Водовозова Елизавета Николаевна - Э. Виленская, Л. Ройтберг. Воспоминания шестидесятницы

чему стремятся, против чего негодуют - обо всем этом читатель узнает не столько из сообщений и характеристик мемуаристки, сколько из слов самих "героев" ее воспоминаний. Здесь и страстная полемика по поводу тургеневского романа "Отцы и дети", и споры о значении для общества искусства и естественных наук, о любви и браке, о женской эмансипации и воспитании детей, о методах первоначального обучения и множестве других вопросов, волновавших в то время умы и сердца. Со страстной заинтересованностью непосредственного участника рассказывает писательница обо всех этих дискуссиях, не скрывая крайностей отрицания и не сглаживая ни нарочитой грубоватости споров и резкости оценок, ни наивности скороспелых суждений и выводов. "Многие из молодого поколения, - замечает она, - не могли разовраться в той массе идей, которые в освободительный период стали быстро распространяться в обществе... Вот потому-то в шестидесятые годы так часто спорили об идеях и вопросах, иногда самых элементарных, о многом рассуждали наивно, односторонне, а то и нелепо".

   Однако Водовозова показывает своих героев не только в спорах и рассуждениях. Она знакомит читателя и с их бурной, кипучей деятельностью, которой они отдаются с бескорыстием и самоотверженностью молодости. Они преподают в воскресных школах, бросая первые зерна просвещения и пробуждая тягу к знаниям среди петербургского "простонародья", учат грамоте и у себя на дому детишек бедноты, собирают средства для разных общественных целей, устраивая литературные чтения и лекции, учреждают производительные ассоциации и бытовые коммуны, усиленно занимаются самообразованием, организуя читки и обсуждения книг, статей, художественных произведений, стремятся помочь сойти с позорно-гибельного пути проституции женщинам, брошенным нуждою в публичные дома, и т. д. и т. п.

  

  

   Широкая картина общественных настроений и жизни радикальных кружков начала шестидесятых годов, нарисованная Водовозовой, не может, разумеется, претендовать ни на полноту охвата относящихся сюда явлений, ни на научную объективность их исторического осмысления. Элементы неполноты, некоторая субъективность, а значит, и односторонность личного опыта, присущи и книге "На заре жизни", как, впрочем, любому мемуарному труду. Мемуаристка совершенно справедливо сообщает, например, что многие из обсуждавшихся в то время вопросов "были тесно связаны со сложными социальными и политическими идеями". Но этой связи она не показывает ни в своих обобщающих оценках шестидесятых годов, ни в очерковых зарисовках кружковой жизни молодежи. Заключая главу, посвященную эпохе падения крепостного права, Водовозова пишет, что наиболее характерными идеалами того времени были "идеалы демократические, выражавшиеся стремлением сблизиться с народом для улучшения всех сторон его жизни", что в это время особенно усилилась "борьба за равенство всех перед законом, за уничтожение сословных привилегий и предрассудков", что молодежь горячо верила в осуществимость своих идеалов "в очень близком будущем". Но как практически велась борьба за новые общественные идеалы, какими средствами, какими силами, в каких формах, - об этом из мемуаров нельзя почерпнуть почти ничего. Собственно революционное движение шестидесятых годов не получило в них отражения, что и не удивительно. Водовозова не принадлежала к числу непосредственных участников этого движения и не могла располагать сведениями о нем. Но Водовозова часто умалчивает и о таких фактах, которые были широко известны в кружках радикальной молодежи и о которых она не могла не знать.

