Водовозова Елизавета Николаевна - Э. Виленская, Л. Ройтберг. Воспоминания шестидесятницы

   Э. Виленская, Л. Ройтберг

  

   Е. Н. Водовозова. На заре жизни (Том первый)

   Серия литературных мемуаров

   М., "Художественная литература", 1964

   Подготовка текста, вступительная статья и примечания Э. С. Виленской и Л. И. Ройтберг

   OCR Бычков М. Н.

  

  

  

   "Если бы нужно было в немногих словах охарактеризовать покойную Елизавету Николаевну Водовозову-Семевскую, то едва ли это можно было бы сделать лучше, чем сказавши: это был человек 60-х годов" {"Голос минувшего", 1923, No 2, стр. 177.}. Так в журнале "Голос минувшего", где много лет сотрудничала Водовозова, начиналась посвященная ее памяти редакционная статья. И действительно, в формировании взглядов и самой личности автора настоящих мемуаров шестидесятые годы имели решающее значение. О своей литературной деятельности, продолжавшейся более полувека, Водовозова скромно говорила: "Да, пишу всю жизнь. Больше ни на что не пригодна. И пишу-то я про все такое, самое земное..." {Там же, No 3, стр. 153-154.} Писала Водовозова преимущественно педагогические сочинения и книги для детей и юношества. Труды эти, создавшие ей в свое время значительную известность, в настоящее время устарели и теперь представляют интерес лишь для узкого круга специалистов. Иное дело ее воспоминания "На заре жизни". Это яркий мемуарный памятник эпохи, живое свидетельство современника о том, что прошло перед его глазами и стало для новых поколений историей.

   Когда мемуары Водовозовой впервые вышли отдельным изданием, критика сразу же единодушно признала их историческую ценность и фактическую достоверность, их яркую литературную форму. Автор анонимной рецензии, напечатанной в "Литературных и популярно-научных приложениях" к журналу "Нива", писал, что "На заре жизни" - это "одна из тех редких автобиографий, где все, что автор говорит о себе, имеет неоспоримое общественное и историческое значение". Наряду с мемуарной достоверностью рецензент подчеркивал литературное мастерство изложения. "Огромная книга,- заключал он, - читается с неослабевающим интересом; для любого читателя она может заменить хороший роман, мыслителю она послужит источником серьезных размышлений и выводов; историку она даст ценный материал для изучения умственного роста русского общества и преемственной связи современности с недавним прошлым" {"Литературные и популярно-научные приложения" к журналу "Нива", 1911, No 12, стр. 683.}. Отзыв этот, как выясняется из неопубликованного письма Водовозовой от 9 декабря 1911 года, принадлежал популярному в то время писателю и критику А. А. Луговому (Тихонову).

   Высокая оценка мемуаров Водовозовой была дана и на страницах других журналов - "Русского богатства", "Современника", "Исторического вестника". "...Точно вы читаете какой-то роман,- писал в последнем из этих журналов Д. А. Масляненко, - госпожа Водовозова заставляет читателя так проникнуться всеми жизненными горестями и радостями героев своих воспоминаний, так сжиться с ними, так заинтересоваться их характерами, взглядами, деятельностью, привычками и пр., что со стороны автора, кроме литературного умения, требуется и еще что-то, чем бы он мог настолько захватить внимание своего читателя" {"Исторический вестник", 1913, No 5, стр. 673.}. Это "что-то" и есть органическое слияние субъективной правдивости, стремления к полной и строгой достоверности мемуарного бытописания и элементов художественной изобразительности, умения отбирать наиболее характерные факты и события определенного "участка" действительности и вместе с тем рисовать большие исторические картины, раскрывая в них самый дух описываемой эпохи.

  

  

   Сохранилось очень немного сведений о жизненном пути Елизаветы Николаевны Водовозовой (урожденной Цевловской, по второму мужу - Семевской; 1844-1923). Очерки в энциклопедических и других словарях освещают только ее литературную биографию. Не осталось почти никаких воспоминаний о писательнице, за исключением ее собственных мемуаров. Помимо краткого некролога в "Голосе минувшего" и там же опубликованной не менее краткой заметки известного либерального историка Н. И. Кареева, мы располагаем лишь небольшим очерком народнической писательницы В. Н. Ольнем-Цеховской о последнем периоде жизни Водовозовой. Собственное же повествование мемуаристки о себе хронологически ограничено заглавием книги "На заре жизни" - оно освещает преимущественно годы детства и ранней молодости автора. Последовательное автобиографическое изложение обрывается на второй половине шестидесятых годов. Лишь немногие факты ее дальнейшей жизни эпизодически упомянуты в отдельных мемуарных очерках - "В. И. Семевский" и "Из недавнего прошлого".

   Некоторые дополнительные сведения об авторе "На заре жизни" сообщаются в биографическом очерке о первом муже Елизаветы Николаевны - известном педагоге Василии Ивановиче Водовозове. Написан очерк учеником и другом Водовозова - Василием Ивановичем Семевским, вторым мужем Елизаветы Николаевны {В. И. Семевский, Василий Иванович Водовозов, СПб. 888.}. Из этого очерка видно, что своим духовным и умственным развитием она более всего была обязана В. И. Водовозову, за которого вышла замуж через несколько месяцев после окончания Смольного института. Если первые семена новых воззрений на жизнь, на общественный долг человека, глубокого уважения к труду были посеяны в ее душе К. Д. Ушинским, то свои плоды они принесли именно благодаря Водовозову. Он оказал исключительное влияние на формирование ее общественных интересов, ему она обязана склонностью к педагогике и литературной деятельности и самим выбором жизненного пути.

