Чехова Е. М. - Воспоминания

  Но вернемся к годам оккупации.

   "Наконец я стала поправляться,- рассказывала мне Мария Павловна в мой первый приезд в Ялту после освобождения ее от гитлеровцев.- Однажды, когда я еще лежала в постели, пришел меня навестить "городской голова", Анищенков. Я, еще слабая после болезни, с возмущением отвечала на его вопросы, как я себя чувствую, не нуждаюсь ли в чем. У нас не было ни продуктов, ни топлива. И вдруг Анищенков, сидевший у моей постели, схватил меня за руку и сказал:

   - Мария Павловна, дорогая, потерпите, скоро все будет. Ведь скоро наши вернутся в Ялту.

   Оказалось, он тоже работал на немцев для виду, а на самом деле был подпольщиком. Позже мы с огорчением узнали, что при отступлении немцы расстреляли его ²⁰.

   Много было пережито, много потрачено сил, чтобы уберечь дом от разграбления, пока наконец настал долгожданный час и входная дверь открылась перед советскими воинами.

   Об этом незабываемом часе вспоминает писатель Дмитрий Холендро. "Мы спустились с улицы в сад, быстро подошли к двери, и я постучал в нее кулаком. Никто не ответил. Тишина. Я поколотил громче. И тогда из глубины дома донесся несмелый женский голос:

   - Кто там?

   - А кто тут есть?

   - А вы кто?

   - В город пришла Советская Армия,- сказал я.

   Была секундная пауза. Потом голос зазвучал ближе и громче, но обращался не к нам, а еще к кому-то в доме.

   - Маша! Это свои! Свои пришли! Слышишь?!

   Двери распахнулись. Перед нами стояла, вглядываясь в нас и улыбаясь, высокая женщина в длинном темном платье, с белым шелковым кашне на шее. Темные волосы, темные глаза. А сверху, волнуясь, звал другой, слабый голос:

   - Где они? Идите сюда! Я не могу подняться, Лена!

   Мы пошли наверх и оказались в комнате с письменным столом и шкафами. В глубоком кожаном кресле сидела сестра великого писателя Мария Павловна Чехова. Худое лицо ее светилось. Руки, упираясь в подлокотники кресла, дрожали.

   - Это от радости,- сказала она.- Не могу встать.

   Мы познакомились. Встретившая нас женщина назвалась Еленой Филипповной Яновой.

   - Мой первый помощник и друг, официально - заместитель директора музея,- сказала Мария Павловна,- я бы умерла без нее... Господи, свои, свои! Видишь, Лена? Неужели это так? Лена! Угостим их кофе?"²¹

   Так в Ялту пришло освобождение.

  

   Конечно, годы оккупации тяжело отозвались на здоровье Марии Павловны. Ей хотелось покоя, отдыха, но в тогдашних условиях отдыхать было некогда. Она по-прежнему вникала во все дела Дома-музея, принимала множество посетителей, выходила беседовать с экскурсантами, продолжала при помощи Елены Филипповны работу над своим архивом, начатую в годы оккупация: выпустила в свет книгу "Письма к брату"²².

   В 1944 году за многолетнюю работу по сохранению Дома-музея и за издание литературного наследия Антона Павловича правительство наградило Марию Павловну орденом Трудового Красного Знамени.

   Но, как и брат ее Антон Павлович, Мария Павловна томилась в Ялте. "Как я тебе завидую,- пишет она мне летом 1950 года,- что ты будешь собирать землянику и грибки... Я не поклонница крымской природы и скучаю по северу, особенно летом, да и отдохнуть хочется. Ведь я никогда не брала отпуска и никогда вообще не отдыхала..."²³

   Тем более приятны были Марии Павловне в ее крымском уединении гости с "большой земли". Огромной радостью стала для нее встреча с Ольгой Леонардовной, приехавшей в Ялту уже через месяц после освобождения ее от гитлеровцев. Ольга Леонардовна прожила тогда с Марией Павловной почти все лето.

   В последующие годы постоянными гостями Марии Павловны были артисты М. П. Максакова, И. С. Козловский, профессор И. Е. Кочнова, С. Я. Маршак, П.А.Павленко, семья К. А. Тренева и многие другие. Елена Филипповна вспоминала: "Мария Павловна была необыкновенно гостеприимна. Особенно радовалась она приезду Ивана Семеновича Козловского. Мария Павловна любила его как человека и как певца, а Иван Семенович был к ней как-то особенно внимателен и нежен. Внизу в цокольном этаже накрывали парадно стол; кресло Марии Павловны стояло всегда в начале стола, чтобы она могла хорошо видеть всех. Иван Семенович неизменно садился рядом с Марией Павловной. Мы, окружавшие ее сотрудники, отлично знали, что Иван Семенович обязательно споет за ужином любимые романсы Марии Павловны, и поэтому заранее приносили и прятали гитару, чтобы в нужный момент дать ее в руки Ивану Семеновичу. Перед тем, как начать петь, он обычно говорил:

   - Товарищи, здесь даром есть не дают! Здесь надо еще и поработать!

   Звучала гитара и... "Я встретил вас...", "Средь шумного бала..." ²⁴, украинские песни...

   После ужина начинались танцы. Иван Семенович любил танцевать с Марией Павловной вальс. Надо было видеть, как он, изогнувшись, приглашал ее на тур вальса. Тут уж нельзя было устоять. Мария Павловна подавала ему руку, и они плавно скользили под музыку.

   Но вот 11 часов. Мария Павловна устала. Тогда Иван Семенович вдвоем с кем-нибудь из гостей усаживал хозяйку дома в кресло и так нес ее наверх в мезонин, в ее комнату на третьем этаже. Мария Павловна сердилась и говорила, что сама поднимется, но ее не слушали, добирались до комнаты, прощались и расходились до новой встречи".

