Аксаков Сергей Тимофеевич - С. Машинский. Сергей Тимофеевич Аксаков

ю энергию. Он ведет обширную переписку, в которой отражаются его напряженные раздумья о современном положении дел в России, о проблемах искусства и литературы.

   Любопытным эпизодом биографии писателя в этом десятилетии является его сотрудничество в газете "Молва". Она издавалась в течение восьми с половиной месяцев 1857 года (начиная с 13 апреля) и ничего общего не имела с надеждинской "Молвой". К участию в этом новом издании был привлечен С. Т. Аксаков. Здесь были им опубликованы два "Отрывка из очерков помещичьего быта 1800 годов", представлявшие собой фрагменты из повести "Наташа". Кроме того, Аксаков напечатал в газете ряд полемических заметок и "Писем к редактору "Молвы"". Из них особенно интересно первое письмо, содержащее воспоминание о "Молве" 1832 года, о "битве за Мочалова против Каратыгина", о "полемических выходках против издателя "Телеграфа" и т. д.

   В следующем, 1858 году Аксаков принял участие в публичном выступлении группы писателей и ученых против нашумевшей в свое время грубой антисемитской выходки журнала "Иллюстрация". Под протестом, напечатанным на страницах "Русского вестника", стояли также имена Чернышевского и Шевченко.

  

   [См. "Русский вестник", 1858, ноябрь, кн. 1, стр. 134-135 и кн. 2, стр. 245.]

  

   В последнее десятилетие своей жизни Аксаков окончательно сформировался как художник-реалист. В эти годы стали значительно более глубокими и зрелыми его теоретические взгляды на искусство. Самым важным завоеванием эстетической мысли Аксакова было осознание им того, что значительность произведения искусства определяется мерой правдивого отображения в нем действительности. Эта истина, которую впервые он начал постигать много лет назад, еще в ту пору, когда вел борьбу за Мочалова и Щепкина на страницах "Московского вестника", "Галатеи" и надеждинской "Молвы", стала теперь основой его эстетических взглядов. Аксаков окончательно понял, что вне жизненной правды немыслимо никакое искусство. С полной убежденностью писал он однажды: "Идеализация в художестве для меня недоступна".

  

   ["Русский художественный архив", 1892, вып. II, стр. 54.]

  

   Продолжатель реалистических традиций 30-40-х годов, Аксаков дожил до конца 50-х годов, когда в русской литературе утверждались новые идеи и стремления, теоретически формулировавшиеся в статьях Чернышевского и Добролюбова, а художественно претворявшиеся в стихах Некрасова и в прозе Салтыкова-Щедрина. Автор "Семейной хроники" с интересом присматривался к этому новому направлению в русской литературе. Идейно Аксаков был ему враждебен,

  

   [В 1854 г. Тургенев пытался было привлечь Аксакова к сотрудничеству в "Современнике", но попытка эта не увенчалась успехом. Аксаков отклонил приглашение Тургенева под тем предлогом, что "дал себе слово никогда не печатать ни одной строчки в петербургских журналах" ("Русское обозрение", 1894, No 11, стр. 18).]

  

   но как художник не мог не почувствовать той свежести и полноты жизненной правды, той серьезности мысли, которой дышали произведения Некрасова и Салтыкова-Щедрина.

  

   [Один из циклов "Губернских очерков" был посвящен С. Т. Аксакову; при этом Щедрин писал, что испытал на себе "решительное влияние" его "прекрасных произведений" (Н. Щедрин (М. Е. Салтыков). Поли. собр. соч., т. XVIII, стр. 129).]

  

   В 1854 году Аксаков сделал любопытное признание в одном письме: "Я уважаю серьезное направление настоящего времени", но тут же поспешил добавить, что ему уже поздно менять своих кумиров, что он любит искусство для искусства и не допускает, "чтобы оно могло быть сознательным орудием какой-нибудь мысли, как бы ни была та важна и высока".

  

   ["Русский художественный архив", 1892, вып. III-IV, стр. 130.]

  

   Конечно, здесь не следует принимать всерьез рассуждение об искусстве для искусства, оно выражено с явно полемическим задором и ни в малейшей степени не отражало ни эстетических убеждений Аксакова, ни тем более - его позиций как художника.

   Гораздо более существенно другое. По выходе в свет "Семейной хроники" Аксаков сообщил Тургеневу, что будет с интересом ожидать критических отзывов о своей книге, и добавил: "Всех более интересует меня мнение Некрасова. В последних стихах его так много истины и поэзии, глубокого чувства и простоты, что я поражен ими, ибо прежде не замечал ничего подобного в его стихах".

  

   ["Русское обозрение", 1894, No 12, стр. 577.]

