Водовозов Николай Васильевич - Роберт Мальтус. Его жизнь и научная деятельность

ших неудобств". Нужно еще (четвертое), "чтобы новые определения согласовались с теми, которые положены в основу науки, и чтобы одинаковые термины сохраняли всегда один смысл".

   Политическая экономия - это, по взгляду Адама Смита, наука о богатстве народов, о природе и причинах его. Что же такое само богатство? - спрашивает себя Мальтус. Различные экономисты понимают это выражение неодинаково: одни очень узко, другие чрезвычайно широко. Физиократы, например, обозначали им преимущественно только продукты земледелия, тогда как Сэй вводил в понятие богатства, кроме всякого рода внешних благ, также и умственную деятельность человека, разные личные услуги, "самые благородные добродетели и самые редкие таланты". Оба эти понимания Мальтус признавал крайностью: согласно первому богатые промышленные страны придется называть бедными; что же касается второго, то оно, по его мнению, вносит совершенную путаницу во все наши понятия: богатый человек и добродетельный человек - разве это одно и то же? Возможность накопления и сбережения, отсутствующая в личных услугах, кажется ему существенным признаком богатства. Согласно такому взгляду богатой страной мы назовем ту, которая сравнительно с размерами своей территории будет обладать большим количеством полезных для ее населения материальных предметов.

   От того, как понимать богатство, зависит, что называть производительным трудом. Физиократы вполне логично считают таковым только труд земледельческий, тогда как Сэй не отказывает в этом названии ни деятельности государственного человека, ни работе домашней прислуги. Мальтус в полном согласии с данным им определением богатства признает только тот труд производительным, который направлен на произведение материальных предметов. Поэтому труд учителя, государственного человека или прислуги не является, на его взгляд; трудом производительным, но в то же время Мальтус не хочет его называть и непроизводительным, чтобы не прилагать никакого неодобрительного эпитета к той форме деятельности, которая, не доставляя никаких материальных предметов, тем не менее очень полезна, даже необходима для государства. Он изобретает для нее особое название и всякий труд, не являющийся в его смысле производительным, обозначает понятием "личные услуги". Труд производительный создает капитал или ту "часть материального богатства страны, которая сберегается и служит для производства и для распределения богатства"; труд непроизводительный поглощает доход с этого капитала и производит приятные и полезные вещи нематериального свойства. Так как один труд содержится за счет другого, то благосостояние народа зависит от правильного соотношения между ними; непроизводительный труд не должен получать слишком большой доли национального богатства, чтобы не помешать накоплению капиталов. Страна, большая часть населения которой состоит из солдат, прислуги и чиновников, богатой быть не может. Прежде чем следовать дальше за Мальтусом, мне кажется необходимым сделать здесь несколько замечаний по поводу вышеизложенного. Вопрос о том или ином понимании слова "богатство" не может считаться оставленным и в современной политической экономии. Если узкий взгляд физиократов не встречает уже больше поддержки, зато широкое определение Сэя с известными ограничениями принимается некоторыми из современных экономистов. Ввиду того, что к их числу принадлежат даже такие авторитетные люди, как Адольф Вагнер, небесполезно будет подчеркнуть в высшей степени трезвый взгляд Мальтуса на богатство как на сумму одних материальных предметов. Что же касается мальтусова определения капитала, то его надо признать вполне устарелым и слишком неточным даже для своего времени.

   Из всех экономических понятий в действительной жизни мы всего чаще встречаемся с ценою. Цена есть денежное выражение меновой ценности предмета, а меновая ценность, говоря словами Мальтуса, представляет собой "отношение одного предмета к другому или к нескольким другим, способным быть обмененными". Отношение это определяется спросом и предложением. Колебаниями в спросе и предложении объясняются все изменения, происходящие в ценах товаров; других причин, влияющих на эти изменения, по мнению Мальтуса, не существует. Таким образом, издержки производства при определении цены товаров играют лишь второстепенную роль.

   Мальтусу хочется доказать, что труд, употребленный на производство данного предмета, не может служить мерилом его ценности; по его мнению, мерилом является то количество труда, которое можно купить данным предметом. Это как раз обратное тому, что утверждает Рикардо в своих "Началах политической экономии". Первое основное положение этой книги гласит: "Ценность предмета или количество всякого другого предмета, за которое он обменивается, зависит от сравнительного количества труда, необходимого на его производство, а не от большего или меньшего вознаграждения, получаемого за этот труд".

   Если бы вся современная политическая экономия не доказала полной справедливости рассуждений Рикардо, одной полемики его с Мальтусом было бы достаточно, чтоб усомниться в правоте последнего. Но трудовая теория ценности, развитая и обоснованная Марксом, получила теперь всеобщее признание, и взгляды Мальтуса в этой области можно считать окончательно сданными в архив.

   Ошибочная отправная точка зрения в вопросе о ценности заставила Мальтуса неверно подойти и к исследованию издержек производства, но она нисколько не помешала ему в анализе отдельных составных частей этих издержек установить несколько правильных, впоследствии вполне подтвердившихся положений. К вопросу об издержках он переходит следующим, вполне искусственным образом: "Хотя в момент обмена двух предметов на эту сделку не оказывает влияния никакое другое обстоятельство, кроме отношения спроса к предложению, тем не менее, так как все предметы наших желаний получаются усилиями человека, понятно, что снабжение ими обусловлено, во-первых, суммой, ловкостью и направлением этих усилий, во-вторых, - поддержкой, которую можно извлечь из продуктов предшествующего труда, и, в третьих, - изобилием или скудостью сырых материалов и необходимого пропитания для рабочих". Таковы, по мнению Мальтуса, три основные категории издержек производства, необходимые для правильного удовлетворения существующего спроса, по общепринятому взгляду же являющиеся просто главными факторами в образовании цены товаров. На экономическом языке категории эти именуются заработной платой, прибылью и рентой.

