Соловьев Сергей Михайлович - Общедоступные чтения о русской истории

руки, не знают, за кого стоять, на чьей стороне правда, а злым людям того только и надобно, чтобы мутить землю для своих выгод.

   Слухи, что царь Димитрий спасся, пошли тотчас же по воцарении Шуйского; они были распущены людьми, которым было хорошо при Лжедимитрии и нечего было ждать хорошего при новом царе. Они хотели свергнуть Шуйского и думали, что легче всего свергнуть его самозванцем, как свергнут был Годунов, потому что народ не стал бы менять Шуйского ни на какого другого боярина, народ мог быть увлечен, обманут только именем законного царя. Тщетно Шуйский разослал грамоты с уверениями, что человек, царствовавший перед ним, был самозванец и погиб; недоумение не исчезало, потому что не знали, почему прежний царь был найден самозванцем и как он погиб. Второго самозванца отыскали в Северской Украине, и к нему со всех сторон начали собираться шайки людей, хотевших воспользоваться смутою и пожить на чужой счет, составилось большое войско из всякого сброда, поляков и русских, особенно было много казаков, привлеченных надеждою добычи. Весною 1608 года Самозванец разбил царское войско и быстро шел к Москве. Царь Василий, чтобы отвлечь от него поляков, завел переговоры с королем польским; условились, что король Сигизмунд отзовет от Самозванца всех поляков и вперед никаким самозванцам не будет верить и за них вступаться, Юрий Мнишек не будет признавать своим зятем второго Лжедимитрия и не выдаст за него своей дочери Марины. С этим условием Шуйский освободил Мнишка с дочерью и отправил их в Польшу; но они с дороги ушли в лагерь к Самозванцу и подкрепили его своим признанием; также ни один из поляков не оставил его. Лжедимитрии подошел к Москве и расположился станом по волоколамской дороге в селе Тушине. Москвы он взять не мог, но и царь Василий не мог выгнать его из Тушина. Таким образом, два царя жили друг подле друга, московский и тушинский; скоро, впрочем, тушинский перестал называться у добрых людей царем и стал слыть под именем тушинского вора: вором тогда называли вообще преступника, негодного человека.

   Шайки тушинские разбрелись по России, нападали на города; жители городов, в недоумении, не зная, кому верить, сдавались им и присягали царю Димитрию. Самыми знаменитыми предводителями этих тушинских шаек были Лисовский и Сапега. Лисовский бежал из Литвы от смертной казни, и по нему уже можно судить, что за народ был в Тушине. Сапега со своею шайкою подошел к Троице-Сергиеву монастырю; но бывший в нем отряд войска и монахи не сдались, долго и храбро защищались, несмотря на страшную тесноту, голод и болезни, монахи бились на вылазках, и тушинцы принуждены были отступить, не воспользовавшись монастырскими сокровищами, которые их очень прельщали. Грабеж был единственною целью тушинцев, а служба царю Димитрию служила только прикрытием. Принятые в какой-нибудь город, присягнувший их царю, они прежде всего накладывали на жителей тяжелые поборы; но всего больше доставалось от них беззащитным поселянам, которых разоряли вконец, били, мучили самым зверским образом. Описывая злодейство тушинцев, или, как их тогда обыкновенно называли, казаков, современники говорят, что эти казаки были свирепее литвы и немцев. Народ не мог долго переносить такого мучительства: крестьяне стали вооружаться первые; но им, по непривычке к ратному делу, не счастливилось в битвах с тушинцами. Удачнее действовали города, из которых многие успели прогнать тушинцев; особенно борьба городов с тушинцами пошла удачнее, когда начал действовать знаменитый племянник царя Василия, князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский.

   Так как польский король Сигизмунд не сдержал слова, не отвел своих поляков от тушинского вора, то царь Василий обратился с просьбою о помощи к врагу Сигизмундову шведскому королю Карлу IX. Вести переговоры об этом со шведами царь отправил в Новгород племянника своего, князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. Князь Михаил устроил дело, получил шведское войско и вместе с ним и с русским войском пошел от Новгорода против тушинцев весною 1609 года, стал выгонять их из городов. Шведы были полезны ему тем, что были искусны в военном деле и учили русских. Поразив тушинцев в двух битвах, Скопин приближался к Москве, чтобы отогнать от нее тушинского вора; но вор был прогнан еще до его прихода к Москве, и прогнал его польский король Сигизмунд, только не в угоду царю Василию.

   Король Сигизмунд испугался, что царь Василий заключил тесный союз с его врагом шведским королем, и поспешил объявить войну России, чтоб захватить что-нибудь у нее, пока царь Василий Шуйский еще не оправился. Сигизмунд пошел с войском прямо к Смоленску, потому что после взятия этого города великим князем Василием поляки не могли успокоиться, что такая важная крепость в русских руках, и Сигизмунду хотелось прославиться возвращением Смоленска Польше. Он думал, что возьмет Смоленск легко во время такой смуты, но когда он послал смольнянам и воеводе их Шеину грамоту с требованием сдачи и с разными обещаниями, то они отвечали, что поклялись за православную веру, за святые церкви и за царя, который в Москве, всем помереть, а литовскому королю и его панам отнюдь не поклониться. С самого начала осада Смоленска пошла неудачно для короля: приступ был отбит, подкопы не удавались. Войска было немного у поляков, и Сигизмунд послал в Тушино, чтоб все поляки оставили Лжедимитрия и соединились с войском королевским. В Тушине начался шум, крик; поляки кричали, что король вырывает у них из рук добычу; они думали только о себе, на Лжедимитрия не обращали никакого внимания, срывали на нем досаду, бранили, грозились бить. Тогда Лжедимитрий, переодевшись в крестьянское платье, убежал в Калугу, где засел с одними казаками; поляки, покинутые Самозванцем, отправились к своему королю под Смоленск. Тушино опустело; Москва избавилась от Тушина, но под Смоленском стоял польский король, и Москва с нетерпением ждала своего знаменитого и любимого воеводу, князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского.

