Блок Александр Александрович - Б. Соловьев. Александр Блок

"мертвым лечь", как говорит поэт в цикле "На поле Куликовом"; вспоминая давние времена, когда воин Дмитрия Донского слышал своим вещим сердцем голос возлюбленной, княжны, невесты, видел ее облик в волнах тумана, в серебре реки, в струящем свет одеянии, поэт снова со страстной силой требует и молит:

  

  

   - Явись, мое дивное диво!

  

  

   Быть светлым меня научи!..

  Так он обращался с этими мольбами к возлюбленной, потому что видел в ней "Деву света".

  Это ее нерукотворный лик светится перед воином, и это она вдохновляет на ратные подвиги. Пусть сейчас иные времена и подвиги иные, но та же жажда подвига сжигает сердце поэта, он так же готов "острить свой меч", как и его далекий предок, выходя на бой с врагом, и для него настоящей подругой и возлюбленной могла стать только та, которая сама была причастна тому огромному миру, в котором жил поэт, и чье сердце не заковано "в серебряную чешую".

  Она - настоящая, а не обманная, не ее "двойник"; она не ^искушает соблазнами "великого предательства", и ее "тихий дом" ничем не напоминает "змеиного рая" со всеми его соблазнами и унижениями. Даже и "в страстной буре, долгой скуке" поэт не забывал самое главное: есть та, которая настойчиво предостерегает его:

  

  

   ...Чтобы распутица ночная

  

  

   От родины не увела...

  Так и в минуту отчаяния он не забывал о том, где можно обрести новые силы и тот "правый путь", на котором он нужнее всего, и где слышишь "настоящий звон большого колокола".

  Образ возлюбленной, невесты, России возникает и во многих других стихах Блока, посвященных родине, а вместе с тем раскрывающих силу глубокого, страстно напряженного чувства и придающих необычайную широту его любовной лирике, в которой мотивы сугубо личные, интимные сливаются с раздумьями о судьбах родной страны и всего мира.

  Любовная лирика Блока - страстный и торжественный гимн любви, готовой преобразить весь мир и несущей с собою "освободительную бурю", возможность небывалого счастья, - но поэт видел, что в тех условиях, в которых он жил и творил, это счастье неосуществимо, обманчиво, оно приходит в непримиримое противоречие с основным призванием и назначением человека. Только "убив всю ложь и уничтожив яд", человек приобщается к такой любви, в которой "все музыка и свет"; только такая любовь, верилось поэту, достойна своего высокого и прекрасного имени, а иной любви он не признавал. Вот почему на своем пути к "вочеловечению" он с обостренной зоркостью и чуткостью подмечал все то, что противоречило этому восприятию любви, как и любому другому подлинно человеческому началу. Так любовная лирика Блока с годами все больше становилась не просто голосом стихии, как было когда-то, но и зовом к будущему, знаменем, развернутым ветром, призывом к подвигу, к тому, чтобы освободить возлюбленную, невесту, Россию, принести ей "на острие копья - весну"; вот та любовь, которую отстаивал поэт и чей облик никогда не мерк перед его внутренним взором в сумятице и пестроте "жизни вседневной", во мраке окружавшего его "страшного мира".

  В глазах поэта преображался весь мир - и такое, казалось бы, интимное чувство, как любовь, ни в малейшей мере не утрачивая своей напряженности, непосредственности, страстности, вместе с тем, в сочетании с неизменным у поэта ощущением "единства с миром", обретало удивительную широту и огромное значение, далеко выходящее за пределы сугубо личных переживаний, и связывалось с осмыслением всего человеческого бытия - как это мы видим в цикле "Кармен" (да и не только в нем):

  

   Сама себе закон - летишь, летишь ты мимо,

  

   К созвездиям иным, не ведая орбит.

  

   И этот мир тебе - как красный облак дыма...

  Вот на какие огромные просторы выходит воспеваемая поэтом любовь, и острота, непосредственность, страстная напряженность чувства сочетаются здесь с необычайной широтой, словно бы вбирают в себя весь окоем, что и придает им такое неповторимое звучание и великое значение в судьбе человека.

  В духе той же жажды "единства с миром", искони присущей Блоку, стремления к "вочеловечению", готовности любою ценою отстоять и приумножить духовные сокровища всей земли и родной страны, Блок решал и все другие темы и мотивы своего творчества, величайшие вопросы бытия и назначения человеческой жизни, неотъемлемые в его глазах от подвига "вочеловечения", от борьбы за то будущее, которое не знает лжи, унижений, корысти. Вся область человеческих чувств и отношений, подвергавшихся в условиях и под влиянием "страшного мира" самым невероятным превращениям, искажающим и словно бы выворачивающим наизнанку их истинную природу, была скрупулезно исследована Блоком; он обнаружил, что даже самые традиционные и, казалось бы, извечно неизменные чувства и переживания человека в эпоху реакции, в условиях "великого предательства", становятся проводниками и агентурой "страшного мира", несут в себе враждебное истинной человечности начало.