   Анализ ренты, ее особенностей и причин составляет главную заслугу Мальтуса в теории политической экономии, а потому мы с него и начнем. Теория ренты связывается обыкновенно с именем Рикардо, который между тем в предисловии к своей книге сам отклоняет от себя эту честь и заявляет прямо: "В 1815 году Мальтус в своем "Исследовании о природе и возрастании ренты" и Уэст в "Опыте о приложении капитала к земледелию" представили миру почти в одно и то же время истинное учение о ренте". Конечно, заслуга Рикардо, разработавшего это учение с такой простотой и наглядностью, что оно сделалось с тех пор самым лучшим достоянием экономической науки, заслуга немалая, но для историка, интересующегося преемственностью идей, более раннее исследование Мальтуса должно представить и больший интерес. Для понимания же научных заслуг и экономических взглядов Мальтуса исследование это имеет особенную важность.

   В то время как Адам Смит главной причиной ренты считал монопольный характер поземельной собственности, Мальтус решительно отрицает такую тесную связь между рентой и монополией. Искусственные меры правительства и монополия землевладельцев сыграли действительно свою роль в истории ренты, ускорив ее возрастание, но сам факт существования ренты имеет более глубокую причину, коренящуюся в различном плодородии отдельных земельных участков. Цена продуктов земледелия определяется расходами по их добыванию на наименее плодородных участках, которые потому дают своим собственникам минимальную выгоду, не превышающую среднего дохода с капитала в данной стране и в данное время. Естественные выгоды большего плодородия всех остальных участков и доставляют то, что под названием ренты землевладелец кладет себе в карман. Поэтому, если приложенный к земле низшего качества капитал дает 30 на 100, в других же случаях 40 и 50 на 100, то ренту будут составлять именно эти излишки, равные 10 и 20. Дело нисколько не изменится от того, что землей будет обладать большее или меньшее количество лиц; если даже земля станет общей собственностью, - и тогда рента все-таки не исчезнет.

   Главная, основная причина ренты, по Мальтусу, лежит в особенном свойстве земли доставлять земледельцу больше продуктов, чем нужно ему для собственного потребления. Это-то свойство и позволяет землевладельцу получать ренту с земли, которую обрабатывает арендатор. Вторая причина заключается в том, что продукты первой необходимости всегда находят сбыт, даже при особенном изобилии, потому что они сами себе создают спрос, давая толчок к возрастанию населения. В тех исключительных случаях, когда, как это бывает в новых колониях, рост населения не поспевает за массой добываемых продуктов и они остаются не потребленными, - не бывает и ренты. Последняя причина ренты лежит в сравнительной редкости плодородных участков; свою роль играет здесь, несомненно, и монополия.

   Теория ренты Мальтуса с некоторыми поправками, внесенными Рикардо, в ее существенных чертах должна считаться правильной и в настоящее время.

   Не меньшей оригинальностью, но зато меньшей основательностью отличаются взгляды Мальтуса на прибыль и заработную плату. Прибыль он определяет как "разницу между ценностью необходимых для производства предмета затрат и ценностью произведенного предмета". Высота прибыли зависит от тех причин, которые влияют на величину этой разницы. В земледелии главной из таких причин является плодородие почвы или количество получаемых от земли продуктов. Но с ростом населения и с увеличением конкуренции капиталов люди принуждены обращаться все к худшим и худшим земельным участкам. Рента безостановочно растет, а та часть продуктов, которая идет на удовлетворение капиталистов с рабочими, все падает. При этом потребности рабочих, а следовательно, и заработная плата, имеют свой минимум, ниже которого они не могут упасть, но так как доля рабочих и капиталистов, не останавливаясь, продолжает уменьшаться, - это отражается уже на прибыли, которая и подвергается усиленному сокращению. До сих пор Мальтус рассуждает в полном согласии с Рикардо, забывая только прибавить, как это делает последний, что введение новых машин и улучшение техники, сокращая издержки производства, задерживают падение прибыли.

   Но, продолжает свои рассуждения Мальтус, возвышение ренты не составляет единственной причины, влияющей на величину прибыли. Последнее зависит также от ценности производимых товаров: если под влиянием большего предложения цена продуктов падает, падает и величина прибыли, если же, наоборот, вследствие уменьшившегося предложения цена растет, растет и прибыль. Все эти колебания, по мнению Мальтуса, порождаются в сущности конкуренцией капиталов; большее или меньшее изобилие их определяет ту долю, за которую собственник капитала соглашается обращать его в производство. Влияние конкуренции капиталов на размер прибыли в глазах Мальтуса так велико, что оно может даже парализовать действие первой причины, - возрастания ренты.

