Аксаков Сергей Тимофеевич - С. Машинский. Сергей Тимофеевич Аксаков

той бумаге появилась короткая, но выразительная резолюция Дубельта: "По неблагонамеренности г-на Аксакова едва ли можно ему дозволить быть издателем какого бы то ни было журнала".

  

   [ЦГИА, ф. III Отделения, 1 эксп., оп. 5, д. No 446, ч. II, л. 28.]

  

   Одновременно в канцелярии III Отделения была подготовлена специальная справка о личности С. Т. Аксакова, в которой между прочим значилось, что Аксаков "известен III Отделению с 1830 года".

   Через несколько дней после получения письма Норова Дубельт отправил ответ, содержание которого оказалось полной неожиданностью для министерства просвещения и повергло его в смятение.

   Бумага Дубельта представляла собой перечень "преступлений" Аксакова, зарегистрированных в III Отделении. Были вспомянуты и история со статьей "Рекомендация министра", возбудившей "тогда своим неприличием неудовольствие государя", и обстоятельства, связанные с увольнением Аксакова из цензуры, и его "Отрывок из воспоминаний молодости", предположенный к напечатанию в "Московском сборнике". Все это заключалось выводом: "Соображая все это, равно и другие сведения, имеющиеся о Сергее Аксакове в III Отделении, нельзя предполагать, чтобы он при издании помянутого сборника руководствовался должною благонамеренностью, и потому едва ли можно ему дозволить издание какого бы то ни было журнала".

   Какие же еще "другие сведения" имел в виду Дубельт? Ответ на этот вопрос дают материалы "дела", заведенного на С. Т. Аксакова в III Отделении. В 1849 году был арестован Иван Аксаков по подозрению в антиправительственной деятельности. Подозрения эти не подтвердились, и по приказанию царя он был вскоре освобожден. Но при обыске у него были найдены письма отца, в которых содержалась резкая критика московских и вышестоящих петербургских властей. Письма явились предметом расследования в органах III Отделения и навлекли на С. Т. Аксакова подозрения, еще более настроившие против него Дубельта.

   Ничего не ведая о той закулисной возне, которая велась вокруг его имени, Аксаков продолжал собирать материалы для первого номера "Охотничьего сборника".

   19 сентября 1853 года состоялось новое заседание Главного управления цензуры, на котором предшествующее решение об "Охотничьем сборнике" было признано ошибочным и отменено ввиду получения из III Отделения "неодобрительного о г. Аксакове отзыва".

  

   [ЦГИАЛ, ф. 772, оп. 6, д. No 150325, лл. 15 об.-16.]

  

   Не только Аксаков, но даже органы московской цензуры не были поставлены в известность об истинных причинах запрещения "Охотничьего сборника". Все, что было связано с III Отделением, держалось в строжайшей тайне...

  

  

   Охотничья трилогия Аксакова явилась важным этапом в становлении его реалистического искусства. Поэтическое изображение природы расширило горизонты писателя и подготовило к художественному исследованию человека.

   И здесь снова сказалось влияние Гоголя. Много раз он побуждал Аксакова к написанию истории своей жизни. Слушая изустные рассказы Аксакова, Гоголь не раз говорил ему о том, как хорошо было бы все это написать. С еще большим энтузиазмом Гоголь укреплял его в этой мысли после появления в печати первого отрывка "Семейной хроники". В августе 1847 года он писал Аксакову, что ему, наконец, следует начать диктовать "воспоминания прежней жизни" своей и "встречи со всеми людьми, с которыми случилось... встретиться, с верными описаниями характеров их". Этим можно было бы, добавляет Гоголь, доставить "много полезных в жизни уроков, а всем соотечественникам лучшее познание русского человека. Это не безделица и не маловажный подвиг в нынешнее время..."

   Работе над "воспоминаниями прежней жизни" были главным образом и посвящены последние десять лет жизни Аксакова. Обширный замысел осуществился в трех произведениях: "Семейной хронике", "Детских годах Багрова-внука" и "Воспоминаниях". Хронология изображаемых событий не совпадала с последовательностью, в какой выходили эти книги. В 1856 году были опубликованы "Семейная хроника" и "Воспоминания" в одной книге, а два года спустя - "Детские годы Багрова-внука". Все три произведения внутренне между собой связаны, хотя как произведения искусства далеко не равноценны.

   Наиболее значительны в художественном отношении "Семейная хроника" и "Детские годы Багрова-внука". В этих книгах перед нами раскрывается история трех поколений семьи Багрова, то есть Аксакова. Когда писалась "Семейная хроника", многие старые члены семьи были еще живы, и автору, по словам его сына, Ивана Аксакова, не хотелось оскорблять их родственного чувства различными теневыми обстоятельствами своих воспоминаний. Вот почему действительные имена некоторых персонажей, а также географические названия были заменены вымышленными. В предисловиях к первому и второму изданиям "Семейной хроники" и "Воспоминаний" автор специально подчеркивал, что между этими произведениями нет ничего общего. Впрочем, едва только "Семейная хроника" вышла из печати, как этот "маскарад", к немалому огорчению Аксакова, был тотчас же разгадан современной критикой и установлена полная идентичность литературных персонажей с их реальными прототипами.

