Стасов Владимир Васильевич - Александр Николаевич Серов

   В. В. Стасов. Избранные сочинения в трех томах

   Том первый. Живопись. Скульптура. Музыка

   Редколлегия: Е. Д. Стасова, С. К. Исаков,

   М. В. Доброклонский, А. Н. Дмитриев, Е. В. Астафьев

   Государственное издательство "Искусство", Москва, 1952

   OCR Ловецкая Т. Ю.

  

   У меня сохранилось огромное количество писем, писанных ко мне в разное время А. Н. Серовым. Мы с ним были товарищи по Училищу правоведения, от 1836 по 1840 год. В мае 1840 года Серов вышел из училища и поступил на службу, а я еще должен был пройти три верхние класса, и тут-то завязалась между нами переписка, продолжавшаяся много лет, потому что даже и после выпуска моего из училища нам очень часто приходилось жить далеко одному от другого, иногда в разных городах. В училище мы близко сошлись, как два лучшие тогда музыканта всего училища, и наши музыкальные занятия поневоле сталкивали нас (из записок моих, которые я напечатал в "Русской старине", читатель увидит, какую крупную роль музыка играла в жизни Училища правоведения нашего времени); сверх того мы скоро заметили, что во многом у нас одинакие стремления, надежды и ожидания будущего. Все это очень тесно соединило нас, и когда личные беседы прекратились, мы вздумали переписываться.

   Для нас обоих эта переписка имела очень важное значение - мы помогали друг другу образоваться не только в музыкальном, но и во всех других отношениях. Решившись теперь напечатать значительную долю нашей переписки, я полагаю, что этим удовлетворю не только любопытству тех, кому интересны подробности о молодости Серова, но дам в руки всей нашей публики - даже той, которая мало интересуется музыкальным делом и музыкантами, - такой биографический материал, какой лишь очень редко можно встретить в печати. Перед читателем является исповедь души, записанная почти день за днем, исповедь юноши, полного блестящих дарований, сил, лучших стремлений, борющегося с трудною действительностью, то полного уныния, недоверия к самому себе, иногда даже отчаяния, то снова одушевленного, бодро и смело идущего к своей цели. В одном письме Серов говорит (1842): "Масса посредственностей в людском роде не позволяет музыке царственно властвовать над человечеством. Муза инкогнито бродит по земному шару и избирает себе любимцев в тех редких существах, которые в изящном видят абсолютную цель человеческого бытия". Одним из таких редких людей был Серов. Вся жизнь его была служением искусству, и ему он принес в жертву все остальное, что других манит и радует. Еще с молодых лет он покончил и расстался со всем тем, что не вело его прямо к намеченной цели, и ничто уже не могло своротить с дороги: гнев, а иногда преследование прозаика-отца, собственные неудачи и разочарования, горькие сомнения в собственной творческой способности, внешние, иногда порядочно шершавые обстоятельства - ничто не могло победить его железного упорства, его "мономании" (как говорили иные из его знакомых), и, наконец, сквозь тысячи помех, несчастий, лишений - но также и радостей - он пробился туда, куда хотел, он нашел, наконец, слова и звуки для выражения того, что почти с ребячества носил внутри себя. Пример редкий, почти небывалый между нами!

   Узнать подробности такой жизни, глубокой и героической, - наверное, будет интересно для многих.

