Витте Сергей Юльевич - Царствование Николая Второго. Том 1. Главы 13 - 33

ых месторождений золота на Чукотке не было обнаружено.)

  

   Я бы мог привести тысячи таких примеров.

   {227} Его Величество всегда был более склонен поддерживать тех, которые препятствовали мне в создании обществ для разработки наших национальных богатств при помощи иностранных капиталов и иностранцев.

   Собственно говоря, никто не препятствовал тому, чтобы иностранные деньги на различные предприятия к нам шли, но наивно желали, чтобы иностранные деньги шли, но чтобы распоряжались этими деньгами россияне, и распоряжались не имея в деле никакого интереса со свойственным русским дельцам новейшей формации денежным распутством.

   С одной стороны тенденция эта шла от крупных русских промышленников, которые вообще не желали иметь в России в различных промышленных производствах - конкурентов.

   С другой стороны, эту мысль - препятствовать водворению в России иностранных капиталов постолько, посколько они связаны с иностранцами, - поддерживали все лица, входящие в торговлю и промышленность после того, когда они профершпилились. (нем. "проигрались"; ldn-knigi)

   Этот контингент людей - в большинстве случаев - составляет наше дворянство.

   Я несколько раз принципиально ставил вопрос о том, что необходимо признать, что водворение в России иностранных капита-лов для развития торговли и промышленности есть вещь желательная, которую нужно поощрять. По этому предмету были разные совещания в Зимнем дворце под председательством Императора Николая II.

   Mне прямо не говорили: "нет" и главным образом потому что не могли представить надлежащих доводов. Все доводы, которые мне представляли, всегда были мною разбиваемы. Но Государь Император, - под чьим влиянием не знаю, - всегда как будто бы не сочувствовал этой идее. Мне представляется, что это несочувствие происходило прямо от того, что Государь Император - близко не знакомый ни с финансовой историей, ни с финансовой наукой - боялся того, чтобы посредством этого пути не внести в Россию значительного влияния иностранцев.

   Вообще я никогда не слышал серьезных доводов против иностранных капиталов; но это было всегда и теперь остается для многих чем то вроде Островского "жупела".

   Конечно, большинство членов финансового комитета и членов комитета министров вполне сознавали всю неправильность воззрений о вредности иностранных капиталов. Но чувствуя, что иностранные {228} капиталы не в особенном фаворе на верху, боялись категорически по этому предмету высказаться.

   Вследствие этого, хотя я во все время моего министерства и не покидал мысли об иностранных капиталах для русской промышлен-ности и в значительной степени вводил их, но это происходило исключительно благодаря моему личному влиянию, причем я большею частью всегда встречал те или другие препоны в комитете министров.

   Затем, в области чистого управления министерством финансов, которое в мое время было и министерством торговли, я тоже не встречал поддержки Его Величества во всем, что касалось организации и функций фабричной инспекции.

   Фабричная инспекция была основана при министре финансов Бунге и всегда находилась в подозрении, как такое учреждение, которое, будто бы, склонно поддерживать интересы рабочих и против интересов капиталистов; хотя это была, да и в настоящее время есть совершенная неправда.

   Фабричная инспекция как прежде, так и в настоящее время относилась и относится к интересам рабочих и фабрикантов вполне объективно, и только в надлежащих случаях поддерживает рабо-чих от несправедливой эксплоатации их труда некоторыми фабри-кантами и капиталистами. А так как многие из фабрикантов и капиталистов принадлежат к дворянским семьям и имеют гораздо больший доступ в высшие сферы, нежели рабочие, то они распро-страняли и распространяют легенду о том, что будто бы фабричная инспекция - есть институт крайне либеральный, имеющий в виду лишь поддержку рабочих и их либеральных стремлений.

   Когда в последние годы прошлого столетия и в первые годы этого столетия брожение между рабочими значительно увеличилось и в среду русских рабочих начали постепенно проникать идеи социалистические, которые так сильно завладели умами всех рабочих за границей, что это вынудило заграничные страны пойти на целый ряд капитальнейших мер для большего обеспечения рабочих, мер, которые были проведены все в законодательном порядке, как законы: о страховании рабочих, о рабочем дне, о рабочих ассоциациях, об обязанностях фабрикантов по отношению лечения рабочих и помощи им в случае происшедших с ними несчастий, - когда все эти законы и меры начали проводиться в иностранных государствах {229} и такими несомненными консерваторами, как, например, князь Бисмарк, то и в России явилось движение не только между рабочими, но и другими классами - между интеллигентами и либералами, которые видели необходимость проведения более или менее аналогичных мер и в России.

  

   Но все подобные меры встречали в реакционных кругах решительный отпор. Так, например, мне с большим трудом удалось провести в Государственном Совете закон о вознаграждении рабо-чих в случае увечий и несчастных случаев. Но закон этот был весьма урезан сравнительно с подобными же законами, существую-щими за границей.

   Подобное положение вещей служило значительным поводом к обострению отношений рабочих и фабрикантов у нас в России и к развитию и распространению между рабочими крайних воззрений с социалистическим, а иногда и революционным оттенком.

  

   В мое управление я значительно расширил в департаменте торговли отдел образования коммерческого и во главе этого дела поставил бывшего члена совета министра просвещения Анопуло.

