Бирюков Павел Иванович - Греческий мудрец Диоген

е желаю того же, и ты сам виноват, что не хочешь разделить со мною хлеб-соль, я давно приглашал тебя быть моим застольным товарищем, но ты слишком горд и всегда отказываешься.

   - Нет, я не горд, Филомедон, а спокоен, и не хочу и не могу предаваться страстям. Я свободен от этих страстей, и свободу свою я не променяю ни на какие сокровища мира.

   - И я, Диоген, не чувствую себя рабом. Богатство валится мне, как будто с неба, я только не отталкиваю его от себя и наслаждаюсь им, и в этом я сам себе господин, так же, как и ты.

   - Нельзя сравнить меня и тебя. Ведь все, что ты истребляешь, - у кого-нибудь отбирается. А я почти ничего ни у кого не беру.

   - Но мои доходы принадлежат мне по праву.

   - Да если б даже ты имел право владеть всем этим богатством, сколько же ты должен отдавать людям во имя простой справедливости? Сколько льгот, сколько разных выгод и прав дает тебе твое бо-

  

  

   гатство! Чем же платишь ты людям, дающим тебе все это?

   - Но ведь и ты, Диоген, получаешь от людей много выгод. Чем же ты расплачиваешься с ними?

   - И в этом между нами большая разница. Посмотри на меня, чем пользуюсь я от людей. Мне нужно только, чтобы мне позволили дышать свежим воздухом, пить чистую воду, да не давали бы мне умереть с голоду, а для этого, ты знаешь, как мало мне нужно. Одежда тоже у меня не роскошная, и я уверен, что люди, и в этом числе мои сожители, коринфяне, по своей доброй воле позволили бы мне носить такую одежду. Если у меня отнимут эту последнюю мою одежду, я останусь голый, и вид моей наготы заставит первого встречного прикрыть мое тело какой-нибудь дерюгой, и я опять буду одет. Если я буду страдать от голода, то самый вид моих страданий возбудит жалость в людях, и они накормят меня, и я буду сыт. В этом я уверен, и потому спокоен, и считаю себя вполне обеспеченным. Для того, чтобы достигнуть такого спокойствия, нужно иметь как можно меньше, так мало, чтобы у каждого бедняка было больше, чем у тебя, чтобы никто не мог завидовать тебе. Только тогда ты будешь счастлив. Теперь взгляни на себя, Филомедон: чего ты требуешь от людей? Ведь ты был бы недоволен, если б люди давали тебе то же, что и мне. Ты требуешь от них гораздо больше. Одни из них должны пахать твои нивы, другие стеречь твои стада, а иные работать на твоих фабриках, ткать и шить твои дорогие одежды или ковры, которыми ты устилаешь свои комнаты и потом топчешь ногами. Ты требуешь, чтобы люди готовили кушанья, разводили виноград, а ты упиваешься его соком. Ты требуешь, чтобы люди разыгрывали перед тобой комедии и трагедии и пели твои любимые песни... Одним словом, все, что тебе требуется, - а сколько у тебя потребностей! - все это должны доставлять тебе другие. Ты один, валяясь, ничего не делаешь, ничего, кроме того, что ешь, пьешь, тан-

  

  

   цуешь, целуешься, спишь и повелеваешь, и все это ты делаешь силою твоих сорока талантов, также отнятых от тех же людей. Как же велики должны быть твои обязанности к людям, а ты о них и не думаешь! Тебя больше занимает то, какие кушанья подадут тебе сегодня за обедом.

   - Но ведь ты забываешь, Диоген, что все это делают для меня или рабы, и я их за это кормлю, или вольные, - и я им за это плачу по уговору.

