Главная » Книги

Берви-Флеровский Василий Васильевич - Мирабо. Его жизнь и общественная деятельность, Страница 2

Берви-Флеровский Василий Васильевич - Мирабо. Его жизнь и общественная деятельность


1 2 3 4

тобы ввести его в заблуждение в то время, когда она старалась его уверить, что хлопочет об его освобождении, а между тем домогалась продолжения его заключения. Все это не мешало графу сладко петь, а публике неистово рукоплескать и превозносить его красноречие до небес. Порталис был уничтожен его ораторским искусством и все-таки победил: Мирабо проиграл свой процесс, богатства жены ускользнули у него из рук. Пришлось начать новый процесс с отцом, чтобы обеспечить себе средства к существованию. Суд оставил его под опекой, назначил ему нового опекуна, Виньона, от которого он должен был получить ничтожную, по мнению Мирабо, ежемесячную пенсию в 250 ливров.
   Из произведений Мирабо, относящихся к этому времени, обращает на себя внимание его брошюра, написанная против ордена Цинцината, учрежденного в Соединенных Штатах. Американские консерваторы с Вашингтоном во главе задумали создать наследственный класс людей из высших офицеров армии, сражавшихся за освобождение Соединенных Штатов. Эти лица должны были принадлежать к ордену Цинцината, основанному в память войны за освобождение, и носить орденский знак, передававшийся по наследству; выдающиеся лица страны и даже иностранцы могут быть причисляемы к нему, если пожелают. Члены должны вносить известные суммы, из которых составится капитал, предназначаемый для благотворительных и других целей общества. Орден имел уже десять тысяч весьма влиятельных членов, его президентом был выбран Вашингтон.
   Для разоблачения этой затеи перед обществом Мирабо издал брошюру, переведенную на английский и немецкий языки. "Что такое орден Цинцината? - аргументирует он. - Это организация, которая создала себя помимо закона, сошлась добровольно с целью породить из себя наследственную военную аристократию и поработить страну, которая только что отвоевала себе свободу. В истории не в первый раз наследственная военная аристократия вытекает из добровольного союза влиятельных воинов. Римская аристократия была первоначально таким же добровольным союзом воинов; вначале они были так же бедны, как и прочее население, ничем от него не отличались. Члены ордена Цинцината уже теперь возвышаются над обществом гораздо более, чем римские аристократы в начале своего существования. А из этих воинов-земледельцев, из этих Цинцинатов выросли гордые патриции, римские сенаторы, которые в своих деспотических руках держали весь тогдашний мир. Французская аристократия вначале также не была сословием, а состояла из высших военных офицеров; она сама себя сделала наследственной. Только понемногу аристократы выделялись из числа прочих граждан, а кончали тем, что признавали себя особой породой, делили все население на два класса: высший, предназначенный господствовать, и низший, судьбою которого было порабощение. То же будет и в Соединенных Штатах; члены ордена Цинцината сражались вместе с народом за его освобождение только для того, чтобы хитростью уничтожить дело его героических усилий. Демократия погибнет, и порабощение народа будет более тяжким, чем при господстве английского короля. Пусть американцы не забывают, что после свержения ига Тарквиния римская аристократия управляла плебеями с большей жестокостью, чем цари; гнет аристократии тяжелее гнета государей. Когда военная аристократия даст американцам почувствовать свою тяжелую руку, они восстанут, начнется смута, а смута кончится тем, что явится спасительный гений, который водворит над ними свою неограниченную власть. Всего опаснее добровольное отношение народа к подобному добровольному союзу, постепенное и незаметное развитие в нем раболепия. Народ вообще склонен преувеличивать заслуги, в особенности военные, и давать лицам, их оказавшим, слишком большую власть над собою. Если же люди, оказавшие заслуги, превращаются в наследственную аристократию, то происходит замечательное явление: чем дольше существуют аристократические роды, тем менее можно считать за живущей аристократией прав, вытекающих из заслуг; умаляясь в своем достоинстве, она оттесняет от заслуг лиц из народа, способных их оказывать, а между тем раболепное преклонение народа перед нею возрастает тем более, чем древнее делаются роды.
   Брошюра была подвигом с его стороны. Таким образом, в его жизни на каждом шагу сменяются добро и зло, прекрасные, возвышенные и очень плохие поступки. Явление естественное для слишком впечатлительного и живого человека, с детства вращающегося в грязной среде и удрученного гнетом бессердечной тирании. Урок назидательный, над которым стоит приостановиться и призадуматься.
   Теперь нам приходится рассказать эпизод, из которого видно, как окружавшая Мирабо грязная среда все более засасывала его. Он влюбляется в незаконную дочь голландского аристократа Гарена. Ей было девятнадцать лет, и она носила вымышленную фамилию де Нера. Ни одна женщина не имела на Мирабо такого сильного влияния, и он признавал ее по сравнению с собою высшим существом. До этого времени все женщины, с которыми он сходился, не исключая его жены и любовницы Софи, подливали грязи в его и без того далеко не ангельское существование; теперь, наконец, появилась женщина, которая, удивляясь его гению, решилась отдаться ему с тем, чтобы смывать с него грязь, в которую он всегда готов был окунуться, и держать его в чистоте. Одну из главных причин его неблаговидных поступков составляло его мотовство; она всячески старалась ограничивать его в этом отношении, уменьшала штат его прислуги, рассчитывала кучеров и лакеев. Когда он дарил ей бриллианты, взятые в кредит, она возвращала их ювелирам. Де Нера решилась пожертвовать своим спокойствием, чтобы разделять все опасности его жизни, и прощала ему его неверности. Однако, несмотря на ее геройскую решимость, эта самоотверженная женщина не могла дожить с ним до дней его славы: поведение Мирабо в частной жизни было до такой степени невыносимым, что она вынуждена была его оставить. Их сожительство может послужить уроком для всякой нравственной женщины, которая вздумала бы пожертвовать собою и своей честью ради исправления порочного мужчины. Как бы ее влияние ни казалось ей великим, а его раскаяние искренним, все быстро исчезнет, старое возвратится, неспособный обуздать себя человек и с нею поступит так же, как поступал с другими.
  