  Так, в русской лирике есть множество стихов, славящих и воспевающих дружбу как одно из самых прекрасных чувств, связывающих людей между собой. Казалось бы, резким диссонансом в поток этих стихов врывается лирика Блока, в которой дружба предстает в совершенно ином свете и почти каждое слово о ней словно бы облито злостью, горечью, желчью, пронизано духом сарказма; пожалуй, нет другого поэта, в творчестве которого дружба подвергалась бы таким ожесточенным нападкам, как это мы видим в лирике Блока; лишь только в ней заходит речь о дружбе - кажется, что горло поэта перехватывает судорога боли и гнева и он не может найти иных слов, кроме самых резких и язвительных.

  Для того чтобы уяснить характер стихов Блока о дружбе, нам следует принять во внимание то, что их порождало, отношения поэта с окружавшей его средой, с людьми, становившимися ему на какой-то период наиболее близкими и в конце концов переходившими (как это обычно бывало) в стан его ожесточенных и непримиримых противников. Чем откровеннее и доверчивее некогда вводил их поэт в свой внутренний мир, в свое "святая святых", тем дороже ему приходилось расплачиваться за свою откровенность: ведь именно они оказывались лучше всего вооруженными против него (и он сам вкладывал в их руки это оружие!), именно они могли нанести ему самые меткие удары и наиболее глубоко уязвить его. Вот что заставляло Блока задуматься о существе и характере такого чувства, как дружба, и вынести ему свой суровый приговор, как одному из самых обманчивых и лицемерных в условиях "великого предательства", наступавшего по всему фронту и стремившегося завладеть всеми сферами общественной жизни и частных отношений, всеми областями внутреннего мира.

  Начиная - после долгого перерыва - записи в дневнике, Блок обращался сам к себе с настойчивым советом: "...Minimum литературных дружб: там отравишься и заболеешь" (1911).

  В этих условиях растущее с годами чувство одиночества, отъединенности от уже смердящей среды становилось у поэта источником и свидетельством внутреннего здоровья, бодрости, сознания свежести и нерастраченности своих сил.

  С годами осмысление дружбы как одного из тайных агентов духа "великого предательства" все более углублялось в творчестве Блока; еще, пожалуй, никогда в русской поэзии не раздавалось "гимна" в честь дружбы, подобного стихотворению "Друзьям" (1908), запев которого поражает своей трагически мрачной иронией:

  

  

   Друг другу мы тайно враждебны,

  

  

   Завистливы, глухи, чужды...

  Эту "тайную враждебность" своих друзей поэт ощущал так глубоко и болезненно, что чувство боли и горечи неразрывно сливалось у него со словом "дружба", словом-оборотнем, у которого неизменно оказывалась и своя тень, обнаруживался свой "двойник", до поры до времени прячущийся во мраке тайно и неприметно, чтобы тем внезапнее и вернее, когда придет его час, выйти на свет и нанести беспощадный удар. Друзья, возникающие перед внутренним взором поэта -

  

  

   Предатели в жизни и дружбе,

  

  

   Пустых расточители слов... -

  и мы знаем: здесь все сказано не для острого словца, не для эстетического эффекта; нет, это правда подлинного переживания, осмысленного поэтом в свете большого и трудного житейского опыта.

  В этих стихах слышится непобедимое отчаяние, крик обнаженной боли, которую нечем утолить и которая становится все острее и нестерпимее в том воздухе, где все дышит отравой и ядом, духом измены и предательства; это отчаяние рождено крушением чувств и отношений, некогда так много значивших для поэта и оказавшихся всего только одним из ужасов "жизни вседневной", свидетельством ее обманчивости и бесчеловечности. Но, порывая со многими друзьями и издеваясь над дружбой, некогда связывавшей их, Блок не ограничивался "поруганием" дружб; нет, он противопоставлял дружбе иное чувство, родственное ей, а вместе с тем и глубоко отличное от нее, на взгляд поэта. Блок отвергал "дружбы", как отношения и связи, сковывающие человека и мешающие ему решать "нечто важное", и чем сомнительнее и двусмысленнее звучало в его ушах слово "друг", тем решительнее, радостнее, горделивее противопоставлял ему поэт другое слово - "товарищ", придавая ему высокое и необычайно важное значение.

  Завершая стихотворение "Как случилось, как свершилось..." (1913), поэт призывает:

  

  

  

  Приходи ко мне, товарищ,

  

  

  

  Разделить земной юдоли

  

  

  

  Невеселые труды...

  Слово "товарищ" в лирике Блока было не случайно и звучало не одним из синонимов слова "друг", как это зачастую бывает, а совершенно по-иному и в ином ключе. Здесь в слове "товарищ" поэту слышится обетование лучшего будущего, зов к творческому труду во имя его - труду, разделяемому с людьми, которым близки твоя вера и твои убеждения.