   - Так, но только не забывай, что не ты делаешь им благодеяние, давая деньги, а они, работая на тебя. Ты считаешь рабов своею собственностью, а ведь они такие же люди, как и ты, и только сила или нужда заставляет их подчиняться твоим прихотям. То же самое и с наемниками. Тебе кажется, что между наемниками и тобою совершается свободный договор, по которому ты даешь им плату, а они дают тебе произведение трудов своих. Не обольщай себя! Это тоже рабство, только вместо кнута, которым заставляют работать невольников, здесь действуют деньги. Они бьют иногда больнее кнута. Тебе от нечего делать скучно, у тебя нет постоянной работы для добывания хлеба, он готовый валится тебе в рот, и ты, чтобы рассеять скуку, выдумываешь себе разные затеи, желания твои скоро исполняются, ты уже давно пресытился, и теперь ты разжигаешь страсти и для этого изобретаешь новые забавы. Когда совесть твоя подает голос свой, ты стараешься заглушить ее и для оправдания себя доказываешь, что твои затеи приносят людям пользу, и ты одною рукою разоряешь и развращаешь окружающих тебя людей, а другой рукой навязываешь им как-будто благодеяния, но - такие, о которых тебя никто и не просит. А что, если ты каким-нибудь образом очутишься в положении человека, которому нужно добывать себе хлеб? Ведь это может случиться с каждым. Что тогда ты станешь делать? Ведь ты пальцем не умеешь пошевелить без помощи слуги. Подумай обо всем этом и реши, кто

  

  

   приносит больше пользы не только людям, но даже себе: ты или простой водовоз?

  

  

   Филомедон сильно призадумался, когда прослушал слова Диогена, а потом опять заговорил. Когда люди чувствуют, что им говорят правду, и они не знают, что возразить, они часто вместо возражения говорят: а ты сам что? Отчего не делаешь того, что говоришь? Так поступил и Филомедон.

   Когда Диоген доказал ему, что водовоз гораздо полезнее его, он спросил Диогена:

   - Ну, а сам чем хотел бы ты быть? Водовозом или таким богачом, как я?

   Диоген ему ответил:

   - Ни тем, ни другим, потому что я доволен своим положением.

   - Но ведь и я могу быть доволен своим положением. Зачем же ты указываешь мне на водовоза и советуешь брать с него пример, а сам не подражаешь ему? Ведь и ты не приносишь никакой пользы людям: ты не занимаешься ни художеством, ни ремеслом, ни наукой, ты не пашешь землю, ничего не сеешь, не состоишь ни в какой должности, и детей у тебя нет, значит и в этом ты бесполезен. Чем же ты оправдываешь себя?

   - О пользе моей потом поговорим, а пока скажу только, что опять нельзя сравнивать меня и тебя; я прошу от моих сожителей коринфян и других греков и от всех других народов всего мира только одного, чтобы мне позволили жить, как и я не мешаю им жить. А не требую я ничего больше потому, что у меня нет ничего. У меня нет поместьев, нет

  

  

   доходов, и потому я не нуждаюсь в покровительстве сильных.

   - Ну, а родине твоей, городу Синопу, неужели ты ничем не обязан?

   - Не вижу разницы между Синопом и Коринфом, где я теперь живу, или другим каким местом. Надо же мне было где-нибудь родиться, и то, что я родился в Синопе, а не в Афинах и не в Риме - это простая случайность.

   - Но ведь ты воспитывался и учился в Синопе, значит все-таки получил от него кое-какие выгоды.

   - Выгодным можно назвать только хорошее воспитание, а я не могу похвастать своим: оно меня едва не погубило. Настоящее воспитание я получил в Афинах от моего учителя Антисфена, но ведь и он жил в Афинах впроголодь, так что и за это нечего расплачиваться, а больше всего я считаю себя обязанным собственному опыту.

   - Но ведь твои родители и предки все были синопцами, так что ты весь принадлежишь Синопу, ты член или гражданин этого общества, и потому оно может требовать от тебя исполнения разных обязанностей.

   - Нет, это не так; то, что предки мои были гражданами Синопа, не обязывает меня быть тем же. Человек не по рождению делается гражданином или членом какого-нибудь общества. Природа производит детей своих свободными, - независимыми, равными, только с одною обязанностью - сочувствия человека к человеку. Членом или гражданином какого-нибудь особого общества делается человек только тогда, когда он требует от этого общества каких-нибудь выгод себе, когда он становится под его защиту. Я не ищу защиты, не требую ничего ни от какого общества, и потому не называю себя ни гражданином Синопа, ни Афин, ни Спарты, я гражданин всего мира!

   - А что значит гражданин всего мира?