   Влияние Водовозова на свою будущую жену сказалось еще в те годы, когда он был ее учителем по Смольному институту. Вступив в брак в апреле 1862 года, Водовозовы вскоре отправились за границу, побывали в Бельгии, Германии, Англии, Швейцарии и Франции. Это было не свадебное путешествие, не экскурсия развлекательного характера, а деловая поездка для серьезного изучения в странах Западной Европы практической постановки школьного образования и дошкольного воспитания по известной системе трудового воспитания Фребеля. Последнее особенно занимало Водовозову, увлеченную вопросами воспитания детей и мечтавшую о создании широкой сети "детских садов" в России. К проблеме воспитания ребенка, его гармонического развития, открывающего простор всем его запросам и способностям, Водовозова подходила с позиции "идей шестидесятых годов". Она рассматривала это воспитание как первую и очень важную ступень в общем процессе формирования человеческой личности. Уже в детстве, по ее мысли, закладывался характер того "нового человека", которому суждено будет преобразовать российскую действительность на началах широкой демократии. С этих пор вопросы воспитания юного поколения стали для Водовозовой тем поприщем борьбы за лучшее будущее, которому она отдала всю свою жизнь.

   По возвращении из-за границы осенью 1862 года (а не в 1863 году, как ошибочно указывает сама мемуаристка) Водовозова вместе с мужем постоянно живут в Петербурге. С того же времени начались их знаменитые "фиксы" по вторникам, посетители которых принадлежали к передовой демократической интеллигенции Петербурга, от учащейся молодежи (в том числе и учеников Василия Ивановича) до известных писателей того времени. Водовозовы были близки с Г. З. Елисеевым, В. А. Слепцовым, П. А. Гайдебуровым, братьями В. С. и Н. С. Курочкиными, П. И. Якушкиным, П. Л. Лавровым, Н. К. Михайловским, Н. Д. Ножиным и другими деятелями, среди которых были и люди, связанные с революционным подпольем. Как свидетельствует Н. И. Кареев, он в восьмидесятых годах часто встречал у Водовозовых известного революционера-подпольщика Г. А. Лопатина. Из воспоминаний Водовозовой, из описания вечеринок в их доме и происходивших на них споров в первой половине шестидесятых годов можно заключить, что там собиралась и революционно настроенная молодежь, и демократическая интеллигенция, сочувствовавшая подполью, но не принимавшая прямого участия в его деятельности, и представители раннего легального народничества. Таково было окружение, в котором находилась молодая Водовозова.

   С 1863 года она и сама стала выступать в печати. В сентябрьской книжке "Библиотеки для чтения" за этот год была опубликована ее первая статья "Что мешает женщине быть самостоятельною? (По поводу романа г. Чернышевского "Что делать?")", подписанная "Е. Ц-ская" (Цевловская). В этой работе Водовозова высказала свои взгляды на женскую эмансипацию. "Наконец-то женщина явилась так, как ей должно быть, - писала Водовозова, - не рабой-труженицей, а независимой помощницей своего мужа". Главное место в статье было отведено резкой критике системы женского воспитания в России, которое "не только не приготовляет к самостоятельному труду, но убивает и самую мысль о нем" {"Библиотека для чтения", 1863, No 9, цитируемая статья, стр. 3-4.}. Водовозова не сформулировала прямо своего отношения к роману в целом, не дала его общей оценки. Однако редакция "Библиотеки для чтения" - журнала, враждебного Чернышевскому, за самым тоном статьи угадала в авторе защитника его демократических и освободительных идей и в примечании предупредила читателей, что статья Водовозовой "не выражает" взгляда редакции "на литературные достоинства и общественное значение романа "Что делать?" {"Библиотека для чтения", 1863, No 9, цитируемая статья, стр. 1.}.

   В шестидесятых годах Водовозова выступила с рядом статей по педагогическим вопросам в журналах "Учитель", "Книжный вестник", в газетах "Голос" (где были опубликованы и ее очерки о Смольном институте), "Санкт-Петербургские ведомости" и др. Тогда же она подготовила свой первый большой труд, завоевавший ей известность в литературных и педагогических кругах, - книгу "Умственное и нравственное развитие детей от первого проявления сознания до школьного возраста" (за сорок два года - с 1871 по 1913 - книга выдержала семь изданий). Это серьезное исследование по педагогике дошкольного возраста, в котором автор выступал с позиций демократа, сторонника передовых идей шестидесятых годов, активного противника всех форм угнетения, горячо сочувствовавшего трудовому человеку, у которого "под сермягою и под рубищем бьется такое же человеческое сердце, как и под тончайшим сукном" {Е. Н. Водовозова, Умственное и нравственное развитие детей от первого проявления сознания до школьного возраста, СПб. 1873, стр. 5.}. Исходя из положений воспитательной системы Фребеля, Водовозова вместе с тем отвергала ее схоластические элементы, вроде, например, утверждений, что мяч должен символизировать для ребенка единство мира, а кубик - является телесным выражением чистого покоя. Для нее, уже успевшей впитать материалистические идеи шестидесятых годов, подобные идеалистические выверты были неприемлемы.