Глава V

Мирабо в Англии. - Возвратясь оттуда, он пишет по поручению министра Колонна, воюет с денежными тузами и наконец получает дипломатическое поручение в Германию. - Письмо, обращенное к Фридриху-Вильгельму II при его восшествии на престол. - Неудавшаяся попытка получить дипломатический пост

   Чтобы спастись от грозившего ему заключения, Мирабо бежал в Англию, Тут его деятельность приняла новое направление; он написал брошюру "О свободном плавании по реке Шельде" и проложил себе этим путь к дипломатическому поприщу. В интересах Франции он сделался защитником Голландии против справедливых, впрочем, требований австрийского императора. Брошюра опровергала притязания Австрии на свободное плавание по Шельде, необходимое для развития бельгийской промышленности, а ее автор замышлял союз между Францией, Англией, Голландией и Пруссией против Австрии и России с целью обуздать завоевательную прыть этих двух держав.
   Книга обратила на Мирабо внимание государственных людей, и, когда он в 1785 году возвратился во Францию, то стал писать политические памфлеты в интересах министра Калонна. Известность его была уже так велика, что люди, богатые знаниями, соглашались быть его сотрудниками ради большего успеха его брошюр по современным вопросам. Это давало ему возможность развивать изумительную деятельность.
   Дружба его с Калонном продолжалась недолго и кончилась враждою, но с этого времени он не переставал обсуждать злобу дня. С особенным усердием Мирабо нападал на дисконтную кассу. Врагом этого учреждения он оставался и в то время, когда играл свою первостепенную роль в законодательном собрании: тут он не только произносил против него речи, но печатал те, которые ему мешали произносить. Через искусные маневры дельцов акции банка поднялись с трех до восьми тысяч ливров, тузы плутократии поддерживали его. Это учреждение было не единственным, которое волновало Францию; в Испании учрежден был банк Сан-Карлоса, акции которого раскупались преимущественно французами. Третьим могущественным предприятием была компания для снабжения Парижа водою. Они вызвали в обществе страсть к спекуляциям и обогащению. Развился ажиотаж, - азартная игра на повышение и понижение; хитрые плуты быстро составляли себе большие состояния, а семейства, пользовавшиеся благосостоянием, разорялись во множестве.
   Мирабо понял, как сильно он мог распространить свою известность жгучими памфлетами по делу, которое всех так интересовало и от которого публика сходила с ума. Конечно, ему пришлось ожесточить многих весьма сильных людей, но зато он мог приобрести еще большее число горячих защитников. Всего важнее для него было то, что таким путем он мог обратить на себя еще большее внимание государственных людей. В высших сферах находили, что страсть публики помещать свои сбережения в предприятиях, громко кричавших о своих барышах и доводящих этим свои акции до безумных цен, бесплодно поглощает капиталы страны и вредит правительственному кредиту, бумаги которого не имеют сбыта. Когда министерству удалось понизить акции дисконтного банка, заинтересованные лица подняли такой шум, что само правительство в январе 1785 года вынуждено было сделать распоряжение в его пользу. Против этого распоряжения Мирабо восстал с такой силой, что министр Калонн счел его весьма полезным для себя союзником и дал ему поручение написать против банка Сан-Карлоса. Мирабо выступил против чудовищных монополий и произвел на публику такое потрясающее впечатление, что акции банка упали почти на половину своей цены.
   Общество снабжения Парижа водою имело большую силу; его акции поднялись с 1200 до 3600 ливров. В своих нападках на него Мирабо встретил самый сильный отпор. На стороне общества был Бомарше. Один из самых влиятельных миллионеров того времени, Бомарше достиг высшей точки своей славы; как публицист, писатель и делец он имел одинаково громкую известность. Борьба этих двух сильных соперников представляла для публики весьма пикантное зрелище. Бомарше ловко подметил слабые стороны Мирабо и сумел выставить на вид общественное значение и пользу защищаемого им предприятия. Местами он относился к Мирабо с презрением и свысока, как к человеку, который за деньги работает для лиц, спекулирующих на понижение. Мирабо не остался в долгу и со своей стороны изображал Бомарше рыцарем наживы. Трудно сказать, насколько такая дуэль была назидательна для публики; но несомненно, что знаменитые писатели в этой перебранке являлись менее всего беспристрастными искателями истины. Лучшим произведением Мирабо в этой области было обнародованное в феврале 1787 года "Обличение ажиотажа" ("Denonciation de l'agiotage au roi et a l'Assemblee des notables"). Это была филиппика, достойная Демосфена. Мирабо пришлось спасаться бегством из страны, а грабители-биржевики продолжали прекрасно обделывать свои дела с помощью того же министра Калонна.
   В начале 1786 года Мирабо получил тайное дипломатическое поручение в Пруссию; ему не придавалось никакого официального характера, он путешествовал по Германии в качестве частного человека. Европейская известность, любопытство, возбуждаемое его личностью, открывали ему широкую возможность сближаться с высокопоставленными людьми и без шума обделывать секретные дела. Но шила в мешке не утаишь: его дипломатическая миссия тотчас была угадана; Кауниц донес о ней австрийскому правительству. Фридрих Великий поручил выведать секретную цель его прибытия. Французский посланник д'Эстерно прочуял даже, что эта цель заключается в том, чтобы спихнуть его с места и дать другое направление французской политике. Мирабо тотчас же сблизился с великим полководцем того времени, герцогом Брауншвейгским, который в интересах Германии желал союза между Пруссией и Францией против Австрии. Другой сторонник союза, брат Фридриха, принц Генрих, также вошел с ним в сношения.
   В августе 1786 года умер Фридрих Великий и вступил на престол Фридрих-Вильгельм II. Лишь только он воцарился, Мирабо адресовал к нему письмо, в котором дает советы относительно целей, какие король должен преследовать, чтобы облагодетельствовать свой народ. О международной политике, о политической реорганизации государства в ней почти ничего не говорится; все внимание сосредоточено на том, что тогда называлось подвигами просвещенного деспотизма, то есть на социальных реформах свыше. Записка содержит в сжатом виде символ веры Мирабо относительно социальных преобразований и социальной внутренней политики. Мирабо считался и сам провозглашал себя физиократом, но записка показывает, что он был слишком самостоятельный человек, чтобы идти по чьим бы то ни было следам; свои идеи он черпал отовсюду и вырабатывал независимо. Прежде всего и более всего он убеждает короля воздерживаться от слишком усердного вмешательства в частные дела; он находит, что главным недостатком Фридриха Великого была страсть опекать свой народ. Он все хотел делать сам, всюду вмешивался и потому сделался предметом самых наглых обманов, от которых его подданные сильно страдали. Зато Мирабо находит, что одну из лучших сторон характера Фридриха II составляла его терпимость по отношению к печати и к религиозным убеждениям; в этом он вполне достоин подражания. Правитель должен направлять все свои силы на развитие в Пруссии народного просвещения и интеллектуальной жизни. Вполне в духе своего времени Мирабо ратует против феодальных прав и привилегированных сословий; сельскому населению он советует дать свободу, а главное - возможность вести самостоятельное хозяйство без излишнего сравнительно с другими классами обременения. По отношению к промышленности он ратует против монополий, против неправильного взгляда на деньги и на торговлю; но в то же время предлагает учредить нечто вроде государственного банка. Сильно порицая деятельность Фридриха Великого, тратившего много денег на фабрики, не окупавшие своих расходов ценою своих произведений, Мирабо рядом с этим проповедует нечто вроде учения о праве на труд: государство должно давать работу всякому, кто ее не имеет, а потому следует учреждать на государственный счет мастерские, где бы все оставшиеся без дела могли находить работу за достаточное вознаграждение. Наконец автор письма сильно восстает против того, что он называет военным рабством, против существовавшего в Пруссии принципа, по которому всякий обязан от рождения до смерти служить государству на военной службе, если бы это потребовалось; Мирабо советует уничтожить такое правило.
   Деятельность Мирабо в Германии подробно известна из его дипломатической переписки, обнародованной впоследствии. Эта переписка, которую Людовик XVI читал будто бы с большим удовольствием, чем донесения французского посланника из Берлина, заключает в себе пеструю смесь скандалезной хроники с серьезным делом и с характеристикой разных лиц, игравших политическую роль. Он старался вызвать единодушие в действиях Пруссии и Франции по отношению к политическому движению, происходившему в то время в Голландии, и написал брошюру с целью поддержать партию движения в этом государстве. Но партия движения была побеждена с помощью Пруссии во вред Франции, и преследуемые ее деятели должны были бежать в последнюю страну. Так же мало он успел сделать что-нибудь серьезное для обуздания властолюбивых замыслов России и Австрии; ему оставалось бессильно повествовать о том, как Екатерина завладевала Курляндией. Очевидная цель его усилий заключалась в том, чтобы открыть себе дипломатическое поприще через назначение к какому-нибудь, хотя бы второстепенному, государству; Мирабо настоятельно, но бесплодно домогался места и, когда окончательно лишился всякой надежды на удачу, возвратился в свое отечество. После его возвращения начался тот великий переворот, в котором Мирабо суждено было играть такую выдающуюся роль.
  