   Оба центральных произведения Аксакова основаны на абсолютно достоверном историческом материале. Писатель рассказывает историю и предысторию своей жизни, и в обоих случаях художественная позиция Аксакова, в сущности, одинакова, хотя в "Детских годах Багрова-внука" он повествует о событиях, которых сам был свидетелем, а "Семейная хроника" посвящена временам, предшествовавшим его рождению.

   У Аксакова нет ни одного произведения, которое было бы основано на "чистом" вымысле. В этом - своеобразие его таланта или, как он говорил, его "авторская тайна". В 1857 году Аксаков писал Ф. В. Чижову: "Заменить... действительность вымыслом я не в состоянии. Я пробовал несколько раз писать вымышленное происшествие и вымышленных людей. Выходила совершенная дрянь, и мне самому становилось смешно".

  

   [Л. Б., ф. Чижова. 15/16.]

  

   Незадолго перед смертью Аксаков в письме к публицисту и критику М. Ф. Де Пуле сделал попытку раскрыть "сущность и характер" своего дарования. "Близкие люди не раз слыхали от меня, - отмечал он, - что у меня нет свободного творчества, что я могу писать, только стоя на почве действительности, идя за нитью истинного события; что все мои попытки в другом роде оказывались вовсе неудовлетворительными и убедили меня, что даром чистого вымысла я вовсе не владею".

  

   [ИРЛИ, Архив М. Ф. Де Пуле. ф. 569, д. No 108, лл. 2 об.-3.]

  

   "Семейная хроника" не была исключением. Она написана на материале семейных преданий, изустных рассказов матери и отца. Историческая достоверность этой книги нисколько не уступает двум последующим. Но в одном отношении она значительно их превосходит. Именно здесь всего ярче и полнее раскрылся художественный талант Аксакова.

   В "Семейной хронике" вырисовывается широкая панорама помещичьего быта. Повествование начинается драматическим рассказом о переселении семейства Багровых из Симбирской губернии в новое уфимское поместье. Со всем скарбом, с чадами и домочадцами, со ста восемьюдесятью крепостными крестьянами, насильно оторванными от своих насиженных мест, переезжает Степан Михайлович на новые, выгодно купленные земли. И этот контраст между настроением радости, царящим в барском доме, и безысходным горем, которым поражены крестьяне, вынужденные за бесценок распродать скот, хлеб, избы, домашнюю рухлядь и на телегах тащиться бог весть куда, - этот исполненный трагизма контраст сразу же вводит читателя в атмосферу крепостнического быта. Аксаков при этом нисколько не стремится быть обличителем. С эпическим спокойствием, а порой даже, кажется, с абсолютным бесстрастием воссоздает он потрясающие в своем трагизме картины помещичьего произвола. Припадки гнева Степана Михайловича, во время которых нет никому пощады - ни дворовым, ни даже членам семьи, буйные подвиги Куролесова, расправы с дворовыми девушками, которые учиняет Арина Васильевна в перерывах между побоями мужа, - все это лишь отдельные элементы той большой и страшной картины "темного царства", которую нарисовал Аксаков.

   С симпатией и душевностью изображает, с другой стороны, Аксаков людей из народа - забитых, затравленных, но сохранивших свежесть и непосредственность чувства. Правда, этих людей писатель рисует односторонне. Они у него всегда кротки и терпеливы, они мученически несут свой крест и никогда не поднимают голос протеста против трагических условий своего существования. И все же книга Аксакова была проникнута искренней любовью к простому человеку из народа. Своим гуманистическим пафосом, правдивым изображением уродливых сторон помещичьей жизни "Семейная хроника" во многом перекликалась с антикрепостническими произведениями Тургенева и Григоровича.

   Произведения Аксакова отличаются той, по выражению Добролюбова, "простой правдой", которую писатель и не силится даже возвысить "какою-нибудь художественною прибавкою". Эту же мысль подчеркивал еще раньше Чернышевский, когда он познакомился с одним из отрывков "Семейной хроники", напечатанным в "Москвитянине": "Никаких вычур в рассказе, никакого желания со стороны автора завлечь читателя хитро придуманным действием. Но что за удивительное впечатление производит этот маленький рассказ!"

   В свойственной Аксакову неторопливой, эпической манере обстоятельно и подробно выписывает он мельчайшие детали крепостнического быта, и потому картина, воссоздаваемая им, оказывается необыкновенно выпуклой, пластичной. Повествование ведется с характерными повторами уже известных читателю подробностей, с той наивной непосредственностью и иллюзией недостаточной художественной отделки, какая присуща изустному рассказу. Все это вместе с поэтическим очарованием безыскусной, искрометной разговорной речи, словно подслушанной у самого народа, и создает своеобразие и обаяние аксаковского стиля.