   Н. В. Шелгунов назвал те же самые годы, о которых пишет Водовозова, "эпохой прокламаций" {Н. В. Шелгунов, Воспоминания, М.-П. 1923, стр. 32.}. Действительно, составление, печатание и распространение различных воззваний, обращенных к народу, к "образованным классам", к офицерам и к солдатам, исходивших из самых разнообразных кружков, было одной из характерных форм революционной практики этого времени. Наибольшее число прокламаций появилось как раз в 1862 году, то есть в то время, когда мемуаристка впервые соприкоснулась с жизнью "молодого поколения". И не было кружков, где бы не обсуждались эти воззвания, где бы они не стали предметом горячих споров и пламенных надежд. Даже Е. А. Штакеншнейдер, являвшаяся скорее благожелательной наблюдательницей освободительного движения, чем его участницей, отмечала в своих дневниковых записях и факты появления прокламаций, и вызванное ими оживление в радикальных кругах, и собственное к ним отношение. Водовозова ограничивается лишь беглым упоминанием о репрессиях, вызванных в том числе и появлением прокламаций.

   Никакого отражения не получило у Водовозовой и конституционное движение, сравнительно широко распространившееся в том же 1862 году, по поводу которого Н. Г. Чернышевский написал свои "Письма без адреса". Нет ничего, кроме сухого упоминания, и о польском восстании 1863 года, послужившем одним из важных факторов размежевания либеральной и демократической тенденций в освободительном движении России. Описываемые мемуаристкой кружки, в том числе и создавшийся в доме Водовозовых, когда они стали жить своей семьей, как бы изолированы от политической жизни страны, от тех ее наиболее жгучих вопросов, которые волновали разночинную интеллигенцию этого времени. Между тем большинство людей, в окружении которых прошли молодые годы Водовозовой и с которыми ее связывали и общие интересы и дружеские узы, являлись участниками- революционной борьбы или тесно соприкасались с революционным подпольем. П. И. Якушкин, как свидетельствуют некоторые документы, принимал "самое живое и большое участие в распространении между народом пропаганды" {"Русская литература", 1962, No 4, стр. 151.}. Г. З. Елисеев и П. Л. Лавров были членами "Земли и воли", а первый из них позже был причастен к конспиративным замыслам "Ишутинского кружка". П. А. Гайдебуров участвовал в землевольческих сходках, происходивших у Н. П. Сусловой {Центральный гос. архив Октябрьской революции, ф. 272, д. 13, л. 216.}. Справки такого рода о людях, с которыми общалась Водовозова в годы своей молодости, можно было бы значительно умножить, но только не с помощью ее мемуаров.

   Эту неполноту освещения описываемой эпохи ощущала и сама мемуаристка. В письме к А. А. Луговому, являвшемся ответом на его восторженный отзыв о ее книге, Водовозова признавалась, что не смогла дать картины прошлого во всей ее полноте. "...Множество явлений, тоже происходивших на моих глазах, может быть еще более значительных, - писала она, - опускала потому, что впечатления, полученные от них, были слишком слабы, или потому, что не сумела выяснить и установить их логическую связь с остальными фактами изображаемой мною эпохи. Вот это-то отсутствие изображения некоторых сторон жизни долго заставляло меня колебаться, следует ли печатать в журналах совершенно оконченные очерки моих "Воспоминаний" {Рукописный отдел Института русской литературы АН СССР (Пушкинский дом), шифр 7290/XLII б. 33, л. 66 об.-67.}.

   Из этого письма нетрудно заключить, что легальная просветительная деятельность в радикальных кружках оставила в памяти Водовозовой более глубокий след, чем революционные замыслы тех лет, которым она была внутренне чужда, хотя близко соприкасалась с революционно настроенными элементами.

   Радикальные кружки того времени не были идейно монолитными, как не было идейно единым и все движение шестидесятых годов. В одном и том же кружке мы встречаем людей, стремившихся к радикальному преобразованию существовавшего в России "порядка вещей", веривших в близость революции и желавших объединить все прогрессивные силы для политической борьбы с самодержавием, но тут же мы видим и таких, для которых общественная деятельность ограничивалась рамками просвещения народа и собственным нравственным самоусовершенствованием, которые признавали только легальный путь борьбы за лучшее будущее, то есть путь реформ. Как писал один из участников революционной борьбы эпохи падения крепостного права (позже известный анархист) В. Н. Черкезов, "о сближении с народом, о служении его интересам, о задачах молодого поколения в деле народного образования, народной медицины, артелей, кооперативного кредита и прочих видов хождения и сближения с народом говорили и культурники и революционеры; в большинстве случаев они даже работали вместе: разделение между двумя течениями тогда еще не произошло" {М. А. Бакунин, Избр. соч., т. I, Пг. 1919, стр. 30.}. В условиях последовавшей затем реакции демократическая тенденция все резче отделялась от либеральной, все отчетливей становился разделяющий их рубеж. Этот процесс также не отражен в мемуарах Водовозовой, которая в ретроспективном восприятии своих поздних лет красит одним цветом все движение шестидесятых годов, не различая в нем политических оттенков.