  Поэт с годами все глубже понимал, что, кроме красоты и значения личных отношений, кроме "любовей, дружб и семей" (как скажет потом Маяковский), есть еще и иная красота и иные связи, уже не вмещающиеся в рамки сугубо личной жизни, - это красота и значение отношений соратника, делающего вместе с тобою большое общее дело, нужное не только вам двоим, но и всему обществу, народу, человечеству. Для того, чтобы вместить все значение этого характера отношений, и пригодно больше всего имя "товарищ", полагал поэт, вкладывавший огромный, радостный, "музыкальный" смысл в это слово - если ему слышался в нем зов к будущему, дыхание "обетованной весны".

  Блок видел, что старый мир, вторгаясь во все области человеческих чувств и отношений, пытался преобразить их по своему облику и подобию, приспособить их к потребностям и интересам "сытых", благополучие которых и утверждалось им как вершина всех человеческих мечтаний и вожделений. В этих условиях эгоизм собственника и стяжателя выдавался за наиболее важный жизненный принцип, отвечающий законам человеческой мудрости и велениям самого божества, - именно это и проповедовалось в позорно знаменитом сборнике "Вехи" (1909) (как и во многих других реакционных и ренегатских изданиях того времени), где М. Гершензон писал, что "эгоизм западной буржуазии делает ее орудием божьего дела на земле". Но Блок проницательно разглядел, что означает философия "буржуазного богатства" ("растущего незримо зла", - подчеркивал он в поэме "Возмездие"), что означают его "темные дела" (совершаемые "под знаком равенства и братства" и другими "знаками", на вид не менее возвышенными и благообразными), а потому и разоблачал ту ловушку, в какую так легко попадались люди эгоистически-ограниченные, усматривавшие в личном благополучии и преуспеянии вершину своих помыслов, стремлений и вожделений. Вот почему в его лирике постоянно возникает тема обличения хищников, "поругания счастия", его отвержения, продиктованного не теми или иными преходящими настроениями или приступами отчаяния, безнадежности, тоски, а совершенно другими, гораздо более основательными и глубокими причинами: гневом, осуждением и решительным отвержением философии и образа жизни "сытых", их благополучия, их семейных гнезд, созидаемых за счет неисчислимых страданий и унижений миллионных масс; это узкоэгоистическое "счастье" мещан, разоблаченное в свое время Чеховым в его "Крыжовнике", претило Блоку, вызывало у него непобедимое отвращение. Если "страшный мир" подступал к нему, обольщая его своими соблазнами:

  

  

   ...забудь поэт,

  

  

   Вернись в красивые уюты... -

  он находил лишь один-единственный ответ:

  

  

  Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!

  

  

  Уюта - нет. Покоя - нет.

  Отвергая "счастье" и благополучие "сытых", Блок обращался к своему собеседнику, своему герою, за плечами которого большой и трудный жизненный опыт, заставивший прийти к такому заключению:

  

  

   ...наконец, увидишь ты,

  

  

   Что счастья и не надо было,

  

  

   Что сей несбыточной мечты

  

  

   И на полжизни не хватило...

  Те "дальние цели", от которых никогда не уклонялась лирика Блока, находят в его стихах необычайное по глубине, прозорливости и страстности выражение:

  

  

   ...через край перелилась

  

  

   Восторга творческого чаша,

  

  

   И все уж не мое, а наше,

  

  

   И с миром утвердилась связь...

  В этих стихах Блок утверждает великий и прекрасный идеал, противостоящий "красивым уютам" и заключающий в себе огромные возможности - те, с которыми связано будущее всего мира, преображение всей жизни на новых, справедливых и подлинно человеческих началах.

  Утверждение этого идеала и составляет пафос лирики Блока, ее огненное ядро, расплавляющее все грани, внутренне отделяющие человека от окружающей его вселенной; только так и может быть порождено необычайно широкое и радостное чувство того, что "все уж не мое, а наше", весь мир является полем для применения и развития всех человеческих способностей и дарований, - и что по сравнению с этим творческим восторгом утехи и радости "мирных очагов", "красивых уютов", "змеиного рая"?!

  Блок резко и решительно расходился с практикой и философией индивидуализма, который являлся решающим и основным в воззрениях преуспевающего буржуа и обслуживающих его идеологических "надстройках", что и имело необычайно важное значение для его творчества и всего дальнейшего развития. Бунт поэта против "страшного мира" и начался с отвержения власти и подавляющего все живое влияния "сытых", так же как и всей их философии, сводящейся к утверждению своего - и только своего! - благополучия, своего "мирного счастья".

  Нащупав ахиллесову пяту старого мира, пытающегося низвести человека до уровня хищника, поэт не ограничивался этим, но находил, хотя и далеко не все и не сразу, другие его слабые стороны, разоблачал его обманы, соблазны, ловушки, что и сказалось в углублении всего творчества Блока.