   Другим крупным произведением Водовозовой был трехтомный этнографический труд для детей "Жизнь европейских народов". В дальнейшем он был переработан автором в серию популярных книжек для юношества и народного чтения под названием "Как люди на белом свете живут" (1894-1901). На основе глубоких жизненных наблюдений и обобщений написана ее книга "Из русской жизни и природы" (1871-1872), созданы многие другие рассказы и повести для юношества. Труды Водовозовой "настолько содержательны и богаты весьма ценным материалом, что для читателя из народа полны захватывающего интереса", - писал рецензент "Русской мысли" {"Русская мысль", 1894, No 12, стр. 608.}. Книги Водовозовой имели широкий круг читателей в народных библиотеках и читальнях и вообще в детской и юношеской среде.

   В Музее В. И. Ленина хранится экземпляр второго тома книги "Жизнь европейских народов" со следующей надписью: "Педагогический Совет Симбирской гимназии, уважая отличные успехи, прилежание и похвальное поведение воспитанника IV класса У_л_ь_я_н_о_в_а В_л_а_д_и_м_и_р_а, наградил его сею книгою при похвальном листе. Симбирск, мая 30 дня, 1883 г.".

   В восьмидесятых годах - в эпоху реакции и идейного разброда, охватившего русскую интеллигенцию, - Водовозовы остались верны прежним демократическим идеалам. По-прежнему собирались у них по вторникам литераторы, ученые, педагоги и учащаяся молодежь. "Водовозовские журфиксы были популярны в передовых кругах интеллигенции... - рассказывал Н. И. Кареев. - Общий тон этих вечеров был оппозиционный, и на них хорошо отдыхалось от впечатлений от царившей тогда реакции" {"Голос минувшего", 1923, No 2, стр. 180.}.

   Весной 1886 года Водовозова овдовела. В неопубликованном письме к Н. К. Михайловскому она писала о своем покойном муже как о гуманнейшем, бескорыстном, идеально честном человеке в самом полном смысле этого слова {Рукописный отдел Института русской литературы АН СССР (Пушкинский дом), ф. 181, оп. 1, ед. хр. 632, л. 13-13 об.}. Письма Водовозова к жене в семидесятых и начале восьмидесятых годов, которые цитирует В. И. Семевский в упомянутом выше очерке о своем учителе, свидетельствуют о большой духовной близости на протяжении всей их совместной жизни. О Водовозове был написан ею и первый мемуарный очерк, который она опубликовала вместе с очерком о К. Д. Ушинском и где рассказывала о деятельности обоих в Смольном институте {"Русская старина", 1887, No 2.}.

   В 1887 году на писательницу обрушилось новое горе - арест и ссылка сына - Василия (это был второй ее сын; старший, Михаил, умер в 1879 году в шестнадцатилетнем возрасте от туберкулеза), о чем она подробно рассказала в воспоминаниях "Из недавнего прошлого". Через четыре года подобная же судьба постигла и младшего сына - Николая. Оба они были участниками студенческого и революционного движения. Как пишет Н. И. Кареев об этом периоде жизни Водовозовой, "мать умела постоять за своих детей", являясь к представителям власти "не скромной просительницей, а настойчивым ходатаем... Говорили, что особенно боялся ее натиска министр народного просвещения Делянов, да и Дурново в должности директора департамента полиции ей в конце концов уступал" {"Голос минувшего", 1923, No 2, стр. 181.}. В 1896 году она похоронила младшего сына, известного в то время публициста, примыкавшего к легальному марксизму.

   В 1888 году Водовозова, как уже было сказано, стала женой В. И. Семевского. Еще при жизни этого выдающегося историка и по его настоянию Водовозова с 1908 года начала печатать в журналах свои воспоминания "На заре жизни" и с тех пор выступала в печати преимущественно в мемуарном жанре. После смерти В. И. Семевского (1916) она посвятила себя делу издания его научных трудов. "Надо поставить ему памятник", - говорила Водовозова {"Голос минувшего", 1923, No 3, стр. 159.}.

   Нелегкой была жизнь этой женщины-труженицы. Но до конца своих дней она сохраняла ясность мысли и творческие силы. В эти последние годы, прожитые ею уже при Советской власти, Водовозова, по словам упомянутой выше писательницы В. Н. Ольнем-Цеховской, "сокрушалась, что не может наблюдать в широком объеме современную жизнь, о которой необходимо "все, все" записывать" {Там же, стр. 160.}.

   Совсем незадолго до смерти Водовозова опубликовала последнюю главу своих воспоминаний "Житейские невзгоды". Публикация появилась в январской книжке "Голоc минувшего" за 1923 год. А уже в следующем номере этого журнала был напечатан некролог Водовозовой. "Среди русских женщин второй половины XIX и начала XX вв., потрудившихся на ниве русской культуры, - писалось в редакционной статье, - Е. Н-не принадлежит одно из видных и почетных мест" {Там же, No 2, стр. 180.}.

  

  

   Как и большинство мемуаристов, Водовозова обратилась к воспоминаниям о днях своего детства и юности в то время, когда ею был пройден большой жизненный путь. Между тем столь обычный недостаток мемуаров о далеком прошлом - грубые просчеты памяти - почти отсутствует в ее книге. Достоверности повествования способствовал ряд обстоятельств, отмеченных ею самой. С одной стороны, частые и неоднократно повторявшиеся беседы в кругу родных о разных знаменательных или забавных событиях в собственной семье или в жизни соседей-помещиков содействовали особенно прочному закреплению в памяти мемуаристки этих фактов. С другой стороны, она имела возможность опереться на подлинные документы времени - на дневник старшей сестры Александры Николаевны Цевловской, во многом бывший хроникой домашнего и сельского быта, - и на свои письма к той же сестре Саше с подробными описаниями своих тогдашних впечатлений о петербургской разночинной молодежи, среди которой юная Водовозова очутилась после окончания Смольного института.

