислал сына своего со многими ратными людьми, и они украинские города многие повоевали и пожгли; а дворяне и дети боярские украинских городов, видя татарскую войну, слыша, что у многих поместья и вотчины повоеваны, матери, жены и дети в полон взяты, из-под Смоленска разъехались, и остались под Смоленском немногие люди. Литовский король, послыша, что государевы люди начали разъезжаться, пришел под Смоленск; государевы люди литовских людей многих побили, языки, знамена и литавры побрали, и языки в расспросе сказывали, что король Владислав и литовские люди пришли для того, чтоб им боярина Михаила Борисовича Шеина отбить, Смоленск за Литвою удержать по-прежнему, и хотят идти в Московское государство, чтоб, по умышлению проклятого папы римского, православную веру превратить в свою еретическую и Московское государство до конца разорить. После того король государевым ратным людям тесноту учинил и дороги заступил. Теперь государь посылает на литовских людей князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского с товарищи, и тем ратным людям, которые посланы с ними и которые стоят под Смоленском без съезду, без жалованья на службе быть нельзя, а государева денежная казна, которая собрана была в прошлых годах государским рассмотрением, а не поборами с земли, и та денежная многая казна роздана всяким ратным людям; а которая денежная казна есть теперь, та идет беспрестанно на жалованье ратным же людям и на месячный корм, и вперед денежной государевой казне на жалованье и на корм ратным людям без добавочной казны быть нельзя. В прошлом году, по соборному уложенью, собирали пятую деньгу; но гости и торговые люди многие давали пятую деньгу неправдою, не против своих промыслов и животов. В прошлых годах Московское государство было в разоренье, денег в казне ничего не было, но когда была назначена пятая деньга, то собрано было против нынешнего гораздо больше, хотя люди тогда были скуднее; после того Московское государство в тишине и покое было многое время и перед прежним во всех своих животах люди очень пополнились: так вам бы дать денег". Всяких чинов люди отвечали, что денег дадут, смотря по своим пожиткам, что кому можно дать. Государь велел сбирать эти запросные и пятинные деньги боярину князю Борису Михайловичу Лыкову, окольничему Коробьину и чудовскому архимандриту Феодосию.

    1 февраля пробрался в Москву дворянин Сатин с вестями от Шеина, что государевым людям от литовских людей утесненье, в хлебных запасах и в соли оскуденье большое; воевода писал, что польские полковники говорят о перемирье, соглашаются, чтоб оба войска отступили каждое в свою сторону, а большие послы съедутся между тем говорить о мире; государь послал сказать Шеину, что соглашается на перемирие, если король со всеми людьми отойдет в Польшу и если поляки позволят соединиться с Шеиным государевым подхожим людям, которые должны наряд и всякую казну отпровадить. В то же время государь отправил окольничего князя Григорья Волконского в Можайск посоветоваться с боярами князьями Черкасским и Пожарским, как бы им поскорее помочь государевым людям под Смоленском. Можно ли им идти к Вязьме и Дорогобужу? Бояре отвечали, что можно, и государь велел им готовиться к выступлению; но 3 марта Черкасский дал знать государю, что Шеин помирился с королем и отпущен в Москву. На другой же день, 4 марта, отправлен был Моисей Глебов навстречу к Шеину с запросом: на каких статьях он помирился с королем? Сколько отдал королю наряду и всяких пушечных запасов? Сколько идет с ним ратных людей и сколько осталось под Смоленском больных и на королевское имя? Шеин мог догадаться, что в Москве ждет его прием неласковый: ему Глебов не привез никакого привета, а всем ратным людям сказал, что служба их, раденье, нужда и крепкостоятельство против польских и литовских людей, как они бились, не щадя голов своих, государю и всему Московскому государству ведомы. Шеин прислал статьи договора и список ратных людей, потерянных и оставшихся у короля; последних было оче