  На своем пути "от личного к общему" (говоря словами поэта) Блок неизбежно сталкивался и спорил и с апологетами декаданса и модернизма, считавшими себя наиболее утонченными знатоками и ценителями современного искусства, каким только и доступно его истинное понимание. Вот с ними-то и спорил Блок - непримиримо и ожесточенно.

  Слепо подражая новинкам искусства буржуазного Запада, "русские дэнди" и "презрительные эстеты" в то же время полагали, что создают некое "новое искусство", призванное зачеркнуть литературу прошлых веков, - но Блок понимал, что подобные попытки враждебны искусству; вот почему он и противопоставлял себя этим "дэнди" - с их мнимой утонченностью, с их извращенным и чисто потребительским, а не творческим пониманием прекрасного. Поэт не прощал декадентам и модернистам их общественного индифферентизма, того, что они (как читаем мы в его записных книжках) "плюют на "проклятые вопросы", к сожалению. Им нипочем, что столько нищих, что земля кругла. Они под крылышком собственного "я"... Они... размениваются на мелочи..." (1907).

  Мы видим здесь, что Блок нащупывает прочную почву для борьбы с эстетством, с декадентами, глубоко осознает крайнюю ограниченность их интересов, узость их кругозора, вмещающегося в рамках "красивых уютов", комнатного мирка, а то и "змеиного рая", отгороженного от большого и прекрасного мира, какими бы оговорками и какими бы громкими словами ни сопровождалась проповедь "чистого искусства" и модернизма.

  Блок проницательно улавливал связь "модернизма" и эстетства с тою реакцией, которая усматривала в "модернизме" свою поддержку и своего союзника, ибо под флагом и под маской эстетизма она могла изображать собою защитницу и покровительницу всего самого прекрасного, что есть на земле и что якобы чуждо нуждам "жизни низкой". Для Блока борьба с декадентством являлась не только - и не столько - борьбой за пути развития искусства, но прежде всего борьбой за человека, борьбой с индивидуалистической психологией и философией, ведущей к разрушению личности. Поэт видел тесную зависимость явлений, казалось бы, внутренне противоречивых, и раскрывал ее в материалах к пьесе "Роза и Крест", говоря об образе пажа Алискана: "У молодых людей (XIII века. - Б. С.) появились длинные, почти женственные одежды, т. е. они изнежились внешне (вследствие внутреннего огрубения и одичания - вроде наших декадентов").

  Здесь Блок подметил, что "изнеженность" декадентов, их "утонченность", "изысканность" - это следствие отречения от всего подлинно человеческого; он проницательно разглядел одичание и вырождение под обманчивой маской утонченности, изысканности, эстетизма и боролся с ними упорно и непримиримо.

  В статье "Литературный разговор" (1910), размышляя о книге Бальмонта "Морское свечение" (написанной "обо всем и ни о чем", как заметил Блок), поэт с горечью спрашивает: "Безумная русская литература, когда же наконец станет тем, чем только и может быть литература - служением?.." - и именно потому, что поэт решительно отвергал эстетски-ограниченные представления об искусстве и рассматривал назначение своего творчества как непрестанное служение, думал "только о великом" (говоря его словами), чувствовал свою руку "в руке народной" - он смог в полную меру воплотить свой гений, свою "волю к подвигу", идти верным путем к "дальней цели"...

  В лирике Блока зрелой поры любые эмоции раскрываются в своем нерасторжимом родстве с чувством "единства с миром", - вне такого восприятия жизни поэт не признавал ни любви, ни дружбы, ни счастья, ни истинной красоты, ни других подлинно человеческих чувств, привязанностей, отношений, достойных человеческого имени. Вот почему в его стихах звучат вопросы, словно бы и не имеющие непосредственного отношения друг к другу, но внутренняя связь которых в глазах поэта была очевидной и нерасторжимой:

  

  

   О, нищая моя страна,

  

  

   Что ты для сердца значишь?

  

  

   О, бедная моя жена,

  

  

   О чем ты горько плачешь?..

  Для поэта было несомненно, что нельзя отделить решение этих вопросов друг от друга, нельзя жить "мирным счастьем", отъединенным от всего окружающего, забывая о тех, кто унижен и обездолен, кого гнетет "непроглядный ужас жизни" (впоследствии этот же мотив найдет свое воплощение в поэме "Соловьиный сад"), иначе даже и рай может оказаться "змеиным", где человек утрачивает высшие ценности своей внутренней жизни, а стало быть, и потребность в активном участии в преображении мира. Чувство нерасторжимого родства со всем миром и придает лирике Блока необычайную широту, огромный внутренний размах, сказывающийся в ней даже и тогда, когда затронута тема, казалось бы, всего только личная, интимная, сугубо частная, - но в ней и через нее поэт обращался к вопросам мировым, вселенским, историческим.