   Книга "На заре жизни" охватывает в биографическом плане три начальных этапа жизненного пути автора: детство в крепостной деревне, отрочество и юность в закрытом учебном заведении и молодые годы, проведенные в среде демократической разночинной интеллигенции Петербурга начала шестидесятых- годов. Эти биографические этапы определили и те "участки" русской действительности середины прошлого века, которые получили отражение в мемуарах Водовозовой. Горячая вражда к. крепостному праву и всем его порождениям красной нитью проходит через главы воспоминаний Водовозовой, рисующие деревенский период ее жизни. На казалось бы ограниченном материале одного из "захолустных уголков" страны разворачивает она широкую картину дореформенной России "со всеми ужасами крепостного права и крепостнических воззрений, которые своим ядом заражали и отравляли все стороны быта, все сферы деятельности, характер русского человека, его привычки и понятия, даже в том случае, если он не имел никакого отношения к крепостным...". В конце пятидесятых годов Н. А. Добролюбов писал, что быт крестьян и помещиков дореформенной деревни очень слабо отражен в литературе и "точного и определенного очерка жизни тогдашней не дает ни один из авторов, писавших мемуары о том времени" {Н. А. Добролюбов, Собр. соч. в 9-ти томах, т. 2, М.-Л. 1962, стр. 323.}. Действительно, кроме "Семейной хроники" С. Т. Аксакова, ряда произведений Н. В. Гоголя и И. С. Тургенева, русская литература не располагала в то время другими, созданными на основе личных наблюдений, произведениями, рисующими крепостной деревенский быт. Лишь в конце восьмидесятых годов была создана непревзойденная "Пошехонская старина" М. Е. Салтыкова-Щедрина, без каких-либо прикрас и идеализации заклеймившая крепостничество. И все же Водовозова нашла свои живые, свежие краски, чтобы дополнить широкую картину быта дореформенной деревни, написанную Щедриным. С детства наблюдая помещичий и крестьянский быт, Водовозова всем своим существом возненавидела крепостничество - это "жестокое право распоряжаться судьбою ближнего по своему произволу". И именно это позволило ей с такой яркостью, художественной правдой и полнотой нарисовать картину дореформенной деревни.

   Водовозова широко показывает помещичью среду, развращенную многовековым господством крепостничества, выводит и "добрых" и жестоких эксплуататоров. Но наиболее живо изображает писательница мелкопоместное дворянство. Поречский уезд Смоленской губернии, где находилось имение Цевловских и где провела свое детство Водовозова, как раз отличался преобладанием этого слоя помещиков и по дробности дворянских имений занимал одно из первых мест в губернии {См. Я. Соловьев, Сельскохозяйственная статистика Смоленской губернии, М. 1855, стр. 135.}. Это дало возможность автору наблюдать и впоследствии правдиво изобразить типы мелкопоместных дворян. Таковы наглые и бесстыдные сестры-помещицы Тончевы, обнищавший Селезень-вральман, потешающий богатых помещиков, спесивая дворянка Макрина и ряд других. С большим мастерством художественного изображения писательница показала их быт в его общих картинах и каждодневных деталях.

   Анонимный автор воспоминаний о помещичьем быте дворян Смоленской губернии, современник Водовозовой, так писал в девяностых годах о своих земляках: "Были между ними и такие, которые жили и работали, как крестьяне, хотя многие из них были отставные поручики или даже капитаны с мундирами и пенсионами... В детстве моем мне случалось их видеть только тогда, когда они издалека приезжали в нашу усадьбу просить помощи или занимать хлеб для посева. Этих, обыкновенно, в комнаты не приглашали..." {Воспоминания, мысли и признания человека, доживающего свой век смоленского дворянина. "Русская старина", 1895, No 9, стр. 122.} Однако большую часть мелкопоместных дворян отличало не то, что они жили и работали, как крестьяне, а совсем иное отношение к труду. При всей своей бедности, часто доходившей до нищеты, они гнушались труда, считали чем-то постыдным и унижающим дворянское достоинство ударить палец о палец для выполнения самых ничтожных и легких работ даже в собственных "апартаментах" и именно в праздности видели главный рубеж, отделяющий "благородное" дворянство от всех прочих сословий. В образе помещицы Макрины Водовозова особенно ярко показала эту черту мелкопоместных дворян, это до предельного уродства доведенное сознание своего "барства" при полном духовном убожестве. Из мемуаров видно, что в хозяйстве помещиков, которые и по умственному развитию, и по бытовому уровню мало чем отличались от своей же забитой "крещеной собственности", степень эксплуатации была наиболее высокой. Это подтверждают и данные статистики. Из-за недостатка земли, а еще более из-за недостатка рабочих рук они стремились выжать из крестьян все соки.

   Наряду с обнищавшими мелкопоместными дворянами писательница изображает представителей экономически более благополучных помещиков: самодура и женоненавистника "дядю Макса" - М. Г. Цевловского, заполняющего свой вечный досуг увеселениями довольно жестокого свойства; соседа по имению, полуграмотного Воинова, убивающего время за изготовлением оборочек для платьев жены; своего крестного отца, Сергея Петровича Т., занятого бальзамированием собственной персоны и заготовившего себе набор гробов; шулера и развратника Лунковского и других.