  

  

  

  

   В марте месяце г б I о года князь Скопин-Шуйский с русским войском и шведским вспомогательным отрядом вступил торжественно в Москву и был встречен ее жителями с восторгом. Воеводе, уже знаменитому, было не более 24 лет от роду. Знаменитость эту он приобрел в один год и вместе со знаменитостью приобрел сильную любовь всех добрых граждан, желавших, чтобы Русская земля успокоилась от смут. В то время как царь Василий не мог ничего сделать, сидя в осаде, и потому как будто бы его не было, на виду у всех действовал Скопин, и с его именем у добрых граждан связана была надежда на избавление, на лучшее будущее. Мысли всех были обращены в ту сторону, где действовал Скопин, утешительных разговоров только и было что о нем; вот он в Новгороде получает иностранное войско на помощь; вот он двинулся из Новгорода, очистил такой-то и такой-то город от тушинцев, послал отряд на помощь таким-то городам, которые восстали против воров, сам одержал победу над тушинцами, вот он уже близко к Москве - придет - и врагов не будет, все успокоится. Иной человек нравится издали, а подойдет поближе, оттолкнет или наружностью, или обращением, характером; но князь Михаил Васильевич Скопин привлекал всех, кто к нему приближался; он был хорош собою, заговорит - виден светлый ум, зрелость суждения не по летам; кто знал его, все отзывались о нем как нельзя лучше, и свои, и чужие; шведы так же сильно полюбили его, как и русские.

   Царь Василий встретил племянника ласково; но иначе вел себя родной брат царский, князь Дмитрий Иванович Шуйский; у царя Василия детей не было, и князь Дмитрий считал себя наследником престола: увидавши себе страшного соперника в Скопине, возненавидел его. Скопин не хотел долго оставаться в Москве, сбирался в поход к Смоленску против польского короля, как вдруг занемог на пиру у одного боярина и через две недели умер. Народ был в отчаянии, и так как знали, что князь Дмитрий Шуйский не любил покойного, то пошли слухи, что князь Михаил был отравлен, и отравлен своими. Смерть Скопина нанесла страшный удар царю Василию и всем Шуйским. Сам царь Василий был стар и бездетен; брата его, Дмитрия, и прежде не любили, не уважали, а теперь обвиняли в отравлении племянника, в отнятии у народа последней надежды. И вот начальство над войском, которое выступало к Смоленску, принимает этот самый нелюбимый Дмитрий Шуйский, воевода, известный своею неспособностью. Король, узнавши, что против него идет русское войско, выслал против него главного своего воеводу, или гетмана, Жолкевского, который напал на Шуйского при деревне Клушине и разбил его наголову. После этой победы Жолкевский пошел прямо к Москве, провозглашая русским царем королевича Владислава, сына короля Сигизмунда; с другой стороны спешил к Москве из Калуги Самозванец, надеясь, что москвичи, в крайности, скорее поддадутся ему, чем польскому королевичу. Люди, враждебные Шуйскому, начали волновать народ, говоря, что царю Василию нельзя больше оставаться на престоле, нельзя ему без войска защищаться от поляков и Самозванца, он царь несчастный, ничто ему не удается, сколько крови проливается из-за него даром, Украина признает царем вора потому только, что никак не хочет признать царя Василия: не будет его - все русские люди придут в согласие. Шуйского свели с престола и постригли. Правление поручили на время боярскому Совету, или Думе, и стали рассуждать, кого избрать в цари. Патриарх Гермоген требовал, чтоб выбрать кого-нибудь из русских; но знатные люди на это не соглашались, никому не хотелось видеть на престоле своего брата боярина, и если бы выбрали кого-нибудь из них, то пошли бы опять крамолы и смуты, как при Годунове и Шуйском, и притом как бы новый царь стал защищаться от поляков и Самозванца? Решились войти в сношение с гетманом Жолкевским, который уже стоял под Москвою, и присягнуть королевичу Владиславу с условием, чтоб королевич принял православную веру и чтоб Жолкевский отогнал Самозванца от Москвы; Жолкевский согласился на последнее и действительно отогнал Самозванца, но чтоб королевич принял православие, для этого нужно было согласие короля, к которому надобно было отправить за этим большое посольство. Посольство отправилось под Смоленск к Сигизмунду; главными в этом посольстве были из духовных ростовский митрополит Филарет Никитин Романов, а из светских - князь Василий Васильевич Голицын.

   Между тем сами бояре, боясь волнения в народе, между которым было много недовольных присягою чужому польскому королевичу, боясь, чтоб недовольные не призвали Самозванца, сами бояре предложили гетману Жолкевскому ввести польское войско в Москву. Жолкевский, человек очень умный, вел себя искусно, со всеми ладил; но он видел, что долго оставаться в Москве было нельзя, приближалась буря, потому что король Сигизмунд не только не хотел, чтоб сын его принял православие, но и вовсе не хотел его отпускать в Москву, а хотел сам в ней царствовать, присоединить Россию к Польше, как была присоединена Литва и Западная Россия. Жолкевский знал, что русские на это ни за что не согласятся, начнется война, в которой Польше с Россиею не сладить, и потому уехал из Москвы, захватив с собою и бывшего царя Василия Шуйского, а начальство над польским войском в Москве сдал другому воеводе, Гонсевскому. Русские послы, Филарет и Голицын с товарищами, как только приехали к королю под Смоленск, так увидали, что дело, за которым приехали, не сделается. Паны польские в переговорах с ними тянули время, говорили, что король не может отпустить своего пятнадцатилетнего сына в Москву, хочет прежде сам успокоить Русское государство, а главное, паны настаивали на том, чтобы Смоленск сдался королю и его польскому войску. Разумеется, послы никак не могли на это согласиться, они говорили: "Зачем Смоленску сдаваться королю? Когда королевич приедет в Москву и будет царем, то Смоленск и все города будут его". Тогда поляки начали подговаривать разных людей, приехавших в посольстве, чтоб они бросили послов, уехали домой и служили в России королевским замыслам; некоторых удалось полякам уговорить; но когда они подступили к главному делопроизводителю, или думному дьяку, Томиле Луговскому и стали его улещать королевскими .милостями, чтоб ехал под Смоленск и уговаривал смольнян сдаться королю, то Луговский отвечал: "Как мне это сделать и вечное проклятие на себя навести? Господь Бог и русские люди меня за это не потерпят и земля меня не понесет. Я прислан от Московского государства в челобитчиках: как же мне первому соблазн ввести? По Христову слову лучше навязать на себя камень и вринуться в море".

