Чертков Владимир Григорьевич - О революции

рым отличалось учение Христа... Толстой и его единомышленники сильны тем, что они последовательны. Их учение кротости и неповиновения есть самое решительное и смелое средство сопротивления предержащим властям. Это то-же самое, чтР стачка квакеров против военной службы, которая сильнее действует, чем целый ряд кровопролитных революций. Если бы только люди стали сопротивляться этим всемогучим способом неповиновения, они были бы так же несокрушимы, как скалы, - так же непоколебими, как дуб или железо..."

   Некоторые русские революционеры также стали за последнее время сознавать громадную силу неповиновения правительству. Но они не понимают того, что стойкое и спокойное неповиновение может вытекать только из религиозного настроения. Они воображают, что можно одной рукой поощрять такое пассивное сопротивление, а другой - разжигать в людях классовую невависть. Но одно с другим совершенно

  

  

   *) Литературный критик Честертон.

  

  

   несовместимо. Ненависть никогда не удовольствуется одним только неповиновением правительству. Она, рано или поздно, непременно приведет к кровопролитной борьбе. А борьба сразу уничтожает всю пользу от спокойного, мирного неповиновения.

   Многие думают, что те, которые вступают в драку с правительственными властями, показывают больше мужества и силы, нежели те, которые только не повинуются, но не дерутся. В действительности же, - как раз наоборот: гораздо больше мужества и силы воли над собой надо для воздержания от гнева и мести, чем для проявления этих низменных чувств, свойственных всем неразумным существам. Если кто станет меня оскорблять или обижать, то первое мое побуждение - отомстить ему и ответить тем же. И если у меня мало над собой власти, то я так и сделаю и полезу в драку с своим обидчиком. Но если во мне больше силы воли и сознания своего человеческого достоинства, то я не буду подражать своему врагу, не стану бороться с ним его же недостойным оружием. Я сумею победить в себе вспышку гнева и поступить с ним совершенно иначе, нежели он поступил со мною, при том не унижаясь и не уступая ему в его несправедливых требованиях. И в этом я выкажу больше благородства, неуязвимости и силы воли, чем еслибы я стал с ним считаться, отплачивая злом за зло. Совершенно то же самое - и с отношением рабочего народа к правительству. Еслибы народ действительно сознал свою силу и стал бы истинно свободным, то он тотчас же перестал бы повиноваться властям. Но вместе с тем он сохранил бы присутствие духа и человеческое достоинство и не вступал бы в драку. Такие рабочие, которые сознали свою нравственную силу, пожалеют своих непросвещенных и слабых товарищей, оставшихся на правительственной службе, и ни за что не согласятся вступить с ними в междоусобную войну. Они предпочтут мужественно выдержать всякие гонения. И таким геройским поведением они гораздо скорее привлекут на свою сторону остальных рабочих, продолжающих еще служить правительству, чем если бы они дрались с ними и убивали бы их. И потому мнение о том, будто драться благороднее и полезнее, чем не по-

  

  

   виноваться и терпеть, - есть не более, как грубая ошибка, в которую люди впадают по своему легкомыслию.

  

   Для русских людей это средство безгневного неповиновения имеет еще одно особенное преимущество. Оно соответствует тому добродушно-широкому нраву, который вообще присущ славянскому племени. Правда, до сих пор эта народная черта добродушной выносливости главным образом проявлялась в покориом подчинении народа своим поработителям. Но из этого вовсе не следует, чтобы спасение заключалось в возбуждении в русском народе чувств вражды, озлобления и мести, столь противных его природе. Напротив того, если в прошлом выносливость нашего народа сделала его способным так терпеливо выдерживать притеснения, то для его освобождения от своих поработителей - следует рассчитывать на эти же самые, веками выработанные его свойства терпения и выносливости. По мере того, как сознание народа будет просветляться, он будет все яснее понимать, как недостойно и неразумно он поступает, рабски подчиняясь правительству и церкви. И тогда он направит все присущие ему способности уже не на подчинение, а на сопротивление правительству. И способности эти помогут ему выносить те преследования, которым он будет, некоторое время, подвергаться за это, - так же спокойно и твердо, как раньше он терпел за свое подчинение и потакательство правительству.

   Примеры подобного "обратного" применения стойкости, присущей русскому народному характеру, уже на лицо. Наши "старообрядцы", в своем отказе принять противные их совести "Никоновские новшества", проявили такую непреодолимую настойчивость, что русское самодержавное правительство уже давно вынуждено было им уступить. Так называемые "нетовцы" или "бегуны", убедившись в том, что подчиняться правительству не подобает, выносят на каторге самые ужасные страдания, предоставляя себя засекать до смерти скорее чем исполнять малейшие требования своих тюремщиков. Такую же замечательную стойкость проявили и

  

  

   духоборы несколько лет тому назад на Кавказе при своем отказе от участия в военной службе.