   В портретную галерею помещиков Водовозова включила изображение своей матери - А. С. Цевловской. Перед читателем предстает образ властной, "самодержавной" женщины, до жестокости суровой к себе, к крепостным, к собственным детям. Непререкаемость власти помещичьей и родительской - это порождение крепостничества, распространявшееся на все, подвластное господину, - лежала в основе ее отношения и к крепостным и к детям. Эта умная, честная и, в сущности, добрая женщина, оказавшись хозяйкой имения и задавшись целью превратить его в источник больших доходов, становится незаметно для себя деспотом, суровым эксплуататором крепостного крестьянского труда, по собственному произволу решающим судьбы всех окружающих. Мемуаристка как бы раскрывает мысль Н. А. Добролюбова о том, что произвол помещика крепостного времени был обусловлен не столько личными чертами его характера, сколько являлся "неизбежным следствием тогдашнего положения землевладельцев" {Н. А. Добролюбов, Собр. соч. в 9-ти томах, т. 2, М.-Л. 1962, стр. 304.}. Крепостничество не было той почвой, на которой могли бы вызревать и раскрываться черты личности и характера, присущие таким одаренным натурам, как мать Водовозовой. Лишь резко изменившаяся обстановка, лишившая ее неограниченной власти и над крепостными, и над собственными детьми, изменяет ее отношение к окружающему миру. По словам Водовозовой, возможно допускающей здесь некоторое преувеличение, ее мать "с самоотвержением стала служить идеалам шестидесятых годов" и "горячо порицала насилие над чувствами кого бы то ни было".

   С не меньшей достоверностью и силой суровой правды изображает Водовозова тяжкую жизнь крепостных крестьян и дворовых. Она не сгущает красок, но и не допускает идеализации "старых порядков", и потому столь мрачна описываемая ею крепостническая действительность.

   Дореформенное крестьянство показано как забитая, задавленная беспросветной нуждою и диким произволом масса. Таковы крестьяне И. С. Гонецкого, дяди мемуаристки, доведенные до полной нищеты и отчаяния гонениями и надругательствами управляющего - немца "Карлы". Рассказ об истории этих крестьян принадлежит к наиболее суровым, обличительным страницам книги Водо-возовой. Автор известных работ по истории крестьянства И. И. Игнатович, приводя в своем исследовании "Помещичьи крестьяне накануне освобождения" (М. 1910) многочисленные факты грубого произвола помещиков и их администрации в отношении крепостных, сослалась на этот эпизод в воспоминаниях Водовозовой, как на один из красноречивых и правдивых источников. Вмешательство А. С. Цевловской, матери мемуаристки, положило конец произволу управляющего. Но характерно, что одним из главных стимулов для ее вмешательства было грозящее брату разорение. Все дело заключалось лишь в масштабах эксплуатации, в ее "рациональности".

   Не удивительно, что у самой Цевловской крепостных не только заставляют трудиться до изнурения, с помощью чего помещица поднимает свое разоренное хозяйство, но они становятся подчас жертвами ее жестокого своеволия. Такова судьба дворового человека Фильки, сданного Цевловской в рекруты лишь для того, чтобы умерить дикую ревность полусумасшедшего Савельева, мужа ее дочери Нюты.

   Внутренне еще более драматична судьба другого дворового - Васьки-музыканта, чей талант был загублен крепостным состоянием. С большой психологической глубиной раскрывает мемуаристка благородную и высокоодаренную натуру Васьки, его музыкальную "одержимость", безвыходность его положения и страшное душевное одиночество. Он в тягость своей госпоже - она не видит для себя никакой прибыли от его таланта; он чужд и крепостным, которые смотрят на его страсть к музыке как на праздное баловство.

   Яд крепостничества отравлял и уродовал не только "господ", но и людей из народа, прививая некоторым из них черты рабской покорности. Няня Мария Васильевна, фактически заменившая мать детям Цевловской, наделена от природы лучшими моральными качествами. Это человек, способный к преданности и самоотвержению. Но убеждение в своей сословной неполноценности пустило такие глубокие корни в ее душе, что, будучи по рождению свободной, она, по существу, отрекается от свободы и видит особую честь в том, чтобы быть причисленной к крепостным обожаемой ею семьи. Читая страницы, посвященные этой добровольной рабе, невольно вспоминаешь другой - уже чисто литературный персонаж, но созданный, без сомнения, также на основании непосредственных жизненных наблюдений. Это - Аннушка, крепостная "тетенек-сестриц" в "Пошехонской старине" М. Е. Салтыкова-Щедрина. Это "раба по убеждению", у ней "даже сложился свой рабский кодекс", который был "немногосложен и имел в основании своем афоризм, что рабство есть временное испытание, предоставленное лишь избранникам, которых за это ждет вечное блаженство в будущем" {Н. Щедрин (М. Е. Салтыков), Полн. собр. соч., т. XVII, ГИХЛ, 1934, стр. 276.}. Такова и "вечная смиренница няня" Водовозовой, до самой смерти учившая свою воспитанницу смирению и покорности.

   Из воспоминаний Водовозовой можно узнать, однако, и о случаях протеста против помещичьего гнета и произвола. Она говорит о побегах крепостных, упоминает о беглом рекруте, которого сама видела, о крестьянской "забастовке", подавленной с помощью военной силы, рассказывает о ночном нападении крепостных крестьян на своих помещиц, сестер Тончевых.

   По широте охвата различных сторон помещичьей и крестьянской жизни, по яркости, исторической и художественной правде изображения крепостнической действительности последнего предреформенного десятилетия воспоминания Водовозовой занимают одно из выдающихся мест в мемуарной литературе.

