крестьяне и продавали их в
Москве, где яснополянские яблоки высоко ценились. Казалось, за деревьями,
которые в обилии росли в имении, заботливо ухаживали, а поля довольно хорошо
обрабатывались.
Жизнь в помещичьем доме была свободной и легкой. Однажды из гарнизона Тулы
прискакали верхом два офицера. Через несколько минут, быстро скинув нарядные
кители, они появились в широких русских рубахах, больше всего подходящих для
игры в теннис, который нравился многим членам семьи Толстого, включая и его
самого. Во время недолгих перерывов между трапезами каждый занимался чем
хотел - купался в реке, гулял, ездил верхом или в экипаже, - для каждого
были лошади в огромных конюшнях, построенных еще в то время, когда помещичий
дом был вдвое больше: половина его была уничтожена пожаром в начале
девятнадцатого века. Многочисленные трапезы были неизменно веселыми
собраниями. Беседа всегда велась на хорошем, а иногда на высоком
интеллектуальном уровне. Как и все русские, Толстые любили рассказывать
истории. Истории часто рассказывались на итальянском языке - для Ге, много
лет жившего в Италии и предпочитавшего этот язык, затем другому ~
по-французски, третьему - по-английски. Затем история, соответственно,
рассказывалась по-русски, а ее нюансы объяснялись мне по-английски. Все
говорили по-английски, кроме графини Марии и Ге. Никто не завладевал
беседой, каждый вступал в разговор, и вся обстановка была непринужденной и
свободной. Если в это время Толстой страдал от семейных разногласий, он
тщательно скрывал их.
В помещичьем доме была разнообразная, хотя и не очень большая библиотека.
Многочисленные семейные портреты висели в столовой, гостиной и будуаре
графини. Среди них портрет князя Горчакова, деда Толстого (*), и один из
портретов самого Толстого работы Репина. Здесь еще была икона размером
тридцать на тридцать шесть дюймов - память о деде Толстого (**). Бабушка
Толстого (***) усердно откладывала золотые и серебряные монеты из своих
денег на мелкие расходы и из тех подарков, что доставались ей от продажи
леса или фруктов из поместья. Когда она собрала достаточное количество
монет, то отдала их иконописцу, который прибил их к изображению. В течение
многих лет эта икона находилась в часовне на дороге; однако, кажется, во
время беспорядков после объявления об освобождении крестьян в 1861 году,
семья решила, что будет благоразумнее перенести ценную икону в дом.
По-моему, ее стоимость равнялась пятистам унциям золота.
(* Ошибка. Речь идет о прадеде Толстого Николае Ивановиче Горчакове (1725
- 1811), секунд-майоре в отставке. *)
(** Речь идет об иконе Спаса Вседержителя. О ней С. А. Толстая писала:
"Старинный образ Спасителя. При деде Льва Николаевича он находился в
часовне, в Полянах, где он жил с семьей, и считался чудотворным. Когда он
заболел, жена его, бабушка Пелагея Николаевна, дала обещание сделать на него
серебряную ризу, если дедушка Илья Андреевич выздоровеет. Дедушка
поправился, ризу заказали и образ взяли в дом, а в часовню заказали копию"
(Пузин Н. П., Архангельская Т. Н. Вокруг Толстого. Тула, 1988, стр. 118).
**)
(*** Пелагея Николаевна Толстая, урожденная княжна Горчакова. ***)
Комната под сводами на нижнем этаже помещичьего дома, окна которой
выходили на лужайку, в прежние времена использовалась как житница, теперь же
в ней разместился кабинет Толстого. Коса и несколько других орудий висели по
стенам, книг в комнате не было. В летнее время Толстой здесь писал.
Поскольку большая часть его сочинений была написана летом, эта скромная
комната была колыбелью многочисленного ряда художественных произведений, а
также более поздних религиозных и педагогических сочинений, вышедших из-под
пера Толстого за пятьдесят лет.
Ясная Поляна окружена густым лесом, и хотя дороги оставляли желать
лучшего, мы совершали многочисленные экскурсии в экипажах. Иногда мы
выезжали в нескольких экипажах, а по бокам нас сопровождали верховые. В
имении существует по крайней мере один природный феномен, представляющий
интерес. Это плавающий в небольшом пруду остров, на котором растут несколько
больших деревьев. Образовался он в отдаленный период благодаря скоплению
растительности на плавающих ветвях или сваленном дереве. Мало-помалу мох и
грязь отлагались на груде, и так образовался настоящий плавающий остров.
Говорили, что он время от времени меняет свое положение в зависимости от
направления ветра.
Собираясь уезжать, я заметил Толстому, что, надеюсь, он когда-нибудь
посетит Новый Свет. "Нет, - ответил он, весело подмигнув, - я готовлюсь к
другому, лучшему миру".