   Дружба Марии Павловны и Ивана Семеновича началась в 1940 году. Во время своего пребывания в Москве она познакомилась с ним на спектакле в Малом театре и тут же написала Елене Филипповне: "Козловский обещал быть у нас в Ялте и спеть Вам все Ваши любимые романсы..." ²⁵

   Обыкновенно, как только Иван Семенович приезжал в Мисхор, он сейчас же звонил Марии Павловне по телефону, приветствовал ее, справлялся о здоровье и просил разрешения приехать в назначенный ею день. Большею частью он приезжал не один, а с компанией друзей, человек пять-шесть. Как-то приехал с семьей. Что это было за зрелище! Вошли во двор шумно, весело. Иван Семенович, его жена и две девочки. В руках кого-то из них был бубен, и под его ритмичные удары дети и взрослые что-то напевали - на манер цыганского табора.

   Все в доме любили Ивана Семеновича - и сотрудники музея, и обслуживающий персонал: так умел он всех обворожить своей улыбкой. Он любил привозить с собой подарки. Марии Павловне подарил однажды белых слонов кустарной работы и массу каких-то бус, булавок и всякой мелочи. В другой раз привез огромный букет красного перца. Его поставили в вазы, и букеты украшали стол все лето. Даря людям радость, Иван Семенович всегда сам получает от этого огромное удовольствие.

   Большим другом Марии Павловны в послевоенные годы был проживавший тогда здесь из-за болезни писатель П. А. Павленко. В июне 1951 года он умер, и Мария Павловна очень о нем печалилась. "Сейчас я в большом горе - умер наш верный друг Павленко Петр Андреевич. Вы, вероятно, уже знаете об этом. Пусто теперь будет в Ялте без него. Часто виделись, крепко дружили... Семья осиротела так неожиданно, и для меня это большая потеря. Сегодня я целый день плачу..." - так писала Мария Павловна еще одному другу своему этих лет, Ирине Еремеевне Кочновой²⁶.

   И. Е. Кочнова, профессор, врач-фтизиатр, зашла как-то в Дом-музей с посылочкой от Д. Н. Журавлева. "Мария Павловна что-то писала за своим маленьким столом,- вспоминает Ирина Еремеевна.- Она выглядела немного усталой, очень доброй, совсем не старой и нарядной - в темном платье с разноцветными сердечками. Увидев меня, она приветливо, как-то по-родственному улыбнулась и с чисто чеховским чувством такта принялась меня расспрашивать. Отвечать ей было легко и просто, узнав, что я врач, Мария Павловна обрадовалась и стала рассказывать о врачебной практике Антона Павловича, о его работе в Мелихове и в Ялте, о его отношении к больным, о его собственной болезни, о его последних письмах из-за границы. Переполненная впечатлениями, весь вечер думала я об этой 88-летней женщине, и мне стало понятно, почему в доме Чехова посетителям так нравилось. Да потому, что Мария Павловна сохранила здесь чеховскую атмосферу, свидетельствовавшую о красоте человеческих отношений" ²⁷.

   Ирина Еремеевна взяла на себя заботы о здоровье Марии Павловны, давала в письмах ей врачебные советы, посылала лекарства. Мария Павловна тоже привязалась к И. Е. Кочновой, и именно ей 30 января 1952 года она отправила такое печальное письмо: "Вчера был день рождения моего дорогого брата Антона Павловича, проплакала я целый день... Как нарочно, вышел том 20-й его переписки, вспомнила я, читая его письма ко мне, все переживания свои и вновь все пережила... Безутешно плакала. Если бы Вы знали, как мне не хотелось уезжать из Москвы перед его отъездом за границу... Он такой был больной, но все-таки настаивал, чтобы я ехала к матери в Ялту, что она была одна там. Вид у него был жуткий. Конечно, он очень надеялся, что поправится. Немцы доктора настаивали на этой поездке, не дали умереть на родине..."

   "Несмотря на свой преклонный возраст,- вспоминала Ирина Еремеевна,- Мария Павловна сохраняла повышенный интерес ко всему новому в жизни. Как-то увидела я у нее на столе новую книгу по истории СССР, Мария Павловна, задержавшись на странице, сокрушенно говорила, что ей уже трудно запоминать многое, особенно даты. В другой раз я застала ее за учебником. Она вспоминала французский язык, готовилась к встрече с иностранным писателем. Часами она могла слушать о новом в лечении туберкулеза и с грустью говорила: "Вот теперь мой брат не умер бы так рано". Ее двоюродный племянник Игорь Васильевич Бренев, ленинградский профессор, преподнес ей свою работу по радиолокации. Она, не будучи специалистом в этой совершенно новой для нее области, заставила его популярно объяснить ей его труд и очень внимательно его слушала".

   К слову сказать, мой троюродный брат, очень мною любимый Игорь Васильевич был высоко ценим и Марией Павловной, и моим отцом. Он часто наезжал в Ялту и был в доме на Аутке своим человеком.

   И. Е. Кочнова рассказала мне как-то один интересный эпизод из жизни Антона Павловича. Однажды на врачебной конференции к ней подошел очень пожилой человек. В разговоре выяснилось, что он стал врачом благодаря Антону Павловичу Чехову, который не только вылечил его от тяжелой болезни, но и покорил его ребячье сердце искусством врачевания и добротой. Он до сих пор помнит, как Антон Павлович сказал Марии Павловне, помогавшей ему при приеме больных в Мелихове: "Маша, принеси грелку". Он не мог осматривать ребенка на холодной кушетке, и в этом, казалось бы, мелком эпизоде сказалась огромная чеховская человечность.

  

   Я тоже часто навещала Марию Павловну. Обыкновенно она присылала мне телеграмму "приезжай", и я летела хоть на несколько дней повидать близких сердцу людей. Мария Павловна, несмотря на возраст, была все так же изящна, элегантна и остроумна. Она сохранила даже свое кокетство, по-прежнему любила красиво одеться, бодрилась, но стала слабее, часто укладывалась подремать днем. Елена Филипповна все так же хлопотала вокруг нее, деятельно занималась делами Дома-музея.