  

  

   Не одно поколение русских читателей с замиранием сердца следило за горестными событиями детства бедной маленькой Лизы, проливало слезы над сценами истязаний, которым подвергал ее в усадьбе полусумасшедший родственник Савельев, мысленно тосковало с ней в сырых дортуарах Смольного.

   Годы пребывания в Смольном институте - восемь долгих лет под бдительным оком воспитательниц, отличавшихся грубостью, ханжеством и бездушием, - оставили глубокий след в памяти Водовозовой.

   Со страниц ее книги встает неприкрытая правда социального неравенства, господствовавшего даже внутри замкнутого институтского мирка. Не говоря уже о прочной стене отчуждения между аристократической "Николаевской" половиной Смольного, где воспитывались лишь дочери титулованных и потомственных дворян, и "Александровской", куда допускались девушки из неродовых дворянских семейств, а также из семейств представителей высшего духовенства, даже внутри этой "Александровской" половины, в которой воспитывалась Водовозова, существовала имущественно-сословная рознь, больно ранившая детские души. Полуголодное казенное довольствие, соблюдение частых постов совершенно изнуряли детей физически, направляли их стремления к тому, "как бы промыслить себе кусок, у кого бы для этого призанять деньжонок". Однако тяжелые лишения, которые приходилось претерпевать институткам по милости начальства, не рождали в них чувства товарищеской солидарности. "Богачихи", получавшие гостинцы и деньги от родственников, держались особняком от своих неимущих товарок. Постоянными внушениями воспитательниц при наглядном ежедневном сопоставлении нужды и богатства детям прививалась пошлая истина, что "если бедность - не порок, то гораздо хуже всех пороков".

   Замечательно сильно и убедительно рисует автор сухой формализм, грубое принуждение, мертвящее педантство, царившие в Смольном - казенном заведении, в котором на долгие годы были заперты сотни девушек. Незабываемы страницы, повествующие о трагической судьбе маленькой, хрупкой польки Фанни Голембиовской, не выдержавшей этой мертвящей атмосферы и сгоревшей от "скоротечной чахотки" в первые же месяцы пребывания в суровых каменных стенах Смольного.

   Казенному, жестко-формальному строю институтской жизни, узости, косности и невежественности воспитательниц соответствовал и формализм в преподавании. Узок был круг изучаемых предметов. Главное место среди них занимал французский язык. Однако и ему воспитанниц обучали не глубоко, преимущественно в рамках разговорной светской речи. О методике преподавания в Смольном так сказано в очерке Водовозова "Секретные воспоминания пансионерки": "В классном учении у нас следовали... неизменной формальности: перепиши урок с безукоризненной чистотою да протрещи его на память - вот все, что требовали преподаватели. Рассказать своими словами тоже значило выучить по словам учителя, или, вернее, по фразам, которые он набирал без толку из разных книг и сам заучивал наизусть" {"Отечественные записки", 1863, No 9, стр. 113-114.}.

   Окончив институт, воспитанницы оставались поразительными невеждами, наивными созданиями, не знавшими жизни, о которой у них за годы затворничества в стенах Смольного укоренялись самые нелепые представления. Поэтому вполне справедливо утверждение Водовозовой: "...Все точно нарочно было приноровлено к тому, чтобы воспитать не человека, не мать, не хозяйку, а манекен, во всяком случае слабое, беспомощное, бесполезное, беззащитное существо".

   Обстановка Смольного института мало чем отличалась от условий других закрытых учебных заведений для девушек. В мемуарах А. Лазаревой, воспитывавшейся в Патриотическом институте также во второй половине пятидесятых годов, говорится по этому поводу: "- Картины, изображенные в очерке <в книге Водовозовой>, так жизненно правдивы, так верно рисуют действительность того времени, что почти все, сказанное о Смольном, можно повторить и о Патриотическом институте" {Лазарева, Воспоминания воспитанницы Патриотического института дореформенного времени. "Русская старина", 1914, No 8, стр. 229.}.

   Так было в Смольном до начала 1859 года, когда, после смерти инспектора классов М. М. Тимаева и ухода в отставку сменившего его В. Н. Полевого, был назначен инспектором К. Д. Ушинский. Убежденный демократ-просветитель, Ушинский желал прогрессивного развития России, освобождения крестьян, широкого распространения грамотности среди народа. Педагогические идеи Ушин-ского оказали на постановку женского среднего образования в России огромное влияние. Одним из первых проявлений этого влияния была учебная реформа, которую он осуществил за три года своей деятельности в Смольном.

   Страницы воспоминаний, относящиеся к периоду деятельности Ушинского в Смольном, дышат искренней любовью, глубоким уважением к личности великого педагога. Да это и понятно. Ушинский был первым светлым лучом в мрачных монастырских стенах, первым в жизни Водовозовой и ее институтских подруг примером бескорыстного служения благородным общественным идеалам. Не было почти ни одной стороны в жизни института, свидетельствует автор "На заре жизни", которой бы не коснулась твердая реформаторская рука Ушинского. Ушинский потребовал, чтобы летние каникулы институткам позволили проводить в семье. Он решительно восстал против возмутительного правила, по которому вся переписка институток с родными проходила предварительную цензуру классных дам, подверг резкой критике казенщину и формализм. Инспектор классов, то есть лицо, которому по прямому долгу его службы следовало заниматься исключительно вопросами обучения, стал ломать, вспоминает Водовозова, всю косную систему воспитания своих учениц. И все же главной заслугой Ушинского явилась радикальная перестройка преподавания.