   Рассуждая таким образом, Мальтус исходит из своего основного положения, что цены товаров определяются спросом и предложением. Но вот именно это-то положение, как мы видели выше, и не может быть признано правильным. Естественной заработной платой Мальтус называет ту, которая "необходима при данном состоянии общества, чтобы всегда было достаточное для удовлетворения существующего спроса количество рабочих". Ту же мысль Рикардо выразил следующим образом: "Естественная цена труда есть та, которая необходима для доставления рабочим средств к существованию и к продолжению своего рода как без возрастания, так и без уменьшения". Под влиянием спроса и предложения рыночная цена труда может несколько уклоняться от естественной, но она всегда сообразуется с ней, то есть держится приблизительно на уровне необходимых потребностей рабочего. Потребности эти, однако, в различных странах и в разные эпохи отнюдь не одинаковы. Рикардо и Мальтус согласны в том, что низкий уровень их нежелателен. "Друзья человечества должны желать, - говорит первый, - чтобы рабочие классы повсюду имели потребность в удобствах и в наслаждениях, и чтобы они были поощряемы к доставлению их себе всеми законами и средствами". Мальтус выражается на этот счет еще решительнее: "Если бы страна не имела другого средства для обогащения, кроме сокращения заработной платы, мне бы пришлось воскликнуть: "Пусть лучше погибнут такие богатства!"" Он выражает обратное положение, чтобы существующая заработная плата, крайне недостаточная, по его мнению, повысилась; такое повышение, как ему кажется, не послужит к ущербу капиталистов.

   Положение, при котором только необходимейшие потребности получают удовлетворение, не может быть названо особенно идеальным. Как же можно улучшить судьбу рабочих? Единственное средство - это разъяснять им их положение и благоприятствовать распространению среди них привычки к предусмотрительности. "С такой привычкой, - говорит Мальтус, - этот многочисленный класс мог бы быть почти так же счастлив, как два другие" (капиталистов и землевладельцев). Что же касается вмешательства государства в сферу экономических отношений ради улучшения судьбы рабочих, то этого Мальтус совершенно не одобряет. Вообще, практические пожелания Мальтуса не отличаются в этом случае прогрессивным характером (исключением может служить лишь его сочувствие к законодательной охране детского и женского труда), потому что они всегда сталкиваются с его непоколебимой верой в незыблемость существующего порядка. Нельзя того же сказать о политических взглядах Мальтуса, как это видно из следующего рассуждения. "Из всех причин, содействующих распространению среди народных масс привычек предусмотрительности, - читаем мы в его "Политической экономии", - самой существенной является, без сомнения, гражданская свобода. Невозможно, чтобы народ составлял планы на будущее, если он не уверен, что его похвальные и честные усилия достигнут цели и что приобретаемая им собственность будет за ним обеспечена справедливыми, внушающими всем уважение и применяемыми без всякого пристрастия законами. Но опыт показал, что без свободы политической не может быть прочной и свобода гражданская. Поэтому политическая свобода оказывается почти столь же необходимой".

   Чтобы закончить обозрение главных пунктов экономического мировоззрения Мальтуса, нам остается упомянуть, что его надо считать отцом учения о фонде заработной платы, этой столь популярной в свое время и совершенно отвергнутой ныне теоремы. Сущность ее состоит в том, что в каждой стране будто бы существует определенный капитал, который служит для содержания и вознаграждения рабочих и который не может быть произвольно уменьшаем или увеличиваем. Намеки на эту теорию встречаются уже у Адама Смита, не видевшего, однако, в суммах, якобы предназначенных для вознаграждения рабочих, ничего неизменного, нерастяжимого. Мальтус же говорит прямо, что "фонд, служащий для содержания труда, не увеличивается неизбежно с ростом богатств и очень редко возрастает пропорционально последним".

   Если из предшествующих страниц читатель узнал больше о заблуждениях Мальтуса, чем о выдвинутых им истинах, пусть не объясняет он этого тем, что таких истин слишком мало в "Основах политической экономии" или что мы их не захотели увидеть. Напротив, мы подчеркнули трезвый взгляд автора "Политической экономии" на сущность богатства, мы изложили его учение о ренте, которое считаем весьма важным вкладом в экономическую науку. Если затем мы останавливались также на заблуждениях и слабых сторонах Мальтуса, то к этому нас обязывал сам характер его заблуждений - таких, например, как учение о фонде заработной платы, "железный закон" заработной платы [*] и других - и их крупная роль в истории политической экономии. Ошибки великих людей имеют особое свойство быть иногда не менее поучительными, чем многие истины.

  

   [*] - "Железным законом" заработной платы со времени Лассаля, воспринявшего в этом случае взгляды Рикардо и Мальтуса, называют учение, согласно которому заработная плата имеет тенденцию держаться на уровне необходимых потребностей рабочих. В сочинениях Мальтуса учение это было впервые сформулировано и обосновано.

  

   Чтобы вполне понять как ту научную важность, которую имеет "Опыт о народонаселении", так и то непосредственное впечатление, которое Мальтус произвел своей книгой на современников, нам нужно обратиться сначала к истории различных взглядов на народонаселение, господствовавших в прежние времена. Пересмотрев, хотя бы вкратце, соответствующие учения писателей древности, средних веков и просветительной эпохи, мы ясно представим себе, что нового по данному вопросу внес "Опыт о народонаселении", а также почему этому сочинению посчастливилось привлечь к себе всеобщее внимание и получить такую громкую известность. Мы начнем с самой глубокой древности, насколько нам это позволяют скудные сведения, сообщаемые древними авторами.