   Связанная работой в консерватории, я могла навещать Марию Павловну большей частью на ноябрьские или майские праздники. И, естественно, в эти дни у нее можно было встретить и работников горкома, и бывших партизан, и приезжих москвичей, и местных знакомых. Каждый стремился поздравить Марию Павловну, оказать ей внимание, для каждого она находила ласковое слово. Особенно любила и уважала она первого секретаря горкома Сергея Федоровича Медунова, и он, со своей стороны, платил ей тем же.

   С сожалением приходилось расставаться с милым сердцу домом и его "начальником" до следующей встречи и довольствоваться перепиской.

   В ту пору я посылала Машечке из Москвы "вкусные посылки: сладкие пирожки, куличи, конфеты, домашней варенье, маринованные грибы. В ответ получала благодарность и снова настойчивые приглашения приехать: "Пустячки", присланные тобою... очень обрадовали меня... Конечно, если бы ты приложила к этим "пустячкам свой приезд ко мне - как бы я была счастлива!.. И рада!.. Вообще мне бы хотелось с тобой переговорить о многом..." "В Симферополе к твоим услугам рейсовая машина. Потом - мои объятия",- гласило очередное приглашение, и я опять заказывала билет на самолет и летела на несколько дней в эти милые объятия.

   Часто письма Марии Павловны были шутливы, даже проказливы. Вот, например, открытка: "Дорогая моя Женюша... поздравляю с Новым годом, желаю здоровья и счастья. Только не выходи замуж, так как я сама собираюсь... Ожидаю подходящего женишка - богатенького и не очень молодого..."

  

   В 1953 году широко отмечалось 90-летие Марии Павловны. Помню торжественное заседание в городском театре имени А. П. Чехова. В Ялту приехали О. Л. Книппер, И. С. Козловский и многие другие, зал театра битком набит. А вечером в саду Дома-музея - накрытые для ужина снесенные со всего дома столы. Приглашенных больше пятидесяти человек. Шумно, оживленно, произносятся приветствия и тосты в честь дорогой юбилярши. Мы с Ириной Федоровной Шаляпиной приготовили смешные частушки и, покрывшись пестрыми платочками, исполняем их под громкий смех гостей и самой Марии Павловны. Она, как всегда, элегантная, в новом красивом платье, с орденом Трудового Красного Знамени на груди, шутит, смеется, отвечает на приветствия. Ее чествовала вся страна. Поздравительные телеграммы, письма, торжественные адреса приходили из разных городов. Советское правительство присвоило Марии Павловне почетное звание заслуженного деятеля искусств.

  

   Мария Павловна скончалась 15 января 1957 года. Скорбные дни. Получив страшную весть о ее смерти, я вылетела из Москвы рано утром 16-го. Сквозь тяжелые набухшие облака, нависшие над мрачными, покрытыми снегом горами, уже в сумерки, прибываю в Ялту.

   Знакомая белая решетка сада и за нею дом. Поражает темное окно в мезонине. Много лет оно было освещено, привлекая близких и далеких... В передней - проникновенная, горячая встреча с Еленой Филипповной, и вот - гроб с дорогим телом посреди столовой. Красивое спокойное лицо, значительное, умное, строгое. Белым блестящим шелком убран гроб. Все проникнуто скорбью.

   Сквозь слезы рассказывает Елена Филипповна о последних минутах жизни Марии Павловны. Весь вечер 15-го она была спокойна и весела. Поужинала и принялась напевать смешную песенку про собачек. Она любила пошутить.

   Елена Филипповна выносила в коридор посуду, когда Мария Павловна захотела приподняться на постели. Вдруг медсестра, помогавшая ей повернуться, громко вскрикнула. И едва Елена Филипповна успела подбежать и подхватить Марию Павловну, как та скончалась у нее на руках.

   По словам Елены Филипповны, за несколько дней до смерти Мария Павловна отдыхала на кровати, а Елена Филипповна задремала тут же на диване. Внезапно очнувшись, она увидела, что Марии Павловны на постели нет. Она сидела в кресле за письменным столом.

   - Мария Павловна, зачем вы встали?

   - Должна же я еще поработать.

   Так, может быть - в неосознанном предчувствии смерти, она в последний раз, по-хозяйски, хотела отдать свои силы делу, которому посвятила столько лет жизни.

  

   Плывут звуки траурной музыки. Мимо гроба, поставленного в фойе городского театра имени Чехова, бесконечной вереницей идут люди.

   После траурного митинга члены обкома и горкома партии во главе с первым секретарем С. Ф. Медуновым выносят гроб и устанавливают его на убранную цветами машину.

   И вот под ярким солнцем и голубым небом сквозь огромную толпу народа Мария Павловна совершает свой последний путь. Люди на тротуарах, на балконах, на крышах, на заборах, на пригорках, на деревьях - всюду. Огромный трехкилометровый путь от театра до самого кладбища.

   Мария Павловна любила и умела вспоминать прошлое, свою жизнь рядом с Антоном Павловичем, встречи с Левитаном, Куприным, Буниным, Горьким, рождение Художественного театра; помнила Станиславского, Немировича-Данченко, Рахманинова, Шаляпина... Остается горько пожалеть, что в то время не было магнитофонной записи, и эти воспоминания никогда и никем не зафиксированы, утеряны безвозвратно. Ушла Мария Павловна, и с нею ушла эпоха.

   В год смерти Антона Павловича Мария Павловна посадила перед домом кипарис. Еще один кипарис посадили я и брат на другой день после ее погребения. Сейчас он уже достиг балкона ее комнаты.