Глава VI

Почему история Франции получила ненормальный ход. - Ришелье как источник этого ненормального направления. - Мирабо как результат его ошибок

   С помощью злодейского цареубийства католическое духовенство отделалось от Генриха IV. Изменнически убит был единственный человек во Франции, который был способен дать нормальное направление развитию этой страны. Французы были слишком богато одарены от природы для того, чтобы страну можно было держать в безысходном невежестве в то время, когда во всей Европе поднялось интеллектуальное движение. Движение это началось с религиозного свободомыслия и постепенно должно было перейти в научное и политическое. Со вступлением на французский престол Генриха IV казалось, что дело получило для Франции самый благоприятный оборот. Нормальный ход развития в Европе требовал постепенного упадка влияния и силы католического духовенства, которое умело относиться только с крайней враждебностью к науке и к прогрессу везде, где они появлялись.
   В лице Генриха IV на престол вошел человек, который только из политики принял католическую религию; все его симпатии были на стороне прогресса; самое влиятельное после него лицо в государстве, первый его министр Сюлли, был гугенот, преданный своей религии, но не отличавшийся фанатизмом. Если бы внутренняя политика Генриха IV успела укорениться и превратилась в систему и политическое предание, то влияние католического духовенства уменьшалось бы постепенно и с той же постепенностью развивалось бы и религиозное, и политическое свободомыслие. С той же самой постепенностью прогрессировала бы и политическая Франция. Религиозное мировоззрение Кальвина, гугенотов, пресвитериан, пуритан сильно располагало народ к развитию политических учреждений. Оно сделалось источником конституционной системы в Европе; Голландия, Англия, Соединенные Штаты Америки обязаны ей совершенством своего государственного устройства. Во Франции постепенное распространение и укоренение мировоззрения гугенотов дали бы тот же результат. При Генрихе IV король уже был естественным центром этого движения; хотя он был по духу своему гугенот и человек прогресса, но он сумел сделаться самым любимым и популярным из французских королей. Если бы его наследники умели сохранить эту популярность и продолжали покровительствовать размножению гугенотов и развитию их мировоззрения, тогда им нетрудно было бы найти истинный путь для объединения государства и водворения в нем порядка. Им нужно было не уничтожать, а развивать центральные представительные учреждения, отделить низшее духовенство и дворянство от высшего и присоединить его к представителям среднего сословия и народа при существовании центрального учреждения, которое служило бы для них организационным центром. Отделение низшего дворянства и духовенства от высшего, производившего давление на королей, составляло прямой их интерес, что ясно обнаружилось во время французской революции. История признала Ришелье великим государственным человеком. Я решительно оспариваю господствующее мнение относительно его государственного ума. Ришелье и итальянцы, воспитанные в идеях Макиавелли, составляли тогда язву Франции. Ришелье отличался необыкновенной изворотливостью и искусством в достижении своих целей; он очень ловко умел завладеть властью и усилить ее в своих руках, но не в этом заключается государственный ум. Государственный ум заключается в умении понять истинные потребности народа в данный момент времени и направить государство на нормальный путь развития. Ришелье же сделал прямо противоположное: он выбил Францию из нормальной колеи, по которой она уже шла, и направил ее по ложному пути, на котором развитие ее постоянно замедлялось и сопровождалось рядом унижений и тяжких страданий. Вместо того, чтобы продолжать систему Генриха IV создавать королевскую власть, опирающуюся на интеллигенцию и народ, вместо того, чтобы приучать народ добровольно снабжать государство необходимыми для управления средствами, он создал власть, пропитанную иерархическими предрассудками католического духовенства с его безмерной нетерпимостью, к которой примыкали зачатки бюрократии. В то время, когда в Голландии, Англии и Соединенных Штатах Америки правительство было богато снабжено средствами к управлению, а влияние среднего класса и народа на администрацию способствовало развитию промышленности и благосостояния, во Франции развитие того и другого всегда было стеснено, несмотря на искусственные меры правительства, потому что внешняя политика прямо противоречила условиям их процветания. Англия и Голландия богатели через господство над морями; Франция могла бы весьма успешно соперничать с ними, так как ее берега были открыты с одной стороны к Атлантическому океану, а с другой - к Средиземному морю. Кроме того, она была могущественная держава, и ей было бы гораздо легче защищаться против притязаний континентальных держав, чем маленькой Голландии, которая для ограждения своей государственной независимости должна была иметь государственный бюджет несоразмерной высоты. Возрастающее влияние среднего класса непременно направило бы политику Франции в эту сторону. Индия, Китай, экваториальные земли и острова давали такой обильный источник для материального богатства, что французское купечество не замедлило бы смотреть на них с тем же вожделением, с каким смотрело английское и голландское. Индия, вероятно, по крайней мере наполовину отошла бы к Франции, тем более, что континентальные границы давали ей благоприятные условия для миролюбивой политики: с одной стороны была Испания, находившаяся в упадке, с другой - мелкие государства, у которых не могло быть и мысли о расширении своих владений за счет Франции. Французским королям стоило подражать Елизавете и Генриху Английским, которые так искусно пользовались парламентом для усиления государства, развития свободомыслия и смирения духовенства и дворянства, и голландским штатгальтерам, которые через низшее духовенство опирались на народ и заставляли плутократию раскошеливаться. Короли французские могли достигнуть того же, расщепив католическое духовенство на высшее - ультрамонтанское и низшее - патриотическое; они могли обогащаться имуществами высшего с тем, чтобы улучшать положение низшего. Итальянцы Ришелье и Мазарини побудили королей опираться на высшее духовенство и тем исказили весь ход истории Франции. Людовик XIV, придерживаясь их системы, мог приобрести большую власть, но для этого он, точно так же, как Наполеон, должен был держаться самой заносчивой международной политики, которая точно так же, как при Наполеоне, дала в окончательном результате ужасное фиаско. Ложность пути раскрылась