   "Не в силе Бог, а в правде", "Кривого кривьем не исправишь", "И муху обидеть, так руки умыть", "Крови кровью не смоешь", "Сила - уму могила". Такие пословицы свидетельствуют о том, что народ, который был в состоянии их создать, должен обладать особенными природными свойствами терпения и выносливости. И в применении этих, а не иных, качеств лежит спасение русского народа от его теперешнего добровольного рабства.

   Сторонники насильственной борьбы не согласны с этим. Они утверждают, что русскому народу, - так же, как, по их мнению, и всякому другому, - свойственна кровавая расправа с его врагами. Они указывают на беспощадное поведение толпы во время народных восстаний и погромов: на пугачевский бунт, на избиение китайцев, на еврейские погромы. Но случаи эти только подтверждают ту истину, что мирная революция лучше насильственной. Ведь в подобных зверствах всегда участвует худшая часть народа, наиболее огрубевшая и нравственно развращенная. Если участвуют и другого рода люди, то только потому, что они находятся в состоянии опьянения. Когда Скобелеву надо было перерезать жителей Геок-Тепе, то, как свидетельствуют очевидцы, солдаты отказывались, пока он не напоил их водкой. Тогда они исполнили это дело. Но допустим даже, что возможно так разжечь страсти и озлобление народа, что он, наконец, пустится в разрушительные бунты и убийства. Что же это докажет? Да только то, что всякий из нас, потеряв рассудок и самообладание, забыв, как говорится, Бога и совесть, - способен совершить величайшие злодейства. И об этих злодействах потом, прийдя в себя, каждому сколько-нибудь совестливому человеку бывает стыдно и страшно вспоминать. Этого ли хотят проповедники насильственной революции?

   Наши "интеллнгенты", душевно оторванные от родной почвы, из кожи лезут вон, стараясь привить русскому рабочему народу совершенно несвойственные его природе материалистические, западно-европейские понятия. А в это же самое время рабочие Западной Европы с удивлением и восторгом приветствуют такие самобытные проявления рус-

  

  

   ского народного сознания, как, например, облик Ивана Дурака в народных сказках, дошедший до них в изображении Толстого. В добродушном, но твердом отказе Ивана Дурака и его народа содержать праздных людей; и вместе с тем в его нравственной мощи, поднимающей его выше всякого насилия над людьми-братьями, - хотя бы даже и врагами, - наиболее проницательные рабочие Западной Европы уже начинают чуять возможность истинного пути освобождения от рабства перед деньгами и правительством. Они собственным горбом знают, как мало они получили от всех своих кровавых революций и восхваленных конституций.

  

  

   Революционеры готовы согласиться с тем, что теперешнее правительство провалилось бы без всякого кровопролития, еслибы только все дружно отказались ему повиноваться. "Но дело в том", говорят они, "что все сразу не откажутся. Если же станут отказываться по-одиночке, или хотя бы даже отдельными группами, то с такими правительство легко справится. И ничего из этого не выйдет".

   Совершенно верно, что сразу все не откажутся повиноватъся. Верно и то, что первым отказывающимся придется страдать от правительства. Но ведь такова судьба всякого нового движения, - всякого шага вперед в общественной жизни людей. Никогда не бывает, чтобы все сразу соглашались с новою истиною и все вместе проводили ее в исполнение. Всегда, наоборот, первым провозвестникам лучшей жизни, передовым вожакам нового движения - приходится действовать почти в одиночку и многим жертвовать, - часто свободой и жизнью, - в своем служении той истине, которую они исповедуют. Ведь и революционное движение не сразу всех охватывает. Сколько людей погибло и все еще погибает в революционной борьбе! Однако революционеры из за этого не покладают рук. Какое же они имеют основание осуждать мирное неповиновение только потому, что оно не сразу достигает своей цели? Или они находят, что за проповедь вражды и ненависти, за участие в уличной резне и в убийстве заблудших людей - страдать стоит; а за про-

  

  

   поведь любви и единения и за отказ от участия в правительственном зле - страдать не стоит?

   Революционеры думают, что если идти по пути христианского неповиновения, то это займет гораздо больше времени, чем путь насильственного восстания. Они совершенно правы, если под этим разуметь, что в короткий промежуток времени разжечь человеческие страсти и увлечь людей в драку легче, чем побудить их оглянуться на самих себя и улучшить свою жизнь. Но если они полагают, что достичь лучших, более разумных и справедливых условий жизни для рабочего народа возможно революционным путем быстрее, нежели христиавским, то для такого заключения нет ни малейшего основания. Вот уже сколько лет, сколько поколений тянется в России революционная борьба, но до сих пор она не добилась ничего существенного. Напротив того, положение рабочего народа стало еще хуже, чем было. О том же, быстрее или медленнее христианский путь, чем революционный, возможно было бы судить только в том случае, еслибы столько же усилий, времени и жизней было потрачено на осуществление христианского неповиновения, сколько уже было потрачено на революционную борьбу. Но до сих пор революционная деятельность привлекала гораздо больше участников. А потому выяснить этот вопрос на опыте будет возможно только тогда, когда такое же большое число людей доростет до христианского жизнепонимания. Если же судить на основании простого здравого смысла, то, казалось бы, преимущество принадлежит христианскому пути. Ведь средство христианского неповиновения правительству содержит в себе все, что есть хорошего в революционном движении, и вместе с тем свободно от того, чтР есть в революционных приемах нехорошего. А потому, еслибы христианская борьба стала широко осуществляться, то она привлекала бы еще гораздо больше сочувствия, чем борьба революционная. Не следует забывать, что недостойность многих приемов, необходимых в революционной деятельности, отталкивает наиболее нравственно чутких людей. К тому же революционеры своим собственным насилием над своими врагами, к сожалению, оправдывают в глазах многих то самое правительственное насилие, с которым они борятся.