  

   Елена Филипповна была безутешна. Из далекой Москвы шли к ней письма от людей, которым также был бесконечно дорог светлый образ Марии Павловны. "Я помню и до сих пор не могу поверить, что ее, которая так близко вошла в мою жизнь,- ее уже нет,- писала О. Л. Книппер.- Мыслями и сердцем брожу по ее комнате и помню каждую вещь; брожу по саду - помню каждое дерево, кипарис, который она посадила, и кипарис, посаженный Антоном Павловичем, и обширный кедр... и сосенку американскую на площадке перед домом, и все, все..." И еще письмо: "Хочется Вам рассказать, как мы ездили в Звенигород и в Истру, где навестили разрушенный храм Иерусалимский. Его восстанавливают, так как немцы взорвали только часть его. Сейчас идут работы, радостно смотреть на его оживающую красоту. Я ведь помню его, когда там шла служба и черные монахи бродили около его красоты. Начал его строить Никон в 17-м веке, а Елизавета после его разрушения поручила Растрелли восстановить его красоту ²⁸. Я так была счастлива увидеть его хотя в разрушенном виде! С грустью посмотрела на то место, которое мы покупали с Антоном Павловичем²⁹. Там строят большой клуб. Внизу, под высоким берегом - река, а напротив виден на фоне неба красивый монастырь.

   Ездили еще в Звенигород, где стоит в полном параде огромная липа, в тени которой отдыхал Антон Павлович, когда работал врачом..."

   Желанной гостьей в доме Чеховых всегда была Мария Петровна Максакова, талантливая наша певица, давшая русской сцене незабываемые образы в операх Мусоргского, Римского-Корсакова, Чайковского. Будучи горячо привязанной к Марии Павловне, она питала самые теплые дружеские чувства и к Елене Филипповне. Очень трогательны и задушевны письма ее к Елене Филипповне, посвященные памяти Марии Павловны.

   Но прежде скажу несколько слов о моем личном, и сожалению печальном, знакомстве с Марией Петровной. Оно произошло в самый день смерти Марии Павловны. Мария Петровна узнала об этом поздно вечером, а рано утром следующего дня я уже вылетала в Ялту. Мария Петровна позвонила мне с просьбой отвезти гирлянду, цветов, которую она сплела ночью из кусочков шелка. Разумеется, я с готовностью исполнила эту ее просьбу. А Елене Филипповне она писала тогда же: "Известив о смерти Марии Павловны застало меня врасплох поздним вечером и нанесло мне боль, от которой рассудок ничего не соображает. И я не знаю, как мне отдать последний долг нашей дорогой, милой и неувядаемой, как казалось, Марии Павловне. За ночь я не могла достать ни живых и никаких цветов. Поэтому пусть это будет, возможно, и не по форме, но я сама сплела эту гирлянду и прошу Вас, дорогая, положите ее к ней в ее последнюю постельку. Это последний мой подарок. Мария Павловна так любила всякие пустячки, и я не думала, что, вместо теплых чулок, я пошлю ей эти цветы. Целую вас, дорогая, мужайтесь. Я знаю, как вы печалитесь. Вы потеряли вторую мать".

   И другое письмо: "Буду хранить до конца своей жизни, как светлое воспоминание солнечных дней, суету, террасу, на которую Мария Павловна всегда входила как-то по-особенному радостно, вдыхая в себя воздух...

   Что я могу о себе сказать? У меня в характере есть одна черта, которая во мне живет, и я ничего с этим поделать не могу. Это: чем больше я расстроена, тем больше я работаю. Чем больше я болею, тем больше я работаю. Так и сейчас. В день похорон Марии Павловны в два часа дня я стала у рояля и... пела два с половиной часа!.. Мне было легче от того, что где-то в Москве, на Брюсовском переулке, в таком-то доме стоит певица у рояля и поет... поет... поет! Что я пела? Вот романс, который мне особенно в этот день хотелось петь:

  

   Листья шумели уныло в дубраве ночною порой.

   Гроб опустили в могилу, гроб, озаренный луной.

   Тихо, без плача зарыли и удалились все прочь.

   Только, склонясь над могилой, листья шумели всю ночь³⁰.

  

   Этот романс принадлежит Мусоргскому. Берегите себя. Не плачьте. Путь жизни Марии Павловны был долог и прекрасен. Дай бог, чтобы у всех достойных людей таким был жизненный путь. Одно грустно, что остается на земле человек с ноющим сердцем и залечит его только время!

   А я буду работать, работать и работать!"

   По возвращении в Москву я должна была выполнить поручение Елены Филипповны и передать Марии Петровне фарфоровую чашечку Марии Павловны и прядку ее волос. Чтобы получить этот печальный сувенир, Мария Петровна пригласила меня к себе и попросила дать полный отчет обо всем, что произошло в чеховском доме.

   Затем, если не считать случайных встреч на улице, мы свиделись только на похоронах Ольги Леонардовны, оказавшись рядом в креслах зрительного зала МХАТа.

  

   В одном из своих писем к Елене Филипповне М. П. Максакова убеждала ее: "Вам, дорогая Елена Филипповна, я даю благой совет: пишите мемуары. У Вас было столько встреч в доме Марии Павловны!.. Разве последние двадцать лет жизни сестры Чехова не представляют интереса для истории?. Разве кто приметил, как Мария Павловна при стуке двери вскакивала по-молодому со своего диванчика с неизменной выжидающей улыбкой, а потом протягивала: "А-а-а",- и лицо ее освещалось приветом, и каким приветом! Как оно преображалось, когда к ней входил человек, к которому лежало ее сердце! И это надо забыть? Да? Придет время, и все это будут собирать по крохам, и потомство не простит Вам Вашего молчания и забвения последних дней и даже лет Марии Павловны. Да и просто Вы должны это сделать. Неужели интересные люди не заслужили того, чтобы о них написать, каковы они бывают, когда встречаются с красотой. А красота душевная - это Чеховы! Пожалуйста, милая, дорогая Елена Филипповна! К Вам взывает будущее потомство любителей и почитателей Антона Павловича и Марии Павловны Чеховых!"