вполне; умственному развитию и народному благосостоянию нанесены были самые тяжкие удары, а дисгармония между государственными потребностями и средствами к их удовлетворению сделалась безнадежной. Благодаря природным способностям французов умственная жизнь во Франции при Людовике XIV все-таки опять расцвела и даже покрыла Францию великой славой; но она расцвела только для того, чтобы сделать положение монархии еще более ненормальным, а несоразмерность между потребностями государства и средствами к их удовлетворению еще более неустранимой. Весь народ, не исключая дворянства и духовенства, вслед за интеллигенцией вооружался против существующего порядка вещей и еще более ухудшал дело своими воззрениями и своим активным и пассивным сопротивлением. Все требовали перемены, которая ввела бы государственную и социальную жизнь народа в более нормальное русло; все громко аплодировали оппозиции против правительства, но никто не хотел ничем поступаться для достижения цели. Положение прекрасно обрисовалось в борьбе правительства с парламентом. Парламент, с братом короля Филиппом Эгалитэ во главе, геройски протестовал против мер короля и, поощряемый громким одобрением страны, переносил за это гонения и ссылки. Однако же сам парламент составлял одно из ненормальных явлений и менее всего склонен был пожертвовать своим привилегированным положением. В стране, привыкшей к самоуправлению, к политической борьбе свободного народа, всякий прекрасно знаком с мыслью, что бороться с политической силой с надеждой на победу можно только противопоставляя ей превосходящую силу. В политической борьбе только тот побеждает, кто противопоставляет своему политическому противнику более могучую и лучше организованную партию. Политические борцы французской революции приняли на себя задачу низвергнуть весь существующий тогда порядок; они приняли ее на себя потому, что порядок этот действительно никуда не годился; он заключал в себе такое внутреннее противоречие, при котором все, от государя до нищего, чувствовали себя в одинаково безвыходном положении, все были одинаково возбуждены и недовольны. Но для достижения такой цели требовалось организовать силу, которая была бы достаточно велика, чтобы победоносно одолеть сопротивление людей старого порядка и на месте разрушенного создать новое, прочное здание.
   Неустанная работа множества могучих умов и одаренных талантом деятелей, сильное фанатическое сопротивление людей старого порядка, сознание, что для ниспровержения этого порядка нужно громадное усилие и что его ниспровержение покроет французов неувядаемой славой, породили почти беспримерный в истории энтузиазм. Этот энтузиазм был вполне достаточен для свершения величайших подвигов, но для того, чтобы из него возник новый, более совершенный и прочный порядок, необходимо было, чтобы во главе народа стоял союз людей, способных создать и привить народу идею этого порядка. Все политические движения только при таких условиях и давали прочные результаты. Во Франции же в конце XVIII века об этом не только никто не думал, но всякая мало-мальски выдающаяся личность до крайности преувеличивала свое значение и свое влияние на народ. Неккер, Мирабо, Лафайет, Бриссо, Дантон, Робеспьер, Марат, Гебер - каждый воображал, что с ничтожной кучкой своих приверженцев он способен завладеть всей Францией и вертеть ею, как ему будет угодно. Каждый из деятелей революции слишком мало думал о том, что другие люди имеют собственное, отличное от него мнение, способны подчиняться совсем другим влияниям и, руководимые этими влияниями, могут дать ему неодолимый отпор. Руководители народа слишком слабо чувствовали потребность обеспечить успех своего дела достаточным количеством союзников.
   На истории Мирабо мы покажем, как шли дела при таком настроении выдающихся деятелей. Несмотря на всю свою известность, Мирабо нетрудно было заметить, что рядом с признанием своих талантов он внушал к себе немало отвращения. Все его усилия обеспечить за собою хотя ничтожный дипломатический пост остались тщетными; когда созваны были нотабли, он напрасно добивался должности одного из секретарей, и тут он оставлен был в стороне. Было слишком ясно, что ему оставалось одно - навязать себя путем давления общественного мнения. Лживость и распущенность людей того времени, особенно тех, которые стояли во главе общества, заставляли народ жадно искать людей правдивых, людей, искренно убежденных, у которых слово не расходится с делом, людей, которые не обманут, не продадут, не перейдут на сторону врага в критическую минуту и не возобновят после народной победы в свою пользу всех прежних беспорядков, не начнут распоряжаться с прежним произволом и самовластием. Всякий человек с государственным умом понял бы, что только тот может установить прочный порядок, кто в глазах народа сохранит репутацию безукоризненной, ничем непоколебимой честности. Мало того, он должен действовать не один, а в союзе с целым составом подобных людей; народ должен иметь гарантию, что если бы тот или иной государственный деятель вздумал увлечься честолюбием, то товарищи ему не позволят этого; они могут действовать дружно только до тех пор, пока осуществляют идею, а не затаптывают ее в грязь. Мы уже видели выше, что Мирабо слишком мало заботился о том, чтобы слово и дело шли у него в ногу и по своему существу, и в глазах людей. Его мучительно тревожило ложное положение, которое он создавал себе этим, и все-таки он никогда не был в состоянии принять направление, которое сделало бы прочным как его собственное положение, так и дело революции. Задавшись этой целью, ему, конечно, пришлось бы одолевать величайшие затруднения; дух соперничества между первостепенными деятелями был слишком силен, стремление навязать себя всем и господствовать единолично царило между ними, взаимное презрение и взаимная ненависть преобладали. Все-таки выполнение этой задачи было легче для Мирабо, чем для всякого другого, но он был слишком далек от того, чтобы понимать необходимость создать сплоченную силу и убедить в этом других. В первые дни революции он был единственной личностью, которая могла сгруппировать вокруг себя всех. Громкая известность предшествовала его появлению в рядах депутатов. Он причислил себя к ним со знаменем революции в руках, в качестве непримиримого врага старого порядка и привилегированных сословий. Но это не помешало бы ему войти в тесную связь с теми, в чьи руки в скором времени перешла власть: с Неккером, Лафайетом, Филиппом Эгалитэ, Талейраном и им подобными. Непримиримые Дантон, Робеспьер, Марат были тогда еще новичками; репутация великого народного трибуна делала из него естественного их покровителя. Если бы он сделался центром движения, если бы он стал опираться и на Неккера, и на Лафайета, и на Филиппа Эгалитэ, бывшего денежной силой якобинцев, и на жирондистов, с которыми он имел старинную связь; если бы он горячо и словом, и делом доказывал единство действия между людьми прогресса, то он имел бы в руках такую большую силу, которой новички-монтаньяры должны были бы поневоле покориться. Ему стоило только подражать еще слишком свежему образцу деятельности государственных людей Соединенных Штатов, смело положиться на народ, как это сделали руководители американского движения, и тогда народ принудил бы и Робеспьера, и Марата, видевших одно спасение в диктатуре, повиноваться себе.