Судьба не была благосклонна ко мне: следующий раз я посетил Россию лишь
одиннадцать лет спустя. Я отправился из Канады через Тихий океан и проехал
по всей Сибирской железной дороге. Перед тем как пуститься в путешествие, я
написал Толстому из Порт-Артура или, кажется, Мукдена и сообщил дату своего
прибытия в Москву. Когда я приехал в Москву, там меня дожидались письма
графини, в которых она радушно приглашала меня сразу же по приезде
отправиться в Ясную Поляну и как можно дольше погостить у них. Если бы я
знал в то время, что скрывается за этими дружественными приглашениями, ничто
не помешало бы мне без промедления отправиться в Ясную Поляну. По я узнал об
этом позже.
Знойную жару в Китае в июле месяце я переносил достаточно хорошо, но,
когда я приехал в Москву в начале августа, в городе стояла необычно холодная
погода, и я сильно мерз. На улице люди ходили в пальто, тогда как в мое
предыдущее посещение Москвы, в августе, было нестерпимо жарко даже в самой
легкой одежде. Вскоре я сильно простудился. Обдумывая целесообразность
безотлагательной поездки в Ясную Поляну, я получил телеграмму от своего
друга В. В. Святловского (*) из С. - Петербурга, который сообщал, что
следующим вечером он будет проездом в Москве по пути в Ялту (в Крыму), и
приглашал меня погостить у него неделю или две. Получить такое приглашение
было очень приятно, потому что климат Ялты прекрасен, как раз то, что мне
нужно. Я сразу принял приглашение и провел значительно больше времени на юге
России, чем предполагал, а мой визит в Ясную Поляну откладывался с начала на
конец августа.
(* Святловский Владимир Владимирович (1869 - 1927) - русский историк. В
1902 - 1924 годах преподавал в Петербургском (Петроградском) университете.
*)
По пути на север из Киева и Чернигова я остановился в Туле. Я быстро
переезжал с места на место и не был в контакте с Толстыми. В Туле я узнал,
где находятся разные члены семьи писателя. Мне пришло в голову, что,
вероятно, губернатор Тулы (*) может знать, находится ли граф Толстой в Ясной
Поляне или нет. Я зашел к нему. К сожалению, он председательствовал на
заседании губернского правления и не мог принять меня, но весьма любезно
послал своего секретаря сообщить мне, что граф Толстой со своей дочерью
Татьяной, теперь госпожой Сухотиной, гостит в имении ее мужа (**) под
Мценском, в Орловской губернии. Губернатор был настолько благовоспитан, что
наказал секретарю узнать для меня расписание наиболее подходящих поездов и
указать мне самый удобный путь. Я послал телеграмму Владимиру Черткову,
литературному душеприказчику Толстого, с которым поддерживал отношения
многие годы (он жил в небольшом имении около Ясной Поляны), и получил от
него телеграмму, подтверждавшую слова губернатора и приглашавшую меня
незамедлительно посетить его. Я приехал к нему вечером и нашел не только
Черткова с женой (***), но и его невестку графиню Ольгу, с которой
встречался в 1899 году. От них я узнал очень печальные вести о семье
Толстого. Граф Андрей Толстой, супруг графини Ольги, бежал с женой тульского
губернатора, того самого, который был так внимателен ко мне (****). За этим
бегством последовал развод. Графиня с маленькой дочкой жила у своей сестры.
Некоторые члены семьи Толстого доставили ему еще и другие огорчения, а
отношения Толстого и его жены серьезно осложнились.
(* Имеется в виду Кобеко Дмитрий Дмитриевич (1867 - 1916?) - в 1907 - 1912
годах тульский губернатор. *)
(** Сухотин Михаил Сергеевич (1850 - 1914) - зять Толстого, тульский
помещик, депутат I Государственной думы от Тульской губернии. С 1899 года
муж Т. Л. Толстой. **)
(*** Черткова Анна Константиновна (урожд. Дитерихс; 1859 - 1927). ***)
(**** Мемуарист не совсем точен: А. Л. Толстой отбил жену не у губернатора
Д. Д. Кобеко, о котором пишет, а у его предшественника на этом посту М. В.