   - Это значит такой человек, который, как я, не принадлежит ни какому отдельному обществу, а счи-

  

  

   тает всю землю своим отечеством и всех людей своими соотечественниками или, еще лучше, - своими братьями, как бы ни отличался он от них по месту, где они живут, по говору, по пищи и одежде и по другим обычаям жизни. Такой человек считает своею обязанностью помогать всякому, кто нуждается в его помощи, а если он не может помочь ему, то все-таки не перестает сострадать ему. Он старается предостеречь человека от опасности, когда видит его заблуждающегося, и радуется с тем, кто наслаждается жизнью.

   Суеверия, пристрастия, корыстные намерения и другие пороки всегда присущи нам, когда мы считаем себя принадлежащими к какому-нибудь особенному обществу, и боимся уронить себя в его мнении, и рабски следуем многим его нелепым обычаям. Что в таких обществах считается за высокую добродетель, то перед судом разума представляется мерзким пороком. А тот, кому одно общество или государство ставит памятник, тот в летописях другого государства предается потомству на поругание, как человек неправедный и злой.

   Один только гражданин всего мира может питать ко всем людям склонность чистую и одинаково ко всем справедливую. Горячее сердце его, не ослабевая от пристрастия, тем сильнее бьется при каждом побуждении на всякое благое дело ради человечества. Его благоволение распространяется на всю природу. Он с нежностью смотрит на источник, утоляющий его жажду, на дерево, в тени которого он отдыхает, и первый, кто к нему подсядет, какого бы он ни был племени, будет ему земляком, а если еще при этом сердце сердцу откликнется, то - и друг.

   И такое отношение к людям с избытком вознаграждает его за лишение каких бы то ни было общественных прав и наград.

   Такой человек привык, кроме самого необходимого, находить ненужным все прочее, что кажется необходимым людям, избалованным покоем и роскошью,

  

  

   и потому такому человеку легко ужиться везде, и он никому не будет в тягость. Вот кого я называю гражданином мира, и стараюсь сам быть таким.

   Ты и подобные тебе люди считают меня бесполезным. Но вы сами виноваты в этом, я вам кажусь бесполезным только потому, что не льщу вашему честолюбию, не укрепляю вас в ваших глупостях и не толкаю вас вперед по пути, ведущему вас к погибели. Безумные, слепые люди, подумайте: разве не пользу приношу я вам этим самым обличением.

  

  

   Диоген был уже стар, когда у македонян, соседнего с греками народа, вступил на престол знаменитый царь Александр, сын Филиппа. Молодой царь был очень воинственный и сейчас же отправился воевать. Ему в голову пришла гордая мысль покорить весь мир и одному властвовать над всеми. С этими мыслями он отправился в путь, собрав хорошо вооруженное войско. Ему сильно повезло на войне, он стал покорять города за городами и всюду наводил страх своим пришествием. Одними из первых подчинились ему афинские и коринфские греки.

   Когда он подошел к городу Коринфу, в окрестностях которого жил Диоген, многие из коринфских ученых и мудрецов, желая заслужить милость царя Александра, пришли к нему на поклон и восхваляли его всякими льстивыми речами.

   Александр уже много слышал про мудреца Диогена и ждал, что и он придет к нему на поклон; но Диоген не нуждался в милостях царских и не пошел к Александру.

   Александр пробыл несколько дней в Коринфе и, не дождавшись Диогена, решился сам навестить его.

   Диоген лежал в саду под деревом, а солнце грело

  

  

   его старое, но еще крепкое тело; он приятно подремывал - и вдруг почувствовал, что кто-то заслонил от него солнце, и оно перестало его греть. Он открыл глаза и увидел перед собою красивого юношу, окруженного придворного свитою. По пышной одежде, и царским украшениям, Диоген догадался, кто стоит перед ним, но нисколько не смутился. Он продолжал лежать, смотрел на Александра и ждал, что скажет ему этот нежданный гость.

   - Ты ли тот Диоген, о котором я слышал по всей Греции так много удивительных рассказов? - спросил, наконец, Александр.

   - Да, я тот самый Диоген. А ты, верно, Александр, сын Филиппа Македонского?

   - Да, ты угадал.