   В описаниях путешественников и этнографов часто приходится читать о той исключительной плодовитости, которой будто бы отличаются низшие расы. Обширные семьи дикарей охотно противопоставляются при этом современной, цивилизованной семье, не заключающей в себе обыкновенно более четырех-пяти членов. Хотя весьма быстрое размножение некультурных народов наблюдалось действительно неоднократно, тем не менее в той общей форме, в какой высказывается это наблюдение, оно не может считаться фактом, столь прочно установленным, как другой факт - значительная смертность среди тех же некультурных племен. Близко стоя к природе и находясь от нее в особенно сильной зависимости, дикие племена немало страдают от всяких стихийных бедствий, непогоды, засухи, неурожая; им достается труднее нашего победа над дикими зверями, а особенно много крови и сил тратится ими в борьбе друг с другом из-за обладания скотом или пастбищем. Та убыль в их рядах, которая причиняется повальными болезнями, особенно губительными среди дикарей, борьбой с природой и неустанными междоусобными войнами, должна пополняться естественным приростом населения. Что бы нам ни говорили о быстроте этого роста, но, видно, убыль народонаселения бывала так велика, что путем естественного размножения она восполнялась чересчур медленно, потому что законодательства, религия и обычаи древности находят нужным всячески покровительствовать и содействовать возможно большему размножению народонаселения. ·

   Таким образом, в Персии, как передает Геродот, цари назначали особые денежные награды тем из своих подданных, которые имели больше детей. В Иудее считалось позорным не иметь потомства, и потому от участия в управлении отстранялись евнухи и люди бездетные. Индийский закон не допускал к свидетельству на суде женатого, но бездетного человека.

   Китайцы с особенным уважением относились к тем, кто имел большое потомство, видя в последнем благословение Божие. Такого рода взгляд был свойственен не им одним, но многим патриархальным народам. В Греции и в Риме мы встречаемся также с особенным покровительством браку и размножению. Некоторые исследователи (подобно Фюстель-де-Куланжу) объясняют его религиозными причинами и семейным культом умерших, требующим непрерывного продолжения рода; большинство же ученых склоняется к тому, чтобы видеть в этом покровительстве проявление государственной заботливости и верховенства древнего государства над личностью и семьей.

   Действительно, знакомясь с законодательством Спарты, убеждаешься в том, что интересы семьи представлены им очень плохо, зато суверенитет государства, иногда даже в ущерб семейной автономии, выдвинут с поразительной резкостью. Семья рассматривается законами Ликурга не как воспитательница молодого поколения и не как самодовлеющая единица, но как официальное учреждение в общем интересе, имеющее целью снабжать государство достаточным количеством здоровых и сильных граждан. Сообразно такому взгляду закон предписывает каждому спартанцу в определенном возрасте вступать в определенный брак; правительство могло преследовать граждан за нарушение этого постановления и привлекать к суду как за чересчур поздний, так и за дурной, не соответствующий видам государства брак. Так как при этом спартанские женщины не отличались плодовитостью и семьи в Спарте были обыкновенно немноголюдны, существовал, по словам Аристотеля, обычай награждать деньгами отцов, имевших по три-четыре взрослых сына.

   В Афинах, где личность свободных граждан менее подавлялась государственной опекой, нежели в Спарте, где и семья, видимо, пользовалась большей степенью независимости, законы о браке отличались сравнительной мягкостью. Тем не менее, и здесь государство всегда могло принудить любого гражданина ко вступлению в супружество и действительно иногда оказывало такое давление - преимущественно на девушек, когда они являлись единственными продолжательницами рода. Страх уменьшения народонаселения сказывается во всей Греции, и, вероятно, не без основания. Недаром жалуется Плутарх: "Оракулы замолкли; местности, где они вещали, опустели; во всей Греции едва ли наберется 3 тысячи человек, способных носить оружие". Недаром говорит и Страбон: "Я не стану описывать Эпира и смежных с ним местностей, потому что они обратились в пустыню. Обезлюдение, начавшееся уже с давних пор, с каждым днем подвигается дальше, так что римские солдаты располагаются на постой в пустых домах".

   Суверенитет (верховенство) государства даже в чисто семейных и личных делах был в Риме так же силен, как и в Греции. Поэтому и здесь вопрос о браке почитается вопросом общественным и разрешается свыше. Одна из обязанностей цензоров состояла в том, чтобы содействовать размножению населения; с этой целью они всеми средствами побуждали молодых людей к браку, а старых холостяков наказывали увеличением налогов. Покровительству размножения нисколько не противоречит известный факт умерщвления больных и слабых детей: практиковалось это исключительно в видах улучшения расы и опять же в интересах государства. Особенно решительные меры понуждения принимаются после 164 года до Р. X., когда, с одной стороны, обнаруживается убыль населения, с другой - среди римлян начинает проявляться отвращение к браку. После нескольких соответственных постановлений римских цензоров Цезарь издает закон, которым право на получение земли в Кампании предоставляется лишь отцам трех или более детей. Всего решительнее на этот путь законодательного побуждения к браку вступает Август, что объясняется особенно сильным нерасположением его современников и соотечественников к семейной жизни и проистекающим отсюда уменьшением числа свободных граждан. Здесь не место подробно излагать изданные Августом законы; достаточно будет заметить, к чему они сводились: из всех кандидатов на общественные должности предпочтение давалось отныне тем, кто имел больше детей; бездетные граждане не получали наследств, оставленных по завещанию; овдовевшие супруги обязывались вступать в новый брак; обрученные лишались права откладывать свадьбу дольше двух лет и тому подобное.