   Правда, и у Водовозовой можно найти отдельные свидетельства, показывающие, что у ее современников были и иные, более радикальные замыслы, шедшие значительно дальше тех, которые она запечатлела в своих мемуарах. Так, по ее словам, в 1863 году в связи с усилением правительственных репрессий "на одной из вечеринок рассуждали о том, какое движение произошло бы в России, как быстро умерило бы правительство свой произвол, если бы возможно было поднять мятеж огромного числа раскольников и сектантов". Более того, писательница замечает, что "с этой мыслью соглашались все", а многие указывали и на необходимость поднять Поволжье. Однако этот рассказ обособлен от всего повествования Водовозовой о шестидесятых годах и не нарушает общего легально-народнического тона ее воспоминаний. У читателя создается впечатление, будто такого рода разговоры были случайными и имели характер отвлеченных рассуждений. Между тем история, так называемого "Казанского заговора" показывает, что в то время действительно делались попытки поднять Поволжье, то есть на деле осуществить один из наиболее смелых революционных замыслов шестидесятых годов.

  

   Большое место уделяет Водовозова оценке столь близкого ей программного романа Н. Г. Чернышевского "Что делать?". Для нее это произведение дорого тем, что в нем "сплошной победный, торжествующий гимн труду и трудящимся, труду, который недавно был уделом только раба". Она свидетельствует, что роман Чернышевского "дал сильный толчок к умственной и нравственной эволюции русского общества", и всячески подчеркивает огромность этого влияния на современников. Однако о значении романа "Что делать?" как призыва и поучения революционной борьбе мемуаристка умалчивает. "Я не буду касаться Рахметова, представляющего в романе героя, идеал "человека будущего", - прямо предупреждает она читателя, сосредоточивая все свое внимание на значении произведения Чернышевского с точки зрения вопросов новой морали и утопически-социалистических идей, послуживших сигналом к созданию множества мелких производительных ассоциаций. Вся пространная и местами очень яркая и глубокая характеристика романа "Что делать?" дана Водовозовой с демократических позиций, но революционный его подтекст писательница обошла молчанием.

   Крестьянскую реформу Водовозова оценивает с либеральных позиций. Она называет ее то "демократическим", то "грандиозным", то "великим" актом. Правда, отдельные места ее воспоминаний показывают, что ее отношение к реформе не всегда было таким. Когда молодая женщина впервые столкнулась с пореформенной деревней, она, по ее собственным словам, была потрясена, увидев, насколько живая действительность расходилась с ее представлениями об освобождении крестьян. Все, что ей довелось увидеть и услышать летом 1862 года по возвращении из Смольного института под родной кров, угнетало, удручало, "подрезало -крылья... детских надежд и упований". Малоземелье, чересполосица, высокий выкуп, который должны были платить крестьяне за земельный надел, оброки помещику, его произвол, кабальные формы найма и аренды - все это так ясно обрисовалось за короткий отрезок времени, который Водовозова провела в родных местах, что не оставило у нее никаких сомнений в грабительском характере "царской воли". И хотя позднее мемуаристка усматривала здесь лишь "дефекты" реформы, пытаясь в целом найти смягчающие обстоятельства для объяснения этих "дефектов", тем не менее приводимые ею рассказы крестьян о "воле" и ее собственные наблюдения, изложенные в главе "Захолустный уголок после крестьянской реформы", звучат куда более убедительно, чем попытки оправдать реформу и рассуждения о том, что она "не могла уничтожить всей неправды, вытравить всего ужаса бесправия и произвола, веками въедавшихся в... жизнь". Сопоставление ею же приводимых фактов с ее же собственными выводами приводит читателя к заключению, что эти выводы явились, по-видимому, результатом позднейшего переосмысления писательницей ее собственных взглядов и настроений эпохи падения крепостного права.