   Аксаков чрезвычайно экономен в изобразительных средствах. В этом отношении его стилевая манера восходит к пушкинской. Вяземский однажды заметил, что Пушкин в прозе "сторожит себя". Так же сторожил себя от излишеств красок Аксаков. Его повествование отмечено той благородной сдержанностью и суровой простотой, которые обличают в художнике величайшую требовательность к каждому написанному им слову. Это искусство, которое, по меткому выражению Чернышевского, отличается "трезвостью слов", то есть способностью писателя "давать словам истинное их значение", - искусство, которым вполне владел Аксаков. В его отношении к художественной форме ощущалась целомудренная строгость. Это был тот эстетический принцип, которому Аксаков следовал неуклонно. Характерен его отзыв о повести Тургенева "Постоялый двор". Аксаков хвалит Тургенева за то, что он не соблазнился "ни одним эффектом - ни в поступках действующих лиц, ни в явлениях жизни, ни в едином слове", хвалит за то, что повесть задумана и осуществлена с "разумною мерою". "Я высоко ценю эту меру, - добавляет Аксаков, - которая обличает строгость, чистоту убеждения и зрелость таланта".

   Такой мерой превосходно владел и сам автор "Семейной хроники".

   Художественное мастерство Аксакова особенно ярко обнаруживается в изображении человека. Речь идет не об искусстве портретной живописи, которым также хорошо владел писатель, а об умении Аксакова проникать в самые сокровенные тайники человеческой души и раскрывать ее с такой убедительной наглядностью, глубиной жизненной правды, какая свойственна только самым выдающимся художникам. Крупной удачей Аксакова является, например, образ Степана Михайловича Багрова - один из классических образов русской литературы.

   Не только главные, но и второстепенные персонажи обретают у Аксакова значение художественных типов. Достаточно вспомнить доброго, сердечного дядьку Евсеича, вкрадчивого и хитрого дворецкого Калмыка, ухаживающего за больным Зубиным, милого, чудаковатого доктора Клоуса, "мрачного генерала" Ерлыкина... Сколько их - отмеченных печатью яркой индивидуальности персонажей, в которых так полно воплотилось многообразие жизненных впечатлений писателя и его большое искусство!

   Многому научившись у Гоголя, Аксаков остался чужд важнейшему элементу гоголевского искусства - его "гумору", его методу сатирического изображения действительности. У Аксакова иное художественное видение мира. Сатирический метод типизации он не приемлет. Он никогда не обличает, не смеется над слабостями своих героев. Для него важна прежде всего та особенность в характере человека, которая сближает его со многими другими людьми. В нем не должно быть ничего исключительного, никакого "преувеличения" и "заострения". Таким способом обрисован даже самый "исключительный" образ "Семейной хроники" - Куролесов.

   Но Аксаков отчасти усвоил и по-своему претворил другую сторону художественного метода Гоголя. Автор "Мертвых душ" хорошо понимал зависимость человека от общественной среды. Вот почему его интересует не только характер персонажа, но и объективные условия, в которых он сформировался. Сатирически обличая Манилова, Плюшкина, Ноздрева, Гоголь не делает их самих ответственными за свои поступки. Виновны и условия общественной жизни, создающие возможность подобного рода людей и поступков. Предметом сатиры Гоголя были не личности, а те или иные социальные пороки целого сословия. Такое изображение человеческого характера явилось величайшим завоеванием гоголевского реализма и огромным шагом вперед сравнительно, скажем, с сатирой XVIII века.

   Отсвет этой художественной идеи Гоголя мы, несомненно, ощущаем в "Семейной хронике", хотя "субъективный" характер аксаковского таланта, как это показал Добролюбов, сильно ограничивал возможности писателя в этом направлении.

   Аксаков изображает отрицательных персонажей таким образом, что это вводило в искушение иных недальновидных критиков, коривших писателя за идеализацию крепостнических отношений. Над подобными критиками смеялся еще Щедрин. Он писал, что несмотря "на слегка идиллический оттенок", который разлит в произведении Аксакова, однако же "только близорукие могут увидеть в нем апологию прошлого".

   Автор "Семейной хроники" нисколько не стремится идеализировать своих отрицательных персонажей, но и не изображает их примитивными, мелодраматическими злодеями. Аксаков раскрывает человеческий характер с пушкинской объективностью, не однолинейно, а во всей совокупности свойственных ему противоречий. Старик Багров и груб и невежествен, но вместе с тем - человек "здравого ума и светлого взгляда", умеющий "тонко понимать"; дикий зверь в ярости, он в спокойном расположении духа бывал и добр, и мягок, и душевен; жестокость совмещалась в нем с ненавистью ко лжи, плутовству; угрюмый и нелюдимый, он умел добродушно пошутить и побалагурить; он прижимал копейку, но бывал способен и на поступки, изобличавшие в нем щедрость и широту натуры... Вот каков психологический диапазон этого человека. По такому методу Аксаков рисует и большинство других своих персонажей. Добро и зло так переплетено в его героях, писал Чернышевский, что в них видишь живого, а не сочиненного человека. В этом состояла покоряющая сила аксаковского таланта.