   Все эти строгие меры, принятые в целях увеличения народонаселения, не имели, однако, желаемого действия: свободное римское население не только не росло, но по временам даже уменьшалось, и это происходило по двум причинам: непрерывные войны сокращали численность населения непосредственно, а рабство, столь мало благоприятное развитию народонаселения во всех направлениях, подтачивало и разрушало римское общество косвенным образом. Справедливо поэтому замечание Мальтуса: "Если бы из страны удалили половину рабов и римский народ вследствие этого мог бы приложить свои силы к искусствам и земледелию, число граждан быстро возросло бы и такого рода поощрение оказалось бы действительнее для роста народонаселения, чем все законодательные меры".

   Тогдашняя действительность, как это всегда бывает, нашла свое отражение и в современных ей учениях: взгляды Платона и Аристотеля по вопросу о народонаселении представляют собою не что иное, как возведение в принцип несколько облагороженной народонаселенческой политики греческого государства. В том идеальном строе, о котором мечтал Платон, брак строго регламентирован: верховная власть назначает, кто с кем должен вступать в супружество, и какое именно число браков должно быть заключаемо в данном году. Только здоровым детям государство позволяет продолжать свое существование, остальные же покидаются в пустынных местах и обрекаются на смерть. В этом Платон видит отличное средство не только для улучшения расы, но и против возможного избытка населения. Хотя Аристотель, в противоположность Платону, подчеркивает внутренний смысл семейной жизни и пишет даже нечто вроде дифирамба семье, на которую смотрит не только с государственной, но и с моральной точки зрения, тем не менее и он высказывает пожелание, чтобы государство не оставляло без своего вмешательства брачные отношения граждан. Он предлагает установить законодательным путем нормальный возраст для вступления в брак, перейдя который и состоящие уже в браке супруги должны расходиться; он предлагает даже, чтобы государство играло в некотором роде роль свахи, отыскивая и намечая невестам женихов, и наоборот. Словом, отеческая опека государства, вмешивающаяся в общественном интересе даже в интимные дела граждан, опека, составляющая отличительную черту всей классической древности, находит себе полное оправдание и даже дальнейшее развитие в сочинениях Аристотеля и Платона.

   Со вступлением на арену общественной жизни христианства во взглядах на семью, на брак и на роль государства в вопросе о народонаселении происходит полный переворот. Брак объявляется отныне делом личным, не подлежащим государственной регламентации; вступление в супружеский союз признается вопросом совести, причем прежнему одобрению семейного начала противопоставляется ныне идеал аскетического обуздания плоти; что же касается роста народонаселения, то, по взглядам христианских теологов, оно регулируется не человеческими, а божескими законами. Государственная точка зрения сменяется религиозной, искусственное покровительство увеличению народонаселения - полнейшим невмешательством в эту область. Между тем, параллельно с распространением христианства идет своим чередом обезлюдение Италии, завещанное ей древним миром.

   Если прежние средства борьбы с этим злом оказались, как мы только что видели, неудовлетворительными, то распространившийся теперь индифферентизм еще менее, разумеется, мог остановить надвигавшееся бедствие. Недостаток населения чувствовался повсюду: от него страдало земледелие, от него границы государства оказывались беззащитными при натиске варваров. Государство погибало, а граждане шли спасать свою душу в монастыри (в Египте, по расчету Руфима, число монахов равнялось числу всех остальных граждан).

   Эпоха возрождения и реформации - эпоха протеста по преимуществу, а в вопросе, нас интересующем, знаменует собою реакцию против аскетических строгостей первобытного христианства. В то время как церковные реформаторы, и во главе их Лютер, восстают против идеала безбрачия, прямо противоречащего, по их мнению, категорической заповеди Бога "плодитесь и множьтесь" и вредно отражающегося на нравах, в обществе, между тем, под влиянием реставрации древней, языческой литературы и памятников древнего искусства замечается особенно сильное стремление освободиться от ига монастырской морали, заменить умерщвление плоти открытой ее реабилитацией. Такой поворот в общественном мнении подготовил собою известное направление позднейшей государственной политики. Но главной причиной и этого поворота в общественном мнении, и изменения государственной политики в более благоприятную для народонаселения сторону были, разумеется, факты действительной' жизни: чрезвычайная смертность и слабый рост населения, характеризующие собой эпоху средних веков. Повальные болезни, негигиеничность всего строя жизни и кровопролитные войны значительно обезлюдили с течением времени многие прежде цветущие страны Европы. Из чувства самосохранения, из чувства страха перед будущим и перед соседями общество и государство на заре нового времени вдруг отшатнулись от строгой, аскетической морали и проявили склонность впасть в противоположную крайность, лишь бы избавиться от действительно страшного бедствия - обезлюдения всей Европы.

   Когда промышленная дезорганизация, составляющая отличительную черту первой половины средних веков, должна была уступить свое место сначала цеховому устройству, а потом постепенно более крупной форме промышленности, и когда параллельная ей политическая разобщенность, последствие феодальной системы, сменилась централизованным государством, - вопрос о народонаселении успел уже совершенно освободиться от нравственно-религиозной цензуры. Он снова, как в классическом мире, стал рассматриваться с общественно-государственной точки зрения, и то разрешение, которое он теперь получил, свидетельствует об особенной важности, придававшейся ему государственными людьми XVII-XVIII веков. Для них вопрос о народонаселении был тесно связан с вопросом о богатстве: богатой они считали такую страну, которая имела больше драгоценных металлов, но драгоценные металлы получались главным образом благодаря внешней торговле, в обмен на произведения туземной промышленности; нужно было, значит, стремиться к возможно большему развитию отечественной промышленности, а это признавалось возможным лишь при условии увеличения числа людей, занятых производством, при условии размножения населения вообще. Практический вывод отсюда: надо всячески поощрять рост населения - вывод, получивший действительно свое осуществление в правительственных мероприятиях того времени.