  

   Эти замечательные строки еще раз свидетельствуют о той сложной внутренней борьбе, которая происходила в Аксакове, а также и о том, что здоровое, прогрессивное начало в художнике могло успешно противостоять его отсталому, консервативному мировоззрению.

   Какое же место принадлежит творчеству Аксакова в русской литературе?

   Этот вопрос возникал уже перед современной писателю критикой. И решался он по-разному. Критики-славянофилы немало потрудились над созданием легенды, смысл коей состоял в том, чтобы изолировать Аксакова от каких бы то ни было традиций русской литературы. Наиболее прямолинейно защищал эту легенду Константин Аксаков на страницах славянофильской "Русской беседы". "Сочинения С. Т. Аксакова, - писал он, - стоят совершенно особняком в литературе нашей", а потому "требуют особого определения, особой оценки, и имеют свое особое значение среди нашей литературы".

  

   ["Русская беседа", 1857, No 1, Обозрения, стр. 3.]

  

   Мысль об "особом" характере аксаковского творчества вдохновлялась прежде всего стремлением поставить его вне гоголевских традиций. Эта тенденция очень ясно сквозила во многих статьях славянофилов. Например, анонимный критик той же "Русской беседы" за год еще до выступления К. Аксакова попытался было объявить автора "Семейной хроники" неким противовесом гоголевскому направлению. До сих пор, рассуждал он, русская литература развивалась под знаком отрицательного воззрения на жизнь; этому процессу содействовал Гоголь; теперь же в литературе возникло стремление отрешиться от "голого отрицания" и "художественно примирить высшие духовные начала с осмеянными, оплеванными, презренными формами жизни". И вот С. Т. Аксаков является чуть ли не главой этого "ново-возникающего направления".

  

   ["Русская беседа", 1856, No 1, Критика, стр. 22.]

  

   С подобной же концепцией мы встречаемся и у Хомякова и у Шевырева. Оба они считали, что главная заслуга Аксакова якобы состояла в том, что он впервые взглянул на русскую действительность не с отрицательной, а с положительной точки зрения. Славянофильская критика стремилась использовать творчество Аксакова в борьбе не только против гоголевского направления, но и против революционно-демократической эстетики. В этом отношении была особенно примечательна статья А. Хомякова. Основываясь на шеллингианской теории о "свободе художества", Хомяков совершенно исключает из творческого акта "рассудочное начало" как разрушительное для искусства. Дело художника лишь изображать те или иные явления жизни, а не оценивать их. Хороши ли они, плохи ли они - его не касается. В защите Аксаковым этого принципа Хомяков видит "великое наставление", завещанное им всем художникам.

  

   ["Русская беседа", 1859, No 3, стр. VI.]

  

   Нетрудно заметить, что эта идейка была прямо направлена против учения Чернышевского об активной общественной роли искусства, имеющего своей целью вынесение приговора жизни.

   Творчество Аксакова подвергалось в современной ему критике различным извращениям. Одни критики нигилистически отрицали какое бы то ни было значение его произведений, другие - апологетически превозносили писателя, утверждая, что он открыл новую эпоху в русской литературе и превзошел самого Гоголя. Против подобных утверждений решительно возражал Чернышевский, считавший обе точки зрения ошибочными, а вторую к тому же еще продиктованною "духом партии". Заметим, кстати, что и сам Аксаков выступал против неумеренных восхвалений в печати своих произведений и попыток изобразить его главой некой новой литературной школы. Об одном таком выступлении "Московских ведомостей" с иронией сообщал в январе 1856 года Аксаков своему сыну Ивану. Автор статьи, напечатанной в этой газете, писал: "Если кому-нибудь из наших современников суждено своим талантом, воззрением на жизнь и художественным воспроизведением жизни основать литературную школу, создать новые идеалы и форму, то, конечно, С. Т. Аксакову". Процитировав эти строки, писатель добавляет: "Последние слова совершенный вздор".

  

   [ИРЛИ, ф. 3, оп. 3, д. No 14, л. 119 об.]

  

   Революционно-демократическая критика отстаивала произведения Аксакова от попыток спекуляции со стороны славянофилов и их единомышленников. Чернышевский и Добролюбов прекрасно понимали смысл фальшивой апологетики творчества С. Т. Аксакова и истинные цели, которые при этом преследовали враги гоголевского направления. Не скрывая слабых сторон аксаковского таланта, оба критика вместе с тем высоко чтили лучшие произведения писателя и вполне объективно оценивали его место в истории русской литературы.