Арцимовича (1905 - 1907). ****)
Вообще-то я уже слышал об этом, однако подробности, новые для меня, были
весьма печальными. Чертков был скорее склонен к чисто эмоциональным оценкам,
но, трезво взвесив все, я понял, что поведение некоторых сыновей графини
Толстой и ее отношение к мужу говорили о том, что сама она, несмотря на
многие хорошие качества, была скорее чрезмерно любящей матерью, чем
преданной супругой. Я понял, что замужество Татьяны привело к большому
расколу в семье. Ее практический ум служил объединяющим началом, и благодаря
искусному управлению поместьем она содержала семью в хороших условиях. После
того как она оставила правомочное управление, доходы семьи уменьшились; к
тому же революция 1905 - 1907 годов вызвала повышение заработной платы
работникам. Отношения Толстых со своими крестьянами, без сомнения,
оставались такими же хорошими, как и прежде, но все же для защиты дома от
нападения своих или соседних крестьян графиня наняла на службу вооруженного
черкеса (горца с Кавказа), который во время моего визита все еще находился в
Ясной Поляне. Более того, расточительность некоторых сыновей доставила
графине финансовые неприятности. Чтобы пополнить свои доходы и как-то выйти
из создавшегося положения, она потребовала соблюдения авторских прав на
сочинения ее мужа за рубежом и в России. Эти поступки не встретили одобрения
со стороны Толстого: он всегда отказывался принимать гонорары за свои
сочинения. Граф жертвовал деньги, настойчиво предлагаемые ему издателями, и
часто сам раздавал свои рукописи, не заботясь о разного рода прибыли. Когда
острый экономический кризис довел графиню до истерики, пророкоподобное
спокойствие Толстого было нарушено и весь строй семейной жизни был
поколеблен.
Чертков сказал мне, что поездка Толстого в Мценск была, по сути, бегством.
Он не мог выдержать напряженной обстановки дома и просто бежал от нее. Я
размышлял, стоит ли мне последовать за Толстым в Мценск, так как очень хотел
снова увидеть его. Чертков послал телеграмму госпоже Сухотиной, и я получил
приглашение незамедлительно отправиться туда, как только поток посетителей,
прибывших поздравить Толстого с его восьмидесятидвухлетием - 28 августа -
прекратится. Я провел несколько дней с Чертковым и однажды съездил в Ясную
Поляну. Графиня Ольга, обладавшая живым умом, поведала мне, что я встречусь
там с ее преемницей, прежней женой губернатора, а теперь супругой ее бывшего
мужа, и сказала, что я найду ее очень глупой женщиной. "Не будь она такой,
никогда бы не бежала с Андреем". В Ясной Поляне я встретил также графа
Льва-младшего, одного из сыновей Толстого, с которым прежде не был знаком.
Он известен тем, что написал "Прелюдию Шопена" (*), ответ на "Крейцерову
сонату" своего отца. Я не читал книги, поэтому не имею о ней никакого
представления. Ее автор не произвел на меня впечатления. Говорил он как
настоящий славянофил, доходя до крайнего шовинизма. По его мнению, русская
душа должна властвовать миром. Под русской душой, я думаю, он понимал дух
идеализма, однако я не вижу какого-либо особого достоинства в русском
идеализме, который может дать ему или России право властвовать над другими
странами.
(* Толстой Лев Львович (1869 - 1945) - писатель, публицист. Автор сборника
""Прелюдия Шопена" и другие рассказы" (М., 1900), воспоминаний "В Ясной
Поляне" (Прага, 1923) и др. *)
У меня было время лишь для случайных наблюдений, однако признаки плохого
управления имением резко бросались в глаза. Яблоки в саду были проданы еще
на деревьях московскому торговцу. Их собирали работники, нанятые этим
человеком, и под его надзором. Прежде Толстые заставляли своих крестьян
собирать и отправлять фрукты под своим руководством. Дороги в имении были
почти непроходимы днем и совсем непроходимы ночью. Деревня, без сомнения,
приходила в упадок. Кирпичные постройки - эксперимент 1899 года, во время
моего предыдущего визита - совершенно развалились; избы были ветхи, а вся
деревня имела заброшенный вид. Я уехал из Ясной Поляны в крайне подавленном
настроении.
Несколько дней спустя я прибыл в Мценск и проехал миль тридцать до имения
М. Сухотина. Когда я ехал по имению, то сразу понял огромную разницу между
этим имением и Ясной Поляной. Здесь, без сомнения, за всем хорошо ухаживали,
все были в достатке. Помещичий дом был прост - большая столовая соединялась
с соседними многочисленными маленькими комнатками, хозяйственные постройки
расположены близко к жилью. Госпожа Сухотина (графиня Татьяна) и ее
почтенный муж радушно встречали меня, любезно приветствовал и Толстой. Граф
довольно хорошо себя чувствовал, хотя я заметил, что за одиннадцать лет,
прошедших со времени моего предыдущего визита, он похудел и выглядел
озабоченным. Ему только что исполнилось восемьдесят два года. Графиня
последовала за ним в Мценск, но уехала за день до моего прибытия. Как только
мы остались наедине, Толстой принялся рассказывать о своих семейных делах.
Не знаю, правильно ли я поступил или нет, но, прервав его, сказал, что все
уже слышал от Черткова и что ему будет больно повторять все это мне. Я
попросил его поговорить о чем-нибудь другом. Может быть, я был не прав; но,
чувствуя, что рассказ причинит Толстому боль, импульсивно помешал ему.