   Я провел через Государственный Совет положение о коммерческом образовании, благодаря которому последовало значительное расширение сети коммерческих училищ.

   По этому положению я возбудил инициативу между самими промышленниками и коммерческим людом, дав им значительную инициативу, как в учреждении коммерческих школ, так и в их управлении. Вследствие этого они охотно начали давать средства на устройство и поддержание своих коммерческих училищ.

  

   Анопуло по образованию был технолог. Я познакомился с ним, как только я сделался министром финансов, потому что он в это время был директором ремесленного училища Цесаревича Николая, а когда я после смерти Вышнеградского был назначен министром финансов, то я в то же время занял должность председателя дома призрения и ремесленного образования бедных детей в С. Петербурге, находившегося под особым покровительством Императора Але-ксандра III, так как по уставу этого дома почетным председателем его считается Государь Император.

   {230} Таким образом, я занимался этим домом, в котором было 2 училища: ремесленное училище Цесаревича Николая и женская школа Императрицы Марии Александровны.

   Вот этими двумя училищами я занимался весьма ретиво и с большим удовольствием и так как в это время директором ремесленного училища был г. Анопуло, то я тогда с ним и позна-комился.

  

   Развив сеть коммерческого образования в Россия y меня явилась мысль устроить высшие заведения коммерческие и технические универси-теты в России, в форме политехнических институтов, которые содер-жали бы в ceбе различные отделения человеческих знаний, но имели бы организацию не технических школ, а университетов, т. е. такую организацию, которая наиболее способна была бы развивать молодых людей, давать им общечеловеческие знания, вследствие соприкосновения с товарищами, занимающимися всевозможными специальностями.

   Мною был создан при помощи моих сотрудников устав С. Петербургского Политехнического Института, который ныне составляет одно из главных высших учебных заведений Петербурга. Этот устав был проведен не без затруднений через Государ-ственный Совет.

   В этом политехническом институте в Петербурге имеются отделения: экономическое и техническое. Это техническое отделение длится на различные отделы: на механически, отдел кораблестроения и химический.

   Я относился к этому делу с полным увлечением; вследствие этого мне удалось устроить политехнический институт в смысл помещения - прекрасно. Будучи министром финансов, мне было ко-нечно, легче, чем другим министрам иметь средства на устройство этого Института.

   Должен сказать, что устройство этого Института было мною осуществлено не без различных затруднений и только благодаря моему влиянию, которым я в это время пользовался, как у Его Величества, так и в Государственном Совете, мне удалось провести это великолепное учреждение.

   Явился вопрос: кого назначить директором этого Института. Нужно было назначить человека, который не возбуждал бы в высших сферах каких-нибудь сомнений, ибо, как я уже сказал, я {231} встречал затруднения в организации и устройстве этого Института не только в смысле денежных затрат, ибо мне указывали, когда я задумаю что-нибудь такое сделать, то нахожу деньги, а когда другие просят у меня деньги на свои потребности, - я скуплюсь; но кроме того я встречал затруднения и политические: мне указывали, что я устраиваю такое заведение, которое впоследствии может внести смуту; говорили: разве мало у нас университетов и с университетскими сту-дентами мы не можем справляться, постоянные беспорядки, а тут Витте под носом желает устроить еще новый громаднейший университет, который будет новым источником всяких беспорядков.

  

   При таких условиях мне приходилось выбирать директора Института, относительно которого не встречалось бы сомнений. Я остано-вился на князе Гагарине.

   Князь Гагарин - артиллерийский офицер, кончивший курс в артиллерийской академии. Он был склонен и до сих пор остался весьма склонным по своей натуре к ученым техническим исследованиям; он считался по артиллерийской части одним из лучших специалистов. Князь Гагарин человек идеальной чистоты. Мать его была статс-дамой при Императрице Марии Александровне и поль-зовалась самым большим почетом при дворе. Женат он на княжне Оболенской.

   Жена князя Гагарина - сестра членов Государственного Совета Александра Дмитриевича и Алексея Дмитриевича Оболенских и генерала свиты Его Величества Николая Дмитриевича Оболенского, состоящего ныне при Императрице Mapии Феодоровне.

   На князя Гагарина, как на человека, имеющего, так сказать ценз знаний, мне указал генерал Петров (ныне член Государственного Совета и почетный академик).

   Казалось бы все эти данные безусловно не могли бы возбуждать никаких сомнений.

   Перед самым назначением Гагарина, вечером был у меня Сипягин. Я сказал ему, что имею в виду просить Государя о назначении директором Политехнического Института кн. Гагарина и спросил Сипягина, какого он мнения о князе Гагарине.

   Сипягин сказал мне, что Гагарина он знает близко, знает его с самого детства и про него ничего, кроме самого прекрасного, сказать не может. Одно только - это, что по натуре князь Гагарин соб-ственно "блаженный" и поэтому, - сказал мне Сипягин, - он боится, чтобы это качество князя не повредило ему.

   {232} Князь Гагарин был утвержден Его Величеством в должности директора Политехнического Института с полной охотой. Он действительно был прекрасным директором Политехнического Института и пользовался всеобщим уважением, как среди профессоров, несмотря на то, что эти профессора имеют всевозможные ученые цензы и гораздо старше князя Гагарина, - так и среди студентов.