   Письма Серова представляют, впрочем, не одну только картину его собственной, внутренней жизни. В них нарисован также целый уголок русской жизни 40-х и 50-х годов - материал, конечно, драгоценный,- но также тут заключается отчет о всем, что тогда совершалось музыкального в русском и даже вообще европейском мире. Перед читателем пройдут фигуры Глинки, Даргомыжского, Листа, Берлиоза и многих других исторических личностей, очерки нашего тогдашнего общества и его художественных впечатлений, отчеты о людях и вещах, собственные начинания и проекты для будущего самого Серова, наконец, целый ряд критических статей о значительнейших музыкальных созданиях прежнего и нового времени, - статей за 13 лет до появления первой печатной статьи его. Я исключаю из оригиналов (передаваемых мною в полном составе в императорскую Публичную библиотеку) все то, что специально касалось моей личности и случайных, мелких подробностей жизни. После писем я предполагаю напечатать, тоже на страницах "Русской старины", мои воспоминания о Серове, и здесь, на основании материала, только что переданного читателям - переписки Серова со мною, - а также на основании всего нами вместе пережитого, постараюсь рассказать всю жизнь его, начиная с детства и нашей жизни в Училище правоведения и до конца, и тут же начертить портрет его, со всеми слабостями, недочетами и падениями, но также и со всеми блестящими качествами и великолепными силами, которые дали деятельности Серова значение историческое.

   Редакцией "Русской старины" опубликованы драгоценные и многочисленные материалы для биографий Глинки и Даргомыжского, поэтому я счел своею обязанностью передать этому изданию то, что у меня было касающегося еще одного из наших покойных композиторов: уступая тем двум в творчестве и музыкальном даровании, Серов все-таки принадлежит к числу самых выдающихся личностей нашего интеллектуального и художественного мира.

  

   Кто близко знал Серова и его жизнь, согласится, конечно, со мною, что эта жизнь представляет три очень определенных периода: первый период есть период образования и приготовления и заключает первые 30 лет жизни Серова (1820-1850); второй период есть период литературно-критической его деятельности и обнимает следующие 10 лет его жизни (1850-1860); наконец, третий период есть период музыкального творчества Серова и заключает последние 11 лет его жизни (1860-1871).

  

   Из этих трех периодов в продолжение первого Серов был эклектиком, знакомился со всеми музыкальными школами, более других любил немецкую, беспредельно обожал Бетховена и Мейербера и занят был собственными попытками, композиторскими и музыкально-критическими. Эти последние (в письмах ко мне) иногда страдают растянутостью и резонерством, но заключают уже много светлых и смелых мыслей, отличаются живым энтузиазмом и пытливостью художественного чувства; в это время он верил также и в необходимость и возможность русской музыкальной школы. В продолжение второго периода Серов уже вовсе отшатнулся от итальянцев, почти совершенно не признавал Мейербера и исключительно посвятил себя культу Бетховена. Критические статьи этого периода (все печатные) блещут энергией, остроумием, едкостью и полемическим задором, привлекавшими массу и часто способствовавшими общему музыкальному развитию; они всегда доказывают также громадное знакомство с музыкальной литературой и музыкальными созданиями, но мало заключают глубины и игнорируют или не понимают почти все созданное в музыке после Бетховена. Наконец, в течение последнего, третьего своего периода Серов разделил свое музыкальное обожание между Бетховеном и Вагнером, написал три оперы "совершенно в своем собственном от всех отличном роде", как он говорит в одном письме, 1862 года, к одной близкой ему тогда особе; {"Не могу же не видеть, что моя опера "Юдифь" нечто совсем самостоятельное, ни на какую другую в свете не похожее" (письмо 29 августа 1862 года). - В. С.} начинает любить итальянцев и итальянскую музыку, даже собирается сам писать итальянскую оперу для Патти, а что касается русской музыкальной школы, то перестает признавать ее и значительную долю своей музыкально-критической деятельности посвящает нападкам на нее.

   Таковы главные черты художественной физиономии Серова, этого талантливого и многоспособного человека, составленного из качеств, самых противоположных и часто боровшихся в нем. Вся жизнь его была рядом непоследовательностей, то симпатических, то трагических, то карикатурных. Следующие здесь письма его, а также и мои "Воспоминания" многочисленными подробностями своими подтвердят это вполне.