   Сущность проведенной им реформы заключалась в организации преподавания на новых, прогрессивных началах. Прежде всего, девятилетний курс обучения был сокращен до семи лет; деление на два класса, в каждом из которых воспитанница проводила по три года, уступило место разумному делению на семь классов. Учебный материал был рационально распределен в соответствии с возрастом учениц. Была разработана новая учебная программа, включавшая ряд новых дисциплин -- естественные науки, в том числе физику, и педагогику в старших классах.

   Водовозова рисует в своих мемуарах и процесс ломки косных традиций Смольного, и созидание новых, гуманных отношений как между преподавателями и воспитанницами, так и среди самих воспитанниц. Институтки, охваченные жаждой познания, набрасываются на книги, проводят ночи над конспектами и сочинениями, засыпают преподавателей градом вопросов из самых различных областей науки, литературы, практической жизни, о существовании которых они прежде вообще не подозревали.

   Эта разительная перемена и строя жизни, и нравственного облика воспитанниц, показывает мемуаристка, была прямым следствием деятельности Ушинского и плеяды его сотрудников, носителей демократических идей и высоких моральных принципов шестидесятых годов, людей, богато одаренных и педагогическим талантом, и вообще лучшими человеческими качествами.

   Учебная реформа Смольного, немыслимая еще несколько лет назад, могла быть осуществлена лишь благодаря подъему общественного движения, охватившему Россию в конце пятидесятых - начале шестидесятых годов прошлого века, и была его отражением в этом прежде замкнутом мирке. И хотя о педагогической деятельности Ушинского Водовозова рассказывает в основном по личным впечатлениям о Смольном, читателю ясно, что своей системой он ответил на один из самых жизненных запросов целой эпохи. Этот "учитель всех учителей" фактически обрисован в книге "На заре жизни" как центр, вокруг которого объединились все лучшие педагогические силы Петербурга. Повествует мемуаристка и о борьбе против новшеств Ушинского классных дам и руководства института во главе с начальницей М. П. Леонтьевой - личным другом императрицы.

   На страницах воспоминаний, относящихся к последнему периоду жизни в Смольном, Водовозова очень скромно говорит о своем личном участии в том движении подъема, охватившем в 1859-1861 годы "смолянок", которое, будучи непосредственно связано с обновительской деятельностью Ушинского на посту инспектора в Смольном, было одним из отражений общего демократического подъема в стране. А между тем есть все основания полагать, что она была одним из самых активных организаторов этого движения и что под ее влиянием находились и сверстницы, и младшие воспитанницы. Только такой ее ролью в институте можно объяснить слова из письма к ней Водовозова, написанного в те дни, когда, с наступлением общей реакции в стране, началась кампания против Ушинского и группы новых преподавателей Смольного (В. И. Водовозова, М. И. Семевского, Д. Д. Семенова и других): "Со Смольным вообще нам всем придется распрощаться... Но нам, Лиза, теперь предстоит серьезная обязанность поддержать то доброе направление, которого мы желали. Твои подруги и друзья остались еще в Смольном и, верно, будут действовать" {В. И. Семевский, Василий Иванович Водовозов, СПб. 1888, стр. 56.}. Читая ее мемуарный очерк "К свету", мы убеждаемся, что и в дальнейшие годы, уже выйдя из стен института, Водовозова сохраняла влияние на своих подруг. Их отношения всегда носили характер дружеской помощи и поддержки.

   В своих мемуарах она правильно оценивает роль Ушинского - просветителя-демократа, прогрессивного реформатора устаревшей педагогической системы, поборника самого широкого и всестороннего развития человеческой личности, страстно убежденного в том, что основой существования человеческого общества является труд - "единственно доступное человеку на земле и единственно достойное его счастье" {К. Д. Ушинский, Собр. соч., т. II, М.-Л. 1952, стр. 347.}. Такая оценка, вытекающая из воспоминаний Водовозовой, фактически совпадает с нашей, современной оценкой системы и идей Ушинского. "Это настоящие педагогические идеи... - говорил М. И. Калинин, - они только в нашем социалистическом обществе и могут быть полностью осуществлены" {"Учительская газета", No 26, от 28 февраля 1941 г.}.

  

  

   "Шестидесятые годы можно назвать весною нашей жизни, эпохою расцвета духовных сил и общественных идеалов, временем горячих стремлений к свету и к новой, неизведанной еще общественной деятельности" - такими словами начинает Водовозова описание третьего и самого значительного периода своей жизни. Эта эпоха навсегда осталась для мемуаристки самой светлой порой в ее личной биографии, она видела в ней важнейший этап в общественном обновлении России. Именно к этому времени больше всего и относится заглавие ее воспоминаний "На заре жизни". Все, что было раньше, за исключением последних лет пребывания в институте при Ушинском, обрисовано ею как дорассветная мгла.

   Восприятие шестидесятых годов как "зари жизни" было присуще многим деятелям той эпохи. В эти годы общественного подъема как бы пережили свое второе рождение даже люди значительно более зрелых лет. Н. В. Шелгунов, которому тогда было уже далеко за тридцать, вспоминал: "Это было удивительное время, - время, когда всякий захотел думать, читать и учиться... Спавшая до того времени мысль заколыхалась, дрогнула и начала работать... Не о сегодняшнем дне шла тут речь, обдумывались и решались судьбы будущих поколений, будущие судьбы всей России..." {Н. В. Шелгунов, Воспоминания, М.-П. 1923, стр. 82.}

   Начинался буржуазно-демократический этап освободительной борьбы в России, господствующим идейным направлением которого было народничество, а главным деятелем - разночинец, образованный представитель либеральной и демократической буржуазии, по определению В. И. Ленина {См. В. И, Ленин, Полное собрание сочинений (изд. 5-е), т. 25, стр. 93.}.