   Развернутый и глубокий анализ творчества Аксакова дал Добролюбов в своих двух известных статьях: "Деревенская жизнь помещика в старые годы" и "Разные сочинения С. Аксакова". Особенно замечательна первая из них. В "Семейной хронике" и "Детских годах" критик видел достоверную летопись эпохи, имеющую историческое значение. Но, будучи "несомненным памятником времен минувших", эти произведения, по убеждению Добролюбова, дают превосходный материал и для уяснений многих явлений современной жизни. Весь пафос добролюбовского анализа в том и состоял, чтобы показать читателю злободневность аксаковских наблюдений. Много воды утекло с тех пор, как совершились события, изображенные Аксаковым, но мало что с тех пор изменилось. Добролюбов дал политически очень острое, революционно-демократическое истолкование аксаковского творчества, превратив свою статью в страстный памфлет против крепостнического строя.

   Вместе с тем Добролюбов не игнорирует и слабых сторон художественного метода Аксакова, проистекающих прежде всего из того, что он - писатель, отличающийся "более субъективной наблюдательностью, нежели испытующим вниманием к внешнему миру". Эта односторонность Аксакова во многом ослабляла обличительную направленность его произведений, ибо мешала ему понять, что произвол, господствующий в отношениях помещиков и крестьян, существовал не в результате только личной вины барина, а "независимо от того, вспыльчив был барин или нет", что произвол "был общим, неизбежным следствием тогдашнего положения землевладельцев".

   Этот недостаток аксаковского таланта, отразившийся лишь частично в "Семейной хронике" и "Детских годах Багрова-внука", сказался, однако, как справедливо отметил Добролюбов, с неизмеримо большей силой в третьей части трилогии - "Воспоминаниях", а также в "Литературных и театральных воспоминаниях" и некоторых других статьях-мемуарах, собранных в "Разных сочинениях", последней вышедшей при жизни Аксакова книге. Эти произведения Аксакова содержат в себе интересный и полезный материал для истории русской литературы и театра. Конечно, по своей познавательной и литературной ценности они значительно уступают двум центральным книгам писателя. Талант Аксакова, писал Добролюбов, оказался "слишком субъективен для метких общественных характеристик" и "слишком наивен для острой и глубокой наблюдательности". И, однако же, эти мемуары заслуживают внимания современного читателя. Они содержат в себе много живых подробностей, характеризующих прошлое нашей литературы и театра, а кроме того, обладают тем немаловажным достоинством, что написаны пером большого художника, тем неповторимым аксаковским языком, который сам по себе - поэзия.

   Смерть настигла Аксакова на шестьдесят восьмом году жизни (в ночь на 30 апреля 1859 г.). В статьях-некрологах писали, что русская литература лишилась своего "патриарха". "Мир праху честного и полезного гражданина! - читаем мы в некрологе, появившемся на страницах "Современника". - Имя С. Т. Аксакова займет почетную страницу в истории русской литературы!".

  

   ["Современник", 1859, No 5, Смесь, стр. 158.]

  

   Большой и самобытный талант этого писателя, глубоко национальный по своему характеру, создал художественные произведения, стоящие в ряду самых выдающихся достижений русского реализма XIX века. Сопоставляя "Семейную хронику" и "Былое и думы", Тургенев однажды писал Герцену, что эти две книги представляют собой "правдивую картину русской жизни, только на двух ее концах и с двух различных точек зрения. Но земля наша не только велика и обильна, - она и широка и обнимает многое, что кажется чуждым друг другу!.."

   Это меткое наблюдение большого художника помогает уяснить наше отношение к Аксакову. Его лучшие произведения, сохраняя значение достоверной летописи давно минувшей исторической эпохи, интересны современному читателю не только с точки зрения познавательной, они являются также источником огромной эстетической радости, которую доставляет встреча с подлинным произведением искусства.

   С. Т. Аксакова высоко ценил М. Горький. Он видел в нем одного из самых тонких и глубоких живописцев природы и был убежден в том, что на его творчестве могут многому поучиться современные советские писатели. К числу любимых произведений Горького принадлежала "Семейная хроника". В повести "В людях" великий художник рассказал о том, как много значила книга Аксакова в истории его духовного развития. Он вспоминал, как эта книга, "Записки охотника" Тургенева и другие произведения русской литературы ему "вымыли... душу, очистив ее от шелухи впечатлений нищей и горькой действительности"; "я почувствовал, - пишет далее Горький, - что такое хорошая книга, и понял ее необходимость для меня. От этих книг в душе спокойно сложилась стойкая уверенность: я не один на земле и - не пропаду!"

   Произведения Аксакова дороги нам, как чистый родник поэзии, неиссякаемый источник познания жизни, красоты окружающего нас мира природы. Книги Сергея Тимофеевича Аксакова обладают той удивительной силой нравственного воздействия на читателя, которая позволила им стать замечательным средством воспитания человека в человеке.