   "Семейная хроника" была проникнута глубоким общественным интересом. Герцен недаром назвал ее "огромной важности книгой", а Щедрин - "драгоценным вкладом", обогатившим русскую литературу. Добролюбов сравнивал "Хронику" с произведениями писателей обличительного направления, хотя хорошо понимал идейную ограниченность Аксакова, консерватизм его политической мысли. Победу реализма Аксакова критик видел в способности писателя изображать человека и различные явления действительности без "натяжек и заданных положений". В этом он усматривал даже преимущество Аксакова перед иными писателями обличительного направления. "Семейная хроника" отличается от их произведений жизненностью и разносторонностью. Своей простотой, задушевностью, отсутствием условности, нарочитости она создавала ощущение "живой были". Именно здесь видел Добролюбов причину огромного успеха книги Аксакова.

   Общественный приговор "Семейной хронике" был единогласным. Критика писала о "беспримерном единодушии похвал". Чернышевский и Добролюбов, Герцен и Салтыков-Щедрин, Л. Толстой и Тургенев - все они оценили книгу Аксакова как событие в русской литературе. Вот несколько характерных строк из письма Шевченко к Аксакову от 4 января 1858 года: "Я давно уже и несколько раз прочитал ваше известнейшее произведение, но теперь я читаю его снова, и читаю с таким высоким наслаждением, как самый нежный любовник читает письмо своей боготворимой милой. Благодарю вас, много и премного раз благодарю вас за это высокое сердечное наслаждение".

   Еще одно достоинство "Семейной хроники" было почти одновременно и независимо друг от друга отмечено Тургеневым и Л. Толстым. Новизна ее художественной формы, свободное и широкое, не скованное рамками сюжета композиционное построение - все это ассоциировалось у обоих писателей с размышлениями о дальнейших путях развития русской прозы. Получив экземпляр только что вышедшей книги, Тургенев писал автору: "Вот он, настоящий тон и стиль, вот русская жизнь, вот задатки будущего русского романа".

   Толстой в одном из вариантов предисловия к "Войне и миру", в котором он пытался осмыслить жанровые особенности своей эпопеи, заметил, что русская художественная мысль не укладывается в рамки романа и ищет для себя новой формы, и в этой связи предлагал вспомнить Тургенева, Гоголя, Аксакова.

   "Семейная хроника" явилась важным этапом в развитии русского социального романа. Когда-то еще Гоголь возмущался авторами драматических сочинений, которые, не замечая того нового, что происходит в жизни, по старинке продолжают тешить зрителя сюжетами, основанными на любовных похождениях своих героев. Это же самое происходило и в прозе. О том, насколько живучими были подобные традиции в прозе, свидетельствовал "Современник". В 1854 году анонимный рецензент этого журнала, в прямой связи с появлением в печати нового отрывка из "Семейной хроники", писал: "...Пора, наконец, хоть для опыта изменить форму теперешних беллетристических произведений, оставить в покое любовь с ее катастрофами, психологию с ее тонкостями и обратиться к простоте рассказа и придать ему нечто обыденное или доступное и близкое к действительному течению людского быта".

  

   ["Современник", 1854, No 4, "Современные заметки", стр. 107.]

  

   Хроника Аксакова отвечала именно этим устремлениям. Поэзия "обыденной" жизни, доступной пониманию самого широкого круга людей, изображение глубоких общественных конфликтов, простота и непосредственность повествования - вот те элементы художественной прозы Аксакова, которые привлекали к себе пристальное внимание Тургенева и Толстого и которые получили дальнейшее развитие в их собственном творчестве.

  

  

   Хроника Аксакова вышла из печати в весьма знаменательное время: вскоре после окончания Крымской войны и в разгар ожесточенной политической борьбы вокруг вопроса об освобождении крестьян. Книга Аксакова давала превосходный материал для обличения крепостничества и сослужила хорошую службу революционным демократам и всем прогрессивным силам России. Недаром писателю пришлось преодолеть столько цензурных мытарств. Кое-что в тексте хроники было цензурой все-таки изъято, несмотря на яростное сопротивление Аксакова.

  

   [См. примечание к настоящему тому.]

  

   Крымская война обнаружила полную гнилость николаевского режима. Многое из того, что ранее было тайным, стало явным. На поверхность выплыли и стали достоянием гласности такие отвратительные явления, в которых раскрывалась самая сущность крепостнического строя. Все это не прошло незамеченным для Аксакова. Никогда еще он так бурно и страстно не реагировал на политические события, как сейчас. В письмах Аксакова сквозит тревога относительно того, что в стране, даже в армии, не все ладно. "Вы очень верно поняли тревогу в мирном Абрамцеве... Я расстроен не только духом, но и телом, и я захварываю от каждого известия из Крыма", - пишет он А. О. Смирновой.

  

   [Н. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, Т. XIII, СПБ, 1899, стр. 184.]

  

   "Наше политическое положение меня с ума сводит", - сообщает он Погодину.

  

   [Там же, стр. 35-36.]

  

   В одном из аксаковских фондов хранится небольшой клочок бумаги, исписанный карандашом, рукой С. Т. Аксакова, и представляющий, вероятно, черновой отрывок письма к сыну Ивану от 23 февраля 1856 года. Содержание записи очень любопытно: "Общая безнравственность и внутреннее бесчувствие выражаются во всех, по-видимому благородных, добрых и даже высоких движениях. Все принимает вид отвратительной комедии и тем отвратительнее, чем выше ее содержание...".