   - Что ж тебе от меня нужно? - спросил еще Диоген.

   - Я все ждал, что ты придешь ко мне в гости, и вот, не дождавшись, сам явился к тебе.

   Александр думал, что Диоген станет благодарить его за оказанную ему честь, но Диоген ничего не ответил. Тогда Александр сказал:

   - Не могу ли я услужить тебе чем-нибудь? Проси у меня, чего хочешь; все, что в моей власти, я исполню по твоей просьбе, - я глубоко почитаю великих мудрецов!

   - Если хочешь оказать мне услугу, - отвечал Диоген, - отойди от солнца, не затемняй его свет и теплоту, оно так приятно греет мое старое тело.

   Александр отступил в изумлении. Отступили в страхе, и придворные, ожидая царского гнева за дерзкий ответ мудреца. Но Александр не рассердился, на лице его выразилась грусть, и он спросил Диогена:

   - Неужели, кроме этого, я ничего не могу для тебя сделать?

   - Мне больше ничего не нужно от тебя, - отвечал мудрец.

   Александр протянул руку к Диогену и сказал:

   - Прощай! Я должен сдержать свое обещание, не буду мешать солнцу согревать тебя.

  

  

   Потом, обращаясь к своим придворным, царь сказал:

   - Пойдемте, нам здесь больше нечего делать.

   Он ушел; за ним последовали его приближенные. Дорогой Александр был задумчив и молчал, а придворные громко выражали неодобрение поступку Диогена и возмущались его дерзостью. Вдруг Александр обернулся и сказал:

   - Замолчите, и знайте, что если б я не был царем Александром, я желал бы быть Диогеном.

   Александр был очень умен и хорошо понял слова Диогена. Он понял, что его богатство и власть ничего не могут дать Диогену, - что Диоген не только не зaвидует ему, но считает себя сильнее и богаче его, царя, потому что ему ничего не нужно, - что Диоген, прося его отойти, не загораживать солнца, не только это просил, но он хотел сказать этим, что царская слава и все так называемые великие торжественные дела его, совершаемые в пышности и блеске, затемняют свет простого, истинного солнца правды.

   Понял все это Александр и задумался; но честолюбие и стремление к человеческой славе были так сильны в нем, что слова Диогена не принесли плода.

   Однако, Александру еще раз захотелось увидеть Диогена, и он пришел к нему ночью один, стыдясь своих приближенных. Ему хотелось уговорить Диогена следовать за ним в его военных походах. "Такой замечательный мудрец был бы хорошим украшением моей свиты, - думал Александр, да кроме того, он был бы полезен мне тем, что не стал бы кривить душой и говорил бы мне правду".

   И вот однажды он опять пришел к Диогену, один, без свиты, и стал его просить об этом. Но Диоген знал, что, находясь при дворе, среди роскоши и великолепия, он лишится самого дорогого ему, - свободы, и наотрез отказал царю в его просьбе.

   - Жаль, - отвечал Александр, - а ты бы мне помог в исполнении моего намерения.

   - А какое твое намерение?

  

  

   - Да мне тесно показалось в моем царстве Македонии. Я иду воевать и хочу покорить себе всю Грецию, Малую Азию, Армению, Мидию, Индию, - одним словом, всю землю. Ведь вся земля состоит из одного куска, так и нужно, чтобы над нею был один правитель.

   - Но если тебе тесно в Македонии и ты идешь покорять соседние страны, так ведь тебе и вся земля тесной покажется, когда ты ее покоришь, и тогда тебе придется строить мост на луну и на солнце, чтоб завоевать весь мир.

   - Нет, зачем желать невозможного, а мое намерение легко исполнимо.

   - Ты молод, умен и храбр; войска тебе легко подчиняются, очень может быть, что тебе и удастся завоевать все царства; но скажи, что ты с ними будешь делать?

   - А я и об этом подумал: я построю в пустынных местах новые города и села, соединю их удобными дорогами; в новые селения привлеку жителей из тех мест, где их много, дам всем подданным моим новые лучшие законы. Все они будут говорить одним языком, и я заведу у них наши науки и художества. А чтобы легче было управлять всем этим, посреди моих владений я построю большой город и он будет моею столицею. И тогда я устрою порядок, и всем будет хорошо жить на земле. Я чувствую, что мне на это даны силы и способности от богов.