   Много раз за прошедшие уже два десятилетия со дня смерти Марии Павловны я также убеждала Елену Филипповну писать воспоминания о ней и близких ей людях. В первые годы ей удалось написать несколько десятков страниц из жизни ялтинского дома. Но затем дело усложнилось. Надо сказать, что еще во время оккупации, в результате всех переживаний у нее начала дрожать правая рука. С годами болезнь прогрессировала, и писать Елена Филипповна уже не могла.

   И после смерти Марии Павловны я ежегодно навещала Елену Филипповну в Ялте на ее прежней квартире. Мы обе горячо любили нашу Машечку и потому без устали говорили о ней, перебирали наши воспоминания, как дорогие сердцу письма.

   И вот в июне 1976 года Елена Филипповна разрешила мне заняться ее небольшим архивом. Это письма друзей и знакомых Марии Павловны, бывавших в чеховском доме и до последних дней не порывавших теплой, дружеской, задушевной связи и с Еленой Филипповной. Читаю приветственные, поздравительные и деловые письма Е. П. Пешковой, К. Г. Паустовского, М. И. Алигер, Л. Н. Сейфуллиной, К. А. Тренева, Д. П. Журавлева, И. С. Козловского, М. П. Максаковой, И. Е. Кочновой и многих других. Но главное в этом архиве - 50 писем и 32 записки самой Марии Павловны к Елене Филипповне и 19 писем к ней же Ольги Леонардовны, писем, еще никому не известных и нигде не опубликованных. Частично я использовала этот материал в своих мемуарах.

   Мария Павловна писала во время своих служебных командировок в Москву, в Библиотеку имени В. И. Ленина, куда ездила до войны ежегодно весной, присоединяя к этим поездкам свой отпуск. Письма в большинстве своем - почтовые открытки делового характера, густо исписанные мельчайшим почерком. Но встречаются здесь и послания с рассказом о жизни Марии Павловны в Москве. Вот интересная выдержка из письма от 26 апреля 1940 года: "Замечательный спектакль "Три сестры". Целое событие в Москве! Что-то случилось великое и непостижимое! Приеду - все расскажу. Мы с Ольгой Леонардовной получили по большому букету роз, и когда Немирович-Данченко объявил, что мы в театре, то все зрители повернулись к нашей ложе и долго, долго аплодировали. Это было на премьере. А на репетиции я горько плакала,- мне жаль было, что Антона Павловича нет в живых... При нем такого триумфа не было".

   Записки Марии Павловны обычно на маленьких листочках бумаги, в большинстве своем не датированы. Они посылались на дом к Елене Филипповне, когда та бывала больна, а также с верхнего этажа ялтинского дома в нижний, если Елена Филипповна почему-нибудь бывала срочно нужна Марии Павловне. Эти записочки хорошо передают напряженный, деловой ритм жизни Дома-музея. Хочется как пример привести несколько таких записочек. "Дорогая Елена Филипповна! Прибыл пароход "Чехов". Я была еще в постели, когда команда уже явилась. Кое-как Полине Павловне удалось уговорить их прийти позднее. Умоляю Вас, поспешите. Вот Вам и понедельник - день отдыха! М. Ч." "Дорогая, милая, хорошая Елена Филипповна, умоляю Вас, простите меня за беспокойство, причиненное Вам мною в прошедшую ночь. Я очень плохо чувствую себя и сейчас - сердце меня пугает. Есть перебои. Простите, и больше ничего. Ваша М. Ч." "Сегодня в 10 час. утра у нас будут знатные гости, которых мы встретили, едучи в Гурзуф. Вчера ко мне приехало "лицо" и предупредило. Одевайтесь поважнее, мы вместе будем принимать. Приходите пораньше. Я волнуюсь. Известная Вам М. Ч." "Дорогая Елена Филипповна! Надо сделать надпись по-французски для г. Дюкло - это трудно. Думаю, что Вы мне поможете. Не правда ли? М. Ч."

   Осенью 1979 года не стало и Елены Филипповны. Ушел из жизни преданный друг и помощник Марии Павловны, ушел человек необычайной душевной красоты и верного сердца. Верного во всем и до конца. Об этой верности свидетельствуют и письма к ней ялтинских партизан и подпольщиков. Привожу только одно из них:

   "С праздником, родной наш человек!

   С праздником необычным, выстраданным и завоеванным всем советским народом! Кланяемся Вам и Вашей семье за то, что ради этого праздника вынесли столько бед, горя, лишений, потратили много сил, энергии, таланта и здоровья.

   Низко кланяемся и говорим:

   - С Победой Вас!

   В каждую годовщину Победы Ленинского Октября Вы вкладывали весь огонь своего мужественного сердца и всю меру своего яркого таланта.

   Народное спасибо Вам за это.

   Еленочка Филипповна, мне никогда не забыть Ваш вклад в священное дело Победы!"

   Письмо подписано секретарем ялтинской партизанской группы А. М. Минько.

  

  

   Когда мне случается бывать в Мелихове, всегда любуюсь той красотой, порядком и благоустроенностью, которая сразу бросается в глаза, как только вступаешь на территорию музея. Здесь каждое дерево, каждый кустик, каждая травинка носят на себе следы заботливого ухода. Ощущение чьей-то огромной, особенной любви к Антону Павловичу и к этому очаровательному уголку, который он когда-то создал, охватывает уже при первом взгляде на дом, на аккуратные дорожки, на цветники. Это любовь и забота директора Юрия Константиновича Авдеева и его верной спутницы и помощницы Любови Яковлевны помогли довести Музей-заповедник до теперешнего совершенства, хоть немало пришлось им для этого потрудиться и побороться в течение многих лет¹.