   Между тем в Москве, видя, что королевич не едет, стали догадываться о дурных умыслах короля. Изменники, продавшиеся королю, толковали, что надобно призвать короля в Москву для окончательного истребления Самозванца, который все сидел в Калуге. Но патриарх Гермоген был против того, чтоб призывать короля, и на стороне патриарха был весь народ. В конце 1610 года Самозванец погиб: он убил одного служившего у него в войске татарина, а другой татарин, из мести, убил самого Лжедимитрия. Это событие было чрезвычайно важно, потому что у приверженцев короля Сигизмунда не было теперь предлога требовать, чтоб короля звали в Россию для очищения ее от Самозванца; люди, которые только из страха пред Самозванцем присягнули Владиславу, теперь освободились от этого страха и могли свободнее действовать против поляков. В Москве как только узнали о смерти вора, так пошли разговоры, как бы всей земле соединиться и прогнать поляков. Патриарх Гермоген явно призывал к себе людей из разных сословий и говорил: "Если королевич не примет православной веры и все поляки не уйдут из Русской земли, то королевич нам не государь!" То же патриарх писал и в грамотах, разосланных по городам. Города начали переписываться друг с другом, что надобно стать за веру православную против поляков. Области поднялись, дворяне собирались на службу, горожане складывались и давали им деньги, чем содержать себя в походе. Из главных бояр никто не мог принять начальства над ополчением: они сидели в Москве с поляками, которые при первом подозрении сажали их под стражу; принял начальство над ополчением рязанский дворянин Прокофий Петрович Ляпунов, человек, отличавшийся своими способностями, пылкий, деятельный.

   Ополчение пошло к Москве; поляки и русские изменники заставляли патриарха и бояр написать к Ляпунову, чтоб не шел к Москве, а послам Филарету и Голицыну написать, чтоб отдались во всем на волю королевскую. Гермоген не согласился: "Положиться на королевскую волю, - говорил он, - значит целовать крест самому королю, а не королевичу, и я таких грамот не благословляю писать; и к Прокофию Ляпунову напишу, что если королевич в Москву не приедет, православной веры не примет и поляков из Русского государства не выведет, то благословляю всех идти под Москву и помереть за православную веру". Поляки посадили патриарха под стражу, не велели никого пускать к нему, всем русским людям в Москве запретили ходить с оружием, а сами сильно вооружились. 19 марта 1611 года, во вторник на Страстной неделе, поляки начали принуждать извозчиков, чтоб тащили пушки на башню. Извозчики не согласились, начался спор, крик; другие поляки, думая, что уже началось народное восстание, начали бить безоружный народ. Русских в одном Китай-городе погибло до 7 тысяч человек; но в Белом городе русские успели вооружиться и погнали поляков в Кремль и Китай-город, причем важную помощь народу оказал воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский; к несчастью, Пожарский тут был тяжело ранен, и его отвезли в деревню лечиться. Между тем поляки успели зажечь Москву в нескольких местах, и весь город, кроме Кремля и Китая, выгорел. Но поляки не долго были безопасны в Кремле и Китай-городе: 25 марта, в понедельник, на Святой неделе, ополчение Ляпунова подошло к Москве и осадило неприятеля, который скоро стал нуждаться в съестных припасах. В марте сожжена была Москва, в апреле покончили свою посольскую службу под Смоленском митрополит Филарет Никитич и князь Голицын. Поляки не переставали требовать от них, чтоб они согласились впустить королевское войско в Смоленск; но Филарет и Голицын никак не соглашались, тогда их схватили, ограбили и отправили в заточение в город Мариенбург. 3 июня поляки взяли Смоленск приступом после геройского сопротивления жителей. Но хуже всего было то, что дело не ладилось в русском ополчении под Москвою. Ляпунов, поднимая восстание, имел неосторожность призвать на помощь всякий сброд, служивший под именем казаков в Тушине и Калуге Лжедимитрию и оставшийся теперь без дела по смерти Самозванца; Ляпунов думал, что так как это русские же люди, то будут охотно биться с поляками за Россию и за веру русскую. Но он ошибся в своих расчетах: казаки, служа Самозванцу, привыкли к своеволию и грабежу. Начальство не оставалось в одних руках Ляпунова; выбрали троих предводителей с равною властью, кроме Ляпунова казаки выбрали себе в воеводы князя Трубецкого Дмитрия Тимофеевича и Заруцкого, который был казак по происхождению. Строгость Ляпунова, не позволявшего грабить, возбудила против него казаков, они собрались и убили его; с ним вместе убили дворянина Ивана Никитича Ржевского, который бросился защищать Ляпунова, несмотря на то что был ему большой недруг. Беда шла за бедою: шведы, видя, что русские находятся в таком страшном положении, и видя, что поляки пользуются этим положением, также захотели воспользоваться им и завладели Новгородом.