   Таким образом, в воспоминаниях Водовозовой мы находим лишь известный приглушенный отзвук революционных идей шестидесятых годов, освещаемых с позиций легального народничества. Легально-народнические воззрения мемуаристки наложили свой отпечаток на отбор фактов, освещение событий, оценку явлений и действующих лиц.

  

  

   На идейное формирование Водовозовой огромное влияние оказал ее первый муж - В. И. Водовозов. Сопоставляя его неопубликованную статью, посвященную шестидесятым годам (большие отрывки из которой приводятся в биографическом очерке, написанном В. И. Семевским), с оценками автора "На заре жизни", мы видим полное совпадение их воззрений.

   В статье Водовозова, так же как в мемуарах Водовозовой, преобладает морально-этический подход к характеристике шестидесятых годов. Оба решительно возражают против оценки этой эпохи как чисто "нигилистической". "Означенная кличка очень неудачна, - писал Водовозов, - ...в описанном нами движении было далеко не одно отрицание... Что касается крайностей отрицания, то они касались более формы, чем сущности дела" {В. И. Семевский, Василий Иванович Водовозов, СПб. 1888, стр. 146.}. Он указывал, что отрицание было главным образом направлено "против порядков и обычаев, сковывавших... жизнь" {Там же, стр. 142.}, подчеркнув при этом тот факт, что "молодое поколение далеко не ограничивалось отрицанием; оно горячо принялось за дело самообразования" {Там же.}. Но так же как впоследствии его жена, Водовозов, говоря о позитивной стороне движения шестидесятых годов, сосредоточивает все свое внимание на вопросах внутреннего самоусовершенствования "молодого поколения" и просвещения народных масс. Практическая деятельность "молодого поколения" в освещении Водовозова ограничивалась одним стремлением - ликвидировать невежество масс. Останавливается он и на истории создания различных ассоциаций и коммун, преследовавших цель "установить равенство отношений и общность нравственных интересов" {Там же, стр. 144.}, и на влиянии романа Чернышевского "Что делать?", и, наконец, на вопросе о женской эмансипации. Перед нами, таким образом, тот же круг проблем, который нашел свое освещение в воспоминаниях Водовозовой, а главное, это освещение дано с одних и тех же позиций и в статье Водовозова, и в мемуарах его жены.

   Мемуаристка также решительно возражает против оценки людей шестидесятых годов как "нигилистов". "В эпоху нашего обновления, - пишет она, - молодая интеллигенция была проникнута скорее пламенною верою, чем огульным отрицанием". В чем заключалась эта "пламенная вера", каково было содержание тех общественных идеалов, которыми жила и вдохновлялась демократическая часть русского общества того времени. - разрешению этих вопросов Водовозова посвятила заключительный раздел главы XXII, названный "Значение шестидесятых годов". Здесь содержится важный комментарий, устанавливающий правильный угол зрения для восприятия многочисленных конкретных описаний людей и быта шестидесятых годов в воспоминаниях Водовозовой. В этих описаниях как раз больше показано "отрицание", а не устремления к строительству нового. Но своими разъяснениями в заключительной части главы XXII Водовозова указывает на новые демократические идеалы, во имя которых осуществлялось "отрицание", то есть социальная критика существовавшего порядка вещей, морали "отцов" и прочих устоев старой жизни.

   Прямее, непосредственней о созидательных усилиях "молодого поколения" шестидесятников рассказано в очерке "К свету" (1916) - мемуарах отчасти беллетристического характера. Но в этой поздней работе мемуаристки преобладает изображение мирной просветительной деятельности. Социальная же и политическая атмосфера жизни шестидесятников, их взволнованность большими общественными проблемами здесь не показаны.