   - И долго ты думаешь так царствовать? - спросил его Диоген.

   - Не знаю, но что ж, если я скоро умру, дело мое будут продолжать мои наследники, если будут того достойны. А если даже с моею смертью и рушится все это предприятие, я все-таки одним намерением своим оставлю после себя бессмертную славу.

   - Но ведь ты хочешь, Александр, подчинить своей единой власти сотни миллионов людей, ведь это не легко. Сколько придется тебе пролить человеческой крови, пока достигнешь этого, подумал ли ты об этом?

   - Да, жаль, много голов погибнет, без этого не

  

  

   обойдется; но это не может меня остановить. Люди плодовиты, народятся снова.

   - Вижу, Александр, что ты воодушевлен пылкою страстью, и разубеждать мне тебя было бы бесполезно. Но вот тебе мой совет: не забывай, что не все благословляют тебя, а многие проклинают; не забывай, что последний твой раб так же чувствителен к боли и удовольствию, как и ты сам, и что ты во всем твоем царском величии так же немощен, как и он. Помни, что стоит только одному из твоих воинов пустить стрелу, или одному из твоих прислужников капнуть каплю яда в твое питье, чтобы разлетелись впрах все твои замыслы. Тебя окружают льстецы. Они станут воздавать тебе божеские почести, и тот самый час, в который ты впадешь в искушение и поверишь, что ты более, чем простой смертный, будет часом твоей погибели.

   Александр внимательно слушал слова Диогена, и они глубоко затронули его молодую душу. Ему хотелось хоть чем-нибудь отблагодарить мудреца, и он с сожалением воскликнул:

   - Неужели же я в самом деле ничего не могу для тебя сделать, Диоген?

   - Мне ничего не нужно. Но ведь ты знаешь, сколько под твоею властью есть страдающих и угнетенных. Если хочешь сделать мне приятное, облегчи, на сколько можешь, их бедственную участь.

   - Ты счастлив, Диоген, что ничего не желаешь, но прими хотя мою дружбу!

   - Прости меня, Александр, но я не могу не сказать тебе того, что думаю. Царь не может быть другом и не может иметь друзей.

   - Диоген, если бы я побыл дольше с тобою, то чувствую, что я остался бы жить с тобою в твоем шалаше. Но для мира довольно одного Диогена.

   - Этого я не знаю, но знаю наверное, что мир погиб бы между двух Александров.

   - Ты прав, старик, прощай! И они навсегда расстались.

  

  

   Так и состарился Диоген на своем учительстве, и стал чувствовать приближение смерти. Он никогда не боялся ее и с твердостью духа ожидал ее пришествия.

   Иногда ученики его разговаривали с ним о смерти и спрашивали его, не боится ли он ее прихода. На это Диоген отвечал им: "Как же можно бояться смерти, когда никто никогда не видал ее?"

   Другие ученики, споря с ним о смерти, называли ее злом, Диоген возражал им:

   - Ведь никто никогда из живых людей ее не знал, почему же вы ее называете злом?

   Спокойно переносил Диоген и угрозы людей, хотевших убить его.

   Так, раз правитель города Афин за смелое слово, сказанное Диогеном, размахнулся на него и крикнул: "Я убью тебя!"

   Диоген спокойно отвечал ему: "Убить ты меня можешь, только этим ты никого не удивишь, потому что скорпион или какая-нибудь гадина и даже ядовитое растение могут сделать то же самое".

   Когда Диоген состарился, и силы его стали слабее, один из учеников его, не понявший, как следует, его учения, стал его уговаривать бросить свою бездомную жизнь и хотя под старость успокоить себя в доме своего приятеля. Диоген с грустью отвечал ученику: "Я почти добежал до цели, неужели теперь, когда уже осталось так мало, ты хочешь, чтобы я остановился и погубил работу всей моей жизни?"

   Видя его нищету и бездомность, кто-то спросил его:

   - Подумал ли ты о том, кто тебя похоронит?

   Диоген отвечал ему:

   - Тот, кому понадобится моя квартира.