   Прошлое Мирабо ни в каком случае не могло бы помешать ему идти по такому пути. В политическом отношении оно было не только безукоризненным, но героическим; никто из деятелей, выступивших на политическом поприще при открытии Генеральных штатов, не боролся в мрачные времена гнета так смело и так упорно за народ и за дело революции. Сиес выступал за среднее сословие, а Мирабо - за народ. Искренность энтузиазма, с которым он нес это знамя, не подлежала никакому сомнению. Упреки, которыми его старались втоптать в грязь, касались его расточительности, наклонности к скандалам, безобразного отношения к женщинам, слабости писать памфлеты, наполненные грязными сплетнями и сальностями; но такой, хотя и весьма непохвальный, образ действия не имел ничего общего с политикой. Вся эта грязь не прилипла бы к нему, Мирабо легко смыл бы ее чистой водой политического энтузиазма, сумел бы занять то место, которое мог занять он один и которое бы сделало его руководителем великой революции. Основные достоинства ума и характера Мирабо, - те качества, которые в первые дни переворота заставили всех смотреть на него как на народного трибуна, - влекли его на это место, а второстепенные свойства, дурные привычки и предрассудки, которыми он заразился среди грязи прежней его обстановки, не могли сделаться для него неодолимым препятствием к успеху. Прежняя жизнь приучила его прежде всего и более всего гоняться за эффектами, - за тем, что производит шум. Только подобные произведения и могли иметь значение как подпольная литература. В качестве подпольной оппозиции он привык нападать на признанный порядок, на всякое признанное величие и признанную популярность. Теперь, когда положение изменилось, когда люди, господствовавшие при старом порядке, низвергались в грязь, а величие и популярность переходили к тем, кто наступал им на голову, - эта привычка сделалась в нем существенным препятствием к успеху. Ему следовало поддерживать людей оппозиции, получивших господство, и затем вести дело демократизации общества далее на прочных основах в том роде, как действовал Джефферсон, поддерживавший Вашингтона, консерватора и аристократа в душе, и вознесенный потом успехами демократии на место президента. По сравнению с Джефферсоном Мирабо слишком мало был знаком с естественным ходом политических движений, а потому на первом же шагу сделал непростительную ошибку. После неудач в собрании нотаблей ему оставалась одна надежда - попасть депутатом в Генеральные штаты, которые тогда предполагались. Идея созвать штаты энергичнее всего проводилась Неккером; между тем, именно в это время Мирабо обрушился на деятельность Неккера всеми своими силами и делал отчаянные усилия, чтобы низвергнуть его. К чему это могло привести? Ведь враги Неккера могли воспользоваться талантливыми и сильными статьями знаменитого публициста, чтобы спихнуть министра и провалить дело Генеральных штатов, а вместе с тем и будущность Мирабо. Мирабо принадлежит первый почин нападок на людей, успевших приобрести великую популярность в борьбе против врагов народа, с целью стать выше их и обратить на себя всеобщее внимание силою своего слова, заставить всех говорить о себе как о человеке, по сравнению с которым идол, обожаемый народом, является ничтожеством. Он первый очертя голову кинулся на этот путь, не заботясь о том, какую дезорганизацию вносит в партию действия такая политика. Мирабо нападал на Неккера за его связи с учетной кассой, между тем как он сам советовал прусскому королю учредить у себя учетную кассу для облегчения финансовых операций. Впоследствии Марат пользовался этим оружием с еще большим успехом, низвергая того же Неккера, Лафайета и Ролана. Партия действия была разбита на мельчайшие фракции, и никакого прочного порядка, не только такого совершенного, какой установлен был великими государственными людьми Соединенных Штатов Америки, но даже порядка хотя сколько-нибудь удовлетворительного не могло установиться.
   Революция сделала много, но сделано это было энтузиазмом народа, а не искусством его руководителей. Все великие дела того времени носят на себе характер случайностей, внезапно выброшенных в свет под напором восторженного настроения, созданного великими идеями уже умерших мыслителей. Они пробивали себе путь беспорядочно, без плана и руководительства. Мирабо не только неполитично отталкивал от себя тех, в ком ему следовало видеть союзников, а не соперников, но производил смуту между ближайшими своими друзьями. В подпольной литературе он привык безразлично пользоваться и своими, и чужими трудами. Он и во время своей политической деятельности продолжал выдавать работы своих друзей за свои произведения, не обращая внимания на желание их авторов. Талейран горько упрекает его за ненависть, какую он вызывает к себе таким образом действия.
   Наступило время выборов в Генеральные штаты (Etats generaux). Мирабо нужно было позаботиться о том, чтобы запастись деньгами для состязания с другими кандидатами. 17 сентября 1788 года вышла его "История прусской монархии под управлением Фридриха Великого". Это многотомное сочинение считается самым капитальным произведением оратора. Оно заслужило одобрение даже со стороны его отца. Подобно другим его сочинениям, "История..." напечатана была за границей, и по обыкновению скрыто было даже место, где она печаталась. Необходимость печатать вне пределов Франции и ввозить свои книги, сжигаемые рукой палача, только контрабандой, разумеется, сильно уменьшала их доходность для автора; но Мирабо был окончательно неспособен подчиняться цензурным условиям, и ему оставалось покориться своей участи. Денег было мало, а все-таки он решил во что бы то ни стало добиваться звания депутата. Сначала он думал попытать счастья в Эльзасе, но затем отказался от этого намерения и обратил свои взоры на Экс и Марсель. Чтобы облегчить себе кандидатуру, он даже примирился с отцом и вел себя по отношению к нему с кротостью ягненка.
  