   Вообще князь Гагарин такой человек, который не может не пользоваться уважением. Но тем не менее, даже такого человека все таки убиенный председатель совета министров Столыпин почел нужным сделать революционером. В конце концов, его судил Сенат и он был уволен от службы без прощения. Конечно, такое решение было заранее подсказано.

   Жена князя Гагарина, близкая родственница Столыпина, весьма почтенная женщина. Как она мне говорила, она знала Петю Столы-пина с детства и когда это случилось - она мне сказала: "Вот никогда бы не думала, чтобы Петя, в конце концов, сделался таким подлецом".

   Семейство кн. Гагарина, когда Столыпин выказался во всем его полицейском блеске, конечно, прервало с ним всякие сношения.

  

   Кроме С. Петербургского Политехнического Института, в то время, когда я был министром финансов, приблизительно по тому же прин-ципу мне удалось основать еще два политехнических института: один в Варшаве, а другой в Киеве.

  

  

  

  

  

  

  

  

   {233}

  

  

  

   * Пост председателя комитета министров представляется совершенно бездеятельным. Комитет министров был уничтожен после преобразований, вызванных 17-м октябрем 1905 года. До 17-го ок-тября 1905 года объединенного правительства (кабинета министров) не было. Комитет представлял высшее административное учреждение, ко-торое весьма мало служило к объединению правительства; в него вносилась масса административного хлама - все, что не было более или мене точно определено законами, а также важные законодательные акты, которые рисковали встретить систематическое и упорное сопротивление со стороны государственного совета.

   Таким образом через комитет министров прошли почти все временные законы, ограничивающие права евреев, поляков, армян и иностранцев, различные полицейские меры о всевозможных охранах, всякие опеки различным лицам, протежируемым свыше, коль скоро давались льготы вне за-кона и т. п. дела. Комитет состоял из всех министров или их заместителей, председателей департаментов государственного совета и лиц по назначению Государя. В комитете играли роль обыкновенно два, три лица, которые в данное время пользовались особым благоволением Его Величества, а все остальное к ним прислушивалось.

   Такими лицами в мое время были граф Толстой (министр внутренних дел); И. Н. Дурново, очень недалекий человек, но житейски умный и хитрый; Плеве, очень умный агент тайной полиции, недурной юрист, оппортунист, поверхностно образованный, хитрый и ловкий карьерист-чиновник, вообще весьма неглупый, но без всякого государственного ин-стинкта; Победоносцев, выдающегося образования и культуры {234} человек, безусловно честный в своих помышлениях и личных амбициях, большого государственного ума, нигилистического по природе, отрицатель, критик, враг созидательного полета, на практике поклонник полицейского воздействия, так как другого рода воздействия требовали преобразовании, а он их понимал умом, но боялся по чувству критики и отрицания, поэтому он усилил до кульминационного пункта полицейский режим в православной церкви.

   Благодаря ему провалился проект зачатка конституции, проект, составленный по инициативе графа Лорис-Меликова и который должен был быть введен накануне ужасного для России убийства Императора Алексан-дра II и в первые дни воцарения Императора Александра III.

   Это его, Победоносцева, великий грех; - тогда бы история России сложилась иначе и мы, вероятно, не переживали бы в настоящее время подлейшую и безумнейшую революцию и анархию.

   В комитете играл также роль генерал-адъютант Ванновский, военный министр, а потом министр народного просвещения, недурной человек, с военным характером, мало образованный, не без здравого смысла и с упрямым характером. Иногда в комитете играли роль умные мнения и вообще люди, умнее других, но лишь в тех случаях, когда вопросы ранее не были, по крайней мере в принципе, предрешены.

   Забыл упомянуть об А. А. Абазе. Это человек с громадным здравым смыслом, большой игрок, весьма ленивый, кончил курс в университете, но затем мало учившийся. Благодаря природному уму, петербургскому чиновничьему такту и связям, он играл боль-шую роль в Государственном Совете и в комитете министров. Воспитанный в салонах Великой Княгини Елены Павловны, вследствие сего был начинен либерализмом, хотя не пожертвовал бы ни одним вечером картежной игры для проведения той или другой либе-ральной меры.

   Будучи председателем комитета министров, я подобно некоторым моим предшественникам употреблял все меры, чтобы укло-ниться по возможности от рогатых дел, которые обыкновенно сплавляли в комитет, дабы не участвовать в одиозных решениях, и потому стремился передавать их по назначению в Государственный Совет или предоставить министрам испрашивать утверждения всепод-даннейшими докладами.

   Вообще, председатель комитета министров имел очень редкие доклады у Государя, все доклады посылались управляющим комитета {235} я же, как находившийся в то время в некоторого рода опале, совсем Его Величества наедине не видел.

  

   Я покинул пост министра финансов в августе 1903-го года. Через несколько дней Император уехал морем за границу и до-вольно долго был у брата Императрицы в Дармштадте. Я уехал через несколько дней в Берлин, а потом в Париж.