  

  

   Необходимо также иметь в виду, что в деле освобождения народа от его векового рабства главное условие вовсе не в быстроте внешней перемены, а в глубине и основательности внутреннего перерождения в сознании людей. Революции, происходившие до сих пор в Европе, совершались очень быстро и осуществляли весьма крупные внешние перевороты. Но тотчас после них, народ валялся у ног новых деспотов, - ловких проходимцев, вроде Наполеона I, самых бессовестных и дрянных личностей во всей истории человечества. И проходимцы эти, ради удовлетворения своего собственного честолюбия, таскали за собой по всему свету на военные бойни этот озверевший и одуревший в революционной резне народ. Происходило это потому, что народ освобождался от своих прежних притеснителей только внешним "революционным" путем. Он ни на шаг не приближался к той внутренней, духовной свободе, при которой раболепство становится невозможным. Так же было бы и с русским народом, еслибы ему даже и удалось скинуть с себя теперешнее правительство теми дикими средствами, которые ему предлагают современные революционеры. Народ только подпал бы под власть другой шайки политических пройдох, которые грабили бы его на основании новых "конституционных" правил точно так же, как это происходит теперь, на наших глазах, почти во всех странах, где бывали революции.

   Революционеры говорят еще, что нельзя советовать рабочему народу "терпеть и страдать" за отказ от исполнения требований правительства, так как положение народа и без того уже достаточно тяжелое.

   Но что же делают сами революционеры, как не привлекают людей к страданиям? Разница только в том, что человек христианского жизнепонимания вперед знает, что, поступая по совести, он будет страдать. Он идет на эти страдания с открытыми глазами и потому, страдая телом, он счастлив духом, как бывает всякий, исполняющий требования своей совести. Революционная же проповедь увлекает рабочих в борьбу с правительетвом главным образом под предлогом улучшений их материального положения. Но, - как было выше замечено, - их положение, в дей-

  

  

   ствительности, не только не улучшается, но еще ухудшаетея. Восставшие рабочие попадают под нагайки, пули, розги, в тюрьма, ссылки, разоряются и, в конце концов, еще хуже порабощаются. При этом у большинства из этих рабочих нет и не может быть никакого душевного удовлетворения, которое бы искупляло то, что им приходится переносить за их восстание. Они остаютея при мучительном сознании, что поступили опрометчиво и, главное, - не по-божески, а под влиянием страстей. Они потеряли то прежнее чувство своей нравственной правоты, которое во всяком несчастии служит утешением и поддержкой. Одна часть этих рабочих доживает свой век в бессильных муках злобы и отчаяния. Другая же, большая часть - менее сознательная - бросается к ногам "начальства" и еще хуже, чем прежде, пресмыкается перед ним, как было, например, недавно в тех губерниях, где происходили крестьянские восстания. Так что душевное состояние этих людей самое жалкое.

   Кроме того, и телом в большинстве случаев, приходится гораздо больше страдать за вооруженное восстание нежели за мирное, "пассивное" сопротивление, ибо простой отказ повиноваться, по религиозным убеждениям, меньше ожесточает властей, чем насильственная борьба с ними.

  

  

   Христианский способ сопротивления правительству имеет еще одно большое преимущество: он не нуждается в том, чтобы люди вперед сговаривались, как они будут действовать. Нет необходимости устанавливать сложные правила, уставы и программы, которые были бы обязательны для всех. Словом, нет надобности в той, так называемой, "конспиративной организации", которая необходима при революционной деятельности. Когда люди служат добру и позволяют себе в этом служении употреблять одни только добрые средства, то их отношения со всеми другими людьми становятся самыми простыми и ясными. Им нужно только обращаться как можно лучше - во всю силу своего света - с каждым человеком, другом или недругом, с которым они имеют дело. Поступая так, они все, не сговариваясь, действуют за-одно. Добро соединяет.

  

  

   Но зло разъединяет. И потому революционеры, прибегающие ко злу по отношению к своим врагам, нуждаются в самой тщательной предварительной организации. Они ведь считают, что одним людям - своим друзьям - следует говорить правду, а другим - своим врагам - следует лгать; что нужно одним помогать, другим ножку подставлять; одних братски принимать в свои объятия, другим всячески вредить. Понятно, что при таком различном отношении к людям им приходится, во избежание ошибок, вперед сговариваться, с кем именно они будут поступать хорошо, с кем плохо.