   Но среди этих бед, когда один тяжелый удар следовал за другим, когда, по-видимому, исчезала всякая надежда на спасение, тут-то и сказалась нравственная сила народная. Русские люди не отчаялись в спасении родной страны; беды их только все больше и больше очищали и укрепляли; русские люди все больше и больше наказывались, по их словам, т. е. все больше и больше научались, как делать, чтоб спасти Отечество, какие причины бед и как их уничтожить. Из примера Ляпунова они увидали, что хорошее дело надобно делать только с хорошими людьми, а дурные не рады хорошему делу и если примутся за него, то с тем, чтоб испортить. Так жители Казани писали пермичам: "Под Москвою, господа, поборника по Христовой вере, Прокофия Петровича Ляпунова казаки убили; но мы согласились быть всем в соединении, дурного ничего друг над другом не делать; казаков в Казань не пускать, стоять на том крепко до тех пор, пока Бог даст государя, а выбрать нам государя всею землею; если же казаки станут выбирать государя одни по своей воле, то нам такого государя не хотеть".

   От патриарха Гермогена больше грамот не было: он сидел под стражею, к нему никого не пускали, бумаги и чернил не давали; но шли грамоты из Троице-Сергиева монастыря, от архимандрита Дионисия и келаря Авраамия Палицына. Троицкий монастырь сослужил свою службу, отбившись от тушинцев, задержав их долгое время под своими стенами; но служба его этим не кончилась. Когда Москва была сожжена и казаки свирепствовали в окружных областях, толпы беглецов, изломанных, обожженных, истерзанных, с разных сторон устремились к Троицкому монастырю. Видя многочисленные толпы этих несчастных, требующих помощи, монахи, слуги и крестьяне монастырские не знали, что делать. Архимандрит Дионисий ободрил их и уговорил употребить новые усилия для успокоения страдальцев: Троицкий монастырь превратился в больницу и богадельню, и в то же время в келье архимандричьей сидели писцы, составляли увещательные грамоты и рассылали по городам и полкам, призывая к очищению Русской земли от врагов.

   В октябре месяце 1611 года увещательная троицкая грамота пришла в Нижний Новгород. Когда в соборной церкви протопоп прочел ее перед всем народом, то земский староста (по-нашему - градской голова), мясной торговец Кузьма Минин Сухорукий, стал говорить: "Если помогать Московскому государству, то нечего нам жалеть имения, не пожалеем ничего: дома свои продадим, жен и детей заложим и будем просить, кто бы вступился за православную веру и был у нас начальником". Все с ним согласились и положили скликать служилых людей и собирать деньги им на жалованье. Но прежде всего нужно было найти воеводу, кто бы повел войско к Москве. В это время недалеко, в Суздальской области, жил воевода известный, князь Дмитрий Михайлович Пожарский, долечивавшийся от ран, полученных им в Москве при защите ее от поляков. На просьбу нижегородцев Пожарский отвечал: "Рад я вашему совету, готов хоть сейчас ехать; но выберите прежде кого-нибудь из своих, кому со мною у такого великого дела быть и казну сбирать". Нижегородцы выбрали Минина. Пожарский принял начальство над войском, которое составилось из служилых людей, дворян, помещиков; но этим дворянам нельзя было содержаться от разоренных поместий, жители городов должны были давать деньги на их содержание; этими сборными деньгами заведовал Минин; но оба, Пожарский и Минин, были неразлучны в совете о великом деле освобождения земли, и потому имена их остаются неразлучными в памяти народа русского.

   Как скоро разнеслась весть, что нижегородцы поднялись и готовы на всякие пожертвования, то ратные люди стали собираться к ним отовсюду. Пожарский разослал по всем областям грамоты, в которых говорилось: "Теперь мы, Нижнего Новгорода всякие люди, идем на помощь Московскому государству; к нам приехали из многих городов дворяне, и мы приговорили имение свое и дома с ними разделить, жалованье им дать. И вам бы, господа, также идти на литовских людей поскорее. От казаков ничего не опасайтесь: как будем все в сборе, то станем советоваться всею землею и ворам ничего дурного сделать не дадим. Непременно быть бы вам с нами в одном совете и на поляков идти вместе, чтоб казаки по-прежнему рати не разогнали".

   Весть о новом ополчении добрых граждан встревожила поляков, осажденных в Москве, встревожила и казаков, которые осаждали их.

   Поляки послали к патриарху Гермогену уговаривать его, чтоб написал в нижегородское ополчение, запретил ему идти к Москве. Гермоген отвечал: "Да будут благословенны те, которые идут для очищения Москвы". Скоро после этого Гермоген скончался в феврале 1612 года; причиною смерти было дурное содержание. Казаки послали отряды, чтоб мешать нижегородскому ополчению, но казаки были разбиты, и Пожарский занял Ярославль; казаки подослали сюда злодеев, чтоб убить Пожарского, но это не удалось. Уладив все дела, Пожарский выступил к Москве, куда с другой стороны шел литовский гетман Ходкевич на выручку своим. Пожарский предупредил его и 18 августа 1612 года подошел к Москве. Здесь стояли казаки, с которыми надобно было улаживаться. К счастью, число их уменьшилось: часть их, под начальством Заруцкого, ушла из стана; Заруцкий взял к себе Марину, вдову Самозванца, с ее маленьким сыном, рожденным от тушинского вора, и пошел на юго-восток, к степям, чтоб там снова завести смуту во имя маленького Самозванца. Предводителем казаков под Москвою остался один князь, Дмитрий Тимофеевич Трубецкой. Через два дня после прихода Пожарского явился под Москвою и гетман Ходкевич. 22 августа он напал на Пожарского, но был отбит; 24 он снова двинулся к Кремлю; казаки в решительную минуту отказались биться и ушли в свой стан, но троицкий келарь Авраамий Палицын успел уговорить их вступить в дело; тогда общими усилиями дворян и казаков, и особенно благодаря смелому движению Минина с отборным отрядом, Ходкевич был снова отбит и ушел к польским границам, не успевши снабдить осажденных съестными припасами.