   В Париже я прожил с месяц времени, старался никого не видеть, в особенности официальных лиц. Тогда я был убежден, что война неизбежна и на носу, говорить же кому либо cиe или, вернее, проговориться, конечно, не хотел. Меня в Париже удивляло французское правительство, в особенности министр иностранных дел Делькассэ, который, по-видимому, в возможность войны не верил а потому так пела и французская пресса (Делькассэ всюду авторитетно говорил, что по имеющимся у него достоверным сведениям войны быть не может. Как впоследствии оказалось, эти достоверные сведения заключались в том, что наш посол кн. Урусов уверил Делькассэ. что войны с Японией быть не может, что же касается дипломатических сведений из других французских источников - из Пекина и Toкио, то министр иностранных дел Делькассэ этих сведений совсем не имел, что явно доказывало всю неудовлетворительность постановки дипломатической части Франции на Дальнем Востоке. Когда я приехал в Париж и увидел, что там существует такое оптимистическое настроение, то, боясь проговориться, я старался ни с кем не видеться и уехал поскорее в Виши.)...

   В Париже я несколько раз виделся с главою дома Ротшильдов - бароном Альфонсом, 70-тилетним старцем, человеком большого государственного ума и отличного образования. Я был с ним в прекрасных отношениях и любил говорить с этим умным и много знающим человеком. Он был в прекрасных отношениях с Наполеоном III и вообще со всеми выдающимися деятелями второй Империи. В душе империалист, уживался, но не любил республику. Много знал, видел и был весьма начитанный.

   Из Ротшильдов он в сущности был единственный выдающийся человек. Между его братьями, кузенами, детьми и племянниками есть люди весьма порядочные, все очень светские, но с выдающимися способностями нет, - может есть между молодыми, но еще не выказались.

   Сын барона Альфонса Эдуард - очень милый, молодой человек, но едва ли пойдет по деловитости в отца. Конечно, при свидании с {236} бароном Альфонсом он заводил речь о Дальнем Востоке, от которой я систематически уклонялся, но более всего он говорил о дурном, по его мнению, признаке при нашем дворе, о водворении странного мистицизма.

   Он несколько раз возвращался к этому раз-говору, указывая на то, что история показывает, что предвестником крупных событий в странах, в особенности событий внутренних, всегда является водворение при дворах правителей странного ми-стицизма, конечно, всегда связанного с именами крупных шарлатанов. Он мне прислал затем целую книгу по этому предмету, в которой автор на основании исторических фактов поддерживает эту мысль. На мой вопрос, почему он мне все это говорит, он ответил, что по поводу всяких разговоров, распространяемых во Франции о влиянии на Их Величеств и некоторых Великих Князей и Княгинь доктора Филиппа (из Лиона); затем он мне рассказал некоторые из этих слухов, добавил, что много, вероятно, преуве-личено, но факт все-таки несомненный, что шарлатан доктор Филипп видится с Их Величествами, почитается ими чуть ли не за святого и имеет существенное влияние на их психику. Все эти рассказы, распространяемые во Франции, производили на нас русских, конечно, тяжелое впечатление. О Филиппе, конечно, я много слышал и в Петербурге. Сообщаю кратко то, что мне известно достоверно или почти достоверно.

  

   Филипп нигде оконченного образования не получил, проживал он в окрестностях Лиона. Дочь его вышла замуж за маленького доктора. Когда Филипп начал практику лечения различными чудодейственными средствами, то, как обыкновенно в этих случаях бывает, имел некоторые случаи успеха лечения и также предсказания. Лица, его знавшие, говорили, что он вообще человек умный и имеет какую-то мистическую силу над слабовольными и нервнобольными. Он имел также полицейские процессы вследствие жалоб некоторых лиц на его шарлатанство. Правительство ему запретило лечить и потому иногда преследовало.

   Тем не менее он составил себе небольшую кучку поклонников, преимущественно в числе националистов (история Буланже-Дрейфус). К этой кучке поклонников принадлежал также наш военный агент в Париж полковник генерального штаба граф Муравьев-Амурский (младший брат министра юстиции Н. В. Муравьева, которому дядя не пожелал передать титула вследствие его дурного {237} поведения - процесса со своею матерью и пр.) Этот граф был человек положительно ненормальный, он все хотел нас втащить в историю с ненавистным ему республиканским правительством, а так как я был в числе лиц, препятствовавших сей авантюре, по-лагая, что нам не следует вмешиваться во внутренние дела Франции, и так как в результате граф Муравьев-Амурский был сменен, то он меня возненавидел, хотя лично он меня не знал; граф Муравьев-Амурский и другие поклонники Филиппа провозгласили его святым, во всяком случае они уверяли, что он не родился, а с небес сошел на землю и так же уйдет обратно. С этим Филиппом познакомилась за границею жена Великого Князя Петра Николае-вича, черногорка N 1, или жена принца Лейхтенбергского, черногорка N 2. Ох уж эти .... черногорки, натворили они бед России...

  

   Чтобы рассказать, какие пакости он натворили - нужно написать целую историю; не добром помянут русские люди их память.....