   Да и то, несмотря на всю тщательность и строгость своих организаций, революционеры не достигают согласия даже сами между собой. Мы знаем, по прошлым примерам, что когда наступает та всеобщая свалка, к которой приводит, в конце концов, революционная проповедь, то сами революционеры оказываются разделенными на враждебные между собой "партии". Настает сумятица в среде самих революционеров, и одерживают верх не наиболее достойные из них, а напротив - наиболее бессовестные. Приучившись не стесняться средствами при сношениях с врагами, наименее совестливые революционеры поступают таким же образом также и с теми из своих товарищей, с которыми не в ладах. В настоящее время, в России еще не дошло до всеобщего восстания. И потому соперничество между различными революционными партиями пока еще происходит преимущественно на словах. В самой России деятельные революционеры еще так поглощены возбуждением народа против правительства и разными заговорами, что не успевают ссориться между собой, как не успевают на пожаре, даже враги, вступать в пререкания. Но заграницей, где они живут в более спокойной обстановке, обнаруживаются истинные отношения между русскими революционерами различных партий. Многие из заграничных журналов и брошюр заняты постоянными пререканиями между собой. Они поражают читателя своей скучной перебранкой, теми взаимными подозрениями, злыми намеками, неприличными обвивениями и даже клеветой, которыми переполнены. Таков образец взаимных отношений между досужими революционерами. По ней можно составить себе

  

  

   некоторое представление о том, какая вражда наступила бы между ними, если когда-нибудь, паче чаяния, им на деле пришлось бы сообща участвовать в установлении нового государственного строя. Очевидно, что даже такая тщательная организация как та, которая выработана у революционеров, - и она не в состоянии внутренно сплотить их. Так всегда бывает с людьми, не признающими одного общего для всех верховного нравственного закона.

   Правда, что в пределах отдельных "партий" или "групп" революционная организация действительно связывает участников в одной совместной деятельности. Но за то какой ценой достается это внешнее согласие!

   "Людям кажется, что если они, выделившись от других людей и связавшись между собой исключительными условиями, соблюдают эти условия, то они делают такое доброе дело, которое освобождает их от общих требоваяий их совести... Люди делают явно дурное дело, но это наши товарищи, и потому надо скрыть, оправдать их дурное дело. То, что мне предлагают делать - дурно, бессмысленно, но все товарищи решили это, и мне нельзя отстать от них... Все эти люди считают верность установлению своего товарищества обязательнее верности требованиям своей совести по отношению ко всем другим людям... Особенность этого соблазна ("товарищества") состоит в том, что во имя его совершаются самые дикие и бессмысленные... и очень часто... страшно жестокие поступки... Вред же этого соблазна в том, что люди, ставшие в условия товарищества, руководясь в жизни не общими законами разума, а своими исключительными правилами, все более и более удаляются от общих всем людям разумных основ жизни, становятся нетерпимее и жесточе ко всем, не принадлежащим к их товариществу, и тем лишают себя и других истинного блага."*)

   Эти слова Толстого относятся ко всем товариществам, которые лишают участвующих личной самостоятельности, как например, товарищества между учениками одного и того же заведения или офицерами одного и того же полка. Революционные организации как нельзя более подходят под это описание. Сколько в наше время приходится встречать мо-

  

  

   *) "Христианское учение" Л. Толстого. Стр. 88, 56 - 57, 88 - 89.

  

  

   лодых людей, которые отказались думать за себя и действовать по-своему только потому, что вступали в ту или другую революционную организацию. Они подчиняют себя распоряжениям других людей, иногда даже не видавши их в глаза. А потом считают долгом защищать самые предосудительные действия своего кружка и оправдывать скверные поступки даже таких своих товарищей, которых они в душе своей презирают. Задавшись целью доставить свободу целому народу, чего сделать они не в состоянии, эти люди достигают только того, что теряют свою собственную свободу, которую они могли бы сохранить и развивать. Искренние юноши, желающие всецело отдать себя народному делу, становятся пешками в руках своих вожаков, зачастую - людей самых нравственно недостойных, побуждаемых тщеславием и властолюбием.

   Не так бывает с человеком христианского жизнепонимания. Он сохраняеть свою внутреннюю свободу, потому что признает одного только руководителя - голос Божий в своей душе. Эта объединяющая сила свободного духовного разумения одна только и может избавить людей от всего того зла, от которого они теперь страдают. И избавит она их не тем, что поможет одним людям пересилить других; а тем, что доставит людям единую истинную свободу - свободу внутреннюю. И свобода эта, когда она наступит, изменит к лучшему, без всяких организаций и программ, всю внешнюю жизнь человечества.

   "С Богом пойдешь, до благого дойдешь".