   Раз Диоген услыхал, что один человек печалит-

  

  

   ся о том, что ему не придется умереть на своей родине.

   Диоген с усмешкой сказал ему:

   - Глупый, не все ли тебе равно, в какой яме будет гнить твое тело?

   Смотря, как убирали тело покойника, натирали пахучими мазями и обкуривали разными духами, он говорил:

   - Странные люди! при жизни, когда нужно пользоваться здоровым телом, они изнуряют его невоздержанием в разных похотях, а когда умрут, и тело им станет ни на что негодно, они стараются сберечь его навсегда.

   Его спрашивали, что делать с его телом, когда он умрет? Он отвечал:

   - Положите около меня палку, чтоб я мог отгонять от себя хищных зверей.

   - Да, ведь, ты ничего не будешь чувствовать, - возражали ему. Как же ты будешь действовать палкой?

   - Так зачем же вы меня спрашиваете? Если я не буду чувствовать, то не все ли мне равно, что будет с моим телом. Пускай его съедят собаки, по крайней мере моя смерть принесет им пользу, а если они не удостоят меня такой почести, то погребете мое будут совершать солнце, ветер и дождь. Любой царь позавидует такому почету.

   Диоген дожил до глубокой старости; когда он умер, ему было 90 лет.

   Раз утром ученики Диогеновы пришли, по обыкновению, к его жилищу. Он лежал завернутый в свой плащ и как будто спал. Ученики удивились, что Диоген спит так долго, чего с ним никогда не бывало. Они подождали немного, наконец решились сдернуть с него плащ, и к большой горести своей нашли учителя мертвым. Они так верили в силу его духа, что между ними сложился рассказ, что Диоген умер добровольно, т.-е. только потому, что перестал хотеть жить.

   Тело его похоронили в городе Коринфе и поставили

  

  

   ему бронзовый памятник, а на нем сделали надпись: "Время точит и камень и бронзу, но слова твои, о Диоген, будут жить вечно! Ты учил людей благу, которого они сами могут достигнуть, и показал им средства спокойно и радостно жить".

  

   Учение Диогена слушали почти все жители тех городов и селений, где жил или проходил Диоген, и всем, кто понимал его, оно было на пользу, и жизнь тех людей менялась хоть немного к лучшему.

   Однако, не все ученики поддержали славу своего учителя.

   У самого Диогена, как и у всех людей, были слабости. Так, иногда он очень грубо обращался с людьми.

   Рассказывают, например, что раз он пришел в дом одного богача. Комнаты его были устланы дорогими коврами; стены увешаны картинами, оружием и разными драгоценностями. Войдя в комнату, Диоген кашлянул и захотел сплюнуть. Он оглянулся вокруг и не мог найти такого места, куда бы можно было плюнуть. Везде все блестело и лоснилось, так что жаль было пачкать. Тогда Диоген обернулся к хозяину и плюнул ему в бороду.

   - Что ты делаешь? - вскричал хозяин.

   - Я не нашел более грязного места, - ответил Диоген.

   Хозяин волей-неволей перенес эту грубость. Диогена так уважали, что и такие выходки проходили ему безнаказанно.

   Но другим его ученикам этого не позволяли. Диоген любил простоту, а плохо понявшие его ученики вместо простоты переняли от него только грубость, да неряшливость, да еще от себя прибавили, и вышло ни на

  

  

   что не похоже. Таким образом сами Диогеновы ученики и последователи наиболее повредили его учению в глазах людей. Такова судьба многих великих учений. Самого Диогена еще при жизни его прозвали собакой. Сначала просто знатные люди говорили про него, что он живет как собака. Потом стали смеяться и спрашивать его:

   - Почему тебя называют собакой?

   Он шутя отвечал:

   - Оттого, что я лаю на праздных и огрызаюсь на злых.

   Так за ним и осталось это прозвище. "Собака" по-гречески цион; а потом и учеников Диогена стали называть циниками.

   Те из учеников Диогена, которые не поняли как следует его учения, своею грубостью и неряшливостью в делах и словах заслужили общее презрение, так что слово циник стало потом бранным и сохранилось таким до нашего времени. Циник значить теперь то же, что бесстыдник; но дурная молва о циниках не может затмить заслуг Диогена.