   После ухода Ходкевича Пожарский соединился с Трубецким и вместе управлял делами, причем Пожарский, отличавшийся скромностью, уступил первенство Трубецкому, как старшему по чину. 22 октября осаждающие взяли у поляков Китай-город приступом. В Кремле поляки держались еще месяц, терпя страшный голод, наконец сдались, и 27 ноября ополчение и народ с крестным ходом вошли в очищенный от врагов Кремль. После этого пришел было сам король Сигизмунд с войском; но, увидав, что опоздал, возвратился, не успев взять и Волоколамска. Уход короля дал досуг заняться избранием царя. Разосланы были грамоты по областям, чтоб присылали отовсюду в Москву знатных духовных лиц и выборных из других сословий, лучших, разумных людей. Когда выборные съехались, назначен был трехдневный пост, после которого начались соборы. 21 февраля 1613 года был последний собор: каждое сословие подало письменное мнение, и все эти мнения найдены сходными, все указывали на одного человека, шестнадцатилетнего Михаила Федоровича Романова, сына митрополита Филарета Никитича.

   Михаил Федорович жил в это время в Костроме, в Ипатьевском монастыре, с матерью, монахинею Марфой Ивановной. Собор, провозгласивши его царем, назначил несколько знатных духовных и светских лиц ехать к нему и от имени всех чинов людей просить, чтоб был государем и ехал в Москву. 13 марта соборные послы приехали в Кострому, а на другой день, 14-го числа, пошли в Ипатьевский монастырь с крестным ходом и со всеми костромичами. Услыхавши от послов просьбу ехать в Москву и царствовать, Михаил отказался; Марфа Ивановна говорила: "Сын мой еще очень молод, а русские люди стали малодушны, троим государям присягнули и потом изменили; кроме того, государство разорено вконец, прежних сокровищ царских нет, земли розданы, служилые люди обеднели: откуда будущему царю давать жалованье служилым людям, двор свой содержать и как против недругов стоять? Наконец, митрополит Филарет в заточении у польского короля: узнавши, что выбрали в цари сына, король отомстит за это на отце". Соборные послы отвечали, что избран Михаил по Божьей воле, а три прежние государя садились на престол по своей воле, неправо, отчего во всех русских людях и было несогласие и междоусобие; теперь же русские люди наказались все и пришли в соединение во всех городах. Послы долго упрашивали Михаила и мать его, наконец стали грозить, что в случае отказа государство совершенно разорится и Бог взыщет на Михаиле это разорение: тогда Марфа Ивановна благословила сына принять престол.

   Оказалось, что Михаилу действительно нечего было бояться; соборные послы были правы: русские люди наказались и пришли в соединение; страшным опытом русские люди наказались, научились, к чему ведут смуты, несогласия и междоусобия; у них было столько нравственной силы, что они могли воспользоваться наказанием, встали, соединились, очистили государство и теперь могли поддерживать нового государя, несмотря на разорение земли. Что русские люди решились жертвовать всем, чтоб только сохранить нового царя и не дать возвратиться прежней смуте, доказательством служил подвиг Ивана Сусанина. Большие разбойничьи шайки, составленные из поляков и русских, скитались по разным местам; им была очень нерадостна весть, что избран царь всею землею, что земля поэтому скоро успокоится и безнаказанно разбойничать, как прежде, будет нельзя. Одна из таких шаек решилась схватить и умертвить Михаила, но не знала, где он живет; ей попался крестьянин Иван Сусанин из Костромского уезда села Домнина, принадлежавшего Романовым; разбойники стали пытать Сусанина страшными пытками, чтоб он сказал, где живет Михаил. Сусанин знал, что он в Костроме, но не сказал и был замучен до смерти.

   2 мая 1613 года Михаил приехал в Москву, 11 июля венчался на царство. Россия получила настоящего царя; но в Астрахани засел Заруцкий с Мариною и ее сыном, которого величали царем Иваном Дмитриевичем, а в Польше был королевич Владислав, который также назывался русским царем; шведы, владевшие Новгородом, тоже хотели посадить на русский престол своего королевича Филиппа. Со всеми этими охотниками до русского престола надобно было воевать. Легче всех было справиться с Заруцким, потому что время самозванцев прошло, им уже не верили. Заруцкий, преследуемый царским войском, хотел было пробраться с Волги подальше на Яик, или Урал, но был настигнут и схвачен: его и сына Марины казнили, а Марину посадили в тюрьму, где она и умерла. Но разбойников, которых тогда называли казаками, оставалось еще много внутри государства; они опустошали те места, которых прежде еще не успели опустошить. Летописец говорит, что никогда народу таких мук не бывало, как теперь от казаков, которые, видя, что приходит им конец, еще больше свирепствовали; мало того, что сами грабили, не давали собирать государственные доходы и провозить их в Москву, так что в казне денег не было, а деньги были очень нужны, когда война со всех сторон. В 1614 году разбойники собрались в большое войско и пошли прямо на Москву. Но следом за ним шло царское войско из Ярославля; разбойники испугались, обошли Москву и бросились бежать к югу, но царское войско настигло их и побило наголову.

   Труднее было справиться со шведами и поляками, потому что эти народы были тогда искуснее в ратном деле, чем русские. У шведов тогда был молодой король Густав-Адольф, очень искусный на войне и храбрый; он осадил Псков, но взять его не мог: в другой раз Псков остановил врага, в первый раз остановил Батория польского, а теперь Густава-Адольфа шведского. Чтоб не вести двух войн зараз, с поляками и шведами, со шведами в 1617 году заключили мир в селе Столбове (между Тихвином и Ладогою): шведы отдали назад Новгород, но удержали за собою четыре русских города - Иван-город, Ям, Копорье и Орешек, которые и оставались за ними до самого Петра Великого.