   Для ориентирования читателей я считаю нужным в немногих словах рассказать здесь жизнь Серова до начала его переписки со мною. Для этого я беру за основание биографический очерк, напечатанный г. М. в февральской книге "Русской сцены" за 1865 год: во всех отношениях этот очерк может почитаться автобиографией. Во вступлении сказано: "Биографические заметки эти мы составили из сведений, приобретенных нами в течение многолетнего знакомства с г. Серовым, со времени первой встречи в Крыму, в 1847 году, частью из немногих дополнительных приписок, им самим нам доставленных". {Замечу мимоходом, что биографии Серова, напечатанные г. Фаминцыным (в "Музыкальном сезоне", 1871, No 17) и г. Столыпиным (во "Всемирной иллюстрации", 1871, NoNo 127-128), заключают много неверных фактов, особливо последняя, так как автор слишком, по-видимому, доверял рассказам г. Ленца, обыкновенно украшающего все свои "биографии" и "воспоминания" орнаментистикой не вполне достоверной. - В. С.} Притом всякий знакомый со слогом А. Н. Серова легко узнает его во многих местах этого "Биографического очерка".

   "Александр Николаевич Серов родился в С.-Петербурге 11 января 1820 года, в семействе образованном, но нисколько не музыкальном. Отец его, москвич, из весьма низменного слоя, вследствие замечательных умственных способностей и многостороннего развития, еще в молодости достиг заметного положения по службе, а потом высоких чинов и большого влияния на круг близких знакомых. Начитанность его, резкость здравого и наблюдательного, но несколько сухого ума и насмешливый характер привлекали к нему многих, но более порождали врагов. Мать Серова, наполовину немка, дочь сенатора екатерининских времен, была превосходная, любящая женщина, с теплым чувством к поэзии добра и красоты. {В своих "Воспоминаниях о Серове" я буду иметь случай сказать еще многое об отце и матери А. Н. Серова и их разнообразном влиянии на него, а также о его даровитой сестре, Софье Николаевне (в замужестве Дютур), товарище его детства, юности и художественного воспитания. Замечу, пока не входя в подробности, что родственники матери Серова, в восходящей линии, принадлежали к еврейскому племени. - В. С.}

   Серов представляет собою чрезвычайно редкий пример совершенно самостоятельного артистического развития. В детском возрасте ничто не предвещало в Серове будущего музыканта. Он был весьма понятливый, даровитый мальчик, читавший книги уже на 4-м году и почти в том же возрасте страстно любивший театральные представления. Он учился всему необыкновенно бойко и быстро; на 9-м году уже бегло читал французские и немецкие книги. Любимейшим его занятием в этом возрасте было чтение сочинений по части натуральной истории, а первые бывшие у него в руках деньги он откладывал в сторону, чтобы потом, на 11-м году, купить себе старинное издание Бюффона с картинами. {Слепая вера в отца и обожание Бюффона, а также высокое понятие о самом себе были в это время так сильны у Серова, что он часто тогда говаривал: "Я, папа и Бюффон..." Это он впоследствии часто рассказывал мне. - В. С.} Французскому языку он, можно сказать, выучился по Бюффону. Кроме чтения, и наравне с ним, Серов страстно любил рисование. Целые дни проводил он, рисуя зверей, птиц, виды комнат и садика при доме родительском. {Многие воспоминания детства читатель найдет в письме Серова 2 июня 1842 года. - В. С.}