   Для меня мелиховская усадьба имеет еще и ту притягательную силу, что в ее создании принимал когда-то деятельное участие мой отец Михаил Павлович.

   Михаил Павлович был всесторонне одаренным человеком. Он по слуху прекрасно играл на рояле и на виолончели, читал лекции по русской и западноевропейской литературе, делал переводы с английского и французского. В тяжелые времена гражданской войны шил башмаки и кормил этим всю семью. Рисовал акварелью; рисунки его и сейчас экспонируются в Доме-музее А. П. Чехова на Садово-Кудринской в Москве. Он умел перетянуть пружины матраца, разводил розы в ялтинском саду, мог отполировать стол красного дерева, починить часы и даже сконструировал из фанеры отличные часы, которые находятся теперь в чеховском доме в Ялте. А по образованию он был юрист.

   Окончив юридический факультет Московского университета, Михаил Павлович поступил на государственную службу, которая, правда, с каждым годом все больше его тяготила. Уже тогда он начал писать небольшие повести, статьи и рассказы для детей, но пренебречь казенной службой, дававшей верный заработок, не решался. Впоследствии он не переставал сожалеть о том, что не воспользовался советом Антона Павловича сразу и целиком посвятить себя литературе. Служебная деятельность его протекала в небольших уездных городках - Алексине, Серпухове, Угличе, среди мелких провинциальных интересов, и он пользовался каждым удобным случаем, чтобы навестить своих, невзирая на то, что его отлучки вызывали порой недовольство начальства.

   Мелихово, как известно, было куплено в 1892 году. Михаил Павлович, всегда живший интересами семьи, тотчас же принялся помогать брату и сестре налаживать новое хозяйство. В то время, как Мария Павловна руководила работой в саду, Михаил Павлович взял на себя полевые работы. "Миша превосходно хозяйничает,- писал Антон Павлович.- Без него я бы ничего не сделал"².

   Письма этих лет Михаила Павловича к Марии Павловне полны хозяйственных забот: "Не забудь: с 4-го марта у нас экипажная ярмарка. Важно не упустить времени. Если экипаж нужен и есть свободные деньги, то пришли переводом через банк. Постараюсь не ошибиться и купить тарантасик получше". "Машя. Посылаю тебе чек на 26 рублей и две дуги на 4 рубля... Дуги посылаются отличные, но особенно рекомендую некрашеную. Она продана мне с ручательством, и если кто-нибудь в Мелихове понимает в дугах толк, то убедится воочию, сколь мила некрашеная дуга. Покупая дуги, я имел в виду хорошую и дурную погоду: полированная - для хорошей езды и некрашеная - для грязи, когда все дуги лопаются". "Дорогая Машета. Я послал тебе с Ваней 25 рублей. Конечно, ты их получила, но я думал, что все-таки ты хоть что-нибудь напишешь. Я так соскучился по Мелихове, по всех вас и в особенности по матери, что если бы ты написала, что и как у вас, то кроме удовольствия не доставила бы ничего. Напиши, пожалуйста... Стоят большие морозы, Волга стала, но снегу нет. Воображаю, какие кочки по дороге в Мелихово!" "Стерляди невероятно дешевы. Если б было морозно, прислал бы и вам. Ты не поверишь: по 5 коп. за штуку... Кланяйся старикам. Прижми мать к сердцу и скажи ей, что мы ее любим".

   Отношение Михаила Павловича к матери Евгении Яковлевне было исключительно нежным. Он писал ей длинные обстоятельные письма, сообщал свои семейные новости. Уже будучи отцом семейства, подробно описывал наши детские шалости, игры, болезни и проч. Сохранилась целая пачка писем, писанных им якобы от меня, четырехлетней, к бабушке и тете Маше о том, как я и братишка научились лазать через забор, как ездили с папой и мамой на прогулку, как собирали грибы. Эти письма иллюстрированы наклеенными на них любительскими фотографиями, очень хорошо воспроизводящими быт нашей семьи.

   Уже в 1910 году, вспоминая Мелихово, Михаил Павлович пишет матери: "Я так и вижу Вас... Вы стоите около комода или около стола и в очках читаете свое старинное, пузатое Евангелие, водя пальцем по строкам и то и дело отплевываясь на смущающих Вас нечистых духов... Желаю Вам здоровья. Вспоминаете ли Вы о Мелихове? Ведь там Вы были на лоне природы и хозяйничали; а я нигде сроду не ел никогда таких вкусных соленых огурцов, такой удивительной качанной капусты и красненьких, как именно у Вас в Мелихове. А Ваше мелиховское масло! А сметана!.. Оставайтесь богом хранимы. Ваш самый младший, но, увы! уже седой, сын Миша".

   "К сожалению, грибов совсем почти нет. А ведь Вы любительница собирать грибы. Я ведь помню, как в Богимове и в Мелихове Вы с палочкой бродили по лесам!" ³

   Тою же нежностью и неусыпной заботой об Антоне Павловиче проникнуты и письма Михаила Павловича к сестре: "Два раза получили письма от Антона. Он пишет такие глупости и так смешно, что самочувствие, вероятно, у него превосходное. Остается только радоваться, радоваться и радоваться. Одно только ясно: он не должен приезжать зимой в Россию. Тоска по родине и скука по Мелихове поставят его в такое положение, что он войдет в сделку со своею совестью и убедит себя в том, что зимой приехать можно. Не нужно быть очень умным, чтобы вообразить себе, какие испытания придется перенести его организму, попадающему прямо из теплой Ниццы в наш январский Север в течение каких-нибудь пяти суток. А путешествие зимой в душном вагоне, при жаре внутри и холоде снаружи, при вечных сквозняках - едва ли удобно. Нет, Антон должен зимовать в Ницце всю зиму, незачем ему приезжать зимою в Мелихово". А много лет спустя, когда Антона Павловича уже давно не было в живых, отец писал нам из Ялты о нем с гордостью: "...наш покойный Антон даже в свои самые тяжелые, бедственные годы ни за что на свете не принял бы от купца стипендии, если бы тому вздумалось ее ему предложить. С какой кропотливостью и с какими лишениями он выплачивал взятые из редакций, под давлением нужды, авансы! Вероятно, все это зависит от самовоспитания... Хорошо писать хорошие картины, сочинять великие оперы и симфонии, когда каждый месяц... получаешь от великодушных меценатов пособие. А ты вот попробуй побегать в трескучий мороз по редакциям, как Антон, да выпрашивать там уже заработанный гонорар!"