   Хорошо сделали, что заключили мир со шведами в 1617 году; потому что в следующем, 1618 году польский королевич Владислав, называя себя царем русским, подошел к Москве. Царь Михаил Федорович созвал собор из духовенства и всяких чинов людей и объявил, что он решился остаться в Москве и биться с поляками; всяких чинов люди отвечали: "Мы дали Богу обещание за православную веру и за тебя государя стоять и с врагами биться, не щадя голов своих". Обещание было исполнено. Поляков отбили, когда они повели приступ к Москве (у Арбатских и Тверских ворот). После этого пошли переговоры, и заключено было перемирие в деревне Деулине (недалеко от Троицкого монастыря): поляки удержали за собою Смоленск и Северскую землю, но обязались освободить послов - отца государя, митрополита Филарета, Голицына, Томилу Луговского. Князь Василий Васильевич Голицын умер на дороге.

   Отец государя, митрополит Филарет Никитич, по приезде в Москву был поставлен в патриархи и оказал большую помощь сыну, потому что был человек умный, опытный, твердый, знал дело и людей. Русская земля стала оправляться от страшного разорения Смутного времени; разоренные города были осмотрены и описаны, бежавшие из них жители возвращены. Чтобы дать народу сколько-нибудь оправиться, принуждены были мириться с поляками и шведами, отдать им русские города и земли; а на востоке, в Сибири, в царствование Михаила незаметно занято было пространство на 70 тысяч квадратных миль, и государь велел смотреть уже по реке Лене места, удобные для пашни, и кликнуть клич, кто хочет заниматься земледелием.

  

  

  

  

   Едва-едва Россия стала оправляться в царствование Михаила Федоровича, как этот государь скончался в июле 1645 года, оставив престол шестнадцатилетнему сыну своему, Алексею Михайловичу. Народ терпел много от бедности вследствие недавнего разорения, от неправого суда воеводского, и так как знали, что государь по летам своим еще не мог входить в дела как следует и что большую силу имеет дядька царский, боярин Морозов, то в Москве, Новгороде, Пскове и других городах вспыхивали бунты против этого боярина. Морозов был удален, и царь Алексей Михайлович в 1648 году держал совет со знатными духовными и светскими людьми, как бы выписать нужные постановления из правил апостольских и святых отцов, из законов греческих, собрать также указы прежних русских государей, справить их со старыми судебниками, а на какие случаи прежних указов нет, написать вновь, чтобы всяких чинов людям, от большого и до меньшего чина, суд и расправа во всяких делах были всем равны. За это важное дело принялись немедленно; велено было также выбрать из дворян и городских жителей добрых и смышленых людей, которые должны были представить, в чем нуждаются, от чего терпят, и, таким образом, составилось знаменитое Уложение царя Алексея Михайловича, которое на долгое время осталось действовать в судах.

   Но в то время как царь Алексей Михайлович занимался внутренними делами, чтобы Восточной России дать больше средств поправиться после разорения Смутного времени, вдруг поднялась Юго-Западная Россия против поляков и стала просить царя Алексея Михайловича, чтобы принял ее в свое подданство. Причина была та же, почему при великом князе Иоанне III русские князья со своими княжествами переходили от Литвы к Москве, причина была гонение от поляков-католиков на православную русскую веру. Гонение усилилось особенно в XVI веке, когда в Польше явились особенные монахи католические, иезуиты; монахи эти были именно установлены для того, чтобы всеми средствами уничтожать повсюду все другие христианские исповедания и обращать всех в католичество, подчинять всех папе. Иезуиты были люди ловкие, ученые; они стали внушать королю Сигизмунду III и панам польским, как опасно, что в Польше столько народу, целые большие области исповедуют свою особую веру, что надобно заставить русских подчиниться папе, сперва сделать унию, т. е. оставить русским их старые богослужебные обряды, язык их церковный, только чтоб они признавали папу главою церкви, а потом и совсем окатоличить. Король и паны послушались их. Иезуиты овладели школами, где бранили веру православную; то же делали и в проповедях своих, писали против православия целые книги; но этого мало, подучали своих школьников нападать на русские церкви и делать всякие неистовства.

   Русским надобно было защищаться, а прежде всего надобно было подумать о науке, о книгах и училищах, потому что иезуиты брали своею ученостью, которой русским духовным недоставало. Поднялись знатные русские люди, из которых главным защитником православия явился на Волыни князь Константин Константинович Острожский: он собирал, издавал церковные книги, заводил училища и типографии, рассылал по городам русских ученых и проповедников. Другие, менее знатные и богатые люди, дворяне и городские жители защищали русское дело посредством братств. На Руси издавна велся обычай, что прихожане по случаю храмового праздника складывались и устраивали общий пир, варили общее пиво и угощались им вместе; такие общие сходки, пиры и назывались братчинами, или братствами, откуда и до сих пор говорится: "С ним пива не сваришь", т. е. это такой человек, с которым нельзя иметь никакого общего дела, с другими не соглашается, не идет в братчину общее пиво варить. Братства на свои сборные деньги украшали церковь, помогали бедным. В Западной России, где русские люди были под властью чужого, иноверного правительства, где им нужно было думать о поддержании своей веры, братства стали очень важны: они начали превращаться в постоянные советы о делах церкви, о положении русских людей, о средствах, как помочь беде, когда поляки, возбужденные иезуитами, вооружились против православия. Братства написали правила для себя, одобренные восточными патриархами: братья должны были сходиться в определенное время и вносить назначенное число денег, выбирать старшин; наблюдать друг за другом, чтобы все вели себя хорошо, и объявлять братству, если кто сделает что-нибудь дурное; братья помогали друг другу в суде, ходили за больными братьями; член братства в нужде получал денежную помощь из казны братства. Братства основывали школы, больницы, заводили типографии.