   Серова стали учить музыке, т. е. игре на фортепиано, на 8-м году; первою учительницей его была Олимп. Григ. Жебелева. Не выказывая никакой особенной охоты к занятию музыкой, Серов, однако же, лет 10-11 играл исправно сонатки с аккомпанементом скрипки или виолончели, а годами пятью позже, при поступлении в Училище правоведения, {Серов первоначально, с 7-летнего возраста, учился в пансионе г-жи Командер, а потом с 1830 года в 1-й гимназии. В Училище правоведения перешел при самом его открытии, в декабре 1835 года, прямо в высший класс низшего курса, т. е. в 4-й класс. - В. С.} для экзаменного торжества выучил и хорошо исполнил гуммелевский концерт A-moll. Истинное музыкальное чувство начало выказываться в Серове только на 15-м году. Фортепианные переложения опер Моцарта, а также "Фрейшюца" и "Роберта", и слушание этих опер в театре пробудили впервые в Серове любовь к миру звуков. Еще в гимназии, года за 2 до поступления в Училище правоведения, после 6 дней классной жизни, юноша Серов торопился домой, чтобы прежде всего отвести душу за фортепиано, от которого уже и не отходил почти целый день. Но и тут сначала все дело ограничивалось чтением и вбиранием в себя красот музыкальных. С техническими сторонами теории музыкальной никто не знакомил Серова. Сначала он был даже очень далек от мысли задавать самому себе вопросы по этой части, воспринимая музыку, как она есть, без рассуждений о ее грамоте, о ее науке. В училище, по желанию принца Ольденбургского, Серов должен был избрать какой-нибудь инструмент, кроме фортепиано, - и он избрал виолончель. {Его высочество принц Петр Георгиевич Ольденбургский так ценил музыкальные способности Серова, что даже после выпуска из училища этот последний играл разные соло на виолончели на концертах в Училище правоведения и в доме у принца. В знак памяти при выпуске из училища принц подарил Серову изящный складной пюпитр, на футляре которого напечатан стих из Горация: "Omne tulit punctum qui miscuit utile oulci" (Все превосходно пойдет у того, кто соединит полезное с приятным). - В. С.} Уроки на виолончели Серов брал у известного виолончелиста Карла Шуберта, {А раньше того, у отличного виолончелиста Кнехта, которого каким-то странным манером Серов позабыл в этой своей биографии. - В. С.} который скоро пришел к сознанию, что в отношении музыкального смысла, выразительности, фразировки Серов в учителях не нуждается, {Это мы читаем также в письме от 24 августа 1840 года. - В. С.} а ученик, со своей стороны, несмотря на успехи своей виолончельной игры, более и более убеждался, что не родился быть виртуозом, потому что даже самое устройство пальцев его, коротких и слабых, никогда бы не позволило ему довести виртуозную технику до замечательной степени развития.

   В одно время с этими виолончельными уроками, ознакомившими молодого артиста с техникой смычковых инструментов, в Серове, приближавшемся тогда к 20-летнему возрасту, стала проявляться сильнее и сильнее жажда быть композитором. Первые попытки его к импровизации на фортепиано, втихомолку, в наглухо запертой комнатке, были скромным, ребяческим лепетом. Первое знакомство с музыкальной теорией по сухим, отсталым учебникам генерал-баса, без всякого руководителя, внушало Серову только недоверие и к собственным силам, и к самой науке музыкальной.

   Приблизился 1840 год, первый выпуск из Училища правоведения. Серов, отлично учившийся и в гимназии, был во всех отношениях одним из лучших воспитанников. Блестящие способности его доставили ему при выпуске медаль за успехи и чин 9-го класса, с которым он и начал службу, сперва в канцелярии правительствующего сената (по 5-му департаменту, уголовному)... Здесь я перерываю выписки из "Биографического очерка", потому что в сообщаемых мною письмах подробности о дальнейшей жизни Серова обстоятельнее и вернее того, что он мог впоследствии припоминать и рассказывать. Но везде, где понадобится, я буду приводить в подстрочных примечаниях текст этого же "очерка".

   Все статьи и исследования, написанные Стасовым до 1886 года включительно, даются по его единственному прижизненному "Собранию сочинений" (три тома, 1894, СПб., и четвертый дополнительный том, 1906, СПб.). Работы, опубликованные в период с 1887 по 1906 год, воспроизводятся с последних прижизненных изданий (брошюры, книги) или с первого (газеты, журналы), если оно является единственным. В комментариях к каждой статье указывается, где и когда она была впервые опубликована. Если текст дается с другого издания, сделаны соответствующие оговорки.