  

   Это две дочери князя Николая Черногорского. Он их девочками отдал в Смольный институт, там на них очень мало обраща-ли внимания. Они кончили курс, как раз когда Император Александр III разорвал традиционные узы с Германией и союз с Францией был в зародыше. Тогда он за обедом, данным в честь князя Николая Черногорского, провозгласил знаменитый тост "за моего единственного друга, князя Николая Черногорского". Тост этот, ко-нечно, был провозглашен не столько по любви к князю Николаю, как для того, чтобы сказать всему свету "у меня нет союзников и я в них не нуждаюсь". С своей стороны князь Николай делал все от него зависящее, чтобы заслужить расположение Императора. Это расположение впрочем, совершенно естественно вытекало из того, что князь Николай был князь рыцарского народа - черногорцев, из всех славян всегда заявлявших свою наибольшую привязанность к нам русским. При таком положении вещей, естественно, что Импера-тор Александр III оказывал внимание кончившим в Смольном институт черногорским княжнам. Этого было достаточно, чтобы явились из царской семьи женихи.

   Ведь в это время у нас всяких Великих Князей размно-жилось целое стадо. Слабогрудый Петр Николаевич, младший сын Великого Князя Николая Николаевича (главнокомандующего в последнюю турецкую войну), женился на черногорке N 1, а принц Юрий Лейхтенбергский, третий сын Великой Княгини Марш Николаевны, {238}

   женился на черногорке N 2. Но последний, женившись на черногорке

   N 2, (вторым браком), продолжал свою связь с куртизанкою за границей, где большею частью и проживал. Такое его поведение, ко-нечно, не могло нравиться такому в высшей степени нравственному человеку, как Александр III, и я помню, как то раз, на общем приеме представляющихся, Он спросил одного из представлявшихся, приехавшего из Биаррица - много ли там русских. Он ответил и указал, что там, между прочим, находится принц Юрий Максимилианович, на что Государь заметил: "а, и он там полоскал свое поганое тело в волнах океана". Впрочем, должен сказать, что Юрий Максимилианович был в сущности безобидный человек и совсем недурной, это тип великих князей последних формаций. И так, благодаря Александру III, черногорки были пристроены за второстепенных Великих Князей и этим бы при Александре III все бы и кончилось, но вступает на престол Николай II и женится на Alix. (так в книге!; ldn-knigi)

   Молодая Императрица встретила со стороны Императрицы матери и русских Великих Княгинь самый радушный прием и сердечное отношение, но не такое отношение, как к Императрице. А ведь она Императрица. Только черногорки не только гнулись перед нею, как перед Императрицей, но начали проявлять к Ней бесконечную лю-бовь и преданность.

   Как раз Императрица заболела какою то желудочною болезнью; черногорки тут, как тут, ее не покидают, устраняют горничных и сами добровольно принимают на себя эту неприятную в подобных болезнях обязанность. Таким образом, они втираются в Ее фавор и делаются Ее первыми подругами. Покуда Государь не разо-шелся, это было не особенно заметно, но по мере того, как Он начал расходиться и Императрица мать начала терять свое влияние - влияние черногорок все усиливалось и усиливалось.

   Конечно, прежде всего явилось у них желание раздобыть побольше денег. Вот на этой почве мне пришлось сталкиваться с черногор-ками. Как то раз черногорка Лейхтенбергская заявила мне, что им трудно жить, и что она просила помощи у Государя через Императрицу и просила и моего содействия к устройству этого дела. Вопрос сводился к тому, чтобы казна выдавала Лейхтенбергскому ежегодно 150.000 рублей. Конечно, я признал это невозможным и дело устрои-лось так, что бюджет министерства двора был увеличен на 150.000 рублей, a сие министерство уплачивает Лейхтенбергскому равную сумму.

   {239} Как это устроится теперь, когда черногорка N 2 покинула своего мужа Лейхтенбергского и вышла замуж за Великого Князя Николая Николаевича, не знаю.

   Такой простой способ устройства пособия черногорке N 2 вытекал из особого Высочайшего повеления относительно бюджетов министерства двора.

   Делами Великого Князя Петра Николаевича управлял молодой человек, сын его бывшего гувернера (кажется, фамилия его Дюмени). Он заигрался, вероятно, не без ведома Великого Князя на бирже и крайне одно время расстроил его дела. Тогда Велики Князь обра-тился ко мне, дабы я помог ему из государственного банка. Я, конечно, отказал, так как это противоречило уставу банка. В результате Великому Князю помог Государь, кажется из уделов, но супруга, черногорка N 1, такую мою дерзость простить не могла.

   Нужно отдать справедливость черногоркам: он были преданные дочери и постоянно хлопотали о всяких денежных субсидиях своему княжескому родителю. Вся игра велась на том, что в интересах России в случае столкновения ее с Германией, поставить Черногорию в такое положение, чтобы она могла оказать России содействие. Черно-горцы молодцы; нужно только сформировать постоянные части, а для этого нужны деньги. Вот по особым высочайшим повелениям и начали отпускать черногорскому князю на содержание сказанных частей войск особые суммы и теперь в смете военного министерства таких расходов значится около миллиона рублей, если не больше, но как именно расходуются эти деньги, никому в России неизвестно. Князь Николай по этому предмету писал Государю самые убедительные пись-ма, уверяя, что война с Германией неизбежна и весьма нелестно отзы-вался о Вильгельме. У меня в архиве одно такое интересное письмо сохранилось.