   Мы видели, как понимало эту задачу греческое государство: оно просто приказывало гражданам вступать в брак и строго преследовало за нарушение своего приказания. Римские императоры действовали мягче: они соблазняли преимуществами и привилегиями, которыми награждали людей семейных, и пугали перспективой различных неудобств, связанных с холостым состоянием. По этому последнему пути и пошло государство XVII-XVIII веков, выработавшее целую сложную систему поощрений и кар все с той же целью - увеличения народонаселения. Примеры такого рода поощрений мы найдем в испанском указе от 1623 года и в знаменитом эдикте Людовика XIV, которыми людям, женившимся до 25 лет, а также отцам десятерых детей давались значительные льготы в платеже податей и повинностей. В Испании, кроме того, правительство стремилось побудить к браку непосредственными денежными премиями. Сюда же относится указ Фридриха Великого (1747 г.), сокращавший срок траура для вдов и вдовцов. Параллельно со вступлением в брак поощрялось, как это видно на примере эдикта Людовика XIV, и деторождение: еще в самом конце XVIII века, в 1796 году, то есть за два года до появления сочинения Мальтуса, английский парламент рассматривал предложение Питта, чтобы государство брало на себя часть издержек по воспитанию детей из особенно многолюдных семейств. Что же касается тех кар, которые, налагаясь на холостяков, должны были отрицательным образом служить той же цели, что и поощрения, то они, хотя и менее разнообразны, чем последние, но не менее часты. Во многих странах известные должности поручались только людям семейным; затем безбрачие служило препятствием для поступления в цехи ремесленников - препятствием, правда, устранимым, но сопряженным с расходами; наконец имущество холостяков после их смерти поступало в некоторых местностях (например, в Брауншвейге) государству, если у покойного не оказывалось ближайших родственников.

   Кроме перечисленных прямых поощрений и кар, государство XVII-XVIII веков принимало целый ряд других мер, долженствовавших косвенным образом служить также увеличению народонаселения. Из таких мер отметим здесь лишь поощрение иммиграции, затруднение выселений и снисходительное отношение к незаконным рождениям. Последнее сказалось особенно ярко в циркулярах Фридриха Великого, освободившего от церковного покаяния женщин, забеременевших вне брака, и запретившего, под страхом наказания, стыдить или упрекать их за это. Для незаконнорожденных около того же времени начинают создаваться воспитательные дома. Таким образом, в погоне за увеличением народонаселения государство решается даже вступить в известный антагонизм с церковью и как бы санкционировать, со своей стороны, то, что последней всегда строго преследовалось. И это понятно: ни одно положение государственной науки и политики не казалось в XVIII веке столь прочно установленным, как следующее: чем больше людей, тем больше ремесленников и торговцев, тем, значит, государство богаче; чем больше людей, тем больше солдат, а следовательно, тем государство сильнее.

   Развитием этих двух положений в XVII и затем в XVIII веке занималась вся тогдашняя государственная наука в лице ее лучших представителей. Писатели XVII века выдвинули вопрос о народонаселении и дали первое научное обоснование народонаселенческой политике государства. При своем возникновении учение это явилось реакцией против бесчеловечной политики средневековых феодалов, дороживших больше скотом, нежели подданными, и не берегших в своих бесчисленных войнах человеческой крови. Им надо было показать всю нерасчетливость их политики, весь вред кровопролитных войн и всю важность народонаселения для государства. Это и было сделано писателями XVII века.

   Иное значение имело то же учение в XVIII веке, когда государства повсюду уже вступили на путь искусственного поощрения народонаселения и когда поэтому слепая поддержка науки приводила лишь к одному результату: она оставляла без всякой проверки и критики весьма одностороннюю государственную политику, заботившуюся о численности населения и упускавшую из виду его благосостояние. Главнейшими представителями такого направления государственной науки в XVIII веке были: Зюссмильх, Юсти и Зонненфельц. Писателями этими развивался не только тот взгляд, что численность населения крайне важна для государства, но еще и другой, оптимизм которого нельзя не признать довольно вредным, - взгляд, что население само создает для себя пропитание и потому не нуждается ни в каких заботах о себе со стороны государства.

   "Так как в стране никогда не может быть слишком много жителей, - пишет Юсти, - то нужно заботиться прежде всего о том, чтобы по возможности усиливать рост населения".

   Зонненфельц мотивирует такое требование следующим образом: "Чем больше народная масса, тем сильнее может быть то сопротивление, на котором покоится внешняя безопасность, - таково основное положение политики; чем больше народная масса, на чье содействие можно рассчитывать, тем меньше опасности грозит изнутри, - таково основное положение полиции (искусства управления); чем больше людей, тем больше потребностей, тем многочисленнее в стране внутренние источники пропитания; чем больше рабочих рук, тем лучше идет земледелие, тем больше материала для обмена, - таково основное положение науки о торговле; чем больше граждан, тем больше получает государство на свои расходы, хотя для каждого облагаемого меньше, - таково основное положение финансовой науки". Особенно резко выражен был взгляд всей этой школы Теодором Шмальцем в следующих словах: "Часто писателями выражается опасение, как бы количество населения в стране не было чересчур велико, так что последняя не в состоянии была бы его прокормить. Но такое опасение глупо и неосновательно, потому что природа неистощима, потому что именно большое количество населения оживляет обмен, потому что люди живут одни другими. Чем населеннее страна, тем она богаче".