  

   [ИРЛИ, ф. 3, оп. 11, д. No 8.]

  

   При всей своей благонамеренности Аксаков чувствовал, что в государстве неблагополучно, что ржа ест железо. Он не понимал истинных причин того, что происходит, но общую картину положения дел представлял себе близкою к истине.

   Письма Аксакова этой поры полны резких критических суждений. В них сквозит отрицательное отношение к "высшему обществу", органам власти. "Что касается до нашего общественного положения, - пишет он, - то я и все считаем его безнадежным. Полная бесхарактерность, ограниченность, отсутствие энергии и любви к своей земле, отсутствие русского направления, какой-то европеизм без толку, самые пустые наклонности, при какой-то чувствительности, и пр. и пр. представляют самую печальную перспективу".

  

   [Цит. по ст. В. Шенрока "С. Т. Аксаков и его семья", "Журнал министерства народного просвещения", 1904, No 12, стр. 264-265.]

  

   Каждый день приносил Аксакову новые факты, все более усиливавшие его тревожное состояние духа. "В нынешнее время, - пишет он с крайним раздражением в середине 50-х годов Н. А. Елагину, - я встретился с ложью в таком виде, в каком я с нею еще не встречался, и схватить и обличить эту ложь со всею ее змеиною хитростью (конечно, без примеси голубиной жалости) желал бы я от всей души. Нужно, чтоб и с этой стороны получила она отпор".

  

   [Л. Б., ф. Елагиных, 2/46.]

  

   Со всех сторон стекались в дом Аксакова известия о повсеместно творящихся безобразиях, о царящем в стране хаосе, о всеобщем разложении "высших сфер". "Взятки, грабительство дошли до высочайшей степени; честным людям надо бы бежать, а то их задавят и уморят голодной смертью", - доверительно, под величайшим секретом сообщает из Петербурга Надежда Тимофеевна Карташевская, родная сестра Аксакова.

  

   [ИРЛИ, ф. 3, оп. 13, д. No 28, лл. 2-2 об.]

  

   В это же время приходит письмо из далекой Уфы от Е. И. Барановского, оренбургского губернатора, письмо, в котором содержалось потрясшее всех Аксаковых наблюдение, тем более авторитетное, что оно принадлежало крупному должностному лицу: "Чувство долга и любви к отечеству почти не существует во дворянстве".

  

   [Там же, д. No 3, л. 7.]

  

   В другом письме тот же Барановский обещает прислать писателю "две записки", из коих ему станет ясно, "что Куролесовы еще не перевелись, а только приняли другую личину".

  

   [Л. Б., ГАИС, III, ХV/3.]

  

   А вот свидетельство члена семьи С. Т. Аксакова - его сына Ивана. Поездив по России, он сообщает о фактах чудовищного разложения, охватившего все провинциальное дворянство, о том, что среди чиновников и помещиков нельзя встретить порядочного, честного человека и что если уж искать в провинции такового - то его можно найти лишь "между последователями Белинского".

   Современное положение дел в России пугало С. Т. Аксакова. Он не забыл 1848 года во Франции. Потрясенный тогда выступлением "подлой парижской черни", он с ужасом восклицал: "Теперь не в том дело, что безумные и отвратительные в своих неистовствах французы провозглашают Францию республикой, а в том, что пожар разольется по всей Европе".

  

   [Цит. по ст. В. Шенрока "С. Т. Аксаков и его семья". "Журнал министерства народного просвещения", 1904, No 11, стр. 49.]

  

   Нынешние события в России, по мнению Аксакова, несли в себе угрозу "пожара". Эта угроза была, казалось, особенно реальной ввиду всеобщего разложения, охватившего "верхи" русского общества, их полного равнодушия к положению народа, к интересам страны. Наблюдательная Вера Аксакова - дочь писателя, суждения которой интересны тем, что они часто отражали настроения самого С. Т. Аксакова, - заносит в свой дневник такие строки: "В настоящую минуту нет человека довольного во всей России. Везде ропот, везде негодование!". И в другом месте: "Положение наше совершенно отчаянно: не внешние враги нам страшны, но внутренние - наше правительство, действующее враждебно против народа, парализующее силы духовные, приносящее в жертву своих личных немецких выгод его душевные стремления, его силы, его кровь".

  

   [Дневник В. С. Аксаковой, СПБ, 1913, стр. 8, 15.]

  

   Замечательно, что объектом критики в семье Аксаковых является не безликая "власть" и не отдельные представители правящих верхов, но именно правительство. В глазах самого С. Т. Аксакова оно настолько скомпрометировано, что он считает для себя как писателя бесчестным вступать с ним в какие бы то ни было отношения. Получив сообщение о том, что Плетнев представил царю доклад о "Семейной хронике", Аксаков тотчас же написал своему сыну Ивану полное горечи и тревоги письмо. "Слова Плетнева: "Добрый наш государь, конечно, поблагодарит вас за труд общеполезный..." очень меня смутили. Боюсь, чтоб не дали мне перстня. Все эти добрые люди не понимают, что самое доброжелательное прикосновение правительства к моей чистой литературной славе - потемнит ее".