   Но l'appИtit vient en mangeant. В 1901 или 1902 году вдруг появился Николай Черногорский в Петербурге. Затем, я ви-жусь с черногоркой N 2, которая мне говорит, что ее отец просил Государя помощи, что Государь на это согласился и, вероятно, я на днях получу повеление. Она прибавила, что очень просит меня ока-зать содействие. Я пожелал узнать, о какой помощи идет речь. Чер-ногорка мне ответила, что ее отец просит Государя, чтобы ему была уступлена контрибуция, которую платит Турция России - около 3.000.000 рублей в год и что Государь на это согласился, а потому князь Николай благодарил уже Государя и уехал к себе обратно в Черногорию. Я сказал черногорке, что это, по моему мнению, невозможно.

   {240} На ближайшем всеподданнейшем докладе Государь мне сказал, что князь Черногорский просил, чтобы Poccия ему оказывала денежную помощь, что Он сказал князю, что не считает возможным из денег, платимых русским народом, оказывать денежную помощь иностранным, хотя бы более нежели дружественным народам. Тогда князь Николай Ему ответил, что и он не счел бы возможным про-сить о такой помощи, а потому он просит, чтобы ему давали не русские деньги, а турецкие, т.е. чтобы Турция следуемую от нее еже-годную контрибуцию до 3.000.000 рублей в год передавала не России, a Черногории.

   Я доложил Его Величеству, что турецкая контрибуция согласно закону ежегодно вносится в государственную роспись и затем в отчет государственного контроля и что об исчезновении этой статьи дохода сделается сейчас же всем известным. Я добавил, что это такие же русские деньги, как и всякие другие, входящие в роспись, что Турция нам платить контрибуцию в возмещение лишь части расходов, произведенных русским народом в последнюю восточную войну и что исчезновение из доходов этой суммы русскому народу в той или другой форме придется восполнить, и, наконец, что такая новая подачка Черногории по своим размерам переходит всякие пределы. В ответ на это Государь мне говорит:

   "Что же делать - я уже обещал".

   Его Величество меня часто обезоруживал этим доводом, но в данном случае я доложил Государю, что если Он обещал, то по-тому, что князь Николай вольно и невольно ввел Его в заблуждение, указав, что он сам не считает возможным брать русские деньги и потому просит турецкие, а так как оказывается, что это деньги русские, то следовательно весь Его разговор с князем падает. Государь склонился к моим убеждениям и я с министром иностранных дел дело это уладил, но все таки пришлось по бюджету военного министерства увеличить субсидию на несколько сот тысяч рублей. После этого мне черногорка N 2 с яростью сказала:

   "Ну, я вам это не забуду, - будете помнить..."

   Я воображаю, сколько эти сестры потом на меня клеветали Императрице. Вообще эти особы крепко присосались к русским деньгам. На одной из их сестер (старшей) был женат князь Петр Карагеоргиевич, теперешний Сербский король, поэтому они также ин-триговали против короля Александра, так ужасно погибшего от рук убийц, вместе со своей женой.

   Незадолго до этого события, когда Государь был в Ялте, король Александр по-видимому хотел приехать к Государю с женой с {241} визитом, но визит этот был отклонен, что произошло не без интриг черногорок.

   Замечательно, что когда король Александр женился на бывшей фрейлине своей матери, сделав таким образом mИsalliance, то черно-горка N 2 говорила, что король дурно кончит.

   Незадолго до убийства короля Александра и воцарения Петра Кара-георгиевича, последний у меня был, чтобы просить также денежной помощи, и опять о нем просила черногорка N 2. Он имел такой несчастный вид, что вот уж я никак не думал, что через несколько месяцев он будет королем. У него было имение в Румынии и вопрос заключался в том, чтобы ему выдать ссуду под это имение. Я не согласился на выдачу ссуды ни из казны, ни из Государствен-ного банка. Но с высочайшего разрешения ему была выдана ссуда из правления Бессарабско-Таврического банка. Высочайшее разрешение потребовалось только потому, что по уставу банк не мог выдать ссуду под землю за границей. В этом году имение было продано ко-ролем и ссуда возвращена.*

  

   Я помню, что, когда пришел ко мне Петр Карагеоргиевич, я, как раз случайно, сию минуту принять его не мог и заставил его ждать с четверть часа в моей приемной.

   Затем, ко мне вошел в кабинет человек уже пожилых лет, очень скромный, весьма приличный в своих манерах и разговоре. Конечно, мне в то время и в голову не могло прийти, что этот скром-ный, пожилых лет человек может через неколько лет сделаться королем Сербии, хотя для того, чтобы эта вещь, о которой я тогда и думать не мог, осуществилась, нужно было ране жестоким образом убить короля Сербии Александра и его жену.

   Когда случилось это возмутительное убийство, то род, династия Обреновичей - прекратилась и престол достался старшему лицу из рода Карагеоргиевичей, как принадлежащему к династии, из которой происходили прежние владетельные князья Сербии, - и таким образом этот Петр Карагеоргиевич, который являлся ко мне в виде про-сителя, неожиданно сделался королем Сербии.