   Таков был господствующий взгляд. Нельзя сказать, чтобы даже в XVIII веке он не находил себе никаких возражений или поправок. Уже физиократы и энциклопедисты, но всего больше в своем "Духе законов" Монтескье, указывали на зависимость роста народонаселения от увеличения средств пропитания. Еще важнее для нас взгляды итальянца Джамариа Ортеса (1713-1790 гг.), высказанные им в сочинении, само заглавие которого обращает на себя особенное внимание: "Размышления о народонаселении в его отношении к национальной экономии". По его мнению, численность населения определяется плодородием почвы. По вопросу о росте населения он высказывает, предупреждая Мальтуса, то мнение, что оно совершается в геометрической прогрессии. Среди животных существует стремление к такому быстрому размножению, но природа задерживает его "силой", у людей сдерживающим началом является "разум" - ragione. Поэтому в известных случаях безбрачие столь же необходимо, как и брак. Часть мальтусова учения тут уже ясно сформулирована.

   На английской почве исследователи указывают и более ранних предшественников Мальтуса, чем Ортес. Чтобы не удлинять нашего исторического очерка, мы ответим только на вопрос: в каком отношении находятся эти труды к "Опыту о народонаселении"? Сам Мальтус в предисловии ко второму изданию своей книги рассказывает - и это вполне подтверждается сличением обоих изданий, - что названные сочинения попались ему в руки только тогда, когда он захотел лучше обосновать и разработать высказанный им в первом издании "Опыта..." взгляд на причины и следствия возрастания народонаселения. К основным положениям своего "Опыта..." он пришел совершенно самостоятельно. Подготавливая к печати второе издание и стараясь подкрепить свои мнения авторитетом других писателей, Мальтус тут только убеждается, что "по этому вопросу сделано было гораздо больше, чем он предполагал". Сочинения Монтескье, Франклина и других доставляют ему материал, подтверждающий его первые обобщения, и Мальтус вводит его в свою книгу, увеличивающуюся благодаря этому больше, чем вдвое.

   Отсюда можно убедиться, как неосновательно мнение тех из критиков Мальтуса, которые видят в нем простого компилятора.

   Действительно, в буквальном смысле не Мальтусом открыт был так называемый закон народонаселения, не ему принадлежит также первая мысль о геометрической прогрессии. Мы видели, что о зависимости роста населения от количества необходимого пропитания писали до Мальтуса и в Англии, и на континенте. Но мы сказали также, что господствующим в течение всего XVIII века являлось противоположное мнение, по которому - были бы люди, а пропитание для них найдется, откуда выводилось практическое требование искусственного покровительства увеличению народонаселения. Появляется книга Мальтуса - и положение дел резко меняется. Тот взгляд, который до сих пор считался почти парадоксальным и высказывался очень немногими, становится господствующим; противоположное же мнение, недавно общепринятое, почти совершенно сходит со сцены, сохраняясь лишь в небольшом числе сочинений экономистов-оптимистов. Чем же объяснить этот переворот в умах, произведенный Мальтусом? Ужели только тем, что Мальтус перенес вопрос на политическую и практическую почву? Этим можно было бы объяснить внешний успех его "Опыта...", но никоим образом не его крупную историческую роль, не то значение, которое он получил в истории науки. Нет, Мальтусу, и ему одному, обязаны мы тем учением, которое и до сих пор в своих существенных чертах, как это мы увидим ниже, не может почитаться опровергнутым. Мальтус, и никто другой, сформулировал ясно причину возрастания и сокращения народонаселения, с именем Мальтуса поэтому вполне справедливо и связывается все это учение. Но говорить так - не значит ли игнорировать упомянутых выше предшественников Мальтуса? Нисколько.

   Ошибаются те, кто полагает, что научные открытия делаются случайно, благодаря счастливому сочетанию внешних обстоятельств или особенной одаренности одного человека. Ужели в самом деле закон тяготения остался бы для нас неизвестным, если бы яблоко не упало пред глазами Ньютона? Подобный взгляд давно пора оставить, он опровергнут всей современной наукой. Научные открытия подготавливаются временем и вызываются нуждами общества. Закон тяготения должен был быть открытым, и если бы этого не сделал Ньютон, кто-нибудь другой занял бы его место. Известны случаи, когда величайшие открытия делались несколькими учеными одновременно и совершенно независимо друг от друга; напомним только об Уоллесе и Дарвине, о Родбертусе и Марксе. Не говорит ли это ясно в пользу того, что научные открытия отнюдь не случайного происхождения, что, как и все в природе, они обусловлены, закономерны и являются продуктом необходимости? В таком случае неосновательно, быть может, приписывать честь изобретений отдельным людям, и сами мы совершенно напрасно сказали выше о заслуге Мальтуса? Сделать подобный вывод - все равно, что сказать: необходимость известного факта говорит против его существования. Происхождение видов открыто Дарвином, закон тяготения установлен Ньютоном, трудовая теория ценности обоснована Марксом, учение о народонаселении сформулировано Мальтусом, - все это факты, и мы не имеем права их отвергать; напротив, мы скажем, что Дарвину, Ньютону, Марксу и Мальтусу обязаны мы этими приобретениями науки. Такое признание не обязывает нас, однако же, в некотором роде обоготворять названных исследователей и благословлять судьбу за то, что они явились, так как, мол, в противном случае мы находились бы во тьме. Человечество получает нужные ему открытия, как кредитор свой долг по векселю. Вексельное обязательство путем бланковых надписей может переходить от одного лица к другому, должником делается то А, то Б, то В; для кредитора это безразлично - он получит свое. Так и человечество. В какой степени Мальтус был оригинален, это лучше всего покажет изложение основных принципов его системы. Сличение ее с приведенными выше соображениями предшественников Мальтуса убедит каждого непредубежденного читателя, что первая относится ко вторым, как во всех частях согласованная машина к куче неприспособленных колес и рычагов. Ограничиваясь в настоящей главе изложением только теоретических основ учения о народонаселении и отлагая до следующих глав приведенные Мальтусом доказательства и сделанные им практические выводы, мы постараемся зато в этом изложении быть как можно более точными.