  

  

   Крупная ошибка революционеров состоит также в том, что, задаваясь такою обширною целью, как изменение всего общественного строя, они обращаются, главным образом, не к высшими, а к низшим чувствам и стремлениям рабочего народа. Как было раньше замечено, если рабочие отказались бы раболепствовать перед своими теперешними хозяевами, то они этим и сами соблюли бы свое человеческое достоинство, и перестали бы своим потакательством развращать тех, кому они до сих пор беспрекословно служат. Но не этого добиваются революционеры. Они советуют рабочим продолжать, до поры

  

  

   до времени, работать на своих притеснителей; но при этом - стараться извлечь как можно больше выгоды из своего неразумного и унизительного прислужничества богатым и праздным. Рядом с этим революционеры разжигают в рабочих озлобление против их хозяев и надеются, что со временем народ насильственно свергнет с себя то иго, которое он сам все еще продолжает поддерживать своим раболепием. Неразумность такого образа действия, рекомендуемого рабочим революционерами, очевидна. Это значит одной рукой строить то, чтР другой рукой собираешься разрушить.

   Потребность подавленного трудом рабочего улучшить свое положение, разумеется, вполне понятна и законна. И если дело касается этого, то всякий благомыслящий человек не может не пожелать рабочему такого облегчения. Но в таком случае и следует прежде всего иметь в виду действительное облегчение его положения и тщательно избегать всего того, что может еще ухудшить его участь. И потому, если думать только об облегчении теперешнего положения рабочих, то необходимо остерегаться опасной борьбы с существующим государственным строем. Для одного только улучшения своего материального положения рабочим пришлось бы, наоборот, приспособляться к этому строю, чтобы получить столько выгоды для себя и своих товарищей, сколько возможно при современных общественных условиях. Так и поступают разные рабочие организации в западной Европе, начиная с английских "рабочих союзов" (trades-union'ов) и кончая парламентской деятельностью социалистов в Германии, Франции и других странах. Того же самого достигают и те стачки, при которых рабочие не отказываются вообще от служения своим поработителям, но стараются только несколько облегчить условия этого служения.

   Но дело совсем другое, когда цель людей не в том, чтобы облегчить свою собственную материальную участь, а в том, чтобы заменить весь современный общественный строй новым, - праведным и справедливым. Этого можно достичь только совершенно иными путями. Великие цели требуют и великих жертв. Для такой высокой и обширной цели, как эта, - рабочим нужно было бы посвятить все свои силы на служение наивысшим требованиям Добра и Правды. Им приш-

  

  

   лось бы не только отказатъся от улучшения своего положения, но быть готовыми пожертвовать даже тем немногим, что они имеют. Только этим путем возможно людяшь подняться на высшую ступень сознания и жизни. А для этого необходимо вызвать в своей душе совсем иные побуждения, нежели те, которыя революционная проповедь внушает рабочему народу.

   И замечательно то, что наиболее искренние и самоотверженные революционеры действуют под влиянием именно самых высших стремлений своей души. Они сами вовсе не руководимы теми материалистическими рассчетами и животными инстинктами, которые они стараются вызвать в рабочем народе. Революционерами бывают часто люди самоотверженные по природе и добровольно отказавшиеся от всех земных выгод, ради служения тому, в чем они полагают народное благо. И вместе с тем они, как это ни странно, поучают народ тому, что основной закон человеческой жизни есть забота о своей собственной шкуре и борьба за существование. Они провозглашают во всеуслышание, что, согласно новейшим исследованиям материалистической науки, все свойства человеческой души, - не исключая и высших, - происходят от потребности человека обеспечить свое материальное благосостояние. По этому учению, выходит, что и любовь к ближнему, и вера в добро, и признание нравственного закона, и понятие о высшем Источнике жизни, - словом все, чтР есть в человеческой душе благородного, бескорыстного и святого, - все это вытекает из заботы о благосостоянии своего тела. О том же, что другие научные учения утверждают совершенно обратное, - об этом умалчивают эти проповедники материализма. И одновременно с этим они своим собственным самоотверженным поведением опровергают то, чтР на словах провозглашают. Послушаешь такие речи от таких людей и внутренно невольно улыбнешься тому, до какой степени книжная ученость может не только спутать понятия человека о жизни вообще, но и скрыть от него его собственную душу. Укажешь такому человеку, что вот ведь его-же собственная жизнь гораздо благороднее и бескорыстнее того низменного, себялюбивого учения, которое он другим проповедует, - он начнет

  

  

   всевозможными увертками доказывать, что здесь нет никакого противоречия.

   Еслибы такая путаница в понятиях касалась только самого этого человека, то было бы еще пол-беды. Но пример его самоотверженной жизни привлекает к нему других людей. Они проникаются уважением и сочувстием к его личности и жаждут поучиться у него. А он вместо того, чтобы будить в них высшие стороны их природы, обращается к их менее благородным чувствам и желаниям. Он внушает другим как раз обратное тому, в чем сам находит благо и удовлетворение. Понятно, что такая проповедь, - очень обычная со стороны революционеров-материалистов, - приносит людям громадный вред. И действует такая нравственно принижающая проповедь тем сильнее, чем выше личная жизнь самого проповедника.