   Но в то время, когда вельможи и простые люди, соединенные в братствах, старались поддержать русскую церковь и русский народ, чтобы не дать ему окатоличиться и ополячиться, три архиерея, которым тяжело было сносить бедствия гонимой церкви, задумали устроить унию, подчиниться папе и чрез это стать наравне с католическими архиереями; то были митрополит Киевский Михаил Рагоза, епископ Луцкий Кирилл Терлецкий и епископ Владимирский на Волыни Ипатий Потей. Терлецкий и Потей отправились в Рим и там подчинились папе; но князь Острожский с другими православными объявил, что епископы поступили самовольно и должны быть низвержены. Чтобы решить дело, созван был собор в Бресте в 1596 году; но собор кончился тем, что русская церковь разделилась: одни последовали примеру названных архиереев и соединились с римскою церковью, удержавши богослужебный язык и обряды, почему и стали называться униатами, т. е. соединенными; но другие, и большая часть, объявили, что они унии не хотят, остаются при церкви восточной, православной, во всей ее чистоте. Через это православные русские попали в новую беду: кроме католиков им надобно было теперь бороться еще с униатами. Но православные не уступали, тем более что между ними стали распространяться науки. Католики писали против них книги и православные писали книги против католиков и униатов; братства действовали сильно; из школ особенно стала знаменита киевская братская школа.

   Дворянство, горожане отбивались от католичества посредством братств, посредством школ; но иначе пытались отбиваться казаки, которые жили по окраине, или Украине, Западной России, как такие же казаки жили по окраине Восточной, Московской России, потому что как Восточная, так и Западная Россия граничила со степями, откуда надобно было ждать беспрестанно нападения татар. Мы видели, как половцы, а потом татары запустошили старую, днепровскую Русь, княжества Киевское, Черниговское, Переяславское, отняли у них всякую силу, отчего эти княжества и принуждены были подчиниться Литве, а с Литвою и Польше. Так как и потом в этой стране, которая называлась Малою Россиею, Малороссиею, нельзя было жить одним мирным земледельцам, потому что подле в степях были татары, то страна получила военное население, казаков. Казаки эти жили на своих землях, податей не платили, но при первой надобности являлись на войну; разделялись они на полки, которые назывались по городам, около которых они жили: полк Киевский, полк Переяславский, полк Полтавский и т. д. Каждый полк управлялся полковником, а все казацкое войско управлялось гетманом. Кроме этих казаков малороссийских жили еще в самой степи казаки запорожские, которые назывались так потому, что главное место их, или Сечь, лежало за днепровскими порогами; эти запорожцы составляли чистое войско, семейств, жен и детей при себе не имели и набирались из самых отчаянных удальцов. Казаки скоро не поладили с поляками, которым было опасно, что у русских есть такое большое свое войско. Поляки начали стеснять казаков, ограничивать их число, не позволять им иметь своего гетмана; недовольные казаки начали подниматься против поляков, и восстания эти принимали иногда большие размеры, потому что с казаками поднимались и крестьяне, которым приходилось очень тяжко под польским владычеством; господа, или паны, имели право казнить смертью крестьян, живших на их землях, и когда отдавали эти земли жидам в аренду, то и жиды-арендаторы получали также право казнить крестьян смертью; русским крестьянам было особенно тяжело, когда у них пан был поляк, католик; такой пан отдавал в своем селе русскую православную церковь за деньги жиду; жид забирал себе ключи церковные, и не иначе отпирал церковь как за деньги. Все казацкие восстания, впрочем, оканчивались неудачно, польское войско брало верх, и предводители, поднимавшие казаков, обыкновенно подвергались жестоким казням.

   Но иначе пошло дело, когда в 1648 году поднял казаков сотник Богдан Хмельницкий. Жестоко оскорбленный поляками и не найдя себе управы, он убежал к запорожцам, куда бежали к нему толпы недовольных из Малороссии. Хмельницкий с этими недовольными и с татарами крымскими, с которыми заключил союз, пошел против поляков, несколько раз разбил их войско и поднял всю Украину, откуда поляки, ксендзы их, или священники, и жиды принуждены были бежать, иначе были истребляемы. Но потом дела Хмельницкого и казаков пошли хуже: татары были плохие союзники; они пользовались войною между христианами для того только, чтобы грабить, а в решительные минуты, когда надобно было биться, покидали Хмельницкого, и поляки начали брать верх. Тогда Хмельницкий стал присылать в Москву упрашивать царя Алексея Михайловича, чтобы взял казаков и всю Малороссию под свою власть и защитил от поляков. Это дело было трудное для царя: так, без войны, поляки Малороссию не отдали бы, а вести войну было еще тяжело для России: и войско было неискусное, и денег мало. Алексей Михайлович медлил, раздумывал, послал просить польского короля Яна Казимира, чтобы перестал гнать православную веру, уничтожил унию и принял Хмельницкого в подданство на выгодных для казаков условиях; но король не согласился. Тогда надобно было принять Хмельницкого в русское подданство, в противном случае он поддался бы турецкому султану, чтобы только не поддаваться опять полякам.

   В самом начале 1654 года Богдан Хмельницкий собрал своих казаков на совет, или, как у них называлось, на раду, в Переяславль южный и начал говорить им: "Видно, нельзя нам жить больше без царя, так выбирайте из четырех - султана турецкого, хана крымского, короля польского и царя православного Великой России, которого уже шесть лет мы беспрестанно умоляем быть нашим царем. Султан турецкий - басурман: известно, какую беду терпят от него наши братья, православные; крымский хан тоже басурман: подружившись с ним, натерпелись мы беды; о притеснениях от польских панов нечего и говорить! А православный христианский царь восточный одного с нами благочестия: кроме его царской руки мы не найдем лучшего пристанища. Кто не захочет нас послушать, тот пусть идет, куда хочет, вольная дорога!" В ответ раздались голоса: "Хотим под царя восточного! Лучше нам умереть в нашей благочестивой вере, нежели доставаться ненавистнику Христову, поганцу!" После этого гетман, войско и народ присягнули царю Алексею Михайловичу.