  Утверждая "единство с миром" как ту "дальнюю цель", стремление к которой пробуждает в человеке необоримые внутренние силы, поэт с годами все явственнее чувствовал в себе "человека общественного", "гражданина своей родины", что и придавало его помыслам и надеждам все более прочную опору, лишало издавна присущего ему стремления к "единству с миром" былой фантастичности и утопически-отвлеченной мечтательности.

  С более поздних - и более зрелых - позиций пересматривая и переоценивая весь свой жизненный путь и весь характер своего творчества, определяя главное в нем как "вочеловечение", поэт решительно заявлял, что юноша, который бродил "в тумане утреннем", погруженный в свои мистически восторженные видения и совершенно равнодушный к заботам и жалобам людей "о злате и о хлебе" (как недостойным рыцаря Прекрасной Дамы), - это еще не "человек" - в том большом и высоком смысле слова, какой отныне придавал ему поэт, - он еще "не воплотился"; "не воплотился" и тот, кто впоследствии пришел на смену ему - уже утративший былые иллюзии, но настолько подавленный мраком и ужасом "жизни вседневной", что не видел из них иного выхода, кроме всеобщей гибели и предсказанного в Апокалипсисе "конца времен". Теперь поэт знал, что прекрасное будущее, не знающее лжи, унижений, неволи - которое только одно и достойно человека! - осуществимо, но осуществимо не в молитвенно-умиленных мечтах, не как ниспосланное с неба чудо, а как итог суровой и повседневной работы, готовности к подвигу, хотя бы самому скромному и неприметному, но необходимому людям и посвященному их борьбе за лучшее будущее. Здесь никто ему не даст - по случайной милости или прихоти - царств и сокровищ; здесь все нужно добыть потом и кровью, сделать самому, "не требуя наград за подвиг благородный", и уже иным пафосом - не бездейственно-мечтательным, а активно-созидательным - пронизаны его стихи, что характерно и для всего творчества Блока зрелой поры. Так любая область чувств, отношений, взглядов становилась для Блока полем глубоких и совершенно самостоятельных исследований, что и вносило в его творчество дух подлинного новаторства, знаменательных открытий в той области, какую Горький называл "человековедением".

  

  

  

  

   V

  Наиболее плодотворным стимулом творчества Блока в его развитии, углублении и совершенствовании являлось то, что поэт, который думал "только о великом" (разумея под "великим" "вочеловечение", "единство с миром"), воспринимал "великое" в его неразрывной связи со всею реальностью и непосредственностью своих чувств и переживаний, а потому даже и самые большие и высокие порывы никогда не носили у него сугубо умозрительного и отвлеченного характера, представали в своей связи с миром самых глубоких и сокровенных переживаний человека. То же самое следует сказать и о тех специфических особенностях творчества Блока, в каких он проявил себя как тот мастер и новатор, чьи произведения являются непреходящей ценностью нашей поэзии. Поэт придавал существеннейшее значение не только замыслу, лежащему в основе произведения, но и всем средствам его художественного воплощения.

  В одном из писем к величайшему артисту эпохи - К. С. Станиславскому - Блок говорил, что "теме о России" он посвятил "сознательно и бесповоротно" всю свою жизнь, а вместе с тем подчеркивал, что в его признаниях и стремлениях нет ни тени "публицистического разгильдяйствв", что он ни в коем случае не хочет забывать "форму" для "содержания", пренебрегать "математической точностью, строжайшей шлифовкой драгоценного камня..." (1908).

  "Форма - плоть идеи..." - говорил Блок, и никакой иной формы (которую "формалисты" рассматривают как нечто самодовлеющее и "самоценное") он не признавал.

  Блок придавал огромное значение даже самым мельчайшим элементам формы, призванным воплотить замысел, лежащий в основе произведения, а в конечном счете - мировоззрение художника, его идею, его отношение к жизни, людям, творчеству - вот почему мы создали бы крайне поверхностное представление о художественном мастерстве и поэтике Блока, если бы обошли существо идеи, выраженной их средствами.

  Все, что происходит с героем лирики Блока, совершается на широчайшем фоне, в огромном мире, который и становится свидетелем и участником всех его переживаний и страстей. Лирика Блока всегда говорит о большом, о великом, исторически непреходящем, необычайно важном для всего внутреннего мира, для судеб человека и человечества, - вот почему даже и тогда, когда поэт говорит о чередовании "малых дел" и "мелочных забот", то и они обретают в его глазах поистине вселенские масштабы, и для лирика Блока крайне характерно стремление во временном, преходящем уловить нечто исторически непреходящее, в частном найти всеобщее и мировое.

  Вся жизнь, в ее реальных и зримых образах, неповторимых чертах и особенностях, а вместе с тем и на пределе обобщения, возникает на его страницах - подобно тому, как это мы видим в стихотворении "О доблестях, о подвигах, о славе...", герой которого делится с нами горестным опытом всей своей жизни:

  

  

  Летели дни, крутясь проклятым роем...