Глава VII

Избрание Мирабо представителем, среднего сословия. - Условие, при котором реформы могли быть осуществлены. - Правительство не понимает этого условия. - Палата среднего сословия должна преподать ему урок

   Наступило время выборов. Мирабо отправился в Экс и Марсель и там обнаружил действительно редкое искусство. Он начал с того, что вступил в дворянское собрание в качестве графа Мирабо, члена старинного и знаменитого рода Рикети-Мирабо. Здесь он произнес вызвавшую громкий энтузиазм речь, в которой доказывал, что дворянское собрание не имеет права на существование прежде всего потому, что по началам естественного закона представителей может избирать только народ, а дворянство и духовенство не есть народ. Он высказал мысль, которая имела громадные последствия, что выборы должны производиться не отдельно каждым сословием, а всеми вместе в одном общем собрании. Первая попытка превратить избирателей отдельных сословий в избирателей народа повлекла за собою стремление представителей среднего класса слить три сословные палаты в одну земскую. Затем он доказывал, что дворянское и духовное собрания не могут почитаться даже просто сословно-дворянским и духовным, так как в них участвуют сословия не в целом своем составе, а только в незначительном их меньшинстве: между дворянами - только обладатели феодальных поместий, а из рядов духовенства - одно высшее. На эту речь дворянство ответило исключением Мирабо из своей среды, но зато он сделался популярнейшим человеком в Провансе и Марселе: не только средний класс и народ, но громадное большинство дворян и духовных было на его стороне. Он был могущественнее правительства. Люди, желавшие, чтобы собрание Генеральных штатов не состоялось, употребляли все свои усилия для возбуждения народных беспорядков. Беспорядки действительно происходили, и успокоение их было не под силу местной администрации, особенно в Марселе, где свирепствовал голод. Администрация отдала в распоряжение Мирабо всех своих агентов и просила его принять на себя дело успокоения народа; успокоение ему действительно удалось; речь, которую он произнес при этом в Марселе, приобрела историческую известность. Когда после всех своих подвигов Мирабо въезжал в города Прованса, его встречали с небывалыми в те времена манифестациями. Так чествовали тогда только королей. Собирались огромные толпы народа, неистово кричали: "Да здравствует Мирабо!", пытались выпрягать лошадей из его экипажа; перед окнами квартиры, в которой он останавливался, делались бесконечные манифестации; в Экс была выслана депутация из Марселя. Крестьяне Мирабо послали к его жене депутацию и просили ее жить с мужем, чтобы продолжать такой прекрасный род. В Марселе его квартира была украшена корабельными флагами, тысячи людей провожали его в театр и осыпали цветами. На следующий день, кроме толпы, его провожали сотни экипажей и всадников. Адвокат Бремон произнес прощальную речь, в которой торжественно уверял его, что они вечно будут ненавидеть его врагов. Марсельская молодежь не хотела от него отстать, провожала в Экс и там устроила ему торжественный въезд с факелами в руках. Целую ночь под его окнами играла музыка и устраивались серенады; на другой день ему дан был торжественный обед. Дело кончилось тем, что в Провансе он получил наибольшее число голосов из всех кандидатов и записан был первым из депутатов. В Марселе он был избран четвертым, но мог уже отказаться от этого избрания. В искусно написанном письме он благодарил марсельцев за оказанную ему честь, уверял их, что будет их представителем даже и после своего отказа. Если он отказывается, то только для того, чтобы дать им возможность избрать еще пятого представителя, так как четвертый, то есть он, Мирабо, будет заседать в законодательном собрании по избранию от другого места. Когда-то в конституционном клубе Лафайет советовал дворянам являться кандидатами на выборы от среднего сословия, а Мирабо говорил против этого; теперь оказалось, что Мирабо был выбран средним сословием, а Лафайет - дворянством.
   Генеральные штаты состоялись; в них не было ни одного человека из рабочего класса; между представителями интеллигенции и среднего сословия наиболее выдающуюся роль играл дворянин Мирабо; во время торжественного шествия для принятия присяги заметили только одного крестьянина в национальном костюме. В стране свирепствовала буря; печать всеми силами старалась дискредитировать правительство; консерваторы и радикалы наперебой вооружали парижскую чернь и крестьян против министерства; рядом с газетами открывались клубы и волновали массы; денег было тем меньше, чем больше было беспорядков; управление сделалось невозможным.
   В это время собрались представители народа с целью совершить радикальную реформу и полное переустройство в государственной организации. С чего они должны были начать? Все вожди народа - консерваторы, либералы, радикалы - должны были бы сначала сойтись на общий совет, обдумать план действия, наметить основные идеи, выяснить, куда вести народ, как его успокоить, и создать новый, прочный порядок. При тогдашнем настроении умов, при господстве всеобщего энтузиазма создать соглашение первостепенных вождей всех партий - по крайней мере по отношению к основным устоям в деле народного успокоения - было настолько же возможным, как в Америке. Ночь 4 августа вполне это доказывает. Предположим, что внушить всем вождям народа столько здравого смысла оказалось бы невозможным, в таком случае следовало бы исключить немногих, окончательно неспособных понять, что своим упорством они готовят одну только гибель и себе, и другим. Затем друзья