  

   [ИРЛИ, ф. 3, оп. 3, д. No 14, л. 123 об.]

  

   Не следует думать, что Аксаков изменяет здесь своей благонамеренности. Он никогда не склонен делать из своих наблюдений далеко идущих выводов. Однако же в его политическом сознании намечается определенная трещина, он все с большим раздражением реагирует на ненормальность окружающих его порядков. Недовольство Аксакова вызывает и тесно связанное с господствующим строем духовенство. Он прямо заявляет в одном письме: "...духовенство наше никуда не годится" и главная беда - в том, что оно "восстановило... против себя" народ. И Аксаков тщетно размышляет над решением "мудреной задачи", как он выражается, состоящей в том, чтобы "крестьянин не видел в попе чиновника от правительства, который держит руку помещиков".

  

   [Там же, д. No 13, лл. 23-23 об.]

  

   В эти годы в доме Аксакова оживленно обсуждается и крестьянский вопрос. Из самых различных источников доходили сюда сведения о том, как этот вопрос обострялся в стране с каждым днем. Писатель начинал понимать, что крепостное право исторически уже отжило и является источником величайшего зла, что оно продолжает служить питательной почвой, порождающей современных Куролесовых. Но он отнюдь не делал следовавшего отсюда с логической неизбежностью вывода о том, что институт крепостнических отношений необходимо немедленно ликвидировать. Аксаков презирал тех помещиков, которые тянули к старому и отказывались поступиться какими бы то ни было своими привилегиями и "правами" в отношении крестьян. Он считал, что решение крестьянского вопроса должно быть осуществлено сверху и методами крайне осторожными, чтобы не пострадал при этом престиж дворянства и не были особенно ущемлены интересы землевладельцев. Аксакову казалось, что положение могли бы исправить люди с энергией, волей и честностью Степана Михайловича Багрова, и беда заключается в том, что такие люди перевелись среди помещиков.

   Подобно всем моралистам, не понимавшим истинных законов общественного развития, он ставил вопрос с ног на голову.

   Своими художественными произведениями Аксаков давал читателю немало материала для размышлений и выводов об исторической обреченности крепостнических отношений и необходимости преобразования уродливого, антинародного строя, хотя сам он субъективно никогда не посягал на него. Внутренняя логика художественных образов, созданных писателем, была шире его политических идей. Такова была сила большого реалистического искусства.

   Сказанное относится и к "Семейной хронике" и к "Детским годам Багрова-внука". Эти произведения близки друг другу по идейной проблематике, композиции, стилю, языку.

   Но во второй части аксаковской трилогии есть и одна новая тема, существенно отличающая эту часть от первой. Героями "Семейной хроники" были старшие члены семьи Багровых - ее первое и второе поколение. В следующей части трилогии продолжают действовать те же персонажи, но в центре повествования оказывается уже третье поколение Багровых - маленький Сережа Багров. Его жизнь от младенчества до девятилетнего возраста прослежена с такой пристальностью, с такими подробностями, на какие был способен только Аксаков. Сложный процесс формирования детской души - такова центральная тема новой книги Аксакова.

   Эта тема давно привлекала к себе писателя, он работал над ее воплощением с огромным подъемом, со всем жаром своего сердца. В бумагах Аксакова хранится одна чрезвычайно интересная записка, написанная его рукой и представляющая собой, может быть, черновик письма к неизвестному нам адресату. Вот ее содержание: "Есть у меня заветная дума, которая давно и день и ночь меня занимает, но бог не посылает мне разума и вдохновения для ее исполнения. Я желаю написать такую книгу для детей, какой не бывало в литературе. Я принимался много раз и бросал. Мысль есть, а исполнение выходит недостойно мысли. Такая книга надолго сохранила бы благодарную память обо мне во всей грамотной России... Тайна в том, что книга должна быть написана, не подделываясь к детскому возрасту, а как будто для взрослых и чтоб не только не было нравоучения (всего этого дети не любят), но даже намека на нравственное впечатление и чтоб исполнение было художественно в высшей степени".

  

   [ИРЛИ, ф. 3, оп. 11, д. No 8, лл. 2-2 об.]

  

   Главная задача, которую поставил перед собой Аксаков, состояла в том, чтобы написать "историю ребенка" и чтобы это была "книга для детей". Этой книге писатель придавал особое значение в своем творчестве. В письме к А. И. Панаеву от 15 мая 1857 года он подчеркивал, что она "важнее" всех предшествующих его произведений "по содержанию, в педагогическом отношении".

  

   [Абрамцево, рук. 69.]