  

  

  Вино и страсть терзали жизнь мою...

  

  

  И вспомнил я тебя пред аналоем,

  

  

  И звал тебя, как молодость свою...

  

  

  

  

  

  Я звал тебя, но ты не оглянулась,

  

  

  Я слезы лил, но ты не снизошла...

  Здесь прослежена и подытожена жизнь человека - со всеми ее восторгами и разочарованиями, взлетами и падениями; вся она вмещается в пределах нескольких строф, каждая из которых - это большая и емкая глава его страстной исповеди, его горестного "жития", что и придает необычайную стремительность и насыщенность повествованию о великих надеждах и нарушенных клятвах, о дарах, врученных ему и зарытых им в землю, о жизни, растраченной впустую или набирающей силы для нового взлета, - и здесь она предстает перед нами в ее самых знаменательных событиях и переменах, положивших свой отпечаток на всю судьбу человека, как это и раскрыто в лирике Блока.

  Все слито воедино в окружавшем поэта "страшном мире":

  

  

   Темный морок цыганских песен,

  

  

   Торопливый полет комет!

  Во всем этом - безмерная широта чувств и страстей, переживаний и восприятий поэта, "впечатлений бытия", в которых личное, частное, мгновенное нельзя отделить от размаха и буйства "четырех стихий", борьбы миров; в таких масштабах живет поэт и герой его лирики, - да и они порою слишком малы для него ("Страшный мир! Он для сердца тесен...").

  Этим определена роль не только пейзажа или фона, но и любых других живописных мелочей, деталей, подробностей в лирике Блока, оказывающихся необычайно значительными, существенно важными, связанными с самыми большими замыслами поэта; "жизнь в мимолетных мелочах" интересовала и захватывала его, но только в той мере, в какой помогала уловить эту связь.

  Как известно, с самого начала своей творческой деятельности Блок присоединился к тому течению, которое отстаивало "новую поэзию", поэзию символическую, что и определяло существеннейшие черты и особенности его лирики, характер средств художественной выразительности, самих образов, обретающих не только зрительную "представимость", но смысл и значение символов. Утверждая это общеизвестное положение, вместе с тем необходимо отметить, что сами символы Блока далеко не "однозначны", но по-разному - а во многом и внутренне противоречиво - отвечают различным этапам творческого развития поэта и становятся в разные отношения с миром реально сущих явлений и общественных процессов.

  Если в ранней лирике Блока явственно сказывается стремление все земное, "плотское" трактовать в духе идеалистической философии Платона, перевести реальные наблюдения и переживания на язык снов, грез, мистических видений, что определяет характер и назначение образов-символов, то впоследствии их характер в лирике Блока существенно меняется (хотя и далеко не всегда), обнаруживая новые черты, новые свойства, и они уже не уводят нас от реального мира и реального человека, со всеми его сложными и трагическими переживаниями, в область некоей бесплотной и смутной мечты; наоборот, они как бы повернуты "лицом" к людям и обществу, к "проснувшейся жизни", помогают осмыслить ее.

  Так, в стихотворении "Новая Америка" "московский цветной платочек" - это и непосредственно зрительный образ, а вместе с тем и символ, в котором по-своему сказалось и воплотилось то юное, "непокладистое", мятежное, что противостоит старому и уже уходящему миру, всем его "ектеньям", земным поклонам, старушечьей извечной покорности; в глазах поэта такой цветной платочек, словно бы бросающий вызов рабьему прошлому и обещающий какую-то новую, радостную, творческую жизнь, становится подобием флага или знамени, зовущего к борьбе за все то, чему суждена долгая и прекрасная жизнь, - и так сами образы-символы обретали в лирике Блока новое значение, новый, смысл (да и новую "функцию"), становились зримым воплощением его гражданских чувств и героических стремлений, знаком на пути "от личного к общему".

  В лирике Блока утверждается необычайно важное значение особого рода музыки, охватывающей все стороны и явления жизни и призванной победить "древний хаос", внося в него гармоническое начало. Вот почему так настойчиво в стихи Блока врываются скрипки, гитарные натянувшиеся струны, бубен весны, визг гармоники, цыганские мотивы, глухие песни, звучащие острожной тоской, - в них особенно явственно ощущается музыкальное начало, присущее лирике Блока. Вне этого музыкального начала, всеохватывающего ритма поэт не представлял себе подлинно осмысленной, внутренне цельной и наполненной жизни, о чем и говорит в письме к М. И. Пантюхову: "Может быть, одиночество преодолимо только ритмами действительной жизни, - страстью и трудом..." (1908). Сам поэт не просто присматривался (и с годами - все глубже и внимательнее) к жизни, но и стремился "гармонизировать" ее, утвердить ее музыкальное начало, что по-своему сказалось в мотивах и ритмах его лирики.