   Отклонения от точной передачи текста с избранного для публикации прижизненного стасовского издания допущены лишь в целях исправления явных опечаток.

   В тех случаях, когда в стасовском тексте при цитировании писем, дневников и прочих материалов, принадлежащих разным лицам, обнаруживалось расхождение с подлинником, то вне зависимости от причин этого (напр., неразборчивость почерка автора цитируемого документа или цитирование стихотворения на память) изменений в текст Стасова не вносилось и в комментариях эти случаи не оговариваются. Унификация различного рода подстрочных примечаний от имени Стасова и редакций его прижизненного "Собрания сочинений" 1894 года и дополнительного IV тома 1906 года осуществлялась на основе следующих принципов:

   а) Примечания, данные в прижизненном издании "Собрания сочинений" Стасова с пометкой "В. С." ("Владимир Стасов"), воспроизводятся с таким же обозначением.

   б) Из примечаний, данных в "Собрании сочинений" с пометкой "Ред." ("Редакция") и вообще без всяких указаний, выведены и поставлены под знак "В. С." те, которые идут от первого лица и явно принадлежат Стасову.

   в) Все остальные примечания сочтены принадлежащими редакциям изданий 1894 и 1906 годов и даются без каких-либо оговорок.

   г) В том случае, когда в прижизненном издании в подстрочном примечании за подписью "В. С." расшифровываются имена и фамилии, отмеченные в основном тексте инициалами, эта расшифровка включается в основной текст в прямых скобках. В остальных случаях расшифровка остается в подстрочнике и дается с пометкой "В. С.", т. е. как в издании, принятом за основу, или без всякой пометки, что означает принадлежность ее редакции прижизненного издания.

   д) Никаких примечаний от редакции нашего издания (издательства "Искусство") в подстрочнике к тексту Стасова не дается.

   В комментариях, в целях унификации ссылок на источники, приняты следующие обозначения:

   а) Указания на соответствующий том "Собрания сочинений" Стасова 1894 года даются обозначением - "Собр. соч.", с указанием тома римской цифрой (по типу: "Собр. соч.", т. I).

   б) Указание на соответствующий том нашего издания дается арабской цифрой (по типу: "см. т. 1")

   в) Для указаний на источники, наиболее часто упоминаемые, приняты следующие условные обозначения:

   И. Н. Крамской. Письма, т. II, Изогиз, 1937 - "I"

   И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка, т. I, "Искусство", 1948 - "II"

   И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка, т. II, "Искусство", 1949 - "III"

   И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка, т. III, "Искусство", 1950 - "IV"

   Указание на страницы данных изданий дается арабской цифрой по типу: "I, 14".

  

  

   Материалы для его биографии". Статья впервые опубликована в 1875 году ("Русская старина", No 8).

   Стасова с А. Н. Серовым связывала горячая дружба в молодости, когда они горели единым огнем служения русскому национальному искусству и оба с большим темпераментом выступали в печати по различным вопросам русской культуры.

   Публикуемые Стасовым материалы для биографии А. Н. Серова относятся к молодым годам Серова и не затрагивают более позднего периода, когда взаимоотношения этих двух крупнейших представителей русской музыкально-критической мысли перешли в плоскость острого расхождения во взглядах на жизнь, на искусство и т. д.

   Сам Стасов, никогда не переставая глубоко уважать Серова, предполагал написать свои подробные воспоминания о нем, в которых хотел "рассказать всю его жизнь, начиная с детства и нашей жизни в Училище правоведения и до конца, и тут же начертить портрет его, со всеми слабостями, недочетами и падениями, но также и со всеми блестящими качествами и великолепными силами, которые дали деятельности Серова - значение историческое".

   Это намерение не было осуществлено, и последний, самый интересный период взаимоотношений Стасова и Серова самим В. В. Стасовым не был освещен.