   "Люди шестидесятых годов, конечно, не водворили счастья на земле, не добились они ни равенства, ни свободы, о чем так страстно мечтали", - с горечью заключала Водовозова, подводя итоги своему повествованию о самых светлых годах ее жизни. Но эти годы, по ее справедливому убеждению, оставили свой нестираемый след в историческом развитии России. Правда, значение идей шестидесятых годов состояло не в тех мелких достижениях, которые перечисляет затем писательница, - эти "достижения" являли собой закономерный процесс буржуазного развития России, притом развития, скованного политической системой самодержавия и сохранением громадных пережитков и остатков крепостничества. Главное значение идей шестидесятых годов заключалось в том, что они, как знамя, были приняты следующим поколением борцов за революцию и сохраняли свое революционное содержание вплоть до падения самодержавия в России. Эта мысль, хотя и не сформулированная прямо, проходит по воспоминаниям Водовозовой, освещающим отдельные события ее жизни более поздних лет.

  

  

   В главе "Житейские невзгоды" из книги "На заре жизни" и в очерке "Из недавнего прошлого" (1915), рисующем события и обстановку второй половины восьмидесятых годов, особенно отчетливо звучит мысль о том, что шестидесятые годы не прошли бесследно для последующих поколений передовой русской интеллигенции. Переменились времена, изменились и обстоятельства и люди, но яркий факел демократических идей, зажженный в те времена, когда в России "все переворотилось" и только стало "укладываться", остался негаснущим маяком для освободительной борьбы новых "молодых поколений".

   И очерки, вошедшие в книгу "На заре жизни", и другие мемуарные произведения Водовозовой как бы объединены этой общей идеей, и в этом смысле, несмотря ни на разновременность их написания, ни на различие тематики, представляют собой несомненное единство. Однако по своей исторически-познавательной ценности они не вполне равнозначны. Так, большой очерк "К свету", хотя и восходит к вполне определенным историко-бытовым реалиям, воспринимается скорее как художественное, а не мемуарное произведение. Воспоминания здесь беллетризированы. Бытописание подчинено фабуле, хотя эта фабула - личная драма двух героев, А. Н. Садовской и Н. А. Маньковича. Но подлинные имена их не названы, как не названы и подлинные имена большей части других действующих лиц - А. П. Ивановской, А. П. Ермолаева, Шершневского и некоторых других. Тем не менее этот очерк так ярко характеризует "шестидесятников" - их напряженную трудовую жизнь и тягу "к свету", их моральную чистоту, принципиальность и высокий гуманизм, освещая к тому же и некоторые детали, касающиеся биографии Ушинского, Водовозова и самой мемуаристки, - что без него написанная Водовозовой картина "шестидесятых годов" была бы далеко не полной.

   Случай, рассказанный в очерке "Из давно прошедшего", органически связан с первой частью мемуаров "На заре жизни", рисующей помещичий быт. И надо думать, что при переработке своей книги, которую намечала сделать Водовозова в последние годы жизни, он был бы включен в этот раздел книги, как эпизод из жизни богатого помещика-самодура.

   По свидетельству современников, Водовозова располагала широчайшим кругом знакомств и связей в литературном, педагогическом и научном мире. Но в своих воспоминаниях писательница дала портретные зарисовки лишь весьма ограниченного круга лиц, с которыми ей довелось соприкасаться в жизни. Мы находим в ее мемуарах портреты-характеристики М. И. Семевского, П. И. Якушкина. Г. З. Елисеева, П. Л. Лаврова, М. А. Маркович (Марко Вовчок) и некоторых других. Зарисовки эти довольно беглы, но все же перед читателем каждый раз воссоздается живой облик человека и часто приводятся не лишенные историко-литературного интереса эпизоды его биографии.