   Но возвращаюсь к Мелихову. Мой отец подробно писал о притягательной силе чеховской усадьбы для множества гостей. Я лишь дополню его рассказ. В Мелихове подолгу и часто гостил старый друг семьи Александр Игнатьевич Иваненко. Однажды Антон Павлович поручил ему произвести "инвентаризацию" усадьбы.

   Иваненко составил шутливую опись, в которой, после перечисления тарантасов, саней, беговых дрожек, плугов и прочего, о лошадях, носивших любопытные клички, сказано так: "По Мелиховским дорогам на 1 июня состязались: Киргиз 8 лет. Перегнал курьерский поезд 100 раз и сбросил владельца столько же раз. Мальчик 5 лет. Дрессированная лошадь, изящно танцует в запряжке. Анна Петровна 98 лет. По старости бесплодна, но подает надежды каждый год. Казачка 10 лет. Не выносит удилов". Далее следует описание свиней, уток, кур, собак. Две таксы, подаренные Лейкиным, выделены особо: "Хина Марковна отличается тучностью и неподвижностью. Ленива и ехидна. Бром Исаевич отличается резвостью и ненавистью к Белолобому. Благороден и искренен". В заключение рукописи сказано о хозяевах: "Павел Егорович Чехов и его супруга Евгения Яковлевна Чехова: счастливейшие из смертных. В законном супружестве состоят 42 года. Ура! Дети их: Антон Павлович Чехов: законный владелец Мелиховского царства, Сазонихи, Стружкина, царь Мидийский и пр. и пр., он же писатель и доктор. Мария Павловна Чехова: добра, умна, изящна, красива, грациозна, вспыльчива и отходчива, строга, но справедлива. Любит конфеты и духи, хорошую книжку, хороших умных людей. Не влюбчива. Избегает красивых молодых людей и т. д." ⁴.

   В один прекрасный день в Мелихово приехала Лика Мизинова и привезла очаровательную свою подругу, графиню Клару Ивановну Мамуну. Красивая девушка, небольшого роста, с огромной косой, получила в семье Чеховых прозвище "маленькая графиня". Отец рассказывал мне впоследствии, что якобы предком ее был знаменитый Аль-Мамун, великий визирь Багдадского калифа Гаруна-Аль-Рашида⁵.

   "Маленькая графиня" стала часто приезжать в Мелихово, и Михаил Павлович увлекся красивой девушкой. Она, со своей стороны, влюбилась в него. В промежутки между ее наездами в Мелихово молодые люди переписывались. Письма Михаила Павловича, к сожалению, не уцелели, но сохранилось у меня пятнадцать писем Клары Ивановны; пятнадцать небольших, исписанных бисерным почерком листочков, вложенных в крошечные конвертики со штемпелем "Москва", и с адресом, написанным тою же рукою: "Его высокоблагородию Михаилу Павловичу Чехову".

   День ото дня пылкость "маленькой графини" возрастала... "Миша, что ты наделал! - пишет она.- Я без тебя жить не могу. Мне хочется, чтоб ты повторял бесконечно, что меня любишь... Напиши, скажи, что любишь".

   В одно из этих писем вложен листочек бумаги, и на нем в качестве пробы пера несколько раз написано: "Клара Ивановна Чехова". В другом письме она уже подписывается: "Твоя Клара Ч....а". В письмах Клары Ивановны признания в любви, мечты о счастье с любимым человеком, воспоминания о часах, проведенных рядом с ним, чередуются с практическими соображениями о будущей свадьбе, о приданом и т. д. Она как бы торопит события...

   Однако Михаил Павлович со свадьбой не спешил. По-видимому, он остерегался связывать себя брачными узами. Как раз в это самое время у Антона Павловича развивался его роман с Ликой Мизиновой, роман, который и до наших дней является темой немалого числа исследований и домыслов. Антон Павлович очень серьезно смотрел на брак. Беспорядочная жизнь, "богемность" Лики, ее откровенные признания, видимо, как-то сдерживали его чувства. И Михаил Павлович, очевидно под влиянием старшего брата, колебался, несмотря на свою безусловную любовь к Мамуне. Колебался так долго, что в одном из последующих писем Клара Ивановна пишет: "...зачем вся эта таинственность?.. Я больше прятаться не хочу, а лгать отцу, которому никогда не лгала, не могу... Неужели Вы до сих пор не догадались, что Ваше нежелание ближе узнать моих отца и родных меня оскорбляет?.. Если Вы хотите меня видеть, то приезжайте чаще ко мне в Москву, где я, предупреждаю, показывать Вас буду всем своим. Вот Вам тема для размышлений. Подумайте и напишите". Такая активная позиция "маленькой графини", по-видимому, окончательно отпугнула Михаила Павловича, и он, будучи уже объявленным в Мелихове женихом, написал ей, что сомневается в своем чувстве, и просил извинить его.

   И вот последнее ее письмо: "...в чем же мне Вас обвинять? Раз охладевшее чувство нельзя подогреть... поверьте, это была бы только вспышка... Миша, милый, подумай!.. Я не сумела удержать тебя, и ты не виноват... Сейчас нашла твою страстную записку ко мне, которую ты писал в Мелихове, и мне хочется плакать, и в то же время что-то злое подымается со дна бедного маленького сердца" ⁶.