   Многие держатся того мнения, что в заговоре, который привел Петра Карагеоргиевича к престолу, участвовал, между прочим, и сам Петр Карагеоргиевич, что ему было известно об этом заго-воре, о том, что будут убиты король и королева Сербии.

   Насколько это верно, я не знаю. Должен только сказать, что со времени вступления Петра Карагеоргиевича на престол конституционного государства, к каким принадлежит Сербия, он себя держит {242} в высокой степени корректно-конституционно, так что он представляет собою короля, против которого нельзя сделать никакого упрека. Вероятно, это происходит и от того, что продолжительная его жизнь, как простого обывателя французской республики, дала ему такие политические принципы и устои, которым чужды государства не конституционные, или псевдо-конституционные, я говорю, такие принципы, следуя которым, Петр Карагеоргиевич представляет собою короля весьма корректного.

   Итак, возвращаюсь снова к упомянутому Филиппу. Через черногорок Филипп влез к Великим Князьям Николаевичам и затем и к Их Величествам. Таким образом, Филипп насколько раз проживал секретно по месяцам в Петербурге и преимущественно в летних резиденциях, он постоянно занимался беседами и мистическими сеансами с Их Величествами, Николаевичами и черногорками. На даче Великого Князя Петра Николаевича около Петергофа с Филиппом виделся и Иоанн Кронштадтский. По-видимому, там и родилась мысль о провозглашении старца Серафима Саровского святым. Об этом эпизоде мне рассказывал К. П. Победоносцев так:

   Неожиданно он получил приглашение на завтрак к Их Величествам. Это было неожиданно потому, что К. П. в последнее время пользовался очень холодными отношениями Их Величеств, хотя он был один из преподавателей Государя и Его Августейшего батюшки.

   К. П. завтракал один с Их Величествами и после завтрака Государь в присутствии Императрицы заявил, что он просил бы К. П. пред-ставить Ему ко дню празднования Серафима, что должно было последовать через насколько недель, указ о провозглашении Серафима Саровского святым. К. П. доложил, что святыми провозглашает Святейший Синод и после ряда исследований, главным образом, основанных на изучении лица, который обратил на себя внимание святою жизнью и на основании мнений по сему предмету населения, основанных на преданиях. На это Императрица соизволила заметить, что "Государь все может". Этот напев имел и я случай слышать от Ее Величества по различным поводам. Государь соизволил принять в резон доводы К. П. и последний при таком положении вопроса покинул Петергоф и вернулся в Царское Село, но уже вечером того же дня получил от Государя любезную записку, в которой он соглашался с доводами К. П., что этого сразу сделать нельзя, но одновременно повелевал, {243} чтобы к празднованию Серафима в будущем году Саровский старец был сделан святым. Так и было исполнено.

   Государь и Императрица изволили ездить на открытие мощей. Во время этого торжества было несколько случаев чудесного исцеления. Императрица ночью купалась в источнике целительной воды. Говорят, что были уверены, что Саровский святой даст России после четырех Великих Княжен наследника. Это сбылось и окончательно и безусловно укрепило веру Их Величеств в святость действительно чистого старца Серафима. В кабинете Его Величества появился боль-шой портрет - образ святого Серафима.

   Во время революции, после 17-го октября, обер-прокурор Святейшего Синода, князь А. Д. Оболенский, насколько раз мне стонал, что черногорки все вмешиваются в духовные дела и мешают Святейшему Синоду и что как то раз по этому предмету он заговорил с Его Величеством о святом Серафиме Саровском, на что Государь ему сказал: "Что касается святости и чудес святого Серафима, то уже в этом я так уверен, что никто никогда не поколеблет Мое убеждение. Я имею к этому неоспоримые доказа-тельства". *

   Их Величества пробыли в Сарове несколько дней. Эти торжества имели большое влияние на укрепление расположения Его Величества к двум лицам: к министру внутренних дал Плеве, который был на этих торжествах, и к губернатору Лауницу.

   Оба эти лица впоследствии были убиты. Плеве ранее 17-го октября 1905 года (15 июля 1904 г.) и уже после, во время революции - Лау-ниц.

   Должен по совести сказать, что будучи против всяких убийств, а особенно анархических, - я там не менее не могу не сознаться, что беспринципность этих двух лиц во многом содействовала такой трагической их смерти.

   Беспринципность Плеве, по крайней мере в некоторой степени, оку-палась его умом и знаниями, а беспринципность Лауница соответствовала его невежеству и ограниченности.

   * Покрывало к мощам Серафима рисовал князь Путятин, помощник обергофмаршала (полковник, как его прозвали, от котлет). Он приобрел особенное благоволение Его Величества и сделался секретным проводником между двором и так называемыми "черносотен-цами"

   (г. г. Пуришкевичи, Грингмуты, Юзефовичи и прочая полити-ческая с....ь). Я князя Путятина лично мало знал; когда бывал {244} при дворе и даже теперь перед выездом из России он мне постоянно расшаркивался.