   Более распространенные очерки посвящены В. И. Водовозову, К. Д. Ушинскому, В. А. Слепцову и В. И. Семевскому. Здесь особенно ярко проявилось характерное для Водовозовой, как мемуаристки, стремление к объективному, неприкрашенному показу близких и дорогих ей людей. Но эта объективность далека от равнодушного фотографического регистрирования тех или других качеств и черт человека. Особое умение распределить свет и тени, свойственное Водовозовой, уберегло ее от холодного объективизма. Она нисколько не скрывает своих симпатий и антипатий к изображаемым личностям, в то же время не окрашивая их одним только темным или светлым тоном.

   Другая особенность, отличающая портретные зарисовки, состоит в том, что все описываемые ею лица имеют одну общую черту - они изображены как типичные представители шестидесятых годов. В их портретах, созданных рукою мастера и тонкого наблюдателя, черты "шестидесятника" показаны под тем же морально-этическим углом зрения, что и характеристика эпохи в целом. Они представлены писательницей прежде всего как живые люди определенной эпохи со своими человеческими достоинствами и слабостями и в значительно меньшей степени как деятели или идеологи.

   Обе эти черты проявились и в отдельных мемуарных очерках, и в кратких зарисовках на страницах книги "На заре жизни" и других воспоминаний.

   Воспоминания о Водовозове были включены в мемуарный очерк об Ушинском и его реформе. Мемуаристка опубликовала этот очерк, с подзаголовком "Из воспоминаний институтки", почти через год после смерти Водовозова и подписала его вымышленным именем - "Н. Титова", выступив, таким образом, не как писательница, достаточно широко известная в это время, а в скромной роли одной из рядовых воспитанниц Смольного института, сохранившей чувство глубокой благодарности, любви и уважений к учителям, преобразившим духовный мир своих учениц.

   Воспоминания о Водовозове освещают чрезвычайно короткий период его жизни - недолговременное пребывание в Смольном институте. И тем не менее на этом материале Водовозовой удалось создать полнокровный образ педагога-новатора, всей душой отдавшегося любимому делу, непримиримого врага косности, рутины, невежества и произвола. Благодаря тому что мемуаристка показала его в той сфере, в которой и сам Водовозов видел весь смысл своей жизни, она смогла ярко осветить важнейшую сторону его личности и трудовой деятельности. И хотя в позднее написанных очерках "К свету", "Из недавнего прошлого", "Житейские невзгоды" Водовозову было уделено немало страниц, но в них, по существу, лишь дорисовывался написанный ранее и в основных своих чертах вполне законченный его портрет.

   Мемуаристка показывает Водовозова как одного из типичных представителей "поколения шестидесятых годов". И действительно, этот разночинец-демократ и по своему происхождению и по взглядам был прежде всего "шестидесятником", несмотря на то что к началу той эпохи он был уже вполне зрелым и сложившимся человеком. Именно идеи шестидесятых годов вдохнули живую жизнь в его педагогическую деятельность, дали простор его замыслам и стремлениям. И этим же была обусловлена его личная близость к "молодому поколению", которую так хорошо показала Водовозова в очерке "К свету".

   В обрисовке Водовозова писательница ограничивается тем же морально-этическим углом зрения, что и в характеристике деятелей шестидесятых годов в целом, и это, конечно, обедняет зарисовку. Из воспоминаний мемуаристки читатель не может ничего узнать об общественно-политических взглядах педагога-демократа, в неразрывной связи с которыми находились его педагогические воззрения и вся его практическая и литературная деятельность. Он не стал ни политическим борцом, ни прямым участником революционного движения, а принадлежал к той когорте "шестидесятников", которая усматривала главный, если не единственный путь к общественному преобразованию России в распространении знаний и всеисцеляющей силе труда {См. В. И. Семевский, Василий Иванович Водовозов, СПб. 1888, стр. 150.}. Он был одним из первых представителей русского легального народничества.