   Весною того же 1654 года царь Алексей Михайлович сам повел войско к Смоленску и осенью взял этот город, а на следующий год взял Вильну, столицу литовскую, Ковно, Гродно. Но эти успехи были остановлены смутою в Малороссии. Богдан Хмельницкий умер в 1657 году, и выбранный на его место гетман Выговский изменил, передался полякам; изменник не долго продержался на своем месте; но и другие гетманы, бывшие после Выговского, тоже изменяли и тоже не долго оставались гетманами, потому что народ на восточной стороне Днепра не хотел слышать о поляках, хотел оставаться за русским государем; только на западной стороне Днепра часть казаков оставалась за Польшею, и у них был особый гетман. Смуты в Малороссии дали время полякам оправиться; к тому же крымские татары, боясь, чтобы Россия не взяла большой силы, помогали полякам. Война затянулась, а долгая война была невозможна для тогдашней России: людей и денег было мало; с торговых людей собирали особую подать на войну, а торговля была плохая; и купцам было не в силу платить. Поэтому в 1667 году заключено было с поляками перемирие в деревне Андрусове, недалеко от Смоленска: за Россией остался Смоленск, Северская страна и Малороссия по восточную сторону Днепра, а на западной только Киев.

   В тот же самый год, когда кончилась война с поляками, царю Алексею Михайловичу дали знать, что на Дону собирается много казаков, хотят идти разбойничать на Волгу. Казаки эти были беглые господские люди и крестьяне. Начальники старых донских казаков, давно живших на Дону, неохотно смотрели на этих новых, пришлых казаков, которые назывались голутвенными людьми, т. е. голью, голяками; прибежавши ни с чем на Дон, они хотели поскорее понажиться, "добыть себе зипуны", как они сами говорили, т. е. пограбить чужих, а если нельзя чужих, то и своих. Эти голутвенные нашли себе предводителя в донском казаке Степане Разине. Сначала он хотел было поживиться на счет турецкого города Азова, находившегося при устье Дона, но старые казаки не пустили его под Азов, потому что были в мире с азовцами; тогда Разин перекинулся на Волгу, с Волги на Яик, или Урал, из Яика выплыл в Каспийское море, грабил все суда, шедшие из Персии в Астрахань, приставал к персидским берегам, опустошал села, города, разбил персидский флот. Летом 1669 года он приплыл с большою добычею в Астрахань и принес повинную государю. Алексей Михайлович простил его с условием, чтоб он отдал всех пленных, пушки, суда и спокойно возвратился на Дон.

   Разин отправился из Астрахани на Дон и еще на дороге начал буйствовать; а когда пришел на Дон, то опять стали собираться к нему голутвенные; счастливые разбои на Каспийском море сделали имя его славным между ними; он прослыл колдуном, шла молва, что его ни ружье, ни сабля не берут и пушки по нем не стреляют. Разин стал предводителем особого большого войска и не хотел знать атамана донских казаков Корнила Яковлева, который был верен государю и не хотел пускать казаков на бунт. В 1670 году Разин со своею шайкою опять перекинулся с Дона на Волгу, захватил города Царицын, Камышин, Астрахань, оттуда поплыл вверх по Волге, взял Саратов, Самару; казаки его рассеялись по нынешним губерниям Нижегородской, Тамбовской, Пензенской, всюду поднимали бунт, разглашая, что у Разина находится царевич Алексей Алексеевич, недавно перед тем умерший, лучших людей истребляли. Разин осадил Симбирск; но здесь был задержан целый месяц, а между тем подоспело царское войско; Разин вступил с ним в битву, но потерпел поражение и бежал на Дон. Неудача отняла у Разина всю силу; непобедимость страшного колдуна исчезла, теперь никто не шел к нему, никто не заступался за него; атаман Корнил Яковлев схватил Разина и отослал в Москву, где его казнили смертью.

   Но в то самое время как одно царское войско укрощало бунт Разина на Волге, другое войско осаждало Соловецкий монастырь, где засели бунтовщики-раскольники. Не было человека благочестивее царя Алексея Михайловича, и каково же ему было, когда при нем открылась в России смута церковная, раскол. До половины XVI века книги священные и богослужебные были у нас рукописные; благочестивый человек или сам переписывал, или нанимал писца и оставлял переписанную книгу у себя или жертвовал в церковь. Переписчик ошибался, не разбирал, или, не разобравши, от себя придумывал слово, выражение, сам делал толкование - смотреть за этим, поправлять каждую рукопись было нельзя. Но вот в 1563 году царь Иоанн Васильевич Грозный заводит в Москве первую типографию; как же печатать книги? Великая польза от типографии была та, что церковное начальство могло теперь взять издание книг под свой надзор, смотреть, чтоб в них все,было правильно; нужно было собрать рукописи, выбрать из них лучшую, самую правильную; но и в хорошей рукописи могут быть ошибки, перемены, надобно справиться с другими рукописями, как в них написано это слово, особенно, как оно написано в древнейших рукописях; если и тут недоразумение, если и древнейшие рукописи разнятся, надобно обратиться к подлиннику; так как наши книги переведены с греческого языка, то надобно справиться, какое слово в греческом подлиннике, и перевести его ближе, точнее. Но как было это делать у нас в XVI и XVII веках, когда не было училищ, не было ученых людей, которые бы и свой язык древний и новый знали хорошо, да и по-гречески бы хорошо знали? Стали исправлять, как умели: иные исправители, по невежеству, еще больше испортили; другим удалось поправить, выкинуть, например, лишнее; а невежды кричат: зачем это выкинуто, слово важное! Зачем такую ересь затевать, выкидывать слова из церковных книг! Так был обвинен в ереси и подвергся гонению знаменитый Дионисий, архимандрит Троице-Сергиева монастыря. А между тем греки, приезжавшие в Москву, говорили царю и патриарху, что в русском богослужении они замечают отступление от богослужения восточной церкви. Как тут быть? Своих ученых нет; надобно призвать из-за границы ученых, чтоб исправили как следует книги и уничтожили разницу в богослужении. Но эти заграничные ученые прежде всего, разум