   С Саровским Серафимом связан отец Серафим, недавно еще артиллерийский офицер, потом иеромонах в Москве; он на этих поприщах оставил по себе не особенно лестную память, а теперь он уже состоит архиереем в Орле. Еще перед моим отъездом теперь из Петербурга почтеннейший архимандрит Полиостровского монастыря Варнава мне говорил, что сего архиерея Серафима прочат в митрополиты петербургские и что именно потому самые безобразнейшие из всех русских газет, т. е. газеты "черносотенные", которые между прочим во всех отношениях поддерживаются свыше, газеты полные самой нелепой клеветою и ложью, систематически травят митро-полита Антония, надеясь вынудить его покинуть пост.

   По словам архи-мандрита Варнавы наверху существует убеждение, что для того, чтобы настал в России покой, нужно, чтобы Петербургский митрополит на-зывался Серафимом. Таково предсказание. Что cиe весьма вероятно, я сужу по тому, что полковник от котлет Путятин во время войны с Японией несколько раз выражал свое удивление в том, что есть люди и, казалось ему, порядочные люди, которые полагают, что мы можем быть сокрушены японцами, тогда как существует несомненное предсказание Серафима, что нами победоносный мир будет заключен в Токио. Это Путятин с полным спокойствием еще вы-ражал после Цусимы.

   В связи с Саровским Серафимом сделал себе карьеру прокурор Московской синодальной конторы князь Ширинский-Шахматов, приготовивший все для открытия мощей. После этого торжества он был назначен губернатором в Твери, но так как он там потребовал от священников, чтобы они ему аттестовали политическую благонадежность населения, то князь Мирский, будучи министром внутренних дел, после Плеве, его уволил, хотя и не без неудовольствия со стороны Его Величества. Как только князь Ширинский приехал в Петербург, Государь его принял, спокойно выслушал всякие инсинуации на князя Мирского и назначил вопреки обыденным правилам сенатором.

   Затем, когда я был вынужден, собрав первую Думу, поки-нуть пост председателя совета министров, князь Ширинский был назначен обер-прокурором синода в кабинете Горемыкина, а когда после 72-х дней вместо Горемыкина был назначен председателем совета Столыпин, князь Ширинский опять должен был уйти, но Его Величество сейчас же назначил его членом Государственного {245} Совета. Теперь он присутствует в Государственном Совете в качестве председателя черносотенной банды. Князь Ширинский имеет все пороки К. П. Победоносцева, не имея даже тени его положительных качеств: образования, культуры, опытности, знаний и даже полити-ческой порядочности.

  

   Может быть, далее мне придется говорить о "черносотенном" движении, которое сыграло уже громадную роль в нашей революции и анархии, но теперь должен оговориться тем, что партия эта сыграет еще громадную роль в дальнейшем развитии анархии в России, так как в душе она пользуется полною симпатией Государя, а в особенности несчастной для Poccии Императрицы и имеет свои положительные и симпатичные стороны. Эта партия в основе своей патриотична, а потому при нашем космополитизме симпатична.

   Но она патриотична стихийно, она зиждется не на разуме и благородстве, а на страстях. Большинство ее вожаков политические проходимцы, люди грязные по мыслям и чувствам, не имеют ни одной жизнеспособной и честной политической идеи и все свои усилия направляют на разжигание самых низких страстей дикой, темной толпы. Партия эта, находясь под крылами двуглавого орла, может произвести ужасные погромы и потрясения, но ничего кроме отрицательного создать не может.

  

   Она представляет собою дикий, нигилистический патриотизм, питаемый ложью, клеветою и обманом, и есть партия дикого и трусливого отчаяния, но не содержит в ceбе мужественного и прозорливого созидания. Она состоит из темной, дикой массы, вожаков - политических негодяев, тайных соучастников из придворных и различных, преимущественно титулованных дворян, все благополучие которых связано с бесправием и лозунг которых "не мы для народа, а народ для нашего чрева". К чести дворян эти тайные черносотен-ники составляют ничтожное меньшинство благородного русского дво-рянства. Это - дегенераты дворянства, взлелеянные подачками (хотя и миллионными) от царских столов.

   И бедный Государь мечтает, опираясь на эту партию, восстановить величие России. Бедный Госу-дарь ... И это главным образом результат влияния Императрицы. (курсив наш; ldn-knigi)

   Пишу эти строки, предвидя все последствия безобразнейшей телеграммы Императора проходимцу Дубровину, председателю союза рус-ского народа (3 июня 1907 года). Телеграмма эта в связи с манифестом о роспуске второй Думы показывает все убожество полити-ческой мысли и болезненность души Самодержавного Императора...

   {246} В связи с Серафимом Саровским, конечно, еще несколько десятков лиц сделали себе служебную карьеру. Но возвращаюсь к пресловутому Филиппу.

   Когда одна из черногорок была в Париже, она потребовала к себе заведывавшего там нашею тайною полицией Рачковского и выра-зила ему желание, чтобы Филиппу разрешили практиковать и дали ему медицинский диплом. Конечно, Рачковский объяснил этой черномазой принцессе всю наивность ее вожделения, причем недостаточно почтительно выразился об этом шарлатане. С тех пор он нажил в ней опасного при дворе врага. Покуда занимал пост министра внутренних дел благородный и честный человек Сипягин, Рачковского не трогали, так как он по части своей профессии имел несомненные заслуги в Париже... Но после того, как Сипягина безвинно злодейски убили и вступил на пост министра вн