  

  

   С большой теплотой обрисован мемуаристкой образ писателя-демократа В. А. Слепцова. Те же самые личные черты, которые в воспоминаниях Е. И. Жуковской (Цениной), А. М. Скабичевского, Н. В. Успенского превращают его в холодного эгоиста, фантазера и фата, под пером Водовозовой приобретают совершенно другую окраску. Она показывает, какое горячее и отзывчивое сердце скрывалось под холодной внешностью Слепцова, под его неизменной наружной сдержанностью. Мемуаристка не усматривала порока в его страсти к изящному, угадывая, что в этом проявлении художественной натуры Слепцова сказывалась его неутолимая тоска по светлому гармоничному миру, который он с такой любовью и бескорыстием пытался создать в миниатюре устройством Знаменской коммуны. В его отношении к женщине Водовозова видит прежде всего горячее стремление сделать все, что только можно, для ее социального раскрепощения и независимости. Касается она и интимной стороны жизни Слепцова: в его отношениях с Очковской не трудно заметить какую-то сердечную драму. Но для Водовозовой Слепцов прежде всего человек, наделенный высокими качествами общественного деятеля.

   Как общественного деятеля показывает мемуаристка и В. И. Се-мевского. Хотя она предупреждает читателя, что ее мемуарный очерк является лишь дополнением к автобиографии Семевского, в действительности же это дополнение более пространно и по объему и по хронологическому охвату, чем те отрывочные автобиографические сведения, которые сохранились в бумагах В. И. Семевского и были опубликованы после его смерти. Водовозова рисует обстановку, в которой рос юный Семевский, его семью - сестру и братьев, особенно старшего брата, известного историка, издателя-редактора "Русской старины" М. И. Семевского. Она упоминает об аресте В. И. Семевского в 1905 году, связанном с событиями "Кровавого воскресенья". В составе депутации, состоявшей в основном из либеральных профессоров и литераторов (среди которых, однако, был и А. М. Горький), В. И. Семевский ездил к председателю Кабинета министров С. Ю. Витте и министру внутренних дел П. Д. Святополк-Мирскому с целью предотвратить расправу с рабочими. Арестованной депутации было предъявлено обвинение в- намерении сорганизовать Временное правительство России после революции. Факт этот послужил одним из поводов для написания статьи В. И. Ленина "Трепов хозяйничает", опубликованной в No 5 газеты "Вперед" от 7 февраля (25 января) 1905 года {В. И. Ленин, Полное собрание сочинений (изд. 5-е), т. 9, стр. 238-241.}.

   Пообещав осветить лишь "некоторые основные черты его характера", Водовозова, по существу, дала и характеристику общественно-политических воззрений Семевского, отметив глубокое сочувствие "Василия Ивановича к освободительным, социалистическим учениям", его приверженность идее политической свободы и глубокую веру "в полное обновление России, когда она скинет с себя цепи рабства, когда падет неограниченная самодержавная власть царя". Правда, в тех условиях, когда писался очерк воспоминаний о В. И. Семевском (до Октября), писательница не могла упомянуть о его связях с революционным подпольем, в частности о довольно тесном контакте с народовольцами, о тех статьях, которые он писал для нелегальных изданий "Народной воли". Не из воспоминаний Водовозовой, а из извещений, печатавшихся в 1906 году в журнале "Былое", узнаем мы, что В. И. Семевский был избран в январе этого года председателем тогда же созданного Шлиссельбургского комитета, в задачу которого входило увековечение памяти политических узников Шлиссельбургской крепости и помощь выпущенным на свободу шлиссельбуржцам. В состав этого комитета входила и Водовозова. После смерти Семевского бывшие шлиссельбуржцы, в числе которых были Г. А. Лопатин, Н. А. Морозов, В. Н. Фигнер, М. Ф. Фроленко и другие, почтили его память теплым некрологом, заметив, что о его заслугах перед революционным движением еще не настала пора говорить вслух {"Голос минувшего", 1916, No 10, стр. CXII-CXIII.}.

   В общем же в мемуарном очерке о Семевском перед читателем встает цельный образ человека, ученого и общественного деятеля, принадлежавшего к либеральному народничеству, однако к тому его крылу, которое поддерживало связи с революционным подпольем.

  

  

   На склоне своих дней Водовозова стала писать воспоминания о Н. К. Михайловском (они до нас не дошли), который, по словам В. Н. Ольнем-Цеховской, был "властителем дум" мемуаристки. Но и в этих воспоминаниях она старалась соблюсти объективность летописца. "Ведь как я близко знала его, - говорила она. - Моя обязанность написать о нем. Я и пишу. С увлечением пишу. Крупный был человек. По уму - исключительный. Как всякий человек, разумеется, не без слабостей. И о слабостях помянуть придется... Напишу про все, без прикрас. Как было" {Там же, 1923, No 3, стр. 151.}.

   Так же "без прикрас", по свидетельству Ольнем-Цеховской, характеризовала Водовозова и революционера Г. А. Лопатина, перед которым преклонялась. Она "восхищалась его "героичностью", называла его богатырем, крупнейшей личностью прошлого века. После Н. К. Михайловского и П. Ф. Якубовича (П. Я.), кажется, никого она так не превозносила, как Лопатина" {Там же.}. Но эта увлеченность образом шлиссельбургского узника не мешала Водовозовой видеть и его слабые стороны.

   К такой же объективности стремится писательница, изображая людей из другого мира - представителей власти, таких, как Делянов, Дурново, Котляревский и другие. И тут уже, несмотря на отличие психологического облика каждого из них, перед читателем встает как бы единый обобщенный образ бездушного царского чиновника, символизирующий тяжелый гнет и произвол самодержавия.

   Может быть, в одном только случае стремление мемуаристки дать всесторонне выписанный образ человека потерпело неудачу и привело в итоге к искажению действительного облика описываемого лица. Мы имеем в виду литературный портрет генерала И. С. Гонецкого, дяди мемуаристки, в книге "На заре жизни". Она показывает его как типичного представителя николаевского режима, человека не только чуждого новых идей, но и глубоко им враждебного. Однако, подчеркивая наряду с этим и присущие Гонецкому солдатскую прямоту, безукоризненную личную честность, добродушие и оттеняя к тому же эти черты сухостью, бездушием и лицемерием жены Гонецкого - типичной светской дамы, - автор фактически создает в какой-то степени симпатичный образ чудака, старого воякй, продукта канувшей в вечность эпохи и потому не опасного для новых людей. Но все, что известно о карьере И. С. Гонецкого в царствование Александра II и Александра III, говорит о том, что он являлся одним из активных и энергичных проводников самой оголтелой реакции. В 1863 году при подавлении польского восстания он отличился целым рядом таких "заслуг", которые ставят его в один ряд с палачом польского народа, М. Н. Муравьевым-вешателем.

  

   Незадолго до смерти Водовозовой казалось, что все ее труды, на которые было потрачено много лет жизни, перечеркнуты временем и чужды новому, советскому читателю. "Кому они нужны?" - возразила она Ольнем-Цеховской, убеждавшей ее заново переработать свои воспоминания {"Голос минувшего", 1923, No 3, стр. 162.}. С тех пор прошло более сорока лет. В 1934 году появилось первое советское издание книги "На заре жизни", подготовленное Б. П. Козьминым, давно уже ставшее библиографической редкостью. Особенно примечательно то, что наиболее благодарным читателем воспоминаний Водовозовой оказалось юношество, то есть та самая аудитория, для которой она писала всю свою жизнь. Начиная с 1939 года книга "На заре жизни" в переработанном для детей и юношества виде много раз выпускалась различными издательствами. И все же она моментально исчезала с книжных прилавков. Это ли не лучшая ее оценка "молодым поколением" наших дней?

   Время показало, что мемуары Водовозовой не утратили для нового читателя ни своей эмоциональной силы, ни мастерства изложения, ни важности исторического источника, переносящего читателя в обстановку сороковых - шестидесятых годов прошлого столетия. Мемуаристка сумела передать самый дух времени, в которое она жила, раскрыть перед читателем мрачную глубину тлетворного влияния крепостнической эпохи на все сферы жизни и развернуть яркую картину быта и нравов разночинной интеллигенции шестидесятых годов, напряженной умственной и духовной жизни "молодого поколения" - людей безгранично преданных демократическим идеалам, отдавших себя на служение народу и борьбе за свободную Россию.