  

   Некоторые революционеры, не брезгующие клеветой, утверждают, как мы видели, будто люди свободно-христианского понимания, как например Толстой и его друзья, защищают существующий государственный строй, оправдывают притеснение бедных богатыми и советуют народу продолжать рабски подчиняться правительству. Другие революционеры, неспособные так лгать, признают, наоборот, за нами заслугу в том, что мы обличаем зло правительственного насилия, подрываем уважение к существующей государственной власти и призываем народ к неповиновению ей. Они жалеют лишь о том, что мы осуждаем насилие не только правительственное, но и революционное.

   "Напрасно нападаете вы на нас", говорят эти революционеры, "и порицаете нашу деятельность. Мы с вами желаем ведь одного и того же - народного блага. И враг у нас один и тот же - самодержавное правительство. Оставим же всякие пререкания о различии в средствах борьбы с нашим общим врагом. Давайте лучше бок о бок бороться с ним каждый теми средствами, которые он признает наиболее действительными".

   Как ни жалко бывает отворачиваться от товарищески протянутой руки, тем не менее мы вынуждены откровенно ответить, что вступать в союз с революционерами нам, по

  

  

   убеждениям нашим, нет возможности. Действительно, мы одинаково с революционерами осуждаем существующее правительство. Но причину правительственного зла мы видим, главным образом, не в самом существовании правительства, а в том, что народ поддерживает его своим повиновением. Если бы только люди зажили правильно и не делали бы того, чего делать не следует, то исчезли бы и теперешние правительства. И потому борьба наша направлена против того невежества, той тьмы, того малодушия, которые заставляют людей повиноваться и служить правительству. Мы сознаем, что зло, с которым следует бороться и на котором основано самодержавие, находится прежде всего в нас самих, в наших недобрых отношениях между собою, в нашем раболепстве перед внешнею властью. Революционеры полагают, что главное зло находится вне нас, в правительстве, и что, если опрокинуть правительство, то свобода, братство, просвещение, сами собой осуществятся среди людей. Мы же знаем, что только потому и образовалось и продолжает существовать правительство, что нет еще в народе ни свободы, ни братства, ни просвещения. "Наша брань не против плоти и крови, но... против тьмы века сего".

   Революционеры борятся с внешним проявлением зла, не докапываясь до внутреннего его источника в душе человеческой. Свободное христианство борется с самим корнем зла в сознании людском. Христианское учение сначала влияет на основной источник жизни внутри людей. Затем неизбежно отражается в их внешних поступках. И таким образом, в свое время, изменяет к лучшему общественное их устройство. Революционная деятельность начинает с обратного конца. Она прежде всего и главным образом старается изменить внешнее общественное устройство. И для достижения этого она считает позволительными всякие средства, даже самые предосудительные. А это в корне подрывает всю ту пользу, которую революционеры желали бы оказать народу. Христианская же деятельность, хотя на поверхности и менее заметна, за то забирает глубже и никогда не пропадает даром, никому не приносит вреда.

   Вот почему люди христианского жизнепонимания не могут действовать заодно с революционерами.

  

  

   "Но революции вы все равно не остановите", говорят нам, когда исчерпаны все другие возражения, "и сами вы, хотя того и не желаете, но помогаете революции, ибо в деятельности вашей сильнее всего отражается на других ваше обличение существующего строя, ваш призыв к независимости. А учение ваше о непротивлении злу насилием и вообще религиозная сторона вашей проповеди мало кем воспринимается".

   На это мы можем только сказать, что вовсе и не задаемся целью остановить революцию. Очень может быть, что когда нибудь, в более или менее отдаленном будущем, и совершится в России насильственный государственный переворот. В этом не было бы ничего удивительного.

   С одной стороны, в народе повсеместно заметно ослабевает преданность и уважение к царской власти, заменяясь глухим неудовольствием, как и не может быть иначе при бессмысленно жестокой деятельности самого правительства. И если мы теперь присутствуем при некотором подъеме "верноподданнических чувств" в народе, вызванном наступившей войной, то это, разумеется, только временная волна, которая отхлынет, когда настанет время.

   С другой стороны, в среде, так называемой, учащейся молодежи наиболее чуткие и самоотверженные юноши самими обстоятельствами наталкиваются на революционный путь. Оставаться равнодушными к правительственным безобразиям и страданиям притесняемых они не могут. Христианский путь борьбы со злом для большинства из них закрыт. То самое образование, которое правительство им дает, внушает им отвращение ко всякой религии и убеждение в том, что только силою кулака возможно чего-либо добиться.