   Возможно, это-то "злое" и заставило "маленькую графиню" совершить тот поступок, которым она навсегда отрезала себе путь к любимому человеку. Ее последнее письмо к Михаилу Павловичу датировано 18 марта 1893 года, а уже через месяц, как рассказала мне Мария Павловна, она "с горя", par dИpit {с досады, со зла (фр.).}, как говорили тогда, вышла замуж за другого.

   26 апреля 1893 года Антон Павлович сообщает Суворину: "Брат Миша влюбился в маленькую графиню, завел с ней жениховские амуры и перед Пасхой официально был признан женихом. Любовь лютая, мечты широкие... На Пасху графиня пишет, что она уезжает в Кострому к тетке. До последних дней писем от нее не было. Томящийся Миша, прослышав, что она в Москве, едет к ней и - о чудеса! - видит, что на окнах и воротах виснет народ. Что такое? Оказывается, что в доме свадьба, графиня выходит за какого-то золотопромышленника. Каково? Миша возвращается в отчаянии и тычет мне под нос нежные, полные любви письма графини, прося, чтобы я разрешил сию психологическую задачу". Бурная, но не совсем оправданная реакция, описанная Антоном Павловичем, естественно, вызвана запоздалым сожалением о возможном, но утерянном счастье. И хотя виновником разрыва, безусловно, был Михаил Павлович, он долго, как рассказывала мне Мария Павловна, не мог смотреть на миниатюрные вещи и нарочно разбил однажды какую-то маленькую сахарницу.

   Какое-то неопределенное чувство заставило меня взять с собою пачечку писем К. И. Мамуны, когда я поехала в Мелихово 15 июля 1974 года. Мне хотелось, чтобы теперь, через 80 лет, они снова проделали тот же путь Москва - Мелихово. Директор Музея-заповедника Ю. К. Авдеев пригласил меня прочесть мои воспоминания. Была готова статья "Годы в Мелихове", и я читала в саду музея собравшимся слушателям и статью, и некоторые из этих писем. Одно письмо и копию фотографии Клары Ивановны я подарила Музею-заповеднику.

  

   После романа с К. И. Мамуной прошло около двух лет. Михаил Павлович по-прежнему вникал во все мелочи мелиховского быта, по-прежнему приезжал в усадьбу помогать сестре и брату и по-прежнему был прикован к постылой казенной службе. Жизнь в маленьких, захолустных уездных городках с их мелкими интересами, сплетнями, служебными неурядицами угнетала Михаила Павловича. После длительных хлопот он в конце 1895 года получил наконец назначение в губернский город Ярославль.

   Еще в Угличе он встретился с молодой девушкой Ольгой Германовной Владыкиной, которой суждено было стать его женой. После недолгого периода сватовства Михаил Павлович привез невесту в Мелихово и, оставив ее на попечение родителей и сестры, уехал на несколько дней по служебным делам.

   Ольга Германовна пишет жениху 15 января 1895 года: "Какие славные твои папа и мама, Маша и все здесь вообще... Сижу, пишу тебе, вдруг приезжает Антон, все побежали его встречать, а я осталась в кабинете. Дверь отворяется, и входит он: извиняется, что мокрые руки, и представляется: "Старший Чехов". Вот тебе мое знакомство с Антоном. Не знаю, что будет дальше". А дальше было так: на следующий день приехал Михаил Павлович; Павел Егорович и Евгения Яковлевна благословили иконою своего младшего сына, а, за отсутствием родных Ольги Германовны, Антон Павлович и Мария Павловна, в качестве посаженых отца и матери, благословили его невесту. Венчание происходило в домовой церкви соседней с Мелиховом усадьбы Васькино.

   Будущие мои родители поселились в Ярославле по месту службы отца. Пройдет сорок лет, и отец, уже тяжело больной, напишет моей матери из Ялты такие благодарные и нежные слова: "Милая мамочка. Прежде всего позволь поздравить тебя с сорокалетием нашей свадьбы. Сорок лет! Ведь это не маково зерно! Ты только подумай, сколько за это время утекло воды, сколько улетело и прилетело птиц и сколько совершилось великих, исторических событий! Прошло сорок лет и сорок зим, но я отчетливо, до мельчайших подробностей, помню ту зиму, когда мы ехали с тобой из Мелихова в Васькино, чтобы повенчаться, и когда кучера были нашими свидетелями. Затем, приехав в Ярославль, мы стали устраиваться и завивать свое гнездо. И так далее и так далее,- и вот мы с тобой уже дожили до седин и до сороковой годовщины нашего союза!.. Если бы ты была здесь, то я сам нарвал бы в нашем саду и преподнес бы тебе букет. Кто поверит? Сегодня 30-е января, а на этих днях у нас уже пышно расцветает миндаль, и как-то дико смотреть на то, что на сливах у моего крыльца уже, точно бисер, высыпали белые цветочные почки. Подснежники... усеяли землю. Я еще никогда в жизни не видал такой зимы". Но до этого письма следовало прожить еще много лет. А пока они были молоды, счастливы...

   В конце следующего, 1896 года родители мои приехали на Рождество погостить в Мелихово. Время проводили весело, катались на коньках, гуляли, ездили ряжеными к соседям. Ольга Германовна нарядилась однажды парнем хулиганской внешности в старые брюки, пиджак и картуз, Антон Павлович сам нарисовал ей усики и написал известную записку: "Ваше высокоблагородие! Будучи преследуем в жизни многочисленными врагами, и пострадал за правду, потерял место, а также жена моя больна чревовещанием, а на детях сыпь, потому покорнейше прощу пожаловать мне от щедрот ваших келькшос {кое-что (от фр. quelque chose)} благородному человеку.

   Василий Спиридонов Сволачев".

   С этой запиской моя будущая мама обходила хозяев и гостей большого васькинского дома и собирала в картуз шуточное "подаяние".

  

   Прошло еще два