   "Нигилистами" окрестили современники разночинную молодежь шестидесятых годов с легкой руки И. С. Тургенева, подметившего прежде всего резко критическую направленность идеологии "молодого поколения". "Новыми людьми" годом позже назвал их Н. Г. Чернышевский, подчеркнувший, в противовес Тургеневу, позитивные черты миросозерцания разночинцев, их стремление преобразовать общественную жизнь России на новых социальных и нравственных началах. Разночинец шестидесятых годов действительно отвергал многое в существовавших формах общественного бытия - от политического строя самодержавия и феодальных общественных отношений до веками устоявшихся морально-этических норм, насаждавшихся господствующим классом. И этой своей стороной он был близок к просветителям XVIII века. Характеризуя последних, Ф. Энгельс писал: "Никаких внешних авторитетов какого бы то ни было рода они не признавали. Религия, понимание природы, общество, государственный строй - все было подвергнуто самой беспощадной критике; все должно было предстать перед судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от него" {К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения (изд. 2-е), т. 19, стр. 189.}. Эти слова применимы и к русским "нигилистам" шестидесятых годов. Но в их время капитализм уже победил в странах Западной Европы и Америки, "революционность буржуазной демократии уже умирала (в Европе)" {В. И. Ленин, Полное собрание сочинений (изд. 5-е), т. 21, стр. 256.}. И в этих условиях деятель русского освободительного движения не мог ограничиться рамками просветительных идей. Для него, как и для великих западноевропейских утопических социалистов, "буржуазный мир, построенный сообразно принципам этих просветителей, так же неразумен и несправедлив и поэтому должен быть так же выброшен на свалку, как феодализм и все прежние общественные порядки" {К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения (изд. 2-е), т. 19, стр. 191.}. Поэтому на своем знамени он начертал социалистические идеалы и стремился освободить не человечество вообще, а прежде всего его трудящуюся и угнетаемую часть, не выделяя, однако, определенного общественного класса.

   Защита интересов трудящихся масс, соединение демократических и утопически-социалистических идей в одно неразрывное целое придавали особые черты буржуазно-демократическому движению в России, незримыми узами связанному с классовой борьбой крестьянства против крепостничества и его остатков. Освободительная борьба, казалось внезапно вспыхнувшая огромным пламенем в начале шестидесятых годов, проявлялась в самых различных сферах жизни, вызвав интенсивную работу мысли и жажду действия, немедленного, широкого, всеобъемлющего. Это стремление разночинной молодежи отдать все свои силы служению народу превосходно отразила Водовозова в своих воспоминаниях. Писательнице, несомненно, удалось найти свой угол зрения, свои собственные краски для достоверного и в то же время яркого освещения эпохи, передать ее неповторимый колорит, воссоздать живые голоса людей тех лет.

   В мемуарах Водовозовой описаны не столько знаменательные исторические события шестидесятых годов, сколько будни и быт освободительного движения, созданы портреты и зарисовки не столько корифеев общественной мысли и вожаков революционной борьбы, сколько рядовых участников радикальных кружков и отдельных более или менее известных литераторов. Многие из ее героев безыменны. Другие названы вымышленными именами. По составу действующих лиц воспоминания Водовозовой существенно отличаются от мемуаров Н. В. Шелгунова, Л. Ф. Пантелеева, А. Я. Панаевой и других. Все они несравненно ближе стояли к идейным и политическим центрам освободительной борьбы шестидесятых годов - к редакциям "Современника" и "Русского слова" или к тайному обществу "Земля и воля" и могли поэтому рассказать о деятельности руководителей движения.

   Между тем именно потому, что мемуаристка показала движение шестидесятых годов в разрезе его общественного быта, на примере рядовых его участников, оно приобрело под ее пером черты массовости, в ограниченном, конечно, понимании этого слова. Для читателя становится очевидным, что описываемые три кружка - и учительский, и группировавшийся вокруг сестер Корецкой и Кочетовой и собиравшийся в ее собственной семье, - являлись одними множества им подобных; что те вопросы, которые так страстно дебатировались в этих демократических кружках, были предметом пристального внимания и в других; что это была та среда, где жадно ловили и сочувственно обсуждали каждое новое выступление Чернышевского, Добролюбова, Писарева, среда, на поддержку которой рассчитывала "Земля и воля". Именно в такого рода кружках рождалось новое отношение к труду, к общественным обязанностям, долгу перед народом, высокая требовательность к самим себе, доводимая до аскетизма Рахметова, напряженные поиски путей для сближения с угнетенными и обездоленными массами.

   Рассказывая о рядовых участниках движения шестидесятых годов, Водовозова сумела изобразить их не схематично, не безликими единицами, а живыми людьми. Отмеченные печатью тяги к активной общественной практике, стремлением переделать жизнь в согласии с новым справедливым идеалом, - эти люди не чужды вместе с тем некоторых противоречий и слабостей. "Смерч" и "Экзаменатор", Очковская и "княжна" Липа, словесник Ваховский и медик Прохоров, так же как и большинство других лиц, описываемых в мемуарах Водовозовой, - все это зарисовки людей, несхожих друг с другом по своей личности и характеру. И всех этих людей Водовозова умеет показать не описательно только. Она ставит читателя лицом к лицу со своими невымышленными "героями" и воссоздает живой облик каждого из них, их споры, столкновения. О чем они думают, к