   Взгляд этот, разумеется, легкомысленный и ошибочный. Но, как известно, легкомысленные и ошибочные взгляды распространяются, до поры до времени, гораздо успешнее, чем взгляды основательные. Поэтому-то и правы революционеры, подметив, что сущность христианского жизнепонимания, придающая, как мы знаем, разумный смысл всей человеческой жизни, медленнее и труднее воспринимается людьми, чем та сторона христианского учения, которая обличает правитель-

  

  

   ственное зло. Но разве из этого следует, чтобы людям, имеющим возможность вникать немного поглубже в смысл жизни, следовало зажмуривать глаза и судить о вещах так же поверхностно, как революционеры и их многочисленные единомышленники?

   Задача людей, верующих в Бога, вовсе не в том, чтобы останавливать революцию или какие бы то ни было другие общественные события. А только в том, чтобы определенно выяснить самим себе, какое отношение к этим событиям наиболее согласно с волей божьей, и затем твердо держаться этого пути, по возможности не уклоняясь ни вправо, ни влево.

   Я, с своей стороны, попытался здесь высказать, как умел, те мысли и заключения, к которым был приведен, рассматривая этот вопрос в этом духе. Для меня, как из всего сказанного следует, разрешение вопроса состоит в том, что спасение не в насильственной революции, а в христианском освобождении. Но в изложенных здесь соображениях, я не ограничился одним только разбором того, чего требует от христианина воля Божья. Я пошел дальше и изложил причины, по которым считаю, что, даже в матерьяльном отношении, порабощенному народу выгоднее поступать согласно требованиям христианской нравственности. И вот в виду того, что я коснулся этой области матерьяльной выгоды, мне необходимо здесь сделать одну оговорку.

   Я действительно глубоко и твердо убежден в том, что христианское неповиновение правительству несравненно выгоднее для рабочего народа, чем революционный нуть насильственного восстания, который только может повредить его интересам. Но не следует забывать и того, что даже если я в этом и ошибаюсь, то это нисколько не может изменить нравственных обязанностей людей христианского жизнепонимания. Такие люди ни в каком случае не могут, по совести, принимать участие в насильственном восстании, всегда сопряженном с враждою, обманом, насилием, убийством. И воздерживаться от этого они должны вовсе не потому, что для них выгоднее воздерживаться, а единственно потому, что вражда, обман, насилие, убийство суть дела злые, принимать участие в которых христианин не имеет нравственного

  

  

   права. И потому, даже еслибы революция и могла достигнуть чего-нибудь в деле освобождения, - все-таки для верующего в Бога и учение Христа дверь эта закрыта, и для него единственное возможное средство борьбы есть христианское сопротивление, т. е. мирное неповиновение властям.

  

  

   В заключение, поставим себе еще раз тот вопрос, который восстает неизбежно перед каждым из нас в связи с современными общественными событиями. И постараемся в нескольких словах повторить сущность того ответа на этот вопрос, который вытекает из нашего основного жизнепонимания.

   Вопрос заключается в том, как следует нам, верующим в Бога любви, относиться к тем двум началам, - правительственному и революционному, - которые, в настощее время, ведут между собой такую ожесточенную борьбу перед нашими глазами? Борьба эта, не на живот, а на смерть, разгорается все с большей силой и на вряд ли прекратится при нашей жизни. Мы, люди с христианским жизнепониманием, поставлены как бы между двух огней этих враждующих между собой сторон. И нам необходимо выяснить себе как можно определеннее и тверже, каково должно быть наше отношение к этой борьбе для того, чтобы не изменить той божеской истине, которой мы желаем служить?

   Бога мы можем понимать различно. Одни из нас считают Его особым личным существом. Другие понимают Бога, как отвлеченное духовное начало. Третьи, наконец, называя Богом высший источник жизни, не считают возможным что-либо знать о Его существе. Но как бы мы ни понимали самого Бога, наше признание высшего божеского начала во всяком случае обозначает то, что мы признаем обязательный для нас нравственвый или духовный закон, называемый нами волей Божьей. Точно так же и к личности Иисуса мы можем относиться различно. Можем принимать на веру все рассказы о нем, дошедшие до нас в Писаниях. Или же можем доверять только тому, чтР не противоречит нашему разуму. Но во всяком случае, как христиане, согласные с

  

  

   духом и смыслом учения Иисуса, мы признаем в этом учении высший закон, вложенный в нашу природу Источником жизни.

   Каково же должно быть христианское отношение к этой отчаянной и убийственной борьбе между революционерами и правительством?

   Относительно правительственной деятельности для нас не может быть сомнения в том, что она по самому своему существу противна учению Христа. Не меньше революционеров, а больше, чем самые крайние из них, мы отрицаем всякое правительство. Большинство из них полагает, что плохо только теперешнее правительство, но что можно и должно заменить его другим, лучшим. Мы же убеждены, что никакого вовсе принудительного правительства быть не должно, хотя бы даже и так называемого "выборного". Мы считаем, что не только один человек не имеет права распоряжаться многими, но и многие - не имеют права распоряжаться одним. И потому никакие решительно требования правительства мы не признаем для себя обязательными. Подчиняясь правительству и исполняя какие бы то ни было его приказания, человек отказывается от своей независимости и теряет свое человеческое достоинство. А христианину и подавно совесть велит подчиняться одному только его разумному сознанию.