  

   В русской литературе и публицистике 50-60-х годов педагогическая тема и проблемы воспитания занимали видное место. Можно вспомнить, как часто обращались к ним Чернышевский и Добролюбов. Для революционной демократии эти вопросы были связаны с задачей воспитания "новых людей", борцов против ненавистного строя. Проблемы воспитания привлекали к себе внимание и широких слоев дворянской интеллигенции. Все более очевидными для всех становились признаки разложения и духовного обнищания господствующего класса, всеобщее падение нравов в среде дворянства. Все это порождало мысль о необходимости укрепления моральных устоев общества и обостряло интерес к вопросам воспитания.

   За шесть лет до выхода в свет книги Аксакова Л. Толстой дебютировал с повестью "Детство", явившейся первой частью его автобиографической трилогии. Между "Детскими годами Багрова-внука" и толстовской трилогией есть немало точек соприкосновения, хотя в целом это произведения, весьма различные по своему идейному направлению и еще больше - по своему стилю.

   Первая часть автобиографической трилогии Толстого была книгой о детстве, но предназначенной для взрослых. Сложность морально-философской и психологической проблематики как бы освобождала автора от необходимости строить свое повествование в соответствии с возможностями восприятия детского читателя. Вся трилогия строится как воспоминание взрослого о днях своего детства, отрочества и юности. Композиционная структура "Детских годов Багрова-внука" основана на ином принципе. Сережа Багров - и герой книги и ее повествователь. От его имени ведется рассказ, лишь изредка прерываемый вторжением автора и создающий полную иллюзию синхронности между изображаемыми событиями и моментом рассказа о них. Иными словами, Аксаков не вспоминает - он делает читателя как бы современником и очевидцем происходящего. Поскольку книга была адресована детскому читателю, такое ее построение имело особое значение, так как создавало ощущение непосредственности воссоздаваемого в ней мира.

   Повествование о детях нередко строится в форме рассказа о том, как взрослые люди представляют себе ребенка. Такой рассказ может быть и очень интересным, и глубоким, и поучительным. Но это не непосредственное изображение самого детства, а все-таки наблюдение со стороны, со всей неизбежной при этом утратой какой-то части поэзии, свойственной миру детства. Своеобразие книги Аксакова состояло в том, что он сумел раскрыть душу ребенка изнутри, в процессе ее непрестанного развития и обогащения. "Детские годы Багрова-внука" - это жизнь, увиденная глазами ребенка. Аксаков задумал книгу, которой не было ни в русской, ни в мировой литературе.

   Сережа Багров рано начинает постигать, что взрослые, окружающие его, ведут себя не совсем искренне, что они хитрят и стараются всегда что-то утаить от него и что вообще в их поведении много непонятного. Он с удивлением замечает, что горячо любимая мать, кажущаяся ему воплощением полного совершенства, в противоположность отцу равнодушна к природе и всегда почему-то чинит препятствия желанию поудить или побродить по лесу. Еще более неприятно поражают его настойчивые предостережения матери не водиться с дворовыми мальчишками и сторониться прислуги, которая так чудно умеет распевать песни и рассказывать всевозможные истории. Глубоко запал ему в душу эпизод, случившийся в Багрове вскоре после переезда туда семьи на постоянное жилье, когда мать наотрез отказалась выйти к "добрым крестьянам", приветствовавшим нового барина. Сережа с отвращением слушает рассказы о старосте Мироныче, которого все называют разбойником и, однако же, никто не отваживается утихомирить, ибо он приходится родней Михайлушке, пользующемуся неограниченным доверием Прасковьи Ивановны. Герой Аксакова давно уже постиг, что есть люди добрые и злые; потом он узнал, что есть господа, которые приказывают, и есть слуги, которые обязаны повиноваться, и что он сам, когда вырастет, будет принадлежать к числу господ.

   Так мало-помалу перед Сережей Багровым начинает расширяться мир, и он делает важное для себя открытие, что в этом мире далеко не все прекрасно. Правда, это открытие не становится для него источником нравственных терзаний. Он видит недостатки, свойственные окружающей его среде, но он никогда не пытается себя противопоставить ей, возвыситься над ней. Его отношение к действительности носит созерцательный характер. Вместе с тем Сережа Багров - очень живой, восприимчивый, легко возбудимый ребенок, способный к сильному чувству и глубокому переживанию. Но главным предметом его размышлений является не поведение окружающих людей и его собственное отношение к ним, - сфера его интересов преимущественно ограничена природой. Почти всеми своими помыслами он устремлен к ней. Она - источник его первых детских радостей и забав. По мере того, как он становится старше, углубляется и отношение его к природе. Характерно воспоминание в начале главы "Сергеевка": "Я чувствовал тогда природу уже сильнее, чем во время поездки в Багрово; но далеко еще не так сильно, как почувствовал ее через несколько лет". "Диалектика души" героя, развитие его характера особенно заметны в том, как по-разному проявляется отношение мальчика к природе.

   Изображение природы занимает в "Семейной хронике" и "Детских годах" очень важное место. Аксаков любит природу, но, как и в охотничьих своих книгах, никогда не любуется ею. Она не играет в его произведениях декоративной роли, природа - чрезвычайно активный элемент повествования. Она наставница Сережи, она влияет на формирование его души. В отношениях с ней во многом раскрываются характеры и других персонажей - например, матери мальчика, отца, Евсеича. Аксаковское искусство изображения природы Горький недаром рассматривал в ряду самых высоких художественных достижений русской литературы XIX века.