   Были и такие из слушателей Диогена, которые не только хорошо поняли его, но захотели и жить так точно, как жил сам Диоген, во всем следовать его учению и потом своею жизнью и словом учить людей тому же. Из таких последователей более замечательны следующие:

   Моним, уроженец города Сиракузы, жил у одного банкира в Коринфе. Ксениад, у которого жил Диоген, был знаком с Монимом и, навещая его, часто много рассказывал ему про жизнь и учение Диогена. Монима так поразило это учение, что он бросил банк и своего хозяина и стал ходить к Диогену учиться его мудрости. Хозяин Монима всем рассказывал, что его помощник сошел с ума, и его знакомые поверили этому, когда банкир сказал, что Моним не берет у него денег и говорит, что они ему не нужны.

   Моним отличался проницательным умом, больше всего любил правду и презирал славу и богатство.

  

  

   Он написал несколько книг, в которых поучал людей праведной жизни.

   Кратес и жена его Гиппархия. Кратес был знатного рода и очень богат. Когда он узнал учение Диогена, он роздал все свои богатства и сделался нищим. Говорят про него, что он часть денег своих положил в городскую казну и просил хранить там, пока подрастет его сын.

   - Если он будет мудрецом, - говорил Кратес, - тогда ему деньги не понадобятся, употребите их на городские нужды; а если он от меня не научится мудрости, тогда отдайте ему мои деньги.

   Он был очень умен и жалостлив к людям. И его все любили, несмотря на его убогую наружность. Он был горбат, некрасив с лица и ходил в грубой, грязной одежде, часто в лохмотьях. Палка да сумка составляли все его имущество. Он говорил про себя:

   - У меня нет ни своего родного дома, ни своей кровли, где бы я мог укрыться, но жить я могу во всех городах и домах всего мира.

   Александр, царь Македонский, спросил его раз: желает ли он освобождения своего отечества?

   - Зачем, - ответил Кратес, - только для того, чтобы другой такой же Александр опять заполонил и разорил его? Бедность моя и презрение к славе - вот мое отечество и богатство, их у меня никто не отнимет.

   Гиппархия, дочь богатых и знатных родителей, услыхала раз, как Кратес учил народ, и так пленилась его мудростью, что полюбила его и объявила родителям, что ни за кого больше не пойдет замуж, как только за Кратеса. Родители ужаснулись и стали отговаривать дочь, но ни угрозы, ни ласки на нее не действовали.

   Она отказывала всем знатным женихам и объявила родителям, что если они ей не позволят выйти замуж за Кратеса, то она лишит себя жизни.

   Тогда родители обратились к самому Кратесу и про-

  

  

   сили его подействовать на нее. Кратес представлял ей все трудности и невзгоды такой жизни, какую он ведет, говорил, что ей придется жить в нищете и грязи, что придется выносить грубость его обхождения; но она отвечала, что готова на все. Родители стали просить Кратеса самого отговорить ее. Кратес сказал ей, что ради нее он не изменит своей жизни и ей придется быть бродягой, как и он, и выносить много невзгод и позора. "Я готова на все и всюду пройду ее за тобой!" ответила Гиппархия. Тогда Кратес скинул перед ней одежду свою и показал ей свой горб, думая уродством своим отвратить ее от себя. Но и это ее не поколебало. Тогда родители согласились и отдали ее за Кратеса. Она оделась в самую грубую одежду и стала бродягой, как ее муж.

   Так они жили на улице и спали на площади, под воротами храма. Когда Кратес учил, жена, хорошо понимая его, помогала ему и разъясняла его слова. У них был один сын и две дочери. Сын женился на одной бедной служанке, а дочери вышли замуж за учеников отца.

   У Кратеса было много учеников, но между ними особенно замечателен Зенон; он много своего прибавил к учению Диогена и Кратеса и стал учить других. От его учения пошли мудрецы, которых потом назвали стоиками. Между ними особенно замечательны: римский мудрец Эпиктет и римский император Марк-Аврелий.

  

  

  

   47020010101 - 044 944(01) - 91

   Без объявл.

   ISBN 5 - 85020 - 053 - 3