   Но из этого вовсе не следует, чтобы нам нужно было ненавидеть тех людей, которые занимают государственные должности или вообще пользуются личными выгодами своего привилегированного общественого положения. Мы знаем, в какой испорченной и расслабленной среде люди эти родились, - в какой развращающей обстановке они росли и развивались. Мы знаем, как бессмысленно и дико они были воспитаны, и знаем, каким страшным соблазнам они постоянно подвергаются. Лишенные всякого истинного просвещения, с понятиями, искаженными с детства, люди эти занимают свое неестественное положение, единственно благодаря покорному раболепию перед ними всего народа. В таком положении святой - и тот не выдержал бы. Следовательно не ненавидеть, а жалеть следует этих несчастных, душевно притупленных и развращенных людей. Злиться на них так же жестоко и глупо, как злиться на

  

  

   калеку за то, что природа его обидела. Если уже нам необходимо нужно на кого-нибудь сердиться, то будем лучше сердиться на самих себя за то, что мы нашим преступным потакательством развращаем, поддерживаем и размножаем таких людей.

   Что касается революционного движения, то главное его преимущество перед правительственной деятельностью состоит, конечно, в том, что правительству в настоящее время люди служат главным образом ради своей собственной выгоды; между тем как революционеры большею частью жертвуют своими личными выгодами, а иногда даже и самой жизнью, ради того дела, которому они служат. В этом отношении многие революционеры представляют образцовый пример самоотвержения.

   Но, хотя и отдавая справедливость тому, чтР есть благородного в поведении революционеров, - нам вместе с тем следует остерегаться того, как бы, из сочувствия к их личным достоинствам, не одобрить также и того, что есть ошибочного и предосудительного в их деятельности. Так например, ненависть, обман, насилие, убийство и вообще все те нравственно незаконные приемы, без которых, как мы видели, не может обходиться революционно-конспиративная борьба, - все это остается злом и нарушением божеского закона, хотя бы оно и совершалось людьми самоотверженными и думающими, что они этим служат доброй цели. И при том зло это у революционеров приносит людям гораздо больше вреда, чем то-же самое зло у представителей правительства. Правительство, притесняя народ, отталкивает от себя людей наиболее чутких. Но революционеры, заступаясь за народ, привлекают к себе сочувствие многих людей, в особенности неопытных юношей, желающих добра народу и не видящих, что революционным путем можно только народу вредить. И вот эти то люди, большею частью из самых добрых и отзывчивых, увлеченные благородными целями и личными достоинствами революционеров, начинают одобрять также и безнравственные приемы революционной борьбы и признавать, вместе с революционерами, что цель оправдывает средства. В этом - большой соблазн.

   Совершение, под влиянием других людей, того, чтР про-

  

  

   тивно нашей совести, есть самый худший вид раболепия. И потому "рабами человеков" делаются не только те, которые беспрекословно подчиняются притеснителям, но также и те, которые прибегают к насилию в борьбе с ними. Такие люди лишаются своей внутренней свободы, теряют свою правоту и, подражая своим врагам в их скверных поступках, становятся рабами зла.

   Повторяю еще и еще раз, - потому что невозможно слишком часто это повторять, - главная ошибка революционеров заключается в том, что они воображают, что возможно делать доброе дело скверными средствами. В этом вся их несостоятельность, в этом - причина того, что, вместо пользы, они оказывают народу величайший вред. Добро достигается только добром, и зло всегда и везде производит одно только зло. Таков всеобщий закон человеческой жизни. И горе тому делу, которое, как революционное, основано на нарушении этого непреложного нравственного закона.

   Разумеется, мы все во многом несостоятельны, и никто не может сказать, что он ведет безупречный образ жизни. Но большая разница - грешить по слабости, и осуждать себя за свой грех, и стараться преодолеть его, зная, что он мешает нашему служению Богу; или же оправдывать скверные поступки, когда они совершаются для предполагаемой доброй цели, и не только не стараться всеми силами от них воздерживаться, но нарочно заставлять себя совершать их, потому что этого требует, так называемая, "революционная тактика".

   Поэтому на тех из нас, для которых раскрыта Христова истина, лежит большая ответственность по отношению к революционерам. Мы нравственно обязаны, не взирая на лица, смею разоблачать и обличать все те действия революционеров, которые несогласны с законом любви и правды. Нам следует и словом, и делом исповедывать ту истину, что великая цель народного освобождения может быть достигнута только праведными путями и чистыми средствами. Нет на свете людей, ни в чем не ошибающихся. Нет также на свете и человека, столь ничтожного, чтобы он не мог иногда, хоть советом или словом предупреждения, помочь другим. И чем больше мы