Все в великом человеке важно; существует определенный интерес к великим
людям, когда несоразмерное внимание уделяется мелочам, а случайные ошибки
или слабости преувеличены, так как образ, который часто остается в умах
людей, есть лишь искаженная карикатура. По-моему, и образ Кромвеля многим
представляется лишь в виде бородавки на слабом фоне лица, причем с главным
вниманием именно к этой бородавке.
Я сожалею о том, что не дал Толстому высказать все, накопившееся у него на
душе. Тем не менее в общем Толстой смог изложить мне свою точку зрения, а
моральный долг требовал от меня вернуться в Ясную Поляну и узнать, что
скажет графиня. Так я оказался посредником в активно развивающемся домашнем
споре. Сложившаяся ситуация была нетерпимой. Уже слишком много людей было
вовлечено в полемику или они сами ввязывались в ссору. Толстой и его
семейные дела обсуждались на разные лады людьми малозначительными, как,
например, литераторами, не только в России, но и за рубежом. Расхождения
между Толстым и его женой стали предметом большой, а иногда пошлой сплетни,
и разногласия, становясь достоянием гласности, лишь обострялись.
Я чувствовал, что мой долг - как-то помочь Толстому в столь неприятном
положении, убедить его судить беспристрастно и внушить ему терпимость в
спорах, которым он иногда придавал слишком большое значение.
Мы долго гуляли, и он говорил о будущем мира. Его не устраивали
правительственные изменения, еще меньше - общественные перемены. По его
мнению, мир крайне нуждался в религиозном движении. Я подумал о схожей идее
Степняка (*), человека совершенно другого склада ума, и хотел знать, суждено
ли новому религиозному движению превратиться в формальную духовность, что
произошло с большей частью религиозных движений в истории. Казалось, Толстой
думал иначе. Он считал, что распространяющееся повсюду религиозное чувство
без веры и обряда - это именно то, что нужно. С этой благочестивой надеждой,
которую я полностью разделяю, великий вопрос должен был быть разрешен.
(* Степняк-Кравчинский Сергей Михайлович (наст. фам. Кравчинский; 1851 -
1891) - революционный народник, писатель. Член кружка "чайковцев", участник
"хождения в народ". В эмиграции основал Фонд вольной русской прессы. *)
Находясь на четвертом бастионе в осажденном Севастополе, Толстой записывал
в своем дневнике 5 марта 1856 года (*): "Вчера разговор о божест<венном> и
вере навел меня на великую громадную мысль, осуществлению которой я чувствую
себя способным посвятить жизнь. - Мысль эта - основание новой религии,
соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры
и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но
дающей блаженство на земле. - Привести эту мысль в исполнение я понимаю, что
могут только поколения, сознательно работающие к этой цели. Одно поколение
будет завещать мысль эту следующему, и когда-нибудь фанатизм или разум
приведут ее в исполнение. Действовать сознательно к соединению людей с
религией, вот основание мысли, которая, надеюсь, увлечет меня".
(* Ошибка. Запись в дневнике Толстого от 4 марта 1855 года (ПСС, т. 47
стр. 37 - 38). *)
Толстому было двадцать семь лет, когда он писал эти строки. Когда он
говорил, по существу, те же слова мне, ему было восемьдесят два года и он
находился на краю могилы. Он, можно сказать, начал и закончил свою жизнь с
одним желанием - стать мессией или быть избранным для осуществления некой
мессианской задачи. В своем дневнике он уже записал (в 1852 году): "Есть во
мне что-то, что заставляет меня верить, что я рожден не для того, чтобы быть
таким, как все" (*).
(* Запись в дневнике от 29 марта 1852 года (ПСС, т. 46, стр. 102). *)
Еще одним посетителем у госпожи Сухотиной был д-р Маковицкий, преданный
друг и врач Толстого, который постоянно ухаживал за ним.
У меня было много дел в Москве и С. - Петербурге, а день моего отъезда из
России неумолимо приближался, и, к моему великому сожалению, после слишком
краткого визита я должен был уехать. Госпожа Сухотина, как и я сам, очень
хотела, чтобы я остался: в то время Толстому нужно было лишь немного
здорового и здравомыслящего окружения, защиты от идолопоклонства, с одной
стороны, и с другой - от мелких семейных, денежных и других подобных забот,
безнадежно затруднявших обретение того покоя и той простоты, к которым он
стремился сам и убеждал стремиться других.
Когда я уезжал на станцию, то по русскому обычаю поцеловал Толстого на
прощание, и когда увидел в дверях его высокую фигуру, машущую мне рукой, я
понял, что прощаюсь с ним навсегда. Месяца два спустя я узнал, что он ушел
из дома, в конце концов отрекшись от жизни, полной компромиссов.