  Повышенная роль ритма в стихах Блока (так же как и всех средств фонетической выразительности), явственно намеченная структура, охватывающая все элементы лирического повествования, отвечают отношению поэта к музыке как высшему роду искусства. Впоследствии - в очерке "Катилина" (1918), анализируя стихотворение Катулла "Аттис", характер размера и его модификаций, поэт приходит к следующему, необычайно важному выводу, имеющему самое непосредственное отношение к его творчеству (так же как и творчеству любого другого художника, чуткого к голосу своей эпохи):

  "...личная страсть Катулла, как страсть всякого поэта, была насыщена духом эпохи; ее судьба, ее ритм, ее размеры, так же, как ритм и размеры стихов поэта, были внушены ему его временем; ибо в поэтическом ощущении мира нет разрыва между личным и общим..." - и продолжает Блок в связи с этим: "...в эпохи бурь и тревог нежнейшие и интимнейшие стремления души поэта также преисполняются бурей и тревогой..."

  Вот что внушало поэту особые ритмы, особые размеры, в которых и нашло свое выражение его время.

  Так вопросы о таких специфических компонентах стихотворной речи, как фонетика, ритм, размер, связывались поэтом непосредственно с бурями и грозами его эпохи, а не были чисто "спонтанными" (как полагают иные теоретики стиха).

  Как видим, эстетика Блока (а стало быть, и его поэтика) - это "движущаяся эстетика", и она менялась в зависимости от характера роста поэта, развития его гражданских воззрений, о чем и свидетельствует его творчество, разным этапам которого отвечают и различные принципы поэтики, генетически связанные между собою.

  Поэтика Блока, искусство его стиха, его замечательное мастерство, то новое, что открыто им и осуществлено в лирике, - все это заслуживает особого и тщательного исследования; не случайно Маяковский говорил, что творчество Блока - "целая поэтическая эпоха"; чем пристальнее рассматривать его стихи и их "фактуру" - вплоть до самых мельчайших деталей, - тем очевиднее их связь с мировоззрением поэта, с его взглядами на жизнь и, стало быть, на задачи художественного творчества, видевшиеся ему в необычайно широких масштабах, в перспективе "дальней цели".

  Сам процесс "вочеловечения", ставший пафосом творчества Блока, заставлял поэта по-новому - на каждом этапе своего развития - пересматривать всю область человеческих чувств и отношений, пытливо вглядываться во внутренний мир; так рождалась прозорливость художника, открывающего принципы и закономерности, господствующие в условиях "страшного мира", по-своему преображающие всю природу человека, - и необычайно важны как наблюдения поэта в этой области, так и те выводы, к которым он приходил, положения, отстаиваемые им как истинные и незыблемые. Это _целая система взглядов_, подобная научной, основанной на данных конкретно-чувственного опыта, - вот почему так значителен вклад Блока в ту разрабатываемую средствами искусства науку, которую Горький назвал "человековедением". Некогда Блок (в статье "Три вопроса") прославлял Ибсена как художника, ни на минуту не теряющего "связи с общественностью" и никогда не расстающегося "с остро наточенным ножом для анализа", - и зачастую в руках самого поэта перо также превращалось в подобный "остро наточенный нож для анализа", глубоко и беспощадно вскрывающий самые тонкие и сокровенные покровы человеческого существа, обнаруживающий те его "метаморфозы", какие происходят в условиях "страшного мира", времени "великого предательства".

  Всем этим творчество Блока и превращалось в лирическую летопись жизни целой прослойки русской интеллигенции начала века, ее "пути среди революций", говоря словами самого поэта; это правдивая история ее метаний, стремлений, поисков истины, рассказ человека, рожденного "в года глухие", в условиях ненавистного ему "страшного мира", и этот рассказ Блока отвечает реальности исторического бытия, что и определяло реалистический в своей основе характер творчества Блока зрелой поры. Впоследствии, в связи с опубликованием первой главы поэмы "Возмездие" (1917), сам Блок убежденно и решительно утверждал "реализм" и "научность" своего творчества, что во многом отвечает истине.

  Но, конечно, когда мы говорим о реализме и реалистических тенденциях в творчестве Блока, мы не должны упускать из виду того, что и само понимание реализма у поэта во многом отлично от нашего, сочетается с вымыслами и представлениями сугубо идеалистического характера (такими, как "Душа Мира", "Вечная женственность" и т. п.), которые он склонен был рассматривать как нечто реально сущее, отвечающее принципам реалистического искусства.

  Вот почему борьба Блока с искусством модернистским, декадентским - за подлинно реалистическое, правдивое, общественно передовое, при всей своей ожесточенности и непримиримости, не была и не могла быть в полной мере последовательной. Сам поэт примыкал к одному из модернистских течений - символизму, разделял иные заблуждения и предрассудки идеалистического порядка, нередко принимал за нечто реальное измышления древних мистиков, "неохристиан", проповедников "евангелия от декаданса" (говоря словами Плеханова), что и определяло в его творчестве (даже и зрелой поры) специфически-символистские и мистические черты, воззрения, концепции.