реформы, понимающие, что реформа неизбежна, что она в том или другом виде непременно совершится и что для всех одинаково важно, чтобы при этом сохранить спокойствие и порядок, должны были бы вместе с либеральными министрами собраться и условиться, как им действовать в законодательном собрании и вне его. Они должны были распределить между собою роли, заранее условиться, кому после кого и что говорить, так, чтобы не противодействовать, а содействовать друг другу и направлять каждый вопрос к намеченному решению. Мало того, они должны были идти далее, завладеть прессой и так единодушно проводить в ней свой план, чтобы заглушить все прочие голоса. Для этого им представлялась полная возможность уже потому, что в представительное собрание попали все выдающиеся писатели и ораторы страны; они легко могли завладеть и прессой, и клубами. Конечно, в толпе находились пока еще не проявившиеся таланты: Дантон и Марат были пока только зрителями, а не представителями; таким людям следовало в своей среде уделять столько же внимания, сколько они приобрели влияния в народе. Обо всем этом никто не думал.
   Немедленно после открытия Генеральных штатов наступили известные в истории шесть недель, когда собранием среднего класса заложен был краеугольный камень, на котором воздвигнуто здание революции. Генеральные штаты созваны были для того, чтобы произвести радикальную реформу в государстве; чтобы открыть ему для этого возможность, среднее сословие получило право избрать 600 представителей, а избрание других 600 предоставлено было дворянству и духовенству вместе. Такое равенство голосов создавало шансы для безобидного успеха реформ; если бы привилегированные классы слишком заносчиво отстаивали свои привилегии, то среднему сословию стоило вотировать единодушно, чтобы получить большинство, ведь в числе представителей от привилегированных сословий были такие люди, как Лафайет. Наоборот, если бы в собрании сделано было предложение слишком обременительное для дворянства или духовенства, то они, в свою очередь, могли отвергнуть его единодушным голосованием. Но такая возможность для предполагавшихся преобразований имела место только в том случае, если бы представители всех сословий заседали в одном общем зале и подача голосов была поголовная, а не посословная. Но если бы они подавали свои голоса отдельно по сословиям и в особенности если бы каждое из сословий имело veto по отношению к постановлениям других, то можно было заранее сказать, что и Генеральные штаты так же мало достигнут цели и так же кончатся полной неудачей, как собрание нотаблей. Поэтому избиратели многих местностей поручили своим представителям непременно настаивать на общих заседаниях, а некоторые даже обязали их вовсе отказаться от участия в прениях, если не удастся достигнуть общего собрания и голосования. Уже Мирабо-отец указывал на преимущества поголовного голосования, встречавшегося во Франции в местностях, имевших земство (pays l'etats). Достигнуть общего собрания составляло задачу весьма мудреную. Господствующей формой этого времени были сословные собрания, и настоящие Генеральные штаты гораздо легче было понимать в качестве отдельного собрания трех сословий, чем одного общего собрания. Государства, наиболее развитые в политическом отношении, Англия и Соединенные Штаты Америки, считали одно представительное собрание весьма опасным для государственного порядка и требовали по крайней мере двух, из которых одно могло бы налагать veto на решения другого.
   До сих пор у нас немало оказывается писателей, которые все злополучия первой французской революции приписывают тому, что законодательная власть находилась в руках одной палаты. Однако же прецедент собрания нотаблей доказал с неотразимой ясностью, что из Генеральных штатов ничего не вышло бы, кроме дальнейшего взаимного озлобления и ненависти между народом и привилегированными сословиями, если бы дворянство и духовенство заседали отдельно и пользовались правом veto. Напрасно видят якорь спасения в двух палатах: делать глупости можно и при двух, и при трех палатах и не делать их - при существовании одной. Если одна палата может вызвать беспорядки, ожесточая меньшинство, то при двух палатах неразумное сопротивление верхней может вызывать анархию, доводя до отчаянья большинство. Стоит познакомиться с историей Пиренейского полуострова и Южной Америки, чтобы убедиться, что две палаты не сделают благоразумными неблагоразумных людей; они не избавили Соединенные Штаты от войны между аболиционистами и плантаторами. При тех условиях, в которых находилось дело, слить выборных в одну палату представлялось единственным путем, на котором возможен был успех. Энергия, обнаруженная при этом представителями среднего класса, вписала славную страницу во французскую историю; этим устранена была необходимость такой же междоусобной войны, какая разгорелась при Карле I в Англии. Но, создав единую палату, нужно было позаботиться о всеобщем соглашении. Когда дворянство отказывалось присоединиться к третьему сословию, тогда оно мотивировало свой образ действия тем, что оно превосходит третье сословие и образованием, и опытностью в государственных делах. В этом была доля правды, но именно поэтому оно сделало бы хорошо, если бы благоразумно и добровольно присоединилось к третьему сословию, чтобы облегчить проведение реформ и обеспечить их разумность. Последствия показали, что, сопротивляясь неизбежному, оно пострадало гораздо более. Если бы дворянство усердно принялось за оздоровление государства, то оно несомненно даже выиграло бы: возвратило бы себе утраченное влияние на государственные дела.
  