   "Предмет настоящего Опыта, - говорит Мальтус в первой главе своей книги, - составляет исследование одного явления, тесно связанного с природой человека, - явления, дававшего себя знать постоянно и могущественно с самого возникновения человеческого общества, но едва отмеченного писателями, которые занимались вопросами, имевшими ближайшее к нему отношение. Факты, обнаруживавшие наличность этого явления, неоднократно признавались и излагались, но совершенно опускались из виду их естественные и необходимые последствия, хотя, по всей вероятности, именно среди этих последствий можно поместить значительную часть пороков и нищеты, и то неравное распределение даров природы, исправление которого составляло во все времена постоянную заботу просвещенных филантропов. Явление, о котором здесь идет речь, заключается в постоянном стремлении всех живых существ размножаться в большем количестве, чем то, для которого существуют запасы пищи".

   Такая тенденция обнаруживается во всем органическом мире: растения и животные покоряются ей так же, как и человек. Но в то время, как первые размножаются бессознательно и непроизвольно, задерживаемые исключительно недостатком места и пищи, человек руководится разумом и останавливается в своем размножении заботой о необходимом пропитании. Когда страсти заглушают голос рассудка, а инстинкт делается сильнее предусмотрительности, - соответствие между запасами пищи и количеством населения нарушается и последнее подвергается бедствиям голода. В той или иной форме препятствия к размножению населения всегда существовали и существуют, а потому в чистом виде воспроизводительную тенденцию человека нам никогда не приходится наблюдать. Есть страны, однако, где эти препятствия не так сильны: в Северной Америке, например, необходимых средств пропитания больше, а нравы населения чище, чем в Европе, и здесь было замечено, что население удваивается менее чем в 25 лет. Следовательно, при полном отсутствии всяких препятствий к размножению срок удвоения может быть еще короче.

   Но не так легко увеличиваются запасы пищи. Земля имеет свои пределы. Когда все плодородные участки уже заняты и обрабатываются, увеличения средств пропитания можно ждать лишь от улучшения способов обработки и от технических усовершенствований. Эти улучшения, однако, не могут производиться с неослабным успехом; напротив, в то время, как народонаселение будет все увеличиваться и увеличиваться, в увеличении средств пропитания будет обнаруживаться некоторая заминка. "Возьмем в пример Англию и Шотландию, - говорит Мальтус. - В этих странах существуют еще невозделанные земли и приемы земледельческой техники внимательно изучаются". Если мы предположим, что при самых благоприятных условиях количество произведений почвы удвоится в первые 25 лет, - мы выйдем, вероятно, за пределы возможного. Сделать такое же предположение для второй четверти века решительно невозможно: оно противоречит всему, что мы знаем о свойствах земли. "Каждому, кто хоть немного знаком с агрономией, хорошо известно, что по мере расширения обработки ежегодное возрастание средней производительности земли постепенно и правильно уменьшается". Но допустим, что количество умножившихся произведений почвы осталось то же, что, следовательно, после вторых 25 лет получилось на столько же больше пищи, как и после первых. Дальше, по мнению Мальтуса, самое горячее воображение не может идти. Допустим, что такому возрастанию подчиняются произведения почвы всегда. Что же получится? Если население Великобритании состоит в данное время, положим, из 11 миллионов и пищи оказывается в стране ровно столько, сколько нужно для этих 11 миллионов, через 25 лет население возрастет до 22 миллионов, а вместе с ним удвоится и количество пищи, которой, следовательно, опять же будет достаточно для наличного населения. Но вот население снова удваивается и делается равным 44 миллионам, между тем как количество пищи не удваивается, но увеличивается на прежнее количество и потому его оказывается достаточным лишь на 33 миллиона. Чем дальше, тем больше становится несоответствие между наличным населением и количеством имеющейся для него пищи. Тогда наступает голод и среди населения, не находящего себе пропитания, обнаруживается усиленная смертность.

   Из приведенного примера видно, что население растет в геометрической прогрессии, тогда как пища в лучшем случае - только в арифметической. Рост первого можно обозначить таким рядом цифр: 1, 2, 4, 8, 16, 32..., а рост второго - таким: 1, 2, 3, 4, 5, 6... Отсюда позволительно заключить, что для благоденствия рода человеческого, для сохранения равновесия между народонаселением и необходимыми средствами пропитания нужно, чтобы естественное размножение люд