   Одним из важнейших элементов художественного мастерства Аксакова является его язык. Это та сфера творчества, в которой, пожалуй, наиболее ярко проявилась самобытность аксаковского таланта.

   Существеннейшая особенность языковой и стилистической манеры художественных произведений Аксакова состоит в том, что они почти совершенно свободны от "книжности", от трафаретно-литературных элементов, от внешней изысканности и обладают той простотой и безыскусственностью, той удивительной пластичностью, которая свойственна мастерскому изустному рассказу. Анненков справедливо писал о "сладостной русской речи" Аксакова. Язык Аксакова всегда сохраняет непосредственность и колоритность, гибкость и выразительность разговорной речи. Мысль в повествовании как бы выступает сама по себе, совершенно прозрачной, обнаженной и приобретает почти физическую ощутимость. Читая его произведения, заметил современный Аксакову критик, невольно думаешь, будто они написаны человеком, никогда не читавшим книг.

  

   ["Русская беседа", 1856, No 1, Критика, стр. 41.]

  

   Аксаков относился к слову со страстной взыскательностью. Он не терпел словесных орнаментов. Начиная с "Бурана", в котором, правда, еще кое-где заметна некоторая нарядность языка, Аксаков всегда тяготел к слову ясному, точному, несущему максимальную смысловую нагрузку. Очень осторожно и экономно прибегал он к архаизмам и диалектизмам, используя их лишь в качестве характерной стилевой краски. Эти слова писатель чаще всего выделяет в тексте курсивом, тем самым подчеркивая их "инородство" в общей стилевой манере языка книги. Аксаков всегда отстаивал мысль, что использование диалектных речений должно быть умеренным, крайне осмотрительным и всегда строго соответствовать той художественной задаче, которую ставит перед собой писатель. В этом отношении Аксакова, например, не удовлетворяла повесть "Постоялый двор", и он откровенно написал Тургеневу: "Я считаю совершенною ошибкою употребление слов и выражений местных, провинциальных, для понимания которых надобно иметь словарь областных наречий. Язык должен быть общепонятный, русский. Вместо мнимого придаванья колорита местности такие слова мешают общему впечатлению, по крайней мере при первом чтении". Тургенев тотчас же согласился с упреком Аксакова и заметил, что такого рода упреки делал ему еще в свое время Белинский.

   Язык Аксакова отличается богатым и разнообразным словарным составом. Писатель широко использовал сокровища народной речи. Реакционная "Северная пчела" - блюстительница "светских приличий" - недаром корила автора "Семейной хроники" за "неизящный слог". По этому поводу Аксаков писал Тургеневу: "Северная пчела" не подозревает, до какой степени она утешила меня своей бранью. Я боялся ее похвал, как огня. Слава богу, меня ругают в такой газете, где не признают великого таланта Гоголя".

   Работа над языком составляла одну из самых важных забот Аксакова-художника. Занимаясь своими "Записками ружейного охотника", Аксаков жаловался сыну Ивану, что не может найти в книге "приличного тона" и точно "назначить себе границы". Аксаков замечает далее, что эта книга есть не что иное, как "пересказ простого охотника с бессознательным поэтическим чувством, который не знает в простоте сердца, что описывает природу поэтически. Это - литератор, прикидывающийся простяком". "Прикидывающийся простяком!" Безыскусственность аксаковского языка была результатом громадного труда и искусства.

   Щедро используя формы и приемы народной речи, Аксаков чутьем большого художника никогда не переступал черту, за которой простота превращается в простоватость, народность - в простонародность.

  

  

   Закончив "Семейную хронику", Аксаков написал А. И. Панаеву: "Это последний акт моей жизни".

  

   [ИРЛИ, Р - 1, оп. 1, д. No 10, л. 4 об.]

  

   Но он ошибся: "акт" оказался не последним. За ним последовали "Детские годы Багрова-внука", превосходная повесть "Наташа", которая и содержанием своим и особенностями стиля перекликается с двумя центральными произведениями Аксакова, большой рассказ "Собирание бабочек", примыкающий к университетским воспоминаниям писателя. В эти же годы был написан целый цикл мемуаров - "Литературные и театральные воспоминания", воспоминания о Гоголе, Щепкине, Шушерине. Творческая энергия била в Аксакове ключом. Уже тяжело больной, за четыре месяца до смерти он продиктовал замечательный "Очерк зимнего дня". Судя по найденному сорок лет назад "Отрывку из семейной хроники", написанному Аксаковым еще в конце 40-х годов и посвященному четвертому поколению Багровых-Аксаковых, можно предполагать, что писатель не был чужд мысли продолжить свою автобиографическую эпопею.

   50-е годы были наиболее напряженным и творчески плодотворным периодом жизни Аксакова. В преклонном возрасте, почти совсем ослепший, он переживает необычайный подъем своих духовных сил. Его литературная деятельность приобретает огромный размах. В Аксакове усиливается интерес к различным явлениям современной общественной жизни, и это все более возбуждает его творческу