Глава VIII

От открытия Генеральных штатов до 4 августа 1789 года

   Правительство было так мало знакомо с условиями, при которых могут правильно функционировать представительные учреждения, что ему на каждом шагу приходилось получать уроки. Вслед за открытием Генеральных штатов Мирабо без всякого разрешения стал издавать газету под заглавием "Генеральные штаты". Правительство запретило ее. Мирабо вполне основательно доказывал, что народное представительство не может достигнуть своей цели, если избранные будут лишены возможности свободно высказываться в представительном собрании и иметь независимый орган для объяснений со своими избирателями. Париж взволновался, и ему тем легче было действовать, что его избирательные комитеты еще не были закрыты. Правительство испугалось и уступило. Мирабо продолжал свое издание под заглавием "Письма к избирателям". Дело привело только к тому, что положено было начало привычке принуждать правительство к уступкам посредством народных волнений.
   Лишь только народное собрание открылось, дворянская палата поспешила проверить свои полномочия и начать свою деятельность, но палата третьего, то есть среднего, сословия не признала такой проверки достаточной. Она нахо

Другие авторы
  • Д-Эрвильи Эрнст
  • Гомер
  • Ленкевич Федор Иванович
  • Бентам Иеремия
  • Лисянский Юрий Фёдорович
  • Мансуров Александр Михайлович
  • Туманский Федор Антонович
  • Кельсиев Василий Иванович
  • Козачинский Александр Владимирович
  • Селиванов Илья Васильевич
  • Другие произведения
  • Краснов Петр Николаевич - Единая-неделимая
  • Успенский Глеб Иванович - Письма из Сербии
  • Ожешко Элиза - Дай цветочек
  • Бичурин Иакинф - Взгляд на просвещение в Китае
  • Айхенвальд Юлий Исаевич - Литературные эскизы
  • Кутузов Михаил Илларионович - Письмо М. И. Кутузова начальнику Главного штаба французской армии маршалу Бертье о народном характере отечественной войны
  • Шмелев Иван Сергеевич - Письма Раисе и Людмиле Земмеринг
  • Чехов Антон Павлович - Г. Ф. Щеболева. Альбом Н. П. Чехова и неизвестные автографы А. П. Чехова
  • Репин Илья Ефимович - Письма к Д. М. Левашову
  • Гроссман Леонид Петрович - Театр Тургенева
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (23.11.2012)
    Просмотров: 325 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа