Засулич Вера Ивановна - Вольтер. Его жизнь и литературная деятельность

оншен, хорошо изучивший его в Женеве, а теперь встретившийся с ним в Париже, советовал ему как можно скорее возвращаться в Ферней. "Старых деревьев, - говорил он, - не пересаживают, если не хотят, чтобы они засохли". И старое дерево не замедлило почувствовать последствия пересадки, у него начали пухнуть ноги, затем открылось кровохаркание. Доктор уложил его в постель и запретил говорить и принимать посетителей, но это запрещение часто нарушалось. Г-жа Дени, возненавидевшая Троншена за настоятельные советы возвратиться в Ферней, постаралась удалить его от больного. На этот раз, однако, Вольтер оправился и 30 марта побывал в Академии, где его приняли с большим почетом. Но величайшее торжество, настоящий апофеоз ждал его в театре, куда он отправился в тот же вечер. Давали "Ирен", последнюю, очень слабую, трагедию Вольтера, но вся публика смотрела только на него и ему аплодировала. На сцене венчали его бюст, а в ложе его самого лавровыми венками. "Меня задушат под цветами", - говорил Вольтер. Когда он уходил, вся публика, почтительно расступаясь перед ним, стремилась хотя бы только дотронуться до его одежды и затем всей массой провожала его до дому.

   Ваньер между тем умолял его возвратиться в Ферней. "Если бы он уехал, то наверное прожил бы еще лет десять", - говорит он в своих воспоминаниях и обвиняет г-жу Дени, сопротивлявшуюся отъезду, чуть не в убийстве Вольтера. Но не одна эта старая эгоистка повлияла на решимость Вольтера остаться в Париже. Этому сильно содействовала также Академия, избравшая его своим директором на следующую четверть года. Вольтер хотел, однако, хоть на время съездить в свой Ферней, чтобы устроить там дела колонии. Уже назначен был день отъезда, когда знаменитому писателю передали о намерении короля, как только он уедет, послать ему вдогонку запрещение когда-либо возвращаться в Париж. Тогда он решил остаться. В Ферней был отправлен Ваньер за нужными бумагами и вещами. Покончив с мыслями об отъезде, Вольтер с жаром принялся за исполнение своих обязанностей директора Академии. Он предложил ей подготовить словарь по новому плану, который состоял в том, чтобы проследить историю каждого слова и отметить различные оттенки смысла, которые принимало оно в различные века. Эта мысль, очевидно, давно занимала его, так как даже в своем "Философском словаре", преследовавшем совсем иные цели, он отмечает для некоторых слов различные смыслы, какие они имели прежде. Раздавши академикам каждому по букве, он взял себе "А" и, чтобы поощрить к труду своих ленивых сочленов, горячо принялся за работу. Возбуждение скрывало от него самого действительное его состояние, но за работой на него стала нападать сонливость, которую он прогнал своим обычным средством - большим количеством кофе. Но на этот раз прогнанный сон уже не возвращался более, несмотря на сильную усталость. Против бессонницы он прибег к опиуму и в нетерпении несколько раз повторял приемы, так как первые не подействовали. Он впал, наконец, в полубессознательное состояние, от которого очнулся со страшными болями в области мочевого пузыря. Позванный по настоянию больного Троншен нашел его безнадежным. Передавая в письме к брату тяжелые впечатления последних свиданий с Вольтером, Троншен говорит в заключение, что такой конец еще сильнее "утвердил бы его в его принципах, если бы эти принципы нуждались в подкреплении". На этой фразе знаменитого доктора основалась впоследствии легенда о страхе чертей и ада, обуявшем Вольтера перед смертью. Но Троншен ни слова не говорит о страхе ада, а лишь о страшном нежелании больного расставаться с жизнью. Он то высказывал ему жгучее раскаяние в том, что не уехал по его совету, то спрашивал Троншена, не может ли он спасти его, и толковал о словаре, над которым ему надо работать.

   Эти жалобы понятны. Вольтер так любил работать, и судьба почти до конца сохранила ему во всей силе его громадную способность к труду. Д'Аламбер, описывая Фридриху II последние дни Вольтера, тоже говорит о сожалениях больного о том, что не уехал из Парижа, но, по словам Д'Аламбера, умирающий, в общем, был тверд и спокоен в те недолгие промежутки, когда приходил в сознание. В один из таких промежутков, за три дня до смерти, он продиктовал свое последнее письмо к молодому Лалли, сыну генерала, казненного за государственную измену, в которой тот был невиновен. При помощи Вольтера сын добивался и добился наконец отмены приговора, и Вольтер поздравлял его с этой победой. Он умер 30 мая, в 11 часов ночи.

   Во избежание отказа в погребении, Вольтер еще в марте, во время первой болезни, исповедался у одного аббата, который удовольствовался простым заявлением больного, что он просит у Бога прощения, если чем погрешил против церкви. Вольтер находил, что аббат если и не умен, то очень добрый человек, и за несколько дней до смерти опять послал за ним. Но доброму аббату сильно досталось от его начальства за то, что он не потребовал от Вольтера формального признания главнейших догматов церкви. Поэтому он явился теперь не один, а с приходским священником, который и начал допрос. "Оставьте меня умереть спокойно", - отвечал больной и умер, не получив отпущения грехов. На этом основании парижское духовенство не разрешило похоронить его тело. Племянник Вольтера, аббат Миньо, ночью увез своего мертвого дядю, под видом больного, в Шампань, в свое аббатство, и там со всевозможной поспешностью похоронил его под плитою монастырской церкви. Едва окончилась церемония, как пришло запрещение хоронить преступное тело; но было уже поздно.

   Прошло 13 лет. Власть духовенства пала. Монастырь, где лежали останки Вольтера, поступал на распродажу в качестве национального имущества. Об этом заговорили в Париже, и Национальное собрание постановило перенести тело великого борца за свободу мысли в Париж, в церковь Св. Женевьевы, превращенную в Пантеон великих людей Франции.

   На парадной колеснице, встречаемой и провожаемой по дороге всем окрестным населением, гроб Вольтера прибыл в Париж 10 июля 1791 года. Он был поставлен на площади Бастилии на подножии, сложенном из камней бывшей крепости, а на другой день со всей пышностью и энтузиазмом народного торжества перенесен в Пантеон.

   Прошли еще десятки лет. Наступила Реставрация. Пантеон стал снова церковью Св. Женевьевы: гробы Вольтера и Руссо были снесены в подвал. Но уже тогда ходили слухи, что эти гробы пусты, что тела двух великих людей были предварительно выброшены в выгребную яму.

   Тем не менее в 1830 году, когда церковь стала снова Пантеоном, гробы без всякого осмотра их содержимого были поставлены на прежнее место.

   Наконец в 1864 году наследники Виллета принесли в дар нации сердце Вольтера, хранившееся в отдельном сосуде. Было решено присоединить это сердце к телу в гробнице Пантеона, снова ставшего церковью и зависевшего от Парижского архиепископа. Когда к архиепископу Дарбуа обратились за разрешением, он ответил, что сперва следует удостовериться, есть ли что в гробнице, так как, насколько ему известно, она давно пуста.

   Объяснение этого таинственного исчезновения мертвых костей находится в сообщении Лакруа, опубликовавшего слышанный им рассказ Пюиморена о том, что произошло одной майской ночью 1814 года. С молчаливого разрешения властей несколько "благочестивых" господ - Пюиморен был в их числе - вскрыли гробы Вольтера и Руссо, сложили их кости в один холщовый мешок, вывезли за город и бросили там в заранее приготовленную яму с негашеной известью.

   Родственники умершего Пюиморена постарались бросить тень сомнения на достоверность рассказа об этом "благочестивом" поругании над мертвыми врагами. Но как бы там ни было, а вскрытые гробы Вольтера и Руссо оказались действительно пустыми, и опустели они при Реставрации.

   Вольтер не привнес новых идей в область философской мысли, не сделал никаких важных научных открытий. На его долю выпала другая - в тот момент, быть может, гораздо важнейшая - задача. Он перечеканил тяжеловесные слитки знаний, доступные до тех пор лишь записным ученым, в монеты, пригодные для обращения среди массы людей различных званий, состояний и национальностей. Его несравненный слог, ясное до прозрачности изложение и неистощимое остроумие делали всякий предмет, которого он касался, доступным и привлекательным всей массе способных читать людей, от королей до ремесленников, от версальских придворных до русских помещиков, среди которых еще в середине XIX века можно было встретить старых "вольтерьянцев".

   Кроме разрушительного действия в отношении всех унаследованных от средних веков традиций, главнейшим результатом "пропаганды" Вольтера для Франции было, по нашему мнению, распространение веры в силу человеческого рассудка, - веры, свойственной большинству французских философов второй половины XVIII века, но раньше и ярче всего сказавшейся у Вольтера.

  

   1. Oeuvres complétes de Voltaire avec préfaces, notes et commentaires nouveaux par Em. de la Bédollière et G. Avenel. Причем сохранены также примечания Кондорсе и Декруа к первому полному собранию сочинений Вольтера 1785-1789 годов.

   2. Mémoires sur Voltaire et sur ses ouvrages par Wagnière et Longchamp, ses secrétaires. Paris, 1826.

   3. Collini. Mon séjour auprès de Voltaire. Paris, 1807.

   4. Duvernet. Vie de Voltaire suivie d'anecdotes qui composent sa vie privИe. Genève, 1786. Для этого издания написаны заметки о Вольтере актера Lekain.

   5. Condorcet. Vie de Voltaire.

   6. Gust. Desnoiresterres. Voltaire et la société au XVIII siècle Paris 1867-1876. В 8 томах.

   7. D. F. Strauss. Voltaire. Sechs Vortr. Leipzig, 1870.

   8. J. Morley. Voltaire. London, 1872.

   9. Gaberel. Voltaire et les Génévois. Paris, 1857.

   10. Grimm. Correspondance littéraire. Paris, 1877-1882.

   11. A. Sayous. Le XVIII siècle à l'étranger, hist. de la litt. franc. dans les divers pays de l'Europe depuis la mort de Louis XIV, jusqu'á la rév. franc. Paris, 1861.

   12. H. Taine. Les orig. de la France contemp.