  Обращаясь порою к самому себе (в стихотворении "Все на земле умрет - и мать, и младость...") с призывом забывать "страстей бывалый край", тот мир, где мы "любили, гибли и боролись", поэт направляет свой внутренний взор к холодному полярному кругу, чуждому земных отрад и земного тепла:

  

  

  ...к вздрагиваньям медленного хлада

  

  

  Усталую ты душу приучи,

  

  

  Чтоб было здесь ей ничего не надо,

  

  

  Когда оттуда ринутся лучи...

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   (1909)

  В такого рода противопоставлении "здешней" жизни "инобытию", в котором должно исчезнуть все "земное" "бренное", в утверждении извечного "дуализма" мира "сущностей" и мира "явлений", и сказывалась у поэта верность древним мифам, старым "заветам символизма", проповеди " неохристиан".

  Порою мистика принимает в лирике Блока остро трагический характер, становится наяву переживаемым ужасом, внушаемым некиими "потусторонними" силами, как это мы видим в одном из самых "мистических" стихотворений Блока, "Как растет тревога к ночи..." (1913), в котором страхи поэта окрашены в "инфернальные" тона и действительность предстает в них "в демоническом мраке"; мы видим здесь человека, настолько измученного и подавленного ужасами и преследованиями "страшного мира", что его сознание уже отказывается найти разумное объяснение всему происходящему, невероятному в своей жестокости и бесчеловечности, а потому и принимающему в глазах поэта "потусторонние" черты, таинственные и ужасные.

  Но в глазах поэта "страшный мир" был страшен не только явными ужасами, преступлениями, бесчеловечностью, но и лицемерием, лживостью, двуличностью; тем, что он умел прикрывать свое хищническое существо, свои "темные дела" самыми возвышенными словами и "знаками". В том мире, который окружал поэта, люди зачастую оказывались оборотнями и "двойниками"; они носили маски, под которыми угадывалось нечто опасное, хищное, страшное; все вещи и явления словно бы отбрасывали свою тень, и поэт в самой повседневной жизни видел множество невероятных метаморфоз, заставивших его заподозрить в обманчивости и обратимости самую природу человеческих переживаний - что и порождало в творчестве Блока образы масок, оборотней, двойников, целой вереницей ворвавшихся в его лирику.

  Перед ним вставал и настойчиво требовал ответа все тот же неотступный вопрос: почему человек - венец бытия - является таким беспомощным и жалким перед лицом обступивших его бедствий и ужасов, почему он так часто оказывается игралищем хищных и враждебных ему сил?

  Воспитанный в духе идеалистической философии, поэт, сталкиваясь с этими силами, не мог и не умел найти им объяснения подлинно реального, а потому и самый ответ на мучившие его вопросы переносил в область фантастики и мистики.

  Ему казалось, что над миром господствуют некие не подвластные людям силы, что это они отравляют кровь человека, это они искажают и уродуют его облик, - и события современности словно бы тонули перед ним "в демоническом мраке", в тени "Люциферова крыла"; вот почему в творчестве Блока возникали образы мертвеца, вурдалака, упыря (как это мы видим и в поэме "Возмездие"), вставшего из гроба, чтобы терзать живых людей, пить их кровь, высасывать из них все соки.

  Тот "демонический мрак", который заслонял перед Блоком многие черты реальной действительности, окончательно рассеялся только в дни Великой Октябрьской революции, - но как ни были ужасны, а то и соблазнительны наваждения "страшного мира", поэт настойчиво и непримиримо призывал к борьбе с ними. И какою бы "безнадежной" ни казалась ему подчас эта борьба, он оставался верным духу "вечного боя" - боя со всем тем, что враждебно человеку и противостоит его жизни, его целям, его высокому имени и назначению.

  Что же в конце концов помогало поэту одолевать ужасы и соблазны "страшного мира", быть "верным - сквозь всю свою неверность" (говоря его словами)?

  В первую очередь то, что разбуженный революцией страстный интерес к реальной действительности, вера в простого рабочего человека, в его внутреннюю красоту, в его огромные силы, со всей очевидностью сказавшиеся в те дни 1905 года, которые сам поэт называл "великим временем", Уже никогда не покидали Блока, оставались незыблемой и неизменной основой внутреннего мира поэта; это и определяло характер творчества, самые значительные и важные его черты, преобладавшие над иными - смятенными и "случайными".

  Пусть мир, где жил поэт в годы, наставшие после революции 1905 года, снова оказался "страшным миром", в котором господствовали враждебные человеку силы, но было и нечто иное, отличавшее в глазах Блока этот мир от того, обременного на гибель, каким он виделся в прежние времена - в дни "распутий" и крушения былых мечтаний и иллюзий. С новой верой в народ, в Человека - с большой буквы! - поэт стремился везде и всюду найти подтверждение ей; Блок противопоставлял представи